...Итак, после посещения ЦПКиО имени Горького и Сандуновской бани я как ни в чем не бывало сидел в актовом зале нашей школы и занимался сразу пятью делами, самым серьёзным из которых были мои размышления о книге "Ораторское мастерство". Эту книгу я купил в книжном магазине по дороге в школу. Ещё я купил книгу "Судебные речи". По книге "Ораторское мастерство" я собираюсь овладеть искусством красноречия, а на судебных речах обвинителей я собираюсь тренировать своё красноречие. Обе книги я прочитал в сквере минут за сорок. Я не очень-то давно овладел искусством так называемого партитурного чтения, и с помощью этой системы могу прочитать примерно двести - триста страниц в час. Поэтому, когда я сидел в школе, я уже не читал, а только размышлял о прочитанном.
Дело в том, что мне как представителю земной цивилизации придётся представлять её на встрече с инопланетянами, а для общения с ними мне, конечно, необходимо овладеть достаточно сильным и могучим красноречием. Соотечественников я, конечно, могу и без всякого красноречия поразить первыми же попавшимися словами, но одно дело - соотечественники, а другое дело - инопланетяне! К инопланетянам потребуется, думаю, более научный подход.
Из прочитанного я понял, что ораторское искусство держится на философии, логике, психологии, этике, языкознании... Мысли мои прервал вошедший в зал Борис Кутырев. Я посмотрел на него и подумал: на чём держится красноречие, я знаю, но вот на чём держится Борис Кутырев, не могу понять. В парке Кутырев не выдержал и сошёл с круга уже, кажется, на третьем или четвертом аттракционе, и сейчас у него было бледно-зелёное лицо, впалые щеки и какие-то блуждающие глаза. Он посмотрел на мою книгу, опустился без сил на стул и спросил:
- Ещё читать можешь?
- Могу, - сказал я.
- И на уроках сидеть будешь?
- Буду, - сказал я.
Кутырев пожал плечами и сказал:
- Ну, Иванов, видал я закоренелых развлеченцев, видал и закалённых аттракционистов, но такого, как ты, встречаю в первый раз... - Затем он взглянул на книги, которые я читал, и вздрогнул. Сверху лежала книга "Судебные речи".
- Товарищи судьи! Я приступаю к обвинительной речи на данном судебном процессе с полным сознанием его огромного значения! - громко крикнул я на весь зал. Я крикнул для того, чтобы проверить, как звучит мой голос в смысле красноречия. Голос мой звучал прекрасно, просто очень даже прекрасно.
Кутырев вздрогнул, посмотрел на меня с ужасом, а в глазах его можно было прочитать: какое там - или "влюбился", или "попал в дурную компанию", или "его какая-то муха укусила", или "его инопланетяне подменили"!? Тут определенно всё сразу: и влюбился, и попал в дурную компанию, и муха укусила, и инопланетяне подменили!!! Подумав так, Кутырев бессильно и тихо спросил:
- А где все?
- Ты хочешь узнать, где все хлипаки? - переспросил я Кутырева и разозлился: - Бросил бы я всех хлипаков в речку к пираньям... во время отлива.
- Ну да, - сказал Кутырев, - тебе дай волю, ты только бы и делал, что стоял на берегу реки и бросал всех к пираньям, А когда всех перебросал, тогда бы что ещё стал делать?
Я, конечно, ответил самым презрительным на свете молчанием на такую ужасную картину, нарисованную словами Кутырева. Если бы я начал отвечать, пришлось бы рассекречивать многое - одно за другим. А я такое себе позволить не могу. Поэтому я обязан был выслушать слова Кутырева совершенно спокойно, не дрогнув ни единым сверхмускулом на своем сверхлице. Не дождавшись ответа, Кутырев тяжело вздохнул и оглянулся.
- А где все? - переспросил он меня устало, но настойчиво.
- Если здесь я, значит, здесь все, - сказал я. - А остальные, по-моему, в медпункте.
Кутырев глубоко вздохнул и, наверное, подумал, что ему тоже надо бы сходить в медпункт, но у него не хватило сил подняться со стула, поэтому он остался сидеть. И потом, у него было какое-то ко мне, как это я чувствовал, очень важное дело. Я с жалостью смотрел на Кутырева и думал: "Да, а ведь это только мой перигей, и даже не перигей, а, так сказать, самое его начало".
Кутырев, видимо, понял мой взгляд, поэтому он опять вздохнул и сказал:
- Укатали сивку...
Он даже не мог договорить до конца пословицу.
- Укатали сявку, - поправил я Кутырева.
Я прислушался к своему пульсу и к артериальному давлению, проверил аппетит - он у меня был сейчас просто волчий - и подумал: "Всё в норме, всё в абсолютной норме, самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова прекрасное!"
Затем я опять хотел погрузиться в изучение ораторского искусства и красноречия, но Кутырев опять отвлёк меня.
- Слушай, Иванов, - сказал он как-то тускло и без особых красочных прилагательных, которые он обычно любит употреблять. - Я, значит, и группа товарищей решили называть наш кинолюбительский кружок "Весёлый тир". Знаешь, вот есть фотоохота - это когда человек стреляет по животному миру не из ружья, а из фотоаппарата. Так вот мы тоже решили стрелять по живым мишеням, но из киноаппарата. Как ты на это посмотришь?
Я понимал, к чему клонит Кутырев, и прекрасно догадывался, что это они снова меня избрали мишенью для своей киноохоты. Я хотел сказать Кутыреву, по своим, мол, стреляете, но не сказал, только подумал, а сказал вот что:
- Значит, всю жизнь будешь последним делом заниматься, Кутырев?
- Почему последним? - удивился Кутырев.
- Да потому что, - объяснил я, - ты же знаешь, всякий юмор там, всякие басенки, побасенки, всякие шаржики-маржики, пасквили-масквили обычно помещают на последних страницах каких-нибудь там журналов и газет, а раз помещают на последней странице, то, значит, это дело-то последнее.
- Ну, так ведь ты-то, Иванов, ты вот как раз на четвёртых страницах и будешь работать в жизни, так что мы с тобой, в общем, одним делом будем заниматься, - ответил мне Кутырев.
- Значит, ты думаешь, что я работаю и буду работать на четвертую страницу? - спросил я Кутырева.
- А на какую же еще? - удивился Кутырев.
- А ты не уверен, что я работаю даже не на первую страницу, а на ту, которая перед первой? - спросил я снова Кутырева.
- Перед первой, - ответил Кутырев, - никаких страниц не бывает. Это только в научно-фантастических романах, может быть, бывает ещё какая-то страница перед первой. Но не в этом дело.
- Вот именно, говори дело, Кутырев! Что тебе от меня надо?
- Мы хотим на тебя киносатиру снять. - С этими словами Кутырев достал из портфеля несколько страниц, отпечатанных на машинке.
