Страница:
Нора приложила руку к щеке и почувствовала, как горит лицо. Этот знак смущения рассердил маркизу, ибо заставлял думать, что у него по-прежнему есть какая-то власть над ней. Хуже того, Эдриан мог решить, что получит ее снова.
– Вам известно, что отца нет дома, – сменила тему она. – Боюсь, новый король впустую прогонял вас в наши края.
Эдриан никак не отреагировал на эти слова, а продолжил:
– Значит, вы говорите, что вернулись сюда пять месяцев назад?
Помолчав, Нора кивнула. Может ли ее ответ что-нибудь подсказать ему? Она задумалась, но не вспомнила никаких важных событий в минувшем апреле за исключением того, что парламент наконец начал суд над ее отцом. Но отец к тому времени уже сбежал во Францию. Он не был виновен ни в каких преступлениях – стойкий представитель высокой церкви, истинный слуга своей страны, но, когда при новом короле к власти пришли его враги-виги, вынесенный вердикт никого не удивил.
– Я бы вернулась раньше, – заговорила она, – но после смерти лорда Тоу мне пришлось провести некоторое время с его матерью.
– Очень милосердно, – пробормотал Ривенхем.
Фраза явно не была комплиментом, и Нора опять возмутилась. Как странно после всех этих лет говорить с ним в подобном тоне! Не сказав друг другу почти ни слова, они от любви перешли к молчанию, а от него – к ненависти.
Эдриан стоял, положив длинные пальцы на изголовье кресла. От огненных бликов в камине поблескивало тяжелое кольцо с печаткой. Смерть брата четыре года назад сделала его графом. Злые языки утверждали, что Эдриан ускорил этот процесс, задушив брата подушкой, когда тот без сознания лежал в лихорадке.
Нора не могла верить подобным слухам, но ее настораживало, что мальчик, которого она знала, никогда не стремился к власти, а мужчина, в которого он превратился, наслаждался ею. Иначе зачем он добивался благосклонности покойной королевы и даже вызвался быть ее послом при дворе Георга Ганноверского?
– Давайте не будем терять время и сразу перейдем к вашим ответам.
Нора прикрыла глаза ладонью. Лорд Ривенхем держался так странно, вся эта сцена была так нереальна, а время столь позднее, что на мгновение ей вдруг пришла в голову дикая мысль – может быть, она спит и видит сон?
– Говорите! – резко бросил он.
Нора расправила плечи.
– Вы забываетесь! – «Она ему не служанка!» – Я вынуждена пустить вас в дом и не могу запретить обыск, но его величество не вправе приказать мне сносить ваши оскорбления.
Наступило молчание. Эдриан не двигался. Нора заметила, как ослабела хватка его пальцев на спинке кресла, и вдруг сообразила, что до этого момента он был… напряжен. Почему? Он-то по какой причине может ощущать неловкость? Шесть лет он без всяких усилий не замечал ее. Неужели его разозлило то, что она не струсила? Или эта встреча кажется ему такой же безумной и невозможной, как и ей?
– Простите меня, – медленно проговорил он, как будто слова давались ему с трудом и требовали особого внимания при артикуляции. – Уже поздно. Боюсь, долгий путь верхом сказался на моих манерах. Хочу вас заверить, мадам, что сложившееся положение неприятно мне не меньше, чем вам.
Нора сглотнула. Они кругами приближались к самой сути вопроса.
– Тогда зачем вы здесь? Почему король послал именно вас?
Он смотрел на нее все так же бесстрастно. Из холла донесся мелодичный бой высоких напольных часов. Их низкий траурный звон как будто отмечал смерть еще одного дня.
– Вам бы лучше поинтересоваться моими намерениями здесь, – заявил Эдриан. В его тоне Нора уловила предостерегающие нотки. – Вам известно, где находятся члены вашей семьи?
В чем тут подвох? Каждому известно, где ее отец. В газетах, в кофейнях, в кондитерских его побег во Францию обсуждался на тысячу ладов.
– Лорд Хэкстон уехал… за границу.
Эдриан никак не среагировал на это заявление.
– А ваш брат?
Нора ощутила приступ паники. Зачем он спрашивает про Дэвида?
– Отправился на север охотиться. Сейчас сезон охоты на куропаток.
– Вот как? Странное время он выбрал для отъезда.
Нора молча смотрела на собеседника, вполне разделяя его скептицизм. Приближалась жатва, но, если дожди не прекратятся, скоро наступит сезон похорон. Рожь и пшеница не выживут в такой сырости, а без хлеба зимой не выживут люди. Кроме тех, у кого хватило ума посеять достаточно овса и посадить картофель. Но лорд Хэкстон никогда не увлекался хозяйством. Все свои силы он тратил на придворную политику, а урожаем предоставлял заниматься сыну. Дэвид же, в свою очередь, полагался на погоду и на богатство в сундуках, чтобы при недостатке зерна закупить его. Но сейчас сейф пуст. Его содержимое было истрачено на оружие. Тем временем к Норе каждое утро приходили арендаторы. Их бледные от бессонных ночей лица с мольбой смотрели в ее глаза – чем эти люди будут кормить своих детей?
– Сейчас сентябрь, – возразила она. – Куропаток много. Когда же еще охотиться?
Ривенхем холодно улыбнулся:
– И с кем же он охотится?
– С друзьями.
– С какими друзьями?
– С разными. Мой брат не из тех, кто легко забывает старые привязанности.
Шпилька сорвалась с ее языка непроизвольно. Сердце заколотилось. Эдриан – нет, она не будет называть его по имени, он для нее Ривенхем, – ответил ей странной полуулыбкой. Он больше не Любимчик королевы. Теперь, когда на трон сел Георг Ганноверский, Ривенхем стал Мечом короля.
– Как вы понимаете, – заявил он, – я не принадлежу к этим друзьям.
У Норы перехватило дыхание. Он говорил так спокойно, но лицо и глаза были холодны как лед. Раньше его вид мог приводить ее в трепет, но вот бояться его ей не приходилось.
– Понимаю, – едва слышно ответила она и облизнула пересохшие губы. – Я никогда так и не считала.
– Тогда буду говорить прямо. Надеюсь, вас это не удивит, – бесстрастно продолжал он. – Я здесь из-за действий вашего брата в Бар-ле-Дюк. Должно быть, там тоже полно куропаток.
«Кто сообщил ему, что Дэвид был во Франции? Или это одни лишь подозрения?»
Нора попробовала изобразить недоумение.
– Сэр, вероятно, вы путаете моего брата с отцом.
