Но когда уж очень настаивали и требовали от него совета в обязательном порядке, поднимал глаза и говорил тихо: «Деточка, Христос воскресе».

Детолюбие

   Один батюшка наслушался новостей о вымирании России и решил срочно увеличить свой приход. И всем молодым парам, у которых нет детей, стал отказывать в причастии. Мол, пока не родите ребенка, нет вам Божия благословения и Святых Христовых Тайн да не приемлете. Не прошло и года, как приход его сильно уменьшился – в него стали ходить одни старушки. Молодые пары, даже и с детьми, перебежали в другой приход, к более терпеливому батюшке. Самое удивительное, что эта история – совершенно подлинная.

Безвозвратное

   Вот как это было. Андрюшу Григорьева рукоположили в Москве, в Новодевичьем. Его матушка, Надя, увидев новоиспеченного батюшку, когда тот вышел из алтаря давать народу целовать крест, остолбенела – у Андрюши были другие глаза. В них сияла вечность. И Надя не подошла поцеловать крест, потому что не смогла двинуться с места, и только думала: как же я теперь буду с ним жить?
   Их отправили под Коломну, в поселок Прошино, восстанавливать полуразрушенный храм. Они жили в покосившейся заброшенной избушке, отец Андрей сам переложил в ней печку, и печка, хотя слегка и дымила, грела. Матушка сшила занавесочки из голубого ситца, повесила, на деревянный стол постелила скатерть, и в доме сразу стало уютней. Батюшка каждый день ходил в храм и расчищал там какой-нибудь угол, днем приходил обедать, а потом снова шел разбирать завалы. Матушка занималась хозяйством, развела небольшой огород, насадила клумбу и любила батюшку.
   По вечерам отец Андрей с матушкой садились рядом, пили чай с пирогами и разговаривали. За окном стояла тишина и летел снег, потому что начиналась зима. Батюшка чистил дорожки, а в храме затянул все дыры брезентом, чтобы не наносило снега, поставил в притворе буржуйку и продолжал потихоньку всё расчищать. Односельчане заглядывали в храм, удивлялись, жалели отца Андрея, но сначала не помогали. Только приносили иногда батюшке еду – кто печенья, кто картошки, кто яиц. Но потом наконец у одной бабуси родился внучек, отец Андрей его крестил, а у кого-то умерла мать, отец Андрей ее отпел, и вскоре его начали звать то крестить, то освятить дом, то пособоровать, то отпеть. Постепенно люди его узнали. Он оказался веселый, не любил вести длинных разговоров, просто делал свое дело, говорил краткое слово и уходил. Попутно хорошо и простецки шутил. Детей у них с матушкой не было.
   К весне набралась бригада добровольцев, которая взялась за ремонт храма. Через полтора года в храме настелили пол, установили иконостас и начались службы.
   Прошло еще семь лет. Возле церкви выросло два кирпичных здания – воскресная школа и дом причта с трапезной, швейной, иконописной мастерской, а также небольшой домовой церковью и крестильней внутри. Всё это – неусыпным попечением и заботами отца Андрея, который как-то умел раздобыть денег. Повезло, конечно, и с тем, что у одной из дочек Никиты Михалкова была здесь неподалеку дача, на которую раза три приезжал в гости и сам, и тоже зашел в церковь, молился, даже исповедовался у отца Андрея. На исповеди отец Андрей не произнес ни слова, а только смиренно слушал, что в общем вполне объяснимо: не он же должен исповедоваться, а ему. Никита Сергеевич ставил свечи, крестился, потом с благоговением причастился, словом, вел себя совершеннейшим христианином и так, будто в жилах его течет такая же, как у всех, кровь. После его посещения стройка пошла намного бодрее. В следующий свой приезд Никита Сергеевич тоже не оставил церковь и отца Андрея своим милостивым вниманием. А через месяц после его третьего визита в воскресной школе появились стеклопакеты и паркетные полы.
   Но когда церковь была полностью восстановлена, оба кирпичных здания достроены, а церковный двор усажен кустами чудесных роз, отец Андрей затосковал. Всё вроде уже сделал, построил, возвел. Полуграмотные бабки, бабы с двадцатью абортами за душой, разговоры про сглаз и порчу, быстро исчезавшие редкие светлые огоньки – молодые девочки и юноши, которых отец Андрей благословлял ехать в Москву учиться, деревенские поминки и свадьбы надоели ему до смертной истомы, до рвоты. И батюшка ощутил себя в тупике. Молиться? Но больше, чем того требовали его обязанности, молиться он не мог. Ну не мог. Цели нет передо мной. С тоски батюшка пристрастился даже к телесериалам и все вечера просиживал теперь перед экраном.
