Страница:
Во всяком случае, я обязан был дать соответствующее разъяснение читателю, ибо для меня особенно важно, чтобы мы понимали друг друга.
Для моих дальнейших рассуждений крайне необходимо сейчас вернуться ненадолго к начатому разговору о ловле кошками мышей. Чтобы не запамятовать, я нарочно расставил ряд ловушек. Так, я уже отметил мимоходом, что китайский ученый добился своими экспериментами некоторых результатов, «хотя и были кое-какие отклонения от общего правила»; чуть позже, говоря о кошке, обучающей своих детенышей ловить мышей, я указал, что «только так котята становятся (или могли бы стать…) настоящими ловцами мышей». Эти оговорки продиктованы моим убеждением, а вернее было бы сказать – сомнением.
На мой взгляд, некоторые котята могут стать превосходными истребителями грызунов, даже не проходя специального обучения. Мне самому приходилось сталкиваться с подобными фактами, и об этом свидетельствуют наблюдения других исследователей. Например, сам Янгкуо в ходе своих экспериментов отметил некоторые отклонения от нормы. Как порой случается в биологи, отдельные экспериментальные результаты постоянно отклоняются от ожидаемых, и тогда конечная закономерность высчитывается статистически; если же данные, противоречащие гипотезе, малочисленны, их попросту не принимают во внимание. Да и вообще такого рода данные всегда недооценивается. Вот здесь, по-моему, под общую закономерность подпало меньшинство несмышленых котят, то есть тех, которые не способны обрести нужные навыки самостоятельно. Не исключено, что такое меньшинство получило преимущественное положение среди испытуемых благодаря тому факту, что кошка – животное домашнее. А ведь в природе механизм обучения должен действовать весьма эффективно, поскольку кошачьи семьи распадаются рано, и одиночное существование молодняка начинается в пору, когда котята едва успевают получить лишь самые первые охотничьи навыки. К тому же известно, что среди владельцев кошек существует обычай раздавать котят в самом раннем возрасте, когда они еще не успели как следует усвоить повадки своей матери, используемые ею при ловле мышей.
Не следует забывать также, что кошка была одомашнена именно благодаря своей способности уничтожать грызунов или по крайней мере отпугивать их от домашних припасов съестного. Поэтому нетрудно представить, насколько строгим был искусственный отбор, который длился веками и не прекратился, как я думаю, еще и сейчас. Очень редко приходится встречать в обыденной жизни целые кошачьи семьи, ибо, как правило, кошек держат в доме поодиночке. И хотя такие кошки не проходили специального обучения, тем не менее ловить мышей они умеют.
Я считаю (хотя это пока лишь неподтвержденное предположение), что в результате одомашнивания кошка в своем развитии утратила необходимость в специальном обучении, которое в самом раннем возрасте заменилось, к примеру, игрой в охоту с неодушевленными предметами.
Однако я не в состоянии дать точное толкование всем этим явлениям. Думаю, что здесь играют роль два решающих фактора. Во-первых, по непонятным пока причинам лисицы, выращенные в домашних условиях, утрачивают свой специфический запах, который свойствен им в диком состоянии. Во-вторых, запечатленная на собак лисица использует присущие ей средства общения и вызывает таким образом ответную реакцию. Различия в сигнализации и общих очертаниях тела, видимо, не столь велики, чтобы безнадежно воспрепятствовать общению лисиц с собаками.
Но, возможно, здесь кроется и что-то другое. Так, игры псовых состоят почти исключительно (использую это «почти» ради пущей осторожности) из фиксированных схем действий, которые влекут за собой самые различные реакции, относящиеся к категориям полового и охотничьего поведения и даже к сфере установления иерархических отношений. В частности, у псовых мало развита спонтанная тяга к новым движениям, которая столь характерна, например, для обезьян. Но как бы там ни было, даже псовые способны воздействовать на поведение друг друга посредством того, что, пожалуй, и не назовешь имитацией, но все же принадлежит к арсеналу средств общения. В разбираемом нами случае, который был также подробно изучен и описан другим исследователем (Ивом Руже), живущая исключительно среди собак лисица «количественно» изменяет свое поведение, приспосабливаясь тем самым к собачьим повадкам. Наблюдения Руже касаются кастрированного самца лисицы, прожившего в течение шести лет бок о бок с сукой из породы английских спаниелей. Даже во взрослом состоянии лисица продолжала играть с собакой. Во время игровой борьбы между друзьями у лисицы очень часто наблюдались те фиксированные схемы действий, которые как раз свойственны собаке. Это наглядно проявлялось в игровых укусах в морду или в касаниях партнера передней лапой – в тот момент, когда животные делают стойку друг перед другом. Во время лисьих игр такие схемы обычно не наблюдаются. Вполне очевидно, однако, что лисица генетически и морфологически вполне способна к проявлению этих стереотипных действий, которые она могла перенять в качестве общего группового сигнала от собаки, имея ее перед собой как постоянного партнера и усвоив, следовательно, многие ее привычки.
Поэтому нетрудно представить, что выращенная среди собак лисица может восприниматься любой собакой как нечто совершенно непохожее на обычного похитителя кур, поскольку она утратила свой специфический запах и изменила повадки, вполне приблизившись к собачьему типу. Собака – не собака, а так, смесь самых различных сигналов – от тех, что схожи в силу общего эволюционного происхождения, до сигналов, которые стали схожими на почве взаимной симпатии.
