В. Мелентьев
Штрафной удар
Августовская ночь изредка роняла беззвучную звезду, и она, скатываясь по черной глади, вызывала смутное ощущение тревоги и жалости о чем-то утраченном.
Впереди зарницами перекатывались сполохи артиллерийской дуэли: вспышки выстрелов казались светлее и яростней, чем отсветы от взорвавшихся снарядов.
После удачного, но все-таки вялого наступления Красной Армии войска обеих сторон на этом участке фронта приостановились. Сплошной линии обороны еще не существовало, хотя немцы сумели зацепиться на заранее подготовленных пленными и согнанными местными жителями укреплениях. Но их не успели построить, и потому вместо сплошных траншей противник довольствовался огневой связью отдельных опорных пунктов, промежутки между которыми перекрывались патрулями и минными полями.
Войска обеих сторон принимали пополнение и технику, подвозили боеприпасы и горючее, рыли траншеи и ходы сообщения. Общее положение еще не прояснилось, и командующий фронтом, не имея ни подтверждения, ни отмены ранее полученных директив, медлил с нанесением сильного удара, который позволил бы сразу взломать еще не устоявшуюся оборону противника и вывести на оперативный простор подвижные механизированные соединения. Эта нерешительность, медлительность невольно передавалась по нисходящей…
В Н-ской армии тоже наступило относительное затишье. Танкистов вывели в резерв, и они стояли в лесах, ремонтируя технику, приучая к новым танкам и фронтовым порядкам пополнение. Иногда молодежь проверяли в бою: стрелковые дивизии все время вели короткие бои-схватки с противником, отвоевывая высотки, деревеньки, перерезая дороги. Пехоту поддерживали танкисты.
Вся эта не входящая в сводки Совинформбюро боевая деятельность требовала постоянного напряжения сил, расхода боеприпасов и, к сожалению, крови: фронтовые ППГ – полевые подвижные госпитали – почти пустовали, но в медсанбатах и армейских госпиталях работы хватало…
Доставалось и разведчикам. От них, пожалуй, требовали даже излишне многого. Следовало постоянно уточнять зыбкий передний край обороны противника, следить за сменой его частей и подразделений, что, в сущности, являлось обыденной работой, но еще и беспокоиться о предстоящем, как всем казалось, неминуемом наступлении. Никому не верилось, что армии придется закрепиться на достигнутых рубежах. Хотелось опять идти вперед, пусть с кровью, со смертями, но все-таки вперед.
А разведка на предстоящее наступление требовала дополнительных сил и средств. Между тем они поубавились и в период подготовки предыдущего удара, и в ходе сегодняшней боевой деятельности.
Вот почему майор Лебедев был не то что недоволен, а озабочен новым приказом: организовать прощупывание дальних тылов противника, определить возможные пути продвижения крупных механизированных колонн в обход опорных пунктов в направлении крупного областного центра, в еще далеком тылу врага, а главное, уточнить его резервы.
Задание предусматривало посылку в тыл квалифицированных, всесторонне подготовленных офицеров. А где таких набрать? Хороших специалистов, дельных и смелых офицеров, конечно, много. Но ведь нужны люди, владеющие еще и данными, и опытом разведчика. Лебедев мысленно перебирал всех офицеров полковой и дивизионной разведки и с грустью понимал, что нужных ему универсалов не так уж много… Некоторых, конечно, могут заменить на время их отсутствия их помощники-сержанты, а некоторых и не заменишь: им, опытным, достались только что пополненные молодежью взводы, и они еще должны сделать из ребят настоящих разведчиков.
Всего следовало послать в тыл три – четыре группы. Руководителей двух Лебедев мысленно определил, для третьей годились две кандидатуры, а вот для четвертой… Для четвертой оставался только младший лейтенант Андрей Матюхин.
Младшим лейтенантом Матюхин стал в госпитале, куда попал после предыдущей разведки. Ему ампутировали отдавленные танковой гусеницей фаланги двух пальцев на ноге. Он слегка прихрамывал, точнее, не прихрамывал, а как бы не верил в свою неудачливую ногу и ставил ее на землю более осторожно, чем другую, здоровую. Кроме того, у него было довольно серьезное ранение в грудь. Врачи даже собирались комиссовать его и перевести в нестроевые, но Матюхин попросил дать ему еще некоторое время на лечение.
По ночам он уходил за госпитальные палатки, бегал, прыгал, вместо турника приспособил крепкую ветку. Дней через десять он пришел к лечащему врачу и сказал:
– Проверился. Воевать могу. Можете комиссовать, можете не комиссовать, а на передовой буду.
Так он вернулся в свою отдельную разведывательную роту и стал командиром того самого взвода, в котором когда-то служил рядовым и где заработал право и честь присвоения офицерского звания.
Майор Лебедев берег Матюхина и следил, чтобы пока его взводу не давали серьезных заданий. Но сейчас, кажется, пришло и его время…
Майор постоял у своей избы, отметил, что артиллерийская дуэль уже окончилась, а бомбежка, видимо, дала немногое – зарево казалось тусклым. Значит, пожар разгорелся невеликий.
Служебный «виллис» стоял за избой, слабо поблескивая стеклами и рано выпавшей росой. Шофер спал на оставленной возле хлева телеге, и майор, не став его будить, сел в машину, вынул второй ключ зажигания, завел двигатель, дал ему прогреться и тихонько, будто на ощупь, выехал со двора. Шофер так и не проснулся.
За околицей Лебедев опустил на капот ветровое стекло – так удобней следить за серой проселочной дорогой, и поехал в дивизию, чтобы поговорить с младшим лейтенантом Матюхиным.
Дорога вилась между полегших, кое-где тронутых оспинами разрывов и исполосованных гусеницами и колесами хлебов, затаенно-темных перелесков, в которых тревожно угадывались белые стволы берез. Это мелькание белых, странно неживых стволов настораживало, подстегивало нервы, и майор, сам не замечая того, передвинул кобуру с трофейным «вальтером» на живот. Потом, опять сам того не замечая, чуть прибавил скорость. Узкие лезвия света, вырываясь из-под надетых на фары маскировочных коробок, скользили по бархатистому проселку, не трогая ни хлебов, ни лесов, ни разбитых войной, горестно накренившихся ферм и овинов. Только в нечастых деревнях редкие стекла изб покорно отражали отсветы фар, вспыхивая застенчиво и отчужденно…
Километрах в трех от лесного хутора, где расположилась разведрота, по обеим сторонам песчаного проселка встали высокие, смутно бронзовеющие сосны, у комля прикрытые разрастающимся подростом: бор старел. Сразу потемнело, и подлесок под фарами высветлился. По днищу и крыльям зашуршали отбрасываемые колесами песчинки.
