Страница:
– Ух ты, какое сооружение!
Повернув голову, Робинзон увидел Бузотера, который показался из прибрежных зарослей с явным намерением переправиться на другую сторону.
Робинзон продолжал недолюбливать этого крикливого, вечно чем-то недовольного туземца, поэтому мысль, что Бузотер воспользуется мостом, выстроенным в первую очередь его, робинзоновыми, стараниями, показалась нестерпимой.
«Уродятся же такие», – подумал Робинзон с неприязнью и спросил, чтобы хоть что-то спросить:
– Ты это куда?
– А туда, за пушистыми долгоносиками, – махнул Бузотер рукой в направлении противоположного берега.
– Пользование мостом стоит три золотых лепешки, – сообщил Робинзон к удивлению для самого себя.
Секунду назад он не намеревался брать плату за переправу через государственный мост, но после произнесенных слов понял: плату брать надо – это еще один, и весьма эффективный, способ пополнить государственную казну. Если строительство хижин должно окупаться, то есть приносить строителям деньги за выстроенное жилье, и охота на диких коз должна окупаться, то есть приносить деньги охотникам, и выращивание кокосовых плодоножек должно окупаться, то есть приносить деньги землеробам, выращивающим кокосовые плодоножки, почему не должно окупаться строительство государственного моста?
Услышав о плате, Бузотер застыл с поднятой ногой, как будто хотел досчитать до пятнадцати, но передумал.
– Мост строился на государственную десятину, насколько я понимаю! – воскликнул он. – За что же плата? Целых три золотых лепешки?!
– За пользование, – твердо ответствовал Робинзон, давая знак Дуболому, чтобы тот перегородил путь к переправе. – Строительство строительством, но есть и эксплуатационные расходы в конце концов!
– Какие-такие эксплуатационные расходы? – спросил Бузотер с подозрением.
– На сборщика платы, который будет стоять на этом мосту, разве не очевидно? Почему на пальцах приходится объяснять?
Робинзон был совершенно прав в том, что касается расходов. Действительно, расходы – это потраченные на что-либо деньги. Если, как придумал сейчас Робинзон, поставить на мосту туземца для сбора платы за переправу, то потраченные на этого туземца деньги будут расходами. С другой стороны, сборщик сможет собирать больше денег, чем требуется ему на оплату, так что и в государственную казну может что-нибудь перепасть.
– Ладно, ладно, перейду на ту сторону вброд, – примирительно заметил Бузотер, видимо, не желая в очередной раз быть поколоченным.
– Переправа вброд отныне запрещена! – сообщил ему не на шутку разозлившийся Робинзон. – Если каждый будет переходить вброд, зачем тогда мост строили? Или плати три золотых лепешки, или оставайся на этой стороне.
– Хорошо, останусь на этой.
Сверкнув глазами, Бузотер уселся на землю.
Все-таки это был очень вредный и непокорный туземец. Когда Робинзон, покидая место строительства, оглянулся со своего паланкина, то увидел продолжающего сидеть на земле Бузотера и оставленного у моста сборщика платы за проход по мосту – мостовых лепешек, как вскоре стали называть их туземцы. Бузотер, не желая платить три золотых лепешки за пользование мостом, явно желал воспользоваться тем, что охранников по всему ручью не поставишь, и переправиться через ручей в другом месте.
Робинзон понимал это и злился.
Окончательно испортили ему настроение встреченные на обратном пути в деревню южане, работавшие на банановых плантациях.
Когда Робинзон проезжал на своем паланкине мимо, он заметил двух южан с привязанными к ногам корягами. Южане сидели в теньке под банановым деревом и о чем-то оживленно перекуривали. В таком же теньке под соседним банановым деревом располагался надсмотрщик: его лицо было обращено вверх и равномерно открывалось и закрывалось, в такт раздававшемуся храпу.
«Непорядок», – подумал Робинзон, приказывая остановиться.
Южане, заметившие интерес Робинзона, прекратили разговаривать и настороженно смотрели в его сторону.
– Есть ли какие жалобы? – спросил Робинзон мягко, желая прояснить ситуацию.
– Да какие там жалобы у рабов, – ответил один из южан и сплюнул.
– Обращение нормальное?
– Да какое там обращение с рабами.
– Значит, никаких жалоб?
– Никаких.
– И кормят сносно?
– Лучше некуда. Одним бананом в день.
– А почему тогда не работаете? – взорвался Робинзон в ответ на хамоватое поведение пленного.
– У нас перекур, – ответил тот.
Второй южанин, чувствуя недовольство Робинзона, поднялся на ноги и нехотя взял в руки деревянную тяпку, какими рабы окучивали банановые деревья.
– Мне кажется, ваш перекур затянулся, – сказал Робинзон, хмуря брови.
– Да нет, обыкновенно.
Первый южанин тоже взял в руки деревянную тяпку, однако окучивать банановые деревья так и не начал, а стоял и смотрел на руководителя Северной оконечности, ожидая, когда тот уберется с его глаз подальше, оставив ленивого работника в покое.
Надсмотрщик продолжал громко храпеть в тени соседнего дерева.
«Да что же это такое? – подумал Робинзон. – Совсем никакого уважения. И со стороны кого? Каких-то вороватых, наголову разгромленных южан».
– Проучите их как следует, – кивнул он Дуболому с Мозгоправом. – И надсмотрщика тоже, чтобы в следующий раз исполнял служебные обязанности как следует.
Дуболом с Мозгоправом подбежали к рабам и надсмотрщику: Дуболом принялся размахивать дубинкой, а Мозгоправ вправлять мозги.
– Ой! Ой! Не надо, пожалуйста! Это очень больно! – завизжали рабы, катаясь по земле в надежде избежать охранных дубинок.
– А? В чем дело? Вы кого это бьете, своего надсмотрщика? – закричал надсмотрщик, проснувшийся от первого же удара дубинки.
Вероятно, он решил, что рабы взбунтовались и колотят его дубинками, но увидев, что его колотят не взбунтовавшиеся рабы, а охранники главного Робинзона Северной оконечности по приказу своего непосредственного начальника, перестал сопротивляться, а начал, как и рабы, кататься по земле и визгливо вопить:
– Ой, не надо! Мне больно! Не стану больше спать в рабочее время!
