Мережковский Дмитрий Сергееевич. Воскресшие боги

   Bellincion' Berti vi'.d'io andar cinto Di cuoio e d'osso? ' Я Беллинчони Берти увидел В кожаном поясе с костями (итал.).
   Небось, в Милане, когда я приехал, придворные лизоблюды страмботто от сонета отличить не умели. Кто, как не я, научил их изяществам новой поэзии? Не с моей ли легкой руки ключ Гиппокрены разлился в целое море и грозит наводнением? Теперь, кажется, и в Большом Канале кастальские воды текут*... И вот награда! Подохну, как пес в конуре на соломе!.. Впавшего в бедность поэта никто не узнает, точно лицо его скрыто под маскою, изуродовано оспой... Он прочел стихи из своего послания к герцогу Моро: Иного я всю жизнь не слыхивал ответа, Как "с Богом прочь ступай, все заняты места" Что делать? Песенка моя, должно быть, спета. Уж я и не прошу о колпаке шута,-Но хоть на мельницу принять вели поэта, О, щедрый государь, как вьючного скота.
   И с горькою усмешкою опустил свою лысую голову. Долговязый, тощий, с красным длинным носом, на корточках перед огнем, он походил на больную зябнущую птицу.
   Внизу в двери дома послышался стук, потом сонная ругань сварливой, опухшей от водянки, старухи, его единственной прислужницы, и шлепанье деревянных башмаков ее по кирпичному полу.
   -- Кой черт? -- удивился Бернарде.-- Уж не жид ли опять за процентами? У, нехристи окаянные! И ночью не дадут покоя...
   Скрипнули ступени лестницы. Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина в собольей шубе, в шелковой черной маске.
   Бернарде вскочил и уставился на нее. Она молча приблизилась к стулу.
   -- Осторожнее, мадонна,-- предупредил хозяин,-- спинка сломана.
   И со светскою любезностью прибавил: -- Какому доброму гению обязан я счастьем видеть знаменитейшую синьору в смиренном жилище моем?
   "Должно быть, заказчица. Какой-нибудь любовный мадригалишко,--подумал он.--Ну, что ж, и то хлеб! Хоть да дрова. Только странно, как это одна, в такой час?.. но, впрочем, имя мое тоже, видно, что-нибудь да значит. Мало ли неведомых поклонниц!"
   Он Оживился, подбежал к очагу и великодушно бросил в огонь последнюю щепку. Дама сняла маску. -- Это я, Бернарде. Он вскрикнул, отступил и, чтобы не упасть, должен был схватиться рукой за дверную притолоку. -- Иисусе, Дева Пречистая!--пролепетал, выпучив глаза.--Ваша светлость... яснейшая герцогиня... -- Бернарде, ты можешь сослужить мне великую службу,-- сказала Беатриче и потом спросила, оглядываясь: -- никто не услышит?
   -- Будьте покойны, ваше высочество, никто,-- кроме крыс да мышей!
   -- Послушай,-- продолжала Беатриче медленно, устремив на него проницательный взор,--я знаю, ты писал для мадонны Лукреции любовные стихи. У тебя должны быть письма герцога с поручениями и заказами.
   Он побледнел и молча смотрел на нее, расширив глаза, в оцепенении.
   -- Не бойся,-- прибавила она,-- никто не узнает. Даю тебе слово, я сумею наградить тебя, если ты исполнишь просьбу мою. Я озолочу тебя, Бернарде!
   -- Ваше высочество,-- с усилием произнес он коснеющим языком,--не верьте... это клевета... никаких писем.., как перед Богом...
   Глаза ее сверкнули гневом; тонкие брови сдвинулись. Она встала и, не отводя от него тяжелого, пристального взора, подошла к нему.
   -- Не лги! Я знаю все. Отдай мне письма герцога, если жизнь тебе дорога,--слышишь, отдай! Берегись, Бернарде! Люди мои ждут внизу. Я с тобой не шутить пришла!.. Он упал перед нею на колени:
   -- Воля ваша, синьора! Нет у меня никаких писем... -- Нет? -- повторила она, наклоняясь и заглядывая ему в глаза,--нет, говоришь ты?.. -- Нет...