Прислушиваясь к этому новому звуку, майор не заметил, как из подроста вынырнули три согбенные стремительные фигуры и бросились наперерез. Лебедев увидел их почти перед самой машиной и инстинктивно нажал на тормоза.
– Стой!
«Контрольно-пропускной пункт? – подумал Лебедев, но мгновенно решил, что здесь, на глухом проселке, его быть не должно. – Может быть, просятся подвезти?»
Однако окликнувшие расположились что-то уж слишком сноровисто. Двое по сторонам проселка, третий – в центре. Отсветы фар прошлись по изготовленным автоматам. Какие это автоматы – майор не разглядел. Но только не наиболее распространенные – советские ГНИ, с круглым магазином и деревянным прикладом.
Теперь майор уже не гадал и, пожалуй, не думал. Все свершалось как бы само по себе. Он резко вывернул руль и так же резко нажал на газ. Машина вздрогнула и взвыла, по скорость набирать не спешила: колеса пробуксовывали в песке. Лебедев нагнулся и рывком схватился за рычаг мультипликатора, включая передние ведущие колеса.
Над самой головой пронеслась автоматная очередь. Лебедев боковым зрением увидел вспышки выстрелов слева. Он пригнулся еще ниже и уже в отчаянии нажал на газ. Машина рывками, с дрожью метнулась вперед. Что-то глухо ударилось о крыло. Повиливая рулем, бросая машину из стороны в сторону, майор помчался по проселку, мечтая только об одном – на одном из поворотов не врезаться в деревья.
Сзади требовательно и звонко забарабанили пули, а уж потом донесся звук выстрелов. Впрочем, это могло только показаться. Мозг работал лихорадочно и потому, вероятно, мог разделять эти два обычно сливающихся звука – выстрелов и стук попаданий. Только после этого Лебедев ощутил, что фуражка у него упала и по щеке неторопко стекает липкая теплая струйка, а в висках стучит нечто гулкое и четкое, может быть, отзвуки попаданий в кузов «виллиса».
На повороте машину занесло, и Лебедев повалился было на бок, но, словно сведенные в судороге, руки удержали его, и он еще успел вывернуть руль. В висках стучало все четче, а левый глаз стала заливать кровь, и потому поворот не удался. Машина перемахнула дорогу и чуть не врезалась в подлесок. Майор крутанул руль, и юркий «виллис» перескочил на противоположную обочину. Лебедев опять вывернул руль и, вероятно, сумел бы в конце концов повести машину по зыбкой, песчаной дороге, но под передний дифер подвалился полусгнивший пень, машина дернулась, приподняла передок, и мотор захлебнулся. Майор ткнулся в руль, а тяжелой, разламывающейся от стука в висках голове препятствий не нашлось. Голова мотнулась, в шее что-то хрустнуло, и Лебедев потерял сознание.
Командир отдельной разведывательной роты капитан Маракуша – невысокий, плотный, с привычно строгим, неулыбчивым и, пожалуй, красивым лицом – в сумерках оно казалось темным – сидел на лавочке возле избы, курил и не столько беседовал, сколько проверял свои мысли на Андрее Матюхине.
Младший лейтенант Матюхин достаточно хорошо знал своего командира, чтобы понять, что стоит за этими расспросами, и потому отвечал не торопясь, обдумывая каждое слово и прикидывая, во что оно может обойтись в ближайшем будущем. Матюхин чувствовал, что капитан Маракуша уже почти принял какое-то решение и сейчас лишь уточняет детали. Знал он и другое – капитан не любил удачливого и своенравного лейтенанта Зюзина, командира того самого взвода, которым теперь командовал Матюхин. Лейтенант погиб в последней разведке, но, поскольку он и Андрей были не только друзьями, но и однокашниками – оба учились в одном училище, – неприязнь к погибшему капитан, вероятно даже не замечая этого, перенес на Матюхина.
– Таким образом, тактика форсирования переднего края противника остается прежней? – с легкой иронией спросил Маракуша.
– Обстановка примерно та же, значит, и тактика может быть та же.
– М-да… Не слишком долго вы над этим думали, младший лейтенант. Не слишком…
– Изменится обстановка – изменятся и наметки.
– Ну хорошо… Хотя хорошего пока ничего не вижу. Шаблон есть шаблон…
– Почему же шаблон?
– А потому, что сегодня – не вчерашний день. Разбогатели. Могут обеспечить посолидней. А вы не учитываете.
– Товарищ капитан, я предлагаю решение, исходя из вводной. Самолетов для заброски группы в тыл врага нам не выделяется. Танков или бронетранспортеров тоже, да, честно говоря, они и не нужны. Значит, случай классический: преодолеть оборону противника в лоб. По уставу. Иного выхода не вижу.
– Предположим. Но где и как?
– Опять-таки, если судить по вашей вводной, на участке второго батальона Ковалевского полка. Там траншеи, проволочные заграждения, но пока еще нет мин: склоны высотки довольно круты, и противник не спешит их минировать. Так вот, в этой обстановке нужны сильные, очень сильные обеспечивающие группы. Они примут огонь на себя только после того, как группа уже минует проволочные заграждения.
– А как об этом узнают группы обеспечения?
– Сигналом. Например, веревкой. – Маракуша промолчал, и Матюхин после паузы продолжил: – После сигнала обеспечивающие группы открывают огонь, а группа прорыва перескакивает траншею противника и уходит в тыл.
– Как все просто! А если заметят?
– Как всегда, есть два выхода. Первый – заметивших надо уничтожить. Если огонь обеспечивающих групп будет достаточно силен и, главное, своевременен, то прорывающиеся могут пустить в ход даже автоматы, но ни в коем случае не гранаты. Но лучше всего кончить дело холодным оружием и уходить как можно дальше в тыл врага. Если этого не получится, то напрашивается второй выход: возвращаться назад и искать более подходящее место для перехода.
– Второй выход, как мне кажется, основной? – подозрительно прищуриваясь, спросил Маракуша.
– Да.
– Это ж почему?
– А какой смысл лезть на высоту, под проволоку, на траншеи, если есть полупустые участки?
– А они минированные!
– Значит, в группе должны быть минеры, а еще лучше – обучить всех участников разминированию. А если уже такие есть – включить их в группу. Но тогда уж сменится и тактика – будем не прорываться через оборону, а проскальзывать. Ящерицами.
