Меньшов Виктор. Храм Василия Блаженного

   - Во занесло его! Придется обходить. Только сначала надо посмотреть, что там да как, не вышло бы чего потом. Если он на нас набросится, это еще полбеды, а вот если он нас испугается, да побежит, беда может случиться: там кругом овраги, шею можно запросто только так свернуть, а еще дальше Черная Топь, если туда рванет, быть беде, оттуда никто не возвращался. Так что смотрите все, чтобы тихо! Идем в обход.
   Идти пришлось долго. За овражек, за огороды, в перелесок, через высоченные заросли крапивы.
   - Скоро мы уже придем?! - в сердцах воскликнул Григорий, не успевший уклониться от крапивы, и теперь яростно потиравший щеку.
   - Не-а, не скоро! - честно и радостно ответил рыжий Петька, который даже в этих условиях непрерывной борьбы с крапивой не вытаскивал палец из носа.
   - Петька, - окликнул его запыхавшийся Сергей. - Ты не боишься?
   - Не-а, - все так же, не задумываясь, ответил Петька, не дожидаясь продолжения, ответил сам, привыкший, хитрюга, к разным шуточкам и приколам в свой адрес, и знавший их наизусть. - Чего бояться? Палец сломать, да? Не-а, не боюсь.
   - Да нет, палец у тебя тренированный, железный. Ты мозги себе не боишься выковырять?
   - Это как это? - даже приостановился от неожиданности Петька.
   - Да очень даже просто. Зацепится козявка за мозги, а ты ее потащишь, вот мозги следом и вытащишь.
   - Иди ты! - огрызнулся Петька, но палец на всякий случай вытащил и внимательно осмотрел его, наверное, на обнаружение зацепившихся мозгов, но ничего не обнаружив, проворчал:
   - Иди ты, обманиииил...
   - А ты что, разочарован? Смотри, бывали такие случаи с мозгами. Потом не говори, что я тебя не предупреждал.
   - Ты, Петька, - вступил в разговор Григорий, дуя на обожженные крапивой пальцы. - Ты когда-нибудь вытащишь из носа такоооое!
   - Какое это - такое?! - подозрительно спросил обескураженный Петька.
   - Да вот такое: как вытащишь, сам испугаешься. Вот какое!
   - Да ну вас! - прошипел негромко Петька, совсем сбитый с толку, подсознательно понимавший, что его разыгрывают, но все же - вдруг про мозги - правда?
   Тем временем вышли, наконец, из зарослей крапивы к довольно высокой горке.
   - Куда теперь? - спросил, изрядно запыхавшийся, Тарас Миронович.
   - Теперь рядышком. На горку вот поднимемся, потом еще на одну, вот с нее уже можно и ту горку увидать, на которой Васька, - пояснил Петька, сжимая правую кисть руки левой так, что костяшки пальцев побелели.
   - Что это у тебя с рукой? - спросил его участковый.
   - Да это у меня так... Ерунда, - засмущался Петька.
   - Рассказывай! - хохотнул Сергей.
   - Это он, батя, волю воспитывает. От дурных привычек избавляется, пояснил Григорий.
   - Смотри ты! - удивился уважительно участковый.
   С трудом вскарабкались на горку, потом на другую, где и остановились возле могучего дуба, под которым сидели, терпеливо поджидая их, мытаринские мальчишки. На шее у Кольки Петуха болтался мощный полевой бинокль.
   - Ого! - удивился Тарас Миронович. - Вот это вот - техника! Нас такой не снабжают. И где такие дают?
   Деловито поинтересовался он у Кольки.
   - Клевая вещь? - загордился Колька.
   - Спрашиваешь! - восхищенно прищелкнул языком участковый. Посмотреть дашь?
   - Не могу, - вздохнул Колька, и честно признался со вздохом сожаления. - Не мой.
   - А чей же? - спросил Сергей.
   - Вон его, - кивнул Колька в сторону молчаливого мальчишки, сидевшего немного в стороне, и что-то строгавшего маленьким перочинным ножичком из палки.
   - Что-то я тебя, мальчик, не знаю, - заметил, вглядываясь, участковый.
