Как правило, у людей, лишённых слуха, он никогда не появляется. Есть правила, но ведь есть и исключения из них. Попробуем быть исключением!.. Конечно, быть исключением очень трудно, а когда мне было легко?
Я всё бы ещё продолжал петь, если бы меня, вот так аварийно поющего и аварийно сочиняющего стихи, не выдворили всем хором, в полном смысле этого слова, из класса. Первый раз в жизни я выдворился из класса в спокойном недоумении и в недоуменном спокойствии, больше всего занятый не тем, что меня выдворяют из класса, а тем, что творится в моей всепонимающей и ничего не понимающей голове. "Информация принята, но не расшифрована и поэтому не обработана..." - подумал я, слушая за спиной возмущённый ропот класса. Ещё я подумал, что они, умеющие петь и играть на рояле, сильнее меня, пока, конечно, временно, только временно, временно!..
ВОСПОМИНАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
На медосмотр, как на пожар
Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был несчастливый день. Но у нас, у сверхкосмонавтов, не принято считать дни счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть, и всё. Истратить больше калорий. Не может быть, что я не одолею это пение! Я негнущимися пальцами построил аккорды и запел. В прихожей зазвенел звонок.
Я открыл входную дверь и увидел на лестничной площадке мой класс почти что в полном составе. Впереди всех стояли Кутырев с Масловым. Я рванул дверь на себя, но кто-то из ребят зацепил дверь ногой, остальные схватились за неё руками. Мальчишки и девчонки гурьбой ввалились в столовую.
- И все в грязных ботинках?! - закричала в ужасе мама.
- Ребята, снимай ботинки! - сказал Маслов.
- Что здесь происходит? - удивился отец.
- Мало того, что... Сейчас же все уходите, - сказала мама.
- Мы к вам по поводу вашего Юрия, - сказал Маслов.
- Никаких поводов! Уходите сейчас же! Юра пишет стихи и сочиняет музыку, - отрезала мама.
- Вы извините, но сочинять стихи без таланта и писать музыку, не имея музыкального слуха, - занятие бесполезное, - сказал Андрей Кубышев.
- Нет, это вы извините, - налетела на Андрея Кубышева моя мама. - Наш Юрий не имеет музыкального слуха, вероятно, только потому, что он не хотел его иметь, и был неталантлив как поэт и тоже, вероятно, не находил нужды быть таковым!
Вот это ответ! Вполне согласен со словами моей мамы. И я тут же мысленно издал приказ самому себе: "Иванову Ю.Е. в самый кратчайший срок стать талантливым, и всё! И точка! И никаких вариантов!.."
- А вы знаете, что он только что сорвал урок пения? - спросил мою маму Виктор Маслов. - Сорвал со своим так называемым музыкальным слухом и поэтическим талантом. Сорвал урок музыки и довёл до сердечного приступа нашу любимую учительницу!..
И после этих слов весь класс хором в один голос произнёс на весь дом:
- Мы пришли заявить вам официально, что всё! Что хватит! Что довольно! Что наше терпение лопнуло!
- Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его доме! Уходите! - сказала мама.
- Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите! - крикнул отец.
- Ах, так?! Тогда или я, или... эти... как их!.. - сказала мама.
- Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все проходите! - сказал отец, - Ты собралась уходить?.. Сегодня твоя помощь в кавычках, - подчеркнул отец голосом слова "помощь в кавычках", - может только помешать твоему сыну.
Отец с матерью спорили ещё некоторое время, пока мамин голос не произнёс решительно:
- Ваше счастье, что я ухожу!
- После этого входная дверь оглушительно хлопнула.
Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто не сидел. Стулья были в чехлах.
- Снять чехлы! - скомандовал отец.
- А ты, Иванов, тоже заходи, - сказал Маслов, - у нас от тебя секретов нет, это у тебя есть от нас секреты!
Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.
Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши. Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвёртая октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про себя инструкцию: "Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который издаёт звук "ля" первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая) она даст звук "ре". Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать, как первая открытая..." Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей комнаты крикнул голосом гипнотизёра:
- Выходи!
- Конечно, выйду, только подождите три минуты, - сказал я, открывая дверь.
- Почему три минуты? - спросил Маслов.
Мне не хотелось при одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.
- Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы, - ответил я.
Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату, надел на ноги две щётки, включил магнитофон с плёнкой и заскользил по полу. Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под видом натирания пола. Сгрудившиеся у двери ребята смотрели на меня и бросали всякие реплики.
- А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.
- И поёт...
- Сорвал урок пения и поёт!
- Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и затанцевал.
Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с помощью танца, я снял с ног щётки, выключил магнитофон и в сопровождении ребят из нашего класса прошёл в папину комнату.
Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор. Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый смелый? Начинай! Я думал, что первым по злобе начнёт, конечно, Маслов! Но первой говорить неожиданно для меня начала Голованова.
- Евгений Александрович, - сказала она, - я скажу сразу без всяких предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко и даже безжалостно... Вы ведь отец Иванова... Раньше мы думали, что у Юрия просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий... В общем, у нас было несколько версий... Целый месяц думали, обсуждали... У нас и протокол есть... Слушали... "О Юрии Иванове"... Постановили... последнюю версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно... Двое воздержались... А один человек против... Ваня Зайцев против... Зайцев против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!
Зайцев встал и сказал:
- Последняя версия - это вообще бред, а предпоследняя- это бред сумасшедшего. Предпоследняя - это с больной головы на здоровую.
- Да мы и сами, - сказала Вера Гранина, - от предпоследней версии отказались. Я вам просто хочу рассказать, как мы дошли до предпоследней. Говорить неудобно, но я скажу. Мы сидели и думали про диагноз... Вы нас, конечно, извините за диагноз... У нас я и Люда, мы с медицинским уклоном, мы говорим, в общем... Люда, говори, что ты говорила...
- Я скажу вам прямо, как будущий врач, - сказала Люда Голованова. - Я давно наблюдала за вашим сыном с научной точки зрения. Я даже "Историю болезни Ю.Иванова" завела для практики, конечно... Вот симптомы...
- Так, - сказал отец, - и какой же диагноз?
А Люда продолжала:
- ...записаны. Вот раздражение эндогенного и реактивного характера, плюс неожиданные разрешения аффектов, плюс бормотание и выкрикивание отдельных несуществующих ни на каком языке слов, вроде: "пураближ", "ченеземпр", "чедоземпр" и так далее и тому подобное, в итоге получился... чок...
- Какой чок? - переспросил отец.
- Ну, что он чокнутый... извините, конечно... а по-научному... псих...
- С приветом, в общем! - сказал кто-то из ребят за моей спиной.
