Мельникова Валентина Александровна. Агент сыскной полиции

   Сапоги Федора Михайловича ступили на мягкий спорыш обочины. Он усмехнулся. Великое дело привычка. Сегодня он, чтобы продлить удовольствие от ночной прогулки, решил сделать крюк и обогнуть старинное купеческое кладбище, задами выходящее на Хлебную, но ноги сами собой вынесли его к высоким чугунным воротам, запертым на огромный, похожий на свернувшуюся клубком собаку замок.
   Но Тартищев знал об этом и прошел чуть правее ворот. Издавна здесь была устроена лазейка для обитателей Хлебной улицы, не желавших ходить в обход кладбища. Правда, только в дневное время. Ночью здесь можно встретить лишь порскающих в разные стороны бродячих кошек да спугнуть ночную птицу, которая, сердито ухнув, поднимется на крыло и скроется в темных недрах колокольни полуразрушенной церквушки, в которой отпевали когда-то нынешних обитателей кладбища.
   С трудом протиснувшись сквозь лазейку, Тартищев привычно удивился недюжинной силе того, кто умудрился выломать целых три чугунные пики из ограды, и столь же привычно посетовал, что избыток сидячей работы существенно повлиял на габариты его и так нехрупкой фигуры.
   Мрачные надгробия купеческих могил с застывшими в скорбных позах херувимами, массивные кресты и купола семейных склепов четко выделялись на фоне еще более посветлевшего неба. Тартищев уже знал: стоит ему миновать могилу известного в городе владельца аптек Дедюлина-старшего, как тут же из-за склепа семьи Курашкиных вынырнет луна и высветит даже самые плохо различимые, самые пострадавшие от времени и непогоды надписи на могильных памятниках...
   Курашкина?! Тартищев остановился как вкопанный.
   События последних дней ни в коей мере не желали оставлять его в покое. Вот уже неделю город будоражили слухи и домыслы один ужаснее другого по поводу убийства нескольких вдов когда-то первых богатеев Североеланска. Последняя из убитых старух принадлежала к семье Курашкиных. Кажется, была старшей сестрой известного в Сибири спиртозаводчика...
   Михаил Федорович присвистнул и почесал за ухом.
   Непременно надо будет встретиться с Пантелеймоном Васильевичем. Может, и прольет какой-никакой свет на убийство своей сестрицы. Ведь были же основания у неизвестного убийцы укокошить подряд пятерых богатых и одиноких старух и ничего не взять при этом. Похоже, он только затем и забирался в дом, чтобы придушить свою жертву, а затем скрыться по крышам домов, потому что на земле никаких следов обнаружить не удавалось. Почему преступнику надо было уходить по крышам, никто, даже сам Тартищев, толком объяснить не мог. Убийства совершались между тремя и четырьмя часами ночи, когда ни одной живой души на улице не сыщешь, а окна обывательских домишек надежно защищены ставнями...
   По правде, поначалу все сводилось к тому, что убийца удалялся с места преступления чуть ли не на крыльях, но после убийства третьей жертвы, вдовы владельца алебастровой фабрики Бальцера, у которой при удушении пошла кровь носом, на свежевыбеленной печной трубе соседнего с погибшей вдовой дома агенты обнаружили отпечаток окровавленной ладони. Вероятно, нога убийцы соскользнула по мокрой кровле, и он непроизвольно схватился за трубу. При дневном свете удалось обнаружить и сам, правда совсем слабый, след скольжения. И более ничего...
   Тартищев крякнул от досады и вытащил из кармана табакерку, но так и застыл с щепоткой табака в правой руке. Прямо напротив него висела распятая на чугунных пиках ограды фигура человека. Всходившая из-за гор луна четко высветила раскинутые вдоль решетки руки, склоненную набок лохматую голову, согнутые в коленях ноги. Одет человек был то ли в длинный плащ, то ли в шинель, потому что одна пола зацепилась за острие пики и полностью закрывала правую руку.