   - Он только вчера вечером приехал, его мамка привезла из Москвы, он там в больнице лежал, - сообщил Колька.
   - Ну, тогда мы почти что знакомы, - уверенно заявил Тарас Миронович. - Ты - Олег Пинегин. Верно? Я знаю твою маму, и бабушку тоже знаю. Вы в вагончике живете, рядом с Гаспаровыми. Так?
   - В вагончике. Только я еще не знаю, кто там рядом живет, - как-то без интереса ответил мальчик, не подняв головы и даже не перестав строгать палку.
   - Ты мне разрешишь посмотреть в твой шикарный бинокль? А я тебе дам подержать пистолет.
   - А зачем? - равнодушно пожал плечами Олег.
   - Что - в бинокль посмотреть? - растерялся участковый.
   - Бинокль вы берите, смотрите, сколько нужно, только осторожно. А оружие я не люблю...
   Олег еще ниже склонился блондинистой головой к рукоделию.
   - Вот те на! - удивился участковый. - Мужчина, а оружие не любит! А как же ты в армию пойдешь?
   - Я не пойду в армию. И стрелять не буду. Ни в кого и никогда не буду стрелять!
   - У него папу в Чечне убили, - тихо пояснил Петька.
   - Да! - воскликнул Олег. - Убили! Мы с мамой приехали в Грозный за дедушкой и бабушкой, а я там заболел, и мы не смогли сразу уехать, а потом было поздно. Дедушка хотел нас отправить, но никак не получалось. Надо было большие деньги платить. А сам дедушка не хотел уезжать. Он говорил, что хотя он и русский, но в Грозном родился, здесь и умрет. Он был хирургом в городской больнице.
   Потом стали бомбить, дедушка стал пропадать в госпитале, даже домой не приходил, так много там было раненых. Гражданских полно. Дети тоже, старики, женщины. Страшно. Потом ночью приходили боевики с автоматами, стали нас выгонять из квартиры и мы очень испугались, что нас убьют. Бабушка говорила про дедушку, что он работает в больнице, а боевики стали выбрасывать на улицу наши вещи. Пришли соседи, стали уговаривать боевиков, соседи были чеченцы, но боевики их не слушали. Тогда кто-то привел старого дедушку с первого этажа. И он стал кричать на боевиков, и даже побил их палкой. И боевики попросили прощения и ушли. Больше они не приходили.
   Олег прервал рассказ, помолчал и продолжил.
   - А город все бомбили и бомбили, а по телевизору говорили, что это не русские самолеты. Бомба даже в больницу попала и убила дедушку. Мы даже не знаем, где его похоронили, нам после рассказали, что он погиб. Потом стало совсем страшно. В город вошли танки, по улицам бегали люди с оружием, даже чеченские мальчишки бегали с автоматами, я сам видел. И все стреляли. Мы сидели в подвале и боялись. Все, кто жил в доме, чеченцы и русские. И когда штурмовали город, то в подвал забежал русский солдат, он закричал, чтобы все выходили, подняв руки, а в ответ кто-то что-то крикнул по чеченски и тогда солдат бросил гранату...
   Олег снова помолчал.
   - Тогда меня и ранило, и бабушку тоже. Она теперь ничего не слышит. Еще двух русских мальчиков, и одного чечена, убило, они рядом со мной сидели. Мне все это потом рассказали. И еще мы узнали позже, что той же ночью погиб мой папа. Он был танкист, майор. Нам потом привезли его ордена и медали, а мне - часы и бинокль отцовские. Мама говорила, что даже гроб не разрешили открыть...
   - Почему? - спросил Колька.
   - Потому, что папа был танкист, он сгорел в танке.
   - А солдат, который в подвале гранату бросил, он был наш?
   - Там не было чужих. Там были люди с оружием, и люди без оружия.
   - Но там же был твой папа! И он воевал, - не очень уверенно вставил Сергей.
   - Там были еще мои бабушка и дедушка, моя мама, я, а еще все наши соседи по дому: чеченцы и русские. Они не воевали, они сидели в подвале... Я никогда не буду воевать, никогда ни в кого не буду стрелять...