- Разрешение надо спросить, разрешение у товарища Иванова, понимаете ли, а потом уже шаржики-маржики свои делать, - отрубил я.
- Так я вот и говорю с тобой, вроде как бы спрашивая разрешения, - стал оправдываться Кутырев.
Я покосился на листки в руках Кутырева, вероятно это и была киносатира на меня, и строго сказал:
- И вообще неправильно формулируете свои мысли. Надо говорить не "мы хотим", а "нам пришла в голову глупая идея" или "мы с ребятами уже давно мучаемся дурью!".
Кутырев обдумал мою поправку и нехотя согласился.
- Ну хорошо, - сказал он, - нам пришла в голову глупая идея, и мы давно мучаемся дурью... снять на тебя киносатиру, то есть выстрелить по тебе из киноружья.
- А что это за киносатира? - спросил я строго.
- Да так, небольшой сюжет из твоей прошлой жизни и будущей под названием: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса".
- Покажи текст! - приказал я.
Кутырев с готовностью протянул мне листки бумаги.
Товарищи потомки, во избежание фальсификации всего что я прочитал, прилагаю к моим воспоминаниям текст, сочиненный Борисом Кутыревым, и затем продолжу свои воспоминания.
Звонок на перемену,
или Что было бы, если бы Юрия Иванова
назначили старостой класса
Фальшиво напевая "Когда я на почте служил ямщиком...", _Юрий Иванов_ подметает сцену перед занавесом. Вбегает _Миша Холин_.
[Миша.] Иванов, хватит тебе мести, первого урока не будет.
[Юрий.] А что будет?
[Миша.] Перевыборы старосты!
[Юрий.] Миша, мне у тебя прическа нравится... Может, мне сделать такую...
_Юрий_ и _Миша_ скрываются за занавесом. Из репродуктора, висящего на авансцене, доносится шум. Голос: "Предлагаю выбрать старостой класса Юрия Иванова. Он хорошо учится, дисциплина у него томе хорошая, скромный, деловитый, в общем, хороший парень.. Кто "за"? Прошу поднять руки!.. Единогласно! Принимай дела, Иванов! Поздравляем!.." Снова шум.
Занавес открывается.
[Миша.] Все свободны!
[Коля.] Кроме участников концерта. Уточним программу... и кое-что подрепетируем...
[Маша.] Я думаю, по поводу программы надо с Ивановым посоветоваться, он теперь староста - значит, это его тоже касается...
[Зоя.] Правильно!
[Коля.] Согласен. Юра Иванов, иди сюда!
[Юрий.] Я здесь. В чем дело?
[Коля.] Юра, сегодня вечером выступает наш кружок самодеятельности.
[Юрий.] Ну и что?
[Миша.] Каждый участник концерта составил программу, а какая из них лучше, мы не знаем, решили с тобой посоветоваться. Как ты думаешь, с чего лучше начать концерт? Маша предлагает с художественного чтения, а Зоя - с пения.
[Юрий.] Ребята, ну какой же я вам советчик? Концерт меня не касается...
[Коля.] Что значит - не касается? Ты староста. Руководитель. Вот и начинай. Тебя теперь всё касается. Так с чтения или с пения начинать?
[Юрий.] Ребята, консерватории я не кончал, в пении я ничего не понимаю. Мне медведь на ухо в детстве наступил, так что... И вообще... я простой ученик.
[Коля.] Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом...
[Юрий.] Ну какой стаж, ребята, у меня... Я староста-то всего пять минут...
[Серёжа.] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа!
[Маша.] А у нас, например, ни одной минуты.
[Серёжа.] Соображаешь?.. Поэтому тебя уже и уважают в классе, и уже ценят твое мнение.
[Юрий.] Ценят уже, говоришь?
[Серёжа.] Очень ценят.
[Юрий.] И меня всё касается?
[Миша.] Старосту всё и должно касаться.
[Коля.] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат.
[Юрий] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал... удачно... Со мной уже считаются. Моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Юрий.] Это верно, я умница.
[Лена.] У тебя есть вкус, Юрий.
[Юрий.] Что есть, то, кажется, есть... Кто хочет ещё что сказать?
[Коля.] У тебя верный глаз и лёгкая рука. Поэтому тебя в классе уже пять минут ценят!
[Юрий] (смотрит на часы). Пять минут и сорок секунд! Прошу выражаться поточнее.
[Миша.] Скажу больше, тебя, Юрий, уже в нашем классе любят! Да, да, любят и даже гордятся...
[Юрий.] Стой, стой! Повтори, как ты сказал. Меня... что?
[Коля.] Тебя любят.
[Юрий.] Мной... что?
[Коля.] Тобой гордятся!
[Юрий.] А почему?
[Миша.] А потому, что у тебя есть... это... Ну, как её...
[Юрий] (подсказывает). Ярко выраженная индивидуальность у меня есть. И я, как староста седьмого класса "А", что?
[Коля.] И ты... как староста, просто... это самое...
[Юрий] (подсказывает). Яв-ле-ние!
[Миша.] Точно... Явление...
[Юрий.] Я - личность!
[Коля.] Безусловно! Если бы ты не был личностью, разве бы тебя выбрали...
[Юрий.] Не возражаю...
[Коля.] Вот поэтому мы с товарищами и решили посоветоваться с тобой, то есть решили вместе программу концерта...
[Юрий.] Вместе, значит? Ну, ну, давайте, давайте, попробуйте вместе. Посмотрим, как это у вас получится... (Многозначительно расхаживает по сцене). Ну, говорите вместе. Что у вас там?
[Серёжа.] Здравствуй!.. Мы тебе уже двадцать минут растолковываем... Вот программы, мы не знаем, на какой остановиться...
[Юрий.] Попрошу с уважением, с уважением попрошу... Мы ещё на одной парте с тобой не сидели... так что на "вы" попрошу...
[Серёжа.] Пожалуйста... Юрий, но мы с тобой, то есть я с вами шесть лет сидел на одной парте...
[Юрий.] Сидел, а больше сидеть не будешь... Трифонов, Воробьёв!
[Голоса.] Здесь мы!
[Юрий.] Возьмите у завхоза пилу и... отпилите...
[Голоса.] Что отпилить?
[Юрий.] Часть моей парты от его.
[Голоса.] Да, но...
[Юрий.] Выполняйте!
_Трифонов_ и _Воробьёв_ убегают.
(Ставит стул на стол, влезает на стол, садится на стул) Вместе захотели! Никаких вместе, понятно? Я достаточно вырос на ваших глазах, чтобы решать самостоятельно все вопросы нашего класса. Как-никак незаурядное явление - староста, а не какой-нибудь там простой ученик... (Читает программы и рвёт их). Ерунда... Глупости... Примитив... Сейчас я вам составлю программу...
[Коля.] Хорошо, Юрий, составляй, но тогда разреши помочь тебе советом.
[Юрий.] А ты кто такой, чтобы мне советовать?