Капитан Маракуша отшвырнул папиросу. Только для одного капитана да еще для командира дивизии в военторговском ларьке всегда находились папиросы. В нем торговал бывший подчиненный капитана, списанный по ранению разведчик. Несмотря на строжайшие предупреждения и разносы, он упрямо снабжал своего бывшего командира, самыми дефицитными товарами. Об этом знали очень многие и, возмущаясь столь откровенным блатом, все-таки уважали и Маракушу, и продавца: в их верности и пусть мелком, но бесстрашии перед общим мнением было что-то доброе, настоящее.
Папироса летела долго, ударилась о начинающий деревенеть бурьян и рассыпалась оранжево-багровыми искорками.
Почти сейчас же в тылу, слева и впереди от офицеров, ударила короткая автоматная очередь, потом вторая и третья. Капитан Маракуша не шевельнулся, только глаза у него сузились и уши, кажется, напряглись. И хотя Матюхин отлично знал, что человеческие уши напрягаться не могут, ему показалось, что это именно так, и он с тревогой повернул голову на выстрелы.
Где-то в глубине леса взревел автомобильный мотор, потом еще и еще, горохом рассыпались короткие очереди.
Капитан, не повышая голоса, приказал:
– Матюхин! Роту в ружье!
Еще не понимая, зачем это нужно, но приученный мгновенно и точно выполнять команды, Матюхин заорал:
– Рота! В ружье!
Через секунду, когда прошла первая оторопь, дневальные дурными голосами повторили команду, и с чердаков, сеновалов, из огородов и домов высыпали разведчики, еще натягивая гимнастерки, еще подбивая на бегу не севшие как следует сапоги. Опоясывались они уже в строю, перекладывая автоматы из руки в руку.
Не ожидая, пока командиры взводов подадут команду «смирно» и доложат о готовности, Маракуша подозвал офицеров и, принимая из рук ординарца свои автомат и каску, махнул рукой в сторону то исчезающего, то вновь возникающего шума автомобильного мотора, приказал:
– В этом направлении прочесать лес. Дистанция между солдатами – три – пять метров. Всех неизвестных задержать. Разворачивайтесь по порядку взводов. – Подумал и добавил: – Взять фонари.
И, не ожидая даже повторения приказа, побежал вперед, к лесу, на ходу застегивая ремешок каски под выдвинутым вперед тяжелым подбородком.
Ставя задачу своему взводу, Матюхин успел сказать о выстрелах, и по цепи прошло и это известие. Взводы бегом догоняли командира роты. Увлекаемый этим общим единым движением, заражаясь им, Андрей все-таки успел с веселым недоумением отметить: «Как же он быстро сориентировался! Вот черт!»
Ночной лес обступил со всех сторон, взводы замедлили шаг, говор смолк, и наступила та молчаливая сосредоточенность, которая даже воображаемую опасность превращает почти в реальность.
Взвод перевалил лесную гривку и стал спускаться в лощину, когда справа, от третьего взвода, донесся шумок, там вспыхнули и погасли фонари, и солдатский телеграф передал:
– Нашли раненого майора Лебедева. Шофера нет.
Андрей Матюхин замедлил шаг, и разведчики, равняясь на него, тоже приостановились. Со стороны третьего взвода донесся шум мотора и вспыхнули острые лучики заделанных в коробки фар. Потом прибежал связной и передал приказание капитана продолжать прочесывание. И они еще долго шли в затаенном бору, прислушиваясь и приглядываясь, но так ничего подозрительного и не обнаружили. И только к рассвету, уже на хуторе, узнали о нападении на майора и увидели, как поднятые в ружье резервные батальоны стрелковых полков пошли на прочесывание леса.
За завтраком капитан Маракуша недовольно осмотрел Андрея Матюхина и буркнул:
– Пока мы соберемся в их тыл, они у нас нашебуршат.
– Майор здорово ранен? – спросил Матюхин.
Маракуша неторопливо и, как показалось Андрею, подозрительно не то что взглянул, а осмотрел его и, спрятав взгляд, ответил:
– Нет. Не очень. Только с головой у него что-то… Кстати, его «виллис» стоит за моей избой.
После завтрака Матюхин пошел за избу и долго ходил вокруг «виллиса» майора Лебедева. Кровь на сиденье и руле потемнела, стала почти черной и уже не волновала. Удивляло другое – бока машины, сиденье и даже капот были испятнаны пробоинами и пулевыми росчерками. Казалось, что уцелеть в такой машине просто невозможно. Однако майор уцелел…
«Что ж… Может быть, это и закономерно… – подумал Андрей. – В училище говорили: для того чтобы в современной войне убить одного солдата, нужно истратить около тонны взрывчатки и металла… А может быть, и гораздо больше».
Утром, как и всегда, в избе командующего армией собралось штабное начальство. Все так же кто-то сидел на кухне, ожидая своего часа, а кто-то уже стоял в комнате командующего на домотканых, но уже совсем иной расцветки, чем в предыдущей избе-стоянке, тряпочных половичках, и солнце – сытое, августовское, с утра опаляющее жаром – высвечивало с другой стороны.
И все так же неслышной мягкой походкой вышагивал член Военного совета – генерал Иван Харитонович Добровольский; сидел с края стола начальник армейского смерша, положив тяжелую белую руку на папку с документами; и начальник штаба, все так же прислушиваясь к словам, быстро, сноровисто просматривал бумаги, шуршал картами: бумаги он любил и уважал.
На половичке, ощущая, как солнце припекает даже сквозь тронутые пылью сапоги, стоял начальник разведывательного отделения штаба армии полковник Петров и присматривался к присутствующим.
То, что командующий не пригласил его присесть за общий стол, подсказывало, что «именинником» сегодня станет именно он. Это волновало и обижало. В конечном счете в происшествии с майором Лебедевым виновата не разведка, а контрразведка. Ей следует отвечать за то, что в нашем тылу оказались вражеские диверсанты. Но начальник смерша преспокойно сидит за столом – квадратный, плотный и невозмутимый.
Член Военного совета коротко, исподлобья взглянул на командующего, остановился сбоку Петрова и предложил:
– Садитесь, полковник. В ногах правды нет.
«Ах вот в чем дело… – облегченно подумал Петров и вздохнул поглубже: сам того не замечая, он сдерживал дыхание, словно опасаясь потревожить начальство. – В этом все и дело – подобные происшествия прежде всего касаются члена Военного совета. Он ведь отвечает за поддержание бдительности».