   Тарас Миронович грузно опустился на корточки возле Олега. И когда голова мальчика оказалась на уровне глаз участкового, тот даже губу прикусил: мальчик был не белокур, а абсолютно сед.
   - Ты прости меня, старого дурня, - с трудом прокашлявшись, обратился к нему участковый. - Не всегда все сразу понимаешь, можно жизнь прожить, и то не все поймешь. Ты прости, брат, если я что не так сказал. Ты настоящий мужчина.
   Он хотел погладить Олега по голове, но остановился, взял у мальчика из руки ножик, аккуратно положил его рядом и положил ладошку мальчика на свою широкую, как сковородка, ладонь. Осторожно пожал, задержав с уважением.
   Олег засмущался и сказал:
   - Вы меня совсем и не обидели. А бинокль, пожалуйста, берите, мне нисколечко не жалко, только поосторожнее, он отцовский...
   - Ну, конечно! - отозвался Сергей, бережно взяв бинокль.
   - Куда смотреть-то? Где он, Васька? - спросил у мальчишек участковый, забрав бинокль у сына, не обращая внимания на изображенное им лицом возмущение такой несправедливостью.
   - Вооон, напротив, горка, немного повыше, там, за кустами он, там полянка, вот там и веревка, и все остальное.
   - Как же вы его сквозь кусты увидели? - рассердился Тарас Миронович, безуспешно пытаясь рассмотреть хоть что-то на соседней горке, которую по склонам покрывал густой кустарник.
   - А вы неправильно смотрите, дядя Тарас, - выпалил Колька.
   - Как это так - неправильно?! - даже присел участковый. - Я что, с другого конца в бинокль смотрю, что ли?!
   - Смотрите вы в бинокль правильно, с правильного конца, только так вы все одно ничего не увидите, - пояснил Колька. - Смотреть нужно вон с того дуба, мы оттуда смотрели, больше ни с какого дерева не видно, а снизу тем более.
   - Откуда?! - ахнул участковый, задрав голову и уронив при этом фуражку. - Я что - белка, что ли?! Вы что - издеваетесь надо мной?
   - Нет, дяденька Тарас Миронович, - вступился Петька. - Только мы все оттуда смотрели, Колька правду говорит.
   И грязный, исцарапанный палец его указал вверх, куда-то почти на макушку высоченного дуба.
   - Тааак... - печально и задумчиво протянул участковый, внимательно оглядывая своих сыновей.
   - Надо лезть, - твердо заявил Сергей.
   - Надо! - сурово и решительно поддержал его Григорий.
   - Молодцы! - обрадовался отец. - Правильно обстановку понимаете! Кто полезет?
   - Я думаю, что полезет тот, у кого бинокль, - сказал, отводя глаза в сторону, мстительный Григорий. - Там, наверху, удивительно подходящее место для наблюдательного полета... Тьфу ты! Я хотел сказать: для наблюдательного пункта.
   Тарас Миронович укоризненно покачал головой и с надеждой повернулся к Сергею.
   - У меня завтра экзамены в школе милиции, - быстро ответил тот, стараясь не смотреть отцу в печальные глаза.
   - При чем тут экзамен?! - выкрикнул разгневанный Тарас Миронович. Ты что там, на дереве, до завтра сидеть будешь?!
   - Экзамен тут при том, - ответил рассудительно Сергей, - что если я полезу на этот дуб, то вряд ли я попаду завтра на экзамен.
   - И не только на экзамен, - вставил Григорий.
   - Тааак! - демонстративно сбрасывая на траву фуражку, и расстегивая китель, протянул Тарас Миронович. - Значит, получается так, что лезть придется мне? Я правильно понимаю?
   - Что поделать! - притворно посочувствовал Григорий. - Должность у тебя, батя, такая.
   - Ты что, хочешь сказать, что у меня должность - по деревьям лазить?
   - Да что ты! - округлил глаза Григорий. - Конечно же, нет! Просто по старшинству звания ты должен подавать личный пример младшему составу вверенного тебе подразделения милиции. А состав, то есть мы с Сережкой, должны смотреть и учиться, овладевать, так сказать, премудростями службы.