   И тут в их деревню снова заехал Никита Сергеевич. В то воскресенье он первый раз согласился зайти в их скромную трапезную пообедать, много и складно во время обеда говорил. Все это был явный Промысел. И как раз когда Никита Сергеевич сделал паузу, процитировав Розанова и явно собираясь сослаться на Ильина, батюшка сказал как бы между прочим:
   – Жизнь сельского иерея рано или поздно заходит в тупик.
   Никита Сергеевич как-то сразу всё понял. Уловил.
   – Отправим вас в Москву, – сказал Никита Сергеевич. – Как раз одно очень высокопоставленное лицо (тут Никита Сергеевич опустил глаза и понизил голос) ищет себе личного духовника.
   – Да нет, – замялся было батюшка, но Никита Сергеевич уже нажимал кнопочки серебристого, сияющего неземным зеленоватым светом мобильника.
   Жизнь отца Андрея переменилась в один час.
   Вскоре его включили в штат Отдела внешнецерковных сношений, сразу назначив на очень высокий пост. Он переехал в Москву, стал ездить на блестящей черной машине, встречаться с пастырями иных конфессий, посещать званые обеды, торжественные концерты и придворные балы.
   Батюшка был красив и статен, русая борода, ясный взгляд, неглупые речи – все-таки окончил Московский университет, философский, между прочим, факультет. Он стал украшением разных торжественных мероприятий. Его звали перерезать красные ленточки, освящать особняки, провожать напутственным словом делегации, награждать церковными орденами Ю. Лужкова, С. Степашина и Е. Примакова. Награждаемые тускло смотрели попу в глаза. Но он улыбался, по-мужски жал им руку, и ни одной мысли не проносилось в его голове.
   – Послушание, – твердил он матушке после очередного многочасового околоправительственного или думского фуршета, – просто послушание.
   Но матушка впервые за их многолетний союз, за их жизнь душа в душу, ничего не хотела слушать. И начала говорить батюшке невероятные вещи:
   – Надо вернуться в Прошино.
   – Ты бесишься с жиру! – отвечал ей сквозь зубы батюшка. К тому времени они уже объездили всю Европу, побывали в Бразилии, Австралии, Новой Зеландии с разными почетными миссиями от Московской Патриархии.
   Многие им до смерти завидовали. Многие клеветали, писали в Патриархию доносы. Но отец Андрей стоял крепко – высокопоставленное лицо, домашним священником которого он стал, был не кто иной, как… Впрочем, тут государственная тайна и почти что тайна исповеди. Только матушка все время сбивала батюшку с толку, она вообще как-то поутратила свое смирение и всё пыталась отца Андрея расшевелить, открыть ему глаза. Но батюшка и сам всё видел, всё понимал, а чего не видел и не понимал, того понимать и видеть не хотел. И отмалчивался на все матушкины призывы.
   Матушка, видимо, начала чахнуть. Удивительно просто. Начала чахнуть. Батюшка повел ее к лучшим кремлевским врачам. Но врачи только руками развели: никаких шансов, скоротечный рак желудка, разрезали и зашили обратно: уже поздно. И вскоре матушка отдала Богу душу. Умерла она в мире с собой и батюшкой – по милости Божией у нее почти не было болей, она только таяла и слабела буквально с каждым днем, пока не ослабела совершенно. Перед смертью она не говорила батюшке никаких красивых слов, не давала благословений и заветов, просто сказала: «Вот и всё, Андрюшенька». И в сознание после этого не приходила.
   Через неделю после ее похорон батюшке пришло по почте письмо. Конверт без обратного адреса, удлиненный, чуть голубоватый, внутри черно-белая фотография. А на фотографии их старенькая, покосившаяся избушка с ситцевыми занавесками, по окна в снегу. Из трубы идет дым. На заднем плане видны развалины церкви. Отец Андрей обвел глазами новенькую, с иголочки квартиру, надежно мигающий зеленый огонек сигнализации у выключателя в коридоре, прислушался к тихим шагам вышколенной охраны за дверью, выглянул в окно, где под парами стояла с водителем его черная «ауди», посмотрел на матушкин портрет, висевший на стене, и тихо проговорил:
   – Наденька, слишком поздно.

