Мельников Руслан. Тайный рыцарь

   – Вот даже как? Интересно! И странно! И таинственно – жуть! Но вообще-то вы два сапога пара: тайный рыцарь, шпионка…
   – Я не шпионка! – оскорбилась Ядвига. – Просто служу в меру своих сил братству Святой Марии.
   – Ладно, ладно, не обижайся. Скажи лучше, а Вольфганг фон Барнхельм знает о твоей гм… службе? Ты ведь как-никак его баба сердца.
   – Дама сердца, – с несвойственной ей строгостью поправила Ядвига. – Нет, он не знает ничего. Ни к чему огорчать мальчика. Я для него прекраснейшая и добродетельнейшая Ядвига Кульмская. Пусть так и остается. Он молод, ему еще верить и верить в чистую любовь.
   Кажется, в словах Ядвиги прозвучала неподдельная грусть. И сожаление о чем-то упущенном, недостижимом, навсегда утерянном. Бурцев изумился: сейчас – задумчивая и печальная – она была похожа на непорочную девственницу. Но продолжалось это совсем недолго.
   Они снова пили. Пили до тех пор, пока в объемистой фляге не осталось ни капли. Собственно, пил, в основном, Бурцев. Ядвига – та больше нежно улыбалась ему. Что-то говорила. Что-то спрашивала… И снова улыбалась.
   Конечно, рейнское – не сорокаградусная водяра. Но тоже весьма коварная штука. И потом тут все дело в количестве, а принял на грудь он после потери Аделаиды уже немало.
   И добился, чего хотел. Напился. Наклюкался. Нажрался… И ничуть не жалел об этом.
   Как загорелся костер в очаге, Бурцев не помнил. Как Ядвига скинула платье – тоже. Помнил только обворожительную улыбку бывшей служанки. Офигительная улыбка! Так улыбаются или профессиональные путаны, или путаны прирожденные. Ядвига Кульмская была прирожденной.
   То, что она вытворяла на нехитром ложе в заброшенной мельнице, – об этом, наверное, и не всякая проститутка из его современниц додумается. Кто бы вообще мог подумать, что подобное возможно в средневековой-то Европе! Бурцев не мог. Зато он в полной мере прочувствовал, как удалось этой легницкой девице сделать карьеру постельной шпионки. В постели искуснице Ядвиге просто невозможно отказать. Выдать страшную тайну? Пожалуйста! Предать? Дважды пожалуйста…
   Предать…
   А и ладно! А и пусть! Он ведь сам этого жаждал! Последний укор совести. До боли знакомые глаза краковской княжны. Глаза, полные невыразимой тоски.
   Мимолетный образ возник и пропал. А в голове окончательно смешалось все, что там еще оставалось.
   Аделаида… Ядвига… Ядвига… Аделаида…
   – Аделадвига, – бормотал он. – Ядвилаида. Губ коснулся нежный пальчик.
   – Не волнуйся, глупыш. Сейчас все будет хо-ро-шо!
   Ласковый, томный, чуть насмешливый голос…
   Пальчик скользнул вниз, ниже, ниже… К губам Бурцева вновь прильнули губы. Горячие, ищущие, страстные. И это не были губы его любимой жены.
   Но, действительно, все стало хорошо. Настолько, что ничего не стало. Лишь провал в беспамятство и чувственное безумие. Буйство страсти.
   И звериная похоть.
 

Глава 51

   Разбудил его стук копыт. Где-то совсем рядом – за каменной стенкой кто-то осадил коней. Ну конечно! Незваные гости никогда не приходят вовремя. А он, как назло, лежит под ворохом шкур-одеял в чем мать родила!
   Хмель и гормоны еще гудели в голове. Но чувство близкой опасности трезвит быстро. Бурцев вспомнил, мысленно выругался… Кого там еще принесло в тайный домик свиданий Ядвиги Кульмской? Ведь девчонка обещала, что проклятая мельница – табу для всех добрых христиан, пекущихся о спасении души. Ну, почти для всех… Неужели сам бесстрашный Герман фон Балке, презирающий суеверия, изволил пожаловать к ним среди ночи?