   -- Погоди же, сводник проклятый, заставлю я тебя всю правду сказать. Собственными руками задушу, мерзавец!..-- крикнула она в бешенстве и, в самом деле, вцепилась ему в горло своими нежными пальцами с такою силою, что он задохся и жилы налились у него на лбу. Не сопротивляясь, опустив руки, только беспомощно моргая глазами, сделался он еще более похожим на жалкую, больную птицу.
   "Убьет, как Бог свят, убьет,-- думал Бернарде.-- Ну, что же, пусть... А герцога я не выдам".
   Беллинчони был всю жизнь придворным шутом, беспутным бродягою, продажным стихокропателем, но никогда не был изменником. В жилах его текла благородная кровь, более чистая, чем у романьольских наемников, выскочек Сфорца, и теперь он готов был это доказать:
   Bellincion' Berti vid'io andar cinto Di cuoio e d'osso.'i
   Герцогиня опомнилась; с отвращением' выпустила из рук своих горло поэта, оттолкнула его, подошла к столу и схватив маленькую, с продавленными боками, с нагоревшею светильнею, оловянную лампаду, направилась к двери соседней комнаты. Она уже раньше заметила ее и догадалась, что это студиоло -- рабочая келья поэта.
   Бернарде вскочил и, став перед дверью, хотел преградить ей путь. Но герцогиня молча смерила его таким взглядом, что он съежился, сгорбился и отступил.
   Она вошла в обитель нищенской музы. Здесь пахло плесенью книг. На голых стенах с облупленною штукатуркою темнели пятна сырости. Разбитое стекло заиндевелого окошка заткнуто было тряпьем. На письменном наклонном поставце, забрызганном чернилами, с гусиными перьями, общипанными и обглоданными во время искания рифм, валялись бумаги, должно быть, черновые наброски стихов.
   Поставив лампаду на полку и не обращая внимания на хозяина, Беатриче стала рыться в листках.
   Здесь было множество сонетов придворным казначеям, ключникам, стольникам, кравчим, с шутовскими жалобами, с мольбами о деньгах, дровах, вине, теплой одежде, съестных припасах. В одном из них выпрашивал поэт у мессера Паллавичини к празднику Всех Святых жареного гуся, начиненного айвою. В другом, озаглавленном "От Моро к Чечилии", сравнивая герцога с Юпитером, герцогиню с Юноною, рассказывал, как однажды Моро, отправившись на свидание с любовницей и по дороге застигнутый бурею, должен был вернуться домой, потому что "ревнивая Юнона, догадавшись об измене мужа, сорвала диадему с головы своей и рассыпала жемчуг с небес, подобно бурному дождю и граду".
   Вдруг под кипою бумаг заметила она изящную шкатулку из черного дерева, открыла ее и увидела тщательно перевязанную пачку писем.
   Бернарде, следивший за нею, всплеснул руками в ужасе. Герцогиня взглянула на него, потом на письма, прочла имя Лукреции, узнала почерк Моро и поняла, что это, наконец, то, чего она искала -- письма герцога, черновые наброски любовных стихов, заказанных им для Лукреции;схватИла пачку, сунула ее себе за платье на грудь молча, бросив поэту, как подачку собаке, кошелек с червонцами, вышла.
   Он слышал, как она сходила по лестнице, как захлопнулась дверь, и долго стоял среди комнаты, точно громом сраженный. Пол, казалось ему, шатается под ним, как палуба во время качки.
   Наконец, в изнеможении, повалился на свое трехногое хромающее ложе и заснул мертвым сном.
   Герцогиня вернулась в замок.
   Заметив ее отсутствие, гости перешептывались, спрашивали, что случилось. Герцог тревожился.