   - Да? Учиться, говоришь? В детстве, как я помню, вы по деревьям шныряли без всяких примеров и обучения, даже стаскивать приходилось.
   - Где это время? - грустно вздохнул Сергей. - Потом ведь стаскивали, жестоко подавленная инициатива впоследствии приводит к бездействию и безынициативности.
   - И потом, отец, ты очень узко трактуешь. Надо смотреть на вопрос шире, тогда все сразу встанет на свои места, - резонерствовал Григорий. - В чем, собственно, у нас проблема?
   - В чем? - с некоторой надеждой спросил отец, снявший уже китель, форменную рубашку и стягивавший сапог.
   - Проблема в том, - продолжил свои теоретические изыскания Григорий, - что надо не просто залезть на дерево. Залезть на дерево - это и обезьяна сможет. Но старший участковый инспектор - это вам не обезьяна, не мартышка какая-то там. Старший участковый инспектор - это...
   Он посмотрел на отца, стоявшего перед ним в одном сапоге, второй он держал в руках, широкоплечего, в майке, с буграми мышц, буйной порослью на плечах и груди, с волосатыми, могучими ручищами, да к тому же стоял он, подавшись вперед, разведя руки в стороны, подвернув чуть внутрь пудовые кулаки...
   Сергей, что-то представив себе, не удержался и фыркнул, а Григорий, поняв, что рискует ляпнуть лишнее, торопливо закончил:
   - Старший участковый инспектор - это старший участковый инспектор, товарищ Сергей Тарасович Пасько, а не хиханьки. И в отличие от глупой обезьяны, которая лезет на дерево исключительно за бананами и за всякой другой ерундой и глупостью, нужной ей для удовлетворения собственных потребностей, старший участковый инспектор лезет на дерево исключительно для того лишь, чтобы сверху правильно оценить обстановку, дать соответствующие указания младшему составу, и при необходимости осуществить сверху общее руководство...
   - Я что же, по-твоему, на год туда лезу?! Или ты предлагаешь мне навсегда там поселиться и оттуда руководить?
   - Да нет, почему? Навсегда не надо. Только на время проведения операции.
   - Ладно, сынки, дома поговорим!
   Стащив второй сапог, участковый в майке и галифе, босиком, подошел к дереву. Распаляясь, шел он очень уверенно. Подойдя к дереву, поплевал деловито на ладони и решительно взялся за нижний сук. Но глянул наверх, как-то сник, завздыхал, засопел, косясь с надеждой на сыновей.
   Сыновья с неожиданно проснувшимся интересом к живой природе рассматривали пристально деревья и кусты, отвернувшись в другую сторону.
   Тарас Миронович выразительно повздыхал, покряхтел, плюнул и - полез. Лез он долго, пробуя на прочность каждую ветку, на которую собирался поставить ногу, или за которую собирался взяться рукой. Лез, рассказывая по дороге дереву про некоторых неблагодарных и невоспитанных сыновьях, которых растишь, растишь, а в один не очень прекрасный день вдруг оказывается, что и на дерево слазить некому...
   Как бы то ни было, но он залез. Осторожно пристроившись на ветке, и крепко обняв ствол, он стал рассматривать в бинокль Васькино пристанище.
   Высмотрев все, что почитал нужным, он решил спускаться, что на самом деле оказалось еще более трудно, поскольку приходилось смотреть все время вниз, выбирая сучки, на которые можно было смело наступать.
   Спустился он, наверное, уже на треть, когда под ним подломился сучок, и повис участковый, держась двумя руками за сук над головой и отчаянно болтая в воздухе ногами, не находя точку опоры.
   - Батя! Держись! - закричал Сергей, бросаясь к дереву. - Я сейчас залезу к тебе!
   - На фига ты мне здесь нужен? - рассердился Тарас Миронович. - На плечах будешь меня вниз спускать?!
   - Батя! - прокричал Григорий. - Ты там как, держишься?!
   - Нет, Гришенька, - сердито огрызнулся отец. - Я летаю. Ну ты и спросил! Надо же было такого дурня уродить!
   - Ты держись, мы что-нибудь придумаем! - помахал Сергей.