- А вы в детстве не болели нервными болезнями? - спросила Вера моего отца.
- Нет, - сказал отец, печально глядя на меня.
- А ваш Юрий не болел?
- При мне не болел, - сказал отец, - но я часто и надолго уезжал в командировки... Я фининспектор... Может, он без меня болел?
- Иванов, - спросила меня Люда Голованова, - ты в детстве не болел детскими болезнями?
- Я никогда ничем не болел, - сказал я.
- Это тоже симптом, - сказала Голованова. - Они всегда говорят, что они вполне здоровы....
- Кто они? - спросил отец Голованову.
- Ну они... - ответила Голованова.
- А я с этим диагнозом был тогда не согласен! - сказал вдруг Зайцев. - И сейчас тоже. По-моему, Иванов никакой не псих, а обыкновенный, рядовой гений... Он мне хоть и враг, я всё равно так про него скажу: он со мной три раза дрался...
- Четыре, - поправил я Зайцева.
- Четыре, - согласился Зайцев. - Три раза из-за того, что я прикоснулся к его портфелю, и один раз - из-за книги - я хотел посмотреть картинки в книге "Кукла госпожи Барк"... И всё-таки мне кажется, что Иванов - это самобытная и даже выдающаяся железная личность, просто незаурядный тип...
- Именно тип! - крикнула Гранина.
"А этот Зайцев в людях разбирается!.. - подумал я. - Не то что другие".
- Да он же противный! - сказала Филимонова.
- Ну и что? - ответил Зайцев. - Бывают приятные незаурядные личности, а Иванов - неприятный.
- Ты говори по существу его поступков, - сказал Маслов.
- Я и по существу скажу... Атомы железа-57, как известно, существуют в двух видах. Есть возбуждённые, радиоактивные атомы, испускающие гамма-лучи, и есть обычные атомы железа, невозбуждённые. Так вот, Иванов, по-моему, возбуждённый и активный человек.
- Это ты точно сказал, - согласился Маслов. - Только ивановская возбуждённость и активность слишком дорого всем обходится.
- Потому что у Юрия Иванова в голове произошёл информационный взрыв. К сожалению, этот взрыв оказался неуправляемым. Поэтому оказалось столько раненых этим взрывом, - сказал Зайцев.
Все зашумели. Даже кто именно и что именно говорил, нельзя было разобрать. Слышалось только: "У него в голове произошёл информационный взрыв. И из него это осколки вылетают...", "Взрыв!.. А ты слышал этот взрыв?..", "Слышал!.. А в нас вот уже третью неделю осколки информации летят...", "А это что - все раненые?! Раненые - здоровые!".
- Пострадавшие от информационного взрыва в голове Иванова, высказывайтесь!
- Он мне сказал: "Ты когда на меня смотришь, у тебя глаза какие-то большие становятся. Ты щитовидку, говорит, проверь".
- Он жестокий к людям... У него любимая поговорка: "Всех бы вас к пираньям во время отлива!"
- И ругается на каком-то непонятном языке.
- Высокомерный...
- Просто зазнайка, - сказала Лена Марченко. - Воображает, что он один всё знает, а другие ничего не знают. Строит из себя сверхчеловека...
- Глупости всё это, - сказала Голованова, обращаясь к моему отцу. - Последний диагноз наш такой: Юрий Иванов - не Юрий Иванов, одним словом, ваш сын - не ваш сын.
- А кто же он? - спросил отец.
- Он инопланетянин... Вашего сына они похитили, а вместо него подослали двойника вашего сына! Может быть, у этих наших братьев по разуму, с одной стороны, так высоко развита техника, что они могут создавать двойника человека, а с другой стороны, эти братья, может, не такие уж братья и уж не по такому разуму, если судить по Юрию Иванову, то есть, я имею в виду не его разум, а его поведение, а может, у них на планете все себя так ведут!.. Поэтому мы, - сказала Голованова, - предлагаем устроить завтра же Юрию медицинскую экспертизу!.. Если вы, конечно, не возражаете... У Веры папа профессор-психолог, он с космонавтами занимается... Мы уже с ним договорились, сделаем ему все анализы - крови, ну и всякие другие, которые нам всё разъяснят!
- Я не возражаю против экспертизы, - сказал отец, - но он, мой сын, уже одного гипнотизёра усыпил, поэтому я боюсь, как бы он с врачом космонавтов что-нибудь не сотворил.
- А ты, Иванов, не против экспертизы?
- Хоть две! - сказал я громко и даже обрадованно. Лучшего подарка, чем экспертиза, мне никто не мог придумать. Тем более, что мне уже было пора и самому пройти психологический практикум у хорошего профессора. Кстати, под хорошим предлогом пройти тренировочку. А я-то думал, как мне попасть к профессору, который с космонавтами занимается, а тут он мне сам, можно сказать, в руки лезет.
- Значит, завтра, - сказала Голованова. - Тут у меня записано.
- Только имейте в виду, что у меня завтра от пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати ноль-ноль будет... В общем я буду занят.
После этой фразы отец, ребята и все девчонки как-то по-особенному переглянулись, пошептались между собой, пошептались потом с моим отцом. А Голованова сказала:
- Хорошо, Иванов, хорошо. У профессора как раз приём кончается в четыре, так что ты, Иванов, после четырёх - прямо к врачу.
- Только ты, Иванов, дай... Юрий! - сказал отец низким голосом, - только ты дай в присутствии всех ребят честное слово, что ты придёшь!
- Честное слово, - сказал я.
- Запиши адрес поликлиники, - сказала Голованова. - Улица...
Но адрес поликлиники узнать в эту минуту мне не удалось. Голос Головановой покрыл оглушительный взрыв и звон разбитого стекла, раздавшийся где-то в районе кухни. Все вздрогнули, как по команде... кроме меня, конечно. Через секунду там же раздался второй взрыв. И все вздрогнули ещё раз. Я продолжал сидеть совершенно спокойно, только сердце у меня чуть-чуть заныло от нехорошего предчувствия. Вскочив со стула, отец поспешно выскочил из комнаты. Ребята все как сумасшедшие опрометью бросились вслед за отцом. Самым последним поднялся я и неторопливо проследовал на кухню.
Наша белоснежная, как операционная палата, кухня представляла собой страшное зрелище. Потолок, стены и все шкафы были заляпаны красными пятнами. А возле больших, стоящих на газовой плите бутылей в луже на полу плавали раздавленные ягоды чёрной смородины и осколки стекла. Посредине кухни валялось горлышко бутылки, закупоренное притёртой пробкой.
- Что, что здесь произошло? - закричал отец, хватаясь за голову.