– Ваш отец – это совсем другая история. – Ривенхем пожал плечами. – Он благополучно пребывает при дворе Претендента. А вот ваш брат шесть дней назад оставил Якова Стюарта и сейчас плывет в Англию.
Нора не двигалась, молясь, чтобы лицо не выдало ее чувств. Откуда ему все это известно? Последнее письмо брата было закодировано, и она сразу его сожгла. Кто предал Дэвида?
Ривенхем, не сводя глаз с ее лица, сел напротив.
– Меня поражает ваше самообладание. Теперь по вашему лицу ничего невозможно прочесть.
«Теперь». Одно-единственное слово заставило ее замереть.
Он подался вперед и коснулся ее щеки. Нора задрожала. Ривенхем приподнял ее подбородок.
Его прикосновение было теплым и легким, но даже железная хватка не повлияла бы на нее сильнее. Она как завороженная смотрела в его изумрудные глаза, в которых плясали огненные блики.
– Я могу вам помочь, – произнес он. – Если вы мне доверяете. Позвольте помочь вам, Нора.
Ее губы раскрылись, но она успела сдержать слово, готовое с них сорваться. «Эдриан», – хотела сказать Нора. Он произнес ее имя, этот звук словно бы выпустил из клетки его собственное имя, и оно колоколом зазвучало в ее душе. Эдриан! Эдриан!
Его ладонь, шершавая от мозолей, легла ей на щеку. Нора едва сумела удержать стон. Его прикосновение было неожиданностью, к которой она никак не могла подготовиться. Женская плоть не хотела знать, что граф, коснувшийся ее так нежно, был врагом ее рода. Его жест разбудил в ней уснувшую память об ушедшей привязанности, о том, как тает сердце, когда к тебе прикасаются с любовью.
Нора смиренно застыла, в глазах у нее закипали слезы. Она-то считала, что эта страшная жажда утихла в ней много лет назад, считала, что стала мудрее, старше. Что голос страсти умолк в ней навеки. Что в ней появились самодостаточность и твердость.
– Скажи мне, – прошептал он, – в чем цель Дэвида?
Сердце Норы остановилось. Через мгновение оно вновь застучало, застучало с болью и горечью. В груди разлился огонь.
Эдриан умышленно произнес ее имя. Хотел обезоружить ее, толкнуть к опрометчивому шагу, заставить предать собственного брата!
Эдриан приведет ее брата на плаху.
Нора отстранилась от его ладони и едва сдержала проклятия, а Ривенхем спокойно откинулся в кресле. Он причинил ей острую боль, ранил в самое сердце, но заставил опомниться. Почему она должна огорчаться из-за того, что ему вздумалось спровоцировать ее? Глупо ждать от него чего-то другого. Дети вырастают. Мужчины не будут всю жизнь убиваться из-за легкого увлечения, которое и длилось-то всего одно лето.
– Вы ничего не можете прочесть на моем лице, – хрипло начала она, – потому что читать нечего, кроме недоумения. Вы сейчас наговорили кучу всяких выдумок. Их наплел вам какой-то идиот или злобный лжец. Думаю, не следует удивляться, что вы им поверили, – только дурак может выполнить то, что придумал другой дурак.
Ривенхем вздохнул и потер лицо рукой, а когда опустил ее, Нора впервые заметила, как он изможден.
«И хорошо», – решила она и задумалась, сколько миль он сегодня проехал, как гнал вперед своих людей в нетерпении разрушить то, что осталось от ее семьи.
– Четыре недели назад были пресечены поставки оружия с французского берега. – Он помолчал. Нора не смела вздохнуть. – На допросе капитан назвал имя вашего брата.
Ужас стиснул ей сердце. Как может Дэвид быть таким легкомысленным?
– Ложь! Это подстроили враги моего брата.
Эдриан фыркнул:
– Без сомнения, именно так и будет строиться защита вашего брата. – Он поднялся на ноги. – Как я понял, вам ничего не известно. Если я ошибаюсь и вы все же замешаны в интригах Претендента, то можете расценивать мою снисходительность как дань вежливости, которую вы от меня требовали. Если вы не станете создавать сложностей во время моего пребывания здесь, вас беспокоить не будут.
Нора прикусила язык. Нет смысла раздражать его. Но когда Ривенхем был уже почти у двери, она вскочила на ноги и воскликнула с ядом в голосе:
– Значит, мы будем чужаками друг другу? Рада это услышать.
Он застыл на месте, но не обернулся. Нора шагнула к нему:
– Мне противны ваши игры в кошки-мышки. Это женские штучки. Я считала вас лучше, но ошибалась.
Он слегка повернул к ней голову.
– Если мы стали чужаками, – бесстрастно произнес он, – то это ваш выбор, мадам, а не мой.
– Мой выбор? – Она сделала к нему еще шаг. – Да разве у меня был выбор? О, понимаю… Именно в этом вы находите оправдание тому, что делаете теперь. Вы наверняка считаете поручение, возложенное на вас королем, сладкой местью за рану, нанесенную вашей гордости.
Эдриан стиснул зубы, обернулся и посмотрел ей прямо в глаза:
– Гордость тут ни при чем. Я здесь, чтобы арестовать вашего брата по обвинению в государственной измене и доставить его в Лондон для суда. Именно в этом состоит мое поручение. И будь проклят любой, кто станет на моем пути. Так что успокойтесь, мадам – если у вас в то время не было выбора, то сейчас и подавно нет.
Дверь захлопнулась. Нора погрузилась в полуночную тишину.
Глава 3
– Вам известно, что отца нет дома, – сменила тему она. – Боюсь, новый король впустую прогонял вас в наши края.
Эдриан никак не отреагировал на эти слова, а продолжил:
– Значит, вы говорите, что вернулись сюда пять месяцев назад?
Помолчав, Нора кивнула. Может ли ее ответ что-нибудь подсказать ему? Она задумалась, но не вспомнила никаких важных событий в минувшем апреле за исключением того, что парламент наконец начал суд над ее отцом. Но отец к тому времени уже сбежал во Францию. Он не был виновен ни в каких преступлениях – стойкий представитель высокой церкви, истинный слуга своей страны, но, когда при новом короле к власти пришли его враги-виги, вынесенный вердикт никого не удивил.
– Я бы вернулась раньше, – заговорила она, – но после смерти лорда Тоу мне пришлось провести некоторое время с его матерью.
– Очень милосердно, – пробормотал Ривенхем.
Фраза явно не была комплиментом, и Нора опять возмутилась. Как странно после всех этих лет говорить с ним в подобном тоне! Не сказав друг другу почти ни слова, они от любви перешли к молчанию, а от него – к ненависти.