   Войдя в залу, она приблизилась к нему с немного бледным лицом и сказала, что, почувствовав усталость после бала, удалилась во внутренние покои, чтобы отдохнуть. -- Биче,--молвил герцог, взяв ее руку, холодную и liшь чуть задрожавшую в руке его,-- если тебе нездоровится, скажи, ради Бога! Не забывай, что ты беременна. Хочешь, отложим до завтра вторую часть праздника? Я ведь и затеял-то все только для тебя, дорогая... -- Нет, не надо,-- возразила герцогиня.-- Пожалуйста, не беспокойся, Вико. Я давно не чувствовала себя так хорошоo, как сегодня... так весело... Я хочу видеть "Рай". и плясать еще буду!..
   -- Ну, слава Богу, милая, слава Богу! -- успокоился Moрo, целуя с почтительной нежностью руку жены. Гости снова перешли в большую "залу для игры в мяч", где для представления "Рая" Беллинчони воздвигнута была машина, изобретенная придворным механиком Леонардо да Винчи.
   Когда уселись по местам и потушили огни, раздался голос Леонардо: -Готово!
   Вспыхнула пороховая нить, и в темноте, как ледяные Прозрачные солнца, засияли хрустальные шары, расположенные кругообразно, наполненные водою и освещенные изнутри множеством ярких огней, переливавшихся радугой.
   -- Посмотрите,--указывала соседке на художника донзелла Эрмеллина,-посмотрите, какое лицо,-- настоящий маг! Чего доброго, весь замок подымет на воздух, как в сказке!
   -- С огнем играть не следует! Долго ли до пожара,-- молвила соседка.
   В машине за хрустальными шарами спрятаны были черные круглые ящики. Из одного ящика появился ангел с белыми крыльями, возвестил начало представления и, произнося один из стихов пролога -
   Великий Царь Свои вращает сферы,-
   указал на герцога, давая понять, что Моро управляет подданными с такою же мудростью, как Бог небесными сферами.
   И в то же мгновение шары стали двигаться, вращаясь вокруг оси машины под странные, тихие, необычайно приятные звуки, как будто хрустальные сферы, цепляясь одна за другую, звенели таинственной музыкой, о которой повествуют пифагорейцы. Особые, изобретенные Леонардо, стеклянные колокола, ударяемые клавишами, производили эти звуки.
   Планеты остановились, и над каждой из них, по очереди, стали появляться соответственные боги -- Юпитер, Аполлон, Меркурий, Марс, Диана, Венера, Сатурн, обращаясь с приветствием к Беатриче. Меркурий произнес:
   О, ты, затмившая все древние светила, О, солнце для живых, о, зеркало небес! Ты красотой своей Отца богов пленила, Лампада из лампад и чудо из чудес!
   Венера склонила колени пред герцогинею:
   Все прелести мои ты обратила в прах, Уже назвать себя Венерою не смею, И, побежденная звезда в твоих лучах, О, солнце новое, от зависти бледнею!
   Диана просила Юпитера:
   Отдай меня, отец, отдай меня в рабыни Богине всех богинь, миланской герцогине!
   Сатурн, ломая смертоносную косу, восклицал: И будет жизнь твоя блаженна и безбурна, И Век твой Золотой, как древний Век Сатурна.
   В заключение Юпитер представил ее высочеству трех эллинских Граций, семь христианских Добродетелей, и весь этот Олимп, или рай, под сенью белых ангельских крыл и креста, унизанного огнями зеленых лампад, символами надежды, снова начал вертеться, причем все боги и богини запели гимн во славу Беатриче, под музыку хрустальных сфер и рукоплескания зрителей. -Послушайте,-- сказала герцогиня сидевшему рядом вельможе Гаспаре Висконти,-отчего же нет здесь Юноны, ревнивой супруги Юпитера, "срывающей головную повязку с кудрей своих, чтобы рассыпать жемчуг на землю, подобно дождю и граду"? '
   Услышав эти слова, герцог быстро обернулся и посмотрел на нее. Она засмеялась таким странным насильственным смехом, что мгновенный холод пробежал по сердцу Моро. Но, тотчас же овладев собою, заговорила о ДругоМ, только крепче прижала под одеждой на груди своей пачку писем.
   Предвкушаемая месть опьяняла ее, делала сильной, спокойной, почти веселой.