   Костер в очаге погас. Лишь перегоревшие угольки слабо освещали безоконное жилище. Было холодно. Во рту – гадко. На душе – мерзко. Недавняя безумная страсть угасла вместе с огнем. Бурцев торопливо глянул по сторонам.
   Справа – брошенная на пол в беспорядке одежда. Мужская, женская… Из-под платья кульмской красавицы и его скомканной льняной рубашки топорщится дареный меч в ножнах. Рядом – у самого ложа – перевернутый в порыве страстного раздевания табурет.
   Слева, возле стенки, тихонько посапывает Ядвига. Бесстыжая, голая, счастливая. Укуталась в одеяла из шкур по самый нос. Голова с растрепанными рыжими волосами покоится на плече Бурцева. Ладонь – на его груди.
   Бурцев осторожно высвободил руку. Ядвига проснулась. Дернулась встревоженно, испуганно захлопала ресницами, но, проморгавшись, приветливо улыбнулась. Хотела что-то сказать…
   – Тихо! – шепнул он одними губами.
   Показал взглядом на дверь. Девушка снова напряглась. Бурцев вытянул из тряпок меч. Мало ли что… Незваные гости – они такие.
   Ядвига лежала тихо. Бурцев тоже замер, стараясь не тревожить понапрасну хрусткую соломенную подстилку. Если потребуется, он выскочит из-под мохнатых одеял в считанные мгновения. Сам без одежды, с мечом наголо… Такое зрелище любого вражину вгонит в ступор. Руби – не хочу.
   Но, честно говоря, не хотелось. Может, если затаиться, то пронесет? Перетопчутся спешившиеся всадники у порога да помчат себе дальше…
   Их было двое, и вошли они не сразу. Действительно, некоторое время топтались на приличном расстоянии от двери, препирались. Сначала совсем тихо, потом – громче. Бурцев вслушивался в приглушенные голоса. Вслушивался и холодел, покрываясь противным липким потом. Знакомый мужской голос. Уверенный, твердый, настойчивый. Ненавистный! И знакомый голос женский. Взволнованный, сомневающийся, срывающийся. Родной! Бурцев прикусил губу. Нет, он не просто влип. Он – ВЛИП!
   – Это и есть то самое место, о котором я рассказывал, – произнес Фридрих фон Берберг. – Сюда не ходит никто, поверьте. Здесь мы надежно укрыты от чужих глаз.
   – А почему сюда не ходят люди из Хелмно, Фридрих? Мне кажется, тут очень мрачно.
   Аделаида дрожала – это чувствовалось даже по голосу. Но дрожала она не только от страха. Княжна возбуждена сейчас до крайней степени.
   – Не ходят – и ладно. Разве для нас это так важно, несравненная? Главное, мы уже на месте. И оба прекрасно понимаем, чего хотим.
   – Я не знаю, мой милый Фридрих… Не знаю… Мне кажется, все это неправильно… Не очень правильно…
   Мой милый Фридрих! Бурцев поперхнулся. Там, за стеной, не услышали. Зато он слышал все! Ублюдок фон Берберг притащил его жену на свидание! И выбрал для этого самое подходящее местечко. Судя по всему, вестфальцу уже известно, что мельница проклята, но плевал он на проклятья, когда башню сносит от безумной страсти. А вот Аделаиде о дурной славе старой мукомольни рассказать было некому.
   – Ну, перестаньте, Агделайда, прошу вас. Всю ночь мы говорим об одном и том же. И, как мне казалось, договорились. Иначе вы бы не поехали со мной, не так ли? Иначе не попросили бы меня отослать оруженосца?
   – Я не… может быть, не надо, Фридрих?.. Сегодня не надо…
   – О Господи! Неужели вы намерены вечно хранить верность своему мужлану Вацлаву? Умоляю, не томите. От вас всего-то и требуется слезть с седла и подойти к двери. Мои объятья уже ждут вас! Дальше все будет просто.