Постаравшись как следует, охранники отошли, а изрядно поколоченные рабы со вправленными мозгами принялись окучивать банановые деревья. Надсмотрщик, которому тоже досталось, стоял над ними со своей дубинкой и воинственно покрикивал:
– Работать! Работать, вам говорю, а не то душу вытрясу!
Робинзон, довольный преподанным уроком, приказал процессии двигаться. Рабы-носильщики, с интересом следившие на избиением сограждан, взвалили паланкин на плечи и двинулись по тропинке, между роскошной растительности и порхающих над головами колибри.
«Почему они так плохо работают? – думал Робинзон о пленных южанах. – Кажется, кормят их сносно. Один банан в день – вряд ли они в своей Южной оконечности питались лучше, чем питаются сейчас, однако в их лицах я не отмечаю никакого стремления к труду. Вот когда южане перекуривают, их лица оживляются и становятся похожи на лица северных людей, а как только с тяпкой в руках южане склоняются над банановым саженцем, их лица превращаются в лица людей южного происхождения, и движения сразу становятся медленными и ленивыми. Чем я могу заинтересовать этих людей, чтобы они работали не на страх, а на совесть, во благо экономики Северной оконечности?»
Мысля так, Робинзон оглянулся, и его взору представилась такая картина.
Рабы, минуту назад поколоченные за леность, снова сидели в теньке бананового дерева и перекуривали, а их надсмотрщик как раз присаживался поодаль, в тени соседней пальмы, чтобы предаться полуденной дреме.
– Разворачивай! – зарычал Робинзон в досаде на этих глупых, необразованных, ленивых и бесчувственных туземцев.
Процессия сходу затормозила и с трудом на узкой тропинке развернулась, чуть не опрокинув паланкин: Робинзон удержался в нем, лишь вцепившись в поперечную слегу. Рабы, видя возвращение робинзоновой процессии, схватились за деревянные тяпки и принялись ковырять ими землю. Надсмотрщик, скривившись углами губ, взялся за дубину и принялся угрожающе помахивать ею в воздухе. Все трое, предчувствуя недовольство Робинзона, на всякий случай кричали:
– Ой, не надо! Ой, только не бейте меня дубинами! Ой, как больно! – хотя никто на них пока не замахнулся.
В этот момент Робинзон понял, что с южанами надо что-то делать… заинтересовать их результатами своего труда, что ли?
– Южане! – выкрикнул Робинзон радостно и даже приподнялся на своем паланкине.
Окликнутые южане прекратили ковырять землю и выпрямились, с выжиданием глядя на главного Робинзона Северной оконечности.
– Южане! – продолжал между тем Робинзон. – Сколько бананов вы получаете за свой труд?
– Сказано же, один… – пробурчал кто-то из пленных.
– А сколько бананов выращиваете за день?
– Два.
– Давайте поступим так. Половину всех выращенных вами бананов вы передаете государству Северной оконечности, на землях которого трудитесь, а оставшуюся половину оставляете себе.
– Чё, ровно половину? – спросили южане.
– Ровно половину, какой бы урожай вы не вырастили.
– А понимает ли дорогая Робин зона… – попытался вставить что-то вынырнувший из-под мышки Советник, но Робинзон не стал его слушать.
– Ну так что, по рукам? – спросил он пленных южан.
– А коряги с ног снять можно?
– Ну, это уж слишком, знаете! – возмутился Робинзон. – Вы все-таки пленные южане, а не свободные северные люди.
– Все равно, мы согласные, – закричали южане.
– Отлично. Отныне никаких надсмотрщиков и их дубинок, только интенсивный сельскохозяйственный труд на собственное благо… А ты чего стоишь, разве не понял? – обратился Робинзон к стоящему столбом бывшему надсмотрщику.
– Что же мне делать? – спросил тот растерянно.
– Не бойся с голоду не помрешь. Ступай ко мне в охрану, я как раз собрался увеличивать штат охранников.
И надсмотрщик присоединился к Робинзоновой процессии.
Когда процессия отъехала и Робинзон оглянулся за спину, то увидел: бывшие пленные, а ныне феодальные крестьяне, машут деревянными тяпками с такой скоростью, что тяпки мелькают в их руках сплошной расплывчатой лентой.
Уважаемые дети! Я не напрасно упомянул феодальных крестьян: действительно, рабство на необитаемом острове сменил феодализм – следующая стадия экономического развития. На этой стадии один человек не может принадлежать другому наподобие вещи – никаких рабов нет, – однако имеются владельцы земли, называемые феодалами, и трудящиеся на земле крестьяне, обязанные отдавать феодалам определенную часть урожая, за пользование землей… Чем одно лучше другого, спрашивается?!
День шестой
Повернув голову, Робинзон увидел Бузотера, который показался из прибрежных зарослей с явным намерением переправиться на другую сторону.
Робинзон продолжал недолюбливать этого крикливого, вечно чем-то недовольного туземца, поэтому мысль, что Бузотер воспользуется мостом, выстроенным в первую очередь его, робинзоновыми, стараниями, показалась нестерпимой.
«Уродятся же такие», – подумал Робинзон с неприязнью и спросил, чтобы хоть что-то спросить:
– Ты это куда?
– А туда, за пушистыми долгоносиками, – махнул Бузотер рукой в направлении противоположного берега.
– Пользование мостом стоит три золотых лепешки, – сообщил Робинзон к удивлению для самого себя.
Секунду назад он не намеревался брать плату за переправу через государственный мост, но после произнесенных слов понял: плату брать надо – это еще один, и весьма эффективный, способ пополнить государственную казну. Если строительство хижин должно окупаться, то есть приносить строителям деньги за выстроенное жилье, и охота на диких коз должна окупаться, то есть приносить деньги охотникам, и выращивание кокосовых плодоножек должно окупаться, то есть приносить деньги землеробам, выращивающим кокосовые плодоножки, почему не должно окупаться строительство государственного моста?
Услышав о плате, Бузотер застыл с поднятой ногой, как будто хотел досчитать до пятнадцати, но передумал.
– Мост строился на государственную десятину, насколько я понимаю! – воскликнул он. – За что же плата? Целых три золотых лепешки?!
– За пользование, – твердо ответствовал Робинзон, давая знак Дуболому, чтобы тот перегородил путь к переправе. – Строительство строительством, но есть и эксплуатационные расходы в конце концов!