Эдриан стоял, положив длинные пальцы на изголовье кресла. От огненных бликов в камине поблескивало тяжелое кольцо с печаткой. Смерть брата четыре года назад сделала его графом. Злые языки утверждали, что Эдриан ускорил этот процесс, задушив брата подушкой, когда тот без сознания лежал в лихорадке.
Нора не могла верить подобным слухам, но ее настораживало, что мальчик, которого она знала, никогда не стремился к власти, а мужчина, в которого он превратился, наслаждался ею. Иначе зачем он добивался благосклонности покойной королевы и даже вызвался быть ее послом при дворе Георга Ганноверского?
– Давайте не будем терять время и сразу перейдем к вашим ответам.
Нора прикрыла глаза ладонью. Лорд Ривенхем держался так странно, вся эта сцена была так нереальна, а время столь позднее, что на мгновение ей вдруг пришла в голову дикая мысль – может быть, она спит и видит сон?
– Говорите! – резко бросил он.
Нора расправила плечи.
– Вы забываетесь! – «Она ему не служанка!» – Я вынуждена пустить вас в дом и не могу запретить обыск, но его величество не вправе приказать мне сносить ваши оскорбления.
Наступило молчание. Эдриан не двигался. Нора заметила, как ослабела хватка его пальцев на спинке кресла, и вдруг сообразила, что до этого момента он был… напряжен. Почему? Он-то по какой причине может ощущать неловкость? Шесть лет он без всяких усилий не замечал ее. Неужели его разозлило то, что она не струсила? Или эта встреча кажется ему такой же безумной и невозможной, как и ей?
– Простите меня, – медленно проговорил он, как будто слова давались ему с трудом и требовали особого внимания при артикуляции. – Уже поздно. Боюсь, долгий путь верхом сказался на моих манерах. Хочу вас заверить, мадам, что сложившееся положение неприятно мне не меньше, чем вам.
Нора сглотнула. Они кругами приближались к самой сути вопроса.
– Тогда зачем вы здесь? Почему король послал именно вас?
Он смотрел на нее все так же бесстрастно. Из холла донесся мелодичный бой высоких напольных часов. Их низкий траурный звон как будто отмечал смерть еще одного дня.
– Вам бы лучше поинтересоваться моими намерениями здесь, – заявил Эдриан. В его тоне Нора уловила предостерегающие нотки. – Вам известно, где находятся члены вашей семьи?
В чем тут подвох? Каждому известно, где ее отец. В газетах, в кофейнях, в кондитерских его побег во Францию обсуждался на тысячу ладов.
– Лорд Хэкстон уехал… за границу.
Эдриан никак не среагировал на это заявление.
– А ваш брат?
Нора ощутила приступ паники. Зачем он спрашивает про Дэвида?
– Отправился на север охотиться. Сейчас сезон охоты на куропаток.
– Вот как? Странное время он выбрал для отъезда.
Нора молча смотрела на собеседника, вполне разделяя его скептицизм. Приближалась жатва, но, если дожди не прекратятся, скоро наступит сезон похорон. Рожь и пшеница не выживут в такой сырости, а без хлеба зимой не выживут люди. Кроме тех, у кого хватило ума посеять достаточно овса и посадить картофель. Но лорд Хэкстон никогда не увлекался хозяйством. Все свои силы он тратил на придворную политику, а урожаем предоставлял заниматься сыну. Дэвид же, в свою очередь, полагался на погоду и на богатство в сундуках, чтобы при недостатке зерна закупить его. Но сейчас сейф пуст. Его содержимое было истрачено на оружие. Тем временем к Норе каждое утро приходили арендаторы. Их бледные от бессонных ночей лица с мольбой смотрели в ее глаза – чем эти люди будут кормить своих детей?
– Сейчас сентябрь, – возразила она. – Куропаток много. Когда же еще охотиться?
Ривенхем холодно улыбнулся:
– И с кем же он охотится?
– С друзьями.
– С какими друзьями?
– С разными. Мой брат не из тех, кто легко забывает старые привязанности.
Шпилька сорвалась с ее языка непроизвольно. Сердце заколотилось. Эдриан – нет, она не будет называть его по имени, он для нее Ривенхем, – ответил ей странной полуулыбкой. Он больше не Любимчик королевы. Теперь, когда на трон сел Георг Ганноверский, Ривенхем стал Мечом короля.
– Как вы понимаете, – заявил он, – я не принадлежу к этим друзьям.
У Норы перехватило дыхание. Он говорил так спокойно, но лицо и глаза были холодны как лед. Раньше его вид мог приводить ее в трепет, но вот бояться его ей не приходилось.
– Понимаю, – едва слышно ответила она и облизнула пересохшие губы. – Я никогда так и не считала.
– Тогда буду говорить прямо. Надеюсь, вас это не удивит, – бесстрастно продолжал он. – Я здесь из-за действий вашего брата в Бар-ле-Дюк. Должно быть, там тоже полно куропаток.
«Кто сообщил ему, что Дэвид был во Франции? Или это одни лишь подозрения?»
Нора попробовала изобразить недоумение.
– Сэр, вероятно, вы путаете моего брата с отцом.
– Ваш отец – это совсем другая история. – Ривенхем пожал плечами. – Он благополучно пребывает при дворе Претендента. А вот ваш брат шесть дней назад оставил Якова Стюарта и сейчас плывет в Англию.
Нора не двигалась, молясь, чтобы лицо не выдало ее чувств. Откуда ему все это известно? Последнее письмо брата было закодировано, и она сразу его сожгла. Кто предал Дэвида?
Ривенхем, не сводя глаз с ее лица, сел напротив.
– Меня поражает ваше самообладание. Теперь по вашему лицу ничего невозможно прочесть.
«Теперь». Одно-единственное слово заставило ее замереть.
Он подался вперед и коснулся ее щеки. Нора задрожала. Ривенхем приподнял ее подбородок.
Его прикосновение было теплым и легким, но даже железная хватка не повлияла бы на нее сильнее. Она как завороженная смотрела в его изумрудные глаза, в которых плясали огненные блики.
– Я могу вам помочь, – произнес он. – Если вы мне доверяете. Позвольте помочь вам, Нора.
Ее губы раскрылись, но она успела сдержать слово, готовое с них сорваться. «Эдриан», – хотела сказать Нора. Он произнес ее имя, этот звук словно бы выпустил из клетки его собственное имя, и оно колоколом зазвучало в ее душе. Эдриан! Эдриан!
