Майоров Сергей. Слепой Агент [Последний долг, Золотой поезд]

   Я схватил за ботинок сломанной ноги, и Антон вскрикнул.
   — Говори! Или я сейчас начну её крутить. Медленно, пока кость наружу не вылезет. А потом сделаю то же самое со второй ногой! Ты мне веришь, ублюдок?
   — Ты же обещал… — простонал он, и мне показалось, что он готов заплакать. Если бы он заговорил, если бы сказал хоть что-то, я бы сел обратно на диван. Сидел бы и слушал, даже если бы понимал, что он тянет время и несёт полную «пургу». Мне не хотелось делать то, что я собирался, а выхода другого не видел.
   Но он молчал. Громко отдувался, звенел наручниками, болезненно морщился, но молчал.
   Я взялся двумя руками за надетый на искалеченную ногу ботинок, посмотрел ему в лицо, выдерживая паузу и давая возможность остановить меня, и, не дождавшись никакой реакции, вздохнул…
   Нет, он не был героем. Жизненный опыт говорил ему, что чудес не бывает, если они не подготовлены заранее, и за всё надо платить. Он всегда знал, что когда-нибудь ему предъявят счёт, но надеялся, что это произойдёт не скоро.
   Он мог бы работать в институте, активно выступать на профсоюзных и комсомольских собраниях и дежурить в ДНД. И не думал бы ни о чём, полностью довольный тем, что имеет. Но нынешнее время заставило его взяться за оружие и, завоёвывая своё место под солнцем, действовать так, как подсказывали обстоятельства. Были бы другие обстоятельства — и он был бы другим.
   Был бы… Мог стать. Но стал тем, кто есть.
   Нет, он не был героем…
   Он рассказал многое. Пользуясь терминологией Марголина, именно Кацман и был тем королём, который дожидается своего часа за игровым полем. После того как начнётся и закончится всеобщая резня, он спокойно выйдет из укрытия и займёт своё место. Люди, которые задумали эту комбинацию, расставили фигуры и навязали им свой сценарий, опять останутся за кадром. Они не нуждаются в рекламе и известности. Их интересует власть. Подлинная власть и все те преимущества, которые даёт обладание ею. Ради этого и началась игра. Игра по самым высоким ставкам. И Кацман — тоже подставное лицо в этой игре. Наверное, в ней вообще нет подлинных лиц.
   О том, кто стоит за спиной у Кацмана, Антон ничего не знал. Так он сказал. Возможно, иностранцы, потому что у Кацмана плотные контакты с заграницей. И Марголин — человек этих теневых сфер. Он появился ниоткуда, а исполнив свою роль, ушёл в никуда.
   Антон выполнил свою часть задания. Оно заключалось в том, чтобы вступить со мной в контакт, уговорить принять предложение и контролировать моё поведение первое время. С этой же целью ко мне подвели Лику и спровоцировали разрыв с Наташей. По какой причине выбор пал именно на меня, он и сам не знал. Его это ничуть и не волновало…
   Со мной всё должно было закончиться к вечеру следующего дня. Похожая участь ожидала Лику. А дальше… Дальше «хабаровцы» и «гаймаковцы» уничтожат друг друга. В общую мясорубку оказываются втянутыми «центровые» и более мелкие группировки. Война искусственно подогревается, и, несмотря на искреннее желание сторон договориться, ничего у них из этого не получится. Не дадут им найти общий язык.
   И всю эту бойню должен спровоцировать я, маленькая песчинка.
   И если бы не идиотизм Столяра, все бы так и получилось. А возможно, так оно и получится.
   Я подумал, что Столяр — человек из их обоймы. И его появление в «Пауке», наша драка — тоже часть плана. Только вот потом мы нарушили чужие расчёты. Я поквитался с ним, его инструктировали особо не сопротивляться и не калечить меня, обещая компенсировать нанесённый ущерб.