– Какие-такие эксплуатационные расходы? – спросил Бузотер с подозрением.
– На сборщика платы, который будет стоять на этом мосту, разве не очевидно? Почему на пальцах приходится объяснять?
Робинзон был совершенно прав в том, что касается расходов. Действительно, расходы – это потраченные на что-либо деньги. Если, как придумал сейчас Робинзон, поставить на мосту туземца для сбора платы за переправу, то потраченные на этого туземца деньги будут расходами. С другой стороны, сборщик сможет собирать больше денег, чем требуется ему на оплату, так что и в государственную казну может что-нибудь перепасть.
– Ладно, ладно, перейду на ту сторону вброд, – примирительно заметил Бузотер, видимо, не желая в очередной раз быть поколоченным.
– Переправа вброд отныне запрещена! – сообщил ему не на шутку разозлившийся Робинзон. – Если каждый будет переходить вброд, зачем тогда мост строили? Или плати три золотых лепешки, или оставайся на этой стороне.
– Хорошо, останусь на этой.
Сверкнув глазами, Бузотер уселся на землю.
Все-таки это был очень вредный и непокорный туземец. Когда Робинзон, покидая место строительства, оглянулся со своего паланкина, то увидел продолжающего сидеть на земле Бузотера и оставленного у моста сборщика платы за проход по мосту – мостовых лепешек, как вскоре стали называть их туземцы. Бузотер, не желая платить три золотых лепешки за пользование мостом, явно желал воспользоваться тем, что охранников по всему ручью не поставишь, и переправиться через ручей в другом месте.
Робинзон понимал это и злился.
Окончательно испортили ему настроение встреченные на обратном пути в деревню южане, работавшие на банановых плантациях.
Когда Робинзон проезжал на своем паланкине мимо, он заметил двух южан с привязанными к ногам корягами. Южане сидели в теньке под банановым деревом и о чем-то оживленно перекуривали. В таком же теньке под соседним банановым деревом располагался надсмотрщик: его лицо было обращено вверх и равномерно открывалось и закрывалось, в такт раздававшемуся храпу.
«Непорядок», – подумал Робинзон, приказывая остановиться.
Южане, заметившие интерес Робинзона, прекратили разговаривать и настороженно смотрели в его сторону.
– Есть ли какие жалобы? – спросил Робинзон мягко, желая прояснить ситуацию.
– Да какие там жалобы у рабов, – ответил один из южан и сплюнул.
– Обращение нормальное?
– Да какое там обращение с рабами.
– Значит, никаких жалоб?
– Никаких.
– И кормят сносно?
– Лучше некуда. Одним бананом в день.
– А почему тогда не работаете? – взорвался Робинзон в ответ на хамоватое поведение пленного.
– У нас перекур, – ответил тот.
Второй южанин, чувствуя недовольство Робинзона, поднялся на ноги и нехотя взял в руки деревянную тяпку, какими рабы окучивали банановые деревья.
– Мне кажется, ваш перекур затянулся, – сказал Робинзон, хмуря брови.
– Да нет, обыкновенно.
Первый южанин тоже взял в руки деревянную тяпку, однако окучивать банановые деревья так и не начал, а стоял и смотрел на руководителя Северной оконечности, ожидая, когда тот уберется с его глаз подальше, оставив ленивого работника в покое.
Надсмотрщик продолжал громко храпеть в тени соседнего дерева.
«Да что же это такое? – подумал Робинзон. – Совсем никакого уважения. И со стороны кого? Каких-то вороватых, наголову разгромленных южан».
– Проучите их как следует, – кивнул он Дуболому с Мозгоправом. – И надсмотрщика тоже, чтобы в следующий раз исполнял служебные обязанности как следует.
Дуболом с Мозгоправом подбежали к рабам и надсмотрщику: Дуболом принялся размахивать дубинкой, а Мозгоправ вправлять мозги.
– Ой! Ой! Не надо, пожалуйста! Это очень больно! – завизжали рабы, катаясь по земле в надежде избежать охранных дубинок.
– А? В чем дело? Вы кого это бьете, своего надсмотрщика? – закричал надсмотрщик, проснувшийся от первого же удара дубинки.
Вероятно, он решил, что рабы взбунтовались и колотят его дубинками, но увидев, что его колотят не взбунтовавшиеся рабы, а охранники главного Робинзона Северной оконечности по приказу своего непосредственного начальника, перестал сопротивляться, а начал, как и рабы, кататься по земле и визгливо вопить:
– Ой, не надо! Мне больно! Не стану больше спать в рабочее время!
Постаравшись как следует, охранники отошли, а изрядно поколоченные рабы со вправленными мозгами принялись окучивать банановые деревья. Надсмотрщик, которому тоже досталось, стоял над ними со своей дубинкой и воинственно покрикивал:
– Работать! Работать, вам говорю, а не то душу вытрясу!
Робинзон, довольный преподанным уроком, приказал процессии двигаться. Рабы-носильщики, с интересом следившие на избиением сограждан, взвалили паланкин на плечи и двинулись по тропинке, между роскошной растительности и порхающих над головами колибри.
«Почему они так плохо работают? – думал Робинзон о пленных южанах. – Кажется, кормят их сносно. Один банан в день – вряд ли они в своей Южной оконечности питались лучше, чем питаются сейчас, однако в их лицах я не отмечаю никакого стремления к труду. Вот когда южане перекуривают, их лица оживляются и становятся похожи на лица северных людей, а как только с тяпкой в руках южане склоняются над банановым саженцем, их лица превращаются в лица людей южного происхождения, и движения сразу становятся медленными и ленивыми. Чем я могу заинтересовать этих людей, чтобы они работали не на страх, а на совесть, во благо экономики Северной оконечности?»
Мысля так, Робинзон оглянулся, и его взору представилась такая картина.
Рабы, минуту назад поколоченные за леность, снова сидели в теньке бананового дерева и перекуривали, а их надсмотрщик как раз присаживался поодаль, в тени соседней пальмы, чтобы предаться полуденной дреме.
– Разворачивай! – зарычал Робинзон в досаде на этих глупых, необразованных, ленивых и бесчувственных туземцев.
