Еще раз большущее спасибо за Пенни. Его пребывание в Англии началось так печально, но в юности утешаются быстро, да так оно и должно быть. Хотелось бы и мне повеселиться там с вами. Миранда, должно быть, стала очаровательной девчушкой, жаль, что она немножко мала для Пенни и они не могли как следует дружить. Зато Хамфри Финч, по-видимому, оказался для него настоящим товарищем. Какой милый старик, не пожалел своего драгоценного времени для мальчугана! В Лондоне они, как видно, хорошо покутили, хотя Пенни так и не сумел толком рассказать, что они там делали (он, по-моему, до сих пор путает Тауэр с Букингемским дворцом). Хамфри сказал ему, что, может быть, приедет к нам в гости, вот было бы чудесно!
Прости, что письмо такое короткое. Я сейчас толстая как бочка и здорово устаю напоследок, но настроение прекрасное. Постарайся не очень тревожиться из-за Рэндла. Джимми говорит, что, может быть, он все-таки вернется, чтобы быть поближе к деньгам. А я (не такой циник!) говорю, что он непременно вернется, чтобы быть там, где его настоящее место.
Привет и любовь от нас обоих и от Пенни, Джини, Тимми, Бобби - и от Мэгги-Энди!
Любящая тебя Салли".
Хью сложил письмо. Замотавшись с приготовлениями к отъезду, он только теперь прочел его как следует. Он был на пароходе, уже несколько часов отделяло его от Саутгемптона. Он плыл в Индию с Милдред и Феликсом.
Сейчас они после превосходного обеда сидели все трое в баре. Бар помещался на корме, и позади них белый след корабля, кипя и завиваясь, уходил во тьму. Хью через столик улыбнулся Милдред.
Милдред сияла. Легкое недомогание, на которое она жаловалась в начале лета, видимо, совсем прошло. На ней было нарядное синее платье из какой-то шелковистой льняной ткани, подчеркивавшее яркую синеву ее глаз, синих, как подснежники, поэтично подумал Хью. Комбинация из-под платья не выглядывала, а от тончайшего слоя румян на щеках лицо казалось моложе и собраннее. Губы были подкрашены как раз в меру, пушистые волосы, явно прошедшие через руки искусного парикмахера, были коротко подстрижены и аккуратно, хоть и достаточно кокетливо, обрамляли улыбающееся лицо. Хью заметил, что седины у нее в волосах убавилось, даже совсем почти не осталось; должно быть, он неправильно запомнил их цвет. Никогда еще она не выглядела так прелестно, и ему очень хотелось отпустить ей какой-нибудь комплимент, но он побоялся, что она сочтет это нахальством или глупостью.
Феликс за соседним столиком писал письмо, задумчиво потягивая бренди, и его красивое, обычно немного деревянное лицо выражало нежную мечтательность. За обедом он был чрезвычайно весел. Он вообще явно приободрился с тех пор, как решил заняться гуркхами, а не просиживать кресло в Уайтхолле. Хью считал, что он поступил совершенно правильно, и так и сказал ему. Уж раз ты солдат, так и будь солдатом, а не каким-то несчастным чиновником. Просто непонятно, что такой человек, как Феликс, вообще мог соблазниться канцелярской должностью. А недавно Милдред кое-что рассказала ему о личной жизни Феликса - до сих пор Хью почему-то считал, что никакой личной жизни у Феликса нет и не было. Оказывается, брат Милдред серьезно увлечен одной молодой француженкой, она сейчас в Дели, и он помчится туда просить ее руки, как только они прибудут в Индию и темно-синий "мерседес" будет выгружен из трюма. Милдред считала, что у него есть все основания надеяться, и Хью порадовался за него, хотя и вздохнул лишний раз об ушедших годах.
- Вы как думаете, он пишет _ей_? - шепотом спросил он у Милдред.
- Да. Я видела, он пишет по-французски.
Хью заулыбался, очень довольный.
- Глупый Хью! - Милдред теперь часто это говорила, и Хью ее уже не переспрашивал. Слух его за последнее время улучшился, и громкий спор в голове стих до вполне терпимого бормотания. На дорогу он запасся дромамином, но теперь надеялся обойтись и без лекарств.
- Хотите прочесть письмо Сары? - спросил он. - Впрочем, ничего особенно интересного там нет.
- Она что-нибудь пишет насчет Хамфри?