   Я подумал, что никогда не смогу узнать всей правды. И хорошо бы ещё со Столяром потолковать…
   — Дай выпить, — глухо сказал Антон, и я налил и поднёс ему полстакана неразбавленного виски. Он проглотил его одним глотком. Я последовал его примеру и опять сел на диван. Антон не смотрел на меня, и я его понимал. Интересно, а если бы у него была возможность повторить все заново? Всю жизнь. Пошёл бы он по этой дороге?
   Он всё-таки повернулся ко мне:
   — Ослабь наручники, никуда я уже не денусь…
   Я не пошевелился, и он вздохнул. Странный человек. Как можно рассчитывать на хорошее к себе отношение после всего, что сделал?
   — Ты теперь все знаешь, — заговорил он через минуту, и мне стало его жалко. Он пытался использовать последний шанс, прекрасно зная, что ничего из этого не получится. — Ты мог бы быть с нами.
   Я молчал. Именно этих слов я и ждал от него.
   — Ты оказался лучше, чем мы думали. Раз ты смог во всём разобраться… Сам понимаешь, после этого ты чего-то стоишь. Все эти вопросы можно решить. Понимаешь, время всех этих Крутых, Братишек и Больших прошло. Это уже вчерашний день. Пройдёт ещё пять лет, и от них не останется никого…
   — Ну да, один твой Лёня-маленький останется, — усмехнулся я.
   — Останутся он и такие, как он. Это люди завтрашнего дня. У них будут власть, деньги, они будут сами устанавливать правила…
   — И сами их нарушать… Всё, хватит, Кокос. Не надо меня лечить! Да, я сейчас расплачусь и попрошу принять меня в вашу команду. Пообещаю стараться и слушаться. А потом мы выпьем, оживим Макогонова и все забудем. Тебе не смешно?
   — Мне — нет, — серьёзно ответил он и посмотрел мне в лицо. — Мне не смешно.
   — Расскажи-ка про «золотой поезд», — оборвал я его, и он вздрогнул.
   — Что?
   — Что слышал. Про ребят, которые собирают деньги, вырученные от продажи наркоты на дискотеках.
   Он покачал головой. То ли хотел показать, что ничего не знает, то ли давал понять, что говорить не станет. Я посмотрел на его сломанную ногу, он понял, что может произойти, опустил голову и заговорил:
   — Я с ними никогда не ездил. Так, слышал кое-что…
   — Мне встать? Кокос, ты ведь знаешь, я не посмотрю, как мы с тобой весело гуляли. Не мучай себя.
   — Я правда знаю мало! Честное слово… Они ездят по понедельникам. С утра и до вечера. Вечером, где и когда, я не знаю, должны передать деньги хозяину товара. Потом уже другие получают новую партию наркоты и развозят продавцам.
   — По домам, что ли, возят?
   — Я не знаю, как это делается. Только в общих чертах…
   — Дальше!
   — Дальше я ничего не знаю. На машине ездят трое, водитель и два охранника. Все числятся в нашей конторе, и машина тоже наша. Если какая серьёзная заморочка выйдет, от них все отрекутся, скажут, что машину они угнали, а документы на оружие у них поддельные.
   — Кто хозяин товара?
   — Думаешь, мне об этом говорят? — Он попытался усмехнуться. — Это совсем не моя область…
   — Почему все это завязано на вашу фирму?
   — Не знаю…
   Я соскочил с дивана. Надо было видеть его лицо, чтобы сразу перестать сомневаться в искренности его слов. Его глаза снятся мне до сих пор…
   Я вернулся к дивану, сел и закурил. Налил себе стакан виски и медленными глотками выпил.
   Международная наркомафия. О которой я раньше только читал. Наш город удобен для распространения элитных видов наркоты. И добрые дяди с заграничными паспортами поставили на Кацмана. Вот, значит, кому всё это надо и кому это выгодно… Лучше бы мне этого не знать…
   Господи, зачем все это мне?
   Надо встретиться с Максом и рассказать ему эту историю.
   — Вызови врача… — прохрипел Антон. — Я не могу больше… Ну чего тебе ещё от меня надо?