Итак, первое знакомство состоялось в саду. Заметив друг друга на расстоянии нескольких метров, они остановились как вкопанные, около минуты присматривались, затем, виляя хвостами, подошли вплотную, после чего началось обычное обнюхивание. И вот тут-то с лисенком Кочисом случилось что-то невообразимое. Словно ошалев от радости, он взвизгнул, растянулся на земле и обмочился. А потом вошел в настоящее исступление. Он игриво покусывал собаку в морду, пролезал у нее между лап, а она, довольная, виляла хвостом, хотя, казалось, была несколько шокирована такими знаками внимания. Кочис продолжал кататься по земле, резко вскакивал и пускался наутек вне себя от счастья, приглашая таким образом собаку к игре. Сколько было радости в этой безумной беготне! Всякий раз после очередного круга лисенок останавливался, тяжело дыша, перед Аммендой и обращал к ней взгляд, словно озаренный счастливой улыбкой. А потом снова пускался вскачь, валялся по земле и радостно визжал. Особое удовольствие ему доставляло пролезать под брюхом Амменды, которая становилась все более покладистой. Эта игра ее явно забавляла, и она даже делала попытку притворно укусить нового знакомца, чья голова целиком умещалась в ее клыкастой пасти.
Наконец, после того как возня между Кочисом и Аммендой несколько поутихла и вошла в норму, мы смогли заметить, что наш лисенок «играл как собака», то и дело покусывая свою подругу в морду либо смешно подталкивая ее передней лапой, когда животные делали стойку или стояли друг к другу полубоком.
Игровая поза Кочиса и Блюе.
Кочис приглашает к игре Амменду.
Небольшая передышка после увлекательной игры.
Амменда.
Месяцами длилась эта дружба Кочиса с Аммендой, проявляясь во взаимных играх, где распределение ролей не подчинялось никаким иерархическим правилам. Как я уже говорил, играя с Блюе или с другими собаками, лисенок почти всегда оставался в положении подчиненного. А вот с Аммендой такого с ним никогда не случалось, что не могло не озадачивать нас. Но ответ, по всей вероятности, следовало искать в Амменде. Чем же отличается эта пресимпатичнейшая такса от прочих собак? Чем она смогла так очаровать лисенка?
Трудно, невообразимо трудно дать ответ на такие вопросы. Таксы мне хорошо известны, ибо почти десять лет я держу у себя суку этой породы. Мне не раз приходилось замечать, что таксы обладают поразительной способностью вызывать к себе симпатию. И в этом есть свои причины, которые объясняются не столько покладистостью данной породы собак, сколько их чисто внешним обликом, представляющим собой целый набор характерных щенячьих особенностей. Думаю, что владельцы такс сами смогли заметить, что и дома, и на прогулке их питомцы постоянно привлекают внимание посторонних людей, которые не могут удержаться от соблазна приласкать животное. Я уж не говорю о детях. Правда, моя такса Джильда не выносит, когда посторонние пытаются ее гладить. Она тут же начинает рычать и может даже цапнуть назойливого почитателя.
Такое отношение к собаке, по всей видимости, вызвано тем, что даже во взрослом состоянии таксы не утратили чисто щенячьих черт. Для понимания нашего эксперимента большое значение имеет сама история одомашнивания собаки. Этому вопросу будет посвящена следующая глава. А пока в предварительном порядке следует отметить, что со времен одомашнивания волка и через тысячи поколений собак, чье размножение всегда контролировалось человеком (и до сих пор находится под его контролем), эти хищные звери, которые охотятся стаями, претерпели немало изменений и дали различные породы, что из поколения в поколение также зависело от отбора, осуществляемого человеком (этого щенка оставлю, а того уничтожу, эта сучка пойдет для потомства, а та нет и т. д.). В длительном целенаправленном отборе свою роль безусловно сыграли и личные причуды хозяев, не поддающиеся рациональному объяснению. Порой имело значение даже простое желание заполучить нечто необычное, новое. Думаю, что происхождением своих инфантильных (а вернее, сверхинфантильных) черт такса обязана главным образом прихотям человека.
Среди инфантильных признаков, характерных для щенков волка (на инфантильный характер этих признаков впервые обратил внимание Конрад Лоренц, описавший их), к числу которых относятся большие округлые глаза, выпуклый лоб, пухлые щеки (из-за укороченной по сравнению со взрослым животным морды, покрытой нежным пушком), забавные движения, «смешной» вид, отвислые уши (у взрослых они стоят торчком), мне хочется обратить особое внимание на уши.
Итак, у взрослого волка уши стоят торчком (при этом волк агрессивен и внушает страх), а у его щенков они забавно свисают вниз. Эти свисающие книзу уши способны вызвать к щенку теплое отеческое отношение и подобие нежности даже у тех животных, которые не принадлежат к волчьей породе. Такого рода признаки способны, по всей вероятности, не только сдержать проявления агрессивности по отношению к щенку, но и уберечь его от нападения хищников. Одним словом, для щенков эти признаки инфантилизма служат надежным защитным средством, вводящим в заблуждение взрослых. И поэтому всякий раз, когда человек не задавался сугубо утилитарными целями, он останавливал свой выбор на щенках с ярко выраженными инфантильными признаками, сохраняющимися и во взрослом состоянии. Действительно, практически все собаки неслужебных пород имеют отвислые уши. Таким образом, инфантилизм стал объектом селекции в силу простой симпатии человека к щенкам. Обратите внимание на служебных собак, выведенных для того, чтобы внушать страх и отпугивать чужаков. Немецкая овчарка, например, используется в качестве сторожа и пастуха. Но она была выведена не для того, чтобы пасти овечьи отары, а главным образом, чтобы отпугивать хищников. Поэтому при ее выведении большое значение играл экстерьер, напоминающий взрослого волка, у которого уши стоят торчком. А что говорить о доберманах, мастифах, боксерах? Агрессивность в их облике достигается хирургическим путем, когда ветеринар отрезает лишнюю часть ушей.