- Представьте себе, да. Пишет, что в Лондоне они с Пенни покутили на славу, но что он не сумел толком рассказать, что они там делали.
Милдред расхохоталась так, что Феликс, задумчиво кусавший перо, даже вздрогнул.
- Вас-то это, надеюсь, не тревожит? Я своего Хамфри знаю.
- Тревожит? Нет, конечно. Но мальчику мы и правда уделили мало внимания. Я устыдился, когда читал письмо Сары.
- Плохое он забудет, а хорошее будет помнить, - сказала Милдред. - Все мы такие.
- А кстати, где сейчас Хамфри? - В спешке перед несколько скоропалительным отъездом Хью как-то не уследил за передвижениями вечно занятого своими делами, никому не мешающего Хамфри.
- Он-то? В Рабате. Я не сомневаюсь, что он быстро утешился. Все мы такие.
- Гм, - сказал Хью и подозвал официанта. В баре было тепло, уютно и уже почти пусто. Большинство пассажиров, видимо, решили лечь пораньше. Ярко освещенный, красивый, комфортабельный пароход плавно скользил по черной водяной пустыне, и стук машин приятно заглушал бормотание в ушах, укутывал, как одеяло. Хорошо плыть на юг. В Грэйхеллоке, когда он там был перед отъездом, восточный ветер с утра до ночи гнал целый дождь розовых лепестков вниз, на взбухшие от дождей болота. Хорошо плыть на юг. - Еще стаканчик, Милдред?
- Пожалуй, нет. - Милдред беззастенчиво зевнула и потянулась. - Я, пожалуй, пойду. Я просила принести мне в каюту бутылку виски и молока. Может быть, зайдете ко мне перед сном? Я вас угощу виски по особому рецепту - с корицей. Чтобы лучше заснуть.
- Хорошо. Я загляну к вам минут через двадцать. Кстати, что слышно про Берил?
- Свадьба в будущем месяце. Хамфри, конечно, приедет.
Берил Финч, ко всеобщему изумлению, собралась выйти замуж за известного адвоката.
- Надеюсь, она не будет терять времени, - добавила Милдред. - До смерти хочется потомков. Бабушка из меня получится что надо.
- Признайтесь, что вы были удивлены.
- По поводу Берил? Еще как! И это мне было очень полезно. От жизни всегда нужно ждать сюрпризов.
- Мне-то уж нечего ждать, - сказал он грустно.
Милдред рассмеялась.
- Не зарекайтесь. Ну, до скорого.
Она собрала свои книжки об Индии и ушла, по дороге взъерошив Феликсу волосы. Да, она, безусловно, помолодела.
Хью еще посидел, подумал. У него было такое чувство, что теперь все в порядке. Вернее, еще не совсем в порядке, но достигнут какой-то рубеж, подведен какой-то итог, и осталось только не спеша расставить все по местам. А с этим пришло успокоительное ощущение, что он оправдан.
Он думал об Энн. Перед отъездом он, право же, провел в Грэйхеллоке вполне достаточно времени и сделал все, что мог, чтобы подбодрить ее. Впрочем, он обнаружил, что в подбадривании она едва ли нуждается, настолько ее поглощает таинственный круговорот деревенской жизни, до краев заполненной, казалось бы, сплошными мелочами. К тому же Миранда заболела краснухой, что еще прибавило ей работы по дому, и это, пожалуй, к лучшему. Он поспел в Грэйхеллок как раз вовремя, чтобы порадоваться ее триумфу на конкурсе садоводов и отметить с облегчением, но и с некоторой неловкостью, что она живет как всегда, снова с головой ушла в повседневные заботы и дни ее проходят в точности как раньше, словно она и не заметила, что Рэндл уехал. Хью думал: я бы так не мог, если бы от меня ушла жена, я бы тут же на все махнул рукой, пропади оно пропадом. Ему было даже чуть-чуть обидно за Рэндла. Но для самой Энн так, несомненно, лучше, и он был рад, что может с чистой совестью оставить ее одну.
Непосредственно от Рэндла вестей все не было. Из Рима он как будто уехал, кто-то видел его в Таормине, и ходили слухи, что он собирается купить там виллу. Хью не огорчался из-за сына, а только чувствовал приятную усталость, какую мог бы чувствовать человек, сумевший втайне от всех насладиться любовным свиданием. Никто не узнал. Это был его личный тайный маневр, им одним тайно осуществленное изменение мира - прекрасное, безрассудное, бесшабашное дарование Рэндлу свободы. Он выпустил сына на волю, как лесную птицу, как дикого зверя, и знал, что не пожалеет об этом, где бы тот ни рыскал и какую бы ни принес добычу. Он мог не сомневаться, что Рэндл свое возьмет. Будет он счастлив или нет, а уж пожить сумеет. А Хью теперь может скромно отойти в сторонку. Этим преступлением он сквитался с пьяными богами.