   Я посмотрел на него и почувствовал себя лучше, когда понял, что ни за что не согласился бы поменяться с ним местами. Даже если бы мне дали перед этим два-три года пожить по-человечески…
   Лицо его приобретало жуткий цвет. Про руки он молчал, но я представлял, какие ощущения вызывают впившиеся в запястья браслеты.
   — Расстегни руки, — попросил он. — Никуда я не убегу… Я не могу так больше сидеть. У меня нога… Господи, я её уже не чувствую!
   Он должен был предложить мне деньги и ещё раз посоветовать уехать. Так и произошло.
   — Федор… Это страшные люди. Ты ничего не сможешь с ними сделать. Я дам тебе деньги. Много денег, столько, сколько надо. Ты сможешь уехать. У тебя голова есть, спрячешься. Потом вернёшься, если захочешь. Бросай все и уезжай. Прямо сейчас, ни о ком не думай. Ты меня слышишь?
   — Слышу. А с тобой что предложишь делать?
   — Я никому про тебя не скажу. Честное слово! Оставишь меня здесь. Хочешь, я напьюсь. Несколько часов, до утра наверняка проваляюсь, ты за это время успеешь уехать. У меня есть тайник, ты его не мог найти. Там двадцать тонн баксов, тебе хватит…
   — Ты зачем машину купил? — спросил я.
   — Что? А-а, ты про «четвёрку»! Это для Анжелы.
   — Плата за работу?
   — Ну. Она такую просила. Она замуж выходит, у неё парень — какой-то ларёчник, им тачка повместительней нужна.
   — Где она сейчас?
   — Что? А-а… Её Марголин куда-то хотел отправить, я не в курсе. Федя, ты не о том думаешь! Я тебе дело предлагаю!
   — Спасибо, раз ты мне уже предложил!
   Антон вздохнул.
   Я так и не решил, как мне с ним поступить.
   — Сними браслеты, — глухо попросил он, поняв, что я не собираюсь слушать его советы. — Сними, куда мне бежать-то? И на чём? Я же не акробат. Дай хоть посмотреть, что у меня с ногой!
   Я оставил пистолет на диване и подошёл к нему. Присел рядом на корточки и начал расстёгивать наручники.
   Нет, наверное, в прошлой своей жизни Антон был еретиком во времена инквизиции. Я никак не ожидал, что морально и физически сломленный человек способен на такое.
   Как только его руки освободились, он вцепился мне в горло. Я повалился на спину, он упал сверху, хрипя и брызгая слюной, продолжая сжимать непослушные свои пальцы. Я одной рукой рвал ему волосы, а другую упёр в подбородок и начал отгибать его голову назад. И с удивлением почувствовал, что шея его будто окаменела, а на боль от захвата за волосы он вообще не обращает внимания.
   Перед глазами у меня вспыхнули яркие пятна, и Антон, будто заметив это, удвоил нажим. Никогда бы не подумал, что у него окажется столько силы в руках. Ещё немного, и мы, наверное, поменялись бы с ним ролями, но я сумел высвободиться и ударил его в сломанную ногу. В травмированное место.
   Руки Антона мгновенно ослабли, и я сбросил их со своей шеи. Уперевшись ладонью в колючий подбородок, оттолкнул его и врезал кулаком по носу. Он не отреагировал, и я, вскочив, от души пнул его под рёбра.
   Он тряпичной куклой откатился к батарее и замер, из приоткрытого рта вырвалось хриплое дыхание. Я выругался, потирая шею, и посмотрел на Антона уважительно.
   Обе пары наручников, сцепленные между собой, висели на батарее, и я присел, чтобы отсоединить их. Ковыряясь с замком, я искоса посматривал на Красильникова, он лежал без движения, все так же хрипло дыша. Один раз у него слабо дрогнуло левое веко.
   Замок наручников заклинило. Ключ не желал поворачиваться. Или я ещё не пришёл в себя после драки и не чувствовал своих пальцев? Я выругался и встал. Посмотрел на Антона. Он лежал в той же позе, глаза теперь были плотно сомкнуты. Я подумал, что не помешает немного выпить.
