— Джим, это — исключительно ответственная операция. Вы должны, наконец, понять всю ее важность, — сказал районный инспектор, и Джеймс Кастеллано, сорока девяти лет, впервые в жизни дал согласие на участие, если это потребуется, в убийстве.
Его посадили на заднее сиденье четырехдверного серого «седана» и отвезли на угол улиц Себастьяна и Латимера. За рулем был человек Форсайта.
Предназначенный для обмена предмет, находившийся внутри обернутой серым сукном коробки, был в свою очередь упакован в толстую полиэтиленовую пленку, обмотан липкой лентой и проволокой. Это сделали специально для того, чтобы у Кастеллано было больше времени на осмотр гравировальных пластин, чем у фальшивомонетчика — на изучение компьютерной программы творческого интеллекта.
На заднем сиденье машины пахло застарелыми сигарными окурками, обивка была липкой. Водитель то резко дергал машину вперед, то тормозил, и Кастеллано быстро укачало. Он знал немного о компьютерах и о космической эре и считал, что та программа, которую ему предстояло передать, предназначается для того, чтобы беспилотные космические корабли, выйдя из сферы наземного контроля, могли сами принимать в дальнейшем творческие решения в зависимости от складывающихся внешних обстоятельств. Но кому и зачем это могло понадобиться? Ведь здесь, на Земле, эта штука практически бесполезна, потому что любой нормальный человек обладает по сравнению с ней во много раз большим творческим интеллектом.
Когда машина проезжала супермаркет, Кастеллано вдруг неожиданно для себя осознал огромную значимость своей миссии. Вполне возможно, что эти банкноты Федерального резервного банка серии "А", выпуска 1963 года уже наводнили рынок и снизили зальную стоимость денежной массы страны. Массовое производство банкнот с использованием тех гравировальных пластин, которые ему предстояло получить, может стать причиной такого феномена, как инфляция в условиях экономической депрессии. В рекламном объявлении в витрине супермаркета он успел заметить цену гамбургера — один доллар и девять центов. Ровно столько стоит гамбургер сегодня. Если, однако, стоимость денег понизится, то придется платить больше, а покупать меньше. Если эти лжедоллары отпечатаны массовым тиражом, то деньги Америки уже сейчас находятся в процессе обесценения. А почему, собственно говоря, им не быть отпечатанными в больших количествах? Кто может этому помешать?
Если уж обманулся помощник директора департамента по борьбе с фальшивомонетчиками отделения Секретной службы в штате Калифорния, то разве не ясно, что во всей стране не найдется ни одного банковского кассира, который бы отказался принять эти банкноты. Они ничем не отличаются от настоящих. И с каждой, сошедшей с этих пластин, банкнотой на какую-то долю процента уменьшается реальное содержание получаемой вдовами пенсии по социальному страхованию, вырастает на сколько-то процентов цена гамбургера, каждый вклад в банке становится все менее надежным и на каждую последующую зарплату можно будет купить все меньше и меньше.
Итак, тот самый Джеймс Кастеллано, который уже больше двадцати лет не стрелял из своего табельного оружия 38-го калибра, кто редко когда шлепал своих детей, да и то если на этом уж очень настаивала жена, мысленно готовился к тому, чтобы лишить кого-то жизни. Он говорил себе, что фальшивомонетчики фактически отнимают малые частицы жизни у людей, которые в связи с инфляцией не могут купить себе жилье или хотя бы нормально питаться, и если эти частички жизней сложить все вместе, то общий урон и будет приблизительно равен жизни одного человека.
— Чушь собачья! — буркнул Джеймс Кастеллано и вынул из кармана завернутую в сукно коробку. Шоферу, переспросившему, что он сказал, Кастеллано не ответил. Его часы показывали 23.52, когда он вышел из машины на пересечении улиц Себастьяна и Латимера и медленно двинулся сквозь влажный удушливый воздух разомлевшего от жары ночного города к улице Рандольфа.
Человек должен был назваться мистером Гордонсом.
Как сказал руководитель группы Форсайт, мистер Гордонс произведет обмен ровно в 00.09.03.
— Что? — переспросил Кастеллано, предполагая, что у руководителя группы внезапно прорезалось чувство юмора.
— Мистер Гордонс сказал — в 00.09.03, а это означает: полночь, девять минут и три секунды, — А что, если я буду там в полночь, девять минут и четыре секунды?
— Это будет означать, что вы опоздали, — сухо бросил ему Форсайт.