Но ведь он это сделал ради Эммы. Так ли? Эмма... Увидит ли он ее еще когда? О возможности ее близкой смерти он теперь думал безропотно и спокойно, тем отдавая дань ее достоинству. Пришлось от нее отступиться. Прошлого не переделаешь. Он выбрал свою жизнь, она - свою, друг для друга они поневоле стали призраками, и теперь этого не изменишь никакими насильственными действиями, никакими судорожными попытками схватить и отбросить назад годы. Эмма, отделенная от него своей мудростью, своим ведовством, своей болезнью и просто тайной всей своей жизни, подала ему достаточно ясный знак. Ему до нее не дотянуться; и в этом смирении крылась своя, пусть и пресная, отрада. Покорно опустив руки, он почувствовал что-то вроде облегчения. Ведь, в конце концов, в те далекие дни он бросил ее не просто так, а по каким-то причинам.
В последнее время он гораздо чаще вспоминал Фанни, и никогда еще после своей смерти она не была для него такой реальной, словно бледная тень дождалась своего часа. Он вспоминал, как она раскладывала пасьянс на одеяле, а Хэтфилд сидел рядом и мурлыкал. Вспоминал, какое встревоженное лицо она обратила к нему, когда ушел доктор. Бедная Фанни! Как и Энн, она кое в чем была простовата. Он и думал о ней иногда, как об Энн в миниатюре. Только почему в миниатюре? Энн не такая уж крупная, и Фанни была не малышка. Фанни недаром прожила свою жизнь, Фанни что-то собой представляла. Он видел ее жизнь позади себя, теперь уже далеко, как задний план в пастельном пейзаже. Хорошо, что он не солгал ей про ласточек, хотя в каком-то смысле она была из тех, кому сам бог велел лгать. Словно он под конец признал в ней достоинство, которым она всегда обладала, но которое держала смиренно склоненным, как приспущенный флаг. В конечном счете хорошо, что он с ней остался. Хорошо, что он ее пожалел.
Феликс дописал свое письмо и поднялся. Он подошел пожелать Хью спокойной ночи, и Хью сочувственно отметил, какой у Феликса усталый вид и волосы седеют и уже отступают со лба. Что и говорить, любовь изматывает человека.
Феликс спросил:
- Что слышно про Энн? Надеюсь, она хорошо себя чувствует?
- Вы очень любезны, что вспомнили о ней. Когда я уезжал, она была в полном порядке. У нее столько разных интересов.
- Вам не показалось, что она хандрит?
- Отнюдь. Она очень бодра, на свой лад, конечно. Она ведь у нас такая веселая хлопотунья.
- Веселая хлопотунья, - повторил Феликс. - Да. Я очень рад, что она не унывает. Ну, спокойной ночи, Хью. Краски и кисти захватить не забыли?
- Не забыл. Я мечтаю опять заняться живописью. Я обо всем подряд мечтаю. Завтра, надо полагать, увидим солнце. Спокойной ночи, Феликс.
Когда Феликс удалился, Хью встал и вышел из совсем уже пустого бара на палубу. Он постоял у поручней. Бледная полоса за кормой бежала назад, в ночь. Вокруг была черная пустая вода, старое, вечное, ко всему безразличное, беспощадное море. Хью благоговейно прочувствовал его тьму, его огромность, его предельное равнодушие. Ни разу у него не было так легко на душе с тех пор, как заболела Фанни, а может быть, подумал он, с тех пор, как он себя помнит. Но как можно такое утверждать? Все забывается. Разве прошлое удержишь? А настоящее - только миг, только искра во мраке. Пенн Грэм забудет и вообразит, что в Англии ему жилось чудесно. Энн, вероятно, уже забыла подлинного Рэндла, а Рэндл забыл подлинную Энн. Сам он отказался от Эммы по каким-то причинам, а но каким - забыл. Сознание его - непрочное, темноватое вместилище, а скоро оно совсем погаснет. Но пока что есть эта минута, ветер, и звездная ночь, и огромное, все смывающее море. А впереди - Индия и неизвестное будущее, пусть очень короткое. И есть надежная, уютная Милдред и веселый влюбленный Феликс. Может быть, его сбили с толку, может быть, он ничего не понял, но он, несомненно, выжил. Он свободен. "Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня".