   Как только я повернулся к нему спиной, Антон схватил меня за щиколотки и дёрнул. Я никогда бы не поверил, что в израненном и избитом теле может сохраниться столько силы. Так бывает только в кино, где поверженный и расстрелянный из всех мыслимых видов оружия злодей поднимается вновь и вновь, чтобы получить от героя очередную зуботычину, упасть и снова подняться.
   Я успел выставить руки и смягчил падение. Перевернувшись на спину, я замер, поражённый увиденным. Антон уже стоял около окна, держась за подоконник и отставив в сторону искалеченную ногу. Его правая рука нашарила на подоконнике горшок с геранью, и, покачнувшись, Антон бросил его в меня. Слишком медленно и неточно, я избежал удара и вскочил на ноги.
   Антон не смотрел на меня. Он гипнотизировал взглядом диван, на котором я оставил пистолет. Ещё чуть-чуть — и он усилием воли заставит оружие прыгнуть себе в руку.
   Не получилось. Облизав разбитые губы, он посмотрел на меня. Мы замерли, уставившись друг другу в глаза.
   — На х…, — еле слышно выдохнул он, оттолкнулся от подоконника и не смог дойти до дивана, ступив на сломанную ногу.
   Я прыгнул ему наперерез, загораживая подступ к оружию, и он, качнувшись, вцепился скрюченными пальцами в мой свитер. Я ударил его по рукам. Антон, заваливаясь назад, потащил меня за собой. Падая на него, я ударил коленом в пах и замер, когда понял, что никакой реакции не последовало.
   Столкнувшись с ним взглядом, я похолодел и понял, что он хочет вытолкнуть меня в окно и упасть вместе со мной. Быстрая смерть вместо смерти мучительной и позорной. Нет, не еретиком он был в прошлой жизни, а камикадзе, и, видимо, выполнил тогда свой долг до конца.
   Мы оказались у подоконника. Я успел врезать Антону по челюсти, но отцепить его скрюченные, превратившиеся в стальные прутья пальцы не смог. Я снова саданул его в пах, локтем смял нос. Он уже не чувствовал боли. Он ничего не чувствовал, он находился уже в другом, бесконечно далёком от этого мире.
   С невероятной бешеной силой он развернул меня и толкнул в окно. Продолжая круговое движение, я погасил энергию, но когда моя спина коснулась тонкого стекла и под моим натиском оно дрогнуло, я взорвался. Я сам не принадлежал в этот момент к этому миру…
   Я ткнулся задом в подоконник, а Красильников продолжал падать, толкая меня перед собой. В последний момент я вывернулся, но он не мог уже остановить движения и врезался головой в стекло. На этот раз оно не устояло. Я увидел, как красные пунктиры прочертили его лицо, а потом лопнуло наружное стекло, посыпался град осколков, и Антон, перевалившись через подоконник, стал вываливаться из окна, цепляясь за меня. Осколки рассекли мне висок около левого глаза, и я упустил момент, чтобы удержать Антона. Крупный, похожий на сталактит осколок вывалился из верхней рамы и ударил его в шею, зацепив вену. Фонтаном брызнула кровь, я почувствовал сильный рывок и ударился коленями о батарею. Он тянул меня за собой. Он не хотел уходить без меня…
   Подхватив свои вещи, я вылетел из квартиры. Лифт стоял на этаже, я прыгнул в кабину, на ходу натягивая пальто. Уже спускаясь к первому этажу, я сообразил, что надо вытереть кровь с лица, и достал носовой платок. Вместе с ним на пол кабины вывалились связки ключей Антона. Я отпихнул их ботинком в угол, потом передумал и подобрал. Я сел в его «четвёрку» и выехал со двора.
   На пустынной улице через несколько кварталов я услышал, как за моей спиной взвыла первая сирена.
   Я поставил машину к тротуару, тщательно протёр места, которых касался руками, и вылез. Двери я запирать не стал. Возле канализационного люка я наклонился и протолкнул в решётку ключи Антона. Через секунду они звякнули обо что-то металлическое…
 
   Когда я пришёл, Лика дремала на диване перед включённым телевизором, свернувшись калачиком и прикрыв ноги одеялом. Не раздеваясь, я вылил в стакан остатки виски и упал в кресло. Вытянул ноги. Выпил.