   "Господи! - Федор Михайлович едва сдержался, чтобы не перекреститься, и тут же деловито подумал:
   - Никак удавленник или, того хуже, пьяный лез через ограду и напоролся на острие..."
   Человек не подавал признаков жизни, но Тартищев тем не менее осторожно приблизился к нему, вгляделся внимательно и поначалу ничего не понял, обнаружив вместо лица нечто бесформенное, притиснутое к ограде.
   Потом сообразил. Похоже, это всего лишь старая фетровая шляпа, которая сползла с головы человека и прикрыла его физиономию.
   Тартищев прислушался. Ничего. Абсолютная тишина. Никаких тебе шорохов и звуков. Человек не шевелился, но следов крови на его одежде Тартищев не заметил, так же как не почувствовал запаха спиртного.
   Висел человек достаточно высоко, поэтому Федор Михайлович, опять же с трудом, пролез теперь уже в другую щель в ограде, как раз напротив первой, и оказался на родной Хлебной улице. До дома оставалось саженей сто, он даже видел отблески света на листьях сирени, росшей в палисаднике. Его верный денщик Никита никогда не ложился, не дождавшись барина. Но по долгу службы и прежде всего по совести Федор Михайлович не мог позволить себе пройти мимо человека, который наверняка нуждался в помощи, если был жив, конечно.
   Хуже, если уже мертв, но тогда тем более нельзя уйти, не выяснив, по какой такой причине он вдруг повис на кладбищенской ограде.
   Тартищев удрученно вздохнул, подумав, что и Никита, и Дозор, и чай в беседке, и даже его обожаемая дочь вряд ли дождутся его домой сегодняшней ночью.
   Хотя впервые, что ли? Им не привыкать...
   Федор Михайлович попытался подхватить человека под колени, но не тут-то было! На заборе висела настоящая туша, никак не меньше трехсот фунтов весом, да и ростом малого бог тоже не обидел. Тартищев прикинул на глаз - детина был около трех аршин ростом, и это при полусогнутых коленях...
   На всякий случай Тартищев огляделся по сторонам.
   Из своей многолетней практики он знал, на какие ухищрения способны пойти местные жулики, чтобы ограбить припозднившегося прохожего. Даже в чучело на время превратиться, в чучело, повисшее на заборе...
   Но вокруг было спокойно, огромная туша продолжала висеть, не подавая признаков жизни. И тогда Федор Михайлович решил дойти до дома и взять в подмогу Никиту, дворника и кухонного мужика Семена, чтобы совместными усилиями снять тело с ограды.
   Теперь он не сомневался, что это было все-таки "тело", которое, правда, еще не успело окоченеть.
   В это время суток на Хлебной улице всегда бывало безлюдно, даже собаки не брехали, приученные к непременной ночной тишине и благонравию местных обывателей. Поэтому едва различимый топот лошадиных копыт и стук ободьев по редким, выглядывающим из пыли камням заставил Тартищева насторожиться. Он оглянулся. Со стороны оврага по Хлебной двигалась пролетка, и Тартищев остался у ограды. Появилась надежда позвать на помощь припозднившегося пассажира, а то и двух, вместе с кучером. Федор Михайлович не сомневался, что это кто-то из задержавшихся в городе соседей. Другого просто не могло быть.
   Он вгляделся в остановившуюся напротив пролетку.
   Место кучера занимал неопрятно одетый парень лет двадцати с прыщавым лицом. Лоб и глаза скрывались за волосами. Он спрыгнул на землю и спросил:
   - Что происходит, папаша? Хочешь стрюка ломануть?
   - Подойди, нужно снять мужика с ограды! - приказал Тартищев, делая вид, что не обратил никакого внимания на "стрюка". Парень, похоже, желал произвести впечатление, правда, не знал, с кем свела его ночная дорога.