   Гости перешли в другую залу, где ожидало их новое зрелище: запряженные неграми, леопардами, грифонами, кентаврами и драконами, триумфальные колесницы Нумы Помпилия, Цезаря, Августа, Траяна с аллегорическими Картинами и надписями, гласившими о том, что все эти герои -- предтечи Моро; в заключение появилась колесница, влекомая единорогами, с огромным глобусом, подобием звездной сферы, на котором лежал воин в железных ржавых латах. Золотое голое дитя с ветвью шелковицы, по-- итальянски моро, выходило из трещины в латах воина, что означало смерть старого. Железного, и рождение нового, Золотого Века, благодаря мудрому правлению Моро. K общему удивлению, золотое изваяние оказалось живым ребенком. Мальчик, вследствие густой позолоты, покрывавшей тело его, чувствовал себя нехорошо. В испуганных глазах его блестели слезы.
   Дрожащим, заунывным голосом начал он приветствие герцогу с постоянно возвращавшимся, однозвучным, почти зловещим припевом:
   Скоро к вам, о люди, скоро, С обновленной красотой, Я вернусь по воле Моро, Беспечальный Век Златой.
   вокруг колесницы Золотого Века возобновился бал. Нескончаемое приветствие надоело всем. Его перестали слушать. А мальчик, стоя на вышке, все еще лепетал золотыми коснеющими губами, с безнадежным и покорным видом:
   Я вернусь по воле Моро, Беспечальный Век Златой. Беатриче танцевала с Гаспаре Висконти. Порой судорога смеха и рыданий сжимала ей горло. С нестерпимой болью стучала кровь в виски. В глазах темнело. Но лицо казалось беспечным. Она улыбалась.
   Окончив пляску, вышла из праздничной толпы и вновь незаметно удалилась.
   Герцогиня прошла в уединенную башню Сокровищницы. Сюда никто не входил, кроме нее и герцога.
   Взяв свечу у пажа Ричардетто, велела ему ожидать у входа и вступила в высокую залу, где было темно и холодно, как в погребе, села, вынула пачку писем, развязала, положила на стол и уже хотела читать, как вдруг, с пронзительным визгом, свистом и гулом, ветер ворвался в трубу очага, пронесся по всей башне, завыл, зашуршал и едва не задул свечу. Потом сразу наступила тишина, И ей казалось, что она различает звуки дальней бальной музыки и еще другие, чуть слышные голоса, звон железных оков -- внизу, в подземелье, где была тюрьма.
   И в то же мгновение почувствовала, что за нею, в темном углу, кто-то стоит. Знакомый ужас охватил ее. Она знала, что не надо смотреть, но не выдержала и оглянулась. В углу стоял тот, кого она видела уже раз,-длинный, черный, чернее мрака, закутанный, с поникшей головою, с монашеским куколем, опущенным так, что лица не было видно. Она хотела крикнуть, позвать Ричардетто, но голос ее замер. Вскочила, чтобы бежать,-- ноги у нее подкосились. Упала на колени и прошептала: -- Ты... ты опять... зачем?.. Он медленно поднял голову.
   И она увидела не мертвое, не страшное лицо покойного герцога Джан-Галеаццо и услышала голос его: -- Прости... бедная, бедная...
   Он сделал к ней шаг, и в лицо ей пахнуло нездешним холодом.
   Она закричала пронзительным, нечеловеческим криком и лишилась сознания.
   Ричардетто, услышав этот крик, прибежал и увидел ее, лежавшую на полу, без чувств.
   Он бросился бежать по темным галереям, кое-где освещенный тусклыми фонарями часовых, затем по ярким, многолюдным залам, отыскивая герцога, с воплем безумного ужаса:
   -- Помогите! Помогите!
   Была полночь. На балу царствовала увлекательная веселость. Только что начали модную пляску, во время которой кавалеры и дамы проходили вереницею под аркою верных любовников". Человек, изображавший Гения трубач, с длинною трубою, находился на вершине арки; у подножия стояли судьи. Когда приближались "верные любОВНИКИ", гений приветствовал их нежною музыкою, иH принимали с радостью. Неверные же тщетно старались пройти сквозь волшебную арку: труба оглушала их ратными звуками; судьи встречали бурею конфетти, несчастные под градом насмешек должны были обращаться в бегство.