   Она приоткрыла глаза, улыбнулась, откидывая волосы с лица, потом улыбка стала медленно таять…
   — Все так плохо?
   — Хуже некуда. — Я поднял стакан, посмотрел на неё сквозь стекло и встряхнул виски. Впервые в жизни мне захотелось хватануть неразбавленного спирта.
   — Антон?
   — Да.
   — Ты… Ты убил его?
   — Нет. Он вывалился из окна.
   Я допил виски и швырнул пустой стакан в стену. Он рассыпался на множество осколков. Я ещё ниже сполз в кресле и закурил.
   Вот так. Был Кокос — и нету. Рос, зрел, набирался сил, а потом созрел, упал и раскололся.
   Я засмеялся.
   Я смеялся, давясь сигаретным дымом и колотя ногами об пол, вытирая выступавшие на глазах слезы, затягиваясь сигаретой и снова давясь дымом.
   Когда я пришёл в себя, Лика сидела на корточках рядом с креслом и протирала мне лицо мокрым полотенцем.
   — Ты весь в крови, — тихо сказала она.
   Выражения её лица не было видно. Я смотрел сверху на голову с аккуратным пробором в тёмных волосах, и она, чувствуя этот мой взгляд, продолжала сидеть неподвижно, комкая в кулачках мокрое махровое полотенце.
   Она плакала. Я понял это не сразу, потому что плакала она бесшумно, едва заметно вздрагивая телом и опуская голову ниже и ниже…
   Я стал гладить её по голове, и она отбросила в сторону полотенце. Подняла ко мне состарившееся, блестевшее от слёз лицо и хотела что-то спросить… Её вопросы читались в глазах, слова были не нужны, но и ответов у меня не было, и я молчал, все ближе придвигая её к себе.
   Зазвонил телефон, мы оба вздрогнули и, не сговариваясь, уставились на аппарат. Он звонил несколько минут, без перерывов, как будто звонивший точно знал, что мы дома, и был уверен, что не ошибся номером.
   — Это Катька, — прошептала Лика, и я остро осознал, что это не так и что она тоже прекрасно это понимает.
   Телефон замолк на середине очередного звонка, и мы снова посмотрели друг на друга.
   Её взгляд изменился, и я почувствовал, как сжалось моё сердце.
   Потом мы сидели на кухне и пили чай. Было семь часов утра. За окном холодел рассвет, грохотали мимо дома электрички и хлопала входная дверь.
   — Расскажи мне про гостиницу. Про ребят, которые по понедельникам собирают деньги.
   — А зачем это тебе? Ты же…
   — Рассказывай.
   — Их трое. Водитель Реваз, грузин, он какой-то чемпион по автогонкам. Ему лет тридцать, среднего роста, худой. Машину водит здорово. Второй — Вадик. Здоровенный блондин, на Дольфа Лундгрена похож. Всё время жуёт резинку и молчит. Говорили, что он закончил какую-то крутую школу телохранителей, не у нас, а за границей, и несколько лет охранял какого-то мафиози, то ли в Африке, то ли в Южной Америке. У него всегда с собой две «беретты». Третий — Павлик. Невысокого роста, здоровенный, в ширину такой же, как и в длину. У него большие залысины, и стрижётся он наголо. Всегда носит блестящий чёрный костюм, жутко дорогой, и очки-хамелеоны. Это у него сестра в «Правобережной» работает, на третьем, кажется, этаже. И номер они всегда на этом этаже берут.
   — А что, сестра у него каждый понедельник работает?
   — Нет, конечно, но их там все знают, так что проблем не бывает. Они и не регистрируются никогда, отстегнут кому надо полташку и сидят, видик смотрят. Им же всего на пару часов и надо. По улице чемодан всегда носит Реваз.
   — Какой чемодан?
   — С деньгами. Белый кейс, бронированный и с кучей всяких шифров. Иногда Реваз пристёгивает его к руке цепочкой. У Реваза — «Макаров», у Павлика — два «кольта», а в машине всегда два помповика и гранаты.