[Коля.] Я твой товарищ по седьмому классу "А".
[Юрий.] Правильно... Товарищ по седьмому "А", а не по советам! И вообще никаких советов! Понятно?.. Сами говорили, у меня вкус, у меня ум...
[Миша.] Я говорил: один ум хорошо...
[Юрий.] Хорошо?.. И хватит!
[Миша.] Ты не дослушал. Я говорил: один ум хорошо, а два...
[Юрий.] У кого это два? Не у тебя ли? Тоже мне мыслитель нашелся... Спиноза... И причёска мне у тебя не нравится. Что это за прическа?
[Миша.] Раньше она тебе нравилась.
[Юрий.] Раньше она могла мне нравиться, а теперь она может не нравиться и может нравиться, а может не нравиться, а может...
[Миша.] И вообще причёска тебя не касается.
[Юрий.] Минуточку. Сами говорили, что меня всё касается! Говорили?
[Миша.] Говорили, но...
[Юрий.] Никаких "но"... Кто хочет что сказать, пусть поднимет руку.
Все поднимают руки.
(Снисходительно.) Говори, Коля, говори...
[Коля.] Знаешь, это просто хамство. В конце концов, мы можем обойтись и без твоих советов. Ты староста класса, а не кружка самодеятельности, консерватории ты не кончал...
[Юрий.] Кто не кончал консерватории?.. Я не кончал консерватории?.. Ха-ха! Да вы знаете, что я окончил Московскую консерваторию?!
[Миша.] Это когда же ты её окончил?
[Юрий.] Когда я был вундеркиндом... От двух до пяти... по вокалу!
[Коля.] Слушай, Юрий, ты же говорил, что тебе медведь наступил на ухо в детстве.
[Юрий.] Мне медведь?.. Это я медведю наступил!.. На ухо! Понятно?
[Зоя.] Что с ним такое случилось?.. Неужели мы его так перехвалили?
[Маша.] А по-моему, это звонок.
[Зоя.] Какой звонок?
[Маша.] На первую перемену - видите, как человек переменился... с первого звонка. Выбрался старостой, и вот вам пожалуйста...
[Юрий] (пишет и бормочет). Ни один ваш номер у меня не пройдёт, а вот мои номера...
[Коля.] А вот твои номера у нас не пройдут! Ну-ка слезай! Десять минут, как староста, а насорил... Снимай его, ребята!.. А то он что-то очень оторвался от пола.
Мальчишки и девчонки снимают со стола стул, на котором сидит Юрий Иванов.
[Миша.] И совершил мягкую посадку в районе своего взлета! (Протягивает Иванову метлу.) Держи! Подметешь мусор, приходи в класс на свои перевыборы!
[Юрий] (тихо, вежливо). Ребята, а как же насчёт посоветоваться? Вы ведь как будто хотели со мной что-то обсудить... вместе, как говорится...
[Миша.] Спасибо, Юрий, нам кажется, что мы обойдемся без твоих советов.
[Коля.] Лет до ста расти нам без старосты, без такого, как ты...
[Юрий.] Значит, всё?
[Мальчишки и девчонки] (в один голос). Всё! (Скрываются за занавесом).
[Юрий] (задерживает Мишу). Хорошая у тебя прическа, я всё думаю: не сделать ли и мне?
[Коля.] Думай... Думай! Кстати, Иванов, поздравляю тебя с рекордом!
[Юрий.] С каким?
[Миша.] С всесоюзным!.. Ты был старостой класса всего девять минут и восемь секунд.
[Юрий] (смотрит на часы) Извините, десять минут и девять секунд... Поточнее надо считать...
[Миша.] Всё равно - рекорд! (Уходит.)
Оставшись один, _Юрий Иванов_ взмахивает щёткой и метёт пол, фальшиво напевая: "Когда я на почте служил ямщиком..."
Пока я окидывал взглядом сочинение, которое вы только что прочитали, Кутырев, по-видимому во избежание неприятностей, оказался у самых дверей.
- Кто меня будет играть?.. - спросил я грозно.
- Маслов... - заикаясь, ответил Кутырев.
- Не пойдет! - отрезал я.
- Но лучше его тебя никто не сыграет.
- Есть, которые сыграют и получше, - ответил я загадочно и задумчиво покачал головой.
- Это, к примеру, кто же? - удивился Кутырев.
- К примеру... это я! Я смогу сыграть самого себя лучше всякого Маслова...
ВОСПОМИНАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
К директору! Срочно!
Кутырева так удивило мое предложение, что он долго молча просто стоял и просто не варил тому, ч. о я сказал, и только когда я ещё раз подтвердил своё желание, он сказал изумленно:
- Слушай, Иванов, а ты можешь сам себе разрешить сняться в фильме, где ты будешь играть самого себя? - спросил меня Кутырев.
- Почему это не разрешу, себе я разрешу, а другим никогда. Только я сам себе и могу разрешить, а больше мне никто не сможет разрешить, - подтвердил я.
- Тогда вот тебе роль. Выучи.
Я взял из рук Кутырева текст киносценария. Какого киносценария?! Между нами говоря, это была чистая фальшивка, не похожая ни на мою прошлую жизнь, ни на будущую. Но меня во всём этом заинтересовало вот что: во-первых, отсняв сам себя, я могу потом отснять с помощью Кутырева и сцену с отцом, которую я грозился ему заснять на пленку; во-вторых, мне было интересно, как говорился, сравнить две мои жизни, одну - мою истинную жизнь, которой я жил, и вторую - жизнь, которая представлялась моим соотечественникам. А текст?.. Что ж текст... Текст со временем можно переделать, я имею в виду дикторский текст. Об этом я и поведал всё ещё ошалело глядевшему на меня Кутыреву.
- Текст, конечно, нужно будет изменить, - сказал я.
- Как изменить? - забеспокоился Кутырев.
- Нет, не сейчас, - успокоил я его, - а со временем... Пойми же, из всего, что ты накорябал, только два слова имеют ко мне, и то очень отдаленное, отношенье!
- Какие два слова? - обиделся Кутырев. - Почему только два? Здесь к тебе имеют отношение все слова! Я не корябал, а написал их в минуту вдохновения... И ведёшь ты себя так вот нахально, и поёшь фальшиво. И с уроков пения сбегаешь...
- А почему я вообще-то не занимаюсь пением, вы об этом не задумывались? И если пробовал петь на уроках пения и пел фальшиво, то почему? Вы об этом не получали? - спросил я Кутырева.
- Ну потому, что тебе в детстве, наверное, медведь на ухо наступил, - предположил Кутырев.
- Мне медведь? На ухо? - переспросил я грозно. И пошёл на характер. - Мне медведь?! Это я однажды шёл по тайге и наступил медведю на ухо!
- Это на тебя похоже, - смирился Кутырев.