Его ладонь, шершавая от мозолей, легла ей на щеку. Нора едва сумела удержать стон. Его прикосновение было неожиданностью, к которой она никак не могла подготовиться. Женская плоть не хотела знать, что граф, коснувшийся ее так нежно, был врагом ее рода. Его жест разбудил в ней уснувшую память об ушедшей привязанности, о том, как тает сердце, когда к тебе прикасаются с любовью.
Нора смиренно застыла, в глазах у нее закипали слезы. Она-то считала, что эта страшная жажда утихла в ней много лет назад, считала, что стала мудрее, старше. Что голос страсти умолк в ней навеки. Что в ней появились самодостаточность и твердость.
– Скажи мне, – прошептал он, – в чем цель Дэвида?
Сердце Норы остановилось. Через мгновение оно вновь застучало, застучало с болью и горечью. В груди разлился огонь.
Эдриан умышленно произнес ее имя. Хотел обезоружить ее, толкнуть к опрометчивому шагу, заставить предать собственного брата!
Эдриан приведет ее брата на плаху.
Нора отстранилась от его ладони и едва сдержала проклятия, а Ривенхем спокойно откинулся в кресле. Он причинил ей острую боль, ранил в самое сердце, но заставил опомниться. Почему она должна огорчаться из-за того, что ему вздумалось спровоцировать ее? Глупо ждать от него чего-то другого. Дети вырастают. Мужчины не будут всю жизнь убиваться из-за легкого увлечения, которое и длилось-то всего одно лето.
– Вы ничего не можете прочесть на моем лице, – хрипло начала она, – потому что читать нечего, кроме недоумения. Вы сейчас наговорили кучу всяких выдумок. Их наплел вам какой-то идиот или злобный лжец. Думаю, не следует удивляться, что вы им поверили, – только дурак может выполнить то, что придумал другой дурак.
Ривенхем вздохнул и потер лицо рукой, а когда опустил ее, Нора впервые заметила, как он изможден.
«И хорошо», – решила она и задумалась, сколько миль он сегодня проехал, как гнал вперед своих людей в нетерпении разрушить то, что осталось от ее семьи.
– Четыре недели назад были пресечены поставки оружия с французского берега. – Он помолчал. Нора не смела вздохнуть. – На допросе капитан назвал имя вашего брата.
Ужас стиснул ей сердце. Как может Дэвид быть таким легкомысленным?
– Ложь! Это подстроили враги моего брата.
Эдриан фыркнул:
– Без сомнения, именно так и будет строиться защита вашего брата. – Он поднялся на ноги. – Как я понял, вам ничего не известно. Если я ошибаюсь и вы все же замешаны в интригах Претендента, то можете расценивать мою снисходительность как дань вежливости, которую вы от меня требовали. Если вы не станете создавать сложностей во время моего пребывания здесь, вас беспокоить не будут.
Нора прикусила язык. Нет смысла раздражать его. Но когда Ривенхем был уже почти у двери, она вскочила на ноги и воскликнула с ядом в голосе:
– Значит, мы будем чужаками друг другу? Рада это услышать.
Он застыл на месте, но не обернулся. Нора шагнула к нему:
– Мне противны ваши игры в кошки-мышки. Это женские штучки. Я считала вас лучше, но ошибалась.
Он слегка повернул к ней голову.
– Если мы стали чужаками, – бесстрастно произнес он, – то это ваш выбор, мадам, а не мой.
– Мой выбор? – Она сделала к нему еще шаг. – Да разве у меня был выбор? О, понимаю… Именно в этом вы находите оправдание тому, что делаете теперь. Вы наверняка считаете поручение, возложенное на вас королем, сладкой местью за рану, нанесенную вашей гордости.
Эдриан стиснул зубы, обернулся и посмотрел ей прямо в глаза:
– Гордость тут ни при чем. Я здесь, чтобы арестовать вашего брата по обвинению в государственной измене и доставить его в Лондон для суда. Именно в этом состоит мое поручение. И будь проклят любой, кто станет на моем пути. Так что успокойтесь, мадам – если у вас в то время не было выбора, то сейчас и подавно нет.
Дверь захлопнулась. Нора погрузилась в полуночную тишину.
Глава 3
Более мужественная или гордая женщина отослала бы прочь чашку поссета, которую подала ей этой ночью Гризель. Понюхав напиток, Нора тотчас поняла, что в нем есть сонный отвар. Но она никогда не придавала особого значения гордости, а если бы и придавала, то прикосновение Ривенхема возле камина все равно обратило бы эту гордость в прах.
Нора не была влюблена в того мужчину, каким стал Эдриан Феррерс, но понимала, что небезразлична к нему. Прикосновение Эдриана разбудило в ней ту часть души, от которой Нора вообще хотела избавиться и которую отсекла бы без колебаний, будь это в ее власти. Эта неразумная, дикая частица души привела ее ко всем ошибкам, которые она допустила в жизни. Именно она сделала Нору несчастной в браке, когда другие женщины умели находить в нем удовольствие. Она заманивала ее в страну безумных мечтаний и отчаяния.
Нора считала, что уничтожила в себе эту частицу, но та возродилась при первом взгляде на Эдриана – как всегда. Выпив поссет до последней капли, она в ожидании эффекта перешла на веранду. У скамьи в эркере Нора держала инструменты: на изящной подставке хранилась баритон-виола брата, а ее собственные мандолина, лютня и бубен висели на крючках рядом. Сейчас, глядя в пустоту ночи, Нора взяла лютню и стала тихонько выводить задумчивый мотив.
Но музыка жила собственной жизнью, и через минуту Нора была неприятно поражена тем, что пальцы непроизвольно выбрали ту жалобную мелодию, которой в прежние времена аккомпанировал на мандолине Ривенхем.
Вернув лютню на место, Нора прошла в спальню, где Гризель читала псалмы. Служанка подняла удивленный взгляд – ее госпожа не имела привычки бродить по комнатам в столь поздний час. Ничего хорошего от этого ждать не приходится.
Нора забралась в постель и задернула шторы полога, как будто ища спасения в темноте и одиночестве. Казалось, даже тишина в доме была заряжена напряжением, ведь Ривенхем тоже прислушивается к ней.
Нора прикрыла глаза ладонью. Ах, если бы так же легко можно было прикрыть и самые дальние тайники памяти! Каким тоном он говорил сегодня! Теперь Нора чувствовала благодарность, что Эдриан никогда не заговаривал с ней в Лондоне. Видеть его значило вспоминать времена, когда он смотрел на нее, как на чудо. Казалось, выражение его глаз тогда, много лет назад, укрепляло все ее мечты и надежды. В юности голова Норы была забита сказками о воинственных королевах, о женщинах-пиратках, об искательницах приключений, которые убивают драконов и путешествуют по всему миру, повергая к своим ногам королей. Его любовь казалась ей доказательством своей избранности – ей по силам все, что угодно.