   Не выпуская из рук кнутовище, вихляющей походкой он приблизился к Тартищеву. Был он достаточно высок, но слишком худ и выглядел так, будто его подвесили на дыбу и хорошенько растянули.
   - Чего ж не помочь, - улыбнулся парень, показав щербатые зубы, особливо хорошему человеку. - Он повернулся к пролетке. - Эй, Данила, канай сюды, тут какой-то стрюк шатанный <Стрюк шатанный - загулявший барин.> на заборе завис.
   Данила вылез наружу и оказался приземистым крепышом в драной поддевке и в опорках. Тартищев насторожился. Этот тип тоже был ему совершенно незнаком.
   - Спасибо, господа, я сам управлюсь, - сказал Тартищев и на всякий случай стал спиной к ограде, настороженно следя за действиями парней.
   Данила, не обращая на его слова никакого внимания, нагнулся и пошарил под сиденьем кучера, а долговязый приблизился к ограде и хихикнул:
   - Да мы поглядеть только! - Он деловито потрогал висевшего на ограде за ногу и с любопытством посмотрел на Тартищева. - Удавился, что ли? Или пришил кто?
   Он подошел к Тартищеву еще ближе. Тот опустил руку в карман и только теперь вспомнил, что оставил свой "смит-вессон" в сейфе. Всегда носил его с собой, но сегодня почистил и, как назло, оставил... Он был полностью безоружен и слишком хорошо понимал, что должна быть веская причина, чтобы подобная братия болталась в столь поздний час на окраине города в шикарном экипаже, который им явно не по карману. Он достаточно долго занимался своей работой, чтобы сообразить, что, кажется, попал в ловушку. Поэтому, когда прыщавый, резко развернувшись, выбросил вперед кулак с кастетом, Тартищев схватил его левой рукой за запястье, а правой нанес удар в солнечное сплетение.
   Парень, взвизгнув, повалился в пыль и засучил ногами, хватая воздух открытым ртом.
   Данила кошкой бросился на Тартищева, а из пролетки уже выскакивал третий, грузный, похожий на татарина мужик с изрытым оспинами лицом. Он размахивал чем-то похожим на городошную биту.
   Однако Тартищеву было не до созерцания третьего противника, надо было разобраться со вторым. Крепыш оказался толковее прыщавого. Он ловко увернулся от удара кулаком и, упав на землю, обхватил Федора Михайловича за колени. Тот чуть было не потерял равновесие, но, зацепив парня за уши, резко дернул вверх, отчего тот заверещал от боли и вскочил на ноги. Недолго думая, Тартищев заехал носком сапога по его колену и тут же нанес страшный удар локтем в лицо. Он торопился покончить с крепышом, пока в драку не ввязался татарин. Парень охнул и беззвучно свалился в дорожную пыль, орошая ее кровью, обильно льющейся из разбитого носа. Тем временем прыщавый встал на колени и зашарил в пыли, видимо, в поисках кастета.
   Более всего на свете Федор Михайлович не любил, когда в драке применяют кастет, поэтому сразу же опустил каблук на правое запястье парня, отчего тот вновь завопил как резаный.
   Татарин бросился на Тартищева, замахнулся, целясь в колени, но в последний момент взмахнул битой вверх и чуть не раскроил ему череп. Тот успел уклониться и с силой отшвырнул нападавшего на Данилу, который копошился в пыли, пытаясь подняться на четвереньки. Но татарин устоял на ногах и вновь бросился на Тартищева. Тот поднырнул под его руку, уходя от страшного удара битой, но от второго увернуться не успел. Левая рука вмиг онемела.
   Очухавшийся прыщавый парень вцепился в Тартищева сзади, и тот упал. Сверху навалился татарин. Тартищев барахтался под ним, пока Данила бегал кругами, стараясь улучить мгновение для решающего удара.
   Прыщавый тоже суетился рядом, не причиняя Федору Михайловичу особого вреда.