- Мама готовила витамины на зиму, - сказал я. - И если бы кто-то не поставил бутыли к газовой горелке, ничего бы не случилось. А теплота дала брожение... - добавил я.
- А почему, почему, - снова закричал отец, - все эти взрывы, подрывы происходят в моём доме?
Я промолчал. Моё дело было объяснить причину события, а не мотивы поступков, породивших явление, хотя взрывы и должны были тренировать мою нервную систему на невздрагиваемость при внезапно возникающих взрывах.
- В моём доме делают взрывы, неизвестно кто ставит бутыли к газовой горелке! - Отец опустился на табуретку и замычал, как от зубной боли.
- Ну, - сказала Голованова в коридоре ребятам, - теперь вам понятно, до чего доводят человека всякие эти сикимбрасы и чебуреки?
В коридоре раздался громкий ропот.
- Ребята! - отец вскочил с табуретки. - Дорогие ребята! А нельзя ли нам устроить этому моему сыну экспертизу сегодня же! Сейчас же! Сию же минуту!
- Я сейчас позвоню папе в поликлинику! - отозвалась Вера Гранина, и они вместе с отцом вышли из кухни в столовую.
Девчонки стали потихонечку прибираться в кухне. Кто-то из ребят попробовал ягоды и сказал: "А вкусно!" Кто-то сказал: "Стали бы делать, если бы невкусно!" Но на всё это я не обращал никакого внимания. Я стоял и смотрел опасности в лицо, опасности, которая грозила мне, если мне может вообще грозить какая-нибудь опасность. "А хорошо, - подумал я, - если бы профессор признал во мне что-нибудь такое... А потом бы мой портрет в газете "Известия" - бац! "В связи с благополучным приземлением и в связи с благополучным установлением контактов..." Мы, конечно, с моей командой после рейса на Юпитер отдыхаем в том самом отдельном домике, в котором отдыхает сверхкосмонавт после возвращения. Моих космонавтов обследуют всякие академики и члены-корреспонденты Академии медицинских наук, всех, кроме меня, конечно, я, как всегда и везде, абсолютно здоров.
Лежу в кресле, думаю. Вдруг отец Веры Граниной входит в комнату. Смущённо улыбается и говорит:
"Вы меня, товарищ Иванов, не узнаёте?"
"Не узнаю", - говорю.
А не узнаю я, конечно, не по-настоящему, а понарошку,
"Ну как же, помните, вы, когда были вот такой... приходили ко мне обследоваться. А я вас ещё в нормальные определил. Ха-ха-ха! А вы, оказывается... оказывается, сверхнормальный!".
Я, конечно, тоже рассмеюсь.
"Ха-ха-ха! Да, профессор, не разобрались вы тогда во мне, Ха-ха-ха! Ну, не вы один! Ха-ха-ха!"
"Это точно! Моя дочь-то тоже вас нормальным человеком считала. Ха-ха-ха!"
"Точно! Считала! Ха-ха-ха! А где она, кстати? Ха-ха-ха!"
"Стоит в коридоре. Войти стесняется. Ха-ха-ха!"
"Стесняется, говорите? Ха-ха-ха! Ладно уж, пусть войдёт! Там и быть!.. Ха-ха-ха!.. Пусть войдет!"
- Войди сейчас же в столовую! - раздался голос моего отца.
Я вошёл в столовую.
- Одевайся и на медосмотр! Как на пожар!
Все стали собираться, стали натягивать на себя плащи, куртки, нахлобучивать на головы кепки и береты, когда на середину столовой вышла какая-то девчонка из нашего класса и громко сказала:
- Не надо его на медосмотр!
- Почему не надо? - спросил отец.
- Что это ещё за "не надо"? Почему это ещё "не надо"? - раздались голоса.
- Не надо никакого доктора, - снова упрямо повторила какая-то девчонка из нашего класса, а мне из-за спины ребят не видно, кто говорит.
- Кто это такая? - спросил я рядом стоящего со мной Маслова.
- Кто это такая? -- удивился Маслов. - Тополева Таня из нашего класса. - И добавил: - Нет, тебя всё-таки надо на медосмотр. Это же самая красивая Таня на свете...
- Вот дневник Юрия Иванова, - сказала Таня, подняв в руки мои зашифрованные воспоминания. - Я, конечно, понимаю, что читать чужие дневники, тем более зашифрованные, читать в одиночку, а тем более коллективно не принято, но раз вопрос зашёл об инопланетянстве, тем более о докторе космонавтов, который должен поставить диагноз Юрию Иванову, то пусть уж этот диагноз поставит этот дневник. Он нам всё расскажет об Иванове и поставит ему диагноз лучше всякого доктора. Сначала он расскажет нам, что Иванов - это вовсе не Иванов на самом деле, а Баранкин. Ваша фамилия ведь Баранкин? - обратилась она к моему отцу.
- Да, - подтвердил отец, - моя фамилия Баранкин. Но моему сыну не нравилась эта фамилия, и он решил учиться под фамилией своей мамы... Знаете, есть такая книга "Баранкин, будь человеком!". Так вот, когда мой сын под этой фамилией учился в школе, к нему в той школе все приставали с одним и тем же вопросом: "Баранкин, будь человеком, расскажи, как ты превращался в воробья, или бабочку, или муравья". Поэтому Юра попросил перевести его в другую школу и взял мамину фамилию.
- Теперь нам понятно, почему он, перед тем как укатать нас в парке на аттракционах, говорил про муравьев. Помните? "Объём тела самого крупного муравья измеряется кубическими миллиметрами, а объём муравьиной кучи вместе с её подземной частью в сотни тысяч раз превосходит размеры "строителя"...".
- А мне про воробьев объяснял; разве, говорит, это справедливо: воробьи зимой и летом босиком ходят, а человек... - сказал Сергей Медов.
- А мне про бабочек рассказывал. "Ты, говорит, Маслов, с Ольгой Фоминой дружишь?" Я говорю: "Дружу". - "А за сколько километров ты можешь её присутствие обнаружить?" Я говорю: "Когда вижу, тогда и обнаруживаю". А он говорит, что вот бабочки друг друга за сорок километров могут обнаружить.