Шагая по улице Себастьяна, Кастеллано вспомнил этот разговор и, еще раз взглянув на свои часы, невольно прибавил шагу. Когда он дошел до угла улицы Рандольфа, было пять минут первого. Он изо всех сил старался не смотреть на крышу шестиэтажного дома, на котором находился снайпер. Чтобы исключить случайность, он уставился на тот ресторан, в котором он часто бывал с женой, и не отводил от него глаз. В его залах было пусто и темно. Серый кот сидел на кассовом аппарате и смотрел на проходящего с выражением равнодушного презрения. Изрыгая облака черного дыма из подвязанного проволокой глушителя, вдоль квартала пропыхтел расхлябанный желтый «форд» с полдюжиной горланящих пьяных мексиканцев и пожилой крашеной блондинкой, призывающих весь мир наслаждаться жизнью. Начадив, машина растворилась в ночи где-то в конце квартала, но до Кастеллано время от времени еще продолжали долетать ее гудки.
Он помнил, что еще в офисе положил свой револьвер в кобуру, но никак не мог вспомнить, снял или не снял его с предохранителя. Дурацкий же будет у него вид, когда он, выхватив из кобуры револьвер, примется давить на спусковой крючок, поставленный на предохранитель! Что тогда делать? Крикнуть «ба-бах!»? А теперь, когда на крышах сидят все эти эксперты, уже поздно вынимать и осматривать револьвер.
Ночь была жаркая, и Кастеллано вспотел. Его рубашка взмокла не только под мышками и на спине, но и на груди. На губах появился привкус соли.
— Добрый вечер! Я — мистер Гордонс, — послышалось за спиной Кастеллано.
Он обернулся и увидел перед собой невозмутимое лицо с холодными голубыми глазами и раскрытыми в полуулыбке губами. Человек был на добрых два дюйма выше Кастеллано, который, прикинув его рост, оценил его в шесть футов и один или полтора дюйма. Он был одет в легкий голубой костюм и белую рубашку с голубым в горошек галстуком, которые можно было назвать почти элегантными. Почти. В теории белый и голубой цвета хорошо сочетаются, да и на практике комбинация из голубого костюма и белой рубашки обычно смотрится неплохо. В данном случае, однако, это сочетание яркой белизны рубашки с сияющей голубизной костюма резало глаз и выглядело слишком пижонским. И немного смешным. Человек этот не потел.
— Ваш пакет с вами? — спросил Кастеллано.
— Да, я принес предназначенный для вас пакет, — ответил пришедший. В голосе его не было и намека на какой-либо местный диалект, как если бы этот человек учился говорить по-английски у диктора радио. — Сегодня довольно жаркий вечер, не так ли? К сожалению, не могу ничего предложить вам попить: мы находимся на улице, а на улицах ведь нет водопроводных кранов. — Не имеет значения, не беспокойтесь, — сказал Кастеллано. — Я принес для вас пакет. Вы ведь тоже что-то принесли для меня?
Дышать было тяжело. Казалось, в воздухе мало кислорода, и Кастеллано так и не удастся вздохнуть полной грудью. Странный человек с его странным разговором был спокоен, как утренний пруд. Лицо его сохраняло учтивую улыбку.
— Да, — сказал он, — у меня ваш пакет, а у вас мой. Я дам вам ваш пакет в обмен на свой. Вот ваш пакет. В нем находятся те гравировальные пластины, которые ваша страна так жаждет изъять из рук фальшивомонетчиков. Это — формы для печатания купюр серии "Е" Федерального резервного банка, изготавливаемых монетным двором в Канзас-Сити. Пластина номер 214 предназначена для печатания лицевой, а пластина номер 108 — обратной стороны купюры. Этот пакет стоит больше, чем жизнь вашего президента, поскольку, по вашему убеждению, здесь затрагиваются сами основы вашей экономики, которая обеспечивает вас средствами к жизни.
— О'кей, — нетерпеливо сказал Кастеллано, — давайте сюда ваши пластины.
«Да это же — явный дебил», — подумал он и напомнил себе, что, убедившись в идентичности гравировальных пластин, ему надо сразу падать на асфальт. Он не воспользуется своим оружием, а предоставит это снайперу, который пустит этого недоумка в расход. В конце концов, не он — Кастеллано — посоветовал этому типу стать фальшивомонетчиком.
Человек держал в правой руке две ни во что не завернутые гравировальные пластины, между которыми был проложен лишь клочок оберточной бумаги. Отметив это, Кастеллано понял, что обе они должны быть уже испорчены: для того, чтобы пластины не скользили одна по другой и их можно было удерживать в одной руке, надо было сжимать их с такой силой, что мягкие выпуклости рисунка тончайшей гравировки не могли не смяться от взаимного давления.
Когда Кастеллано протянул правой рукой коробку с программой, а левой осторожно взял гравировальные пластины, он с тревогой подумал, что руководитель группы не дал ему никаких инструкций относительно того, что должен он делать в случае, если окажется, что пластины испорчены — ведь, в сущности, если они испорчены, то это все равно как если бы их не существовало вовсе, поскольку их нельзя использовать для печатания купюр или восстановить. Ни один кассир не оставит без внимания пятидесятидолларовую купюру с изображением царапин на рисунке.
