Мэгги Стивотер. Вечность

   Результат: положительный
   (Побочные эффекты: судороги)
   Я закрыл ежедневник и положил его себе на грудь. Надо будет выпить шампанского за мое открытие, как только я смогу сколько-нибудь продолжительное время не спать. Как только прогресс перестанет так походить на болезнь.
   Глаза у меня снова закрылись.

11

ГРЕЙС

   Впервые превратившись в волчицу, я не знала главного о том, как выжить.
   Когда я только прибилась к стае, вещей, которых я не знала, было куда больше, чем тех, о которых имела представление: как охотиться, как отыскать других волков, если отбилась от стаи, где спать. Я не могла разговаривать с остальными. Я не разбиралась в вихре жестов и образов, которыми они обменивались.
   Однако одно я знала твердо: если поддамся страху, мне конец.
   Первым я освоила искусство находить стаю. Это вышло случайно. Потерянная, голодная, мучимая чувством сосущей пустоты, заполнить которую было невозможно, сколько ни ешь, я в отчаянии вскинула голову и завыла в стылую тьму. Это был не просто вой, а скорее плач, полный тоски и одиночества. Скалы неподалеку откликнулись заунывным эхом.
   А потом, всего несколько секунд спустя, я услышала отклик. Прерывистый вой, совсем недолгий. За ним еще один. Я не сразу сообразила, что от меня ждут ответа. Я взвыла снова, и на этот раз другой волк отозвался немедленно. Не успела я умолкнуть, как к первому волку присоединился второй, потом третий. Если и было эхо, я его не слышала; волчий хор доносился откуда-то издалека.
   Но расстояние меня не пугало. Мое тело не знало усталости.
   Так я научилась отыскивать других волков. Много дней ушло, пока я разобралась во взаимоотношениях внутри стаи. Определенно заправлял всем матерый черный волк. Главным его оружием был взгляд: одного выразительного взгляда было достаточно, чтобы любой член стаи припал брюхом к земле. Любой, кроме такого же матерого серо-сизого, который пользовался не меньшим уважением: он лишь прижимал уши к голове и опускал хвост, не выказывая покорности.
   У них я научилась языку доминирования. Оскаленные зубы. Ощеренная пасть. Вздыбленный загривок.
   А у самых низших членов стаи я научилась подчинению. Беззащитное брюхо, повернутое к небу, потупленный взгляд, полусогнутые лапы.
   Низшему в иерархии волку, хилому самцу с гноящимся глазом, ежедневно указывали его место. На него рычали, прижимали к земле, последним подпускали к еде. Я думала, что быть низшим в стае – ужасно, но оказалось, есть кое-что и похуже: быть пустым местом.
   Рядом со стаей постоянно маячила белая волчица. Она была невидимкой. Ее не приглашали в игры, даже самый резвый, серый с буроватым отливом волк. Он предпочитал играть с птицами, но не с ней. Во время охоты внимание на нее обращали не больше, чем на пустое место, не доверяли, не принимали. Хотя нельзя сказать, что такое отношение было целиком и полностью незаслуженным: похоже, она, как и я, не умела говорить на языке стаи. Впрочем, возможно, я была слишком к ней добра. Она скорее не считала нужным пользоваться своими знаниями.
   Ее взгляд скрывал не одну тайну.
   Единственный раз я видела ее вступившей в какое-то взаимодействие с сородичем – это когда она зарычала на серого волка, и тот набросился на нее.
   Я думала, он ее убьет.
   Но она оказалась на удивление сильной: последовала грызня в папоротниках, после чего в драку вмешался серо-бурый волк, разметав сцепившихся. Он был миротворцем. Но когда серый волк отряхнулся и потрусил прочь, серо-бурый развернулся обратно к белой волчице и оскалил зубы, напоминая ей, что, хотя он и положил конец драке, ее здесь видеть не хотят.