Потерянный рай

   В небольшой сельской церкви – ской губернии служил один батюшка. Приход у него был немноголюдный, десять бабушек да летом – дачники. За хор и чтеца была у батюшки собственная матушка, редко кто находился подпеть ей.
   Матушка была особой тонко чувствующей, да еще и с, что называется, «близкими слезами». И вот начнут они служить, наступит какое-нибудь любимое матушкино место в службе, и она уже тихо плачет. До того жаль ей потерянного рая, потому что в эти минуты она особенно остро ощущала именно это: рай потерян. Сначала плачет тихо и одновременно поет, это еще было ничего, но служба продолжается, а ей всё горше. И до того доходило, что уже и петь она не могла от растущих рыданий. А петь-то надо! И читать тоже – громко да внятно. Но как тут возгласишь, когда реально душат слезы?
   В общем, батюшка был всем этим сильно недоволен. Выходил он из алтаря, службу останавливал, делал своей чтице-певице строжайшие выговоры, истерики велел немедленно прекратить. Не помогало. То есть помогало, но ненадолго, до тех только пор, пока матушка не вспоминала: раю мой раю потерянный, и здесь его нет. И вот однажды терпение у батюшки кончилось. Вышел он из алтаря и ка-а-ак даст матушке затрещину. Да еще одну, да еще. И что же? Матушка на него ничуть не обиделась, но с тех пор научилась плакать безмолвно, направлять слезы внутрь, так что никто их теперь не замечал. Плачет, а служба все равно идет – ровно, степенно. Священник не нарадуется: никто больше не всхлипывает, ничто его не отвлекает, прихожане, если и есть, молятся, свечки зажигают, прикладываются к образам. Все хорошо. Одного жаль – рай потерян.

