Мердок Айрис. Дикая роза

   - А если я скажу, что программа не меняется, что ты сделаешь?
   - Скорее всего, изобью тебя и наверняка изнасилую, - ответил Рэндл и понемногу отпустил ее волосы.
   Она снова надвинула их на лоб, растирая пальцами голову. Потом спросила тонким голоском:
   - Значит, придется мне изменить программу?
   - О господи! - сказал Рэндл. - Пойдем в гостиную, я хочу выпить.
   В гостиной Линдзи достала графин с виски, два стакана и кувшин с водой, очевидно приготовленные заранее. Рэндл выпил виски, не разбавляя. Потом уставился на Линдзи. Она запрятала волосы сзади под платье и была похожа на скромного мальчика. Никогда он ее не поймет.
   - Ну, - сказала Линдзи, - убедился ты, что ее здесь нет?
   Рэндлу все еще казалось невероятным, что Эммы нет в квартире. Она почти не выходила, и он видел ее вне дома только раз, на похоронах матери. Он ответил:
   - Да, пожалуй, убедился, что _сейчас_ ее здесь нет.
   - Ты хочешь сказать, что она могла подстроить нам ловушку?
   - Да, - сказал Рэндл, а сам подумал: или это вы вдвоем могли подстроить ловушку мне. В конце концов, почему Линдзи так упорно отказывалась приехать к нему в Челси? Теперь, когда он, как ему казалось, переходил из фантазии в реальность, реальный мир представлялся еще более фантастичным, чем тот сказочный дворец, в котором он обитал до сих пор. Он чувствовал себя любимым рабом, которого укладывали на подушки и поили шербетом, а потом подвели к воротам и сказали, что он свободен. Такие истории кончаются ударом ятагана.
   Линдзи стояла очень тихо, держа руки за спиной, слегка наклонив вперед голову. На ней было простое коричневое полотняное платье без пояса, напоминавшее какую-то нарядную форму, волосы, выбиваясь из выреза платья, уже повисли тяжелыми фестонами по обе стороны лица. Словно юный генерал какой-то экзотической страны обдумывал план сражения. Она сказала:
   - Ну, а если мы позвоним в Грэйхеллок по телефону, тогда ты успокоишься?
   О господи! Рэндл зашагал по комнате. Мысль, что Эмма в Грэйхеллоке, было трудно перенести. Его очень удивило и ее желание туда поехать, и легкость, с какой она уговорила его отца свезти ее. Разумеется, исходя из собственных интересов, он был отнюдь не против возобновления дружбы между отцом и Эммой, хотя подсознательно это его тревожило. Обидно было только, что первым обрядом, которым ознаменовалась эта новая дружба, оказалось посещение его дома. Он не мог понять, что это значит. Он был уверен, что Эмма что-то замышляет, и его - это было уже совсем неразумно - оскорбляло общение между отцом и Эммой, к которому он не был причастен. Он чувствовал, что у него отобрали роль покровителя; и он чуть ли не ревновал, хотя кого и к кому именно, было неясно. Проще и непосредственнее был страх и отвращение при мысли, что Эмма находится в Грэйхеллоке без него, что она вообще там находится; при этой мысли ему хотелось крикнуть: "Это же моя семья!"
   Важно было, чтобы не осталось сомнений, что Эмма далеко. Не менее важно - чтобы она не знала, что он сюда приходил. Тут уж ему пришлось положиться на Линдзи. Когда выяснилось, что Эмма уезжает на целый день, и притом без Линдзи, Рэндл не замедлил сделать из этого единственно возможный вывод, но тут же опять растерялся. А как же "программа" Линдзи? Он был далеко не уверен, что этот шантаж устоит перед лучезарной перспективой провести день вдвоем, в свое удовольствие. Он знал, твердо и радостно, как сильно в ней желание. Но была и другая трудность. Не мог он овладеть Линдзи с разрешения Эммы. Овладеть ею _без_ разрешения Эммы, было, конечно, очень рискованно, от одной этой мысли у него виновато екало сердце. Но иметь на это разрешение было бы уж вовсе отвратительно, и теперь его мучил страх, нараставший по мере того, как он недоумевал, почему Линдзи отказалась от своей "программы", - страх, что они сообща решили его спровоцировать.