Ну а если вернуться к разговору об ушах такс (моя Джильда в щенячьем возрасте имела такие длинные уши, что на бегу спотыкалась и запутывалась в них), то следует сказать, что для человека они играют роль суперстимула и вызывают огромную симпатию. Вот почему никто не в состоянии удержаться, чтобы не приласкать таксу, не потискать ее. И это не единственный в природе случай. Известно, например, что кукушонок не только выбрасывает из гнезда птенцов своих приемных родителей, но и, возвышаясь над уцелевшими сводными братьями, во всю ширь разевает клюв – этот суперстимул, которым так щедро одарила его мать-природа (в лице естественного отбора). Раскрытый рот кукушонка краснее и больше, чем у любого другого птенца в том же самом гнезде. Вот отчего кукушонок окружен особым вниманием. Столь сильно выраженные инфантильные черты кукушонка неизменно вызывают повышенную родительскую заботу о нем, и, кроме того, его подкармливают все насекомоядные птицы в округе. Один из этологов (не помню сейчас, кто именно) рассказал, что однажды ему удалось видеть, как зарянка (которая, возможно, была больна) сидела у реки с рыбой красного цвета в клюве и заманивала тем самым пролетающих мимо птиц, вынуждая их отдавать ей пойманных насекомых.[14]
А теперь после небольшого отступления вернемся вновь к Кочису и Амменде. Неужели суперстимулы в облике Амменды оказали на лисенка столь сильное воздействие, что во время игр он оказался полностью расторможенным и забывал о какой-либо иерархической зависимости? Во всяком случае, такое предположение мне по душе, и на его основе можно будет впоследствии проделать ряд полезных экспериментов.
Еще одна увлекательная игра была придумана (?) Блюе, Кочисом и одним из пинчеров, живших в доме Барилли. Впервые щенки стали играть в нее, когда им было около шести месяцев от роду. Один щенок забирался на верхнюю ступеньку лестницы, которая вела в сад, и начинал защищать свою позицию от посягательств прочих щенков, которые тут же принимались теснить его в сторону, а он противился и спихивал их вниз. Иногда кому-нибудь из нападающих удавалось захватить желанную ступеньку. Победитель гордо устраивался на ней, отталкивая остальных, и игра продолжалась.
Возможно, такая игра у псовых уже описана. Мне известно, например, что в нее играют козы: один из козлят занимает какой-нибудь бугорок и защищает его от остальных. Для нас важно было отметить, что в ходе игры Кочис вел себя в общем, как и другие щенки, то и дело меняясь с ними ролями. Важно было и то, что между играющими ни разу не возникло никакого неравенства – все были одинаково независимы. Тот, кто занимал верхнюю ступеньку, выступал в роли защитника территории и не скрывал этого: его поведение отличалось некоторой агрессивностью и проявлениями превосходства. Остальные щенки были по-озорному оживлены, хотя и в их поведении тоже наблюдалась некоторая агрессивность. Это была довольно странная игра. Животные не раз обращались к ней, но вдруг про нее вовсе забыли.
Словом, одна из главнейших целей таких игр – это, по всей видимости, вызвать, правильно направить и усовершенствовать различные повадки, необходимые животному во взрослом состоянии. Другая немаловажная ценность игр заключается в том, чтобы развить в животных стремление к поиску как самоцель. Кроме того (и об этом уже говорилось), игра помогает молодняку израсходовать излишек энергии, которую, став взрослыми и выйдя из-под родительской опеки, животные вынуждены будут расходовать на поиски пищи и решение других серьезных задач своей жизни. Вот отчего собаки, о которых заботятся и тогда, когда они стали взрослыми, продолжают играть на протяжении всей жизни. Мы уже отмечали подобные признаки инфантилизма у собак. Но во взрослом состоянии играют и волки. Однако в этом случае игры преследуют, очевидно, совсем иные цели, которые могут быть теснейшим образом связаны с условиями стайного образа жизни.
И вот, наблюдая за поведением Кочиса, а также Блюе и других собак, мы отметили постепенный сдвиг в характере сексуальных игр – они так и не стали играми с чисто половой подоплекой, а обрели иной смысл и направленность. Для нас сплошь и рядом трудно было установить, где кончалась игра и начиналось серьезное действие. Сам акт вскакивания на спину товарищу по игре обрел ярко выраженное значение превосходства над ним. Поэтому по мере того, как игра развивалась, обретая черты неигрового поведения, нам все чаще приходилось наблюдать, как самка доказывала свое превосходство над Кочисом, очень активно вскакивая на него. Этот разговор затрагивает серьезную и сложную проблему межвидового миметизма и требует более углубленного специального разговора, особенно когда мы касаемся вопроса об элементах взрослости в поведении Кочиса и его товарищей по играм. И вот тут-то сама проблема обретает некий дополнительный смысл, поскольку очень трудно классифицировать все эти «иерархические садки» и провести четкую грань между игровым и неигровым поведением.