Взяв пластины, Кастеллано с силой потер их одна о другую, чтобы быть уверенным, что ими уже никогда нельзя будет пользоваться. Только после этого он поднес их к глазам и стал внимательно рассматривать. Глядя на царапину, протянувшуюся на лицевой пластине через всю бороду Гранта, Кастеллано подумал, что поступил глупо: его поступок мог разгневать мистера Гордонса.
Положив лицевую пластину с портретом Гранта на пластину обратной стороны купюры с изображением Капитолия США, он с помощью авторучки-фонарика стал разглядывать рисунок печати. Это была печать с буквой "J" в центре — печать Федерального резервного банка в Канзас-Сити. Внешняя зубчатка печати была выполнена столь искусно, что Кастеллано не мог не восхититься мастерством гравера. Услышав характерный шум, производимый мистером Гордонсом, который распаковывал коробку, Кастеллано подумал: «Как бы ты там ни шумел, а у меня все равно будет достаточно времени, чтобы как следует исследовать пластины».
Что ни говори, а этому человеку предстоит продраться через упаковочную ленту, потом размотать проволоку и снять полиэтиленовую пленку, прежде чем он доберется до компьютерной программы. Он — Кастеллано — не позволит себе спешить.
— Эта программа не соответствует спецификации, — сказал мистер Гордонс.
Кастеллано в смущении поднял голову. Мистер Гордонс держал перед ним маленькую дискету, с его рук свисали обрывки клейкой ленты, проволоки и полиэтилена. Разорванное в клочки сукно валялось у его ног. — О Боже! — воскликнул Кастеллано и замер, ожидая, когда кто-то что-то сделает.
— Эта программа не соответствует спецификации, — повторил мистер Гордонс.
Кастеллано вдруг осознал, что воспринимает эти слова, как некий абстрактный, далекий от сферы его интересов факт, не имеющий к нему никакого отношения. Человек протянул руку за гравировальными пластинами. Кастеллано не мог отдать их. Даже с царапиной поперек грантовской бороды эти пластины могли принадлежать только американскому правительству и никому больше. Всю свою жизнь он занимался тем, что защищал истинность американских денег, и отдать сейчас эти пластины было для него просто немыслимо.
Прижав их к животу, он упал ничком на тротуар. Послышался свист, который, видимо, произвела выпущенная главным снайпером пуля с ядом кураре.
И сразу после этого Кастеллано почувствовал, как что-то вроде гаечного ключа с невероятно мучительным хрустом раздробило его левое запястье, после чего возникло ощущение, будто в левое плечо вливается расплавленный металл. Он увидел, как мимо его лица промелькнула рука с зажатыми в ней гравировальными пластинами, залитыми темной жидкостью, которая, как он понял, была его кровью. Потом его обожгла боль в правом плече, он увидел упавшую рядом свою правую руку и с воплями ужаса забился на тротуаре. Наконец, на его счастье, что-то повернулось в тыльной части его шеи, будто рванули ручку рубильника, — и все погасло. Был, правда, еще мгновенный проблеск сознания, когда в глазах мелькнуло отображение окровавленного ботинка, и после этого наступила темнота...
В ходе демонстрации в здании Казначейства в Вашингтоне кинопленки, зафиксировавшей, как был четвертован Джеймс Кастеллано, руководитель группы Фрэнсис Форсайт попросил остановить проектор и коснулся своей указкой изображения оторванной окровавленной руки, сжимающей два продолговатых металлических предмета.
— Мы полагаем, джентльмены, — сказал он, — что эти гравировальные пластины были испорчены в схватке. Как многие из вас знают, в высшей степени уязвимы верхние кромки штриховых канавок на поверхности пластин. Учитывая это, представители вашего Казначейства также пришли к выводу, что наша группа ликвидировала угрозу.
— А вы уверены, что пластины поцарапаны? — усомнился кто-то из сидящих в затемненном зале.
В темноте никто не заметил, как Форсайт, выслушав вопрос, усмехнулся.
— В нашей группе мы всегда готовимся к любым неожиданностям. Мы использовали в данном случае три кинокамеры, снимающие в инфракрасных лучах на специальную кинопленку, но не только их. У нас были еще фотоаппараты с телеобъективами и пленкой, покрытой особой эмульсией, с помощью которых можно сфотографировать ноготь человека так, как если бы он был размером со стену, когда на снимке становятся видны даже отдельные клетки.
Форсайт откашлялся и громко распорядился, чтобы показали слайд со снимком пластины. Экран потемнел, а вместе с ним потемнело и в помещении.
Затем экран заполнило увеличенное во много раз изображение гравировальной пластины.
— Вот, посмотрите, — сказал Форсайт. — На бороде Гранта царапина.