   - Если мне висеть до тех пор, пока вы что-то придумаете, то я за это время шишкой стану. Вы лучше китель под деревом растяните на руках, под тем местом, где я вишу.
   - Ага! Здорово! - обрадовано завопил Сергей. - Мы натянем китель, а ты на него прыгнешь!
   - Вот спасибо, сынок! Может, ты меня в носовой платок поймаешь? совсем рассвирепел отец. - Бинокль, дурьи головы, на китель ловите. Не поймаете - спущусь, ноги выдерну! Если, конечно, спущусь.
   Это он уже себе под нос, не слышно, снимая с шеи бинокль, с трудом удерживаясь на одной руке.
   - Готово, батя! Натянули! Бросай!
   - Ты его прямо отпусти - и все!
   - Оп-па! Поймали! Цел бинокль!
   - Ну, хотя бы бинокль цел. И почему я не птица?! Ребятишек от дерева уберите подальше. Сорвусь если, - расплющу!
   - Держись, отец!
   - Я что - акробат, что ли, столько висеть? Посмотрите лучше, что там, под горкой, в том месте, где я вишу, куда мне лететь...
   - Ручей там, батя!
   - Ручей - это хорошо...
   - Не! Ты туда не прыгай! Там по склону овражка до самого ручья на дне - чертополох, да малина с шиповником!
   - Хорошо, сынки! Спасибо за заботу, ласковые вы мои! Я вверх прыгну. Или стороной облечу... Ох, сейчас отпущу!
   - Пацаны! Быстро все в сторону! - распорядился Григорий. - И уши закройте!
   - Уши-то зачем? - поинтересовался Сергей.
   - Ты что, отца не знаешь? Он же не только падать будет, он еще и слова всякие... нехорошие, говорить будет.
   Отпусаюууууу! / звук свободного полета /. Мать! Мать Мать!-ать-ать-ать.../склон и шиповник/. Оп-оп-оп-оп! / не совсем так, но фонетически близко: это чертополох и ручей/.
   - Батя! - заорали, свесившись в овражек, обеспокоенные сыновья. Вылезай! Мы поддержим!
   - Спасибо, сынки! Вы меня уже поддержали!
   Охая и пыхтя, как паровоз, Тарас Миронович долго и упорно карабкался по скользкому и заросшему всякой колючкой склону. Лез он долго, склон был крутой. Наконец над краем овражка показалась голова участкового, с основательно исцарапанным лицом.
   - Руку! - выдохнула с трудом голова.
   - Что, батя? - ласково спросил Григорий, наклоняя к нему заботливое лицо.
   - Ты что - издеваешься?! Руку, говорю, давай! Еле держусь!
   Григорий с готовностью протянул отцу крепкую руку, все столпились возле края, готовясь увидеть картину спасения доблестного участкового любящим сыном.
   Тарас Миронович с облегчением вздохнул, левой рукой продолжая удерживаться за хилый кустик, правую протянул в сторону надежной ладони сына.
   И тут случилось страшное: Григория укусила оса. Она укусила его в лоб. Прямо между бровей. От боли и неожиданности Григорий инстинктивно стукнул себя правой ладонью по месту укуса на лбу.
   В это же самое мгновение правая рука его отца вместо надежной и такой, казалось, близкой ладони сына поймала пустоту. Ухватиться за что-то другое он не успел: кустик, который удерживал его шаткое равновесие, покинул склон и улетел вниз.
   Вместе с Тарасом Мироновичем.
   На этот раз дети заткнуть уши не успели. Поэтому прощальное слово улетающего в бездну участкового навсегда врезалось в память слышавших его мытаринских пацанов, сохранилось впоследствии в виде бережно передающейся из уст в уста легенды, как некогда передавался знаменитый Большой Матерный Загиб Петра Великого.
   Пацаны переглянулись и восторженно подвели итог услышанному:
   - Вот это круто! Класс!
   - Ребята! Уйдите от края! - поспешил вмешаться Сергей. - И не слушайте, сейчас дядя участковый вылезать будет! Нечего вам это слушать.