Чего человеку не хватает, или Не самый плохой праздник

   У Лени Короткова всё было. Ну всё. Семья? Да отличная была семья. Жена одних с Леней лет, но чудесно выглядела, как студентка. Сохранила блеск в глазах и смеялась как девочка. Дети – два крепыша, три и пять, мальчишки, краснощекие, серьезные боровички. Секс? Ну соответственно, жена его была женщина азартная, да он и сам был не дурак. Работа? А куда без работы. Леня руководил одной небольшой компьютерной фирмой, работали в ней всего четверо человек, в прошлом все его однокурсники, четвертая (однокурсница) вела у них бухгалтерию. И всем четверым через несколько лет существования фирмы хватило на покупку просторной квартиры, машины, оставалось и на путешествия в любую точку планеты. К тому же Леня свою работу любил, потому что в душе был заядлый компьютерщик – и программист, и спец по «железу», – а при словах «переформатировать жесткий диск» начинал подскакивать и потирать ладони. То есть было всё у человека. А заскучал.
   «Церкви! Веры! Бога у него не было!» – закричат читатели, воспитанные на литературе Толстого и Достоевского. Но Леня тоже был на ней воспитан, поэтому Бог у него был. И в церковь он ходил. Раз в два месяца обязательно. А на Пасху и Рождество исповедовался у батюшки, каялся, потом причащался, потом читал благодарственные молитвы, потому что и молитвослов у него тоже имелся, и иконки на работе над компьютером висели, ну, всё путем. И все равно – скука.
   Делать нечего, поехал Леня к старцу, в Печоры, к отцу Иоанну Крестьянкину, помолился в пещерах, прожил там два дня – и чудо! Старец даже принял его, хотя давно никого не принимал, но Лёне просто чудовищно повезло. Он встретил в Печорах свою давнюю знакомую, Ирку Козлову, она, оказывается, тоже обратилась, переехала сюда десять лет назад из Москвы, чтобы быть при старце, начала писать иконы и знала все ходы и выходы в монастыре. И вот эта-то Ира Леню узнала, вспомнила и провела его тайными тропами к батюшке, прямо в келью, потому что, как объяснила Ирка Лёне, сегодня келейничал отец Амвросий, а он по гроб жизни ее должник. И отец Амвросий их действительно пустил. Конечно, ненадолго, пять минут! Старец очень болен. Леня зашел. И так и сел. Старец был не просто болен, он явно был еле жив. Хотя лицо было, конечно, очень доброе и ласковое, немножко похожее на Деда Мороза, но все-таки совсем, совсем старенькое. И Леня не решился ни о чем у отца Иоанна спросить. Как-то не посмел. Точнее, глядя на него, сидящего в большом кресле и даже не способного привстать, Леня всё в этот момент в общем понял. И просто сложил руки и подошел под благословение. Отец Иоанн назвал его по имени, хотя Леня не представлялся, но это было даже неважно, благословил и сказал довольно горячо для столь преклонных лет:
   – Бог благословит! И всё подаст тебе, всё, что будет нужно и полезно твоей душе, только ты Ему не мешай.
   Леня смущенно улыбнулся, кивнул и вышел.
   – Что ж вы так быстро! – разочарованно воскликнула Ира.
   – Да мы вроде обо всем уже поговорили, – пожал плечами Леонид.
   Напоследок занес Ирке тортик, купленный тут же в магазине, но чай пить не остался, поспешил на вокзал. И отправился в родной город, на поезде, который шел как раз сегодня, а в следующий раз только послезавтра, чувствуя себя немножечко идиотом, но идиотом счастливым.
   Встреча со старцем слегка посветила в его жизни, и несколько недель он не скучал. Повеселел обратно. И объяснял себе это так, что просто повстречался с очень хорошим человеком, а это важно. И даже говорил Ларисе, своей жене: «Вот чего не хватало мне человека. А теперь всё, видишь, опять я веселый». Лариса кивала. Она была тоже верующая, пришла в церковь вслед за Леней, но бывала там намного чаще, чем он. Она-то и подала совет съездить к старцу и теперь радовалась, как всё легко решилось.
   Но вскоре выяснилось, что ничего не решилось. Опять Лёне показалось, что жизнь его серая и безвкусная. Даже улыбнуться он не мог, даже детям. И Леня пошел к психотерапевту. Психотерапевт ему объяснил, что нужно будет посещать его раз в неделю и, даст Бог, через полгода они смогут подобраться к первопричине его хандры. Они подобрались немного раньше. Помог близящийся Новый год. Леня шел по улице мимо оптики, и вдруг оттуда выглянул человек в красном колпачке, без бороды, но с большим мешком, вынул из мешка крошечную шоколадку с приклеенной к ней визитной карточкой оптики и дал Лёне. Это была рекламная акция.
   И Леня вдруг вспомнил. И побежал к врачу.
   Ему только что исполнилось шесть лет, дело происходило под Новый год. Он верил тогда в Деда Мороза. В тот раз родители ему клятвенно обещали, что Дед Мороз не только придет, но, может быть, даже дождется, когда Леня проснется и поговорит с ним. Маленький Леня царапал себе живот, чтобы не уснуть, дождался даже, как в родительской комнате пробило двенадцать раз, но тут уже накрепко уснул. Он проснулся рано утром, под елкой была куча подарков, но Леня даже не взглянул на них. И стал звать Деда Мороза. Вместо Деда Мороза пришла мама. Она виновато улыбалась и сказала, что буквально минуту назад Дед Мороз ушел. Не дождался. Поехал на своих летающих санях к другим детям.
   Но Леня маме не поверил. А вдруг маме только показалось, что Дед Мороз ушел? А вдруг он прячется где-то здесь? Он обегал все те места, где обычно прятался сам, когда играл в прятки, заглянул за занавески, в шкаф, под кровать, за дверь в ванной, вышел даже в подъезд. Но в подъезде было пусто и тихо, только вдруг хлопнула дверь. Он глянул сквозь пролет лестницы, – это была соседка снизу, она вызвала лифт, и лифт загремел и поехал. Деда Мороза видно не было. Леня рыдал, топал ногами, и родители были в полной растерянности, они никогда не видели сына таким.
   Им все-таки удалось отвлечь его на подарки, и Леня утешился. Через год он случайно подслушал, как мама с папой тихо обсуждают, не вызвать ли им Деда Мороза из фирмы «Заря», смело вошел в комнату и сообщил, что в Деда Мороза давно не верит. Потому что дедов морозов не бывает на свете, это просто переодетые артисты. Родители Лени успокоились, и история с Дедом Морозом была навсегда забыта.
   Только теперь, в тридцать два года, Леня вдруг вспомнил, как плакал, как кусал маму, которая пыталась удержать его и не пускать в подъезд. Вспомнил ощущение непоправимого горя и потери.
   Психотерапевт даже поерзывал от удовольствия во время Лёниного рассказа.
   – Всё ясно, всё ясно, всё ясно, – приговаривал Иосиф Самуилович и поправлял очки.
   И дал Лёне совет вызвать детям Деда Мороза, благо Новый год на носу, к тому же теперь это стало совсем просто. А когда Дед Мороз придет, постараться самому превратиться в ребенка, хотя бы мысленно, и порадоваться приходу бородатого старика, словом, внутренне пережить недопережитое и спустя годы восстановить потерю.
   Леня так и сделал. Дед Мороз пришел. Его малыши тут же спрятались за папину спину, и папе пришлось принимать огонь на себя. На «раз-два-три, елочка, зажгись!» елочка, вопреки Лёниным стараниям, зажглась не сразу, зато со второго раза уже зажглась. Мальчишки потихоньку раскрепостились, прочитали Дедушке по стишку, поводили с ним хоровод, получили по подарку. Тут Лариса решила проявить гостеприимство, пригласила Деда Мороза попить чай, но Дед Мороз шепотом сообщил, что для этого придется снять бороду. И, в общем, был на это готов. Но Леня замахал на него руками – ни в коем случае. И, сунув дополнительную сотенную в глубокий красный карман, выпроводил Деда Мороза восвояси.
   С тех пор всё переменилось. Лекарство подействовало. Леня больше не скучает. А в новогоднюю ночь поднимает бокал с одним и тем же тостом: «Друзья! Психотерапия тоже иногда помогает. Да и Новый год – не такой уж бессмысленный праздник».