   После этого я решила не уподобляться ей. Даже к омега-самцу, низшему в стае, и то относились лучше. Аутсайдерам в этом мире места не было. Поэтому я подобралась к черному альфа-самцу. Я попыталась припомнить все виденное раньше; то, что не удалось восстановить в памяти до конца, восполнил инстинкт. Уши прижаты, голова повернута, лапы полусогнуты. Я лизнула его морду и попросила принять меня в стаю. Серо-бурый наблюдал за нашим общением со стороны; я покосилась на него и оскалила зубы в молниеносной ухмылке ровно настолько, чтобы он успел это увидеть. Сосредоточившись, я передала образ: я бегу вместе со стаей, участвую в общей игре, помогаю в охоте. Прием оказался столь горячим и столь быстрым, как будто они только и ждали, когда я приближусь. Тогда я поняла, что белая волчица стала отверженной исключительно по собственному выбору.
   И началось мое учение. Вокруг буйствовала весна, распускающиеся цветы пахли так сладко, что отдавали гнильцой, а я стала объектом забот всей стаи. Серый волк показывал, как подкрадываться к добыче, загонять оленя и вцепляться мертвой хваткой ему в нос, в то время как остальные хватали его за бока. Черный вожак учил брать след. Серо-бурый – прятать еду про запас и помечать пустой тайник. Похоже, мое невежество доставляло им какое-то непонятное удовольствие. Долго еще после того, как я изучила сигналы призыва к игре, они побуждали меня к участию преувеличенно игривыми поклонами, на передних лапах припадая к земле и виляя хвостами. Когда, оголодав до безумия, я самостоятельно изловила мышь, они скакали вокруг меня с выражением такой радости, как будто это был по меньшей мере лось. Когда они обходили меня на охоте, то неизменно приносили мне часть своей добычи, словно я была детенышем; долгое время я оставалась в живых лишь благодаря их доброте.
   Когда я сворачивалась клубочком на земле, негромко скуля, все мое тело сотрясалось, а внутренности рвала в клочья девушка, жившая внутри, волки вставали на страже, защищая меня, хотя я и сама не знала, от чего именно меня нужно защищать. Мы были самыми крупными обитателями этих лесов, не считая оленей, да и за теми приходилось гоняться часами.
   Мы и гонялись. Наша территория была огромной; поначалу она казалась мне бескрайней. Но как бы далеко ни забегали в погоне за добычей, мы всякий раз возвращались в одно и то же место, на отлогий косогор, поросший деревьями с бледной корой. «Дом. Нравится тебе здесь?»
   Когда мы устраивались там на ночлег, я принималась выть. В голове начинали роиться мысли, не вмещавшиеся в череп, и откуда-то изнутри накатывал неутолимый голод. Мой вой становился сигналом для остальных, и наше согласное пение было предупреждением остальным о нашем присутствии и плачем по тем членам стаи, которых не было сейчас с нами.
   Я продолжала ждать его.
   Я знала, он не придет, но все равно выла, а остальные волки в это время передавали мне образы, каким знали его: гибким, серым, желтоглазым. Я в ответ передавала им то, что отпечаталось в моей собственной памяти: волк на лесной опушке, безмолвный и настороженный, наблюдающий за мной издалека. Образы, отчетливые, точно стройные деревца вокруг, подстегивали меня в желании найти его, только я не знала, как подступиться к поискам.
   Но не только его глаза преследовали меня. Они были мостиком к другим почти-воспоминаниям, почти-образам, почти-ипостасям меня самой, которые я никак не могла уловить, потому что они были увертливее самого быстроногого оленя. Казалось, я умру от тоски по этому неуловимому, неназванному.
   Я постигала науку выживания в волчьем обличье, но жить в нем пока что не научилась.