   - Ну да! Нечего! - возмутились мальчишки. - Мы такого ни у кого не слыхали!
   Когда Тарас Миронович вылез, он только и сумел сказать сыновьям:
   - Поговорим дома.
   Чем весьма испортил им настроение. Молча оделся и, кивнув сыновьям, направился к горке, на которой был Васька. Пацанам категорически было велено оставаться на месте.
   - Петька! Полезай на дерево с биноклем! - скомандовал Колька. Оттуда все увидишь, нам скажешь, мы все равно первые в поселке знать будем, да еще и другим рассказать успеем...
   Так оно и вышло.
   Храм
   Из-за огродов, из-за сараев, на улочки поселка обрушилась с воплями босоногая ватага мальчишек, орущих во всю Ивановскую:
   - Ваську заарестовали! Милиция Ваську Пантелеева заарестовала! Васька покражи делал! Ваську заарестовали!
   Взбудораженные пронзительными воплями, повыскакивали на улицы все, кто в это время дома был. Вышла за ворота и Анастасия Николаевна, привлеченная шумом. Услышав, что Ваську ее арестовали, да еще и за воровство, схватилась она за сердце. И посерев лицом, прислонилась к стене дома, возле которого стояла. Все окружающие сразу примолкли, заметив как-то вдруг, какая она уже совсем старенькая старушка.
   - Васькууу... - заголосил было по инерции кто-то из мальчишек, но тут же схлопотал подзатыльник и заткнулся.
   Все стояли в ожидании, высыпав на край поселка, за сараи. Переминались с ноги на ногу, поглядывая виновато на Анастасию Николаевну, словно ища у нее за что-то прощения.
   И вот показались.
   Впереди всех шагал Тарас Миронович: грязный, оборванный, с оцарапанным лицом, но с гордо поднятой головой. За ним следом шел Григорий, в сдвинутой на самый затылок фуражке. На лоб она не налезала. Он вел за руку Ваську, крепко вцепившегося в него. Сзади шагал, по журавлиному высоко поднимая ноги, Сергей, нагруженный корзиной, ящиком с инструментами, лопатой, веревкой через плечо и бренчащим ведром ядовитого оранжевого цвета, снятым Васькой с какого-то пожарного щита.
   - Ой, мамыньки! Гляди, как Васька милицию потрепал! - ахнули в толпе, завидев растерзанного Тараса Мироновича.
   - Смотри, смотри! Ваську за руку ведут, сопротивлялся, кажись, сильно.
   - Ой, Васька! Ой, бедокур! Что будет?!
   Анастасия Николаевна с трудом отделилась от стены и пошла навстречу вышагивавшему впереди Тарасу Мироновичу.
   Тот шел неестественно прямо, держа за спиной фуражку. Завидев приближающуюся Васькину мать, он завертел головой, высматривая, куда бы улизнуть, но она уже приблизилась к нему вплотную и спросила, глядя ему прямо в глаза, которые лукавый участковый старательно скашивал куда-то за спину.
   - Ты, Тарас, не косись, не косись! Ты мне прямо отвечай - это Васька мой тебя так подрал и личность тебе покарябал?
   - Да ты что, - очумела?! - Тарас Миронович вытаращился на нее. - Это я сам! Это я... Это я с дуба упал.
   При этих его словах, несмотря на всю серьезность происходящего, собравшиеся жители поселка взорвались хохотом.
   - Да я не в том смысле с дуба упал! - рассердился участковый. - Я действительно с дуба упал!
   Этим заявлением он только масла в огонь подлил. Анастасия Николаевна даже почти закричала на него:
   - С тебя, старый дурень, люди смеются! Ты что - ответить не можешь честно?! Да что ты все за спину себе смотришь? Ты встань прямо и смотри мне в глаза!
   Рассердившись, она дернула его за руку. Фуражка, которую он держал за спиной, выскользнула из рук и покатилась по траве, открыв огромную дыру на лопнувших сзади галифе участкового. Он аж юлой закрутился.
   Те, кто стоял сбоку и сзади него, окончательно зашлись от смеха, даже Сергей, отвернувшись в сторону, прикрывал рот ладошкой. Все остальные, не понимая в чем дело, обуреваемые любопытством, стали перемещаться за спину участковому.