Процессия сходу затормозила и с трудом на узкой тропинке развернулась, чуть не опрокинув паланкин: Робинзон удержался в нем, лишь вцепившись в поперечную слегу. Рабы, видя возвращение робинзоновой процессии, схватились за деревянные тяпки и принялись ковырять ими землю. Надсмотрщик, скривившись углами губ, взялся за дубину и принялся угрожающе помахивать ею в воздухе. Все трое, предчувствуя недовольство Робинзона, на всякий случай кричали:
– Ой, не надо! Ой, только не бейте меня дубинами! Ой, как больно! – хотя никто на них пока не замахнулся.
В этот момент Робинзон понял, что с южанами надо что-то делать… заинтересовать их результатами своего труда, что ли?
– Южане! – выкрикнул Робинзон радостно и даже приподнялся на своем паланкине.
Окликнутые южане прекратили ковырять землю и выпрямились, с выжиданием глядя на главного Робинзона Северной оконечности.
– Южане! – продолжал между тем Робинзон. – Сколько бананов вы получаете за свой труд?
– Сказано же, один… – пробурчал кто-то из пленных.
– А сколько бананов выращиваете за день?
– Два.
– Давайте поступим так. Половину всех выращенных вами бананов вы передаете государству Северной оконечности, на землях которого трудитесь, а оставшуюся половину оставляете себе.
– Чё, ровно половину? – спросили южане.
– Ровно половину, какой бы урожай вы не вырастили.
– А понимает ли дорогая Робин зона… – попытался вставить что-то вынырнувший из-под мышки Советник, но Робинзон не стал его слушать.
– Ну так что, по рукам? – спросил он пленных южан.
– А коряги с ног снять можно?
– Ну, это уж слишком, знаете! – возмутился Робинзон. – Вы все-таки пленные южане, а не свободные северные люди.
– Все равно, мы согласные, – закричали южане.
– Отлично. Отныне никаких надсмотрщиков и их дубинок, только интенсивный сельскохозяйственный труд на собственное благо… А ты чего стоишь, разве не понял? – обратился Робинзон к стоящему столбом бывшему надсмотрщику.
– Что же мне делать? – спросил тот растерянно.
– Не бойся с голоду не помрешь. Ступай ко мне в охрану, я как раз собрался увеличивать штат охранников.
И надсмотрщик присоединился к Робинзоновой процессии.
Когда процессия отъехала и Робинзон оглянулся за спину, то увидел: бывшие пленные, а ныне феодальные крестьяне, машут деревянными тяпками с такой скоростью, что тяпки мелькают в их руках сплошной расплывчатой лентой.
Уважаемые дети! Я не напрасно упомянул феодальных крестьян: действительно, рабство на необитаемом острове сменил феодализм – следующая стадия экономического развития. На этой стадии один человек не может принадлежать другому наподобие вещи – никаких рабов нет, – однако имеются владельцы земли, называемые феодалами, и трудящиеся на земле крестьяне, обязанные отдавать феодалам определенную часть урожая, за пользование землей… Чем одно лучше другого, спрашивается?!
День шестой
Валюта Южной оконечности. – Меняла и его сын Банкир. – Вексельное обращение. – Монеты в обращении истираются. – Эвкалиптовые банкноты. – Наказание Фальшивомонетчика. – Несчастный случай с головастым строителем. – Основы страхования. – На необитаемом острове революция. – Отмена феодализма и развитие капитализма.
Со времени успешного военного похода на Южную оконечность прошло несколько дней, а дипломатические отношения с южанами оставались напряженными. До Робинзона доходили различные слухи: в частности, о том, что разбежавшиеся при нападении туземцы заново отстроили разрушенную деревню и заложили собственные банановые и ананасовые плантации. Распространялись вовсе небылицы: якобы туземцы Южной оконечности образовали собственное государство и выбрали собственного – туземного! – Робинзона, который провозгласил себя полноправным властителем южных тропических лесов и прибрежных вод.
На эти слухи, исправно пересказываемые ему всюду успевающим и обо всем осведомленным Советником, Робинзон недоверчиво качал головой. Если заложить собственные фруктовые плантации южане, конечно, могли – это было весьма вероятно, – то выбрать собственного туземного Робинзона… Это, по мнению главного Робинзона Северной оконечности, не лезло ни в какие ворота. Ну какой Робинзон может быть в Южной оконечности, сами посудите?!
Однако слухам пришлось верить.
Когда, на шестой день своего пребывания не необитаемом острове, Робинзон прогуливался по рынку, то обратил внимание на туземца, который расплачивался за продукты странной монетой. Монета была золотой, но при этом какого-то странного вида и необыкновенно большого размера.
– А что у тебя? – с такими словами Робинзон выхватил из рук туземца заинтересовавшую его монету.
Она была настоящей, хотя отчеканено на ней было не «Одна золотая лепешка», как на других монетах, не «Две золотых лепешки», не «Три золотых лепешки», не «Четыре золотых лепешки» и даже не «Пять золотых лепешек», а нечто совершенно невообразимое: «Одна пригоршня».
– Это что такое? Кто позволил? – вскричал Робинзон в волнении.
Из объяснений туземца выяснилось, что странной монетой расплатился за товар один дальний, а именно с Южной оконечности, туземец.
Туземцы торговали не только друг с другом, но и с южными соседями – по той причине, что одних товаров не было на Северной оконечности, а других товаров на Южной. Например, в лесах Северной оконечности водились вкусные пушистые долгоносики, а в теплых водах Южной оконечности произрастала не менее вкусная водяная свекла. Если жители Северной оконечности желали попробовать водяную свеклу, они ловили несколько пушистых долгоносиков, которых обменивали на водяную свеклу – и все в результате такого обмена оставались довольны. Поскольку на Северной оконечности было введено денежное обращение, северяне расплачивались за водяную свеклу золотыми лепешками, на которые южане покупали пушистых долгоносиков. Но теперь оказалось, что и на Южной оконечности введено металлическое обращение, причем в пригоршнях. Да-да, туземцы Южной оконечности измеряли вес в пригоршнях: по весу песка, который можно захватить в пригоршню! Это была их так называемая валюта, то есть единица которой меряют деньги: у государства Северной оконечности валютой были золотые лепешки, а у государства Южной оконечности – золотые пригоршни, хотя и сделанные в виде лепешек.