   Губа уже не прикушена – прокушена. Но Бурцев даже не почувствовал боли – он понял это лишь по привкусу крови во рту. Гадство! Мерзавец фон Берберг подло соблазняет его законную супругу, его любимую Аделаидку, а он не может даже набить подонку морду. Как, скажите на милость, лезть в драку, если на тебе нет одежды, а под боком лежит такой вопиющий компромат – обнаженная красавица Ядвига. Аделаида ведь не идиотка. Поймет все, сразу поймет. И никакие объяснения не помогут. Здесь не Легница, здесь тебя, Васек, считай, застукали с поличным.
   Клинок в дрожащей руке звякнул о перевернутый табурет у ложа. Звук был негромкий, но попал точно в паузу между фразами вестфальского рыцаря и малопольской княжны.
   Тяжелые и быстрые мужские шаги… Ближе, ближе. Уже на пороге… Искуситель фон Берберг, видимо, всем телом налег на дверь. Ненадежная преграда дернулась, жалобно скрипнул засов.
   – Не понимаю… – озадаченное бормотание вестфальца.
   – Заперто? – со страхом выдохнула Аделаида. И с такой надеждой, с таким облегчением! Нет, кажется, девчонка все-таки еще не созрела для полноценной измены мужу. Или фон Берберг действовал слишком напористо, не уделил достаточно времени красивым ухаживаниям.
   – Конечно нет. Этого не может быть. Что-то с дверью, наверное. Старая она. Ничего, сейчас…
   Удар. Треск. Засов слетел. Упал в очаг, потревожил угли, поднял целый сноп искр… Ввалившийся вслед за ним немец отреагировал мгновенно. Меч выскользнул из ножен, описал в темноте гудящую дугу.
   Багровые отблески очага высветили темный синяк на скуле фон Берберга и едва поджившую рану на щеке. Славно! Следы от латной перчатки и от шпоры Бурцева долго еще будут украшать физиономию вестфальца.
   – Кто здесь?!
   О, рев ловеласа, которому помешали довести задуманное до конца, был страшен. Ядвига, взвизгнув, потянула на себя все одеяла. И, разумеется, стянула их с Бурцева.
   А в дверной проем уже заглядывала Аделаида. Княжна всегда была любопытной. Перед влюбленным фон Бербергом эвон как ломалась, но едва запахло скандальчиком, – и с седла сразу спрыгнула, и к двери подбежала.
   Голый, смущенный, толком не протрезвевший еще Бурцев вскочил с ложа. Попытался прикрыть срам тем, что было в руках, – мечом. Глупо! До чего же глупо!
   – Госпожа Агделайда?!
   Растрепанная шевелюра Ядвиги Кульмской вынырнула из-под шкур.
   Немые сцены долго длятся только в «Ревизоре». Здесь таковой не было вообще.
   – Ядвига?! Вацлав?! Ты?! Вы?! Здесь?! Вместе?!
   Разъяренная и оскорбленная до глубины души княжна издала странный звук. Шипение, свист и визг одновременно.
   И в слезах бросилась прочь.
   Проклятье! Бурцев не выносил, когда Аделаида плакала. Но не нестись же за ней голышом по снегу, да после такого конфуза. Дикое ржание и бешеный стук копыт. Малопольская княжна была уже далеко.
   – Агделайда! Агделайда!
   Смешной, наивный фон Берберг! Он тоже со всех ног бежит к своему коню, лезет в седло, надеясь догнать и утешить обиженную даму сердца. Да только ничего тебе, утешитель хренов, этой ночью не обломится. Может быть, потом, может быть, после, но не сегодня. Не поспеть тебе нынче за Агделайдой Краковской, гордой дочерью Лешко Белого, не уговорить ее, не совратить. Бурцев слишком хорошо знал свою взбалмошную супругу. Да только самому ему лучше от того не становилось.
   Он не сел – рухнул в отчаянии на соломенное ложе.
   – Извини, – рука Ядвиги осторожно коснулась плеча.
   – Тебе не за что извиняться. Ты не виновата.
   – Но и ты тоже.