Это успокоило Петрова. Он уважал члена Военного совета – немногословного, быстрого на подъем и в общем-то справедливого генерала, – потому разрешил себе пошутить:
– Правильно отметили, товарищ генерал, вся правда у начальства.
– У подчиненных ее не меньше, – несколько более резко, чем требовалось для установления доверительной, деловой обстановки, ответил командующий. – Только они эту правду, к сожалению, иной раз придерживают.
В комнате стало очень тихо, и командующий уже поспокойнее спросил:
– Как там майор?
– Думали, будет хуже, – поднялся Петров.
– Сидите, – командующий махнул пухлой большой рукой.
Но полковник не сел: он привык отвечать стоя.
– Ранения не тяжелые, но, как говорится, растянул вязы. У врачей на этот счет есть иное умное название.
– Этого еще недоставало! Как же он умудрился?
– Не помнит. Но шофер считает, что, когда машина налетела на пень, майора по инерции сильно дернуло. А поскольку он уже был ранен в голову, то инстинкт противодействия не сработал и он не успел напрячься. Сейчас лежит и шутит – хорошо, говорит, что голова не оторвалась. Жилы крепкие.
– За каким его чертом одного понесло? Не мог шофера разбудить.
«Понятно, – отметил Петров, – расследование проведено. Начальству доложено».
– А что бы изменилось, если бы он поехал с шофером?
– Ну все-таки… Хоть бы отстреливался… Наконец, ординарца мог бы взять.
– Товарищ командующий, ординарец у нас один на всех, он же еще и писарь. Кроме того, майор уже один раз осекся… Естественно, что сейчас он особенно осторожен…
– Осторожность, граничащая с бесшабашностью. Надо запретить старшим офицерам ездить без охраны. Они у нас слишком много знают, чтобы их не охранять.
– Это правильно, товарищ командующий, но… не для разведки, – неожиданно вмешался начальник смерша полковник Целиков.
И Петров покосился на него: поддержки с этой стороны он не ожидал.
– Это ж почему у них такая привилегия? – недовольно поморщился командующий. Он не любил вот таких, с ходу прорывающихся возражений.
Целиков не мог не знать об этом и все-таки позволил себе ворваться в разговор, и это насторожило присутствующих. Но Целиков словно не заметил изменения настроя.
– Чем меньше людей знает, куда, зачем и когда ездит или ходит разведчик, тем больше шансов на успех самой разведки. А ведь и ординарец, и шофер – люди. У них есть знакомые, их видят и по стечению фактов иные, дотошные, могут сделать выводы. Чаще – беспочвенные, иногда – правильные. Но даже если иногда, это все равно опасно.
– Ты своему начальству доложил о происшествии? – спросил командующий.
– Доложил.
– И что же?..
– Судя по тому, что разговор отложен, полагаю, группа не единичная. Да и прошлые ориентировки…
– Вот так!.. Они ползают, а мы сидим и ждем.
Командующий вздохнул и посмотрел на Петрова. Полковник выдержал взгляд и подумал: «Смершевцы явно проходят стороной, а нам придется отдуваться. Впрочем… Впрочем, смерш для того и создан, чтобы бороться с врагом особого рода – шпионами. А наше дело…»
– Когда же отправятся ваши, полковник Петров? – резко спросил командующий.
– Товарищ командующий, как вам известно, разведка не получала на сей счет конкретной задачи. Возможные варианты… отрабатываются.
– Возможные варианты… – буркнул командующий, но его перебил первый член Военного совета генерал Добровольский.
– Какие меры вы приняли, – обратился он к начальнику смерша, – чтобы обезвредить разведгруппу противника, и что сделано для предотвращения подобных явлений?
Полковник поднялся, и Петров понял: Добровольский чем-то недоволен, и работники смерша знают об этом.
– Засады, усиленное патрулирование, создание особых оперативных групп, усиление контактов со связистами на предмет перехвата возможных передач, разумеется, пеленгация. Кроме того, вместе с начальником политотдела уточнена тематика и уже начата агитационно-пропагандистская работа во всех частях и подразделениях. Особый упор делается на части резерва.
– Все это взгляд назад, в наш тыл. А вперед? В сторону противника?
– Не совсем понял…
– У вас не рождалась мысль, что разведчики противника двигались не в наш тыл, а стремились перейти линию фронта? Ведь, как мне известно, за последнее время не было зарегистрировано ни одной передачи из нашего тыла. Это так?
– Да, – начальник смерша наклонил лобастую голову, широкие его плечи развернулись и стали еще шире. – Вы считаете, что группа не имела радиостанции и теперь возвращается с собранными разведданными?
– Полковник Петров, – Добровольский резко повернулся к разведчику, – вы такую возможность допускаете? Исходя из обстановки: насыщенность войсками прифронтовой зоны, неустоявшуюся линию фронта и так далее? Как бы вы поступили в данном случае?
«Что ж… Член Военного совета задает умные вопросы. И, кажется, ясно, куда он клонит», – подумал Петров и ответил:
– Вариант возможный. Рация могла забарахлить при переходе линии фронта или была разбита при выброске с самолета. Наконец, просто вышла из строя. А может быть, группе не придали рации – задание было конкретным и кратковременным. Но в этом случае мне неясно, зачем им понадобился «виллис»? Ведь они не могли ни увидеть, ни предположить, что за рулем сидит майор. И в немецкой, и в нашей армии старшие офицеры далеко не всегда садятся за руль. Значит, они охотились за машиной.
– Вы в этом уверены? – впервые вмешался в разговор начальник штаба. Он оторвался от бумаг и, почесывая толстым красным карандашом переносицу, внимательно смотрел на Петрова.
– Мне доложили, что в скаты машины не попала ни одна пуля – значит, по скатам не били. Следовательно, били по шоферу. Он им не требовался.
– Резонно, – сказал начальник штаба и опять уткнулся в бумаги.
– Вот поэтому мы и уделили основное внимание тыловым частям, – сейчас же вмешался Целиков.
Член Военного совета обменялся быстрым, едва уловимым взглядом с командующим и спросил:
– Скажите, товарищи, вы не обращали внимания на то, что легковые машины тщательно проверяются на контрольно-пропускных пунктах, когда они едут в тыл? Но когда они едут на передовую, бдительность явно притупляется. И еще одно. За все время войны я что-то ни от кого не слышал, чтобы его машину задержали где-нибудь впереди линии расположения штабов дивизий. Там устанавливаются или уже установились никем не писаные правила, по которым любая легковая машина обязательно своя и обязательно начальства, а поэтому проверять ее не следует. И машины носятся там где хотят и как хотят.