   Эмму нужно было обмануть - это он внушил Линдзи. Пусть скажет Эмме, что его нет в Лондоне, он поехал навестить тяжело заболевшего друга - так неудачно, как раз в тот день, когда Эмма будет в Грэйхеллоке. Составляя этот план, Рэндл очень сомневался, что Эмма поверит, будто даже ради последнего прощания с близким другом он мог пожертвовать таким удовольствием, как день наедине с Линдзи, но Линдзи, видимо, обрисовала положение достаточно правдоподобно, и Эмма ничего не заподозрила. Позже ему пришло в голову, что, даже если она не поверила Линдзи, ее изобретательный ум, профессионально натренированный в переплетении сложных интриг, мог подсказать ей, что он задумал провести день не с Линдзи, а в Грэйхеллоке, шпионя за ней самой. В конце концов он решил так: поверила она или нет - установить невозможно, хватит и того, что она не уверена, что он с Линдзи. Но за всем этим оставалось ужасное, унизительное подозрение, что Эмма и Линдзи в сговоре против него.
   Звонить в Грэйхеллок по телефону ему претило. Сейчас он не хотел даже верить, что Грэйхеллок вообще существует. При мысли, что можно поднять трубку и вызвать к жизни весь этот мир на другом конце провода, его бросало в дрожь и в пот, как от малоприятного колдовства. Но едва Линдзи предложила позвонить, как он понял, что именно это и нужно. Это избавит его от бредовой картины, самой неотвязной в его галерее призраков, - как Эмма неслышно отворяет дверь и застает его в объятиях Линдзи. Он сказал:
   - Как же это устроить?
   - Очень просто. Ты соединяешься и передаешь мне трубку. Я прошу позвать Эмму. Она подходит, я передаю трубку тебе, и ты слышишь ее голос. Потом я с ней немножко поболтаю. Все получится совершенно естественно.
   - А может, лучше вам не болтать? Просто положить трубку?
   - Нет. Тогда уж она наверняка догадается.
   - Ну хорошо, - сказал Рэндл, подумав, и поднял трубку. - Недерден 28. Это в Кенте, возле Эшфорда. - Называя при Линдзи знакомый номер, он чувствовал себя предателем. Однако было в этом и что-то захватывающее. В наступившей тишине Рэндл широко раскрытыми глазами смотрел на Линдзи и слышал, как у него громко стучит сердце. Телефон зазвонил. Послышался голос Энн:
   - Алло. Недерден 28.
   Энн. У Рэндла потемнело в глазах, он застыл в присутствии этого голоса. Он мог бы, конечно, предположить, что именно она подойдет к телефону. Но Энн... Энн существует, стоит сейчас в столовой в Грэйхеллоке, держит трубку и ждет, чтобы он заговорил. Энн и все ее мысли. И тут он подумал, что стоит ему сказать "Энн", и весь его сказочный дворец рухнет, и кончатся, может быть навсегда, дни сладостного плена. Стоит ему произнести ее имя - и все исчезнет: подушки и шербет, бубенчики и яркокрылые птицы, золотые ошейники и кривые ножи. Словно отводя от себя этот страшный соблазн, он медленно опустил руку, державшую трубку.
   Линдзи, подхватив трубку, уже говорила деловитым секретарским голосом:
   - Будьте добры, нельзя ли попросить на минутку мисс Эмму Сэндс, если она у вас?
   Последовала пауза. В глазах у Рэндла прояснилось. Итак, Линдзи говорила с Энн. Произошло невозможное, одно из тех событий, после которых должен наступить конец света.
   Линдзи настойчиво совала ему трубку. Вот уже он безошибочно узнал голос Эммы.
   - Алло? Говорит Эмма Сэндс. - И еще раз: - Алло, кто это? - Он вернул трубку Линдзи.
   - Это я, Эмма, милая, это Линдзи.
   Пауза.
   - Да, все в порядке, все нормально.
   Пауза.
   - Оказалось, что да. Как вы доехали, хорошо?
   Пауза.
   - Вы сейчас одна?
   Пауза.
   - А вы можете сказать, в котором часу вернетесь? Я, собственно, за этим и звоню.