Несомненно лишь одно: Кочис всю жизнь охотно играл с собаками, причем в подавляющем большинстве случаев это были ярко выраженные групповые игры. В естественных условиях такие веселые и радостные игры преследуют определенную цель, которая особенно наглядно проступает в коллективных забавах волчьей стаи. Они способствуют мирной разрядке и создают атмосферу дружелюбия среди животных, наделенных значительным зарядом агрессивности. Но поддерживая мир в стае, такие игры также ведут к упрочению иерархических отношений между животными. Думаю, что то же самое происходило и в нашей группе собак, жившей в саду вместе с лисенком. С сожалением, должен, однако, отметить, что в ходе этих игр, которые Кочису очень нравились и забавляли его, он неизменно исполнял роль подчиненного. Часто создавалось впечатление, что знаки подчиненности, которые выказывал Кочис, не всегда срабатывали, чтобы сдержать агрессивность собак. Нередко игра переходила в настоящую драку, и тогда Кочису порядком доставалось. Покусанный, он должен был спасаться бегством в одно из своих укрытий.
Играл Кочис и с людьми, но с незнакомыми вел себя крайне осторожно. С самого раннего возраста лисенок научился распознавать Барилли и членов его семьи. При встречах с ними он всегда радостно лаял и вел себя точно так, как при встрече со знакомыми собаками. Когда же появлялись чужие люди, лисенок немедленно прятался, почти не проявляя любопытства к вновь прибывшим. Приблизиться к нему в это время было очень трудно. Словом, хотя лисенок и приобщился к обществу людей посредством запечатления, он все же хорошо различал людей знакомых и незнакомых. Такое поведение вообще свойственно лисицам, чем они и отличаются от собак, которые в целом более податливы и склонны к установлению новых знакомств.
В некотором смысле можно было бы признать, что те различия между Кочисом и Блюе, которые мы наблюдали при освоении ими всякой новой среды, сказались и в отношениях этих животных к незнакомым им людям.
Как ни странно, но Кочис всегда был доверчив и дружелюбно настроен к детям.
Став взрослым, Кочис всегда оказывался в зависимом положении среди собак. На фотографии отчетливо видно, как старая сука породы пинчер взбирается на Кочиса, чтобы доказать свое превосходство над ним.
Однако существуют определенные движения, которые можно увидеть только во время игр; такова, например, специальная поза приглашения к игре, в которой собака слегка приседает на передние лапы, прогибает спину, смотрит в упор на приглашаемое к игре животное и повиливает при этом хвостом. Эта поза хорошо знакома всем, кто имел когда-либо дело со щенками.
Специалисты, изучающие эволюцию языка животных, придают большое значение подобным позам. Действительно, речь идет о редчайшем случае «метаобщения» у животных. В этой связи уместно вспомнить свиней, которые, как мне кажется, особенно активно прибегают к метасигналу «приглашение к игре». В стаде свиней можно наблюдать два способа соперничества между особями, причем один способ может очень быстро смениться другим. Первый тип борьбы за превосходство в стаде начинается с ритуальных попыток укусить соперника в шею и заканчивается, как правило, тем, что победитель впивается клыками в шею побежденного. Второй тип борьбы носит чисто игровой характер и тоже выглядит как попытка укусить соперника в шею. Но такой попытке предшествует метасигнал, предупреждающий партнера о том, что все последующие действия нападающего будут не всамделишные. Приглашение к игре у свиней сопровождается беготней животных по кругу. Но всякий раз, когда свиньи склонны прекратить игру, они оповещают об этом друг друга – и это очень важно подчеркнуть – посредством метасигнала. Игра разом прекращается.
Молодые петухи тоже любят устраивать игровые поединки, и у них тоже имеется свой метасигнал, который до странного похож на метасигнал начала игры у свиней: беготня по кругу, сопровождаемая особым похлопыванием крыльями.
К кошкам, в отличие от собак, входивших в его окружение, Кочис относился как к возможной добыче.
Характерные «балетные пируэты» Кочиса и пинчера, за которыми Блюе наблюдает из конуры.
А существует ли метаязык у собак? Я бы ответил на этот вопрос утвердительно, несмотря на то, что собачьи игры часто ограничиваются проявлениями превосходства и подчиненности со стороны тех или иных ее участников. Но верно и то, что в ходе игры собаки то и дело меняются ролями, так что подобные проявления агрессивности и подчинения не принимаются всерьез, являясь элементами игры. Когда же мои мысли обращаются к Кочису, то тут я не чувствую себя так уверенно, поскольку, как уже было сказано, для лисенка игра неизменно заканчивалась поражением и проявлениями подчиненного поведения. Означает ли это, что лисицы не способны к метаобщению?
Для моих дальнейших рассуждений крайне необходимо сейчас вернуться ненадолго к начатому разговору о ловле кошками мышей. Чтобы не запамятовать, я нарочно расставил ряд ловушек. Так, я уже отметил мимоходом, что китайский ученый добился своими экспериментами некоторых результатов, «хотя и были кое-какие отклонения от общего правила»; чуть позже, говоря о кошке, обучающей своих детенышей ловить мышей, я указал, что «только так котята становятся (или могли бы стать…) настоящими ловцами мышей». Эти оговорки продиктованы моим убеждением, а вернее было бы сказать – сомнением.