12

ГРЕЙС

   В человека я превратилась как-то днем. «Как-то» – потому что я начисто утратила понятие о времени. Я представления не имела, сколько часов или дней прошло с тех пор, когда я в последний раз отчетливо помнила себя в человеческом обличье, в магазине «Охота и рыбалка». Придя в себя, я знала только, что нахожусь на маленьком заросшем дворике у дома Изабел. Я лежала ничком на мокрой грязи, покрывавшей пеструю мозаику, которую мы с Изабел разглядывали несколько месяцев назад. Видимо, я пролежала здесь достаточно долго, поскольку на щеке успели отпечататься следы изразцов. В заводи неподалеку сварливо переругивались утки. Я поднялась на нетвердых ногах и принялась стряхивать с себя налипшую прелую листву.
   – Грейс, – произнесла я вслух.
   Утки умолкли.
   Я смогла вспомнить собственное имя. Это было невообразимо приятно. Жизнь в волчьем обличье снизила мои требования к чудесам до предела. Кроме того, мне удалось произнести свое имя вслух, а значит, я уверенно держалась в человеческом теле и могла рискнуть приблизиться к дому Калпереров. Пока я пробиралась через заросли, солнце сквозь листву припекало мою голую спину. Убедившись, что перед домом никого нет – все-таки я была голая, – я со всех ног бросилась через двор к задней двери.
   Когда мы с Изабел были у нее в прошлый раз, задняя дверь оказалась не заперта; помню, я еще высказалась по этому поводу. «Вечно забываю ее запереть», – сокрушалась тогда Изабел.
   Ее забывчивость не изменила ей и на этот раз.
   Я осторожно пробралась в дом и отыскала на идеально чистой кухне телефон. Едой пахло так дразняще, что какое-то время я просто стояла с телефонной трубкой в руке и только потом набрала номер.
   Изабел ответила после первого же гудка.
   – Привет, – сказала я. – Это я. Я у тебя дома. Тут никого нет.
   В животе у меня заурчало. Я нашла глазами хлебницу; оттуда торчал багет.
   – Никуда не уходи, – велела Изабел. – Я сейчас буду.
 