Впереди зарницами перекатывались сполохи артиллерийской дуэли: вспышки выстрелов казались светлее и яростней, чем отсветы от взорвавшихся снарядов.
После удачного, но все-таки вялого наступления Красной Армии войска обеих сторон на этом участке фронта приостановились. Сплошной линии обороны еще не существовало, хотя немцы сумели зацепиться на заранее подготовленных пленными и согнанными местными жителями укреплениях. Но их не успели построить, и потому вместо сплошных траншей противник довольствовался огневой связью отдельных опорных пунктов, промежутки между которыми перекрывались патрулями и минными полями.
Войска обеих сторон принимали пополнение и технику, подвозили боеприпасы и горючее, рыли траншеи и ходы сообщения. Общее положение еще не прояснилось, и командующий фронтом, не имея ни подтверждения, ни отмены ранее полученных директив, медлил с нанесением сильного удара, который позволил бы сразу взломать еще не устоявшуюся оборону противника и вывести на оперативный простор подвижные механизированные соединения. Эта нерешительность, медлительность невольно передавалась по нисходящей…
В Н-ской армии тоже наступило относительное затишье. Танкистов вывели в резерв, и они стояли в лесах, ремонтируя технику, приучая к новым танкам и фронтовым порядкам пополнение. Иногда молодежь проверяли в бою: стрелковые дивизии все время вели короткие бои-схватки с противником, отвоевывая высотки, деревеньки, перерезая дороги. Пехоту поддерживали танкисты.
Вся эта не входящая в сводки Совинформбюро боевая деятельность требовала постоянного напряжения сил, расхода боеприпасов и, к сожалению, крови: фронтовые ППГ – полевые подвижные госпитали – почти пустовали, но в медсанбатах и армейских госпиталях работы хватало…
Доставалось и разведчикам. От них, пожалуй, требовали даже излишне многого. Следовало постоянно уточнять зыбкий передний край обороны противника, следить за сменой его частей и подразделений, что, в сущности, являлось обыденной работой, но еще и беспокоиться о предстоящем, как всем казалось, неминуемом наступлении. Никому не верилось, что армии придется закрепиться на достигнутых рубежах. Хотелось опять идти вперед, пусть с кровью, со смертями, но все-таки вперед.
А разведка на предстоящее наступление требовала дополнительных сил и средств. Между тем они поубавились и в период подготовки предыдущего удара, и в ходе сегодняшней боевой деятельности.
Вот почему майор Лебедев был не то что недоволен, а озабочен новым приказом: организовать прощупывание дальних тылов противника, определить возможные пути продвижения крупных механизированных колонн в обход опорных пунктов в направлении крупного областного центра, в еще далеком тылу врага, а главное, уточнить его резервы.
Задание предусматривало посылку в тыл квалифицированных, всесторонне подготовленных офицеров. А где таких набрать? Хороших специалистов, дельных и смелых офицеров, конечно, много. Но ведь нужны люди, владеющие еще и данными, и опытом разведчика. Лебедев мысленно перебирал всех офицеров полковой и дивизионной разведки и с грустью понимал, что нужных ему универсалов не так уж много… Некоторых, конечно, могут заменить на время их отсутствия их помощники-сержанты, а некоторых и не заменишь: им, опытным, достались только что пополненные молодежью взводы, и они еще должны сделать из ребят настоящих разведчиков.
Всего следовало послать в тыл три – четыре группы. Руководителей двух Лебедев мысленно определил, для третьей годились две кандидатуры, а вот для четвертой… Для четвертой оставался только младший лейтенант Андрей Матюхин.
Младшим лейтенантом Матюхин стал в госпитале, куда попал после предыдущей разведки. Ему ампутировали отдавленные танковой гусеницей фаланги двух пальцев на ноге. Он слегка прихрамывал, точнее, не прихрамывал, а как бы не верил в свою неудачливую ногу и ставил ее на землю более осторожно, чем другую, здоровую. Кроме того, у него было довольно серьезное ранение в грудь. Врачи даже собирались комиссовать его и перевести в нестроевые, но Матюхин попросил дать ему еще некоторое время на лечение.
По ночам он уходил за госпитальные палатки, бегал, прыгал, вместо турника приспособил крепкую ветку. Дней через десять он пришел к лечащему врачу и сказал:
– Проверился. Воевать могу. Можете комиссовать, можете не комиссовать, а на передовой буду.
Так он вернулся в свою отдельную разведывательную роту и стал командиром того самого взвода, в котором когда-то служил рядовым и где заработал право и честь присвоения офицерского звания.
Майор Лебедев берег Матюхина и следил, чтобы пока его взводу не давали серьезных заданий. Но сейчас, кажется, пришло и его время…
Майор постоял у своей избы, отметил, что артиллерийская дуэль уже окончилась, а бомбежка, видимо, дала немногое – зарево казалось тусклым. Значит, пожар разгорелся невеликий.
Служебный «виллис» стоял за избой, слабо поблескивая стеклами и рано выпавшей росой. Шофер спал на оставленной возле хлева телеге, и майор, не став его будить, сел в машину, вынул второй ключ зажигания, завел двигатель, дал ему прогреться и тихонько, будто на ощупь, выехал со двора. Шофер так и не проснулся.
За околицей Лебедев опустил на капот ветровое стекло – так удобней следить за серой проселочной дорогой, и поехал в дивизию, чтобы поговорить с младшим лейтенантом Матюхиным.
Дорога вилась между полегших, кое-где тронутых оспинами разрывов и исполосованных гусеницами и колесами хлебов, затаенно-темных перелесков, в которых тревожно угадывались белые стволы берез. Это мелькание белых, странно неживых стволов настораживало, подстегивало нервы, и майор, сам не замечая того, передвинул кобуру с трофейным «вальтером» на живот. Потом, опять сам того не замечая, чуть прибавил скорость. Узкие лезвия света, вырываясь из-под надетых на фары маскировочных коробок, скользили по бархатистому проселку, не трогая ни хлебов, ни лесов, ни разбитых войной, горестно накренившихся ферм и овинов. Только в нечастых деревнях редкие стекла изб покорно отражали отсветы фар, вспыхивая застенчиво и отчужденно…
Километрах в трех от лесного хутора, где расположилась разведрота, по обеим сторонам песчаного проселка встали высокие, смутно бронзовеющие сосны, у комля прикрытые разрастающимся подростом: бор старел. Сразу потемнело, и подлесок под фарами высветлился. По днищу и крыльям зашуршали отбрасываемые колесами песчинки.