На мой взгляд, некоторые котята могут стать превосходными истребителями грызунов, даже не проходя специального обучения. Мне самому приходилось сталкиваться с подобными фактами, и об этом свидетельствуют наблюдения других исследователей. Например, сам Янгкуо в ходе своих экспериментов отметил некоторые отклонения от нормы. Как порой случается в биологи, отдельные экспериментальные результаты постоянно отклоняются от ожидаемых, и тогда конечная закономерность высчитывается статистически; если же данные, противоречащие гипотезе, малочисленны, их попросту не принимают во внимание. Да и вообще такого рода данные всегда недооценивается. Вот здесь, по-моему, под общую закономерность подпало меньшинство несмышленых котят, то есть тех, которые не способны обрести нужные навыки самостоятельно. Не исключено, что такое меньшинство получило преимущественное положение среди испытуемых благодаря тому факту, что кошка – животное домашнее. А ведь в природе механизм обучения должен действовать весьма эффективно, поскольку кошачьи семьи распадаются рано, и одиночное существование молодняка начинается в пору, когда котята едва успевают получить лишь самые первые охотничьи навыки. К тому же известно, что среди владельцев кошек существует обычай раздавать котят в самом раннем возрасте, когда они еще не успели как следует усвоить повадки своей матери, используемые ею при ловле мышей.
Не следует забывать также, что кошка была одомашнена именно благодаря своей способности уничтожать грызунов или по крайней мере отпугивать их от домашних припасов съестного. Поэтому нетрудно представить, насколько строгим был искусственный отбор, который длился веками и не прекратился, как я думаю, еще и сейчас. Очень редко приходится встречать в обыденной жизни целые кошачьи семьи, ибо, как правило, кошек держат в доме поодиночке. И хотя такие кошки не проходили специального обучения, тем не менее ловить мышей они умеют.
Я считаю (хотя это пока лишь неподтвержденное предположение), что в результате одомашнивания кошка в своем развитии утратила необходимость в специальном обучении, которое в самом раннем возрасте заменилось, к примеру, игрой в охоту с неодушевленными предметами.
Случай, стоящий особняком: почему собаки не относились к Кочису как к настоящей лисице?
Этот вопрос относится не только к проблеме игр, но и к другим аспектам поведения животных. Итак, не могу не отметить тот странный факт, что любая посторонняя собака относилась к лисенку Кочису почти как к собаке, не проявляя при этом обычной собачьей осторожности при встрече с незнакомым зверем. Я уже говорил, что у Кочиса установились нормальные отношения с другими собаками, в основном с пинчерами, принадлежавшими Барилли. Но лисенку приходилось иметь дело также с немецкой овчаркой, боксером и таксой, о которой будет особо сказано несколько ниже. Иногда с обеих сторон проявлялось некоторое непонимание, но оно никогда не выходило за рамки обычной рутины общения между особями одного вида. Поэтому не было ничего странного в том, что Кочис одинаково тянулся как к собакам, так и к лисицам (он часто виделся со своими родителями), и к людям. А вот отношение к нему других собак, которые не были запечатлены на лисиц, было странным. Хотя и это тоже не было новостью. Хорошо известны случаи, когда выращенные в домашних условиях лисицы после первого же знакомства начинали ладить даже с охотничьими собаками.Однако я не в состоянии дать точное толкование всем этим явлениям. Думаю, что здесь играют роль два решающих фактора. Во-первых, по непонятным пока причинам лисицы, выращенные в домашних условиях, утрачивают свой специфический запах, который свойствен им в диком состоянии. Во-вторых, запечатленная на собак лисица использует присущие ей средства общения и вызывает таким образом ответную реакцию. Различия в сигнализации и общих очертаниях тела, видимо, не столь велики, чтобы безнадежно воспрепятствовать общению лисиц с собаками.
Но, возможно, здесь кроется и что-то другое. Так, игры псовых состоят почти исключительно (использую это «почти» ради пущей осторожности) из фиксированных схем действий, которые влекут за собой самые различные реакции, относящиеся к категориям полового и охотничьего поведения и даже к сфере установления иерархических отношений. В частности, у псовых мало развита спонтанная тяга к новым движениям, которая столь характерна, например, для обезьян. Но как бы там ни было, даже псовые способны воздействовать на поведение друг друга посредством того, что, пожалуй, и не назовешь имитацией, но все же принадлежит к арсеналу средств общения. В разбираемом нами случае, который был также подробно изучен и описан другим исследователем (Ивом Руже), живущая исключительно среди собак лисица «количественно» изменяет свое поведение, приспосабливаясь тем самым к собачьим повадкам. Наблюдения Руже касаются кастрированного самца лисицы, прожившего в течение шести лет бок о бок с сукой из породы английских спаниелей. Даже во взрослом состоянии лисица продолжала играть с собакой. Во время игровой борьбы между друзьями у лисицы очень часто наблюдались те фиксированные схемы действий, которые как раз свойственны собаке. Это наглядно проявлялось в игровых укусах в морду или в касаниях партнера передней лапой – в тот момент, когда животные делают стойку друг перед другом. Во время лисьих игр такие схемы обычно не наблюдаются. Вполне очевидно, однако, что лисица генетически и морфологически вполне способна к проявлению этих стереотипных действий, которые она могла перенять в качестве общего группового сигнала от собаки, имея ее перед собой как постоянного партнера и усвоив, следовательно, многие ее привычки.
Поэтому нетрудно представить, что выращенная среди собак лисица может восприниматься любой собакой как нечто совершенно непохожее на обычного похитителя кур, поскольку она утратила свой специфический запах и изменила повадки, вполне приблизившись к собачьему типу. Собака – не собака, а так, смесь самых различных сигналов – от тех, что схожи в силу общего эволюционного происхождения, до сигналов, которые стали схожими на почве взаимной симпатии.