   Данила, выхватив биту у татарина, замахнулся - видно, хотел оглушить Тартищева, чтобы потом добить наверняка. Федор Михайлович дернулся в сторону, и удар пришелся по голове татарина. Тот обмяк, а Тартищев вскочил на ноги и оттолкнул его к ограде кладбища. Татарин смачно приложился рябой физиономией к чугунным прутьям и, захрипев, свалился к подножию ограды.
   "Ну, этот свое схлопотал", - успел подумать Тартищев и повернулся к Даниле, но чуть опоздал, потому что бита уже опустилась. Он резко вскинул голову, и удар пришелся сзади по шее. Ноги у него подкосились...
   - Попал! - завопил прыщавый. - Ты его пришил! Вытряхни ему мозги!
   - Лезь в телегу! - заорал на него Данила. - Уносим ноги, пока легавые не прискакали!
   - Давай дубинку! - заверещал в ответ парень. - Я ему сейчас всю требуху выпущу! Смотри, что он сделал с моей рукой!
   - Это же Тартищев! Старый легаш Тартищев! Бугай приказал только вправить ему мозги!
   Федор Михайлович лежал неподвижно лицом вниз.
   Он слышал голоса, но не разбирал слов. Лошадь слегка похрапывала неподалеку от него, однако он не мог пошевелить ни руками, ни ногами и тщетно силился сдвинуться с места, чувствуя, как пот от мучительных усилий струйками стекает по спине и лицу. Заставив себя напрячь плечи, он с превеликим трудом встал на колени и только тогда сумел приподнять голову от земли.
   Тем временем Данила успел затащить бесчувственного татарина в пролетку. Прыщавый, чья правая рука висела как тряпка, продолжал канючить:
   - Всего один разочек, и я его урою! Ну, разочек!
   - Оставь его, - рявкнул Данила, - лезь на свое место!
   Тартищев поднял голову. Прыщавый, выругавшись, запрыгнул на место кучера, натянул вожжи одной рукой, прикрикнул на лошадь, и пролетка медленно покатила прямиком на Федора Михайловича. Данила бросился на своего подельника и стал вырывать у него вожжи. Пролетку швыряло из стороны в сторону, но она продолжала все быстрее и быстрее катиться на Тартищева. В какой-то миг ему показалось, что она промчится мимо, однако он ошибся. Он попытался отдернуть руку и откатиться в сторону. Но не успел. Дикая боль пронзила левое предплечье...
   Он почувствовал, что теряет сознание, и яростно выругался, прекрасно понимая, что никто его не услышит. Погружаясь в темноту, вдруг заметил еще одного человека, вскакивающего в пролетку... Нечеловеческий вскрик, грохот и треск, затем дикое ржание лошади было последним, что донеслось до его сознания. И Федор Михайлович, успев прошептать что-то нечленораздельное, упал лицом в траву...
   Глава 2
   Тартищев открыл глаза и с недоумением огляделся по сторонам. Он находился в незнакомой полутемной комнате, лежал в чужой постели, укрытый тяжелым атласным одеялом. Он приподнял голову. К затылку словно привязали чугунную гирю, и он вновь упал на подушку, но успел заметить пожилую даму в кружевном чепце, которая дремала над вязаньем в широком кресле под цветком с огромными, причудливо изрезанными листьями.
   Он вновь повторил попытку подняться, оперся о край кровати и чуть не закричал от резкой боли, пронзившей, казалось, все тело. Он шепотом выругался, вытер ладонью пот со лба и принялся разглядывать аккуратную повязку, охватившую левую руку от локтя до. желтых от йода кончиков пальцев, выглядывающих из-под бинтов. Наконец-то он все вспомнил! Только каким образом он очутился в этой постели? Если бы его подобрала полиция, то сейчас бы он лежал на койке в городской больнице или в Сухопутном госпитале. Если его нашли соседи, то непременно бы доставили домой...