Прислушиваясь к этому новому звуку, майор не заметил, как из подроста вынырнули три согбенные стремительные фигуры и бросились наперерез. Лебедев увидел их почти перед самой машиной и инстинктивно нажал на тормоза.
– Стой!
«Контрольно-пропускной пункт? – подумал Лебедев, но мгновенно решил, что здесь, на глухом проселке, его быть не должно. – Может быть, просятся подвезти?»
Однако окликнувшие расположились что-то уж слишком сноровисто. Двое по сторонам проселка, третий – в центре. Отсветы фар прошлись по изготовленным автоматам. Какие это автоматы – майор не разглядел. Но только не наиболее распространенные – советские ГНИ, с круглым магазином и деревянным прикладом.
Теперь майор уже не гадал и, пожалуй, не думал. Все свершалось как бы само по себе. Он резко вывернул руль и так же резко нажал на газ. Машина вздрогнула и взвыла, по скорость набирать не спешила: колеса пробуксовывали в песке. Лебедев нагнулся и рывком схватился за рычаг мультипликатора, включая передние ведущие колеса.
Над самой головой пронеслась автоматная очередь. Лебедев боковым зрением увидел вспышки выстрелов слева. Он пригнулся еще ниже и уже в отчаянии нажал на газ. Машина рывками, с дрожью метнулась вперед. Что-то глухо ударилось о крыло. Повиливая рулем, бросая машину из стороны в сторону, майор помчался по проселку, мечтая только об одном – на одном из поворотов не врезаться в деревья.
Сзади требовательно и звонко забарабанили пули, а уж потом донесся звук выстрелов. Впрочем, это могло только показаться. Мозг работал лихорадочно и потому, вероятно, мог разделять эти два обычно сливающихся звука – выстрелов и стук попаданий. Только после этого Лебедев ощутил, что фуражка у него упала и по щеке неторопко стекает липкая теплая струйка, а в висках стучит нечто гулкое и четкое, может быть, отзвуки попаданий в кузов «виллиса».
На повороте машину занесло, и Лебедев повалился было на бок, но, словно сведенные в судороге, руки удержали его, и он еще успел вывернуть руль. В висках стучало все четче, а левый глаз стала заливать кровь, и потому поворот не удался. Машина перемахнула дорогу и чуть не врезалась в подлесок. Майор крутанул руль, и юркий «виллис» перескочил на противоположную обочину. Лебедев опять вывернул руль и, вероятно, сумел бы в конце концов повести машину по зыбкой, песчаной дороге, но под передний дифер подвалился полусгнивший пень, машина дернулась, приподняла передок, и мотор захлебнулся. Майор ткнулся в руль, а тяжелой, разламывающейся от стука в висках голове препятствий не нашлось. Голова мотнулась, в шее что-то хрустнуло, и Лебедев потерял сознание.
Командир отдельной разведывательной роты капитан Маракуша – невысокий, плотный, с привычно строгим, неулыбчивым и, пожалуй, красивым лицом – в сумерках оно казалось темным – сидел на лавочке возле избы, курил и не столько беседовал, сколько проверял свои мысли на Андрее Матюхине.
Младший лейтенант Матюхин достаточно хорошо знал своего командира, чтобы понять, что стоит за этими расспросами, и потому отвечал не торопясь, обдумывая каждое слово и прикидывая, во что оно может обойтись в ближайшем будущем. Матюхин чувствовал, что капитан Маракуша уже почти принял какое-то решение и сейчас лишь уточняет детали. Знал он и другое – капитан не любил удачливого и своенравного лейтенанта Зюзина, командира того самого взвода, которым теперь командовал Матюхин. Лейтенант погиб в последней разведке, но, поскольку он и Андрей были не только друзьями, но и однокашниками – оба учились в одном училище, – неприязнь к погибшему капитан, вероятно даже не замечая этого, перенес на Матюхина.
– Таким образом, тактика форсирования переднего края противника остается прежней? – с легкой иронией спросил Маракуша.
– Обстановка примерно та же, значит, и тактика может быть та же.
– М-да… Не слишком долго вы над этим думали, младший лейтенант. Не слишком…
– Изменится обстановка – изменятся и наметки.
– Ну хорошо… Хотя хорошего пока ничего не вижу. Шаблон есть шаблон…
– Почему же шаблон?
– А потому, что сегодня – не вчерашний день. Разбогатели. Могут обеспечить посолидней. А вы не учитываете.
– Товарищ капитан, я предлагаю решение, исходя из вводной. Самолетов для заброски группы в тыл врага нам не выделяется. Танков или бронетранспортеров тоже, да, честно говоря, они и не нужны. Значит, случай классический: преодолеть оборону противника в лоб. По уставу. Иного выхода не вижу.
– Предположим. Но где и как?
– Опять-таки, если судить по вашей вводной, на участке второго батальона Ковалевского полка. Там траншеи, проволочные заграждения, но пока еще нет мин: склоны высотки довольно круты, и противник не спешит их минировать. Так вот, в этой обстановке нужны сильные, очень сильные обеспечивающие группы. Они примут огонь на себя только после того, как группа уже минует проволочные заграждения.
– А как об этом узнают группы обеспечения?
– Сигналом. Например, веревкой. – Маракуша промолчал, и Матюхин после паузы продолжил: – После сигнала обеспечивающие группы открывают огонь, а группа прорыва перескакивает траншею противника и уходит в тыл.
– Как все просто! А если заметят?
– Как всегда, есть два выхода. Первый – заметивших надо уничтожить. Если огонь обеспечивающих групп будет достаточно силен и, главное, своевременен, то прорывающиеся могут пустить в ход даже автоматы, но ни в коем случае не гранаты. Но лучше всего кончить дело холодным оружием и уходить как можно дальше в тыл врага. Если этого не получится, то напрашивается второй выход: возвращаться назад и искать более подходящее место для перехода.
– Второй выход, как мне кажется, основной? – подозрительно прищуриваясь, спросил Маракуша.
– Да.
– Это ж почему?
– А какой смысл лезть на высоту, под проволоку, на траншеи, если есть полупустые участки?
– А они минированные!
– Значит, в группе должны быть минеры, а еще лучше – обучить всех участников разминированию. А если уже такие есть – включить их в группу. Но тогда уж сменится и тактика – будем не прорываться через оборону, а проскальзывать. Ящерицами.