   Наверное… Наверное, она права. Однако это слабое утешение. Никаких сомнений: узелок, что еще связывал его с княжной, сегодняшней ночью распущен окончательно. Ну почему?! Почему так паршиво все выходит?!
   Бурцев мотнул головой. Решено: завтра на турнире он снова вызывает фон Берберга. А там уж трава не расти.
   – Закрой дверь, Ядвига, – попросил он. – Холодно.
   Она закрыла. И укрыла его одеялом. Бережно, аккуратно. Как укрывала вчера Вольфганга.
 

Глава 52

   На следующий день турнирных боев мало что изменилось. Правда, Вольфганга Бурцев среди рыцарей не заметил. Или бедняга еще не оправился от ран, или не проспался после своего рейнского. Ядвиги тоже было не видать. Ранним утром она деликатно удалилась со старой мельницы в Кульмский замок.
   А в остальном – все, как прежде. Между двумя ландмейстерами – фон Балке и фон Грюнингеном вновь с безучастным видом восседал Вильгельм Моденский в окружении мрачной монашеской свиты. Чернорясная прослойка, над которой возвышалась епископская митра, по-прежнему сдерживала непримиримых претендентов на звание главы ордена. Папский легат смотрел твердо и уверенно, будто именно он являлся истинным хозяином положения. Не исключено, впрочем, что так оно и было.
   Однако внимание Бурцева привлекала другая часть зрительских трибун. Аделаида по-прежнему занимала почетное место королевы турнира неподалеку от ливонской группы. Величественная, спокойная, холодноликая, недосягаемая… Только красные глаза свидетельствовали о ночных переживаниях княжны. Рядом крутился фон Берберг с фамильным гербовым медведем на груди, припудренным синяком на лице и рваной, едва поджившей щекой. У вестфальца был чрезвычайно хмурый вид. Вероятно, результат вчерашнего фиаско на любовном фронте.
   Бурцев стоял в первых рядах – буквально навалившись на ограду ристалища. Среди белых плащей и черных крестов тевтонских братьев, среди серых накидок с «Т»-образными крестами полубратьев, среди пышной геральдики иноземных гостей его безгербные одежды – как бельмо в глазу. Сейчас тайного рыцаря нельзя было не заметить, но Аделаида предпочитала не смотреть на мужа. Впрочем, и на любовника-неудачника тоже. Что ж, с Бурцевым-то все понятно: измены ему прощать не намерены. Да, пожалуй, и с вестфальцем тоже… Прошлой ночью он стал невольным свидетелем позора гордячки Аделаиды и потому не скоро вновь окажется в фаворе.
   Фон Берберг бросил угрюмый взгляд в сторону соперника, отвел глаза. Да, выглядел немец превесьма озабоченным. Небось, все о внезапно охладевшей даме сердца думает, мерзавец. О чем же еще ему так сосредоточенно размышлять? Бурцев злорадствовал. А скоро ведь, очень скоро у треклятого вестфальца появится новый повод для беспокойства.
   Толпа возбужденно гудела в предвкушении развлечений. Бурцев и сам дергался от нетерпения. Только он жаждал не зрелищ. Он не собирался оставаться сторонним наблюдателем, когда старший распорядитель турниров объявит о начале поединков. Когда призывно зазвучат трубы. И когда разодетые в яркие клоунские наряды помощники герольда взмахнут своими дурацкими флажками.
   Как только это произойдет, Бурцев первым вступит на ристалище. И прилюдно бросит вызов фон Бербергу. Чужих копий он не воровал, а после вчерашней потасовки его вроде как простили. Так что теперь отказать тайному рыцарю в схватке, не запятнав позором свою честь, нельзя. Да и не откажет фон Берберг – это ж ясно как день. Биться за Аделаиду придется пешими, на мечах, без щитов – ничего другого Бурцев сейчас предложить не может. И уж на этот раз вульгарным мордобоем дело не закончится. А потом – когда один из них умрет – пусть вызывают друг друга и выясняют отношения между собой фон Балке и фон Грюнинген.
   Вышло иначе.