В эту минуту, когда расшифровалась моя настоящая фамилия, меня занимало не то, что, она расшифровалась, а то, каким же это самым непостижимым образом мои воспоминания попали в руки ученицы нашего класса, ученицы, на которую я совсем не обращал внимания. Пока все шумели, обсуждая моё однофамилие с Баранкиным, я уставился на Таню Тополеву и впервые увидел её объёмное, как бы сказать, голографическое изображение. Таня Тополева действительно была так красива, что напомнила мне высказывание Дидро, что "красота - это то, что пробуждает в уме идею соотношения". И ещё математическая мысль о красоте: в изгибах прекрасных линий всегда можно уловить математическую закономерность. Вот она откуда, утечка моей самой сверхсекретной информации, - от той самой красоты, что пробуждает в уме идею соотношения, от тех изгибов прекрасных линий лица Тани Тополевой, в которых всегда можно уловить математическую закономерность. Поэтому я и не заметил эту идею соотношения и не уловил математическую закономерность, а зря! Зря не заметил!.. Если бы вовремя заметил, глядишь - и не было бы утечки информации. Но как и почему рукописи, которые я отдал на хранение Степаниде Васильевне, оказались у Татьяны Тополевой?! С одной стороны, утечка информации, с другой стороны, приток стихотворений. И приток, и утечка! За приток я должен благодарить Тополеву, а за утечку я её должен презирать. Что же мне делать с Тополевой? Презирать её или благодарить? Сначала надо всё-таки расшифровать, как она расшифровала зашифрованное? Я мог бы узнать и сейчас, но по-железному расписанию у меня через пятнадцать минут было участие в гонках на автомобильных картах, и я не мог их отменить, но я не мог отменить и расследование, каким образом рукопись из рук сторожихи тёти Паши попала к Тане Тополевой. Это можно было сделать, только задержав всех у нас дома часа на три, но как можно было задержать всех, в том числе и Таню Тополеву у нас дома? А очень просто и единственным образом.
- Я, к сожалению, сейчас должен уйти, - сказал я. - У меня теперь от всех вас секретов нет, слушайте меня сейчас, потом поймёте - эта формула больше недействительна! Слушайте сейчас - поймёте сейчас вот сегодняшняя формула взаимного понимания! Читайте сейчас - поймёте сейчас! И как сказала гражданка Тополева в своих неплохих стихах: "Идёшь на бой, лицо открой, - вот смелости начало!"
Я вышел из комнаты, ощущая в себе чувство спортивной агрессии, способности к максимальному напряжению своих психических и физических возможностей для достижения высоких и наивысших (рекордных) результатов.
Спустя часа два, когда я взлетел по лестнице на свой этаж, я уже на лестничной площадке услышал точно такой же знакомый шум, который некоторое время тому назад я оставил в музыкальном классе нашей школы. Одним словом, стресс продолжается. Стресс - под ним долгое время подразумевали отрицательную реакцию организма на раздражитель (угнетённое состояние, нервный срыв и т.д.), пока автор термина американский учёный Г.Селье не разъяснил специально, что стресс может быть как плохим (дистресс), так и хорошим (эвстресс) - радость, вдохновение...
Среди присутствующих были почти все под дистрессом, и только на лице Тани Тополевой был написан ярко выраженный эвстресс. "Она-то чему радуется?" - подумал я про себя.
Честно говоря, разглядывая из прихожей через стёкла двери столовой лица одноклассников, я продолжал делать сразу два дела: с одной стороны, слушал, что говорят обо мне мои одноклассники, с другой стороны, я продолжал удивляться, как это я, умея произвести в уме, подобно хорошему математику, извлечение корня девятнадцатой степени из числа со ста тридцатью тремя цифрами, не могу написать стихотворение о своём сердце!
- И ругается он словами на каком-то непонятном языке.
- Например? - спросила Таня Тополева.
- Например... - Лена Марченко замялась. - Я не знаю, удобно ли это произнести вслух? Например, сепактакроу! - сказала она, заливаясь смехом.
- Сепактакроу - это в переводе с малайского "игра ногой в мяч", - сказала Таня Тополева.
- Он - человеконенавистник! - закричал Лев Киркинский. - У него любимая поговорка: "Всех бы вас к пираньям во время отлива!"
- Чудаки вы все, - сказала Таня Тополева. - Всё дело в том, что во время отлива океана река мелеет. В это время пираньи никого не трогают, они как бы спят. Наступает прилив, повышается уровень реки, и в неё уже нельзя входить, гибель неминуема.
- Зато, - крикнул Колесников, - он всё время знает, который час!..
Я вошёл в комнату, и наступила тишина. Все смотрели на меня, как будто меня действительно подменили инопланетяне. Между прочим, среди моих одноклассников появились каким-то образом и врач-гипнотизёр, и даже дядя Петя.
- Вы спросите, спросите его, - заорал Колесников, - сколько сейчас времени?
- Юра, - спросил меня отец, - который сейчас час?
- Пять часов тридцать минут двадцать три секунды, - ответил я, не задумываясь.
Все, у кого были часы, посмотрели на циферблаты, а доктор-гипнотизёр, проверив мои показания, цокнул языком и пожал плечами.
- Самая трудная задача на свете - это быть в одном месте с этим фантастическим Ивановым, который оказался вовсе не Ивановым, а сверхфантастическим Юрием Баранкиным! - сказала Нина Кисина.
- Доверь ему встречу с инопланетянами, он нашу Землю поссорит со всеми галактиками!
- И пусть он скажет, он т_о_т Баранкин или не т_о_т? - крикнула Вера Гранина.
- В конце концов, мы все живём, - сказал Лев Киркинский, - и летим на космическом корабле "Земля", и желательно, чтобы экипаж этого корабля был бы совместим и во взрослом возрасте, и в детском.
- Нет, пусть он скажет, он т_о_т Баранкин или не т_о_т? - не унималась Вера Гранина.
- Кстати, это ещё Эйнштейн говорил, - крикнул Маслов, - что любое, самое великое, открытие стоит меньше и дешевле проявления человеческих качеств.
Потом Алла Астахова сказала:
- Академика Велихова спросили, что такое современный человек. И знаете, что он ответил? Что современный человек - это такой человек, который способен чувствовать ответственность за всё, что происходит рядом с ним и далеко. А Баранкин - это такой человек, которому наплевать, что происходит далеко, ему важно, что происходит с ним, вокруг него и в нём.
Я всё бы ещё продолжал петь, если бы меня, вот так аварийно поющего и аварийно сочиняющего стихи, не выдворили всем хором, в полном смысле этого слова, из класса. Первый раз в жизни я выдворился из класса в спокойном недоумении и в недоуменном спокойствии, больше всего занятый не тем, что меня выдворяют из класса, а тем, что творится в моей всепонимающей и ничего не понимающей голове. "Информация принята, но не расшифрована и поэтому не обработана..." - подумал я, слушая за спиной возмущённый ропот класса. Ещё я подумал, что они, умеющие петь и играть на рояле, сильнее меня, пока, конечно, временно, только временно, временно!..
ВОСПОМИНАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
На медосмотр, как на пожар
Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был несчастливый день. Но у нас, у сверхкосмонавтов, не принято считать дни счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть, и всё. Истратить больше калорий. Не может быть, что я не одолею это пение! Я негнущимися пальцами построил аккорды и запел. В прихожей зазвенел звонок.
Я открыл входную дверь и увидел на лестничной площадке мой класс почти что в полном составе. Впереди всех стояли Кутырев с Масловым. Я рванул дверь на себя, но кто-то из ребят зацепил дверь ногой, остальные схватились за неё руками. Мальчишки и девчонки гурьбой ввалились в столовую.
- И все в грязных ботинках?! - закричала в ужасе мама.
- Ребята, снимай ботинки! - сказал Маслов.
- Что здесь происходит? - удивился отец.
- Мало того, что... Сейчас же все уходите, - сказала мама.
- Мы к вам по поводу вашего Юрия, - сказал Маслов.
- Никаких поводов! Уходите сейчас же! Юра пишет стихи и сочиняет музыку, - отрезала мама.
- Вы извините, но сочинять стихи без таланта и писать музыку, не имея музыкального слуха, - занятие бесполезное, - сказал Андрей Кубышев.
- Нет, это вы извините, - налетела на Андрея Кубышева моя мама. - Наш Юрий не имеет музыкального слуха, вероятно, только потому, что он не хотел его иметь, и был неталантлив как поэт и тоже, вероятно, не находил нужды быть таковым!
Вот это ответ! Вполне согласен со словами моей мамы. И я тут же мысленно издал приказ самому себе: "Иванову Ю.Е. в самый кратчайший срок стать талантливым, и всё! И точка! И никаких вариантов!.."
- А вы знаете, что он только что сорвал урок пения? - спросил мою маму Виктор Маслов. - Сорвал со своим так называемым музыкальным слухом и поэтическим талантом. Сорвал урок музыки и довёл до сердечного приступа нашу любимую учительницу!..
И после этих слов весь класс хором в один голос произнёс на весь дом:
- Мы пришли заявить вам официально, что всё! Что хватит! Что довольно! Что наше терпение лопнуло!
- Раньше вы нападали на моего сына всем классом в школе, а теперь в его доме! Уходите! - сказала мама.
- Не уходите! Надевайте ботинки и не уходите! - крикнул отец.
- Ах, так?! Тогда или я, или... эти... как их!.. - сказала мама.
- Или?! Сегодня будет или! Проходите в мою комнату! Все проходите! - сказал отец, - Ты собралась уходить?.. Сегодня твоя помощь в кавычках, - подчеркнул отец голосом слова "помощь в кавычках", - может только помешать твоему сыну.
Отец с матерью спорили ещё некоторое время, пока мамин голос не произнёс решительно:
- Ваше счастье, что я ухожу!
- После этого входная дверь оглушительно хлопнула.
Я слышал, как все ребята, стуча ботинками, всем классом ввалились в комнату отца, забрав с собой музейные стулья из столовой, на которых никто не сидел. Стулья были в чехлах.
- Снять чехлы! - скомандовал отец.
- А ты, Иванов, тоже заходи, - сказал Маслов, - у нас от тебя секретов нет, это у тебя есть от нас секреты!
Он постучал в дверь моей комнаты и подождал.
Я сидел за пианино и смотрел левым глазом на белые и черные клавиши. Пианино прекрасно звучало и без музыки: субконтроктава, контроктава, большая октава, малая октава, первая октава, вторая октава, третья октава, четвёртая октава, пятая октава. Правым глазом я смотрел на гриф гитары, повторяя про себя инструкцию: "Чтобы настроить инструмент, нужно взять камертон, который издаёт звук "ля" первой октавы. Этому звуку соответствует звук первой (самой тонкой) струны гитары, прижатой на седьмом ладу; тогда открытая (неприжатая) она даст звук "ре". Вторая струна, прижатая на третьем ладу, должна звучать, как первая открытая..." Я хотел ударить по клавишам, но отец из своей комнаты крикнул голосом гипнотизёра:
- Выходи!
- Конечно, выйду, только подождите три минуты, - сказал я, открывая дверь.
- Почему три минуты? - спросил Маслов.
Мне не хотелось при одноклассниках заниматься не подчиняющейся мне музыкой.
- Потому что я сейчас должен натирать три минуты полы, - ответил я.
Так как и дома и в классе знали, что спорить со мной бесполезно, то никто, даже отец, не возразил мне ни слова. А я вернулся в свою комнату, надел на ноги две щётки, включил магнитофон с плёнкой и заскользил по полу. Повторяя за певцом слова песни, я выделывал всякие танцевальные движения под видом натирания пола. Сгрудившиеся у двери ребята смотрели на меня и бросали всякие реплики.
- А Иванов не натирает, а, по-моему, танцует.
- И поёт...
- Сорвал урок пения и поёт!
- Голованова и Гранина, запишите это тоже в симптомы: вдруг запел и затанцевал.
Три минуты прошло. Усилив немного эмоциональную сторону своей природы с помощью танца, я снял с ног щётки, выключил магнитофон и в сопровождении ребят из нашего класса прошёл в папину комнату.
Мне было очень неприятно, что сначала никто не решался начать разговор. Трусы ничтожные. Ченеземпры! Сидят на стульях хором! Мнутся! Ну, кто самый смелый? Начинай! Я думал, что первым по злобе начнёт, конечно, Маслов! Но первой говорить неожиданно для меня начала Голованова.
- Евгений Александрович, - сказала она, - я скажу сразу без всяких предисловий и дипломатии. Может, это не совсем дипломатично и даже жестоко и даже безжалостно... Вы ведь отец Иванова... Раньше мы думали, что у Юрия просто сложный характер. Потом мы думали, что ваш сын Юрий... В общем, у нас было несколько версий... Целый месяц думали, обсуждали... У нас и протокол есть... Слушали... "О Юрии Иванове"... Постановили... последнюю версию считать правдоподобной. Единогласно!.. То есть почти единогласно... Двое воздержались... А один человек против... Ваня Зайцев против... Зайцев против последней версии и против предпоследней версии. Зайцев, встань!
Зайцев встал и сказал:
- Последняя версия - это вообще бред, а предпоследняя- это бред сумасшедшего. Предпоследняя - это с больной головы на здоровую.
- Да мы и сами, - сказала Вера Гранина, - от предпоследней версии отказались. Я вам просто хочу рассказать, как мы дошли до предпоследней. Говорить неудобно, но я скажу. Мы сидели и думали про диагноз... Вы нас, конечно, извините за диагноз... У нас я и Люда, мы с медицинским уклоном, мы говорим, в общем... Люда, говори, что ты говорила...