   — А сами они, наверное, ходят в «брониках» и касках?
   — Нет, только Вадик надевает бронежилет. Такой лёгкий, под пиджаком не заметно.
   — Какая у них машина?
   — Какой-то джип. Я не знаю марки. Красного цвета, с синими полосами и мигалками, на боках эмблемы. Стекла чёрные, пуленепробиваемые.
   — Они машину на улице бросают? Когда в гостиницу идут?
   — Нет, там сзади стоянка есть платная. Там и оставляют, сторожа свои…
   — Откуда ты все это знаешь?
   — А не всё ли равно? Знаю…
   — Нет, не всё равно. Откуда?
   — Я была несколько раз с Павликом. Он пользовался нашей конторой. Вместе с Гороховым приезжал. Они, по-моему, какие-то братья, двоюродные или ещё как-то… Раз у них какой-то конфликт случился… Я имею в виду у Павлика, при перевозке денег. Не знаю, с кем там и как, но он в тот вечер был совсем нервный, хотел расслабиться и перебрал. Наболтал лишнего. А потом он меня как-то в гостиницу вызывал. У них тогда какая-то заморочка вышла, ждали часов шесть или семь, вот он и решил время не терять. Тогда Вадик на Пашу наехал, они здорово сцепились, но Павлик у них всё-таки старший. Мы ушли в другой номер… А потом Реваз этот меня на улице догнал и пообещал, если я ещё раз появлюсь… Не хочется вспоминать! У него глаза страшные, я таких ни у кого не видела, и говорит с таким жутким акцентом. Нож доставал. Знаешь, такой раскладной, с несколькими ручками?
   — Бабочка?
   — Да, по-моему. Сказал, если ещё раз увидит меня, кишки выпустит. Шубу на мне расстегнул, блузку задрал и давай ножом по животу голому водить. А сам мне в глаза смотрит и бормочет что-то по-своему, спокойно так… Недалеко у ларьков милиционер ходил. Реваз заметил его и улыбается, говорит, попробуй позови его! В общем, застращал меня и отпустил. Я потом Павлика ещё раз видела. Он сказал, что, если не буду язык за зубами держать, он обо мне позаботится. Или сам, или Ревазу отдаст… А что ты хочешь сделать?
   — Сам не знаю…
   Мы легли, и я забылся тревожным сном, а проснувшись, почувствовал себя абсолютно разбитым. Оказалось, что я простудился. Болело горло, и разламывалась голова. Готовя себе кофе, я вспомнил об Антоне, никак не ощущая, что я был участником ночных событий. Будто мне все это приснилось.
   — Можно мне с тобой? — спросила Лика, не поднимая глаз, когда я уже собрался.
   — Не надо. Я скоро вернусь.
   — Я… Я не могу сидеть дома и ждать… Ждать неизвестно чего. Каждый день ждать, не зная, придёшь ты или нет, или вместо тебя придут…
   Не договорив, она расплакалась и убежала в комнату. Я не пошёл её успокаивать. Я постоял в коридоре, перебирая в руках ключи, а потом тихо вышел на лестницу и закрыл дверь.

* * *

   Я приехал к гостинице и заглянул на стоянку, располагавшуюся позади неё. Шлагбаум был поднят, и я прошёл на территорию. Площадка была небольшой, парковались на ней машины солидные, суточная плата была выше, чем у соседей. Считалось, что оставлять машину здесь безопасно.