   Пауза.
   - Да, и сандвичи и молоко приготовлю. Ну, будьте здоровы и благословите меня.
   Пауза.
   - До свиданья, дорогая.
   Линдзи положила трубку и с торжеством оглянулась на Рэндла.
   - Вот и все.
   Рэндл не сводил с нее глаз, все лицо его сжалось от тревоги и ужаса. Этот образец черной магии окончательно сбил его с толку.
   Он уже готов был поверить, что голос Эммы, который он только что слышал, - слуховая галлюцинация, вызванная колдуньей Линдзи. И о чем был их разговор? Чем заполнены паузы? У него было смутное чувство, что Грэйхеллоку, а значит, и ему самому нанесли оскорбление.
   - О чем вы говорили?
   - Ты же слышал.
   - Слышал твою половину.
   - Она спросила, как я тут без нее, сказала, что хорошо доехала, вернется часов в восемь и чтобы я приготовила ей сандвичи, только и всего.
   - Да? И сказала, что она одна?
   - Сказала, что не уверена.
   - О черт! - Рэндл решил, что теперь уж Энн наверняка знает про него и Линдзи, кто-нибудь наверняка ей сказал. И нужно же ей было вклиниться именно сегодня. До сих пор он просто не давал себе думать о том, знает она или нет. И конечно, она догадалась, что звонила Линдзи, даже если Эмма ей не сказала.
   - Мне нехорошо, - сказал Рэндл.
   - Милый, но ты сообрази, ты возьми себя в руки! Теперь ты хотя бы знаешь, что Эмма к нам не ворвется. Разве после звонка все не стало лучше?
   - Нет, все стало хуже, - сказал Рэндл и отошел к окну. Солнце светило на пыльные, скрюченные кусты, а те жались друг к другу, как пленники.
   Помолчав, Линдзи сказала жестко:
   - Не воображай, будто я не понимаю, что ты можешь в любую минуту меня бросить и возвратиться к уютной жизни в Грэйхеллоке. Твоя драгоценная супруга тебя ждет. Что ж ты не уходишь?
   - Ради бога, не терзай ты меня. Я тебя люблю до безумия, и ты это знаешь. - Он отвернулся от окна и подошел к ней. Она сидела в кресле Эммы, пропуская сквозь пальцы длинную прядь волос. Подол коричневого платья не доходил до колен.
   Рэндл опустился на пол у ее ног. Не прикасаясь к ней, проговорил:
   - Линдзи, послушай, я тебя просто умоляю, не изводи меня сейчас. Я дошел до предела.
   - Хорошо. - Она холодно посмотрела на него и стала накручивать прядь волос на запястье. - Но ты столько времени кричал, что хочешь меня. А теперь, когда я откровенно себя предлагаю, выходит, что ты раздумал. Я не могу ручаться, долго ли предложение останется в силе. Так что смотри. Все.
   - Да не раздумал я! - вспылил Рэндл. - Я... - Как ей объяснить? А вдруг он совершит страшную, непоправимую ошибку? - Я не то чтобы думаю... что Эмма нарочно все это устроила...
   - То есть как это Эмма нарочно устроила? Ты с ума сошел?
   - Я же сказал, я этого не думаю...
   - Так зачем это говорить? Ты уже, кажется, бредишь, Рэндл. - Она оттолкнула его руки, слабо цеплявшиеся за ее колени, и встала.
   - Помоги мне, Линдзи.
   - Ты этого не заслужил. Жалкий человек, тебя надо прогнать, надо выпороть. Ладно, еще одно я для тебя сделаю, но это уж будет последнее. Пусти с дороги.
   Рэндл отполз в сторону, потом встал.
   Линдзи между тем продолжала:
   - Ты как-то сказал, что хотел бы знать, какие мы бываем, когда тебя здесь нет. Вот я сейчас тебе покажу.
   Рэндл смотрел на нее раскрыв рот, свесив руки. Он был готов к чему угодно, хотя бы к тому, что внезапно стемнеет и в воздухе возникнет волшебная светящаяся статуя - Эмма и Линдзи.