Он повернулся лицом к освещенным окнам и посмотрел на часы. Пора идти в помещение. Милдред уже, наверно, его ждет.
Прости, что письмо такое короткое. Я сейчас толстая как бочка и здорово устаю напоследок, но настроение прекрасное. Постарайся не очень тревожиться из-за Рэндла. Джимми говорит, что, может быть, он все-таки вернется, чтобы быть поближе к деньгам. А я (не такой циник!) говорю, что он непременно вернется, чтобы быть там, где его настоящее место.
Привет и любовь от нас обоих и от Пенни, Джини, Тимми, Бобби - и от Мэгги-Энди!
Любящая тебя Салли".
Хью сложил письмо. Замотавшись с приготовлениями к отъезду, он только теперь прочел его как следует. Он был на пароходе, уже несколько часов отделяло его от Саутгемптона. Он плыл в Индию с Милдред и Феликсом.
Сейчас они после превосходного обеда сидели все трое в баре. Бар помещался на корме, и позади них белый след корабля, кипя и завиваясь, уходил во тьму. Хью через столик улыбнулся Милдред.
Милдред сияла. Легкое недомогание, на которое она жаловалась в начале лета, видимо, совсем прошло. На ней было нарядное синее платье из какой-то шелковистой льняной ткани, подчеркивавшее яркую синеву ее глаз, синих, как подснежники, поэтично подумал Хью. Комбинация из-под платья не выглядывала, а от тончайшего слоя румян на щеках лицо казалось моложе и собраннее. Губы были подкрашены как раз в меру, пушистые волосы, явно прошедшие через руки искусного парикмахера, были коротко подстрижены и аккуратно, хоть и достаточно кокетливо, обрамляли улыбающееся лицо. Хью заметил, что седины у нее в волосах убавилось, даже совсем почти не осталось; должно быть, он неправильно запомнил их цвет. Никогда еще она не выглядела так прелестно, и ему очень хотелось отпустить ей какой-нибудь комплимент, но он побоялся, что она сочтет это нахальством или глупостью.
Феликс за соседним столиком писал письмо, задумчиво потягивая бренди, и его красивое, обычно немного деревянное лицо выражало нежную мечтательность. За обедом он был чрезвычайно весел. Он вообще явно приободрился с тех пор, как решил заняться гуркхами, а не просиживать кресло в Уайтхолле. Хью считал, что он поступил совершенно правильно, и так и сказал ему. Уж раз ты солдат, так и будь солдатом, а не каким-то несчастным чиновником. Просто непонятно, что такой человек, как Феликс, вообще мог соблазниться канцелярской должностью. А недавно Милдред кое-что рассказала ему о личной жизни Феликса - до сих пор Хью почему-то считал, что никакой личной жизни у Феликса нет и не было. Оказывается, брат Милдред серьезно увлечен одной молодой француженкой, она сейчас в Дели, и он помчится туда просить ее руки, как только они прибудут в Индию и темно-синий "мерседес" будет выгружен из трюма. Милдред считала, что у него есть все основания надеяться, и Хью порадовался за него, хотя и вздохнул лишний раз об ушедших годах.
- Вы как думаете, он пишет _ей_? - шепотом спросил он у Милдред.
- Да. Я видела, он пишет по-французски.
Хью заулыбался, очень довольный.
- Глупый Хью! - Милдред теперь часто это говорила, и Хью ее уже не переспрашивал. Слух его за последнее время улучшился, и громкий спор в голове стих до вполне терпимого бормотания. На дорогу он запасся дромамином, но теперь надеялся обойтись и без лекарств.
- Хотите прочесть письмо Сары? - спросил он. - Впрочем, ничего особенно интересного там нет.
- Она что-нибудь пишет насчет Хамфри?
- Представьте себе, да. Пишет, что в Лондоне они с Пенни покутили на славу, но что он не сумел толком рассказать, что они там делали.
Милдред расхохоталась так, что Феликс, задумчиво кусавший перо, даже вздрогнул.
- Вас-то это, надеюсь, не тревожит? Я своего Хамфри знаю.
- Тревожит? Нет, конечно. Но мальчику мы и правда уделили мало внимания. Я устыдился, когда читал письмо Сары.
