Страница:
Слух у меня стал не такой острый, как в те времена, когда я был волком, однако все равно был лучше, чем у большинства обычных людей. Музыка налетела на меня как нечто материальное, мимо нее приходилось буквально протискиваться.
Разбей меня на куски
Такого размера, чтоб они уместились
В твоей ладони, крошка
Я никогда не думал, что ты спасешь меня
Отбей кусок
Для своих друзей
Отбей кусок
Себе на удачу
Отбей кусок
И продай продай
Разбей меня разбей меня.
В гостиной никого не было, и я торопливо прошел насквозь к лестнице, решив, что музыку выключу на обратном пути. В аптечке в нижней ванной тоже хранились кое-какие лекарства, но я не мог заставить себя войти туда. Слишком много воспоминаний было связано у меня с ванной. К счастью, Бек, памятуя о моем прошлом, держал еще одну аптечку в верхней ванной, где была только душевая кабинка.
Даже на втором этаже басы отзывались дрожью в подошвах. Я закрыл за собой дверь и позволил себе смыть с рук засохшие потеки мыльной пены. Шкафчик был битком набит свидетельствами пребывания в доме других людей, как это обычно случается в общих ванных, и в этом ощущалось что-то смутно неприятное. Чужие мази и пасты, таблетки от недугов, которые не беспокоили больше их обладателей, расчески с волосами не моего цвета на зубцах и ополаскиватель для зубов с истекшим пару лет назад сроком годности. Давно пора избавиться от этого хлама, нужно только выкроить время.
Я осторожно вытащил флакончик с бенадрилом и, закрывая шкафчик, краем глаза заметил свое отражение в зеркале. Волосы у меня отросли до непотребной длины, желтые глаза казались еще более светлыми в сравнении с темными кругами, которые залегли под ними. Но не волосы и не цвет глаз привлекли мое внимание, а что-то незнакомое в выражении лица, какая-то смесь беспомощности и уныния; кем бы ни был этот новый Сэм, я его не знал.
Я схватил фонарь и банан, которые оставил на краю раковины. Пока я тут прохлаждаюсь, Грейс, быть может, уходит все дальше и дальше.
Я сбежал по лестнице, перескакивая через ступеньку, в рокочущую музыку. В гостиной все так же никого не было, и я двинулся выключить стереосистему. Комната производила странное впечатление: торшеры у клетчатых диванов отбрасывали тени во все стороны, из динамиков грохотала музыка, но никто ее не слушал. Не по себе было скорее из-за ламп, чем из-за пустоты. Они слегка отличались друг от друга, с темными деревянными основаниями и кремовыми абажурами; в дом их принес Бек, после чего Пол заявил, что теперь дом уж точно похож на дом его бабушки. Наверное, именно поэтому торшерами никогда не пользовались; мы предпочитали включать более яркую люстру на потолке. В ее свете выцветшая красная обивка дивана выглядела менее убого, а ночной мрак за окнами казался не таким непроглядным. Теперь же сдвоенные озерца электрического света на полу напомнили мне лучи прожекторов на сцене.
Я подошел к дивану.
Гостиная вовсе не была пустой.
В темном углу у дивана лежал на боку волк. Его тело конвульсивно подергивалось, пасть была полуоткрыта, зубы обнажены. Я узнал цвет шкуры и невидящие зеленые глаза. Коул.
Я застал его в процессе превращения. Логика подсказывала, что это должно быть превращение, то ли из человека в волка, то ли из волка в человека, но все равно мне стало не по себе. Я с минуту понаблюдал за ним, пытаясь понять, не надо ли открыть дверь, чтобы выпустить его наружу.
Песня закончилась, и грохочущая музыка умолкла; в ушах до сих пор стояли призрачные отзвуки ритма. Я аккуратно положил свои запасы на диван; по спине побежали мурашки нехорошего предчувствия. Коула за другим диваном все еще били конвульсии, голова его снова и снова подергивалась, бессмысленно-неистово, механически. Прямые, точно шомполы, лапы были растопырены. Из полуоткрытой пасти вытекала слюна.
Это не было превращение. Это был припадок.
Я вздрогнул от неожиданности, когда в воздухе грянул фортепианный аккорд, но это оказалась всего лишь следующая дорожка на диске.
Я протиснулся в угол и присел рядом с Коулом на корточки. На ковре рядом с ним валялись брюки, а в нескольких дюймах от них – наполовину пустой шприц.