   Выходит, ни те и ни другие...
   Федор Михайлович осторожно кашлянул, пытаясь привлечь внимание своей ночной сиделки. Та мгновенно встрепенулась, поправила сползшие с глаз очки и всмотрелась в Тартищева.
   - Боже славный! - Она всплеснула руками и расплылась в улыбке, отчего ее круглое лицо с носиком-пуговкой сложилось в сдобную сайку с глазами-изюминками. - Очнулись! - И, повернувшись к выходу из комнаты, крикнула:
   - Алеша! Идите скорее, Федор Михайлович пришли в себя!
   В дверях появился рослый молодой человек. Он был без сюртука, в светлой рубахе с засученными рукавами и в темном галстуке. Из-за галстука торчала салфетка. Видно, ужинал или завтракал? Тартищев скосил глаза на окна, но они были закрыты ставнями, а представление о времени он потерял с того самого момента, как получил тот страшный удар по шее.
   - Который час? - спросил он и закашлялся. Горло пересохло, и слова давались ему с трудом.
   - Восьмой, - ответил молодой человек и, повернув голову, крикнул:
   - Глафира! Квасу неси барину, живо!
   На пороге вмиг появилась босая растрепанная девка с глиняной кринкой в одной руке и большой фаянсовой кружкой в другой. Через мгновение Тартищев с наслаждением пил холодный, отдающий в нос кисло-сладкий напиток. Наконец он вновь откинулся головой на подушки и требовательно посмотрел на молодого человека:
   - Ну-с, голубь мой, рассказывайте, кто вы такой и как я здесь очутился?
   - Вы желаете снять допрос? - Молодой человек усмехнулся. - Но боюсь, что ввиду вашей неподвижности мне самому придется записывать собственные показания. По правде, сегодня я только тем и занимаюсь, что выполняю вашу работу.
   - Не понял! - насторожился Тартищев. - Каким образом ты можешь выполнять мою работу? Ты знаешь, кто я такой?
   - Знаю, - спокойно и нисколько не тушуясь под его взглядом, ответил молодой человек. - Вы - Федор Михайлович Тартищев, начальник североеланского уголовного сыска.
   Тартищев хмыкнул и всмотрелся в лицо молодого человека. Лицо как лицо. Светлые волосы, густые темные брови, слегка короткий прямой нос, по-детски пухлые розовые щеки, но линия губ резкая, со складочками по краям, что, несомненно, говорит о характере. Усы только намечаются, видно, отпущены совсем недавно.
   Смотрит хотя и исподлобья, но не враждебно. И подбородок у него крепкий, и задирает он его точно так же, как и сам Тартищев с четверть века назад, когда хотел показать, что не конфузится под начальственным взором... Кто ж он такой? Судя по одежде, не из приказчиков, да и нет в его глазах той угодливости и подобострастия, что выдают человека подобной профессии с первого взгляда. И на мелкого чиновника вроде тоже не похож, слишком уж прямо смотрит в глаза и не теряется при ответе...
   - Служишь где? - спросил он уже более миролюбиво. - Или на маменьких хлебах отсиживаешься?
   Бровь у молодого человека при упоминании о маменькиных хлебах сердито дернулась, но ответил он достаточно сдержанно:
   - Служу, - и, заметив, что Тартищев выжидательно смотрит на него, уточнил:
   - Помощником делопроизводителя в канцелярии...
   "Так он все-таки чиновник, - подумал удовлетворенно Тартищев, - из достаточно мелких, но наверняка из тех, которые годами ждут повышения по службе в силу неуживчивости и строптивости собственного нрава".
   - Где ты нашел меня?
   Молодой человек с недоумением посмотрел на него.
   - Там, где вы лежали. На Хлебной, рядом с купеческим кладбищем.
   - Как ты там очутился? Живешь, что ли, поблизости?
   - Нет, я живу на Качинской. А на Хлебную попал по чистой случайности.