- Но вообще - это же не снайперский выстрел из этого, как его, из... киноружья, что ли? Разве ты, Кутырев, сам не видишь?
- Мы, к сожалению, о тебе ничего не знаем, - стал оправдываться Кутырев. - Где ты учился, как ты учился?.. Но не всегда же ты был таким гигантским нахалюгой и хвастливым всезнайкой, каким ты выглядишь сейчас. Сейчас, правда, у нас создана комиссия по расследованию твоего, я не хочу сказать темного, я хочу сказать твоего неясного прошлого.
- Ах, значит, уже и комиссию создали?! - восхитился я громко, но в это время раздался звонок.
Кутырев поднялся и сказал:
- Пошли на урок, а завтра отснимем. - И он устало поплелся к двери, столкнувшись на пороге с Ниной Кисиной.
- Иванов, где Иванов? Ты здесь, Иванов? Ах, ты здесь, Иванов! Тебя срочно вызывают к директору школы! Срочно! - выпалила Кисина.
ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Сеанс гипноза
...Когда я вышел на разведку в столовую, мама сидела перед зеркалом и что-то делала со своим лицом. Тогда я вошёл в папину комнату. Он сидел в кресле и читает книгу. Я подошёл к нему и заглянул через плечо, чтобы посмотреть, что он читает. Это была какая-то медицинская книга. Про какой-то скачущий тип темперамента у нервного подростка. Я присел и прочитал на обложке: "Нервные болезни". Так, значит, отец действительно решил докопаться до какой-то болезни в моем организме. Это у меня-то! Ну ладно! Я на пресс-конференции тогда им всё припомню. Всё расскажу всем.
- Я надеюсь, ты по своему расписанию сегодня побудешь дома? спросил меня отец. - С минуты на минуту к нам должны прийти дядя Петя и... остальные, - добавил отец каким-то неуверенным голосом.
- Сегодня вечер школьной самодеятельности, - сказал я, необходимо мое присутствие.
- Это что-то новое, - сказал отец. - Юрий Иванов на вечере самодеятельности.
Что-то новое в этом было, и с отцом действительно нельзя не согласиться. Ни на какой вечер самодеятельности никакого свободного времени я, конечно, не имел, но на афишу, висевшую в школе и призывно извещавшую о генеральной репетиции, я обратил внимание, главное на три слова: "Слепой космический полёт, клоунада". "Это ещё что за "слепой", и что это ещё за "полёт", да ещё "космический", и что это ещё за "клоунада"?" - размышлял я, недовольно хмуря и без того своё хмурое лицо.
"Посмотрим, посмотрим, - подумал я тогда у афиши, - над чем и над кем это и, главное, кто это вздумал посмеяться?! Там клоунады. Здесь консилиум, а по расписанию у меня ещё столько нагрузок. Время! Где взять ещё бы сутки? Да какие там сутки, как прибавить к этим суткам ещё бы часов двенадцать-тринадцать? Да какие уж там двенадцать-тринадцать, хоть бы часов пять-шесть", - думал я, возлагая бесстрашно свой дневник на стол перед глазами отца.
"Выход только один, - продолжал я думать, - надо спать в то время, когда не спишь, и не спать, когда спишь. Не может быть, чтобы природа не запатентовала такое изобретение у животных, или у птиц, или у насекомых. Человек должен это обнаружить, разгадать и взять себе на вооружение..."
Между прочим, отец всё ещё не прикасался к дневнику. Я пододвинул его к отцу поближе. Отец вздрогнул, весь как-то съежился и даже, по-моему, отодвинулся от дневника вместе со стулом, на котором сидел. Отец по отношению к дневнику вел себя, в общем-то, правильно. Дело в том, что меня вызывали к директору школы в этот исторический для меня и для всех день два раза: перед уроком и второй раз прямо с первого урока, когда выяснилось, что тот аттракцион, который я устроил классу в Парке культуры и отдыха, не прошел для них даром и для меня тоже. Почти весь класс не явился на уроки. О том и было записано в моем дневнике рукой директора: "Заманил весь класс и укатал всех на аттракционах до такого состояния, что почти никто не явился на занятия!" Хорошенькое "почти никто"! Я же пришел в школу как ни в чем не бывало...
Я постоял немного возле отца и вернулся к себе в комнату, чтобы прорепетировать свою роль в кинофильме, который собирался снимать Борис Кутырев: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили, старостой класса". Я надел на плечи специальное приспособление, с помощью которого можно читать книги, расхаживая по комнате на руках. Надев наплечный пюпитр, я закрепил на нем роль. Расхаживая на руках по комнате, я стал произносить на все лады:
- Значит, мне говорит [Коля]: "Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом".
[Я.] Ну, какой стаж, ребята, у меня? Я и староста-то всего пять минут.
[Серёжа.] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа! Поэтому тебя уже уважают в классе и ценят уже твое мнение.
[Я.] Ценят уже, говоришь?
[Серёжа.] Очень ценят.
[Я.] Меня всё касается?
[Миша.] Старосту всё и должно касаться.
[Коля.] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
В комнату вошел отец, вероятно привлечённый звуками моего голоса. Продолжая расхаживать на руках по комнате, я говорил вслух:
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
- Что ты делаешь? - вмешался в мою репетицию отец, с осторожностью приближаясь ко мне.
- Что делаю? Учу роль, - объяснил я, отходя от отца на руках дальше.
- Какую роль? - спросил меня отец.
- У нас в классе снимают про меня фильм, - снова объяснил я.
- Фильм про моего сына?! - переспросил сам себя отец. - Это интересно. Покажи-ка мне свою роль.
Я подошёл к отцу на руках и, сделав стойку на левой руке, другой протянул ему сценарий. Отец вслух прочитал название сценария и сказал:
- Действительно, что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса?..
Он взял в руки сценарий и стал читать с интересом и, я бы сказал, с большим любопытством.
- Ты видишь, - обратился отец как бы к себе самому, - на него снимают сатиры, и он же снимается в главной роли. Играет самого себя. Непостижимо!.. - С этими словами он вышел из комнаты.
А я встал на ноги и сказал:
- Всё будет по-моему лет через двадцать пять. Неужели нельзя немного потерпеть?
- Но я не проживу двадцать пять лет, - сказал отец из столовой, - если и дальше в доме всё будет происходить так, как происходит сейчас.
Это было уже сентиментально, а я не имел права реагировать на сентиментальность. В это время в прихожей раздался шум.
"Кто-то из дядей приехал", - подумал я и вышел на балкон, так как у меня по расписанию был отдых.
На соседнем балконе в шезлонге сидел Колесников и что-то быстро-быстро писал в толстой общей тетради. Я кашлянул, чтобы Колесников не подумал, что я подсматриваю, а не просто так смотрю вокруг. Колесников-Вертишейкин сразу же оторвался от своей писанины и расплылся в улыбке, я бы сказал, не совсем умной.
- Вот, - сказал он, - заканчиваю воспоминание о тебе.