Сны отца Валерия

1

   Отец Валерий сначала был просто Валерка, хорошо готовил яичницу и до смерти любил свою болтушку-жену. Но потом он окончил семинарию, рукоположился и стал отцом Валерием. У них была одна дочка, а потом через много лет родился сын. Однажды отцу Валерию приснился сон: он служит, а за алтарем стоят два мальчика со свечами. Батюшка проснулся. А вскоре матушка родила ему следующего мальчика. УЗИ и бабка-акушерка предсказали девчонку, но батюшка только смеялся в уже седеющую бороду. «От бабья один шум!» Следующий сын ему уже не снился, но родился потом тоже. Получилась одна дочка и три сына.

2

   В другой раз отцу Валерию приснился батюшка Серафим Саровский, который постучал палочкой об пол: «Родственники, а что ж так плохо служишь?» Очнулся отец Валерий и стал разузнавать, что такое? Действительно, оказалось, что его прадед жил в Курской губернии, там же, откуда преподобный Серафим был родом.

3

   Отец Валерий, перед тем как стать батюшкой, работал чтецом в одной церкви. Церковь была небольшая, американская, так что, можно сказать, почти сельская, и так уж исторически сложилось, что по праздникам в ней служил владыка. Особенно ревностен владыка был к богослужению и очень не любил, когда ошибаются и путаются в службе. Но отец Валерий к службам тщательно готовился и читал хорошо. Только вот он курил. И сколько ни боролся с собой, ничего не получалось. Тогда Бог послал ему сон.
   Ему приснилось, что идет всенощная, а он стоит, как обычно, за аналоем, на своем месте. И вот хор замолчал, его очередь, но что читать – он не понимает. Перед ним и октоих, и служебник, и минея, стихиры на стиховне выписаны на отдельном листочке – но всё спуталось! Что читать – неизвестно. Листает одну книгу, другую, хор молчит и ждет, проходит минута, вторая, пауза страшно затягивается. Ужас объял отца Валерия.
   Тут и владыка выходит из алтаря. Подошел к отцу Валерию, хлопнул его по плечу и говорит: «Ну что, пойдем покурим?»
   Отец Валерий проснулся в холодном поту. Курить ему с тех пор расхотелось.