   "Ничего себе!" - прикинул мысленно расстояние между двумя улицами Тартищев, а вслух сказал:
   - Ты не находишь странным, что оказался за полночь на другом конце города сразу после того, как начальника сыскной полиции чуть было не спровадили в могилевскую губернию?
   Молодой человек пожал плечами, но вместо ответа на этот вполне резонный вопрос кивнул головой на выход и хмуро заметил:
   - Что с этими мерзавцами делать? Я их немного поспрашивал, говорят, что их какой-то бугай нанял, чтобы вас немного проучить. Ничего существенного по сути дела выяснить не удалось.
   Тартищев опешил:
   - Не хочешь ли ты сказать, что задержал их?
   - Задержал, - пожал плечами молодой человек, - невелика была задача, после того как вы их отходили как следует.
   - Что ж, они совсем не сопротивлялись?
   - Сопротивлялись, - усмехнулся молодой человек, - пришлось немного поучить. - И он потер правый кулак.
   Только теперь Тартищев заметил сбитые костяшки пальцев, вспомнил дикий крик, услышанный перед тем, как впасть забытье, и покачал головой:
   - Отчаянный ты, однако! Один против трех...
   - Против двух, - уточнил молодой человек, а Тартищев отметил для себя, что тот не склонен приписывать себе заслуг больше, чем есть на самом деле.
   - А почему привез их сюда, не сдал в полицию?
   - Не до того было! - пояснил молодой человек. - Надо было вас привести в божеский вид, вот я их и связал, загрузил в пролетку, потом вас перенес и прямиком сюда, к Марии Кузьминичне. Два часа с вами возились, раны промывали, перевязывали. Рука сильно повреждена, колесом кожу сорвало, но кости, слава богу, целы. А этих, что на вас напали, в подвал спустили, после того, как я поспрашивал их, конечно.
   - Нет, все-таки надо было сдать их в полицию, - сказал Тартищев, думаю, они тебе и десятой доли не сказали, что следовало бы.
   - Сказали, - насупился молодой человек, - они еще опомниться не успели после того, как я их поучил маленько, поэтому тряслись от страха так, что зубы лязгали. До полиции они бы в себя пришли и успели бы друг с другом сговориться, а так я их по горячим следам - ап! Все рассказали как миленькие!
   Тартищев вновь удивился, но, как и прежде, не подал виду. Его новый знакомый действовал как опытный агент, по крайней мере сам Федор Михайлович именно так бы и поступил, выжал бы из негодяев все до последней капли, пока они не расчухались как следует.
   - Хорошо, - он внимательно посмотрел на юношу, - говоришь, все записал?
   - Слово в слово, - Он потянулся к столу и взял несколько листков бумаги. Быстро пробежал их глазами, потом протянул Тартищеву. - Нанял их в трактире "Магнолия" какой-то малый, заплатил задаток. Кто такой, никто из них не знает. Помнят, что здоровенный. Истинный бугай! Лицо, говорят, не рассмотрели.
   Слишком низко шапку натянул, а в трактире темно было. Думаю, что не врут...
   - С чего ты взял, что не врут, - усмехнулся Тартищев, - это такой народец! Мать родную за грош с полтиной заложат.
   - Я их по отдельности расспрашивал, - нахмурился молодой человек, разницы в показаниях не наблюдается...
   - Ишь ты, не наблюдается, - покачал головой Тартищев и углубился в чтение. Конечно же, допрос был оформлен не по форме, видно, его новый знакомый понятия не имел, что такое протокол, но... - Молодец! - протянул удивленно Тартищев. - Расколол ты их просто замечательно. И приметы все налицо.
   Одно ты упустил, голубчик, сдай ты их в полицию, мои ребята тут же в "Магнолию" наведались бы и этого бугая живенько бы под белы рученьки взяли и тепленьким в арестантскую спровадили.