   Герцог только что прошел сквозь арку, сопровождаемый самыми тихими, сладостными звуками трубы, подобными пастушьей свирели или воркованию горлиц,--как вернейший из верных любовников.
   В это мгновение толпа расступилась. В залу вбежал Ричардетто с отчаянным воплем: -- Помогите! Помогите! Увидев герцога, он кинулся к нему:
   -- Ваше высочество, герцогине дурно... Скорее... Помогите! -- Дурно?.. Опять!.. Герцог схватился за голову. -- Где? Где? Да говори же толком!.. -В башне Сокровищницы...
   Моро пустился бежать так быстро, что золотая чешуйчатая цепь на груди его звякала, пышная гладкая лаццера -- прическа, похожая на парик, странно подскаки вала на голове. Гений на арке "верных любовников", все еще продолжавший трубить, наконец заметил, что внизу неладно, и умолк.
   Многие побежали за герцогом, и вдруг вся блестящая публика всколыхнулась, ринулась к дверям, как стадо баранов, обуянное ужасом. Арку повалили и растоптали. Тру
   баЧ, едва успев соскочить, вывихнул себе ногу.
   кTO-TO крикнул: -- Пожар!
   -- Ну, вот, говорила я, что с огнем играть не следудует- всплеснув руками, воскликнула дама, не одобрявшая хрустальных шаров Леонардо. Другая взвизгнула, приготовляясь упасть в обморок.
   -- Успокойтесь, пожара нет,--уверяли одни. -- Что же такое? -спрашивали другие. -- Герцогиня больна!..
   -- Умирает! Отравили!--решил кто-то из придворных по внезапному наитию и тотчас же сам поверил своей выдумке.
   -- Не может быть! Герцогиня только что была здесь... танцевала...
   -- Разве вы не слышали? Вдова покойного герцога Джан-Галеаццо, Изабелла Арагонская, из мести за мужа... медленным ядом... " -- С нами сила Господня! Из соседней залы долетали звуки музыки. Там ничего не знали. В танце "Венера и Завр" дамы с любезной улыбкой водили своих кавалеров на золотых цепях, как узников, и когда они с томными вздохами падали ниц,--ставили им ногу на спину, как победительницы.
   Вбежал камерьере, замахал руками и крикнул музыкантам:
   -- Тише, тише! Герцогиня больна...
   Все обернулись на крик. Музыка стихла. Одна лишь виола, на которой играл тугой на ухо, подслеповатый старичок, долго еще заливалась в безмолвии жалобно-трепетным звуком.
   Служители поспешно пронесли кровать, узкую, длинную, с жестким тюфяком, с двумя поперечными брусьями для головы, двумя колками по обеим сторонам для рук и перекладиною для ног родильницы, сохранявшуюся с незапамятных времен в гардеробных покоях дворца и служившую для родов всем государыням дома Сфорца. Странной и зловещей казалась среди бала, в блеске праздничных огней, над толпой разряженных дам, эта родильная кровать. Все переглянулись и поняли.
   -- Ежели от испуга или падения,-- заметила пожилая дама,-- следовало бы немедленно проглотить белок сырого яйца с мелко нарезанными кусочками алого шелка.
   Другая уверяла, что красный шелк тут ни при чем, а надо съесть зародыши семи куриных яиц в желтке восьмого.
   В это время Ричардетто, войдя в одну из верхних зал, услышал за дверями соседней комнаты такой страшный вопль, что остановился в недоумении и спросил, указывая на дверь, одну из женщин, проходивших с корзинами белья, грелками и сосудами горячей воды: -- Что это?
   Она не ответила.
   Другая, старая, должно быть, повивальная бабка, посмотрела на него строго и проговорила: -- Ступай, ступай с Богом! Чего торчишь на дороге'только мешаешь. Не место здесь мальчишкам.