   Полчаса спустя Изабел отыскала меня, одетую в ее старую одежду и жующую багет, в зале охотничьей славы ее отца. Это помещение обладало какой-то жутковатой притягательностью. Во-первых, оно было огромное, высотой в два этажа и длиной с дом моих родителей, и по-музейному сумрачное. И в нем находилось несколько десятков чучел животных. Очевидно, все они пали от руки Тома Калперера.
   Я-то думала, что охотиться на лосей запрещено законом. И вообще, разве в Миннесоте водятся лоси? Если у кого-то и был шанс увидеть в лесу живого лося, это у меня. Может, он просто все это купил? Я представила, как люди в комбинезонах деловито выгружают из грузовиков чучела, обложенные пенопластом.
   Хлопнула дверь, громко и гулко, как в церкви, и по полу процокали каблуки Изабел. В тишине ее шаги прозвучали особенно звонко, и это лишь усилило сходство с церковью.
   – У тебя чертовски счастливый вид, – сообщила мне Изабел, поскольку я продолжала улыбаться лосю. Она остановилась рядом со мной. – Я приехала, как только смогла. Вижу, ты добралась до моего шкафа.
   – Угу, – сказала я. – Спасибо тебе.
   Она двумя пальчиками оттянула рукав моей желтой футболки с надписью «Академия Святой Марии».
   – Эта футболка вызывает у меня ужасные воспоминания. Я там была Изабел К., потому что мою лучшую подругу тоже звали Изабел. Изабел Д. Вот уж стерва была так стерва.
   – Это я на всякий случай, вдруг превращусь в волчицу. Не хотела испортить что-нибудь красивое.
   Я покосилась на Изабел. Я была страшно рада ее видеть. Любая другая из моих подруг после столь долгого отсутствия бросилась бы обниматься. Впрочем, представить Изабел обнимающейся с кем бы то ни было при каких бы то ни было обстоятельствах я не могла. Живот у меня свело; пожалуй, мое пребывание в теле Грейс могло оказаться не столь продолжительным, как я надеялась.
   – Это твой папа их всех подстрелил? Изабел состроила гримаску.
   – Не всех. Некоторых замучил до смерти. Мы прошли несколько шагов и остановились перед волком со стеклянными глазами. Я ожидала волны ужаса, но она так и не накатила. Сквозь маленькие круглые оконца лился солнечный свет, разрисовывая волчью шкуру желтыми пятнами. Волк казался маленьким и пыльным, шерсть у него была тусклая; он словно никогда и не был живым. По стеклянным глазам фабричного изготовления невозможно было сказать, кем он был – зверем или человеком.
   – Это из Канады, – сказала Изабел. – Я его спрашивала. Не из Мерси-Фоллз. Можешь не таращиться на него так.
   Я не знала, верить ей или нет.
   – Ты не скучаешь по Калифорнии? – спросила я. – И по Изабел Д.?
   – Скучаю, – отозвалась Изабел, но дальше развивать эту тему не стала. – Ты Сэму звонила?
   – Он не берет трубку.
   На его телефоне сразу же включалась голосовая почта; наверное, опять аккумулятор разрядился. А по домашнему телефону никто не отвечал. Я попыталась не выказывать разочарования. Изабел не поняла бы, да и мне сейчас хотелось делиться своими горестями не больше, чем Изабел.
   – Я тоже не дозвонилась, – кивнула она. – Оставила сообщение на автоответчике у него на работе.
   – Спасибо, – сказала я.
   По правде говоря, я не очень твердо ощущала себя Грейс. В последнее время превращения участились, и я пережила немало неуютных моментов, в очередной раз приходя в себя в какой-нибудь совершенно незнакомой мне части леса. Однако продержаться в человеческом обличье дольше часа мне пока не удавалось. Иногда превращение бывало совсем непродолжительным, и я не успевала даже отметить его в своем совсем еще недавно волчьем сознании. Я понятия не имела, сколько прошло времени. Один день безмолвно сменялся другим…
   Я погладила волчий нос. Он был пыльный и твердый, я как будто погладила полку. Мне остро захотелось очутиться в доме Бека, в постели Сэма. Или даже вообще в моем собственном доме. Готовиться к выпускным экзаменам. Но по сравнению с угрозой превращения в волчицу все прочие заботы в моей жизни сразу начинали казаться ничтожными.
   – Грейс, – начала Изабел. – Мой отец пытается заручиться помощью своего друга из конгресса, чтобы исключить волков из перечня охраняемых видов животных. Он хочет устроить на них охоту с воздуха.
   Живот снова свело. Я подошла к следующему чучелу, невероятных размеров зайцу, навеки застывшему в прыжке. Между его задних лап серела паутина. Ну почему Тому Калпереру непременно нужно преследовать волков? Неужели он не может оставить их в покое? Но я понимала, что не может. В его понимании это было не местью, а ударом на упреждение. Чтобы уберечь других от судьбы его сына. Очень-очень постаравшись, я могла принять его точку зрения и на две секунды перестать считать его чудовищем. Исключительно ради Изабел.