Елочки

   Отец Валерий очень любил Россию. Америка – это было так… Заблуждение молодости, перестройка, романтика. Он, конечно, и в американской церкви служил искренне и ревностно, за несколько лет собрал целый русский приход, все сплошь интеллигентные люди, компьютерщики, историки – из соседнего большого университета, и все его очень любили. А все-таки не Россия. И вернулся отец Валерий со всей своей большой семьей домой. Стал жить сельским батюшкой в одной из неблизких губерний своей необъятной родины.
   Раз заехал он в Москву, туда-сюда, по магазинчикам, в Патриархию, а вечером зашел в гости к своим давним добрым знакомым, бывшим однокурсникам – жене и мужу. Попил чайку, расслабился, а хозяйка, большая любительница необыкновенного, ну его пытать: батюшка, да как вы, да какие случились в вашей жизни за последнее время чудеса? Все-таки вернулись на Святую Русь.
   – Ох, – говорит батюшка. – И рассказать-то не о чем. Если только о елочках.
   Хозяйка обрадовалась, ручки сложила, слушает. И батюшка начал:
   – В деревне нашей возле храма в ограде посадил я елочки.
   – Зачем же?
   – Да там провели у нас в соседнем доме канализацию, ее прорвало, полгода никто не чинит, всё это на дорогу выливается, стекает в яму, двести метров от храма… И магазин рядом, пьянчужки местные всегда там толкутся, кричат, место дурное, голое; в общем, посадил я вокруг храма елочки. И есть у нас там один сильно пьющий, не из денежных, так, за десяточку купит себе пузырек какой-то дряни – и доволен. Сашей зовут. Часто заходит в храм, покачается-покачается и выйдет. «Ты, – говорит, – батюшка хороший. Но в Бога я все-таки не очень верю».
   И вот посадил я елочки. На следующий день только меня этот Саша увидел, как начал ругаться:
   – Ты, батюшка, зачем елочек насадил?
   – А что ж такого? – удивляюсь я. – Пусть растут.
   – Да ведь это плохая примета! Вырви. Хочешь, я сам завтра к тебе приду, выкопаю?
   – Ты не хватил ли сегодня лишку? От елочек радость.
   – Примета плохая, елки-то, – твердит Саша. – Плохая примета.
   – Да что же плохого в них, ты погляди! Стоят рядком, глаз радуют, – пытаюсь вразумлять его я.
   – Не радуют, – говорит Саша и в землю смотрит. – Примета нехорошая. Со смертью связано.
   – Эх ты, в приметы веришь, а в Бога не очень.
   «Так и прогнал его», – заключил свой рассказ отец Валерий.
   Ждет хозяйка продолжения, а его и нет. Да и хозяин удивлен – ни назидания какого, ни чуда. Канализация, елочки…
   – И всё? – спрашивает.
   – Всё, милые, – вздыхает батюшка. – Хорошо, если в воскресенье придет десять бабушек. И все-таки… слава Богу, что мы вернулись!

Отец Артемий

   Батюшка Артемий окончил филологический факультет Московского государственного университета имени великого русского ученого и просветителя Михайлы Васильевича Ломоносова. Едва батюшка открывал уста – шелковистые травы ложились на землю, благоухающие цветы приклоняли головки, клейкие листочки в немом восхищении жались к веткам, птицы небесные складывали крылышки и примолкали, не смея продолжать свои сладкие чудные песни, звери лесные, косматые и хвостатые, останавливали поспешный бег, принюхивались и шевелили в благоговейном недоумении ушами, рыбы морские замирали и только изредка всплескивали хвостом и пускали пузырик. Люди записывали батюшкины проповеди на диктофоны, видеокассеты, издавали его книжки тысячными тиражами. Некоторые же соблазнялись и терли виски.
   – А просто, – говорил один любящий отца Артемия раб Божий, – батюшка от большого напряжения и великой своей занятости забыл все русские слова и употребляет древнерусские, потому что по старославянскому и древнерусскому у него в университете были одни пятерки. И если поставить при батюшке переводчика, всё сразу станет хорошо. Скажет батюшка: «Памятовать должно, что надлежит нам отряхнуть от стоп своих прах безбожия, а наипаче гордости и пагубнейшего самомнения». А значит это, что нужно перестать грешить. Видите, как всё просто! И соблазняться тут не о чем.

Неожиданная встреча

   Отец Яков Поттер не верил в чудеса. Как услышит, что где-то замироточила икона или кому-то было видение, тонкий сон, голос, страшно морщится и воздыхает:
   – Ребята, надо же иметь совесть!
   А уж если при нем произносили слово «старец», да еще «прозорливый», просто молча вставал и уходил из комнаты.
   Незадолго до смерти ему явилась женщина в белом с очень бледным лицом в длинном холщовом платье. Женщина стояла у изголовья его кровати; отец Яков был тогда уже сильно болен и почти не вставал. Женщина явилась внезапно, отделясь от стены, потом рука ее прошла сквозь деревянную спинку кровати, и отец Яков понял, что она бесплотна. Батюшка двинул на гостью стул, но женщина даже не шелохнулась. Тогда отец Яков с неизвестно откуда взявшейся силой громко спросил ее:
   – Что, хочешь, чтобы я поверил, что ты – не галлюцинация? Хочешь, чтобы я поверил, что ты и есть чудо?