   Дверь на мгновение приотворилась, и Ричардетто увидел в глубине комнаты, среди беспорядка сорванных одежд и белья, лицо той, которую любил безнадежною деТскою любовью,-- красное, потное, с прядями волос, Прилипших ко лбу, с раскрытым ртом, откуда вылетал нескончаемый вопль. Мальчик побледнел и закрыл лицо руками.
   РядоЛ с ним разговаривали шепотом разные кумушки, нянюшки, лекарки, знахарки, повитухи. У каждой было первое средство. Одна предлагала обернуть правую ногу родильницы змеиной кожей; другая -- посадить ее на чугунный котел с кипятком; третья-подвязать к животу ее шапку супруга; четвертая -дать водки, настоенной на отростках оленьих рогов и кошенильном семени.
   -- Орлиный камень под правую мышку, магнитный -- под левую,-- шамкала древняя, сморщенная старушонка, хлопотавшая больше всех,--это, мать моя, первое дело! орлиный камень либо изумруд.
   Из дверей выбежал герцог и упал на стул, сжимая голову руками, всхлипывая, как ребенок:
   -- Господи! Господи! Не могу больше... не могу... Биче, Биче... Из-за меня, окаянного!..
   Он вспомнил, как только что, увидев его, герцогиня закричала с неистовой злобой: "Прочь! прочь! Ступай к своей Лукреции!.,"
   Хлопотливая старушонка подошла к нему с оловянною тарелочкой:
   -- Откушать извольте, ваше высочество... -- Что это? -- Волчье мясо. Примета есть: как волчьего мяса отведает муж, родильнице легче. Волчье мясо, отец ты мой, первое дело!
   Герцог с покорным и бессмысленным видом старался Проглотить кусочек жесткого, черного мяса, который застрял у него в горле. Старуха, наклонившись над ним, бормотала:
   -- Отче наш, иже еси. Семь волков, одна волчиха. На земли и небеси. Взвейся, ветер, наше лихо В чисто поле унеси.
   "Свят, свят, свят -- во имя Троицы единосущной и безначальной. Крапко слово наше. Аминь!"
   Из комнаты больной вышел главный придворный медик Луиджи Марлиани в сопровождении других врачей. Герцог бросился к ним. -- Ну, что? Как?.. ОНИ молчали.
   -- Ваша светлость,-- произнес наконец Луиджи,-- все меры приняты. Будем надеяться, что Господь в своем милосердии... Герцог схватил его за руку.
   -- Нет, нет... Есть же какое-нибудь средство... Так нельзя... Ради Бога... Ну, сделайте же, сделайте что-нибудь!..
   Врачи переглянулись, как авгуры, чувствуя, что надо его успокоить.
   Марлиани, строго нахмурив брови, сказал по-латыни молодому врачу с румяным и наглым лицом:
   -- Три унции отвара из речных улиток с мушкатным орехом и красным толченым кораллом.
   -- Может быть, кровопускание?--заметил старичок с робким и добрым лицом.
   -- Кровопускание? Я уже думал,-- продолжал Марлиани:-к несчастью, Марс-в созвездии Рака в четвертом доме Солнца. К тому же влияние нечетного дня... Старичок смиренно вздохнул и притих. -- Как полагаете вы, учитель,-обратился к Марлиани другой врач, краснощекий, развязный, с непобедимо веселыми и равнодушными глазами,-- не прибавить ли к отвару из улиток мартовского коровьего помета?
   -- Да,-- задумчиво согласился Луиджи, потирая себе переносицу,-коровьего помета,-- да, да, конечно! -- О, Господи! Господи! -- простонал герцог. -- Ваше высочество,-- обратился к нему Марлиани,-- успокойтесь, могу вас уверить, что все, предписываемое наукой...
   -- К черту науку! -- вдруг, не выдержав, накинулся на него герцог, с яростью сжимая кулаки,-- Она умирает, умирает, слышите! А вы тут с отваром из улиток, с коровьим пометом!.. Негодяи!.. Вздернуть бы вас всех на виселицу!..