Две игры без иерархической подчиненности
Когда Кочису миновал год, в доме Барилли объявилась новая обитательница – трехлетняя сука такса по кличке Амменда. Их первая встреча оказалась поразительной, как поразительны были и их взаимоотношения, которые я назвал бы единственными в своем роде.Итак, первое знакомство состоялось в саду. Заметив друг друга на расстоянии нескольких метров, они остановились как вкопанные, около минуты присматривались, затем, виляя хвостами, подошли вплотную, после чего началось обычное обнюхивание. И вот тут-то с лисенком Кочисом случилось что-то невообразимое. Словно ошалев от радости, он взвизгнул, растянулся на земле и обмочился. А потом вошел в настоящее исступление. Он игриво покусывал собаку в морду, пролезал у нее между лап, а она, довольная, виляла хвостом, хотя, казалось, была несколько шокирована такими знаками внимания. Кочис продолжал кататься по земле, резко вскакивал и пускался наутек вне себя от счастья, приглашая таким образом собаку к игре. Сколько было радости в этой безумной беготне! Всякий раз после очередного круга лисенок останавливался, тяжело дыша, перед Аммендой и обращал к ней взгляд, словно озаренный счастливой улыбкой. А потом снова пускался вскачь, валялся по земле и радостно визжал. Особое удовольствие ему доставляло пролезать под брюхом Амменды, которая становилась все более покладистой. Эта игра ее явно забавляла, и она даже делала попытку притворно укусить нового знакомца, чья голова целиком умещалась в ее клыкастой пасти.
Наконец, после того как возня между Кочисом и Аммендой несколько поутихла и вошла в норму, мы смогли заметить, что наш лисенок «играл как собака», то и дело покусывая свою подругу в морду либо смешно подталкивая ее передней лапой, когда животные делали стойку или стояли друг к другу полубоком.
Месяцами длилась эта дружба Кочиса с Аммендой, проявляясь во взаимных играх, где распределение ролей не подчинялось никаким иерархическим правилам. Как я уже говорил, играя с Блюе или с другими собаками, лисенок почти всегда оставался в положении подчиненного. А вот с Аммендой такого с ним никогда не случалось, что не могло не озадачивать нас. Но ответ, по всей вероятности, следовало искать в Амменде. Чем же отличается эта пресимпатичнейшая такса от прочих собак? Чем она смогла так очаровать лисенка?
Трудно, невообразимо трудно дать ответ на такие вопросы. Таксы мне хорошо известны, ибо почти десять лет я держу у себя суку этой породы. Мне не раз приходилось замечать, что таксы обладают поразительной способностью вызывать к себе симпатию. И в этом есть свои причины, которые объясняются не столько покладистостью данной породы собак, сколько их чисто внешним обликом, представляющим собой целый набор характерных щенячьих особенностей. Думаю, что владельцы такс сами смогли заметить, что и дома, и на прогулке их питомцы постоянно привлекают внимание посторонних людей, которые не могут удержаться от соблазна приласкать животное. Я уж не говорю о детях. Правда, моя такса Джильда не выносит, когда посторонние пытаются ее гладить. Она тут же начинает рычать и может даже цапнуть назойливого почитателя.
Такое отношение к собаке, по всей видимости, вызвано тем, что даже во взрослом состоянии таксы не утратили чисто щенячьих черт. Для понимания нашего эксперимента большое значение имеет сама история одомашнивания собаки. Этому вопросу будет посвящена следующая глава. А пока в предварительном порядке следует отметить, что со времен одомашнивания волка и через тысячи поколений собак, чье размножение всегда контролировалось человеком (и до сих пор находится под его контролем), эти хищные звери, которые охотятся стаями, претерпели немало изменений и дали различные породы, что из поколения в поколение также зависело от отбора, осуществляемого человеком (этого щенка оставлю, а того уничтожу, эта сучка пойдет для потомства, а та нет и т. д.). В длительном целенаправленном отборе свою роль безусловно сыграли и личные причуды хозяев, не поддающиеся рациональному объяснению. Порой имело значение даже простое желание заполучить нечто необычное, новое. Думаю, что происхождением своих инфантильных (а вернее, сверхинфантильных) черт такса обязана главным образом прихотям человека.
Среди инфантильных признаков, характерных для щенков волка (на инфантильный характер этих признаков впервые обратил внимание Конрад Лоренц, описавший их), к числу которых относятся большие округлые глаза, выпуклый лоб, пухлые щеки (из-за укороченной по сравнению со взрослым животным морды, покрытой нежным пушком), забавные движения, «смешной» вид, отвислые уши (у взрослых они стоят торчком), мне хочется обратить особое внимание на уши.
Итак, у взрослого волка уши стоят торчком (при этом волк агрессивен и внушает страх), а у его щенков они забавно свисают вниз. Эти свисающие книзу уши способны вызвать к щенку теплое отеческое отношение и подобие нежности даже у тех животных, которые не принадлежат к волчьей породе. Такого рода признаки способны, по всей вероятности, не только сдержать проявления агрессивности по отношению к щенку, но и уберечь его от нападения хищников. Одним словом, для щенков эти признаки инфантилизма служат надежным защитным средством, вводящим в заблуждение взрослых. И поэтому всякий раз, когда человек не задавался сугубо утилитарными целями, он останавливал свой выбор на щенках с ярко выраженными инфантильными признаками, сохраняющимися и во взрослом состоянии. Действительно, практически все собаки неслужебных пород имеют отвислые уши. Таким образом, инфантилизм стал объектом селекции в силу простой симпатии человека к щенкам. Обратите внимание на служебных собак, выведенных для того, чтобы внушать страх и отпугивать чужаков. Немецкая овчарка, например, используется в качестве сторожа и пастуха. Но она была выведена не для того, чтобы пасти овечьи отары, а главным образом, чтобы отпугивать хищников. Поэтому при ее выведении большое значение играл экстерьер, напоминающий взрослого волка, у которого уши стоят торчком. А что говорить о доберманах, мастифах, боксерах? Агрессивность в их облике достигается хирургическим путем, когда ветеринар отрезает лишнюю часть ушей.