- Плохое он забудет, а хорошее будет помнить, - сказала Милдред. - Все мы такие.
- А кстати, где сейчас Хамфри? - В спешке перед несколько скоропалительным отъездом Хью как-то не уследил за передвижениями вечно занятого своими делами, никому не мешающего Хамфри.
- Он-то? В Рабате. Я не сомневаюсь, что он быстро утешился. Все мы такие.
- Гм, - сказал Хью и подозвал официанта. В баре было тепло, уютно и уже почти пусто. Большинство пассажиров, видимо, решили лечь пораньше. Ярко освещенный, красивый, комфортабельный пароход плавно скользил по черной водяной пустыне, и стук машин приятно заглушал бормотание в ушах, укутывал, как одеяло. Хорошо плыть на юг. В Грэйхеллоке, когда он там был перед отъездом, восточный ветер с утра до ночи гнал целый дождь розовых лепестков вниз, на взбухшие от дождей болота. Хорошо плыть на юг. - Еще стаканчик, Милдред?
- Пожалуй, нет. - Милдред беззастенчиво зевнула и потянулась. - Я, пожалуй, пойду. Я просила принести мне в каюту бутылку виски и молока. Может быть, зайдете ко мне перед сном? Я вас угощу виски по особому рецепту - с корицей. Чтобы лучше заснуть.
- Хорошо. Я загляну к вам минут через двадцать. Кстати, что слышно про Берил?
- Свадьба в будущем месяце. Хамфри, конечно, приедет.
Берил Финч, ко всеобщему изумлению, собралась выйти замуж за известного адвоката.
- Надеюсь, она не будет терять времени, - добавила Милдред. - До смерти хочется потомков. Бабушка из меня получится что надо.
- Признайтесь, что вы были удивлены.
- По поводу Берил? Еще как! И это мне было очень полезно. От жизни всегда нужно ждать сюрпризов.
- Мне-то уж нечего ждать, - сказал он грустно.
Милдред рассмеялась.
- Не зарекайтесь. Ну, до скорого.
Она собрала свои книжки об Индии и ушла, по дороге взъерошив Феликсу волосы. Да, она, безусловно, помолодела.
Хью еще посидел, подумал. У него было такое чувство, что теперь все в порядке. Вернее, еще не совсем в порядке, но достигнут какой-то рубеж, подведен какой-то итог, и осталось только не спеша расставить все по местам. А с этим пришло успокоительное ощущение, что он оправдан.
Он думал об Энн. Перед отъездом он, право же, провел в Грэйхеллоке вполне достаточно времени и сделал все, что мог, чтобы подбодрить ее. Впрочем, он обнаружил, что в подбадривании она едва ли нуждается, настолько ее поглощает таинственный круговорот деревенской жизни, до краев заполненной, казалось бы, сплошными мелочами. К тому же Миранда заболела краснухой, что еще прибавило ей работы по дому, и это, пожалуй, к лучшему. Он поспел в Грэйхеллок как раз вовремя, чтобы порадоваться ее триумфу на конкурсе садоводов и отметить с облегчением, но и с некоторой неловкостью, что она живет как всегда, снова с головой ушла в повседневные заботы и дни ее проходят в точности как раньше, словно она и не заметила, что Рэндл уехал. Хью думал: я бы так не мог, если бы от меня ушла жена, я бы тут же на все махнул рукой, пропади оно пропадом. Ему было даже чуть-чуть обидно за Рэндла. Но для самой Энн так, несомненно, лучше, и он был рад, что может с чистой совестью оставить ее одну.
Непосредственно от Рэндла вестей все не было. Из Рима он как будто уехал, кто-то видел его в Таормине, и ходили слухи, что он собирается купить там виллу. Хью не огорчался из-за сына, а только чувствовал приятную усталость, какую мог бы чувствовать человек, сумевший втайне от всех насладиться любовным свиданием. Никто не узнал. Это был его личный тайный маневр, им одним тайно осуществленное изменение мира - прекрасное, безрассудное, бесшабашное дарование Рэндлу свободы. Он выпустил сына на волю, как лесную птицу, как дикого зверя, и знал, что не пожалеет об этом, где бы тот ни рыскал и какую бы ни принес добычу. Он мог не сомневаться, что Рэндл свое возьмет. Будет он счастлив или нет, а уж пожить сумеет. А Хью теперь может скромно отойти в сторонку. Этим преступлением он сквитался с пьяными богами.