Узнав, что у Южной оконечности своя валюта, Робинзон спросил у Советника;
– Откуда они взяли золото? Неужели воруют с нашего государственного рудника? В таком случае необходимо усилить охрану. Нельзя допустить, чтобы кто-то, кроме нашего государства, пользовался золотыми рудниками, потому что… ну, потому что ими должны пользоваться только мы, в целях пополнения государственной казны.
– К сожалению, – отвечал ему всеведущий Советник, – эти проклятые туземцы Южной оконечности имеют собственные золотые рудники. На Южной оконечности так же, как и на Северной оконечности, имеется выход золотой жилы – там, по всей видимости, южане и берут золото для чеканки своих пригоршней.
Первой мыслью Робинзона при таком известии было совершить на Южную оконечность еще один победоносный военный поход, однако он вовремя вспомнил, что, помимо заложенных банановых плантаций, южане по примеру своих северных соседей завели военно-молочное животноводство. Следовательно, южане обладали количеством ездовых коз, достаточным для создания легкой кавалерии.
Представив южных кавалеристов в седлах, Робинзон отказался от мысли покорить Южную оконечность. Он решил позволить своим подданным, правильным северным туземцам, вести торговлю с неправильными южными. Тем более что Робинзон пробовал водившуюся в водах Южной оконечности морскую свеклу и находил ее вкус пикантным.
«Так будем же, – решил он, – мирно торговать с Южной оконечностью… До поры до времени, разумеется».
– На, бери, – пробормотал Робинзон, возвращая монету в одну пригоршню ее владельцу.
– Спасибо, дорогая Робин зона! – закричал осчастливленный торговец.
Соседи по торговым рядам, прислушивавшиеся к разговору, который вел с туземцем Робинзон, мигом сориентировались и стали в открытую продавать товар не только за северные золотые лепешки, но и южные золотые пригоршни.
При этом возникла одна проблема. Например, у покупателя была монета в одну пригоршню, а продавец не желал принимать ее в оплату за товар, говоря при этом:
– Да не нужна мне твоя южная пригоршня, ты мне подавай две полновесных северных лепешки.
– Где же я возьму две лепешки, если у меня только одна пригоршня?! – умолял покупатель, но продавец все равно отказывался продать товар.
Или продавец соглашался продать товар, но при этом возникал спор, что тяжелее: десять северных лепешек или восемь южных пригоршней, – в результате чего стороны опять-таки не приходили к соглашению, и сделка срывалась.
Тут Робинзон еще раз поразился скорости распространения на необитаемом острове диалектики. Не успели на рынке возникнуть несколько споров по поводу оплаты различной валютой, как один немолодой, но сообразительный туземец, которого Робинзон стал называть Менялой, выставил перед собой грубо сколоченный стол и расположился за ним, выкрикивая на весь рынок:
– Меняю одну валюту на другую! Обмен валюты! Налетай, пока не подешевело!
Все покупатели, которые имели на руках валюту и не могли договориться по этому поводу с продавцами, кинулись к этому Меняле и принялись обменивать лепешки на пригоршни, а пригоршни на лепешки.
В чем тогда заключалась выгода Менялы, если он обменивал одну валюту на другую? Разве вы не знаете? В том, что Меняла немножко обманывал каждого из своих клиентов, завышая обменный курс, то есть пропорции обмена, одной валюты и занижая другой. А если у Менялы не удавался обман, он брал с клиентов плату за проведенную операцию: одну маленькую рыбку. Клиенты все равно оставались довольны: им, пусть с небольшой потерей, удавалось обменивать пригоршни на лепешки, а лепешки на пригоршни. Кому было жалко маленькой рыбки в уплату финансовых услуг Менялы? А у Менялы этих маленьких рыбок за полчаса набиралось такое огромное количество, что он мог не только ими питаться, но и втридорога продавать на рынке – что, собственно, и делал.
Еще Меняла приспособился одалживать деньги – давать кредит, как выражаются профессиональные экономисты, – беря в оплату тех же маленьких рыбок.
Этот Меняла вообще оказался туземцем, гораздым на выдумки. Поторговав полчаса своими обменно-кредитными – точней сказать, обманно-кредитными, – услугами, он придумал такое, что обыкновенному человеку придумать вообще-то сложно.
Но сначала о Робинзоне.
К утру шестого дня пребывания Робинзона на необитаемом острове обслуживающий персонал настолько увеличился, что пришлось ему переселиться в пещеры в скалистой гряде, поближе к Робинзону. В пещеры переселились Дуболом с Мозгоправом, женщина для влажной уборки и кухарка. Также в пещеры переселился Советник, который со своими советами находился при Робинзоне неотлучно, а еще рабы, носившие Робинзона на паланкине, и надсмотрщики за рабами со своими семьями. Рабов-носильщиков было вдвое больше, чем требовалось, потому что второй паланкин завел себе Советник. Теперь по необитаемому острову разъезжало два паланкина: один с Робинзоном, а второй с Советником. Ну конечно, паланкин Советника был чуточку поменьше размером, чем паланкин Робинзона – из скромности, как вы понимаете, потому что Робинзон все-таки был первым лицом Северной оконечности, а Советник – всего лишь его Советником.
В результате того, что в пещеры переселилось значительное количество туземцев, туземная деревня ровно на это же количество туземцев опустела. Робинзон стал даже подумывать, а не переехать ли ему со своей свитой в деревню, однако пещера была так хорошо обустроена: одеяло было таким мягким, а в середине пещеры из камней был выложен удобный очаг со специальной выщербиной, в которую так удобно было ставить половинку кокоса, – что Робинзон подумал-подумал и отказался от переезда. Можно было, конечно, перенести туземную деревню поближе к его домашней пещере, но по размышлении Робинзон и от этого отказался. Рядом с деревней находились банановые плантации и козьи загоны, передвинуть которые вместе с деревней не представлялось возможным.
Отдаленность пещер от туземной деревни создавала определенные неудобства. Например, Робинзону приходилось повсюду таскать с собой государственный бюджет – как уже говорилось, довольно тяжелый. Конечно, Робинзон регулярно его опустошал, а оставшуюся часть сваливал в государственную казну, но за день набиралось такое количество золотых лепешек, носить которые вновь становилось затруднительно. А если бы деревня располагалась ближе к его домашней пещере, тогда переноска государственного бюджета не отнимала бы у Робинзона столько сил, которых оставалось бы больше на другие дела государственной важности. Вместе с Робинзоном страдал и его обслуживающий персонал, которому приходилось по нескольку раз в день бегать туда-сюда: из домашних пещер в туземную деревню, и из туземной деревни в домашнюю пещеру.