Капитан Маракуша отшвырнул папиросу. Только для одного капитана да еще для командира дивизии в военторговском ларьке всегда находились папиросы. В нем торговал бывший подчиненный капитана, списанный по ранению разведчик. Несмотря на строжайшие предупреждения и разносы, он упрямо снабжал своего бывшего командира, самыми дефицитными товарами. Об этом знали очень многие и, возмущаясь столь откровенным блатом, все-таки уважали и Маракушу, и продавца: в их верности и пусть мелком, но бесстрашии перед общим мнением было что-то доброе, настоящее.
Папироса летела долго, ударилась о начинающий деревенеть бурьян и рассыпалась оранжево-багровыми искорками.
Почти сейчас же в тылу, слева и впереди от офицеров, ударила короткая автоматная очередь, потом вторая и третья. Капитан Маракуша не шевельнулся, только глаза у него сузились и уши, кажется, напряглись. И хотя Матюхин отлично знал, что человеческие уши напрягаться не могут, ему показалось, что это именно так, и он с тревогой повернул голову на выстрелы.
Где-то в глубине леса взревел автомобильный мотор, потом еще и еще, горохом рассыпались короткие очереди.
Капитан, не повышая голоса, приказал:
– Матюхин! Роту в ружье!
Еще не понимая, зачем это нужно, но приученный мгновенно и точно выполнять команды, Матюхин заорал:
– Рота! В ружье!
Через секунду, когда прошла первая оторопь, дневальные дурными голосами повторили команду, и с чердаков, сеновалов, из огородов и домов высыпали разведчики, еще натягивая гимнастерки, еще подбивая на бегу не севшие как следует сапоги. Опоясывались они уже в строю, перекладывая автоматы из руки в руку.
Не ожидая, пока командиры взводов подадут команду «смирно» и доложат о готовности, Маракуша подозвал офицеров и, принимая из рук ординарца свои автомат и каску, махнул рукой в сторону то исчезающего, то вновь возникающего шума автомобильного мотора, приказал:
– В этом направлении прочесать лес. Дистанция между солдатами – три – пять метров. Всех неизвестных задержать. Разворачивайтесь по порядку взводов. – Подумал и добавил: – Взять фонари.
И, не ожидая даже повторения приказа, побежал вперед, к лесу, на ходу застегивая ремешок каски под выдвинутым вперед тяжелым подбородком.
Ставя задачу своему взводу, Матюхин успел сказать о выстрелах, и по цепи прошло и это известие. Взводы бегом догоняли командира роты. Увлекаемый этим общим единым движением, заражаясь им, Андрей все-таки успел с веселым недоумением отметить: «Как же он быстро сориентировался! Вот черт!»
Ночной лес обступил со всех сторон, взводы замедлили шаг, говор смолк, и наступила та молчаливая сосредоточенность, которая даже воображаемую опасность превращает почти в реальность.
Взвод перевалил лесную гривку и стал спускаться в лощину, когда справа, от третьего взвода, донесся шумок, там вспыхнули и погасли фонари, и солдатский телеграф передал:
– Нашли раненого майора Лебедева. Шофера нет.
Андрей Матюхин замедлил шаг, и разведчики, равняясь на него, тоже приостановились. Со стороны третьего взвода донесся шум мотора и вспыхнули острые лучики заделанных в коробки фар. Потом прибежал связной и передал приказание капитана продолжать прочесывание. И они еще долго шли в затаенном бору, прислушиваясь и приглядываясь, но так ничего подозрительного и не обнаружили. И только к рассвету, уже на хуторе, узнали о нападении на майора и увидели, как поднятые в ружье резервные батальоны стрелковых полков пошли на прочесывание леса.
За завтраком капитан Маракуша недовольно осмотрел Андрея Матюхина и буркнул:
– Пока мы соберемся в их тыл, они у нас нашебуршат.
– Майор здорово ранен? – спросил Матюхин.
Маракуша неторопливо и, как показалось Андрею, подозрительно не то что взглянул, а осмотрел его и, спрятав взгляд, ответил:
– Нет. Не очень. Только с головой у него что-то… Кстати, его «виллис» стоит за моей избой.
После завтрака Матюхин пошел за избу и долго ходил вокруг «виллиса» майора Лебедева. Кровь на сиденье и руле потемнела, стала почти черной и уже не волновала. Удивляло другое – бока машины, сиденье и даже капот были испятнаны пробоинами и пулевыми росчерками. Казалось, что уцелеть в такой машине просто невозможно. Однако майор уцелел…
«Что ж… Может быть, это и закономерно… – подумал Андрей. – В училище говорили: для того чтобы в современной войне убить одного солдата, нужно истратить около тонны взрывчатки и металла… А может быть, и гораздо больше».
Утром, как и всегда, в избе командующего армией собралось штабное начальство. Все так же кто-то сидел на кухне, ожидая своего часа, а кто-то уже стоял в комнате командующего на домотканых, но уже совсем иной расцветки, чем в предыдущей избе-стоянке, тряпочных половичках, и солнце – сытое, августовское, с утра опаляющее жаром – высвечивало с другой стороны.
И все так же неслышной мягкой походкой вышагивал член Военного совета – генерал Иван Харитонович Добровольский; сидел с края стола начальник армейского смерша, положив тяжелую белую руку на папку с документами; и начальник штаба, все так же прислушиваясь к словам, быстро, сноровисто просматривал бумаги, шуршал картами: бумаги он любил и уважал.
На половичке, ощущая, как солнце припекает даже сквозь тронутые пылью сапоги, стоял начальник разведывательного отделения штаба армии полковник Петров и присматривался к присутствующим.
То, что командующий не пригласил его присесть за общий стол, подсказывало, что «именинником» сегодня станет именно он. Это волновало и обижало. В конечном счете в происшествии с майором Лебедевым виновата не разведка, а контрразведка. Ей следует отвечать за то, что в нашем тылу оказались вражеские диверсанты. Но начальник смерша преспокойно сидит за столом – квадратный, плотный и невозмутимый.
Член Военного совета коротко, исподлобья взглянул на командующего, остановился сбоку Петрова и предложил:
– Садитесь, полковник. В ногах правды нет.
«Ах вот в чем дело… – облегченно подумал Петров и вздохнул поглубже: сам того не замечая, он сдерживал дыхание, словно опасаясь потревожить начальство. – В этом все и дело – подобные происшествия прежде всего касаются члена Военного совета. Он ведь отвечает за поддержание бдительности».