   Линдзи вытащила магнитофон, дремавший, как всегда, под креслом Эммы. Присев на корточки, осмотрела и поправила ленту. И включила. Обе кассеты завертелись, усыпляюще медленно. Линдзи устремила на Рэндла суровый, хмурый взгляд. И вот тишину затаившейся комнаты нарушил голос Эммы.
   - Если хочешь действовать, действуй немедленно. Ни для теорий, ни для сомнений времени уже нет. Ты в потемках и в потемках должен идти вперед.
   - Но послушай... - начал Рэндл.
   - Глупый, это еще из романа. А разговор сейчас начнется.
   - Черт! - Рэндл вытер лицо платком. - Она не знала, что ты и разговор записываешь?
   - Конечно, нет, иначе какой был бы смысл? Я повозилась с магнитофоном, как будто выключаю его, а сама не выключила.
   Голос Эммы продолжал:
   - Пока он раздумывал, рука его уже сжимала в кармане револьвер. Колебание было равносильно смерти, а Маркус Вуд не намерен был умирать. Рассудок и надежда на помощь остались позади. Впереди, где-то в этом жутком лабиринте, был убийца Себастиана Лича. Он пожал плечами и неслышно двинулся дальше, туда, где обрывались вниз ступени.
   Последовала пауза, заполненная шуршанием ленты. Потом Эмма снова заговорила, уже другим тоном:
   - О господи, какая чушь.
   Голос Линдзи сказал:
   - Вы устали, дорогая. Не забудьте, что завтра вам ехать в Кент. Пора кончать, да? Подлить вам в молоко немножко виски? Хотите?
   - Нет, девочка, не нужно. А впрочем, пожалуй, самую малость. Надеюсь, ты тут не соскучишься одна.
   - А я надеюсь, что вы не соскучитесь. Давненько старый крот не вылезал из норы. У меня-то все будет в порядке. Право же, дорогая, не можете вы меня все время опекать.
   - М-м. Так-таки не могу? Ну что ж. Не повезло бедному Рэндлу, что пришлось уехать подальше от греха. А то мог бы пригласить тебя позавтракать, побаловал бы тебя. Или так лучше, а, лисичка?
   - Вы уж скажете. Да, бедный Рэндл чуть не плакал от огорчения.
   - Ничего, мы его утешим, когда я вернусь. Он не пропадет, нет, Рэндл не пропадет.
   Линдзи выключила магнитофон и встала. Словно ее движение перевесило доску качелей, Рэндл опустился в кресло. Она смотрела на него сверху вниз подбоченясь, сердито и торжествующе.
   - Видишь, как я о тебе забочусь.
   - Ты могла это подделать.
   - Да перестань ты наконец! - прикрикнула Линдзи и с силой ударила его ногой по лодыжке.
   - Не знаю. Я схожу с ума, - сказал Рэндл, одной рукой подперев голову, другой потирая лодыжку. Стоило допустить возможность, что Линдзи, пусть из соображений какой-то извращенной приязни, его обманывает, а значит, нужно искать доказательств ее невиновности, как эта невиновность стала до того недоказуемой, что он уже чувствовал себя жертвой неведомо зачем понадобившегося розыгрыша. Линдзи могла подделать магнитофонную ленту, смонтировать фразы из каких-то других разговоров. Говорят, это совсем несложно. Или этот разговор с Эммой действительно состоялся, а потом она сказала Эмме, что Рэндл никуда не собирается уезжать. Или они вместе разыграли эту сцену, а потом пили виски и смеялись. Возможностей сколько угодно. Ведь Линдзи как-никак почти целый год с легкой душой помогала Эмме превращать его в болонку. Да, но ведь и он сам как-никак помогал ей в этом!
   - Не надо. Когда-нибудь тебе же придется начать мне верить, - сказала Линдзи уже мягче.
   - Я знаю. Горе в том, что если я не поверю тебе с самого начала, то уже никогда не поверю.
   - Ну так и поверь с самого начала.
   Рэндл медленно поднялся. Волосы Линдзи, выбившись из выреза платья, покрывали ее плечи золотыми витками и блестками. Его умилило, как молодо она выглядит - бедная сиротка в поисках принца. Дик Виттингтон в мире страстей.
   - Хорошо, - сказал он смиренно. Это была капитуляция.