- Я скажу вам прямо, как будущий врач, - сказала Люда Голованова. - Я давно наблюдала за вашим сыном с научной точки зрения. Я даже "Историю болезни Ю.Иванова" завела для практики, конечно... Вот симптомы...
- Так, - сказал отец, - и какой же диагноз?
А Люда продолжала:
- ...записаны. Вот раздражение эндогенного и реактивного характера, плюс неожиданные разрешения аффектов, плюс бормотание и выкрикивание отдельных несуществующих ни на каком языке слов, вроде: "пураближ", "ченеземпр", "чедоземпр" и так далее и тому подобное, в итоге получился... чок...
- Какой чок? - переспросил отец.
- Ну, что он чокнутый... извините, конечно... а по-научному... псих...
- С приветом, в общем! - сказал кто-то из ребят за моей спиной.
- А вы в детстве не болели нервными болезнями? - спросила Вера моего отца.
- Нет, - сказал отец, печально глядя на меня.
- А ваш Юрий не болел?
- При мне не болел, - сказал отец, - но я часто и надолго уезжал в командировки... Я фининспектор... Может, он без меня болел?
- Иванов, - спросила меня Люда Голованова, - ты в детстве не болел детскими болезнями?
- Я никогда ничем не болел, - сказал я.
- Это тоже симптом, - сказала Голованова. - Они всегда говорят, что они вполне здоровы....
- Кто они? - спросил отец Голованову.
- Ну они... - ответила Голованова.
- А я с этим диагнозом был тогда не согласен! - сказал вдруг Зайцев. - И сейчас тоже. По-моему, Иванов никакой не псих, а обыкновенный, рядовой гений... Он мне хоть и враг, я всё равно так про него скажу: он со мной три раза дрался...
- Четыре, - поправил я Зайцева.
- Четыре, - согласился Зайцев. - Три раза из-за того, что я прикоснулся к его портфелю, и один раз - из-за книги - я хотел посмотреть картинки в книге "Кукла госпожи Барк"... И всё-таки мне кажется, что Иванов - это самобытная и даже выдающаяся железная личность, просто незаурядный тип...
- Именно тип! - крикнула Гранина.
"А этот Зайцев в людях разбирается!.. - подумал я. - Не то что другие".
- Да он же противный! - сказала Филимонова.
- Ну и что? - ответил Зайцев. - Бывают приятные незаурядные личности, а Иванов - неприятный.
- Ты говори по существу его поступков, - сказал Маслов.
- Я и по существу скажу... Атомы железа-57, как известно, существуют в двух видах. Есть возбуждённые, радиоактивные атомы, испускающие гамма-лучи, и есть обычные атомы железа, невозбуждённые. Так вот, Иванов, по-моему, возбуждённый и активный человек.
- Это ты точно сказал, - согласился Маслов. - Только ивановская возбуждённость и активность слишком дорого всем обходится.
- Потому что у Юрия Иванова в голове произошёл информационный взрыв. К сожалению, этот взрыв оказался неуправляемым. Поэтому оказалось столько раненых этим взрывом, - сказал Зайцев.
Все зашумели. Даже кто именно и что именно говорил, нельзя было разобрать. Слышалось только: "У него в голове произошёл информационный взрыв. И из него это осколки вылетают...", "Взрыв!.. А ты слышал этот взрыв?..", "Слышал!.. А в нас вот уже третью неделю осколки информации летят...", "А это что - все раненые?! Раненые - здоровые!".
- Пострадавшие от информационного взрыва в голове Иванова, высказывайтесь!
- Он мне сказал: "Ты когда на меня смотришь, у тебя глаза какие-то большие становятся. Ты щитовидку, говорит, проверь".
- Он жестокий к людям... У него любимая поговорка: "Всех бы вас к пираньям во время отлива!"
- И ругается на каком-то непонятном языке.
- Высокомерный...
- Просто зазнайка, - сказала Лена Марченко. - Воображает, что он один всё знает, а другие ничего не знают. Строит из себя сверхчеловека...
- Глупости всё это, - сказала Голованова, обращаясь к моему отцу. - Последний диагноз наш такой: Юрий Иванов - не Юрий Иванов, одним словом, ваш сын - не ваш сын.
- А кто же он? - спросил отец.
- Он инопланетянин... Вашего сына они похитили, а вместо него подослали двойника вашего сына! Может быть, у этих наших братьев по разуму, с одной стороны, так высоко развита техника, что они могут создавать двойника человека, а с другой стороны, эти братья, может, не такие уж братья и уж не по такому разуму, если судить по Юрию Иванову, то есть, я имею в виду не его разум, а его поведение, а может, у них на планете все себя так ведут!.. Поэтому мы, - сказала Голованова, - предлагаем устроить завтра же Юрию медицинскую экспертизу!.. Если вы, конечно, не возражаете... У Веры папа профессор-психолог, он с космонавтами занимается... Мы уже с ним договорились, сделаем ему все анализы - крови, ну и всякие другие, которые нам всё разъяснят!
- Я не возражаю против экспертизы, - сказал отец, - но он, мой сын, уже одного гипнотизёра усыпил, поэтому я боюсь, как бы он с врачом космонавтов что-нибудь не сотворил.
- А ты, Иванов, не против экспертизы?
- Хоть две! - сказал я громко и даже обрадованно. Лучшего подарка, чем экспертиза, мне никто не мог придумать. Тем более, что мне уже было пора и самому пройти психологический практикум у хорошего профессора. Кстати, под хорошим предлогом пройти тренировочку. А я-то думал, как мне попасть к профессору, который с космонавтами занимается, а тут он мне сам, можно сказать, в руки лезет.
- Значит, завтра, - сказала Голованова. - Тут у меня записано.
- Только имейте в виду, что у меня завтра от пятнадцати ноль-ноль до шестнадцати ноль-ноль будет... В общем я буду занят.
После этой фразы отец, ребята и все девчонки как-то по-особенному переглянулись, пошептались между собой, пошептались потом с моим отцом. А Голованова сказала:
- Хорошо, Иванов, хорошо. У профессора как раз приём кончается в четыре, так что ты, Иванов, после четырёх - прямо к врачу.
- Только ты, Иванов, дай... Юрий! - сказал отец низким голосом, - только ты дай в присутствии всех ребят честное слово, что ты придёшь!
- Честное слово, - сказал я.
- Запиши адрес поликлиники, - сказала Голованова. - Улица...