Сквозь пальцы просочились слезы. Горячие капли напомнили Норе о бесконечных ночах, когда она изо всех сил старалась не заплакать и терпела поражение. В такие минуты она тихонько сворачивалась калачиком на краю матраса и дрожала от страха, что проснется муж и почувствует, как намокла ее подушка. Слезы Норы приводили его в бешенство, и он не знал пощады.
Сколько же должно пройти времени, чтобы развеялись мечты? Нора считала, что давно рассталась с этими девичьими глупостями. Судьба не была к ней так уж жестока. Напротив, Нора могла считать, что ей повезло. Дэвид уже планировал снова выдать ее замуж. К чему еще может стремиться женщина, кроме собственного дома? На этот раз брат предлагал ей в мужья кузена, Космо Колвилла. Космо по крайней мере не жесток. И к тому же ему, вероятно, не потребуется ее общество в Лондоне. Он полагает, что женщине вовсе не пристало изображать из себя хозяйку политического салона. Космо сам однажды сказал ей: ему нравится, что она совсем не дипломат.
Его поместья лежали в глухой дождливой части Йоркшира, где обдуваемая ветрами почва совсем не рождала на свет красоты. Вот там Нора и будет гнить, пока не умрет.
Нора резко вздохнула, заставляя себя отвлечься от этих мрачных картин, но мысли тотчас же перескочили на Ривенхема.
«Женщина не хуже мужчины, – вот что говорил он ей в былые времена. – Моя мать стала бы генералом, если бы в расчет принимались только ум и способности». Эдриан произносил эти слова с неприятной улыбкой, и Нора не до конца понимала, можно ли считать их комплиментом. «А я? – спрашивала она. – Я смогла бы стать генералом?» Тогда улыбка Эдриана смягчалась. Он ласково касался ее щеки. «Для тебя я не могу представить иной судьбы. Такая, как есть, ты создана, чтобы покорять мир».
Как нежно он дотрагивался до нее, как верил в эти слова! Сонный отвар начинал действовать, мысли путались. Невзгоды словно бы отступили, Нору охватило незнакомое беспокойство. Она раскинулась на постели. Над резными дубовыми стойками полога повис купол балдахина из переливчатого бархата с вышивкой из золотых листьев и алых бутонов роз. Здесь можно было лежать втроем, не касаясь друг друга. Возможность в одиночестве пользоваться всем этим пространством являлась, безусловно, самым ценным приобретением вдовства. Покойный муж, громадный, неуклюжий, занимал в три раза больше места, чем ему требовалось. Его тяжелые руки и ноги, как бревна, вдавливали ее в матрас, грозя удушением. Разве могла она чувствовать себя в постели удобно?
Нора провела пальцем по кружеву на занавесях полога. Ей довелось лежать рядом с Эдрианом, но они никогда не спали вместе. Не было случая. Он приезжал в Ходдерби как гость брата, что само по себе было весьма необычно, хотя их земли граничили друг с другом. Однако его семья, Феррерсы, были католиками, а католическая знать почти не допускала в свой круг посторонних. Дэвид случайно познакомился с Эдрианом в Лондоне и, вернувшись в свои края, был обязан нанести ему визит, ведь их дома разделял всего лишь один дневной переход.
При первой встрече Эдриан показался Норе невероятно красивым, но красивые мужчины интересовали ее мало. Она видела, как в родах умерли ее мать и старшая сестра, а потому жила в постоянном страхе перед замужеством. Но Эдриан Феррерс, католик, не мог претендовать на ее руку, и его присутствие не насторожило Нору. В тот первый вечер, когда он за обедом рассуждал о европейских философах, рассказывал о дальних странах и незнакомых науках, она охотно присоединилась к разговору. Дэвид, конечно, смеялся над ней, но Эдриан слушал, слушал внимательно и подавал такие разумные реплики.
Нора распахнула глаза и чуть не вскрикнула от удивления. Шторы раздвинуты. Комната залита светом. Солнечные зайчики прыгают на перламутровых вставках тяжелого дубового шкафа. Неужели так быстро пролетела целая ночь? Ведь Нора только-только прикрыла глаза… Поссет всегда туманит ей голову.
Слава Богу, что сегодня не будет дождя!
Из-за окна долетел крик. Мужской крик. Ривенхем. Нора мгновенно все вспомнила, соскользнула с кровати и бросилась к окну. На подъездной дорожке двое воинов тренировались в фехтовании. Один был в простой рубахе из грубого льна, второй – в костюме с изящной вышивкой. Шпаги встретились, зазвенела сталь. Воин в простой рубахе отпрыгнул, выкрикнул что-то язвительное и рассмеялся. Темноволосый франт выругался и бросился в атаку. Нора сумела разглядеть его лицо и узнала лорда Джона Гардинера. Она хорошо его помнила. Мальчишкой он был ленив, тщеславен и высокомерен. Перед самым отъездом из Лондона Норе довелось принимать сэра Джона и его отца. За обеденным столом в доме ее мужа эти двое сидели со снисходительным видом победителей. Подобострастные манеры маркиза поощряли их высокомерие. К тому времени уже было ясно, что болезнь королевы Анны скорее всего смертельна. Тоу судорожно пытался обрести новых друзей, чтобы сохранить власть в наступающую эпоху вигов. Нора сидела с ледяным видом и наблюдала, как в течение бесконечного обеда из девяти блюд муж пресмыкается перед гостями. Лорд Барстоу поигрывал вилкой и едва сдерживал зевоту. Лорд Джон брал пример с отца, извергая поток плохо замаскированных насмешек и оскорблений. Тоу краснел и бледнел, но в конце концов согласился со всеми их требованиями. Чтобы заручиться дружбой Гардинеров, ему пришлось влезть в долги и практически ограбить собственных фермеров. Вскоре эти усилия принесли единственный плод. Во время парламентских дебатов по обвинению отца Норы лорд Барстоу выступил против того, чтобы за грехи изменника были сурово наказаны его родственники. «Разве не должны мы показать этим заблудшим цену истинного милосердия? – вопрошал он. – Разве не должны мы дать им пример настоящей христианской доброты, столь несхожей с безнравственным поведением их отца?» Виги, пребывающие в состоянии победной эйфории, согласились с его доводами, и Ходдерби остался во владении Дэвида.