Ну а если вернуться к разговору об ушах такс (моя Джильда в щенячьем возрасте имела такие длинные уши, что на бегу спотыкалась и запутывалась в них), то следует сказать, что для человека они играют роль суперстимула и вызывают огромную симпатию. Вот почему никто не в состоянии удержаться, чтобы не приласкать таксу, не потискать ее. И это не единственный в природе случай. Известно, например, что кукушонок не только выбрасывает из гнезда птенцов своих приемных родителей, но и, возвышаясь над уцелевшими сводными братьями, во всю ширь разевает клюв – этот суперстимул, которым так щедро одарила его мать-природа (в лице естественного отбора). Раскрытый рот кукушонка краснее и больше, чем у любого другого птенца в том же самом гнезде. Вот отчего кукушонок окружен особым вниманием. Столь сильно выраженные инфантильные черты кукушонка неизменно вызывают повышенную родительскую заботу о нем, и, кроме того, его подкармливают все насекомоядные птицы в округе. Один из этологов (не помню сейчас, кто именно) рассказал, что однажды ему удалось видеть, как зарянка (которая, возможно, была больна) сидела у реки с рыбой красного цвета в клюве и заманивала тем самым пролетающих мимо птиц, вынуждая их отдавать ей пойманных насекомых.[14]
А теперь после небольшого отступления вернемся вновь к Кочису и Амменде. Неужели суперстимулы в облике Амменды оказали на лисенка столь сильное воздействие, что во время игр он оказался полностью расторможенным и забывал о какой-либо иерархической зависимости? Во всяком случае, такое предположение мне по душе, и на его основе можно будет впоследствии проделать ряд полезных экспериментов.
Еще одна увлекательная игра была придумана (?) Блюе, Кочисом и одним из пинчеров, живших в доме Барилли. Впервые щенки стали играть в нее, когда им было около шести месяцев от роду. Один щенок забирался на верхнюю ступеньку лестницы, которая вела в сад, и начинал защищать свою позицию от посягательств прочих щенков, которые тут же принимались теснить его в сторону, а он противился и спихивал их вниз. Иногда кому-нибудь из нападающих удавалось захватить желанную ступеньку. Победитель гордо устраивался на ней, отталкивая остальных, и игра продолжалась.
Возможно, такая игра у псовых уже описана. Мне известно, например, что в нее играют козы: один из козлят занимает какой-нибудь бугорок и защищает его от остальных. Для нас важно было отметить, что в ходе игры Кочис вел себя в общем, как и другие щенки, то и дело меняясь с ними ролями. Важно было и то, что между играющими ни разу не возникло никакого неравенства – все были одинаково независимы. Тот, кто занимал верхнюю ступеньку, выступал в роли защитника территории и не скрывал этого: его поведение отличалось некоторой агрессивностью и проявлениями превосходства. Остальные щенки были по-озорному оживлены, хотя и в их поведении тоже наблюдалась некоторая агрессивность. Это была довольно странная игра. Животные не раз обращались к ней, но вдруг про нее вовсе забыли.
Игры взрослых и другие забавы
Полагаю, что теперь мне осталось рассказать лишь о щенячьих играх, в которых присутствовала сексуальная подоплека. Я специально оставил эту тему напоследок, ибо чувствую здесь некоторую неуверенность. Такие игры стали возникать еще до достижения щенками двухмесячного возраста, когда они начали предпринимать попытки к спариванию с использованием четко выраженных ритмичных тазовых движений. Безусловно, поначалу это были сексуальные игры, функция которых вполне понятна: они служат приобщению животных к их будущей взрослой жизни, что, кстати, подробно описано рядом исследователей. Так, Фрэнк Бич доказал, что если самцы собак были лишены в щенячьем возрасте возможности играть в сексуальные игры, то во взрослом состоянии, даже приходя в возбуждение при виде пустующей суки, не были в состоянии спариться с ней. Они часто делают садку спереди, со стороны головы. Что же касается самок, то для них, казалось бы, такого рода выучка менее важна. И все же когда самок, содержавшихся в юном возрасте в изоляции, подпускали к самцам, они начинали проявлять чрезмерную зависимость, ложились на землю лапами кверху и тем самым препятствовали нормальному спариванию.Словом, одна из главнейших целей таких игр – это, по всей видимости, вызвать, правильно направить и усовершенствовать различные повадки, необходимые животному во взрослом состоянии. Другая немаловажная ценность игр заключается в том, чтобы развить в животных стремление к поиску как самоцель. Кроме того (и об этом уже говорилось), игра помогает молодняку израсходовать излишек энергии, которую, став взрослыми и выйдя из-под родительской опеки, животные вынуждены будут расходовать на поиски пищи и решение других серьезных задач своей жизни. Вот отчего собаки, о которых заботятся и тогда, когда они стали взрослыми, продолжают играть на протяжении всей жизни. Мы уже отмечали подобные признаки инфантилизма у собак. Но во взрослом состоянии играют и волки. Однако в этом случае игры преследуют, очевидно, совсем иные цели, которые могут быть теснейшим образом связаны с условиями стайного образа жизни.