А теперь о Меняле.
Меняла посмотрел-посмотрел, как обслуживающий персонал мечется между деревней и пещерами, выполняя разные поручения Робинзона и Советника, и открыл в одной из свободных пещер подразделение меняльной хижины, посадив в нее своего сына. Поскольку сына Менялы звали Банкиром, подразделение стали называть банкирской пещерой. Эти два туземца – папа Меняла и его сын Банкир – были похожи как две капли воды: крупный старик с большими залысинами и немощным телом и его чернявый сынишка, невысокого роста, худенький и вертлявый. Их совместными усилиями была открыта банкирская пещера – первый на необитаемом острове, не считая меняльной хижины, банк.
Теперь туземцам, посланным Робинзоном в деревню с каким-нибудь поручением, не нужно было тащиться с деньгами через тропический лес, полный опасностей: порученец мог расплатиться в расположенной тут же банкирской пещере. Порученец оставлял деньги – допустим, десять золотых лепешек, – у Банкира, а тот взамен давал порученцу расписку, исполненную на листе лаврушки, в которой указывал: причитается по настоящему лавровому листу десять золотых лепешек. Порученец брал листок и, весело им обмахиваясь, следовал в туземную деревню налегке. В деревне порученец предъявлял его Меняле, который читал сделанную своим сыном надпись: причитается по настоящему лавровому листу золотых лепешек, – и немедленно выдавал указанную сумму порученцу, который брал деньги и покупал на рынке, что ему нужно. Таким образом, порученец платил деньги в одном месте, а получал их в другом, удостоверением чему служил лавровый листок с подписью Банкира.
Между прочим, такие листки называются векселями. Фактически это расписка, по которой можно получить деньги не только в том месте, где ты их сдал, но и в другом: сдать деньги в банкирской пещере, а получить в деревне, в меняльной хижине.
Векселя туземцам так понравились, что они стали сами их выписывать по мере необходимости – не только использовать те, которые выписали Банкир и его папа Меняла. Таким путем на необитаемом острове возникло вексельное обращение – такое, при котором не нужно носить деньги в кармане.
Чтобы обезопасить свою банкирскую пещеру, Банкир и его папа Меняла – ну не сами они, конечно, а нанятые для этой цели головастые туземцы, – ее укрепили. Строителям было приказано натаскать к банкирской пещере больших камней, а затем завалить вход в нее, оставив узенькое отверстие для прохода. Но на этом Банкир и его папа Меняла не остановились, а срезали колючий розовый куст и заложили им проход, отодвигая куст только в том случае, если к ним в пещеру кто-нибудь заходил. Таким хитроумным путем туземные деляги оборудовали в пещере сейфовое помещение для хранения своих и клиентских денег – как они говорили, капитала, – и не только оборудовали, но и всячески это невиданное на необитаемом острове помещение рекламировали.
– Только у Банкира! Лучшие банковские сейфы на всем необитаемом острове! – кричали на рынке специально для этого нанятые туземцы. – Сдавайте свои деньги на хранение в банкирскую пещеру! Любезный Банкир не только не возьмет с вас рыбку за эту уникальную финансовую услугу, но сам приплатит вам рыбку, такой он добрый!
То, что Банкир и Меняла приплачивали рыбку, если кто-то приносил им на хранение деньги, то есть оставлял вклад, было сущей правдой. Только они делали это не оттого, что были очень добрыми, а оттого, что были очень – как-то не по-туземному даже – жадными. Допустим, Банкир принимал от туземца восемь золотых лепешек и обещал через неделю отдать эти же золотые лепешки плюс приплатить за хранение одну рыбку. Туземец соглашался. Но едва этот довольный, рассчитывающий заработать дармовую рыбку туземец удалялся, и розовый куст за ним захлопывался, как Банкир приглашал другого туземца, нуждающегося в деньгах, и выдавал ему эти же восемь золотых лепешек в качестве кредита – но уже не за одну рыбку, а за две. Таким образом, Банкир умудрялся получить рыбку, не имея свободной наличности, а одалживая ее у простых туземных жителей. Справедливости ради следует заметить, что туземец, оставивший вклад в банкирской пещере, получал-таки свою дармовую рыбку, но это была рыбка за имеющиеся у него деньги, тогда как Банкир получал рыбку за отсутствующие у него деньги! Все это было, конечно, слишком сложным, чтобы заинтересовать туземцев, которые не жалели отдавать маленькие рыбки в обмен на финансовые чудеса.
Со времени успешного военного похода на Южную оконечность прошло несколько дней, а дипломатические отношения с южанами оставались напряженными. До Робинзона доходили различные слухи: в частности, о том, что разбежавшиеся при нападении туземцы заново отстроили разрушенную деревню и заложили собственные банановые и ананасовые плантации. Распространялись вовсе небылицы: якобы туземцы Южной оконечности образовали собственное государство и выбрали собственного – туземного! – Робинзона, который провозгласил себя полноправным властителем южных тропических лесов и прибрежных вод.
На эти слухи, исправно пересказываемые ему всюду успевающим и обо всем осведомленным Советником, Робинзон недоверчиво качал головой. Если заложить собственные фруктовые плантации южане, конечно, могли – это было весьма вероятно, – то выбрать собственного туземного Робинзона… Это, по мнению главного Робинзона Северной оконечности, не лезло ни в какие ворота. Ну какой Робинзон может быть в Южной оконечности, сами посудите?!
Однако слухам пришлось верить.
Когда, на шестой день своего пребывания не необитаемом острове, Робинзон прогуливался по рынку, то обратил внимание на туземца, который расплачивался за продукты странной монетой. Монета была золотой, но при этом какого-то странного вида и необыкновенно большого размера.
– А что у тебя? – с такими словами Робинзон выхватил из рук туземца заинтересовавшую его монету.