Муж Норы был очень доволен этим свидетельством благорасположения Гардинеров, но прожил слишком недолго, чтобы в полной мере насладиться их дружбой. Что касается Норы, то с тех пор она лишь однажды виделась с лордом Джоном и, вероятно, приняла его недостаточно любезно. «Что должно произойти, чтобы Колвиллы запомнили свое место? – недовольно протянул он. – Вы дерзаете смотреть мне прямо в глаза, а должны бы благодарить на коленях».
Нора так вцепилась в подоконник, что у нее побелели костяшки пальцев. Вот какую компанию привез Ривенхем в ее дом!
Пытаясь успокоиться, она глубоко вздохнула. День обещал быть безоблачным. С поля прилетел порыв холодного ветра и принес резкий, щекочущий ноздри запах. По крайней мере сегодня не будет дождя.
Снизу раздался хриплый смех. Они приехали обыскать поместье, а сами скачут, как расшалившиеся мальчишки. Но, разумеется, обыск – только предлог. На самом деле они явились за Дэвидом. Об этом почти открыто сказал ей сам Ривенхем.
Пальцы Норы разжались. Прошлой ночью под действием гнева и паники она сочла его признание за угрозу. Сейчас, при ясном свете дня, она осознала, что у Эдриана не было нужды сообщать ей о своих истинных намерениях.
Неужели он хотел предупредить ее? Нора резко обернулась к открытой двери.
– Гризель!
Горничная явилась с чашкой чая в руках.
– Миледи? Подать вам чаю?
Нора отмахнулась.
– Помнишь фермера, чей сын два дня назад сломал ногу? Кажется, Джон Пламмер?
– Да, это Пламмеры, – подтвердила Гризель. – Джон и Мэри. И сын по имени Уильям. Прошлой зимой – руку, а теперь вот ногу. Что за нескладный мальчишка! Сотворил же Господь такого!
Нора улыбнулась.
– Они по-прежнему живут возле яблоневого сада у восточной границы? – Два года назад река Ходдер сильно разлилась и согнала многих фермеров с насиженных мест.
Гризель кивнула:
– Да, они и сейчас там живут.
– Подай мне новое перо. – Нора подошла к письменному столу. Именно в яблоневом саду она находила корреспонденцию, которая поступала к ней не по почте, и оставляла сообщения с собственными тайнами, когда имела причину делиться ими.
Лорд Ривенхем приказал ей не покидать пределов поместья, но сад находится в его пределах.
Телескоп явился для Эдриана сюрпризом. Он положил ладонь на полированное буковое дерево, погладил трубу и лишь после этого снял с подставки. Бронзовая отделка была начищена до блеска, угломерный круг смазан маслом. Эдриан невольно усмехнулся тому, что эта вещь умудрилась стать украшением библиотеки лорда Хэкстона. Должно быть, Норе было непросто объяснить отцу, как она к ней попала. Линзу выточили в Богемии по собственным указаниям Эдриана, советовавшегося с мистером Ньютоном. Деревянный корпус и бронзовые детали были изготовлены во Франции. Эдриан потратил на телескоп свое содержание за два квартала, и зима в Ла-Фэш далась ему в тот год особенно тяжело. Когда кончился запас угля, только бескорыстная помощь товарищей-студентов спасла его от холодной смерти. А потом он без минутного колебания отдал телескоп Норе.
Как же она была поражена! Восхищенное удивление на ее лице, когда Нора впервые посмотрела в телескоп, было сравнимо только с восходом солнца, когда видишь его впервые в жизни. Много раз смотрела она с этим выражением и на самого Эдриана. Возможно, мальчик, каким он в то время был, действительно этого заслуживал. В те дни руки его были чисты, а сон крепок.
Радостям невинной любви можно лишь позавидовать, думал Эдриан. Но судьбе невинных созданий не стоит завидовать. Слишком часто доверчивость приводит их на плаху. Ради блага своей души ему следовало бы пожалеть тех, кто полагается на доброту окружающих, но, думая о мальчике, которым он был раньше, Эдриан ощущал не столько жалость, сколько презрение.
Он беспредельно доверял Норе. Каким дураком надо быть, чтобы дойти до этого, а потом горько оплакивать предательство?
– Нашли что-нибудь?
Эдриан поднял взгляд. Брэддок, стоя на небольшой лестнице у книжного шкафа, с любопытством смотрел вниз.
«Нашел кусок дурацкого прошлого», – безмолвно ответил ему Эдриан. Ей следовало уничтожить этот телескоп. Ради собственной безопасности.
Эдриан мог поклясться, что такая женщина, какой Нора стала теперь, сделала бы это без колебаний.
– Ничего существенного, – вслух произнес он и вернул прибор на место – не хотелось держать его в руках, не хотелось чувствовать его вес и основательную надежность. Это странное ощущение Эдриан приписал усталости. Ночью он плохо спал. Этот дом, более чем любое другое место, навевал путаные, нелепые сны. – А ты нашел? – обратился он к Брэддоку. – Ты так долго рылся в этих книгах, что мог бы уже научиться читать.
Брэддок криво усмехнулся:
– А на что вы рассчитывали?
Он спрыгнул с лестницы и, несмотря на солидный вес, легко приземлился. Румяный и черноволосый, он был сыном речника, который зарабатывал хлеб вождением судов по Темзе. Оттого Брэддок не слишком ловко управлялся с оружием, но умел твердо стоять на любой поверхности и мог провести по любой воде любую посудину – лишь бы на небе были звезды.
– Мы только зря тратим время, – пожаловался он. – Устраиваем здесь комедию вместо того, чтобы подождать его в Дувре и загнать, как зайца.
Эдриан с иронией приподнял бровь:
Нора не была влюблена в того мужчину, каким стал Эдриан Феррерс, но понимала, что небезразлична к нему. Прикосновение Эдриана разбудило в ней ту часть души, от которой Нора вообще хотела избавиться и которую отсекла бы без колебаний, будь это в ее власти. Эта неразумная, дикая частица души привела ее ко всем ошибкам, которые она допустила в жизни. Именно она сделала Нору несчастной в браке, когда другие женщины умели находить в нем удовольствие. Она заманивала ее в страну безумных мечтаний и отчаяния.
Нора считала, что уничтожила в себе эту частицу, но та возродилась при первом взгляде на Эдриана – как всегда. Выпив поссет до последней капли, она в ожидании эффекта перешла на веранду. У скамьи в эркере Нора держала инструменты: на изящной подставке хранилась баритон-виола брата, а ее собственные мандолина, лютня и бубен висели на крючках рядом. Сейчас, глядя в пустоту ночи, Нора взяла лютню и стала тихонько выводить задумчивый мотив.
Но музыка жила собственной жизнью, и через минуту Нора была неприятно поражена тем, что пальцы непроизвольно выбрали ту жалобную мелодию, которой в прежние времена аккомпанировал на мандолине Ривенхем.