   Завыли трубы. Взреяли пестрые флажки. Однако вместо торжественного открытия очередного турнирного дня бледный герольд сразу объявил первую пару поединщиков.
   – Благородный рыцарь и ландмейстер германского братства Святой Марии Герман фон Балке сегодня утром с восходом солнца вызвал на суд Божий оружием благородного рыцаря и ландмейстера германского братства Святой Марии, Дитриха фон Грюнингена, – отчеканил в морозном воздухе старший герольд.
   Народ ахнул. Такого не ожидал никто. Бурцев – тоже. Блин! Похоже, с фон Бербергом теперь придется обождать.
   – Вызов принят! – распорядитель турнира запнулся, словно ошарашенный уже сказанным и не веря в слова, которые ему еще надлежало произнести. Впрочем, ристалищный оратор быстро взял себя в руки, продолжил: – Его преосвященство епископ Вильгельм Моденский, посланник Его Святейшества Папы Григория Девятого благословил этот бой от имени Господа и Святого Рима.
   Толпа загомонила. Папский легат не препятствует бою Христовых братьев! Наверное, здесь это было сенсацией. Герольд ждал тишины. Бурцев невольно прислушивался к разговору окружавших его крестоносцев.
   – Мир катится в тартарары, – недовольно пробормотал один. – Мало того, что посланник Рима лично присутствует на турнире, так он еще и поощряет поединки между рыцарями креста, которых Господь призвал карать язычников, а не сражаться друг с другом на потеху публике.
   – Боюсь, его преосвященство епископ Моденский сейчас думает о чем угодно, но только не о соблюдении Божьих заповедей, – согласился второй тевтон.
   – А может быть, это всего лишь попытка преодолеть раскол в братстве, – задумчиво произнес третий – пожилой и седовласый рыцарь. – Если на Божьем суде, да при стольких свидетелях, один из ландмейстеров одержит верх над другим, вокруг победителя, несомненно, сплотятся и прусские и ливонские рыцари. Тогда… Наверное, тогда в поединке есть смысл. Но только в поединке честном и правом.
   Гомон наконец стих. Ненадолго. Зрители удивленно выдохнули в третий раз, когда герольд закончил свою речь:
   – Благородный Герман фон Балке и благородный Дитрих фон Грюнинген решили биться насмерть в вольном поединке. Каждый выберет оружие для боя по своему усмотрению. И да рассудит Господь спор братьев ордена.
 

Глава 53

   Герман фон Балке не был оригинальным. Классические черные тевтонские кресты на белом фоне наглядно демонстрировали, интересы какой орденской группировки он здесь представляет. Пожилой ландмейстер выехал в снаряжении, предназначенном для благородного гештеха. Конь, латы, шлем-ведро, щит, копье. Копье – не турнирное – боевое. Видимо, того же фон Балке ждал от противника. Собственно, того же от ливонца ожидали сейчас все.
   Дитрих фон Грюнинген, однако, ожидания эти обманул самым бессовестным образом. Глава Ливонского дома немецких крестоносцев ступил на ристалище пешим. Без доспехов, без оружия. С непокрытой головой. В грубом рубище. В руках его было лишь кое-как свернутое знамя ливонских рыцарей. То самое – с Девой Марией и маленьким крестиком в уголке. Простое полотнище, даже без древка, которым можно было бы попытаться отмахнуться от противника.
   Бурцев охнул вместе со всеми. Что за фигня?! До какой же степени нужно быть фанатиком, чтобы выходить против конного рыцаря-копейщика с куском тряпицы? Дитрих же неторопливо и благоговейно разворачивал хоругвь.
   Фон Балке сорвал шлем. Гневный пурпур заливал лицо крестоносца.
   – В чем дело?! Я отказываюсь биться с безоружным и пешим противником!
   – Таково условие боя, сын мой! – строго провозгласил папский легат. – Вы оба вышли на суд Божий, и каждый из вас держит в руках то оружие, на которое уповает. И совершенно неважно, насколько грозно или безобидно оно выглядит…
   – Но, ваше преосвященство, какая честь и какой прок будет в столь очевидной победе? – негодовал фон Балке.