С этими словами он достал из стоявшего на балконе шкафчика ещё одну общую тетрадь. Я ещё тогда сразу подумал: "Не много ли этот Колесников навспоминал об эпизоде аттракционов, который был маленьким штришком в моей жизни, а у него уже две общие тетради?!" Но ничего похожего не сказал. Мне было интересно, как всё выглядело со стороны.
Дело в том, что мне как представителю земной цивилизации придётся представлять её на встрече с инопланетянами, а для общения с ними мне, конечно, необходимо овладеть достаточно сильным и могучим красноречием. Соотечественников я, конечно, могу и без всякого красноречия поразить первыми же попавшимися словами, но одно дело - соотечественники, а другое дело - инопланетяне! К инопланетянам потребуется, думаю, более научный подход.
Из прочитанного я понял, что ораторское искусство держится на философии, логике, психологии, этике, языкознании... Мысли мои прервал вошедший в зал Борис Кутырев. Я посмотрел на него и подумал: на чём держится красноречие, я знаю, но вот на чём держится Борис Кутырев, не могу понять. В парке Кутырев не выдержал и сошёл с круга уже, кажется, на третьем или четвертом аттракционе, и сейчас у него было бледно-зелёное лицо, впалые щеки и какие-то блуждающие глаза. Он посмотрел на мою книгу, опустился без сил на стул и спросил:
- Ещё читать можешь?
- Могу, - сказал я.
- И на уроках сидеть будешь?
- Буду, - сказал я.
Кутырев пожал плечами и сказал:
- Ну, Иванов, видал я закоренелых развлеченцев, видал и закалённых аттракционистов, но такого, как ты, встречаю в первый раз... - Затем он взглянул на книги, которые я читал, и вздрогнул. Сверху лежала книга "Судебные речи".
- Товарищи судьи! Я приступаю к обвинительной речи на данном судебном процессе с полным сознанием его огромного значения! - громко крикнул я на весь зал. Я крикнул для того, чтобы проверить, как звучит мой голос в смысле красноречия. Голос мой звучал прекрасно, просто очень даже прекрасно.
Кутырев вздрогнул, посмотрел на меня с ужасом, а в глазах его можно было прочитать: какое там - или "влюбился", или "попал в дурную компанию", или "его какая-то муха укусила", или "его инопланетяне подменили"!? Тут определенно всё сразу: и влюбился, и попал в дурную компанию, и муха укусила, и инопланетяне подменили!!! Подумав так, Кутырев бессильно и тихо спросил:
- А где все?
- Ты хочешь узнать, где все хлипаки? - переспросил я Кутырева и разозлился: - Бросил бы я всех хлипаков в речку к пираньям... во время отлива.
- Ну да, - сказал Кутырев, - тебе дай волю, ты только бы и делал, что стоял на берегу реки и бросал всех к пираньям, А когда всех перебросал, тогда бы что ещё стал делать?
Я, конечно, ответил самым презрительным на свете молчанием на такую ужасную картину, нарисованную словами Кутырева. Если бы я начал отвечать, пришлось бы рассекречивать многое - одно за другим. А я такое себе позволить не могу. Поэтому я обязан был выслушать слова Кутырева совершенно спокойно, не дрогнув ни единым сверхмускулом на своем сверхлице. Не дождавшись ответа, Кутырев тяжело вздохнул и оглянулся.
- А где все? - переспросил он меня устало, но настойчиво.
- Если здесь я, значит, здесь все, - сказал я. - А остальные, по-моему, в медпункте.
Кутырев глубоко вздохнул и, наверное, подумал, что ему тоже надо бы сходить в медпункт, но у него не хватило сил подняться со стула, поэтому он остался сидеть. И потом, у него было какое-то ко мне, как это я чувствовал, очень важное дело. Я с жалостью смотрел на Кутырева и думал: "Да, а ведь это только мой перигей, и даже не перигей, а, так сказать, самое его начало".
Кутырев, видимо, понял мой взгляд, поэтому он опять вздохнул и сказал:
- Укатали сивку...
Он даже не мог договорить до конца пословицу.
- Укатали сявку, - поправил я Кутырева.
Я прислушался к своему пульсу и к артериальному давлению, проверил аппетит - он у меня был сейчас просто волчий - и подумал: "Всё в норме, всё в абсолютной норме, самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова прекрасное!"
Затем я опять хотел погрузиться в изучение ораторского искусства и красноречия, но Кутырев опять отвлёк меня.
- Слушай, Иванов, - сказал он как-то тускло и без особых красочных прилагательных, которые он обычно любит употреблять. - Я, значит, и группа товарищей решили называть наш кинолюбительский кружок "Весёлый тир". Знаешь, вот есть фотоохота - это когда человек стреляет по животному миру не из ружья, а из фотоаппарата. Так вот мы тоже решили стрелять по живым мишеням, но из киноаппарата. Как ты на это посмотришь?
Я понимал, к чему клонит Кутырев, и прекрасно догадывался, что это они снова меня избрали мишенью для своей киноохоты. Я хотел сказать Кутыреву, по своим, мол, стреляете, но не сказал, только подумал, а сказал вот что:
- Значит, всю жизнь будешь последним делом заниматься, Кутырев?
- Почему последним? - удивился Кутырев.
- Да потому что, - объяснил я, - ты же знаешь, всякий юмор там, всякие басенки, побасенки, всякие шаржики-маржики, пасквили-масквили обычно помещают на последних страницах каких-нибудь там журналов и газет, а раз помещают на последней странице, то, значит, это дело-то последнее.
- Ну, так ведь ты-то, Иванов, ты вот как раз на четвёртых страницах и будешь работать в жизни, так что мы с тобой, в общем, одним делом будем заниматься, - ответил мне Кутырев.
- Значит, ты думаешь, что я работаю и буду работать на четвертую страницу? - спросил я Кутырева.
- А на какую же еще? - удивился Кутырев.
- А ты не уверен, что я работаю даже не на первую страницу, а на ту, которая перед первой? - спросил я снова Кутырева.
- Перед первой, - ответил Кутырев, - никаких страниц не бывает. Это только в научно-фантастических романах, может быть, бывает ещё какая-то страница перед первой. Но не в этом дело.
- Вот именно, говори дело, Кутырев! Что тебе от меня надо?
- Мы хотим на тебя киносатиру снять. - С этими словами Кутырев достал из портфеля несколько страниц, отпечатанных на машинке.
- Разрешение надо спросить, разрешение у товарища Иванова, понимаете ли, а потом уже шаржики-маржики свои делать, - отрубил я.
- Так я вот и говорю с тобой, вроде как бы спрашивая разрешения, - стал оправдываться Кутырев.
Я покосился на листки в руках Кутырева, вероятно это и была киносатира на меня, и строго сказал:
- И вообще неправильно формулируете свои мысли. Надо говорить не "мы хотим", а "нам пришла в голову глупая идея" или "мы с ребятами уже давно мучаемся дурью!".