Это успокоило Петрова. Он уважал члена Военного совета – немногословного, быстрого на подъем и в общем-то справедливого генерала, – потому разрешил себе пошутить:
– Правильно отметили, товарищ генерал, вся правда у начальства.
– У подчиненных ее не меньше, – несколько более резко, чем требовалось для установления доверительной, деловой обстановки, ответил командующий. – Только они эту правду, к сожалению, иной раз придерживают.
В комнате стало очень тихо, и командующий уже поспокойнее спросил:
– Как там майор?
– Думали, будет хуже, – поднялся Петров.
– Сидите, – командующий махнул пухлой большой рукой.
Но полковник не сел: он привык отвечать стоя.
– Ранения не тяжелые, но, как говорится, растянул вязы. У врачей на этот счет есть иное умное название.
– Этого еще недоставало! Как же он умудрился?
– Не помнит. Но шофер считает, что, когда машина налетела на пень, майора по инерции сильно дернуло. А поскольку он уже был ранен в голову, то инстинкт противодействия не сработал и он не успел напрячься. Сейчас лежит и шутит – хорошо, говорит, что голова не оторвалась. Жилы крепкие.
– За каким его чертом одного понесло? Не мог шофера разбудить.
«Понятно, – отметил Петров, – расследование проведено. Начальству доложено».
– А что бы изменилось, если бы он поехал с шофером?
– Ну все-таки… Хоть бы отстреливался… Наконец, ординарца мог бы взять.
– Товарищ командующий, ординарец у нас один на всех, он же еще и писарь. Кроме того, майор уже один раз осекся… Естественно, что сейчас он особенно осторожен…
– Осторожность, граничащая с бесшабашностью. Надо запретить старшим офицерам ездить без охраны. Они у нас слишком много знают, чтобы их не охранять.
– Это правильно, товарищ командующий, но… не для разведки, – неожиданно вмешался начальник смерша полковник Целиков.
И Петров покосился на него: поддержки с этой стороны он не ожидал.
– Это ж почему у них такая привилегия? – недовольно поморщился командующий. Он не любил вот таких, с ходу прорывающихся возражений.
Целиков не мог не знать об этом и все-таки позволил себе ворваться в разговор, и это насторожило присутствующих. Но Целиков словно не заметил изменения настроя.
– Чем меньше людей знает, куда, зачем и когда ездит или ходит разведчик, тем больше шансов на успех самой разведки. А ведь и ординарец, и шофер – люди. У них есть знакомые, их видят и по стечению фактов иные, дотошные, могут сделать выводы. Чаще – беспочвенные, иногда – правильные. Но даже если иногда, это все равно опасно.
– Ты своему начальству доложил о происшествии? – спросил командующий.
– Доложил.
– И что же?..
– Судя по тому, что разговор отложен, полагаю, группа не единичная. Да и прошлые ориентировки…
– Вот так!.. Они ползают, а мы сидим и ждем.
Командующий вздохнул и посмотрел на Петрова. Полковник выдержал взгляд и подумал: «Смершевцы явно проходят стороной, а нам придется отдуваться. Впрочем… Впрочем, смерш для того и создан, чтобы бороться с врагом особого рода – шпионами. А наше дело…»
– Когда же отправятся ваши, полковник Петров? – резко спросил командующий.
– Товарищ командующий, как вам известно, разведка не получала на сей счет конкретной задачи. Возможные варианты… отрабатываются.
– Возможные варианты… – буркнул командующий, но его перебил первый член Военного совета генерал Добровольский.
– Какие меры вы приняли, – обратился он к начальнику смерша, – чтобы обезвредить разведгруппу противника, и что сделано для предотвращения подобных явлений?
Полковник поднялся, и Петров понял: Добровольский чем-то недоволен, и работники смерша знают об этом.
– Засады, усиленное патрулирование, создание особых оперативных групп, усиление контактов со связистами на предмет перехвата возможных передач, разумеется, пеленгация. Кроме того, вместе с начальником политотдела уточнена тематика и уже начата агитационно-пропагандистская работа во всех частях и подразделениях. Особый упор делается на части резерва.
– Все это взгляд назад, в наш тыл. А вперед? В сторону противника?
– Не совсем понял…
– У вас не рождалась мысль, что разведчики противника двигались не в наш тыл, а стремились перейти линию фронта? Ведь, как мне известно, за последнее время не было зарегистрировано ни одной передачи из нашего тыла. Это так?
– Да, – начальник смерша наклонил лобастую голову, широкие его плечи развернулись и стали еще шире. – Вы считаете, что группа не имела радиостанции и теперь возвращается с собранными разведданными?
– Полковник Петров, – Добровольский резко повернулся к разведчику, – вы такую возможность допускаете? Исходя из обстановки: насыщенность войсками прифронтовой зоны, неустоявшуюся линию фронта и так далее? Как бы вы поступили в данном случае?
«Что ж… Член Военного совета задает умные вопросы. И, кажется, ясно, куда он клонит», – подумал Петров и ответил:
– Вариант возможный. Рация могла забарахлить при переходе линии фронта или была разбита при выброске с самолета. Наконец, просто вышла из строя. А может быть, группе не придали рации – задание было конкретным и кратковременным. Но в этом случае мне неясно, зачем им понадобился «виллис»? Ведь они не могли ни увидеть, ни предположить, что за рулем сидит майор. И в немецкой, и в нашей армии старшие офицеры далеко не всегда садятся за руль. Значит, они охотились за машиной.
– Вы в этом уверены? – впервые вмешался в разговор начальник штаба. Он оторвался от бумаг и, почесывая толстым красным карандашом переносицу, внимательно смотрел на Петрова.
– Мне доложили, что в скаты машины не попала ни одна пуля – значит, по скатам не били. Следовательно, били по шоферу. Он им не требовался.
– Резонно, – сказал начальник штаба и опять уткнулся в бумаги.
– Вот поэтому мы и уделили основное внимание тыловым частям, – сейчас же вмешался Целиков.
Член Военного совета обменялся быстрым, едва уловимым взглядом с командующим и спросил:
– Скажите, товарищи, вы не обращали внимания на то, что легковые машины тщательно проверяются на контрольно-пропускных пунктах, когда они едут в тыл? Но когда они едут на передовую, бдительность явно притупляется. И еще одно. За все время войны я что-то ни от кого не слышал, чтобы его машину задержали где-нибудь впереди линии расположения штабов дивизий. Там устанавливаются или уже установились никем не писаные правила, по которым любая легковая машина обязательно своя и обязательно начальства, а поэтому проверять ее не следует. И машины носятся там где хотят и как хотят.