– Коул, – ахнул я, – что ты с собой сделал?
Запрокинутая волчья голова продолжала подергиваться.
Из динамиков полился голос Коула, медленный и неуверенный на фоне аккомпанемента одинокого пианино; это был совершенно другой Коул, которого я никогда прежде не слышал.
Помощи ждать было не от кого. Вызывать «скорую» нельзя. Бек далеко. Кэрин, моей начальнице, объяснять все было бы слишком долго, даже если бы я решился доверить ей нашу тайну. Возможно, Грейс могла бы дать дельный совет, но и она была в лесу, скрытая от меня. Чувство неотвратимой утраты вдруг стало таким острым, как будто по легким при каждом вдохе проходились наждаком.
Если я Ганнибал,
Где тогда мои Альпы?
Тело Коула сотрясал один спазм за другим, голова его снова и снова запрокидывалась назад. Он не издавал ни звука, и было что-то очень тревожное в этом молчании, в том, что единственным шумом, сопровождавшим происходящее, был шорох его шерсти, трущейся о ковер, а голос, который больше ему не повиновался, пел из динамиков.
Я сунул руку в задний карман и вытащил телефон. В такой ситуации позвонить можно было всего одному человеку. Я набрал номер.
– Ромул, – ответила Изабел после двух гудков. В ухо мне ударил дорожный шум. – Я как раз собиралась тебе звонить.
– Изабел, – сказал я. Почему-то мне не удалось произнести это достаточно серьезным тоном. Мои слова прозвучали так, будто я намеревался поболтать с ней о погоде. – По-моему, у Коула припадок. Я не знаю, что делать.
– Поверни его на бок, чтобы не захлебнулся слюной, – не колеблясь ни секунды, скомандовала она.
– Он в волчьем теле.
Коул продолжал корчиться в судорогах, охваченный битвой с самим собой. Слюна стала розоватой от крови. Я решил, что он прикусил язык.
– Естественно. – Голос у нее стал раздраженный; я уже научился понимать, что это значит – она по-настоящему обеспокоена. – Вы где?
– В доме.
– Ладно, увидимся через минуту.
– Ты…
– Я же сказала, – перебила меня Изабел. – Я как раз собиралась тебе звонить.
Ровно через две минуты колеса ее джипа прошуршали по подъездной аллее.
Еще двадцать секунд спустя я понял, что Коул не дышит.
7
СЭМ
Изабел вошла в гостиную, прижимая к уху телефон. Сумочку она швырнула на диван, на нас с Коулом взглянула лишь мельком.– Я же говорю, у моей собаки судороги, – произнесла она в трубку. – У меня нет машины. Что я могу сделать для нее прямо здесь? Нет, не Хлоя.
Слушая ответ, она устремила взгляд на меня. Несколько секунд мы с ней смотрели друг на друга. Прошло два месяца, Изабел переменилась – у нее тоже отросли волосы, но, как и у меня, главная разница была во взгляде. Она стала незнакомкой. Наверное, она подумала то же самое обо мне.
Видимо, на другом конце провода задали вопрос, потому что она спросила у меня:
– Давно он так?
Я взглянул на часы на запястье. Руки у меня были холодные.
– Э-э… я нашел его шесть минут назад. Он не дышит.
Изабел облизала кончиком языка кукольно-розовые губы, потом перевела взгляд с меня на Коула, который все еще корчился на полу. Его грудь была неподвижна, как у ожившего мертвеца. При виде лежащего рядом шприца она зажмурилась.
– Сказали, нужно приложить лед, – бросила она, отведя в сторону телефонную трубку. – К крестцу.
Я принес из морозилки два пакета замороженных картофельных ломтиков. Когда я вернулся, Изабел уже закончила разговор и склонилась над Коулом; на таких каблучищах это выглядело рискованно. В ее позе, вернее, в наклоне головы было что-то берущее за душу. Она казалась одиноким и прекрасным произведением искусства, восхитительным, но недосягаемым.
Я опустился перед Коулом на корточки напротив нее и положил пакеты ему на спину, чувствуя себя совершенно беспомощным. Я сражался со смертью, и эти пакеты были моим единственным оружием.
– Теперь, – провозгласила Изабел, – на тридцать процентов меньше соли.
До меня не сразу дошло, что она читает надпись на боку пакета с картофелем.
Голос Коула, обольстительный и саркастический, несся из динамиков:
– Я – расходный материал.
– Что он делал? – спросила она, старательно не глядя на шприц.
– Не знаю, – ответил я. – Меня не было дома. Изабел поправила один из пакетов.
– Вот тупица. Мне показалось, что судороги стали слабее.
– Припадок проходит, – сказал я. Потом испугался, как бы не сглазить, и добавил: – Или он умер.
– Да не умер он, – отозвалась Изабел. Голос у нее, впрочем, был не слишком уверенный.
Волк лежал неподвижно с неестественно запрокинутой назад головой. Пальцы у меня посинели от холода. Повисла гробовая тишина. Грейс, должно быть, сейчас находилась уже далеко-далеко от того места, откуда звонила. Теперь собственный план показался мне дурацким, ничуть не более разумным, чем попытка спасти Коула при помощи пакета с замороженной картошкой.
Волчья грудь оставалась неподвижной; не знаю, когда он в последний раз делал вдох.
– М-да, – сказал я негромко. – Черт.
Изабел сжала кулаки.
Внезапно волчье тело изогнула новая отчаянная судорога, он засучил лапами.
– Лед! – рявкнула Изабел. – Сэм, не спи!
Я даже не шелохнулся. Огромное облегчение, испытанное мною при виде того, как тело Коула содрогнулось и забилось в конвульсиях, стало неожиданностью для меня самого. Эти новые содрогания были мне знакомы – он превращался. Волк содрогался и корчился, шкура на нем лопнула и скатилась назад. Из лап прорезались пальцы, по плечам прокатилась рябь, и они стали шире, хребет вздыбился. Сотрясаемое волнами дрожи тело волка невообразимо растянулось, под кожей вспухали узлы мускулов, скрежетали трущиеся друг о друга кости.
Через минуту на полу лежал Коул. Губы у него были синие, он хватал ртом воздух, скрюченные пальцы тянулись неведомо к чему. Кожа вдоль ребер продолжала вспухать и преобразовываться в такт каждому судорожному вдоху. Зеленые глаза были прикрыты веками, и каждый раз, когда веки смыкались, казалось, он никогда не раскроет их вновь.
Я услышал, как ахнула Изабел, и запоздало подумал, что надо было заранее попросить ее отвернуться. Я положил руку ей на локоть. Она вздрогнула.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Нормально, – отозвалась она слишком поспешно, чтобы я ей поверил. После такого зрелища чувствовать себя нормально не смог бы никто.
На диске включилась новая дорожка, и, когда ударные начали проигрыш одной из самых известных песен «Наркотики», Коул беззвучно рассмеялся, но смех этот был совсем не веселый.
Изабел поднялась, неожиданно разъярившись, как от пощечины.
– Я здесь больше не нужна. Я пошла.
Коул протянул руку и обхватил Изабел за лодыжку. Язык у него заплетался.
– Избл Клпрер. – Он закрыл глаза и открыл их снова. Они казались щелочками. – Тзнаешь, чтделать. – Он помолчал. – Псле сгнала. Сигнала.
Я покосился на Изабел. Руки Виктора выстукивали из динамиков посмертный ритм.
– Когда надумаешь покончить с собой в следующий раз, делай это на улице, – сказала она Коулу. – Все Сэму меньше уборки.
– Изабел, – резко оборвал ее я.
Но Коул, похоже, не обиделся.
– Я просто… – Он запнулся. Теперь, когда он начал дышать, губы у него были уже чуть менее синие. – Просто пытался выяснить…
Он умолк окончательно и закрыл глаза. Мышца у него над лопаткой все еще подергивалась.
Изабел перешагнула через него и схватила с дивана сумочку. На глаза ей попался банан, который я бросил туда, и она уставилась на него, недоуменно сведя брови, как будто из всего, что ей довелось здесь повидать, банан был самым необъяснимым зрелищем.
Мысль о том, чтобы остаться в доме один на один с Коулом – в таком состоянии, – была невыносима.
– Изабел, – заколебался я. – Не обязательно уходить.
Она оглянулась на Коула, и ее губы сжались в тонкую упрямую нитку. В длинных ресницах что-то влажно блеснуло.
– Прости, Сэм, – сказала она.
Выходя из дома, она с такой силой захлопнула заднюю дверь, что задребезжали все до единого стаканы, которые Коул расставил на кухонном столе.
8
ИЗАБЕЛ
Пока я гнала машину на скорости за шестьдесят пять миль в час, у меня вполне получалось не думать ни о чем, кроме дороги.В темноте все узкие дороги в окрестностях Мерси-Фоллз были на одно лицо. Большие деревья, потом маленькие деревья, потом коровы, потом большие деревья, потом маленькие деревья, потом коровы. Сполоснуть и повторить. Я почти не притормаживала на поворотах и проносилась по неотличимым друг от друга прямым участкам. В один поворот я вошла на такой скорости, что пустой стакан из-под кофе вылетел из подстаканника и, рикошетом отскочив от пассажирской дверцы, волчком закружился на полу, а я между тем уже поворачивала в другую сторону. Мне все казалось, будто я еду недостаточно быстро.
Я пыталась уехать от вопроса: а что было бы, если бы я осталась?
Меня ни разу еще не останавливали за превышение скорости. Полезно иметь отца-адвоката, известного на всю округу не только своей хваткой, но и вспышками гнева; обычно мне достаточно было просто представить, какое лицо у него будет, когда он узнает эту новость, чтобы держать себя в рамках. И потом, в Мерси-Фоллз превышать скорость все равно без толку. Если ехать слишком быстро, в два счета окажешься за городом.
Но сейчас настроение у меня было как раз для перебранки с полицейскими.
Домой я не поехала. Я и так знала, что до дома двадцать две минуты езды. Слишком мало.
Беда была в том, что теперь он завладел мной. Я снова подошла к Коулу слишком близко и заразилась им. Недуг проявлялся в виде весьма специфического набора симптомов. Раздражительность. Перепады настроения. Учащенное сердцебиение. Потеря аппетита. Безразличный остекленевший взгляд. Усталость. Далее последуют пустулы и бубоны, как при чуме. Ну а потом смерть.
Я-то думала, будто полностью излечилась. А это, оказывается, была всего лишь ремиссия.
Дело было не только в Коуле. Я так и не рассказала Сэму про отца с Маршаллом. Я пыталась убедить себя, что у отца не получится снять с волков статус охраняемых животных. Даже при содействии конгрессмена. Оба они были большими шишками у себя на родине, но это совсем не то же самое, что быть большой шишкой в Миннесоте. И незачем мучиться угрызениями совести из-за того, что я не предупредила Сэма.
Я так задумалась, что не заметила даже, как в зеркале заднего вида вспыхивают красно-голубые огни полицейской мигалки. Потом взвыла сирена. Подала голос и умолкла, только чтобы оповестить меня о своем присутствии.
Внезапно перебранка с полицейскими показалась мне не такой уж и блестящей перспективой.
Я притормозила у обочины. Вытащила из сумочки права, из бардачка – свидетельство о регистрации машины. Опустила стекло.
Когда полицейский подошел к моему окну, я увидела, что на нем коричневая форма и большая, странного вида шляпа; значит, передо мной представитель полиции штата, а не округа. Полиция штата никогда не разменивалась на предупреждения.
Я вляпалась по-крупному.
Он посветил мне в лицо фонариком. Я поморщилась и отвернулась, чтобы он выключил его.
– Добрый вечер, мисс. Ваши права и свидетельство о регистрации, пожалуйста. – Вид у него был слегка раздраженный. – Вы видели, что я еду за вами?
– Ну да, надо полагать, раз я остановилась.
Офицер улыбнулся невесело, как иногда улыбался отец, когда разговаривал по телефону, и не глядя взял у меня права и свидетельство.
– Я ехал за вами полторы мили.
– Я задумалась, – сказала я.
– Так вести себя на дороге нельзя. Здесь ограничение скорости – пятьдесят пять миль, – произнес полицейский. – Я выпишу вам повестку в суд за езду со скоростью семьдесят три мили в час. Сейчас вернусь. Пожалуйста, никуда не уезжайте.
Он отошел к своей машине. Я не стала закрывать окно, хотя вокруг зеркал заднего вида, в которых отражались полицейские фары, уже начинала роиться мошкара. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, представляя, что скажет отец. Меня посадят под домашний арест. Отберут кредитку. Лишат мобильника. В арсенале моих родителей были все пыточные орудия, которые они изобрели еще в Калифорнии. Теперь можно не ломать голову, ехать мне к Сэму с Коулом еще раз или нет, ведь остаток учебного года я проведу взаперти.
– Мисс?
Я открыла глаза и распрямилась. Полицейский снова стоял перед моим окном с правами и свидетельством о регистрации в руке и штрафной книжкой.
Тон его совершенно изменился.
– Ваши права выданы на имя Изабел Калперер.
Вы имеете какое-то отношение к Томасу Калпереру?
– Это мой отец.
Полицейский забарабанил ручкой по штрафной книжке.
– Понятно, – протянул он, возвращая мне документы. – Так я и думал. – Вы ехали слишком быстро, мисс. Чтобы такого больше не повторялось.
Я уставилась на свои права. Потом на него.
– А как же…
Полицейский козырнул мне.
– Желаю благополучно добраться до дома, мисс Калперер.
9
СЭМ
Я чувствовал себя генералом. Большую часть ночи я просидел без сна над картами, пытаясь выработать стратегию борьбы с Коулом. Используя в качестве крепости компьютерное кресло Бека, я покачивался вперед-назад и время от времени делал в старом ежедневнике Бека пометки для потенциального диалога с Коулом, а для вдохновения раскладывал пасьянс. Если пасьянс сойдется, я объявлю Коулу правила, которые ему придется соблюдать, если он хочет и дальше жить в этом доме. Если не сойдется, не стану ничего ему говорить и посмотрю, как будут развиваться события. Чем дальше, тем более замысловатые правила я для себя придумывал: если пасьянс сойдется, но на это уйдет больше двух минут, я напишу Коулу записку и приколю к двери его комнаты. Если сойдется и первым выйдет король червей, я позвоню ему с работы и зачитаю список правил.Между пасьянсами я проговаривал про себя фразы. Должны же где-то найтись слова, которые донесли бы до Коула мое отношение, но не показались бы покровительственными. Слова, которые прозвучали бы вежливо, но непреклонно. Вот только где искать это самое «где-то», я не представлял.
Время от времени я на цыпочках пробирался из кабинета Бека по темному коридору к дверям в гостиную и стоял на пороге, глядя на спящего после приступа Коула, пока не убеждался, что тот дышит. Тогда досада и гнев гнали меня обратно, в кабинет Бека, продолжать строить бесполезные планы.
Глаза уже слезились от усталости, но спать было нельзя. Если проснется Коул, я смогу с ним поговорить. Раз уж у меня только что сошелся пасьянс. А то он проснется, а я не поговорю с ним прямо сразу. Я сам не знал, почему так важно было поговорить с ним именно после того, как он проснется, но тем не менее не мог позволить себе пропустить его пробуждение.
Когда зазвонил телефон, я так вздрогнул, что кресло крутанулось в сторону. Я позволил ему описать полный круг и лишь потом с опаской поднял трубку.
– Алло?
– Сэм, – сказала Изабел сухим отрывистым тоном. – Есть минутка поболтать?
Поболтать. Я люто ненавидел болтать по телефону. Телефон не рассчитан на паузы, молчание, вздохи. Или говоришь – или нет, а для меня это неестественно.
– Да, – ответил я осторожно.
– У меня не было возможности сказать тебе это раньше, – начала Изабел все с теми же резкими, чеканными интонациями сборщика долгов. – Мой отец встречается с конгрессменом на предмет исключения волков из перечня охраняемых видов животных. Так что жди вертолеты и снайперов.
Я ничего не ответил. Это было совершенно не то, что я ожидал от нее услышать. Кресло по инерции снова повело по кругу, и я позволил ему сделать еще один оборот. Глаза резало так, как будто кто-то решил замариновать их прямо в моем черепе. Интересно, Коул проснулся? И вообще, он там дышит? Мне вспомнился маленький мальчик в шерстяной шапочке, загнанный в сугроб волками. А потом подумалось: Грейс, должно быть, сейчас уже совсем далеко.
– Сэм. Ты меня слышал?
– Вертолеты, – сказал я. – Снайперы. Да.
– Представь себе Грейс, застреленную в голову с расстояния в три сотни ярдов, – произнесла она холодно.
Ее слова меня зацепили, но как-то отстраненно, как цепляет чужая, гипотетическая беда, вроде репортажа об очередной трагедии в новостях.
– Изабел, – сказал я. – Чего ты от меня хочешь?
– Чего и всегда, – отрезала она. – Чтобы ты что-нибудь сделал.
Мною вдруг завладела такая тоска по Грейс, какой я не испытывал за все эти два месяца. Мне так ее не хватало, что у меня перехватило дыхание, как будто ее отсутствие было чем-то физически застрявшим в горле. Нет, ее присутствие не решило бы никаких проблем и не вынудило Изабел оставить меня в покое. Просто, будь Грейс здесь, она ответила бы на этот вопрос по-другому. Она поняла бы, что, спрашивая, я вовсе не нуждаюсь в ответе. Она велела бы мне идти спать, и я заснул бы как миленький. И тогда этот кошмарный нескончаемый день наконец кончился бы, а наутро, проснувшись, я увидел бы все в ином, менее мрачном свете. С тех пор как я перестал спать ночами, поговорка «утро вечера мудренее» больше не была для меня верной.