Но адрес поликлиники узнать в эту минуту мне не удалось. Голос Головановой покрыл оглушительный взрыв и звон разбитого стекла, раздавшийся где-то в районе кухни. Все вздрогнули, как по команде... кроме меня, конечно. Через секунду там же раздался второй взрыв. И все вздрогнули ещё раз. Я продолжал сидеть совершенно спокойно, только сердце у меня чуть-чуть заныло от нехорошего предчувствия. Вскочив со стула, отец поспешно выскочил из комнаты. Ребята все как сумасшедшие опрометью бросились вслед за отцом. Самым последним поднялся я и неторопливо проследовал на кухню.
Наша белоснежная, как операционная палата, кухня представляла собой страшное зрелище. Потолок, стены и все шкафы были заляпаны красными пятнами. А возле больших, стоящих на газовой плите бутылей в луже на полу плавали раздавленные ягоды чёрной смородины и осколки стекла. Посредине кухни валялось горлышко бутылки, закупоренное притёртой пробкой.
- Что, что здесь произошло? - закричал отец, хватаясь за голову.
- Мама готовила витамины на зиму, - сказал я. - И если бы кто-то не поставил бутыли к газовой горелке, ничего бы не случилось. А теплота дала брожение... - добавил я.
- А почему, почему, - снова закричал отец, - все эти взрывы, подрывы происходят в моём доме?
Я промолчал. Моё дело было объяснить причину события, а не мотивы поступков, породивших явление, хотя взрывы и должны были тренировать мою нервную систему на невздрагиваемость при внезапно возникающих взрывах.
- В моём доме делают взрывы, неизвестно кто ставит бутыли к газовой горелке! - Отец опустился на табуретку и замычал, как от зубной боли.
- Ну, - сказала Голованова в коридоре ребятам, - теперь вам понятно, до чего доводят человека всякие эти сикимбрасы и чебуреки?
В коридоре раздался громкий ропот.
- Ребята! - отец вскочил с табуретки. - Дорогие ребята! А нельзя ли нам устроить этому моему сыну экспертизу сегодня же! Сейчас же! Сию же минуту!
- Я сейчас позвоню папе в поликлинику! - отозвалась Вера Гранина, и они вместе с отцом вышли из кухни в столовую.
Девчонки стали потихонечку прибираться в кухне. Кто-то из ребят попробовал ягоды и сказал: "А вкусно!" Кто-то сказал: "Стали бы делать, если бы невкусно!" Но на всё это я не обращал никакого внимания. Я стоял и смотрел опасности в лицо, опасности, которая грозила мне, если мне может вообще грозить какая-нибудь опасность. "А хорошо, - подумал я, - если бы профессор признал во мне что-нибудь такое... А потом бы мой портрет в газете "Известия" - бац! "В связи с благополучным приземлением и в связи с благополучным установлением контактов..." Мы, конечно, с моей командой после рейса на Юпитер отдыхаем в том самом отдельном домике, в котором отдыхает сверхкосмонавт после возвращения. Моих космонавтов обследуют всякие академики и члены-корреспонденты Академии медицинских наук, всех, кроме меня, конечно, я, как всегда и везде, абсолютно здоров.
Лежу в кресле, думаю. Вдруг отец Веры Граниной входит в комнату. Смущённо улыбается и говорит:
"Вы меня, товарищ Иванов, не узнаёте?"
"Не узнаю", - говорю.
А не узнаю я, конечно, не по-настоящему, а понарошку,
"Ну как же, помните, вы, когда были вот такой... приходили ко мне обследоваться. А я вас ещё в нормальные определил. Ха-ха-ха! А вы, оказывается... оказывается, сверхнормальный!".
Я, конечно, тоже рассмеюсь.
"Ха-ха-ха! Да, профессор, не разобрались вы тогда во мне, Ха-ха-ха! Ну, не вы один! Ха-ха-ха!"
"Это точно! Моя дочь-то тоже вас нормальным человеком считала. Ха-ха-ха!"
"Точно! Считала! Ха-ха-ха! А где она, кстати? Ха-ха-ха!"
"Стоит в коридоре. Войти стесняется. Ха-ха-ха!"
"Стесняется, говорите? Ха-ха-ха! Ладно уж, пусть войдёт! Там и быть!.. Ха-ха-ха!.. Пусть войдет!"
- Войди сейчас же в столовую! - раздался голос моего отца.
Я вошёл в столовую.
- Одевайся и на медосмотр! Как на пожар!
Все стали собираться, стали натягивать на себя плащи, куртки, нахлобучивать на головы кепки и береты, когда на середину столовой вышла какая-то девчонка из нашего класса и громко сказала:
- Не надо его на медосмотр!
- Почему не надо? - спросил отец.
- Что это ещё за "не надо"? Почему это ещё "не надо"? - раздались голоса.
- Не надо никакого доктора, - снова упрямо повторила какая-то девчонка из нашего класса, а мне из-за спины ребят не видно, кто говорит.
- Кто это такая? - спросил я рядом стоящего со мной Маслова.
- Кто это такая? -- удивился Маслов. - Тополева Таня из нашего класса. - И добавил: - Нет, тебя всё-таки надо на медосмотр. Это же самая красивая Таня на свете...
- Вот дневник Юрия Иванова, - сказала Таня, подняв в руки мои зашифрованные воспоминания. - Я, конечно, понимаю, что читать чужие дневники, тем более зашифрованные, читать в одиночку, а тем более коллективно не принято, но раз вопрос зашёл об инопланетянстве, тем более о докторе космонавтов, который должен поставить диагноз Юрию Иванову, то пусть уж этот диагноз поставит этот дневник. Он нам всё расскажет об Иванове и поставит ему диагноз лучше всякого доктора. Сначала он расскажет нам, что Иванов - это вовсе не Иванов на самом деле, а Баранкин. Ваша фамилия ведь Баранкин? - обратилась она к моему отцу.
- Да, - подтвердил отец, - моя фамилия Баранкин. Но моему сыну не нравилась эта фамилия, и он решил учиться под фамилией своей мамы... Знаете, есть такая книга "Баранкин, будь человеком!". Так вот, когда мой сын под этой фамилией учился в школе, к нему в той школе все приставали с одним и тем же вопросом: "Баранкин, будь человеком, расскажи, как ты превращался в воробья, или бабочку, или муравья". Поэтому Юра попросил перевести его в другую школу и взял мамину фамилию.
- Теперь нам понятно, почему он, перед тем как укатать нас в парке на аттракционах, говорил про муравьев. Помните? "Объём тела самого крупного муравья измеряется кубическими миллиметрами, а объём муравьиной кучи вместе с её подземной частью в сотни тысяч раз превосходит размеры "строителя"...".
- А мне про воробьев объяснял; разве, говорит, это справедливо: воробьи зимой и летом босиком ходят, а человек... - сказал Сергей Медов.