Она была настоящей, хотя отчеканено на ней было не «Одна золотая лепешка», как на других монетах, не «Две золотых лепешки», не «Три золотых лепешки», не «Четыре золотых лепешки» и даже не «Пять золотых лепешек», а нечто совершенно невообразимое: «Одна пригоршня».
– Это что такое? Кто позволил? – вскричал Робинзон в волнении.
Из объяснений туземца выяснилось, что странной монетой расплатился за товар один дальний, а именно с Южной оконечности, туземец.
Туземцы торговали не только друг с другом, но и с южными соседями – по той причине, что одних товаров не было на Северной оконечности, а других товаров на Южной. Например, в лесах Северной оконечности водились вкусные пушистые долгоносики, а в теплых водах Южной оконечности произрастала не менее вкусная водяная свекла. Если жители Северной оконечности желали попробовать водяную свеклу, они ловили несколько пушистых долгоносиков, которых обменивали на водяную свеклу – и все в результате такого обмена оставались довольны. Поскольку на Северной оконечности было введено денежное обращение, северяне расплачивались за водяную свеклу золотыми лепешками, на которые южане покупали пушистых долгоносиков. Но теперь оказалось, что и на Южной оконечности введено металлическое обращение, причем в пригоршнях. Да-да, туземцы Южной оконечности измеряли вес в пригоршнях: по весу песка, который можно захватить в пригоршню! Это была их так называемая валюта, то есть единица которой меряют деньги: у государства Северной оконечности валютой были золотые лепешки, а у государства Южной оконечности – золотые пригоршни, хотя и сделанные в виде лепешек.
Узнав, что у Южной оконечности своя валюта, Робинзон спросил у Советника;
– Откуда они взяли золото? Неужели воруют с нашего государственного рудника? В таком случае необходимо усилить охрану. Нельзя допустить, чтобы кто-то, кроме нашего государства, пользовался золотыми рудниками, потому что… ну, потому что ими должны пользоваться только мы, в целях пополнения государственной казны.
– К сожалению, – отвечал ему всеведущий Советник, – эти проклятые туземцы Южной оконечности имеют собственные золотые рудники. На Южной оконечности так же, как и на Северной оконечности, имеется выход золотой жилы – там, по всей видимости, южане и берут золото для чеканки своих пригоршней.
Первой мыслью Робинзона при таком известии было совершить на Южную оконечность еще один победоносный военный поход, однако он вовремя вспомнил, что, помимо заложенных банановых плантаций, южане по примеру своих северных соседей завели военно-молочное животноводство. Следовательно, южане обладали количеством ездовых коз, достаточным для создания легкой кавалерии.
Представив южных кавалеристов в седлах, Робинзон отказался от мысли покорить Южную оконечность. Он решил позволить своим подданным, правильным северным туземцам, вести торговлю с неправильными южными. Тем более что Робинзон пробовал водившуюся в водах Южной оконечности морскую свеклу и находил ее вкус пикантным.
«Так будем же, – решил он, – мирно торговать с Южной оконечностью… До поры до времени, разумеется».
– На, бери, – пробормотал Робинзон, возвращая монету в одну пригоршню ее владельцу.
– Спасибо, дорогая Робин зона! – закричал осчастливленный торговец.
Соседи по торговым рядам, прислушивавшиеся к разговору, который вел с туземцем Робинзон, мигом сориентировались и стали в открытую продавать товар не только за северные золотые лепешки, но и южные золотые пригоршни.
При этом возникла одна проблема. Например, у покупателя была монета в одну пригоршню, а продавец не желал принимать ее в оплату за товар, говоря при этом:
– Да не нужна мне твоя южная пригоршня, ты мне подавай две полновесных северных лепешки.
– Где же я возьму две лепешки, если у меня только одна пригоршня?! – умолял покупатель, но продавец все равно отказывался продать товар.
Или продавец соглашался продать товар, но при этом возникал спор, что тяжелее: десять северных лепешек или восемь южных пригоршней, – в результате чего стороны опять-таки не приходили к соглашению, и сделка срывалась.
Тут Робинзон еще раз поразился скорости распространения на необитаемом острове диалектики. Не успели на рынке возникнуть несколько споров по поводу оплаты различной валютой, как один немолодой, но сообразительный туземец, которого Робинзон стал называть Менялой, выставил перед собой грубо сколоченный стол и расположился за ним, выкрикивая на весь рынок:
– Меняю одну валюту на другую! Обмен валюты! Налетай, пока не подешевело!
Все покупатели, которые имели на руках валюту и не могли договориться по этому поводу с продавцами, кинулись к этому Меняле и принялись обменивать лепешки на пригоршни, а пригоршни на лепешки.
В чем тогда заключалась выгода Менялы, если он обменивал одну валюту на другую? Разве вы не знаете? В том, что Меняла немножко обманывал каждого из своих клиентов, завышая обменный курс, то есть пропорции обмена, одной валюты и занижая другой. А если у Менялы не удавался обман, он брал с клиентов плату за проведенную операцию: одну маленькую рыбку. Клиенты все равно оставались довольны: им, пусть с небольшой потерей, удавалось обменивать пригоршни на лепешки, а лепешки на пригоршни. Кому было жалко маленькой рыбки в уплату финансовых услуг Менялы? А у Менялы этих маленьких рыбок за полчаса набиралось такое огромное количество, что он мог не только ими питаться, но и втридорога продавать на рынке – что, собственно, и делал.
Еще Меняла приспособился одалживать деньги – давать кредит, как выражаются профессиональные экономисты, – беря в оплату тех же маленьких рыбок.
Этот Меняла вообще оказался туземцем, гораздым на выдумки. Поторговав полчаса своими обменно-кредитными – точней сказать, обманно-кредитными, – услугами, он придумал такое, что обыкновенному человеку придумать вообще-то сложно.
Но сначала о Робинзоне.
К утру шестого дня пребывания Робинзона на необитаемом острове обслуживающий персонал настолько увеличился, что пришлось ему переселиться в пещеры в скалистой гряде, поближе к Робинзону. В пещеры переселились Дуболом с Мозгоправом, женщина для влажной уборки и кухарка. Также в пещеры переселился Советник, который со своими советами находился при Робинзоне неотлучно, а еще рабы, носившие Робинзона на паланкине, и надсмотрщики за рабами со своими семьями. Рабов-носильщиков было вдвое больше, чем требовалось, потому что второй паланкин завел себе Советник. Теперь по необитаемому острову разъезжало два паланкина: один с Робинзоном, а второй с Советником. Ну конечно, паланкин Советника был чуточку поменьше размером, чем паланкин Робинзона – из скромности, как вы понимаете, потому что Робинзон все-таки был первым лицом Северной оконечности, а Советник – всего лишь его Советником.