Кутырев обдумал мою поправку и нехотя согласился.
- Ну хорошо, - сказал он, - нам пришла в голову глупая идея, и мы давно мучаемся дурью... снять на тебя киносатиру, то есть выстрелить по тебе из киноружья.
- А что это за киносатира? - спросил я строго.
- Да так, небольшой сюжет из твоей прошлой жизни и будущей под названием: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса".
- Покажи текст! - приказал я.
Кутырев с готовностью протянул мне листки бумаги.
Товарищи потомки, во избежание фальсификации всего что я прочитал, прилагаю к моим воспоминаниям текст, сочиненный Борисом Кутыревым, и затем продолжу свои воспоминания.
Звонок на перемену,
или Что было бы, если бы Юрия Иванова
назначили старостой класса
Фальшиво напевая "Когда я на почте служил ямщиком...", _Юрий Иванов_ подметает сцену перед занавесом. Вбегает _Миша Холин_.
[Миша.] Иванов, хватит тебе мести, первого урока не будет.
[Юрий.] А что будет?
[Миша.] Перевыборы старосты!
[Юрий.] Миша, мне у тебя прическа нравится... Может, мне сделать такую...
_Юрий_ и _Миша_ скрываются за занавесом. Из репродуктора, висящего на авансцене, доносится шум. Голос: "Предлагаю выбрать старостой класса Юрия Иванова. Он хорошо учится, дисциплина у него томе хорошая, скромный, деловитый, в общем, хороший парень.. Кто "за"? Прошу поднять руки!.. Единогласно! Принимай дела, Иванов! Поздравляем!.." Снова шум.
Занавес открывается.
[Миша.] Все свободны!
[Коля.] Кроме участников концерта. Уточним программу... и кое-что подрепетируем...
[Маша.] Я думаю, по поводу программы надо с Ивановым посоветоваться, он теперь староста - значит, это его тоже касается...
[Зоя.] Правильно!
[Коля.] Согласен. Юра Иванов, иди сюда!
[Юрий.] Я здесь. В чем дело?
[Коля.] Юра, сегодня вечером выступает наш кружок самодеятельности.
[Юрий.] Ну и что?
[Миша.] Каждый участник концерта составил программу, а какая из них лучше, мы не знаем, решили с тобой посоветоваться. Как ты думаешь, с чего лучше начать концерт? Маша предлагает с художественного чтения, а Зоя - с пения.
[Юрий.] Ребята, ну какой же я вам советчик? Концерт меня не касается...
[Коля.] Что значит - не касается? Ты староста. Руководитель. Вот и начинай. Тебя теперь всё касается. Так с чтения или с пения начинать?
[Юрий.] Ребята, консерватории я не кончал, в пении я ничего не понимаю. Мне медведь на ухо в детстве наступил, так что... И вообще... я простой ученик.
[Коля.] Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом...
[Юрий.] Ну какой стаж, ребята, у меня... Я староста-то всего пять минут...
[Серёжа.] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа!
[Маша.] А у нас, например, ни одной минуты.
[Серёжа.] Соображаешь?.. Поэтому тебя уже и уважают в классе, и уже ценят твое мнение.
[Юрий.] Ценят уже, говоришь?
[Серёжа.] Очень ценят.
[Юрий.] И меня всё касается?
[Миша.] Старосту всё и должно касаться.
[Коля.] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат.
[Юрий] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал... удачно... Со мной уже считаются. Моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Юрий.] Это верно, я умница.
[Лена.] У тебя есть вкус, Юрий.
[Юрий.] Что есть, то, кажется, есть... Кто хочет ещё что сказать?
[Коля.] У тебя верный глаз и лёгкая рука. Поэтому тебя в классе уже пять минут ценят!
[Юрий] (смотрит на часы). Пять минут и сорок секунд! Прошу выражаться поточнее.
[Миша.] Скажу больше, тебя, Юрий, уже в нашем классе любят! Да, да, любят и даже гордятся...
[Юрий.] Стой, стой! Повтори, как ты сказал. Меня... что?
[Коля.] Тебя любят.
[Юрий.] Мной... что?
[Коля.] Тобой гордятся!
[Юрий.] А почему?
[Миша.] А потому, что у тебя есть... это... Ну, как её...
[Юрий] (подсказывает). Ярко выраженная индивидуальность у меня есть. И я, как староста седьмого класса "А", что?
[Коля.] И ты... как староста, просто... это самое...
[Юрий] (подсказывает). Яв-ле-ние!
[Миша.] Точно... Явление...
[Юрий.] Я - личность!
[Коля.] Безусловно! Если бы ты не был личностью, разве бы тебя выбрали...
[Юрий.] Не возражаю...
[Коля.] Вот поэтому мы с товарищами и решили посоветоваться с тобой, то есть решили вместе программу концерта...
[Юрий.] Вместе, значит? Ну, ну, давайте, давайте, попробуйте вместе. Посмотрим, как это у вас получится... (Многозначительно расхаживает по сцене). Ну, говорите вместе. Что у вас там?
[Серёжа.] Здравствуй!.. Мы тебе уже двадцать минут растолковываем... Вот программы, мы не знаем, на какой остановиться...
[Юрий.] Попрошу с уважением, с уважением попрошу... Мы ещё на одной парте с тобой не сидели... так что на "вы" попрошу...
[Серёжа.] Пожалуйста... Юрий, но мы с тобой, то есть я с вами шесть лет сидел на одной парте...
[Юрий.] Сидел, а больше сидеть не будешь... Трифонов, Воробьёв!
[Голоса.] Здесь мы!
[Юрий.] Возьмите у завхоза пилу и... отпилите...
[Голоса.] Что отпилить?
[Юрий.] Часть моей парты от его.
[Голоса.] Да, но...
[Юрий.] Выполняйте!
_Трифонов_ и _Воробьёв_ убегают.
(Ставит стул на стол, влезает на стол, садится на стул) Вместе захотели! Никаких вместе, понятно? Я достаточно вырос на ваших глазах, чтобы решать самостоятельно все вопросы нашего класса. Как-никак незаурядное явление - староста, а не какой-нибудь там простой ученик... (Читает программы и рвёт их). Ерунда... Глупости... Примитив... Сейчас я вам составлю программу...
[Коля.] Хорошо, Юрий, составляй, но тогда разреши помочь тебе советом.
[Юрий.] А ты кто такой, чтобы мне советовать?
[Коля.] Я твой товарищ по седьмому классу "А".
[Юрий.] Правильно... Товарищ по седьмому "А", а не по советам! И вообще никаких советов! Понятно?.. Сами говорили, у меня вкус, у меня ум...
[Миша.] Я говорил: один ум хорошо...
[Юрий.] Хорошо?.. И хватит!