- А мне про бабочек рассказывал. "Ты, говорит, Маслов, с Ольгой Фоминой дружишь?" Я говорю: "Дружу". - "А за сколько километров ты можешь её присутствие обнаружить?" Я говорю: "Когда вижу, тогда и обнаруживаю". А он говорит, что вот бабочки друг друга за сорок километров могут обнаружить.
В эту минуту, когда расшифровалась моя настоящая фамилия, меня занимало не то, что, она расшифровалась, а то, каким же это самым непостижимым образом мои воспоминания попали в руки ученицы нашего класса, ученицы, на которую я совсем не обращал внимания. Пока все шумели, обсуждая моё однофамилие с Баранкиным, я уставился на Таню Тополеву и впервые увидел её объёмное, как бы сказать, голографическое изображение. Таня Тополева действительно была так красива, что напомнила мне высказывание Дидро, что "красота - это то, что пробуждает в уме идею соотношения". И ещё математическая мысль о красоте: в изгибах прекрасных линий всегда можно уловить математическую закономерность. Вот она откуда, утечка моей самой сверхсекретной информации, - от той самой красоты, что пробуждает в уме идею соотношения, от тех изгибов прекрасных линий лица Тани Тополевой, в которых всегда можно уловить математическую закономерность. Поэтому я и не заметил эту идею соотношения и не уловил математическую закономерность, а зря! Зря не заметил!.. Если бы вовремя заметил, глядишь - и не было бы утечки информации. Но как и почему рукописи, которые я отдал на хранение Степаниде Васильевне, оказались у Татьяны Тополевой?! С одной стороны, утечка информации, с другой стороны, приток стихотворений. И приток, и утечка! За приток я должен благодарить Тополеву, а за утечку я её должен презирать. Что же мне делать с Тополевой? Презирать её или благодарить? Сначала надо всё-таки расшифровать, как она расшифровала зашифрованное? Я мог бы узнать и сейчас, но по-железному расписанию у меня через пятнадцать минут было участие в гонках на автомобильных картах, и я не мог их отменить, но я не мог отменить и расследование, каким образом рукопись из рук сторожихи тёти Паши попала к Тане Тополевой. Это можно было сделать, только задержав всех у нас дома часа на три, но как можно было задержать всех, в том числе и Таню Тополеву у нас дома? А очень просто и единственным образом.
- Я, к сожалению, сейчас должен уйти, - сказал я. - У меня теперь от всех вас секретов нет, слушайте меня сейчас, потом поймёте - эта формула больше недействительна! Слушайте сейчас - поймёте сейчас вот сегодняшняя формула взаимного понимания! Читайте сейчас - поймёте сейчас! И как сказала гражданка Тополева в своих неплохих стихах: "Идёшь на бой, лицо открой, - вот смелости начало!"
Я вышел из комнаты, ощущая в себе чувство спортивной агрессии, способности к максимальному напряжению своих психических и физических возможностей для достижения высоких и наивысших (рекордных) результатов.
Спустя часа два, когда я взлетел по лестнице на свой этаж, я уже на лестничной площадке услышал точно такой же знакомый шум, который некоторое время тому назад я оставил в музыкальном классе нашей школы. Одним словом, стресс продолжается. Стресс - под ним долгое время подразумевали отрицательную реакцию организма на раздражитель (угнетённое состояние, нервный срыв и т.д.), пока автор термина американский учёный Г.Селье не разъяснил специально, что стресс может быть как плохим (дистресс), так и хорошим (эвстресс) - радость, вдохновение...
Среди присутствующих были почти все под дистрессом, и только на лице Тани Тополевой был написан ярко выраженный эвстресс. "Она-то чему радуется?" - подумал я про себя.
Честно говоря, разглядывая из прихожей через стёкла двери столовой лица одноклассников, я продолжал делать сразу два дела: с одной стороны, слушал, что говорят обо мне мои одноклассники, с другой стороны, я продолжал удивляться, как это я, умея произвести в уме, подобно хорошему математику, извлечение корня девятнадцатой степени из числа со ста тридцатью тремя цифрами, не могу написать стихотворение о своём сердце!
- И ругается он словами на каком-то непонятном языке.
- Например? - спросила Таня Тополева.
- Например... - Лена Марченко замялась. - Я не знаю, удобно ли это произнести вслух? Например, сепактакроу! - сказала она, заливаясь смехом.
- Сепактакроу - это в переводе с малайского "игра ногой в мяч", - сказала Таня Тополева.
- Он - человеконенавистник! - закричал Лев Киркинский. - У него любимая поговорка: "Всех бы вас к пираньям во время отлива!"
- Чудаки вы все, - сказала Таня Тополева. - Всё дело в том, что во время отлива океана река мелеет. В это время пираньи никого не трогают, они как бы спят. Наступает прилив, повышается уровень реки, и в неё уже нельзя входить, гибель неминуема.
- Зато, - крикнул Колесников, - он всё время знает, который час!..
Я вошёл в комнату, и наступила тишина. Все смотрели на меня, как будто меня действительно подменили инопланетяне. Между прочим, среди моих одноклассников появились каким-то образом и врач-гипнотизёр, и даже дядя Петя.
- Вы спросите, спросите его, - заорал Колесников, - сколько сейчас времени?
- Юра, - спросил меня отец, - который сейчас час?
- Пять часов тридцать минут двадцать три секунды, - ответил я, не задумываясь.
Все, у кого были часы, посмотрели на циферблаты, а доктор-гипнотизёр, проверив мои показания, цокнул языком и пожал плечами.
- Самая трудная задача на свете - это быть в одном месте с этим фантастическим Ивановым, который оказался вовсе не Ивановым, а сверхфантастическим Юрием Баранкиным! - сказала Нина Кисина.
- Доверь ему встречу с инопланетянами, он нашу Землю поссорит со всеми галактиками!
- И пусть он скажет, он т_о_т Баранкин или не т_о_т? - крикнула Вера Гранина.
- В конце концов, мы все живём, - сказал Лев Киркинский, - и летим на космическом корабле "Земля", и желательно, чтобы экипаж этого корабля был бы совместим и во взрослом возрасте, и в детском.
- Нет, пусть он скажет, он т_о_т Баранкин или не т_о_т? - не унималась Вера Гранина.
- Кстати, это ещё Эйнштейн говорил, - крикнул Маслов, - что любое, самое великое, открытие стоит меньше и дешевле проявления человеческих качеств.
Потом Алла Астахова сказала:
- Академика Велихова спросили, что такое современный человек. И знаете, что он ответил? Что современный человек - это такой человек, который способен чувствовать ответственность за всё, что происходит рядом с ним и далеко. А Баранкин - это такой человек, которому наплевать, что происходит далеко, ему важно, что происходит с ним, вокруг него и в нём.