   – Что ты, что Сэм! – зло бросила Изабел. – Тебя это совсем не беспокоит? Ты мне не веришь?
   – Я тебе верю, – отозвалась я, разглядывая наше отражение в отполированном до блеска паркетном полу. Увидеть зыбкие, расплывчатые очертания своего человеческого тела было невыносимо приятно. Эх, мне бы еще мои любимые джинсы! Я вздохнула. – Я просто немного устала от всего этого. Столько всего сразу навалилось.
   – Но все эти проблемы так или иначе все равно придется решать, нравится это тебе или нет. А у Сэма здравого смысла как у…
   Изабел не договорила. По-видимому, не смогла придумать никого более оторванного от реальности, чем Сэм.
   – Я понимаю, что их придется решать, – произнесла я устало. Живот снова свело. – Нужно переселить их в другое место, но сейчас я не могу об этом думать.
   – Переселить?
   Я медленно перешла к следующему чучелу. Это был гусь, бегущий куда-то с распростертыми крыльями. Наверное, предполагалось, что он приземляется. Косые лучи послеполуденного солнца били с потолка, и благодаря игре света казалось, будто черный гусиный глаз мне подмигивает.
   – Очевидно, нужно каким-то образом убрать их от твоего папы. Он не успокоится. Придется найти более безопасное место.
   Изабел рассмеялась коротким отрывистым смешком, который походил скорее на презрительное фырканье, нежели на выражение веселья.
   – Что мне в тебе нравится, так это твоя способность за две секунды выдать идею, когда Сэм с Коулом за два месяца так и не смогли додуматься до чего-то дельного.
   Я вскинула на нее глаза. Она с усмешкой смотрела на меня, подняв бровь. Пожалуй, это было восхищение.
   – Ну, может, еще ничего и не получится. Переселить целую стаю диких животных…
   – Да, но это хоть какая-то идея. Приятно, когда кто-то в состоянии пошевелить мозгами.
   Я состроила гримасу. Мы взглянули на гуся. На этот раз он нам не подмигнул.
   – Болит? – спросила Изабел.
   Ее взгляд был устремлен на мою ладонь, которая совершенно без моего участия прижалась к боку.
   – Немного, – соврала я.
   Она не стала меня разоблачать.
   Когда у нее зазвонил телефон, мы обе вздрогнули от неожиданности.
   – Это тебя, – сказала Изабел еще до того, как выудила трубку. Взглянув на экранчик, она протянула мне телефон.
   У меня засосало под ложечкой, не знаю уж, из-за пробуждающейся внутри волчицы или оттого, что я внезапно занервничала.
   Изабел похлопала меня по руке; от ее прикосновения по коже побежали мурашки.
   – Скажи что-нибудь.
   – Привет, – сказала я севшим голосом.
   – Привет, – отозвался на том конце провода Сэм, так тихо, что я едва расслышала. – Как поживаешь?
   Присутствие Изабел мешало мне. Я отвернулась к гусю, и он снова подмигнул мне. Собственная кожа казалась чужой.
   – Уже получше.
   Я не знала, что ему сказать после двухмесячной разлуки. Говорить не хотелось. Хотелось свернуться клубочком у него под боком и уснуть. Но больше всего хотелось заглянуть ему в глаза и увидеть в них подтверждение тому, что мы все еще вместе и он не превратился в чужака. Не нужно было ни широких жестов, ни заумных разговоров – хотелось просто знать: несмотря на все перемены, что-то осталось прежним. Я разозлилась на дурацкий телефон, на собственное неверное тело, на волков, которые создали меня, а потом погубили.
   – Я уже еду, – сказал он. – Буду через десять минут.
   Это было на восемь минут больше, чем нужно. Все кости у меня ломило.
   – Мне ужасно хочется… – Я умолкла и стиснула зубы, чтобы не стучали. Это было самое худшее – когда становилось по-настоящему больно, но я знала, что будет еще больнее. – Ужасно хочется выпить какао, когда я вернусь. Я скучаю по шоколаду.
   Сэм негромко простонал. Он все понял, и это было еще больнее, чем превращение.
   – Я знаю, как это тяжело, – сказал он. – Думай о лете, Грейс. Помни о том, что это кончится.
   Глаза защипало. Я сгорбилась, пытаясь скрыться от Изабел.
   – Как бы мне хотелось, чтобы это кончилось прямо сейчас, – прошептала я, стыдясь своих слов.
   – Ты… – начал Сэм.
   – Грейс! – прошипела Изабел, выхватывая у меня из руки телефон. – Давай отсюда! Родители вернулись!
   Она захлопнула крышку телефона, и в тот же миг я услышала за стеной мужской и женский голоса.
   – Изабел! – послышался голос Тома Калперера.
   Меня крутило и корежило. Хотелось сложиться пополам.
   Изабел потащила меня к двери и втолкнула в соседнюю комнату.
   – Сиди тут! – велела она. – Только тихо. Я все улажу.
   – Изабел, – простонала я. – Я не могу…
   В другом конце зала щелкнул массивный старинный замок, и в тот же миг Изабел захлопнула дверь у меня перед носом.