   Мне повезло. Сегодня дежурил сторож, с которым я хотел поговорить. Он сидел в будке за воротами направо, пил кефир со сладкой булочкой и смотрел чёрно-белый телевизор с выключенным звуком. Это был крепкий сорокапятилетний мужик с угрюмым лицом и коротко остриженными седыми волосами. Раньше он занимался карате и, когда этот вид спорта запретили, отсидел за незаконное обучение. Вернувшись с зоны, открыл спортивный кооператив, и всё шло хорошо до того момента, пока его девятнадцатилетний сын, студент какого-то математического вуза, не задумал заняться своим бизнесом. Он считал, что его жизненного опыта и нескольких поставленных отцом ударов вполне хватит для того, чтобы успешно вести дела. Не получилось. За пару месяцев он прогорел и нахватал жутких долгов, а расплачиваться не спешил. Кредиторы наняли бандитов. Таких же, как и он сам, им все дозволено. Сначала они накостыляли сыну. Потом папа, которому они решили напомнить о долгах отпрыска, накостылял им. На время всё затихло. Но сын продолжал болтаться по ресторанам и бл…м, не особо задумываясь о дне завтрашнем. До тех пор, пока не пропала его семилетняя сестра. Папа не любил милицию и за помощью не обратился, решив разобраться самостоятельно, с помощью друзей-спортсменов. Но тут им противостояли уже не двадцатилетние отморозки, а люди солидные. Папа и его друзья получили телесные повреждения различной степени тяжести, дочка осталась калекой, а сумма долга утроилась. Продав все, папа сумел расплатиться и вызволил своего ребёнка. Ему выдвинули новые требования. Он выполнил и их, через полгода ему напомнили о себе в третий раз. А чтобы он не думал слишком долго, однажды днём, когда его жена прогуливалась с дочкой по скверу недалеко от дома, на красивой машине подъехали те дяди, которые на всю жизнь сделали ребёнка инвалидом… Наутро папа отправился в отделение.
   Мы связались с РУОПом. Группировка, «наехавшая» на бывшего спортсмена, оказалась каким-то новообразованием, ни разу не попадавшим в поле зрения оперативников. Поначалу всё шло нормально, но в вечер накануне финальной «стрелки» непутёвый сын, возвращаясь домой из очередного кабака, попал под машину и погиб. Водителя так и не нашли. Вымогатели больше ни разу не напомнили о себе. Я был уверен, что это совпадение, но понимал, что правду не узнаю никогда.
   Я поднялся в будку, символически постучал в приоткрытую дверь и вошёл. Мужчина кивнул, не отрывая взгляда от телевизора и продолжая жевать булку.
   — Здравствуйте.
   — Привет, — отозвался он бесстрастным голосом.
   — Как дела?
   — В порядке.
   Пауза. Я пожалел, что пришёл.
   — Меня интересует одна машина. Она бывает здесь по понедельникам, под вечер, несколько часов.
   Он стал жевать медленнее.
   — Красный джип. «Оцепление».
   Он еле заметно кивнул — скорее всего, в ответ на какие-то свои мысли.
   — Меня интересует, когда он здесь бывает и кто на нём ездит.
   Он опять кивнул.
   — Все, — я пожал плечами.
   Сторож доел булочку и допил кефир. Поставил пустую бутылку под стол, вытер грязным полотенцем руки, набил и закурил короткую изогнутую трубку. Закинул ногу на ногу и сидел, покачивая головой и скрестив руки на груди. Потом показал в сторону лежащего на столе раскрытого журнала:
   — Смотри.
   Я придвинулся к столу и начал листать исписанные страницы. Разные почерка, разный цвет чернил. Нужную запись я тем не менее обнаружил: «Шевроле-блейзер» м439РО. Водитель — Попцава Реваз Дурович. Хозяин машины — частное охранное предприятие «Оцепление». Была здесь в прошлый понедельник с 17.30 до 18.50.
   Я полистал журнал. Джип появлялся на стоянке регулярно, каждый понедельник после 17 часов, и стоял, как правило, до 19. Один раз вместо Реваза был записан Горохов Виктор Алексеевич. Это было полгода назад и не в обычное время, а утром, с 10 до 11.40.
   Я переписал данные машины и водителя в свой блокнот. Поднялся.
   — Ты ведь уже не в милиции работаешь?
   — Нет.
   — Я так и думал. — Он удовлетворённо кивнул.
   — До свиданья. — Я пошёл к двери, так и не услышав ответа.
   На пороге я остановился и посмотрел в спину замершего перед телевизором внешне крепкого ещё человека. Вздохнул и стал спускаться.