Вернув лютню на место, Нора прошла в спальню, где Гризель читала псалмы. Служанка подняла удивленный взгляд – ее госпожа не имела привычки бродить по комнатам в столь поздний час. Ничего хорошего от этого ждать не приходится.
Нора забралась в постель и задернула шторы полога, как будто ища спасения в темноте и одиночестве. Казалось, даже тишина в доме была заряжена напряжением, ведь Ривенхем тоже прислушивается к ней.
Нора прикрыла глаза ладонью. Ах, если бы так же легко можно было прикрыть и самые дальние тайники памяти! Каким тоном он говорил сегодня! Теперь Нора чувствовала благодарность, что Эдриан никогда не заговаривал с ней в Лондоне. Видеть его значило вспоминать времена, когда он смотрел на нее, как на чудо. Казалось, выражение его глаз тогда, много лет назад, укрепляло все ее мечты и надежды. В юности голова Норы была забита сказками о воинственных королевах, о женщинах-пиратках, об искательницах приключений, которые убивают драконов и путешествуют по всему миру, повергая к своим ногам королей. Его любовь казалась ей доказательством своей избранности – ей по силам все, что угодно.
Сквозь пальцы просочились слезы. Горячие капли напомнили Норе о бесконечных ночах, когда она изо всех сил старалась не заплакать и терпела поражение. В такие минуты она тихонько сворачивалась калачиком на краю матраса и дрожала от страха, что проснется муж и почувствует, как намокла ее подушка. Слезы Норы приводили его в бешенство, и он не знал пощады.
Сколько же должно пройти времени, чтобы развеялись мечты? Нора считала, что давно рассталась с этими девичьими глупостями. Судьба не была к ней так уж жестока. Напротив, Нора могла считать, что ей повезло. Дэвид уже планировал снова выдать ее замуж. К чему еще может стремиться женщина, кроме собственного дома? На этот раз брат предлагал ей в мужья кузена, Космо Колвилла. Космо по крайней мере не жесток. И к тому же ему, вероятно, не потребуется ее общество в Лондоне. Он полагает, что женщине вовсе не пристало изображать из себя хозяйку политического салона. Космо сам однажды сказал ей: ему нравится, что она совсем не дипломат.
Его поместья лежали в глухой дождливой части Йоркшира, где обдуваемая ветрами почва совсем не рождала на свет красоты. Вот там Нора и будет гнить, пока не умрет.
Нора резко вздохнула, заставляя себя отвлечься от этих мрачных картин, но мысли тотчас же перескочили на Ривенхема.
«Женщина не хуже мужчины, – вот что говорил он ей в былые времена. – Моя мать стала бы генералом, если бы в расчет принимались только ум и способности». Эдриан произносил эти слова с неприятной улыбкой, и Нора не до конца понимала, можно ли считать их комплиментом. «А я? – спрашивала она. – Я смогла бы стать генералом?» Тогда улыбка Эдриана смягчалась. Он ласково касался ее щеки. «Для тебя я не могу представить иной судьбы. Такая, как есть, ты создана, чтобы покорять мир».
Как нежно он дотрагивался до нее, как верил в эти слова! Сонный отвар начинал действовать, мысли путались. Невзгоды словно бы отступили, Нору охватило незнакомое беспокойство. Она раскинулась на постели. Над резными дубовыми стойками полога повис купол балдахина из переливчатого бархата с вышивкой из золотых листьев и алых бутонов роз. Здесь можно было лежать втроем, не касаясь друг друга. Возможность в одиночестве пользоваться всем этим пространством являлась, безусловно, самым ценным приобретением вдовства. Покойный муж, громадный, неуклюжий, занимал в три раза больше места, чем ему требовалось. Его тяжелые руки и ноги, как бревна, вдавливали ее в матрас, грозя удушением. Разве могла она чувствовать себя в постели удобно?
Нора провела пальцем по кружеву на занавесях полога. Ей довелось лежать рядом с Эдрианом, но они никогда не спали вместе. Не было случая. Он приезжал в Ходдерби как гость брата, что само по себе было весьма необычно, хотя их земли граничили друг с другом. Однако его семья, Феррерсы, были католиками, а католическая знать почти не допускала в свой круг посторонних. Дэвид случайно познакомился с Эдрианом в Лондоне и, вернувшись в свои края, был обязан нанести ему визит, ведь их дома разделял всего лишь один дневной переход.
При первой встрече Эдриан показался Норе невероятно красивым, но красивые мужчины интересовали ее мало. Она видела, как в родах умерли ее мать и старшая сестра, а потому жила в постоянном страхе перед замужеством. Но Эдриан Феррерс, католик, не мог претендовать на ее руку, и его присутствие не насторожило Нору. В тот первый вечер, когда он за обедом рассуждал о европейских философах, рассказывал о дальних странах и незнакомых науках, она охотно присоединилась к разговору. Дэвид, конечно, смеялся над ней, но Эдриан слушал, слушал внимательно и подавал такие разумные реплики.
Нора распахнула глаза и чуть не вскрикнула от удивления. Шторы раздвинуты. Комната залита светом. Солнечные зайчики прыгают на перламутровых вставках тяжелого дубового шкафа. Неужели так быстро пролетела целая ночь? Ведь Нора только-только прикрыла глаза… Поссет всегда туманит ей голову.
Слава Богу, что сегодня не будет дождя!
Из-за окна долетел крик. Мужской крик. Ривенхем. Нора мгновенно все вспомнила, соскользнула с кровати и бросилась к окну. На подъездной дорожке двое воинов тренировались в фехтовании. Один был в простой рубахе из грубого льна, второй – в костюме с изящной вышивкой. Шпаги встретились, зазвенела сталь. Воин в простой рубахе отпрыгнул, выкрикнул что-то язвительное и рассмеялся. Темноволосый франт выругался и бросился в атаку. Нора сумела разглядеть его лицо и узнала лорда Джона Гардинера. Она хорошо его помнила. Мальчишкой он был ленив, тщеславен и высокомерен. Перед самым отъездом из Лондона Норе довелось принимать сэра Джона и его отца. За обеденным столом в доме ее мужа эти двое сидели со снисходительным видом победителей. Подобострастные манеры маркиза поощряли их высокомерие. К тому времени уже было ясно, что болезнь королевы Анны скорее всего смертельна. Тоу судорожно пытался обрести новых друзей, чтобы сохранить власть в наступающую эпоху вигов. Нора сидела с ледяным видом и наблюдала, как в течение бесконечного обеда из девяти блюд муж пресмыкается перед гостями. Лорд Барстоу поигрывал вилкой и едва сдерживал зевоту. Лорд Джон брал пример с отца, извергая поток плохо замаскированных насмешек и оскорблений. Тоу краснел и бледнел, но в конце концов согласился со всеми их требованиями. Чтобы заручиться дружбой Гардинеров, ему пришлось влезть в долги и практически ограбить собственных фермеров. Вскоре эти усилия принесли единственный плод. Во время парламентских дебатов по обвинению отца Норы лорд Барстоу выступил против того, чтобы за грехи изменника были сурово наказаны его родственники. «Разве не должны мы показать этим заблудшим цену истинного милосердия? – вопрошал он. – Разве не должны мы дать им пример настоящей христианской доброты, столь несхожей с безнравственным поведением их отца?» Виги, пребывающие в состоянии победной эйфории, согласились с его доводами, и Ходдерби остался во владении Дэвида.