   И в смертельной тоске заметался он по комнате, прислушиваясь к неумолкавшему воплю.
   Вдруг взор его упал на Леонардо. Он отвел его в стооону:
   -- Послушай,-- забормотал герцог, точно в бреду, видно сам едва помня, что говорит,--послушай, Леонардо, ты-стоишь больше, чем все они вместе. Я знаю, ты обладаешь великими тайнами... Нет, нет, не возражай... Я знаю... Ах, Боже мой, Боже мой, этот крик!.. Что я хотел сказать? Да, да,--помоги мне, друг мой, помоги, сделай что-нибудь!.. Я душу отдам, только бы помочь ей хоть ненадолго, только бы этого крика не слышать!.. Леонардо хотел ответить; но герцог, уже забыв о нем, киНулСя навстречу капелланам и монахам, входившим в комнату.
   -- Наконец-то! Слава Богу! Что у вас? -- Частицы мощей преподобного Амброджо, Пояс родомощницы св. Маргариты, честнейший Зуб св. Христофора, Волос Девы Марии. -- Хорошо, хорошо, ступайте, молитесь! Моро хотел войти с ними в комнату больной, но в это мгновение крик превратился в такой ужасающий визг и рев, что, заткнув уши, он бросился бежать. Миновав несколько темных зал, остановился в часовне, слабо освещенной лампадами, и упал на колени перед иконою. -- Согрешил я. Матерь Божия, согрешил, окаянный, винного отрока погубил, законного государя моего Джан-Галеаццо! Но ты, Милосердная, Заступница единая, услышь молитву мою и помилуй! Все отдам, все отмолю, только спаси ее, возьми душу мою за нее! Обрывки нелепых мыслей теснились в голове его, мешая молиться: он вспомнил рассказ, над которым недавно смеялся,-- о том, как один корабельщик, погибая во время бури, обещал Марии Деве свечу величиною с мачту корабля; когда же товарищ спросил его, откуда возьмет он воска для такой свечи, тот ответил: молчи, только бы спастись нам теперь, а потом будет время подумать; к тому же, я надеюсь, что Мадонна удовольствуется меньшею свечою.
   -- О чем это я, Боже мой!--опомнился герцог,-- с ума схожу, что ли?..
   Он сделал усилие, чтобы собрать мысли, и начал снова МОЛиться.
   Будто яркие хрустальные шары, похожие на ледяные прозрачные солнца, поплыли, закружились перед ним, послышалась тихая музыка, вместе с назойливым припевом золотого мальчика: Скоро к вам, о люди, скоро я вернусь по воле Моро. Потом все исчезло.
   Когда он проснулся, ему казалось, что прошло не более двух-трех минут; но, выйдя из часовни, увидел он в окнах, занесенных вьюгою, серый свет зимнего утра.
   Моро вернулся в залы Рокетты. Здесь всюду была тишина. Навстречу ему попалась женщина, несшая короб с пеленками. Она подошла и сказала:
   -- Разрешиться изволили. -- Жива? --пролепетал он, бледнея. -- Слава Богу! Но ребеночек умер. Очень ослабели. Желают вас видеть -- пожалуйте.
   Он вошел в комнату и увидел на подушках крошечное, как у маленькой девочки, с громадными впадинами глаз, точно затканными паутиной, спокойное, странно знакомое и чужое лицо. Он подошел к ней и наклонился.
   -- Пошли за Изабеллой... скорее,-- произнесла она шепотом.
   Герцог отдал приказание. Через несколько минут высокая стройная женщина с печальным суровым лицом, герцогиня Изабелла Арагонская, вдова Джан-Галеаццо, вошла в комнату и приблизилась к умирающей. Все удивились, кроме духовника и Моро, ставших поодаль.
   Некоторое время обе женщины разговаривали шепотом. Потом Изабелла поцеловала Беатриче со словами последнего прощения и, опустившись на колени, закрыв лицо руками, стала молиться.
   Беатриче снова подозвала к себе мужа.
   -- Вико, прости. Не плачь. Помни... я всегда с тобою... Я знаю, что ты меня одну...