И вот, наблюдая за поведением Кочиса, а также Блюе и других собак, мы отметили постепенный сдвиг в характере сексуальных игр – они так и не стали играми с чисто половой подоплекой, а обрели иной смысл и направленность. Для нас сплошь и рядом трудно было установить, где кончалась игра и начиналось серьезное действие. Сам акт вскакивания на спину товарищу по игре обрел ярко выраженное значение превосходства над ним. Поэтому по мере того, как игра развивалась, обретая черты неигрового поведения, нам все чаще приходилось наблюдать, как самка доказывала свое превосходство над Кочисом, очень активно вскакивая на него. Этот разговор затрагивает серьезную и сложную проблему межвидового миметизма и требует более углубленного специального разговора, особенно когда мы касаемся вопроса об элементах взрослости в поведении Кочиса и его товарищей по играм. И вот тут-то сама проблема обретает некий дополнительный смысл, поскольку очень трудно классифицировать все эти «иерархические садки» и провести четкую грань между игровым и неигровым поведением.
Несомненно лишь одно: Кочис всю жизнь охотно играл с собаками, причем в подавляющем большинстве случаев это были ярко выраженные групповые игры. В естественных условиях такие веселые и радостные игры преследуют определенную цель, которая особенно наглядно проступает в коллективных забавах волчьей стаи. Они способствуют мирной разрядке и создают атмосферу дружелюбия среди животных, наделенных значительным зарядом агрессивности. Но поддерживая мир в стае, такие игры также ведут к упрочению иерархических отношений между животными. Думаю, что то же самое происходило и в нашей группе собак, жившей в саду вместе с лисенком. С сожалением, должен, однако, отметить, что в ходе этих игр, которые Кочису очень нравились и забавляли его, он неизменно исполнял роль подчиненного. Часто создавалось впечатление, что знаки подчиненности, которые выказывал Кочис, не всегда срабатывали, чтобы сдержать агрессивность собак. Нередко игра переходила в настоящую драку, и тогда Кочису порядком доставалось. Покусанный, он должен был спасаться бегством в одно из своих укрытий.
Играл Кочис и с людьми, но с незнакомыми вел себя крайне осторожно. С самого раннего возраста лисенок научился распознавать Барилли и членов его семьи. При встречах с ними он всегда радостно лаял и вел себя точно так, как при встрече со знакомыми собаками. Когда же появлялись чужие люди, лисенок немедленно прятался, почти не проявляя любопытства к вновь прибывшим. Приблизиться к нему в это время было очень трудно. Словом, хотя лисенок и приобщился к обществу людей посредством запечатления, он все же хорошо различал людей знакомых и незнакомых. Такое поведение вообще свойственно лисицам, чем они и отличаются от собак, которые в целом более податливы и склонны к установлению новых знакомств.
В некотором смысле можно было бы признать, что те различия между Кочисом и Блюе, которые мы наблюдали при освоении ими всякой новой среды, сказались и в отношениях этих животных к незнакомым им людям.
Как ни странно, но Кочис всегда был доверчив и дружелюбно настроен к детям.
* * *
Мы уже могли убедиться, что во время игр животные используют в непринужденной обстановке самые различные движения и повадки, характерные для их «всамделишнего» поведения. Когда же речь идет о молодняке, игра обычно предвосхищает появление таких повадок.Однако существуют определенные движения, которые можно увидеть только во время игр; такова, например, специальная поза приглашения к игре, в которой собака слегка приседает на передние лапы, прогибает спину, смотрит в упор на приглашаемое к игре животное и повиливает при этом хвостом. Эта поза хорошо знакома всем, кто имел когда-либо дело со щенками.
Специалисты, изучающие эволюцию языка животных, придают большое значение подобным позам. Действительно, речь идет о редчайшем случае «метаобщения» у животных. В этой связи уместно вспомнить свиней, которые, как мне кажется, особенно активно прибегают к метасигналу «приглашение к игре». В стаде свиней можно наблюдать два способа соперничества между особями, причем один способ может очень быстро смениться другим. Первый тип борьбы за превосходство в стаде начинается с ритуальных попыток укусить соперника в шею и заканчивается, как правило, тем, что победитель впивается клыками в шею побежденного. Второй тип борьбы носит чисто игровой характер и тоже выглядит как попытка укусить соперника в шею. Но такой попытке предшествует метасигнал, предупреждающий партнера о том, что все последующие действия нападающего будут не всамделишные. Приглашение к игре у свиней сопровождается беготней животных по кругу. Но всякий раз, когда свиньи склонны прекратить игру, они оповещают об этом друг друга – и это очень важно подчеркнуть – посредством метасигнала. Игра разом прекращается.
Молодые петухи тоже любят устраивать игровые поединки, и у них тоже имеется свой метасигнал, который до странного похож на метасигнал начала игры у свиней: беготня по кругу, сопровождаемая особым похлопыванием крыльями.
А существует ли метаязык у собак? Я бы ответил на этот вопрос утвердительно, несмотря на то, что собачьи игры часто ограничиваются проявлениями превосходства и подчиненности со стороны тех или иных ее участников. Но верно и то, что в ходе игры собаки то и дело меняются ролями, так что подобные проявления агрессивности и подчинения не принимаются всерьез, являясь элементами игры. Когда же мои мысли обращаются к Кочису, то тут я не чувствую себя так уверенно, поскольку, как уже было сказано, для лисенка игра неизменно заканчивалась поражением и проявлениями подчиненного поведения. Означает ли это, что лисицы не способны к метаобщению?