[Миша.] Ты не дослушал. Я говорил: один ум хорошо, а два...
[Юрий.] У кого это два? Не у тебя ли? Тоже мне мыслитель нашелся... Спиноза... И причёска мне у тебя не нравится. Что это за прическа?
[Миша.] Раньше она тебе нравилась.
[Юрий.] Раньше она могла мне нравиться, а теперь она может не нравиться и может нравиться, а может не нравиться, а может...
[Миша.] И вообще причёска тебя не касается.
[Юрий.] Минуточку. Сами говорили, что меня всё касается! Говорили?
[Миша.] Говорили, но...
[Юрий.] Никаких "но"... Кто хочет что сказать, пусть поднимет руку.
Все поднимают руки.
(Снисходительно.) Говори, Коля, говори...
[Коля.] Знаешь, это просто хамство. В конце концов, мы можем обойтись и без твоих советов. Ты староста класса, а не кружка самодеятельности, консерватории ты не кончал...
[Юрий.] Кто не кончал консерватории?.. Я не кончал консерватории?.. Ха-ха! Да вы знаете, что я окончил Московскую консерваторию?!
[Миша.] Это когда же ты её окончил?
[Юрий.] Когда я был вундеркиндом... От двух до пяти... по вокалу!
[Коля.] Слушай, Юрий, ты же говорил, что тебе медведь наступил на ухо в детстве.
[Юрий.] Мне медведь?.. Это я медведю наступил!.. На ухо! Понятно?
[Зоя.] Что с ним такое случилось?.. Неужели мы его так перехвалили?
[Маша.] А по-моему, это звонок.
[Зоя.] Какой звонок?
[Маша.] На первую перемену - видите, как человек переменился... с первого звонка. Выбрался старостой, и вот вам пожалуйста...
[Юрий] (пишет и бормочет). Ни один ваш номер у меня не пройдёт, а вот мои номера...
[Коля.] А вот твои номера у нас не пройдут! Ну-ка слезай! Десять минут, как староста, а насорил... Снимай его, ребята!.. А то он что-то очень оторвался от пола.
Мальчишки и девчонки снимают со стола стул, на котором сидит Юрий Иванов.
[Миша.] И совершил мягкую посадку в районе своего взлета! (Протягивает Иванову метлу.) Держи! Подметешь мусор, приходи в класс на свои перевыборы!
[Юрий] (тихо, вежливо). Ребята, а как же насчёт посоветоваться? Вы ведь как будто хотели со мной что-то обсудить... вместе, как говорится...
[Миша.] Спасибо, Юрий, нам кажется, что мы обойдемся без твоих советов.
[Коля.] Лет до ста расти нам без старосты, без такого, как ты...
[Юрий.] Значит, всё?
[Мальчишки и девчонки] (в один голос). Всё! (Скрываются за занавесом).
[Юрий] (задерживает Мишу). Хорошая у тебя прическа, я всё думаю: не сделать ли и мне?
[Коля.] Думай... Думай! Кстати, Иванов, поздравляю тебя с рекордом!
[Юрий.] С каким?
[Миша.] С всесоюзным!.. Ты был старостой класса всего девять минут и восемь секунд.
[Юрий] (смотрит на часы) Извините, десять минут и девять секунд... Поточнее надо считать...
[Миша.] Всё равно - рекорд! (Уходит.)
Оставшись один, _Юрий Иванов_ взмахивает щёткой и метёт пол, фальшиво напевая: "Когда я на почте служил ямщиком..."
Пока я окидывал взглядом сочинение, которое вы только что прочитали, Кутырев, по-видимому во избежание неприятностей, оказался у самых дверей.
- Кто меня будет играть?.. - спросил я грозно.
- Маслов... - заикаясь, ответил Кутырев.
- Не пойдет! - отрезал я.
- Но лучше его тебя никто не сыграет.
- Есть, которые сыграют и получше, - ответил я загадочно и задумчиво покачал головой.
- Это, к примеру, кто же? - удивился Кутырев.
- К примеру... это я! Я смогу сыграть самого себя лучше всякого Маслова...
ВОСПОМИНАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
К директору! Срочно!
Кутырева так удивило мое предложение, что он долго молча просто стоял и просто не варил тому, ч. о я сказал, и только когда я ещё раз подтвердил своё желание, он сказал изумленно:
- Слушай, Иванов, а ты можешь сам себе разрешить сняться в фильме, где ты будешь играть самого себя? - спросил меня Кутырев.
- Почему это не разрешу, себе я разрешу, а другим никогда. Только я сам себе и могу разрешить, а больше мне никто не сможет разрешить, - подтвердил я.
- Тогда вот тебе роль. Выучи.
Я взял из рук Кутырева текст киносценария. Какого киносценария?! Между нами говоря, это была чистая фальшивка, не похожая ни на мою прошлую жизнь, ни на будущую. Но меня во всём этом заинтересовало вот что: во-первых, отсняв сам себя, я могу потом отснять с помощью Кутырева и сцену с отцом, которую я грозился ему заснять на пленку; во-вторых, мне было интересно, как говорился, сравнить две мои жизни, одну - мою истинную жизнь, которой я жил, и вторую - жизнь, которая представлялась моим соотечественникам. А текст?.. Что ж текст... Текст со временем можно переделать, я имею в виду дикторский текст. Об этом я и поведал всё ещё ошалело глядевшему на меня Кутыреву.
- Текст, конечно, нужно будет изменить, - сказал я.
- Как изменить? - забеспокоился Кутырев.
- Нет, не сейчас, - успокоил я его, - а со временем... Пойми же, из всего, что ты накорябал, только два слова имеют ко мне, и то очень отдаленное, отношенье!
- Какие два слова? - обиделся Кутырев. - Почему только два? Здесь к тебе имеют отношение все слова! Я не корябал, а написал их в минуту вдохновения... И ведёшь ты себя так вот нахально, и поёшь фальшиво. И с уроков пения сбегаешь...
- А почему я вообще-то не занимаюсь пением, вы об этом не задумывались? И если пробовал петь на уроках пения и пел фальшиво, то почему? Вы об этом не получали? - спросил я Кутырева.
- Ну потому, что тебе в детстве, наверное, медведь на ухо наступил, - предположил Кутырев.
- Мне медведь? На ухо? - переспросил я грозно. И пошёл на характер. - Мне медведь?! Это я однажды шёл по тайге и наступил медведю на ухо!
- Это на тебя похоже, - смирился Кутырев.
- Но вообще - это же не снайперский выстрел из этого, как его, из... киноружья, что ли? Разве ты, Кутырев, сам не видишь?
- Мы, к сожалению, о тебе ничего не знаем, - стал оправдываться Кутырев. - Где ты учился, как ты учился?.. Но не всегда же ты был таким гигантским нахалюгой и хвастливым всезнайкой, каким ты выглядишь сейчас. Сейчас, правда, у нас создана комиссия по расследованию твоего, я не хочу сказать темного, я хочу сказать твоего неясного прошлого.
- Ах, значит, уже и комиссию создали?! - восхитился я громко, но в это время раздался звонок.
Кутырев поднялся и сказал:
- Пошли на урок, а завтра отснимем. - И он устало поплелся к двери, столкнувшись на пороге с Ниной Кисиной.
- Иванов, где Иванов? Ты здесь, Иванов? Ах, ты здесь, Иванов! Тебя срочно вызывают к директору школы! Срочно! - выпалила Кисина.
ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Сеанс гипноза
...Когда я вышел на разведку в столовую, мама сидела перед зеркалом и что-то делала со своим лицом. Тогда я вошёл в папину комнату. Он сидел в кресле и читает книгу. Я подошёл к нему и заглянул через плечо, чтобы посмотреть, что он читает. Это была какая-то медицинская книга. Про какой-то скачущий тип темперамента у нервного подростка. Я присел и прочитал на обложке: "Нервные болезни". Так, значит, отец действительно решил докопаться до какой-то болезни в моем организме. Это у меня-то! Ну ладно! Я на пресс-конференции тогда им всё припомню. Всё расскажу всем.
- Я надеюсь, ты по своему расписанию сегодня побудешь дома? спросил меня отец. - С минуты на минуту к нам должны прийти дядя Петя и... остальные, - добавил отец каким-то неуверенным голосом.
- Сегодня вечер школьной самодеятельности, - сказал я, необходимо мое присутствие.
- Это что-то новое, - сказал отец. - Юрий Иванов на вечере самодеятельности.
Что-то новое в этом было, и с отцом действительно нельзя не согласиться. Ни на какой вечер самодеятельности никакого свободного времени я, конечно, не имел, но на афишу, висевшую в школе и призывно извещавшую о генеральной репетиции, я обратил внимание, главное на три слова: "Слепой космический полёт, клоунада". "Это ещё что за "слепой", и что это ещё за "полёт", да ещё "космический", и что это ещё за "клоунада"?" - размышлял я, недовольно хмуря и без того своё хмурое лицо.
"Посмотрим, посмотрим, - подумал я тогда у афиши, - над чем и над кем это и, главное, кто это вздумал посмеяться?! Там клоунады. Здесь консилиум, а по расписанию у меня ещё столько нагрузок. Время! Где взять ещё бы сутки? Да какие там сутки, как прибавить к этим суткам ещё бы часов двенадцать-тринадцать? Да какие уж там двенадцать-тринадцать, хоть бы часов пять-шесть", - думал я, возлагая бесстрашно свой дневник на стол перед глазами отца.
"Выход только один, - продолжал я думать, - надо спать в то время, когда не спишь, и не спать, когда спишь. Не может быть, чтобы природа не запатентовала такое изобретение у животных, или у птиц, или у насекомых. Человек должен это обнаружить, разгадать и взять себе на вооружение..."
Между прочим, отец всё ещё не прикасался к дневнику. Я пододвинул его к отцу поближе. Отец вздрогнул, весь как-то съежился и даже, по-моему, отодвинулся от дневника вместе со стулом, на котором сидел. Отец по отношению к дневнику вел себя, в общем-то, правильно. Дело в том, что меня вызывали к директору школы в этот исторический для меня и для всех день два раза: перед уроком и второй раз прямо с первого урока, когда выяснилось, что тот аттракцион, который я устроил классу в Парке культуры и отдыха, не прошел для них даром и для меня тоже. Почти весь класс не явился на уроки. О том и было записано в моем дневнике рукой директора: "Заманил весь класс и укатал всех на аттракционах до такого состояния, что почти никто не явился на занятия!" Хорошенькое "почти никто"! Я же пришел в школу как ни в чем не бывало...
Я постоял немного возле отца и вернулся к себе в комнату, чтобы прорепетировать свою роль в кинофильме, который собирался снимать Борис Кутырев: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили, старостой класса". Я надел на плечи специальное приспособление, с помощью которого можно читать книги, расхаживая по комнате на руках. Надев наплечный пюпитр, я закрепил на нем роль. Расхаживая на руках по комнате, я стал произносить на все лады:
- Значит, мне говорит [Коля]: "Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом".
[Я.] Ну, какой стаж, ребята, у меня? Я и староста-то всего пять минут.
[Серёжа.] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа! Поэтому тебя уже уважают в классе и ценят уже твое мнение.
[Я.] Ценят уже, говоришь?
[Серёжа.] Очень ценят.
[Я.] Меня всё касается?
[Миша.] Старосту всё и должно касаться.
[Коля.] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
В комнату вошел отец, вероятно привлечённый звуками моего голоса. Продолжая расхаживать на руках по комнате, я говорил вслух:
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим.] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница...
- Что ты делаешь? - вмешался в мою репетицию отец, с осторожностью приближаясь ко мне.
- Что делаю? Учу роль, - объяснил я, отходя от отца на руках дальше.
- Какую роль? - спросил меня отец.
- У нас в классе снимают про меня фильм, - снова объяснил я.
- Фильм про моего сына?! - переспросил сам себя отец. - Это интересно. Покажи-ка мне свою роль.
Я подошёл к отцу на руках и, сделав стойку на левой руке, другой протянул ему сценарий. Отец вслух прочитал название сценария и сказал:
- Действительно, что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса?..
Он взял в руки сценарий и стал читать с интересом и, я бы сказал, с большим любопытством.
- Ты видишь, - обратился отец как бы к себе самому, - на него снимают сатиры, и он же снимается в главной роли. Играет самого себя. Непостижимо!.. - С этими словами он вышел из комнаты.
А я встал на ноги и сказал:
- Всё будет по-моему лет через двадцать пять. Неужели нельзя немного потерпеть?
- Но я не проживу двадцать пять лет, - сказал отец из столовой, - если и дальше в доме всё будет происходить так, как происходит сейчас.
Это было уже сентиментально, а я не имел права реагировать на сентиментальность. В это время в прихожей раздался шум.
"Кто-то из дядей приехал", - подумал я и вышел на балкон, так как у меня по расписанию был отдых.
На соседнем балконе в шезлонге сидел Колесников и что-то быстро-быстро писал в толстой общей тетради. Я кашлянул, чтобы Колесников не подумал, что я подсматриваю, а не просто так смотрю вокруг. Колесников-Вертишейкин сразу же оторвался от своей писанины и расплылся в улыбке, я бы сказал, не совсем умной.
- Вот, - сказал он, - заканчиваю воспоминание о тебе.
С этими словами он достал из стоявшего на балконе шкафчика ещё одну общую тетрадь. Я ещё тогда сразу подумал: "Не много ли этот Колесников навспоминал об эпизоде аттракционов, который был маленьким штришком в моей жизни, а у него уже две общие тетради?!" Но ничего похожего не сказал. Мне было интересно, как всё выглядело со стороны.