   Линдзи взяла его за руку. Теперь она была сама доброта.
   - Я всегда думала, что в этой сцене ты будешь меня обольщать, а вышло, что обольщать пришлось мне. Да еще какого труда это стоило. Ну куда ты после этого годишься!
   - Значит, ты представляла себе эту сцену? - спросил он польщенно.
   - Тысячу раз.
   Это было и радостно, и страшно, и, когда они входили в ее комнату, его кольнуло некое предчувствие.
   Линдзи задернула шторы и зажгла лампу. Разостлала постель. В красном свете настольной лампы комната сразу стала маленькой и ко всему готовой. Сквозь щель в занавесках виднелся далекий дневной свет. Рэндл закрыл дверь и прислонился к ней, совсем обессиленный.
   Линдзи повернулась к нему, скручивая волосы и отбрасывая их назад через плечо. Половина ее лица была в тени, как у дамы на игральной карте. Она сказала тихо, но четко:
   - И вот еще что, Рэндл. Пусть я изменила порядок номеров, но вся программа остается в силе. Не забудь подумать практически. Либо деньги, либо прощай. - И стала снимать платье.
   Черт, ну и женщина, думал Рэндл. Он боготворил ее. И в то же время был скован страхом. Теперь он сомневался, не были ли его безумные фантазии насчет коварства Эммы уловкой, которую он сам изобрел, чтобы отсрочить эту минуту до бесконечности. Он смотрел на Линдзи.
   Она стянула коричневое платье через голову и высвободила волосы. Под платьем оказалась очень короткая нижняя юбка. Отложив платье в сторону, она опять стала скручивать волосы, и рука ее слегка дрожала.
   - Боже мой, Линдзи, - сказал Рэндл. Сейчас она такая трогательная и жалкая, но почему же ему страшно? Она похожа на несчастную осужденную девку, которую в одной рубашке ведут на казнь. А у него подгибаются колени.
   - Ну же, - сказала она еле слышно, - ну же, Рэндл. - И, нагнувшись, стала снимать чулки.
   Рэндл взялся за галстук. Узел, вместо того чтобы развязываться, затягивался туже.
   Линдзи сняла с себя все, кроме юбки, подошла к нему и стала помогать ему с галстуком, приговаривая:
   - Сейчас, сейчас.
   Он чувствовал тепло ее рук. Он сдернул галстук, снял пиджак и жилет и повесил на стул. Сбросил ботинки. Потом, задыхаясь, опять прислонился к двери. Он уже почти не узнавал Линдзи.
   Она смотрела на него насмешливо и нежно.
   - А сейчас не хочешь домой?
   - Боже мой, Линдзи, - повторил он и, упав на колени, обхватил ее ноги. Ноги были неимоверно теплые и мягкие. Она начала снимать юбку, и он прильнул головой к ее бедру. Он чувствовал, как она дрожит. Он глубоко вздохнул раз за разом.
   - Сейчас, сейчас, - сказала Линдзи. Опустившись рядом с ним на колени, она расстегивала его рубашку. Он коснулся ее груди. Он узнал ее грудь. Потом рука его дернулась кверху - это Линдзи через голову стягивала с него рубашку. А потом она потянулась к его поясу.
   - Не надо, я сам. - Он сел на пол и разделся до конца.
   Линдзи лежала на кровати поверх одеяла. Рэндл, стоя на коленях, смотрел на нее. Потом взглянул на ее лицо. Глаза их словно стали огромными и светились, так что они как будто были вдвоем в большой пещере. Медленно подтянувшись, он сел на край кровати. Потом отвернулся от Линдзи и закрыл лицо руками.
   - Ну что ты, милый, что ты? - шепнула Линдзи, гладя его по спине.
   - Ничего не выйдет, - сказал Рэндл. - Черт, я этого и боялся.
   - Неважно. Обними меня.
   Он лег рядом, зарылся в нее лицом. Крепко обхватил ее обеими руками.
   Через минуту она сказала:
   - Отдохни. Это неважно.
   - Нет, важно. Зря я столько говорил про Эмму. Я отравился.
   - Эмма теперь ни при чем. Она больше не имеет значения.