Муж Норы был очень доволен этим свидетельством благорасположения Гардинеров, но прожил слишком недолго, чтобы в полной мере насладиться их дружбой. Что касается Норы, то с тех пор она лишь однажды виделась с лордом Джоном и, вероятно, приняла его недостаточно любезно. «Что должно произойти, чтобы Колвиллы запомнили свое место? – недовольно протянул он. – Вы дерзаете смотреть мне прямо в глаза, а должны бы благодарить на коленях».
Нора так вцепилась в подоконник, что у нее побелели костяшки пальцев. Вот какую компанию привез Ривенхем в ее дом!
Пытаясь успокоиться, она глубоко вздохнула. День обещал быть безоблачным. С поля прилетел порыв холодного ветра и принес резкий, щекочущий ноздри запах. По крайней мере сегодня не будет дождя.
Снизу раздался хриплый смех. Они приехали обыскать поместье, а сами скачут, как расшалившиеся мальчишки. Но, разумеется, обыск – только предлог. На самом деле они явились за Дэвидом. Об этом почти открыто сказал ей сам Ривенхем.
Пальцы Норы разжались. Прошлой ночью под действием гнева и паники она сочла его признание за угрозу. Сейчас, при ясном свете дня, она осознала, что у Эдриана не было нужды сообщать ей о своих истинных намерениях.
Неужели он хотел предупредить ее? Нора резко обернулась к открытой двери.
– Гризель!
Горничная явилась с чашкой чая в руках.
– Миледи? Подать вам чаю?
Нора отмахнулась.
– Помнишь фермера, чей сын два дня назад сломал ногу? Кажется, Джон Пламмер?
– Да, это Пламмеры, – подтвердила Гризель. – Джон и Мэри. И сын по имени Уильям. Прошлой зимой – руку, а теперь вот ногу. Что за нескладный мальчишка! Сотворил же Господь такого!
Нора улыбнулась.
– Они по-прежнему живут возле яблоневого сада у восточной границы? – Два года назад река Ходдер сильно разлилась и согнала многих фермеров с насиженных мест.
Гризель кивнула:
– Да, они и сейчас там живут.
– Подай мне новое перо. – Нора подошла к письменному столу. Именно в яблоневом саду она находила корреспонденцию, которая поступала к ней не по почте, и оставляла сообщения с собственными тайнами, когда имела причину делиться ими.
Лорд Ривенхем приказал ей не покидать пределов поместья, но сад находится в его пределах.
Телескоп явился для Эдриана сюрпризом. Он положил ладонь на полированное буковое дерево, погладил трубу и лишь после этого снял с подставки. Бронзовая отделка была начищена до блеска, угломерный круг смазан маслом. Эдриан невольно усмехнулся тому, что эта вещь умудрилась стать украшением библиотеки лорда Хэкстона. Должно быть, Норе было непросто объяснить отцу, как она к ней попала. Линзу выточили в Богемии по собственным указаниям Эдриана, советовавшегося с мистером Ньютоном. Деревянный корпус и бронзовые детали были изготовлены во Франции. Эдриан потратил на телескоп свое содержание за два квартала, и зима в Ла-Фэш далась ему в тот год особенно тяжело. Когда кончился запас угля, только бескорыстная помощь товарищей-студентов спасла его от холодной смерти. А потом он без минутного колебания отдал телескоп Норе.
Как же она была поражена! Восхищенное удивление на ее лице, когда Нора впервые посмотрела в телескоп, было сравнимо только с восходом солнца, когда видишь его впервые в жизни. Много раз смотрела она с этим выражением и на самого Эдриана. Возможно, мальчик, каким он в то время был, действительно этого заслуживал. В те дни руки его были чисты, а сон крепок.
Радостям невинной любви можно лишь позавидовать, думал Эдриан. Но судьбе невинных созданий не стоит завидовать. Слишком часто доверчивость приводит их на плаху. Ради блага своей души ему следовало бы пожалеть тех, кто полагается на доброту окружающих, но, думая о мальчике, которым он был раньше, Эдриан ощущал не столько жалость, сколько презрение.
Он беспредельно доверял Норе. Каким дураком надо быть, чтобы дойти до этого, а потом горько оплакивать предательство?
– Нашли что-нибудь?
Эдриан поднял взгляд. Брэддок, стоя на небольшой лестнице у книжного шкафа, с любопытством смотрел вниз.
«Нашел кусок дурацкого прошлого», – безмолвно ответил ему Эдриан. Ей следовало уничтожить этот телескоп. Ради собственной безопасности.
Эдриан мог поклясться, что такая женщина, какой Нора стала теперь, сделала бы это без колебаний.
– Ничего существенного, – вслух произнес он и вернул прибор на место – не хотелось держать его в руках, не хотелось чувствовать его вес и основательную надежность. Это странное ощущение Эдриан приписал усталости. Ночью он плохо спал. Этот дом, более чем любое другое место, навевал путаные, нелепые сны. – А ты нашел? – обратился он к Брэддоку. – Ты так долго рылся в этих книгах, что мог бы уже научиться читать.
Брэддок криво усмехнулся:
– А на что вы рассчитывали?
Он спрыгнул с лестницы и, несмотря на солидный вес, легко приземлился. Румяный и черноволосый, он был сыном речника, который зарабатывал хлеб вождением судов по Темзе. Оттого Брэддок не слишком ловко управлялся с оружием, но умел твердо стоять на любой поверхности и мог провести по любой воде любую посудину – лишь бы на небе были звезды.
– Мы только зря тратим время, – пожаловался он. – Устраиваем здесь комедию вместо того, чтобы подождать его в Дувре и загнать, как зайца.
Эдриан с иронией приподнял бровь: