Мередит Дьюран. Любовь и честь

   – Сегодня после завтрака сынок Барстоу говорил практически то же самое.
   Брэддок поморщился:
   – Вы меня обижаете. Точно говорю вам, обижаете. Хоть в чем-то быть похожим на этого сопляка…
   – Вот и постарайся от него отличаться. Пораскинь умом. Мы должны не устраивать здесь войну, а предотвратить ее. – Закон об охране общественного спокойствия сделал свое дело, беспорядки пошли на убыль, но по дороге сюда Эдриан отмечал настроение людей в небольших городках. В тавернах и кофейнях при появлении воинов воцарялась мертвая тишина, и Эдриан не раз видел, как люди прежде, чем предложить тост за короля, проносили свой стакан над чашей с водой. Эти безмолвные знаки преданности Претенденту не так тревожили Эдриана, как дерзость, с которой их демонстрировали. Королевство представляло собой пороховую бочку, которой не хватало лишь искры, чтобы взорваться. – Убийство человека прямо на улице не прибавит общественного спокойствия.
   Брэддок вздохнул:
   – Понимаю. Вот мы и сидим здесь, поджидая его, как кошка у мышиной норы. Дело нехитрое, только небыстрое.
   Эдриан пожал плечами. Для подчиненных задача была действительно проста, но для него самого таила опасность. Эдриан понимал это лучше короля. Георг Август был умен, но он не англичанин. Когда-нибудь король научится разбираться в тонкостях подводных течений парламентской политики, но пока интуиция и логика нередко увлекали его на сомнительный путь.
   Король сознавал этот свой недостаток и полагался на своих английских советников. Он обратился к неким людям в парламенте, чтобы те избрали надежного человека, который сумеет схватить изменника.
   «Пусть это будет человек с положением, – заявил король, – имеющий власть и желание выполнить задачу мирно или в зависимости от ситуации силой».
   Георг не понимал, что, рекомендуя Эдриана, его советники, по сути, замышляли политическое убийство. Сомерсет и лорд Хутвейт особенно не желали видеть бывшего католика так близко к источнику власти. Если Эдриану не удастся арестовать Дэвида Колвилла, они сумеют приписать неудачу его прежним религиозным воззрениям, и вскоре сам Эдриан окажется среди тех, кого заклеймят как изменника.
   Эдриан постарался по возможности обезопасить себя – взял в экспедицию лорда Джона. Любящий отец мальчишки, Барстоу, являлся кузеном Сомерсета и другом Хутвейта. Если кто-то вздумает обвинить Эдриана в неправомерных действиях, то заденет и лорда Джона, восстановив таким образом против себя Барстоу.
   Однако все это не обеспечивало Эдриану душевного покоя. Собственная родня тоже доставляла немало беспокойства. Его младшие братья и сестры жили всего в одном дне пути отсюда, в Бэддлстоне. Эдриан укрепил замок, но без гарнизона поместье не выдержит хоть сколько-нибудь длительной осады, особенно если против хозяев выступят те, кто работает на их землях, а большинство из них – католики. Хуже того, если люди восстанут, в мятеже обвинят их господина. А что уж говорить о бесчисленных кузенах Эдриана на северо-западе, о его сестрах, вышедших замуж за католиков. Предательство их мужей погубит Эдриана и всех, кого он пытается защитить.
   Разумеется, самой легкой и удобной линией поведения была бы откровенная демонстрация своей лояльности. Он доставит Дэвида Колвилла в Тауэр – доставит с помпой и фанфарами. А потом, со временем, когда эта якобитская возня закончится, разберется с врагами. Если условия его устроят, то он заключит частное перемирие, а если нет – начнет небольшую частную войну.
   Эдриан заметил, что все еще держит в руках телескоп, и раздраженно провел ладонью по глазам. Столько проблем, так трудно сохранять равновесие сил, а он стоит тут и разглядывает любопытные штучки! Нет в этой вещи ничего ни загадочного, ни удивительного, просто предмет из прошлого, о котором лучше забыть. Так почему вид телескопа, так откровенно выставленного напоказ, вывел его из себя?
   Было время, когда Эдриан полагал, что знает себя, но сейчас не мог сказать, что именно скрывается в глубинах собственной души. Некоторые люди ориентируются на чувства, но чувства Эдриана уснули мертвым сном. Некоторые обращаются к Богу, но Эдриан оставил свою веру и ни в одной из церквей не чувствовал себя своим. Ему оставалась лишь холодная логика. В начале карьеры она сослужила ему добрую службу, и он отлично знал ее законы. Логика не оставляла места ни жалости, ни любопытству… ни сожалениям.
   – Смотри-ка! – воскликнул Брэддок и, хмурясь, подошел к окну, чьи свинцовые переплеты смотрели на обширный парк. – Кто это там, в чаще?
   Эдриан опустил телескоп, подошел к Брэддоку и успел заметить, как среди деревьев мелькнула невысокая фигурка в бесформенном плаще. Приложив телескоп к глазам, он поправил настройку.
   Грубый плащ из некрашеной шерсти, в руках корзинка.
   – Судя по росту, это женщина, – сообщил он.
   Женщина приостановилась и оглянулась. На мгновение ее бледное лицо заполнило все поле его зрения. Эдриан сдержал проклятие. Похоже, она нервничала. Оно и понятно.
   Эдриан опустил трубу телескопа.
   – Посмотрите, кого нет в доме, – глухо произнес он. – Я должен знать, сколько в точности людей находится в данный момент под этой крышей. Когда посчитаете, сделайте так, чтобы это число не менялось.
   – Да, милорд. Возьмете кого-нибудь с собой? Хэнслоу – отличный следопыт.
   – Нет.
   Маркизу Тоу он мог выследить и без посторонней помощи. В юности он столько раз гонялся за нею по этим лесам, что сейчас сумел бы поймать ее с завязанными глазами.
   Эдриан на секунду задумался – это умение пойдет ему на пользу или во вред?
   Черт подери все на свете! Он сунул телескоп в руки Брэддоку.
   – Убери его с глаз!
   А следовало бы приказать: «Сожги его!»
 
   Наконец-то начали созревать яблоки. Листья ярко блестели на солнце, однако непогода последних недель не прошла бесследно. Молодых плодов было совсем немного. Нора подоткнула юбки и полезла вверх по узловатым ветвям, по дороге касаясь ладонью каждого яблока. Мелкие, как орехи, они даже на ощупь были мягче, чем следует.
   В небольшом искусственном дупле, скрытом между веткой и стволом, ее дожидалось письмо. Норе страстно хотелось тут же открыть его и прочесть, но такие вещи лучше делать за запертой дверью и чтобы рядом горел камин.
   Спрятав листок за корсаж, она сунула на его место собственное письмо, сжалась в комок и прыгнула вниз. Услышав глухой звук удара о землю, Нора коротко хохотнула и с улыбкой постояла минуту в пестрой тени листьев. Простая радость оттого, что она прыгнула, как обезьянка, подарила такую желанную передышку среди тревог и печалей реальной жизни. Нора давно пыталась приучить себя к этому трюку – чувствовать прелесть малых событий. Когда приходилось носить имя мужа, поддерживать его честь, а вокруг все только и ждали ее промаха, о подобных вольностях не могло быть и речи. Но сейчас, даже среди всей этой неопределенности, она чувствовала себя свободной.
   Нора втянула носом яблочный дух. Значит, в этом году плодов будет совсем мало. Ну что же, тем щедрее окажется следующий урожай. А пока придется обойтись картошкой и овсом.
   Нора подхватила корзинку и пошла по тропе к домику Пламмеров. Солнце мягко согревало кожу. Ветер негромко вздыхал в ветвях. В вышине кружил ястреб. В этих лесах Нора чувствовала себя в безопасности. Казалось, сама земля защищает ее, пусть даже тень графа Ривенхема кружит над нею, как этот ястреб.
   Если лондонские мерзавцы задумали отнять у ее семьи эти владения, лишить Колвиллов их древнего права, то разве может она осуждать брата за то, что он борется с ними? Если потребуется, она до самой смерти будет есть один овес.
   Едва эта мысль промелькнула у нее в голове, как послышался стук копыт. Звук приближался. Не помня себя от страха, Нора шагнула за дерево и прижалась к грубой коре.
   Лошадь была уже совсем близко. Нора слышала ее тяжелое дыхание и звяканье сбруи, потом Ривенхем холодно произнес:
   – Вы что-то уронили.
   Нора закусила губу, выбора не было – пришлось выйти на тропу. Лошадь с хрустом жевала булку. Нора заставила себя не поднимать глаз на дерево, с которого только что спрыгнула, но если она там уронила еще и хлеб, то Ривенхем не упустит такой подсказки.
   – Ваш конь оценил старания моего повара, – как можно спокойнее заметила Нора. Жеребец уже сжевал рогалик и тянул носом в поисках нового угощения.
   – Он снисходителен в своих оценках, – сухо отвечал Ривенхем, – а я нет.
   Нора подняла взгляд. Солнце светило в спину Эдриана, не позволяя разглядеть лицо.
   – Мне запретили уходить за пределы имения. Думаю, вы помните, где кончаются наши земли и начинаются ваши.
   Ответом ей было грозное молчание. Норе казалось, что письмо прожигает грудь. Она сунула руку в корзинку, достала еще один рогалик и намеренно отбросила его подальше от лошадиной морды.
   – Лиса, – негромко произнес Ривенхем и спрыгнул на землю, удерживая коня на месте. Теперь Нора видела лицо Эдриана. Как ни странно, он улыбался.
   На мгновение у нее сжалось сердце. Легкий порыв ветра приподнял прядь его светлых волос и бросил ему в лицо. Шесть лет назад волосы едва доставали ему до скул – именно так носили на континенте, где он учился во французском университете. Мужчины там стриглись под парики совсем коротко. В Лондоне модные букли и пудра скрывали происшедшие в нем перемены. Сейчас он стоял перед Норой при ясном свете дня, с непокрытой головой, и она видела, как солнце обожгло его лицо, не оставив место придворной бледности. Этот немодный загар резко контрастировал со светлым сиянием его волос. В уголках глаз появились морщинки. В Эдриане совсем не осталось мягкости – он очерствел и закалился, как обожженная глина.
   Но улыбка осталась прежней. Она медленно расплывалась по лицу, превращаясь во что-то игривое, лукавое и даже понимающее: улыбка – непристойное предложение или шепот, раздавшийся в темноте.
   У Норы вдруг закружилась голова. Эта улыбка, его расслабленная поза, шум леса вокруг… Может, они скользнули назад в прошлое и через минуту он протянет к ней руки и заключит в объятия? И она снова переживет самую страшную ошибку, которую сделала в жизни…
   – Вы выглядите очень довольной, – произнес он, не ведая, как заледенело ее сердце.
   – Я рада выбраться из дома, – без всякого выражения отвечала она. – От ваших людей столько неудобств. – «От тебя столько неудобств», – про себя поправилась она.
   – Как это? – Эдриан рассеянно сорвал листок и стал мять его в пальцах. – Кто-нибудь оскорбил вас?
   – Само ваше присутствие – оскорбление. Вы преследуете нашу семью. Неужели я должна этому радоваться?
   Эдриан отбросил листок.
   – Будь вы дипломатичнее, вы сделали бы вид, что именно радуетесь.
   Да, возможно, было бы умнее разбудить в нем добрые чувства с помощью фальшивого дружелюбия. Но здесь, в лесу, Нора и подумать не могла о притворстве. До встречи с ним она действительно была счастлива – не было причин для неискренних улыбок и лжи. Здесь, в этом лесу, он заманил ее в ловушку, заставил предать себя самое, и с тех пор все в ее жизни изменилось. Когда-то она поддалась ему. Этого больше не повторится.
   – Я не дипломат, – отрезала Нора. – И никогда не была дипломатом.
   Он с иронией приподнял бровь:
   – Это правда. И чем же вы так недипломатично здесь занимаетесь?
   – Заболел один из арендаторов. – Нора приподняла корзинку. – Иду его навестить.
   Ривенхем посмотрел на корзинку, затем перевел взгляд на Нору:
   – Как удобно.
   Под его пристальным взглядом Нора постаралась сохранить спокойствие.
   – Мне уже приходилось видеть этот ваш взгляд, – заметила она. – В Лондоне, когда кто-то в споре приводил аргумент, который вам казался вздорным, вы таким взглядом сбивали противника с толку, заставляли его запинаться. Но сейчас не о чем спорить. Я действительно несу угощение.
   Ривенхем отпустил поводья, позволяя жеребцу дотянуться до булки.
   – Значит, вы наблюдали за мной в Лондоне?
   Зачем она в этом призналась? Наверное, это лес на нее так подействовал. Должно быть, на нее влияет магия этих мест. И на него – тоже, ибо Эдриан шагнул к ней и мягко произнес:
   – Я тоже наблюдал за вами, но ни разу не поймал вашего взгляда.
   Нора стояла словно завороженная. «Я наблюдал за вами». Его присутствие, взгляд обжигали ее. Кожа горела. Нора выставила перед собой корзинку, как будто пыталась отгородиться от Эдриана.
   – Когда я увидел вас впервые в обществе вашего мужа, – продолжал он, – вы поморщились от его прикосновения. Я чуть не убил его на месте.
   Нора хотела что-то сказать в ответ, но голос изменил ей. Она с трудом держалась на ногах.
   – Потом я еще долго колебался, думая, что убить следовало бы вас, – ровным тоном продолжал Эдриан. – Ибо если у вас хватало мужества выносить его, значит, не трусость заставила вас отвергнуть меня.
   Конечно, дело не в трусости, да он и сам это прекрасно знал.
   – У меня не было вы…
   – Вам будет приятно узнать, что я справился с ненавистью к вам, – произнес он все тем же тихим, бесстрастным голосом. – Я помню вечер, когда окончательно победил ее. Вы в темно-красном платье танцевали сарабанду с герцогом Ормондом и споткнулись. Кто-то рядом со мной высказал предположение, что вы беременны. И я решил, что легче вообще не думать о вас.
   Какой яркий свет в этом лесу! Слепит глаза. У Норы даже слезы выступили. Что за горькая ирония прозвучала в его словах! Нора тоже прекрасно помнила тот вечер. Недовольство мужа, презрение двора приводили ее в полное отчаяние. Казалось, ее окутала вязкая мгла. Одно его доброе слово значило бы для нее все на свете.
   Но не сейчас. Она больше не слабая перепуганная девочка без друзей и поддержки.
   Нора резко вздохнула:
   – Ну что же, не думать обо мне – правильный ход. Вам он сослужил отличную службу. Что бы сказали ваши утонченные друзья, узнай они, что некогда вы признавались в любви женщине, над которой насмехается двор?
   Эдриан стиснул зубы.
   – Это точно. Каким дураком я бы выглядел, сохраняя привязанность к женщине, которая с такой охотой отдалась счастливой семейной жизни!
   Несправедливость упрека обожгла ее как огнем.
   – Да, прости Господи! И разве вы могли взамен предложить мне свою дружбу? Думаю, это тоже оскорбило бы вашу гордость.
   – Так и есть, – ответил он с суровым взглядом. – Это было невозможно для нас обоих.
   Наступило молчание. Нора пыталась справиться с гневом. Ривенхем прав – они не могли быть друзьями. Ее муж никогда бы этого не допустил.
   – В любом случае, – продолжал Эдриан, – я никогда не был вашим другом, леди Тоу. А вы – моим. – По его губам промелькнула тень улыбки. – Никогда, – легко повторил он.
   И собрал поводья. Конь повернул голову.
   – Все же скажите, – произнес Эдриан иным тоном, – что вы делаете в этом лесу?
   У Норы комок застрял в горле.
   – Я же вам сказала… – с усилием начала она.
   – У вас в волосах прутик, – заметил он, – а к юбке прицепился лист. Вы лазили на дерево. Зачем?
   Нора вцепилась в корзинку. Его решительный тон заставил ее содрогнуться. Сейчас с ней говорил не прежний возлюбленный, а агент его величества.
   – Я рассчитывала нарвать яблок для Пламмеров. Их сын сломал ногу.
   Ривенхем недобро расхохотался:
   – Вы считаете меня идиотом? Или сами стали дурочкой? Выбор невелик.
   Он говорил с ней, как с браконьером, которого поймали в угодьях хозяина.
   – Выбирайте выражения, сэр.
   В следующий миг он оказался прямо перед Норой, схватил ее за локти и с каменным лицом произнес:
   – Это вы должны выбирать выражения. Должен признаться, что, да простит меня Бог, в моей душе еще живо намерение защитить вас от тревог в эти дни. Можете называть это глупостью, можете – благородством, но что-то во мне протестует против того, чтобы обречь на костер женщину, которую я когда-то любил. Ибо именно это ждет маркизу, обвиненную в измене, Леонора. Знайте, что парламент невероятно редко проявляет снисходительность и просто посылает под топор. И могу вас заверить, сейчас в Уайтхолле вовсе не склонны проявлять доброту к детям бывшего лорда Хэкстона.
   И он отпустил ее. Нора едва удержалась на ногах. Только сейчас она заметила, что изо всех сил вырывалась из его хватки. Руки, там, где он держал их, болели.
   – Никто вас об этом не просит, – онемевшими губами выговорила она. – Никто не заставляет делать это для нас. И не притворяйтесь, что ваше задание не доставляет вам удовольствия. Вы годами ждали, чтобы отомстить моей семье. Отомстить мне!
   Он улыбнулся страшной улыбкой:
   – Отомстить – за что, Нора?
   Спазм стиснул ей горло. Действительно, за что мстить? Он часто говорил о браке, но ни разу не просил у отца ее руки. Так какие причины у него жаловаться, что она вышла замуж за другого?
   – Ради удовольствия, – бросила она ему прямо в лицо. – За уязвленное тщеславие, когда мой брат избил вас до полусмерти.
   – Я помню об этом, – небрежно откликнулся Ривенхем. – Он прекрасно справился с задачей, избив человека, который и пальцем не пошевелил, чтобы защититься. Но нет, вы неправильно оценили мои мотивы. Вы более, чем любой другой человек на земле, должны понимать, что я имею в виду, когда говорю, что к этой миссии меня толкает долг.
   Именно долгу подчинилась Нора, когда отказалась бежать с ним. «Если отец запретит нашу свадьбу, я убегу с тобой. Но наш долг сначала поговорить с ним».
   Нора почувствовала, как в душе разгорается гнев и сжигает все, кроме ненависти. Сколько таланта проявил Эдриан, по капельке извлекая выгоду из истории, которую она когда-то считала самой счастливой главой своей жизни.
   – Если вы хотите запереть меня в моих покоях, – начала она, – то не ждите, что я стану платить тюремщику. Наберитесь духу сами повернуть ключ в замке.
   – Так я и сделаю, – тут же отозвался он и протянул ей руку.
   Нора смотрела на нее с удивлением. Ривенхем полагает, что она коснется его руки? Сама усядется за его спиной на лошадь и позволит увезти себя в заключение?
   – Я не вложу свою руку в вашу даже за все золото короля! – И тут же устыдилась своей глупой выходки, но имела удовольствие видеть, как он нахмурился.
   Ривенхем вскочил на коня.
   – Значит, вы предпочитаете грубое обращение? – спросил он из седла. – Отлично. Можете попытаться бежать, если хотите.
   Нора расправила плечи.
   – Сначала я отнесу корзинку.
   – Ее отнесет кто-нибудь из моих людей.
   Нора поняла, что он не отступит, и гнев ее распалился. Она поставила корзинку на землю.
   – Тогда вам придется действовать силой. – Она развела руки, показывая ему ладони. – Ну, что же вы? Хватайте меня! Чтобы я смогла показать служанкам синяки и ссадины. Пусть видят, как совершается королевская справедливость.
   – Не вынуждайте меня, – спокойно возразил он. – Вы заработаете не только синяки. Если вы попадете в мои руки, Нора, то очень об этом пожалеете.
   – Как это по-мужски, – вскричала она, – угрожать женщине кулаками! Мне уже довелось жить с жестоким зверем, сэр. Вы не можете причинить мне боли, с которой я еще не сталкивалась.
   Она умолкла на полуслове, потому что Эдриан соскочил с коня. Нора сказала себе, что не отступит, но он так решительно бросился к ней, что она невольно отступила назад. Когда он схватил ее за плечи, она дернулась, чтобы вырваться.
   – Трус! – выкрикнула она. – Справился с женщиной вдвое слабее!
   И тут он накрыл ее губы своими губами.

Глава 4

   Он прижал ее к стволу дерева, прижал с силой. Ничто в его манере не говорило о том, что он ждет разрешения. Ривенхем не давал ей пошевелиться. Такого просто не может быть! Но было. Его пальцы скользнули по ее волосам, стиснули затылок. Язык раздвинул ей губы. Нора почувствовала сладкий вкус черники и чая с сахаром. Видно, пустившись за ней в погоню, он прервал завтрак.
   Жесткая кора впивалась ей в спину. Удивление Норы сменилось тревогой. Маркиза вдруг осознала свою беспомощность. Хуже того, она не осталась бесчувственной и равнодушной. Тело все помнило. Его губы разбудили огонь в крови, сердце застучало с удвоенной силой.
   «Я не могу этого допустить».
   Но он не позволял ей шевельнуться, его губы лишали ее возможности и желания сопротивляться. Норе пришлось сражаться с собственными инстинктами, над которыми разум не властвовал. Руки… Что с ними делать? Они помнили, как впивались в его плечи, скользили по плечам, держались за локти, чувствовали бугорки мышц под кожей. Им так хотелось вновь пробежаться этой тропой. Вместо этого она, собрав все силы, сжала их в кулаки, но глаза предали ее. Они закрылись. Весь мир сжался до ощущения жара от его тела, прикосновения губ, аромата яблок, солнечного тепла.
   Она же его больше не любит! Но какая разница? Ведь запах его кожи не изменился и будил в ней старый неутоленный голод. Нора по-прежнему стояла на ногах, но ей казалось, что она падает, падает… Он целовал так умело! Это открытие Нора сделала очень давно – когда Тоу впервые поцеловал ее. Она тотчас поняла, что никогда не сможет сравнить его с Эдрианом. Да и кто бы мог с ним сравниться? Казалось, их тела слились в единое целое. Она кожей ощущала рельефы мускулов под его одеждой, чувствовала твердость бедер и разгорающийся в них огонь. Ее тело всегда говорило с ним на одном языке, Нора выучила его, как ребенок учится родному языку у матери.
   Паника мешалась в ее душе с нарастающим голодом. Чем дольше Эдриан ее целовал, тем ярче она вспоминала, как все было, вспоминала жар, сладость и умопомрачение тех давних встреч. Нора слабела с каждой секундой. Годами копившаяся подавленная страсть рвалась на свободу и грозила уничтожить ее.
   Эдриан убрал руку от ее волос и провел ладонью по щеке. Нора вздрогнула. Его прикосновение показалось ей… нежным. Не чужим. Он касался ее уверенно, как будто помнил, что именно ей нравится. Касался терпеливо, ласково, словно в этом прикосновении было нечто большее, чем просто вожделение.
   Костяшки его пальцев пробежались по ее шее, легко коснулись ключиц, спустились к кружеву на груди.
   Из губ Норы вырвался слабый стон. Когда-то давно, под этими же кронами, он ласкал губами ее соски. Сейчас ей страстно хотелось, чтобы он сделал это снова.
   Эдриан как будто подслушал ее мысли и стал искать губами острые кончики грудей.
   Записка! Через мгновение он найдет ее!
   Дальше Норой руководил только ужас. Она сжала кулак и стукнула Эдриана в ухо.
   Он, словно ужаленный, выпустил ее из объятий. Его губы влажно сияли от поцелуев. Глаза мерцали зеленым светом. Его горячий взгляд пригвоздил ее к месту. Ее бросило в жар, потом – в холод. Как могла она так забыться? Если бы он нашел записку…
   О Господи! Ведь она уже не девочка, а этот мужчина не ее нежный возлюбленный. От него она слышала только угрозы.
   – Вы меня с кем-то спутали, – хрипло проговорила она. – С одной из ваших лондонских подружек. – Наверняка их было немало. И они не давали ему скучать. – А мне неинтересно! – Боже, какие ужасные слова и какие лживые. – Неинтересно изображать из себя шлюху собственного тюремщика.
   На его лице что-то мелькнуло – Нора решила, что недоверие, – и тут же исчезло.
   Эдриан отвел взгляд и протяжно вздохнул. Нора смотрела на его профиль. Наконец он невесело улыбнулся и снова взглянул на нее.
   – Для шлюхи у вас слишком острый язык, – заявил он. – Ваши клиенты захлебнутся кровью.
   Нора старалась успокоить дыхание. В ушах у нее стучало.
   – Сомневаюсь. Чтобы слово женщины ранило, надо, чтобы мужчина сначала ее выслушал.
   Произнеся эти слова, она тотчас сообразила, что совершила ошибку, нелепо и странно парировала его оскорбление.
   Лицо Эдриана изменилось, стало задумчивым. Он долго смотрел на Нору, она наконец не выдержала, покраснела и отвернулась.
   – Неужели мужчины были с вами настолько жестоки? – задал вопрос Эдриан. – Разве я был с вами груб, Нора?
   Нора стиснула зубы. Зачем она это сказала? Неужели хотела, чтобы он ее успокоил? Заверил, что он-то ее слушал в те далекие времена, когда они были так откровенны друг с другом? Хуже того, ей хотелось верить, что тогда он раздумывал над ее словами, толковал их по-своему. Эти мысли заставили ее содрогнуться от смеси унижения и… удовольствия. Неужели действительно от удовольствия?
   О Боже, значит, отчаяние так захлестнуло ее, что она рада даже минутному вниманию?
   Нора заставила себя ответить, но голос ее звучал хрипло и сдавленно:
   – Я не позволю, чтобы вы обращались со мной непочтительно. Я не допущу, чтобы вы…
   «…обращались со мной, как с любой другой женщиной».
   Она прикрыла глаза. Вот в чем кроется правда. Когда он целовал ее в былые времена, им двигала любовь. Но сейчас он так быстро перешел от гнева к поцелуям потому, что именно так мужчины обращаются с женщиной – с любой женщиной. Любовь здесь ни при чем.
   Но почему, почему это ранит ее? Что за выгода ей – или любой другой женщине – от мужской любви? Бесчестье или брак – иного не дано. Ни одно, ни другое ей не подходит.
   Ее молчание вывело его из себя. Он фыркнул и отвернулся к своему жеребцу. Нора с неотступной болью в душе наблюдала за ним. Как он хорош – высокий, сильный, с длинными мускулистыми ногами. Низменные инстинкты свойственны не только мужчинам. Эдриан сегодня напомнил ей об этом.
   Ах, если бы его тело принадлежало другому мужчине! Мужчине, с которым не были бы связаны мечты и надежды, так и не воплотившиеся в жизнь. С таким она могла бы осмелиться на бесчестье. Тело не предало бы ее, лишь душе могла бы грозить опасность.