– Сэм. Черт побери, я что, сама с собой разговариваю? – На том конце провода послышалось электронное треньканье, какое издают машины, когда открываешь дверцу. И судорожный вдох, сопровождаемый хлопком закрываемой двери.
Я почувствовал себя неблагодарной свиньей.
– Прости, Изабел. Просто… просто сегодня у меня правда выдался тяжелый день.
– Расскажи мне. – Под ногами у нее захрустел гравий. – С ним все в порядке?
Не выпуская телефонной трубки из руки, я двинулся по коридору. Привыкнуть к озерцам электрического света в полумраке удалось не сразу, и поначалу каждая лампочка двоилась и троилась в глазах – потом пришлось еще немного постоять, дожидаясь, чтобы грудь Коула поднялась и опала.
– Да, – прошептал я. – Он сейчас спит.
– Это больше, чем он заслуживает, – заметила Изабел.
Я понял, что пора уже прекращать делать вид, будто я ничего не вижу и не слышу. Причем давно пора.
– Изабел, – сказал я, – что между вами произошло?
Изабел безмолвствовала.
– Твоя жизнь меня не касается. – Я поколебался. – А вот жизнь Коула – очень даже.
– Да ладно, Сэм, сейчас уже поздновато проявлять заботу.
Едва ли она пыталась намеренно сделать мне больно, но удар достиг цели. Только то, что Грейс рассказывала мне об Изабел – как та поддерживала ее во время моего отсутствия, когда Грейс считала меня мертвым, – помешало мне повесить трубку.
– Расскажи мне. Между вами что-то происходит?
– Нет, – отрезала Изабел.
Я услышал за этим «нет» настоящий ответ, а может, она того и добивалась. Это было «нет», которое означало «теперь нет». Мне вспомнилось, какое у нее стало лицо, когда она увидела на полу рядом с Коулом шприц, и я задался вопросом, насколько сильно она покривила душой, сказав «нет».
– Ему для начала неплохо бы разгрести собственные проблемы, – сказал я. – Окружающим от него сейчас радости мало.
Она ответила не сразу. Я прижал ладонь к голове – менингит до сих пор аукался головными болями. Глядя на карты на экране компьютера, я видел: ходов у меня больше не осталось. Если верить таймеру, на понимание того, что я проиграл, ушло семь минут и двадцать одна секунда.
– Как и от тебя, – произнесла наконец Изабел, – когда-то.
10
КОУЛ
На далекой планете под названием Нью-Йорк мой отец, Джордж Сен-Клер, доктор медицины, доктор философии, обладатель заоблачного айкью, обожал научные изыскания. Он был одержимым ученым. Больше всего его волновали вопросы «как» и «почему». Даже когда исход исследования был ему безразличен, он был озабочен тем, как вывести формулу, чтобы потом любой мог воспроизвести эксперимент.Меня же волновали результаты.
А еще очень сильно волновало, как не превратиться в собственного отца. Строго говоря, большая часть решений, принятых мною в жизни, основывалась на философии непревращения в доктора Джорджа Сен-Клера.
Поэтому вынужденное согласие с ним в столь важном для него вопросе, пусть даже он никогда об этом и не узнал бы, было мучительно. Но когда я открыл глаза, чувствуя себя так, словно по мне проехались паровым катком, то первым делом нащупал на прикроватной тумбочке ежедневник. За некоторое время до этого я очнулся на полу, с изумлением понял, что еще жив, и перебрался в свою комнату – то ли досыпать, то ли умирать. Теперь возникло ощущение, как будто меня собирали на фабрике, где служба контроля качества работала спустя рукава. Щурясь на серый свет, который мог означать какое угодно время суток, я непослушными пальцами раскрыл ежедневник. Чтобы добраться до моих записей, пришлось сначала пролистать страницы, исписанные почерком Бека. Я указал дату и по образцу предыдущих заметок начал заносить в ежедневник новые данные. На соседней странице почерк был несколько тверже, чем те буквы, которые я нацарапал сейчас.
Эпинефрин/ псевдоэфедрин, смесь 4
Метод: внутривенное введение