   - Я был в трактире в назначенное им время, утром, сразу после открытия, - пробурчал молодой человек. - Переоделся попроще и зашел. Не было там никого похожего. Не пришел он на встречу.
   - Ладно, - махнул рукой Тартищев, - теперь это уже не твое дело по трактирам рыскать. Мои орлы с этим лучше справятся. Молодчиков этих я распоряжусь пока в арестантскую препроводить, там ими займутся должным образом. А тебе превеликое спасибо, что не оставил в беде. Обязательно доложу об этом твоему начальству. Ты по какому ведомству проходишь?
   - По полицейскому, только, я ж сказал, в канцелярии... - сконфузился молодой человек и вдруг заговорил быстро, торопливо, словно боялся, что Тартищев не выслушает его до конца:
   - Федор Михайлович, господин надворный советник, заберите меня к себе.
   Иначе я от скуки пропаду на своей должности. С ней любой писарь справится, а у меня образование, и я живого дела хочу... - Он судорожно сглотнул слюну. - Я очень много наслышан о вас. И в эту ночь за вами следом шел, хоронился только, чтобы не заметили раньше времени. Я вас около калитки хотел встретить. Когда вы через кладбище пошли, я бегом припустил и у палисадника вас дожидался, потом слышу: шум, крики...
   Бросился на помощь... Не успел, правда...
   - А почему официально рапорт не подал, что хочешь служить в сыскной полиции?
   - Некоторые обстоятельства имеются, я о них лично хотел вам рассказать.
   - И для этого надо было встречать меня в темном закоулке? - усмехнулся Тартищев.
   - Так на службе вас сроду не застанешь! - воскликнул с отчаянием в голосе молодой человек. - К тому же начальник канцелярии в служебное время по личным делам ни в какую не отпускает.
   - Знаю, знаю Аристарха Владимировича. Цербер, каких поискать! - махнул здоровой рукой Тартищев и попросил:
   - Позови кого-нибудь, чтобы помогли мне одеться.
   - Я послал кучера Марии Кузьминичны за вашим денщиком, Федор Михайлович, - хмуро объяснил молодой человек. - Думаю, привезет его с минуты на минуту. Я наказал, чтобы захватил чистую одежду и белье. - Он просунул руку под плечи Тартищева и помог ему сесть на постели, потом протянул ему бархатный халат. - Накиньте пока, и пройдемте в столовую. Хозяйка велела завтрак подавать. Пироги у нее право, замечательные.
   - Пироги, говоришь? - улыбнулся Тартищев. - Пироги я люблю... - И спохватился:
   - А как звать тебя? Битый час беседы ведем, а ты так и не представился.
   - Алексей Поляков. В прошлом году закончив с отличием курс Горного института.
   - И что ж тебя в полицию занесло, горного инженера-то? Места не нашлось подходящего?
   - Я же сказал, обстоятельства так сложились, - отвел глаза в сторону Алексей и тут же вновь с вызовом посмотрел на Тартищева. - Возьмите меня к себе, Федор Михайлович. Не пожалеете. Меня ведь тоже учили глубоко копать...
   - Ишь ты, копать! - рассмеялся Тартищев и с веселым изумлением посмотрел на Алексея. - А ведь и вправду есть что-то общее. Только мы ведь больше в дерьме копаемся, дорогой мой, в отбросах человеческих. И то, что нарыть сумеем, далеко не золото или изумруды какие...
   - Я знаю, - упрямо произнес Алексей и повторил. - Возьмите, не пожалеете.
   - Хорошо, я подумаю. - Тартищев окинул его внимательным взглядом. Молодой человек ему определенно нравился. Но он не привык доверять первому впечатлению. Однако следует присмотреться. Федор Михайлович натянул с его помощью халат и сделал несколько нетвердых шагов в направлении выхода из спальни. И внезапно остановился. - Постой, - он схватил юношу за руку, - а что с тем мертвяком, который на ограде висел, ты его так и оставил?