13

ИЗАБЕЛ

   На миг я испугалась, что отец заметил Грейс. Его обыкновенно аккуратные волосы были растрепаны, во взгляде читалось не то потрясение, не то изумление, не то еще какие-то непонятные эмоции. Он распахнул дверь с такой силой, что она грохнула о стену и отлетела обратно. Чучело лося заходило ходуном и, как мне показалось, чуть не перевернулось. Мне вдруг представилось, как все эти звери повалятся один за другим, точно костяшки домино. Классное было бы зрелище. Отец между тем продолжал трястись даже после того, как лось перестал.
   Я бросила на него сердитый взгляд, чтобы скрыть тревогу.
   – Какое драматическое появление.
   Я прислонилась к двери в музыкальный салон.
   Оставалось только надеяться, что Грейс ничего там не разнесет.
   – Слава богу, – выдохнул отец, как будто я ничего не говорила. – Какого черта ты не берешь трубку?
   Ничего себе. Я нередко не отвечала на звонки родителей, предпочитая, чтобы они оставляли сообщения в голосовой почте. Потом сама им перезванивала. В конечном итоге. Не понимаю, отчего сегодня они вдруг так всполошились.
   В зал вошла мама; глаза у нее были заплаканы, с макияжем творилась полная катастрофа. Поскольку обыкновенно слезы в ее исполнении выглядели как стандартное вспомогательное средство, это было впечатляюще. Я бы подумала, что весь спектакль устроен по поводу моего превышения скорости, но не могла представить, чтобы мама потеряла голову из-за такого пустяка.
   – По поводу чего рыдания? – поинтересовалась я с подозрением.
   – Изабел, телефон тебе куплен не просто так! – почти выкрикнула мать.
   Это было впечатляюще вдвойне. Браво. Обычно она отдавала все сильные реплики на откуп отцу.
   – Он у тебя при себе? – осведомился отец.
   – Господи ты боже мой, – фыркнула я. – Он у меня при сумочке.
   Они с матерью переглянулись.
   – Так вот, чтобы впредь брала трубку, когда мы звоним, – отчеканил он. – Исключение – если ты на уроке или у тебя отвалились руки. Во всех остальных случаях будь добра взять трубку и поднести ее к уху. Или прощайся с телефоном. Это…
   – Привилегия. Я знаю.
   За дверью музыкального салона началась какая-то возня; пытаясь заглушить шум, я принялась рыться в сумочке. Когда все утихло, я вытащила телефон, чтобы доказать, что он у меня при себе. Пропущенных звонков от родителей было двенадцать. От Коула – ни одного. После того как целый месяц, когда бы я ни взглянула на телефон, на нем был как минимум один пропущенный звонок от него, это казалось странным. Я нахмурилась.
   – Так. Я не поняла, что происходит?
   – Мне позвонил Тревис и сказал, что полицейские обнаружили в лесу труп девушки. Ее пока не опознали, – сообщил отец.
   Это было скверно. Я порадовалась, что Грейс сейчас здесь, за дверью музыкального салона, пусть даже она и скреблась там как сумасшедшая. Мама многозначительно смотрела на меня. Видимо, ждала какой-то реакции.
   – И вы решили, что этот неизвестно чей труп – мой? – осведомилась я.
   – Его нашли неподалеку от нашего участка, Изабел, – возвысила голос мама.
   И тогда отец сказал то, что я почему-то ожидала услышать.
   – Ее загрызли волки.
   Меня вдруг охватила безумная злость на Сэма, Коула и Грейс. Я же просила их что-нибудь сделать! Из музыкального салона снова послышался шум. Я заговорила, перекрывая его:
   – Я весь день была в школе, а оттуда поехала прямо сюда. В школе быть загрызенной маловероятно. – Я спохватилась, что нужно хотя бы изобразить раскаяние. – Когда они установят ее личность?
   – Не знаю, – покачал головой отец. – Сказали, тело в плохом состоянии.
   – Пойду переоденусь, – неожиданно произнесла мама.
   Я не сразу поняла, с чего вдруг ей так срочно приспичило уйти. Потом догадалась, что она, очевидно, подумала о последних минутах моего брата и представила, как его рвут волки. Меня эта картина не тронула: я-то знала, как на самом деле умер Джек.
   Из-за двери музыкального салона послышался грохот; отец нахмурился.
   – Прости, что не брала трубку, – произнесла я громко. – Я не думала, что мама расстроится. Слушай, я по дороге из школы проскребла чем-то по днищу. Ты не посмотришь?
   Я думала, он откажется, и готовилась к тому, что он вломится в музыкальный салон и застанет Грейс в процессе превращения. Однако же он со вздохом кивнул и направился к выходу.
   Разумеется, искать под днищем машины было нечего. Но отец провозился так долго, что я успела заглянуть в салон и проверить, не разнесла ли Грейс наш роскошный стейнвеевский рояль в щепки. Однако обнаружила лишь распахнутое настежь окно и выбитую сетку. Я высунулась на улицу и увидела желтое пятно – мою футболку, повисшую в кустах.
   Более неподходящего времени, чтобы превратиться в волчицу, Грейс выбрать не могла.

14

СЭМ

   И снова я разминулся с ней.
   После звонка я несколько часов убил… ни на что. Не в силах думать ни о чем другом, кроме голоса Грейс, я сидел, и в голове у меня крутились одни и те же мысли, одни и те же вопросы. Может быть, я успел бы повидать Грейс, получив ее сообщение раньше. Если бы только я не пошел проверить сторожку! Если бы не бродил по лесу, выкрикивая что-то сквозь березовую листву в небо, срывая досаду на припадок Коула, отсутствие Грейс и тяготы собственной жизни.
   Я мучился этими вопросами, пока не наступили сумерки. На несколько часов я просто выпал из жизни, как будто превращался в волка, хотя и не думал даже покидать собственную шкуру. Давненько уже я не вываливался настолько из реальности.
   Когда-то это случалось постоянно. Я мог часами смотреть в окно, пока не затекали от сидения ноги. Я тогда только что попал к Беку – мне было лет восемь или около того, и с тех пор, как родители оставили на моих руках шрамы, времени прошло совсем еще немного. Иногда Ульрик брал меня под мышки и тащил на кухню, в общество, но я все так же молчал и дрожал. Часы, дни, месяцы проваливались в эту черную дыру, куда не было ходу ни Сэму, ни волку. Чары в конце концов разрушил Бек. Он принес мне носовой платок; получить такой подарок было настолько странно, что я вернулся к реальности. Бек снова помахал платком у меня перед носом.
   – Сэм. Твое лицо.
   Я потрогал щеки; они были не столько мокрыми, сколько липкими от следов непрекращающихся слез.
   – Я не плакал, – сказал я ему.
   – Я знаю, – заверил меня Бек.
   Я принялся возить платком по лицу, а Бек спросил:
   – Можно кое-что тебе рассказать, Сэм? В голове у тебя много пустых коробочек.
   Я недоуменно воззрился на него. И снова концепция оказалась настолько странной, что я заинтересовался.
   – У тебя там много пустых коробочек, куда можно складывать разные мысли.
   Бек протянул мне еще один платок – для второй половины лица.