   – Ты еще не одержал победы, а уже предаешься гордыне, – грозно нахмурил брови эмиссар Рима. – Это великий грех. И он может быть жестоко наказан сегодня. Если не желаешь сражаться, Герман фон Балке, – тогда склони свое копье к земле и покинь ристалище. Но отказ от поединка будет расцениваться как поражение в Господнем суде.
   – Хорошо! – рявкнул фон Балке. – Я убью этого ливонского молокососа, но призываю всех в свидетели, что он сам хотел своей смерти.
   Всадник снова надел шлем. Вильгельм Моденский молча кивнул.
   – Готовы ли к бою господа рыцари? – заискивающе поинтересовался старший герольд.
   Бедняга страшно волновался. Неудивительно. Вряд ли до сих пор ему приходилось объявлять о начале более странного и предсказуемого поединка.
   – Давно! – прогудел из-под шлема фон Балке.
   – Я тоже готов! – ливонец наконец развернул ливонское знамя.
   Нет, он не стал устрашающе размахивать хоругвью, читая молитвы и распевая церковные гимны. Фон Грюнинген жестом фокусника извлек из складок своего полотнища… извлек… извлек?!
   Взмах геральдического флажка – и Герман фон Балке пришпорил коня. А Дитрих фон Грюнинген аккуратно положил знамя подле себя и…
   Ну, ни хрена ж себе!
   Безоружный пехотинец обрел оружие. И мгновенно изменил расклад сил. В руках ливонского ландмейстера тоже появился металл – не вызывающе-блестящий, как у противника. Тусклый, скромный… Знакомый, слишком хорошо знакомый Бурцеву. Видел он уже такую штучку. В музеях видел. А еще во Взгужевеже – в главной башне Освальдова замка. Даже держал в руках. И палил из нее. Очередями.
   Дитрих поднял ствол «шмайсера». Короткий автоматный ствол. Или, если уж быть совсем точным, ствол пистолета-пулемета «МП-40». Но, блин, откуда?! От-ку-да-он-здесь?!
   Дитрих дернул затвор, навел оружие на приближающегося всадника.
   Откуда-а-а?! Обе обоймы «шмайсера», занесенного в тринадцатый век фашистским послом, Бурцев собственноручно опустошил в бою за «Башню-на-Холме», а автомат позже утопил в болоте. Значит, тот «МП» не был единственным?
   Дитрих целился. Со знанием дела, но неуклюже. Как боец, прошедший ускоренные курсы огневой подготовки. Очень ускоренные, но прошедший. Кто же, интересно, ему преподавал? Кто сунул в руки оружие, которое появится лишь семь веков спустя? Кто продемонстрировал убойную силу немецкого «шмайсера»? У Бурцева имелось только одно соображение на этот счет: хэр тайный рыцарь, владелец эсэсовского кинжала и кольца «Мертвая голова». Кажется, напрасно он его недооценивал. Кажется, зря успокаивал себя все это время.
   Конный тевтон уже проскакал половину ристалищного поля. И останавливаться не собирался. Ландмейстер несся вперед, нацелив смешное копьецо на врага, выставив перед собой жалкий щит. Разглядел, небось, уже неведомую вещицу в руках ливонца, сообразил, что парень-то вовсе не так прост, как кажется. Но вот насколько непрост, этого фон Балке, конечно, уже не понять. Ишь, как галопирует – всадил шпоры в конские бока по самые пятки. Наверное, принял незнакомое оружие за диковинный самострел, вот и прикрывается щитом, вот и старается поскорее проскочить простреливаемое пространство да достать противника копейным острием. Только вот недооценил тевтонский рубака мощь и скорострельность фон Грюнингова «самострела».
   Дитрих ждал. Подпускал поближе. Чтоб уж наверняка. Да куда ближе-то! Расстояние осталось – можно лупить не целясь – с бедра, с живота… Мишень – более чем ростовая. Мчит прямо, не виляет зигзагами. Остается только нажать на спусковой крючок. Если, конечно, знаешь, как это делается.