   - Устал я что-то... - пробормотал тот, затравленно оглядываясь и в отчаянии опускаясь на землю, прямо под ноги оторопевшей Анастасии Николаевне.
   Та так и осталась с открытым ртом, ничего не понимая, махнула рукой и пошла к Ваське, которого держал за руку Григорий.
   Подойдя поближе, она увидела, что все обстоит как раз совсем наоборот: это ее Васька держал Григория за руку, потому что огромная, просто чудовищная опухоль, разрослась на лбу Григория, наплыв ему на глаза, которые он не мог даже открыть.
   - Милай! - присела на корточки от неожиданности и жалости Анастасия Николаевна. - Это и тебя мой ирод отделал?!
   - Да что вы, Анастасия Николаевна! - пробасил возмущенно Григорий, узнав ее по голосу. - Это не ваш Васька, это меня оса в лоб укусила...
   Она подскочила, словно это ее оса ужалила.
   - Вы что мне голову морочите?! - раскричалась она, возмущаясь. - Мой обалдуй людей покалечил, а они его выгораживают!
   Она коршуном подлетела к Ваське:
   - Это что же ты с людями наделал?! Анчутка ты беспятый! Нехристь! Басурман! Это что же ты набедовал?!
   - Маманя! Маманя! - гудел расстроенный Васька. - Не я это... Не я, маманя...
   - Я тебе покажу - "не я"! - разбушевалась мать. - Ворует, изверг, да еще и людев калечит!
   - Не трогал он никого, успокойся ты, Анастасия Николаевна! прикрикнул на нее участковый. - Вот что покрал он - это верно. Это совсем даже худо, а вреда физически он никому не причинил.
   - Покрал?! - ахнула мать. - Васька?!
   - Ну не я же, - печально вздохнул участковый так искренне, словно и вправду сожалел, что не он это сделал.
   - Ах ты, бедоносец проклятый! Чтоб тебя лихоманка потрепала, непутевого! - напустилась мать на своего оболтуса, который молчал и только гудел на одной ноте:
   - Маманя! Маманя!
   - Тебе это надо было?! - напустилась она на него с новыми силами. Да чтоб тебя на той веревке, что ты покрал, черти за углями гоняют! И за каким, отвечай, тебе это спонадобилось?!
   - Строить... - присвистнул носом Васька.
   - Чегооо? - вылупилась на него мать. - Ты же в жизни своей гвоздя ни разу не забил, чтобы пальцы не оттяпать, куда тебе строить?! Будет врать-то!
   - Я не вру! - обиделся уже Васька.
   - Ты, оболтус, объясни матери, что да как, людям сам верни, что покрал у них, не спросясь, - грозно распорядился сидящий на травке участковый.
   - Простите! - густым басом прогудел Васька, подняв голову вверх.
   Вокруг стояла тишина. Васька глотал слезы.
   - Я больше не буду! Я строить взял...
   - Господи! Да чего строить-то?! - закричала мать.
   - Говори, что сопишь? - прикрикнул без злобы участковый. - Говори, мать спрашивает.
   - Храм строить... - почти прошептал Васька.
   - Чегооо?! - едва не села рядом с участковым мать.
   - Храм я строю! - непривычно внятно произнес Васька, подняв голову. Вот тут наступила полная тишина.
   - Во, блаженный! - воскликнула в этой тишине Анастасия Николаевна, сама не подозревая, что с этой минуты сына ее иначе, как Василий Блаженный, называть не будут, а стройку его нарекут в народе - Храмом Василия Блаженного.
   Кражи его дурацкие скоро позабудутся, простят их Ваське легко, любили его за искреннюю беззлобность и неспособность причинять сознательное зло, потому простили бы ему и не такое. А вот прозвище останется навсегда...
   Народ стал расходиться. Сергей взял под руку Гришку и повернулся к отцу:
   - Пойдем домой, батя.
   - Да что-то не хочется, - оглядываясь на еще остававшихся самых любопытных, отозвался участковый. - Посижу я тут на солнышке. Что-то я пригрелся, посижу...