   - А-а, да, больше не имеет. Знаешь, Линдзи, Эмма мне, в сущности, пожалуй, не нравится.
   - И мне тоже. Пожалуй, она мне даже неприятна.
   - И мне.
   - Пожалуй, она мне даже противна.
   - И мне. Ох, Линдзи...
   Еще через несколько минут он сказал:
   - Ты знаешь, кажется, все будет хорошо.
   16
   - Еще чашечку кофе? И печенья? - сказала Энн.
   - Благодарю, милая, - сказала Эмма.
   Близилось время второго завтрака, а она все жевала. Она ела не переставая чуть ли не с самого приезда, точно перед тем ее морили голодом. Или, подумалось Энн, точно хотела съесть все, что вокруг себя видела.
   Энн удивилась, была даже шокирована, когда Хью объявил, что собирается привезти в Грэйхеллок Эмму Сэндс. Очень уж мало времени прошло после смерти Фанни. Однако мысль, что этот визит неприличен, скоро сменилась другой - что это страшная морока. Нэнси Боушот болела или притворялась больной, Миранда всю неделю проводила дома, потому что в школе был карантин по краснухе. Энн и так еле справлялась с хозяйством, где уж тут принимать гостей! В комнатах было пыльно, неубрано. Она несколько дней вставала на полчаса раньше, чтобы навести хотя бы видимость порядка. От предложения Клер Свон помочь ей с цветами она отказалась, а потом пожалела, что отказалась. К приезду гостей она успела дойти до крайней степени усталости и раздражения.
   И Эмма сразу повела себя странно и нельзя сказать чтобы успокаивающе. Вместо того чтобы погулять по саду с Хью, предоставив Энн готовить завтрак, она привязалась к Энн. Устроилась у окна в гостиной, курила бесконечные сигареты, одновременно поедая печенье, и брала интервью у всех имеющихся в наличии обитателей Грэйхеллока, вплоть до Боушота. Особенно много времени и внимания она уделила детям. Пока длились сами интервью, Энн убегала в кухню, чтобы успеть хоть что-то сделать, но каждый проинтервьюированный снова вызывал ее оттуда. Словно в дом нагрянул правительственный инспектор.
   Единственным, кого она не допускала пред свои очи, был Хью. Этот несчастный, будучи изгнан из дому, прохаживался по краю залитой солнцем лужайки, грыз ногти и бросал тоскливые взгляды на окна, в то время как остальные домочадцы, как персонажи в пьесе, входили и выходили, спеша выполнить желания Эммы. Вот и сейчас Миранда, вооружившись садовыми ножницами, вприпрыжку неслась через лужайку - ее отправили нарезать букет французских роз для высокой гостьи. Пенн бежал за ней следом, как скворец за трясогузкой.
   Энн, в дыму от дешевых сигарет, ходила взад-вперед по гостиной. Эмма странно действовала на нее: вселяла какое-то нетягостное беспокойство. Она и раньше не испытывала неприязни к бывшей любовнице своего свекра, только некоторое любопытство, и думала, что для нее этот день обернется нудной и ничем не примечательной суетой где-то на заднем плане. С удивлением она обнаружила, что ей, напротив, уготовано место на авансцене. С еще большим удивлением она почувствовала, что атмосфера отзвучавшей драмы, окружавшая Эмму, бодрит ее, более того - радует. Словно Эмма прибавила ей сил, уделила ей от своей более яркой личности света и красок.
   Первое впечатление от известной писательницы разочаровало Энн. Она смутно ждала чего-то более эффектного, а эта ссутулившаяся пожилая женщина с медленными движениями и повадкой инвалида, выглядевшая старше, чем она, судя по всему, могла быть, сначала показалась ей чуть ли не жалкой. Но лицо у нее было умное. И почему-то лицо это внушало тревогу. От тревоги Энн так и не отделалась, но, проведя в обществе Эммы совсем немного времени, она оживилась в ответ на дружелюбное, понимающее любопытство своей гостьи и заговорила так, как не говорила уже много лет. Появилось ощущение расслабленности, как в теплой соленой ванне. Появилось приятное чувство, будто ее, смешно сказать, обольщают.