   Фон Грюнинген знал. Фон Грюнинген нажал.
   Грохот выстрелов.
   Дернувшиеся кони.
   Застывшие люди…
   Длинная очередь оглушила Бурцева. Очередь ударила снизу вверх – от копыт рослого тевтонского коня до топхельма крестоносца. И прошила все.
   Черный крест на белом щите – тоже. Легко и просто прошила. Навылет.
   Вскрик фон Балке. Вопль толпы…
   Упали оба – и конь, и всадник. Закувыркались, покатились по инерции в грязном снегу. Задергались, забились в конвульсиях.
   Еще очередь.
   Ни тот, ни другой не поднялся.
   Вообще-то, жертв было больше. Не зря ливонец подпускал врага так близко – стрелок из него все-таки никудышный. Нетвердо, ох, нетвердо держали немецкий «шмайсер» неумелые руки ландмейстера. Оружие в тех руках ходило ходуном, ствол водило, как у старшеклассника, впервые посетившего стрельбище на школьных военных сборах. Да, конечно, несколько пуль вошли в цель. Не могли не войти на таком-то расстоянии. Но остальные ударили в снег. В небо. И по плотной стене зрителей.
   За ристалищной оградой три человека свалились замертво. Еще с полдюжины корчились и кричали от боли. Обильно лилась кровь из незнакомых здешним лекарям пулевых ран. Толпа, крестясь и воя, в ужасе расступилась, шарахнулась прочь от несчастных. Десятки людей рухнули на колени. Отовсюду зазвучали душеспасительные молитвы. И чернь, и знать взывали к небесам о милости и снисхождении. Взывали истово, дико. Беспричинная смерть от грома и молнии средь бела дня и при ясной погоде была выше их понимания.
   Гомон стоял такой, что герольд не имел возможности объявить нежданную победу одного орденского ландмейстера над другим. Впрочем, старший распорядитель турнира и не собирался этого делать. Отвисшая челюсть, выпученные глаза, рука, машинально совершающая крестообразные движения… Не скоро бедняга сможет вновь приступить к выполнению своих обязанностей.
   Но ничто не длится вечно. Новых очередей не последовало. Паника схлынула. Страх – самый первый, самый жуткий – начинал рассеиваться. Люди поняли: небеса не рухнули на землю, а начавшийся было Конец Света, по безграничному милосердию Божьему, пока отменяется. Люди приходили в себя. Поднимались с колен. Осматривались в поисках виновника недавних страхов.
   Долго искать не пришлось. Одинокая фигура ливонского ландмейстера с сатанинской машиной в руках так и мозолила глаза на пустынном ристалище.
   – Дьявол! Дьявол! – послышались слабые разноголосые выкрики.
   – Дьявол! – через секунду они уже слились в единый рев.
   Толпа простолюдинов волновалась. Волновались и приезжие рыцари, призванные защищать Христову веру. Волновались братья ордена Святой Марии с крестами на щитах и одеждах. А пуще всех ярились тевтоны, из свиты павшего фон Балке. Мечи со скрежетом покидали ножны… Пожилой кульмский каноник – тот, что выходил вчера к погибшему Земовиту, – в ярости потрясал кулаками:
   – Фон Грюнинген продал душу дьяволу! Князь Тьмы тянет свои грязные лапы к кресту братства Святой Марии! Смерть ливонцу! Смерть ему!
   – На-ко-стер!!! – вторила толпа.
   На ливонского ландмейстера было жалко смотреть. Он уже не выглядел торжествующим победителем в затянувшемся противостоянии с серьезным противником. Дитрих фон Грюнинген испуганно водил стволом из стороны в сторону. Лицо его было бледным.
   На помощь к ландмейстеру стягивались верные рыцари и слуги из братства Ливонского дома. Но много ли проку от таких вояк? Оружие обнажено, а в глазах – страх. Кому охота защищать господина, вступившего в сговор с самим Князем Тьмы? Да еще и драться за него со всей крестоносной толпой.