В результате того, что в пещеры переселилось значительное количество туземцев, туземная деревня ровно на это же количество туземцев опустела. Робинзон стал даже подумывать, а не переехать ли ему со своей свитой в деревню, однако пещера была так хорошо обустроена: одеяло было таким мягким, а в середине пещеры из камней был выложен удобный очаг со специальной выщербиной, в которую так удобно было ставить половинку кокоса, – что Робинзон подумал-подумал и отказался от переезда. Можно было, конечно, перенести туземную деревню поближе к его домашней пещере, но по размышлении Робинзон и от этого отказался. Рядом с деревней находились банановые плантации и козьи загоны, передвинуть которые вместе с деревней не представлялось возможным.
Отдаленность пещер от туземной деревни создавала определенные неудобства. Например, Робинзону приходилось повсюду таскать с собой государственный бюджет – как уже говорилось, довольно тяжелый. Конечно, Робинзон регулярно его опустошал, а оставшуюся часть сваливал в государственную казну, но за день набиралось такое количество золотых лепешек, носить которые вновь становилось затруднительно. А если бы деревня располагалась ближе к его домашней пещере, тогда переноска государственного бюджета не отнимала бы у Робинзона столько сил, которых оставалось бы больше на другие дела государственной важности. Вместе с Робинзоном страдал и его обслуживающий персонал, которому приходилось по нескольку раз в день бегать туда-сюда: из домашних пещер в туземную деревню, и из туземной деревни в домашнюю пещеру.
А теперь о Меняле.
Меняла посмотрел-посмотрел, как обслуживающий персонал мечется между деревней и пещерами, выполняя разные поручения Робинзона и Советника, и открыл в одной из свободных пещер подразделение меняльной хижины, посадив в нее своего сына. Поскольку сына Менялы звали Банкиром, подразделение стали называть банкирской пещерой. Эти два туземца – папа Меняла и его сын Банкир – были похожи как две капли воды: крупный старик с большими залысинами и немощным телом и его чернявый сынишка, невысокого роста, худенький и вертлявый. Их совместными усилиями была открыта банкирская пещера – первый на необитаемом острове, не считая меняльной хижины, банк.
Теперь туземцам, посланным Робинзоном в деревню с каким-нибудь поручением, не нужно было тащиться с деньгами через тропический лес, полный опасностей: порученец мог расплатиться в расположенной тут же банкирской пещере. Порученец оставлял деньги – допустим, десять золотых лепешек, – у Банкира, а тот взамен давал порученцу расписку, исполненную на листе лаврушки, в которой указывал: причитается по настоящему лавровому листу десять золотых лепешек. Порученец брал листок и, весело им обмахиваясь, следовал в туземную деревню налегке. В деревне порученец предъявлял его Меняле, который читал сделанную своим сыном надпись: причитается по настоящему лавровому листу золотых лепешек, – и немедленно выдавал указанную сумму порученцу, который брал деньги и покупал на рынке, что ему нужно. Таким образом, порученец платил деньги в одном месте, а получал их в другом, удостоверением чему служил лавровый листок с подписью Банкира.
Между прочим, такие листки называются векселями. Фактически это расписка, по которой можно получить деньги не только в том месте, где ты их сдал, но и в другом: сдать деньги в банкирской пещере, а получить в деревне, в меняльной хижине.
Векселя туземцам так понравились, что они стали сами их выписывать по мере необходимости – не только использовать те, которые выписали Банкир и его папа Меняла. Таким путем на необитаемом острове возникло вексельное обращение – такое, при котором не нужно носить деньги в кармане.
Чтобы обезопасить свою банкирскую пещеру, Банкир и его папа Меняла – ну не сами они, конечно, а нанятые для этой цели головастые туземцы, – ее укрепили. Строителям было приказано натаскать к банкирской пещере больших камней, а затем завалить вход в нее, оставив узенькое отверстие для прохода. Но на этом Банкир и его папа Меняла не остановились, а срезали колючий розовый куст и заложили им проход, отодвигая куст только в том случае, если к ним в пещеру кто-нибудь заходил. Таким хитроумным путем туземные деляги оборудовали в пещере сейфовое помещение для хранения своих и клиентских денег – как они говорили, капитала, – и не только оборудовали, но и всячески это невиданное на необитаемом острове помещение рекламировали.
– Только у Банкира! Лучшие банковские сейфы на всем необитаемом острове! – кричали на рынке специально для этого нанятые туземцы. – Сдавайте свои деньги на хранение в банкирскую пещеру! Любезный Банкир не только не возьмет с вас рыбку за эту уникальную финансовую услугу, но сам приплатит вам рыбку, такой он добрый!
То, что Банкир и Меняла приплачивали рыбку, если кто-то приносил им на хранение деньги, то есть оставлял вклад, было сущей правдой. Только они делали это не оттого, что были очень добрыми, а оттого, что были очень – как-то не по-туземному даже – жадными. Допустим, Банкир принимал от туземца восемь золотых лепешек и обещал через неделю отдать эти же золотые лепешки плюс приплатить за хранение одну рыбку. Туземец соглашался. Но едва этот довольный, рассчитывающий заработать дармовую рыбку туземец удалялся, и розовый куст за ним захлопывался, как Банкир приглашал другого туземца, нуждающегося в деньгах, и выдавал ему эти же восемь золотых лепешек в качестве кредита – но уже не за одну рыбку, а за две. Таким образом, Банкир умудрялся получить рыбку, не имея свободной наличности, а одалживая ее у простых туземных жителей. Справедливости ради следует заметить, что туземец, оставивший вклад в банкирской пещере, получал-таки свою дармовую рыбку, но это была рыбка за имеющиеся у него деньги, тогда как Банкир получал рыбку за отсутствующие у него деньги! Все это было, конечно, слишком сложным, чтобы заинтересовать туземцев, которые не жалели отдавать маленькие рыбки в обмен на финансовые чудеса.