   А между тем разговор шел несвязный, пустяковый, о том о сем. Эмма расспрашивала ее о детях, о питомнике, о ее знакомых в деревне, о телевизоре Боушотов и о рецепте айвового джема, который Энн обещала достать для нее у Клер Свон. Единственной темой, которой они не касались, был Рэндл.
   После памятного визита Милдред Финч Энн пребывала в довольно-таки несчастном состоянии. Милдред заставила ее пережить две встряски - одну в связи с Рэндлом, другую в связи с Феликсом, и две эти неотступные заботы нелепо перепутались в ее сознании. Энн вполне искренне сказала тогда, что не хочет знать, чем занят Рэндл в Лондоне. Она вовсе не жаждала, чтобы воображение рисовало ей картины его неверности. Милдред это, конечно, показалось бы невероятным, но она и раньше никогда не любопытствовала насчет того, как Рэндл проводит время, когда отлучается из дому. И правильно делала - это она поняла после того, как Милдред неожиданно прояснила обстановку, назвав определенное имя. Теперь, когда она знала соперницу по имени, вся ситуация казалась иной, временами невыносимой, и вокруг предмета, обретшего имя, мерцало, отбрасывая на него неясные, но зловещие отблески, пламя гнева и ревности, которых раньше не было. Энн страдала. Она не спрашивала себя, любит ли она еще Рэндла. Может быть, после стольких лет вообще не было смысла говорить о любви, кроме как о слепом, но прочном убеждении, что они нерушимо принадлежат друг другу. То, что так крепко срослось, она в мыслях еще не начала разрывать на части.
   А между тем был еще Феликс. Насколько несомненно Феликс теперь "был" в этом она тоже имела случай убедиться после визита Милдред. Энн, хоть и корила себя за это, упорно отказывалась признать, что в последнее время красивый брат Милдред все больше занимает ее мысли. Уже несколько лет для нее не было тайной, что Феликс к ней неравнодушен. Его до крайности сдержанное ухаживание - настолько сдержанное, что никто, кроме нее, конечно же, не мог его заметить, - она принимала с теплой, чуть насмешливой благодарностью как невинную сентиментальную блажь закоренелого холостяка. Ведь и она, и Феликс были до ужаса старые. Но ей это было приятно; и в последний год, когда Феликс, оставаясь с ней вдвоем, бывал чуточку откровеннее, словно уже не сомневаясь, что _что-то_, пусть туманное и никогда не упоминаемое, между ними есть, это тоже было приятно. А потом однажды в Сетон-Блейзе они, отделившись от остальных, брели по берегу озера, и в наступившем молчании он взял ее за руку. Она позволила ему тогда смотреть на нее красноречивыми глазами и потом вспоминала этот случай с некоторой тревогой, но и с некоторой радостью. Она позаботилась о том, чтобы эта сцена не повторялась и не имела продолжения, но Феликс, довольный и кающийся, после этого стал ей немного ближе. Она знала, конечно, что влюбиться в Феликса было бы чистым безумием, но как только она мысленно произносила эти слова, сердце у нее начинало трепыхаться. Ведь и она, и Феликс были до ужаса молодые.
   И все же, когда Рэндл был в доме, эти фантазии представлялись ей достаточно эфемерными. Просто глупость, чтобы отвлечься, ничего опасного. Рэндл был безусловной реальностью, и Энн, воспринимая мужа с той бездумной уверенностью в его существовании, которая в конечном счете, может быть, и есть любовь, была благодарна за то, что, как с ним ни трудно, он без остатка заполняет всю сцену. Рэндл, который время от времени и еще слегка виновато улетучивался в Лондон, по-прежнему властвовал и над Грэйхеллоком, и над нею. Но Рэндл, который уехал в Лондон разгневанным, Рэндл, который заведомо живет с другой женщиной, - это, как видно, другое дело. Энн, пока еще смутно, чувствовала себя брошенной, а с этим пришло и чувство образовавшейся пустоты, в которую могло устремиться что-то новое. И этого она, теперь уже более трезво, просто боялась. Она решила до поры до времени не видаться с Феликсом и предполагала - с облегчением и грустью, что и он принял аналогичное решение. Ибо она не верила, что Милдред приглашала ее погостить с ведома и согласия Феликса.