Но ведь он это сделал ради Эммы. Так ли? Эмма... Увидит ли он ее еще когда? О возможности ее близкой смерти он теперь думал безропотно и спокойно, тем отдавая дань ее достоинству. Пришлось от нее отступиться. Прошлого не переделаешь. Он выбрал свою жизнь, она - свою, друг для друга они поневоле стали призраками, и теперь этого не изменишь никакими насильственными действиями, никакими судорожными попытками схватить и отбросить назад годы. Эмма, отделенная от него своей мудростью, своим ведовством, своей болезнью и просто тайной всей своей жизни, подала ему достаточно ясный знак. Ему до нее не дотянуться; и в этом смирении крылась своя, пусть и пресная, отрада. Покорно опустив руки, он почувствовал что-то вроде облегчения. Ведь, в конце концов, в те далекие дни он бросил ее не просто так, а по каким-то причинам.
В последнее время он гораздо чаще вспоминал Фанни, и никогда еще после своей смерти она не была для него такой реальной, словно бледная тень дождалась своего часа. Он вспоминал, как она раскладывала пасьянс на одеяле, а Хэтфилд сидел рядом и мурлыкал. Вспоминал, какое встревоженное лицо она обратила к нему, когда ушел доктор. Бедная Фанни! Как и Энн, она кое в чем была простовата. Он и думал о ней иногда, как об Энн в миниатюре. Только почему в миниатюре? Энн не такая уж крупная, и Фанни была не малышка. Фанни недаром прожила свою жизнь, Фанни что-то собой представляла. Он видел ее жизнь позади себя, теперь уже далеко, как задний план в пастельном пейзаже. Хорошо, что он не солгал ей про ласточек, хотя в каком-то смысле она была из тех, кому сам бог велел лгать. Словно он под конец признал в ней достоинство, которым она всегда обладала, но которое держала смиренно склоненным, как приспущенный флаг. В конечном счете хорошо, что он с ней остался. Хорошо, что он ее пожалел.
Феликс дописал свое письмо и поднялся. Он подошел пожелать Хью спокойной ночи, и Хью сочувственно отметил, какой у Феликса усталый вид и волосы седеют и уже отступают со лба. Что и говорить, любовь изматывает человека.
Феликс спросил:
- Что слышно про Энн? Надеюсь, она хорошо себя чувствует?
- Вы очень любезны, что вспомнили о ней. Когда я уезжал, она была в полном порядке. У нее столько разных интересов.
- Вам не показалось, что она хандрит?
- Отнюдь. Она очень бодра, на свой лад, конечно. Она ведь у нас такая веселая хлопотунья.
- Веселая хлопотунья, - повторил Феликс. - Да. Я очень рад, что она не унывает. Ну, спокойной ночи, Хью. Краски и кисти захватить не забыли?
- Не забыл. Я мечтаю опять заняться живописью. Я обо всем подряд мечтаю. Завтра, надо полагать, увидим солнце. Спокойной ночи, Феликс.
Когда Феликс удалился, Хью встал и вышел из совсем уже пустого бара на палубу. Он постоял у поручней. Бледная полоса за кормой бежала назад, в ночь. Вокруг была черная пустая вода, старое, вечное, ко всему безразличное, беспощадное море. Хью благоговейно прочувствовал его тьму, его огромность, его предельное равнодушие. Ни разу у него не было так легко на душе с тех пор, как заболела Фанни, а может быть, подумал он, с тех пор, как он себя помнит. Но как можно такое утверждать? Все забывается. Разве прошлое удержишь? А настоящее - только миг, только искра во мраке. Пенн Грэм забудет и вообразит, что в Англии ему жилось чудесно. Энн, вероятно, уже забыла подлинного Рэндла, а Рэндл забыл подлинную Энн. Сам он отказался от Эммы по каким-то причинам, а но каким - забыл. Сознание его - непрочное, темноватое вместилище, а скоро оно совсем погаснет. Но пока что есть эта минута, ветер, и звездная ночь, и огромное, все смывающее море. А впереди - Индия и неизвестное будущее, пусть очень короткое. И есть надежная, уютная Милдред и веселый влюбленный Феликс. Может быть, его сбили с толку, может быть, он ничего не понял, но он, несомненно, выжил. Он свободен. "Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня".
Он повернулся лицом к освещенным окнам и посмотрел на часы. Пора идти в помещение. Милдред уже, наверно, его ждет.