Вот она.
Из глубины комнаты, из задних рядов кисло прозвучал скептический голос:
— Скорее всего, это произошло уже после того, как Кастеллано взял пластины.
— Я не думаю, что есть смысл спорить о том, кому принадлежит эта заслуга. Просто порадуемся, что страшная угроза уже перестала быть для нас угрозой. В конце концов, пока мистер Гордонс не попытался получить ту космическую программу, никто даже и не подозревал, что эти деньги находятся в обращении, — сказал Форсайт.
— Каким образом ему удалось сбежать? Я что-то не понял, — вновь проскрипел тот же голос.
— Чего именно вы не поняли, сэр? — спросил Форсайт.
— Я сказал, что мистер Гордонс не должен был уйти.
— Вы же видели фильм, сэр. Хотите посмотреть его еще раз? — спросил Форсайт. Тон, которым это было сказано, был одновременно и снисходительным, и вызывающим. Он как бы говорил, что только тот, кто не понимает, что делает, может позволить себе глупость попросить показать ему снова то, что было очевидным для всех. Этот прием уже сотни раз срабатывал у него на вашингтонских брифингах. В этот раз он не сработал.
— Да, — сказал голос, — я бы хотел посмотреть это еще раз. Начните с того места, где Кастеллано берет две пластины и трет их друг о друга, в результате чего на бороде Гранта появляется царапина. Это было в то самое время, когда он передавал Гордонсу поддельную программу.
— Покажите фильм еще раз, — приказал Форсайт. — Примерно со 120-го кадра.
— Со 140-го, — поправил его скептик из зала.
Увеличенная фотография бороды на портрете Улисса Гранта исчезла с экрана. Вместо нее пошли в замедленном темпе кадры, в которых Джеймс Кастеллано правой рукой отдавал серый сверток, а левой — брал две темные прямоугольные пластины. Тот же голос из зала прокомментировал:
— Вот сейчас он царапает пластину.
В тот момент, когда на экране Кастеллано начал рассматривать при свете авторучки-фонарика лицевую пластину, из зала вновь прозвучал тот же голос:
— А теперь мы видим и царапину.
Пока мистер Гордонс разрывал пакет — сначала с правой, а потом с левой стороны, — на его лице сохранялась легкая улыбка. Он распаковывал дискету без видимых усилий и без спешки. При всем том ему понадобилось лишь пять секунд, чтобы полностью раскрыть пакет.
— Чем его завязали? — спросил все тот же скрипучий голос.
— Проволокой и упаковочной лентой. У него, видимо, был какой-то резак или кусачки, голыми руками он не смог бы сделать это так быстро.
— Не обязательно. Некоторым рукам это под силу.
— Никогда не видел таких рук, которым это было бы под силу, — сердито сказал Форсайт.
— Что не исключает возможность их существования, — спокойно возразил лимонно-кислый голос.
Взрыв смеха прорвал удушливую пелену официозной торжественности брифинга.
— Что он сказал? — спросил кто-то.
— Если Форсайт чего-то не видел, то это еще не означает, что этого не существует в природе.
Смех нарастал. На экране между тем показались кадры расправы с Кастеллано, когда Гордонс отделил ему сначала левую руку, потом правую, потом свернул шею и отделил голову, — и так вплоть до того момента, когда на залитый кровью тротуар повалилось окровавленное туловище.
— Может быть, и теперь кто-нибудь скажет, что у него в руках не было никаких инструментов? — Форсайт обращался вроде бы ко всему залу, но было ясно, что этот вызов был адресован скептику из последних рядов. — Вернитесь к сто шестидесятым кадрам, — отозвался тот. На 162-м кадре Гордонс опять начал расчленять тело Кастеллано на части.
— Стоп! Вот здесь. Взгляните на каплю на лбу мистера Гордонса. Я знаю, что это такое. Это — одна из ваших отравленных пуль, не так ли? Вы пользуетесь ими в тех случаях, когда не хотите случайно повредить металлические части каких-либо механизмов или приборов. Правильно я говорю?
— Гм... Да, я полагаю, что именно такова была функция нашего основного снайпера, — сказал Форсайт, весь кипя от негодования, поскольку существование этого оружия считалось суперсекретным фактом, известным лишь немногим членам правительства.
— Хорошо, но если допустить, что в этого человека попала такая пуля и он был смертельно ранен, тогда как можно объяснить, что на 240-х кадрах мы видим его убегающим с этими пластинами?
Кто-то в зале кашлянул. Кто-то высморкался. Кто-то прикурил сигарету от зажигалки, огонек которой прорезал темноту зала. Форсайт молчал.
— Ну, так как же? — не унимался въедливый голос.
— Видите ли, — начал Форсайт, — мы вообще ни в чем не можем быть уверены. Но после того, как в течение долгого времени в стране увеличивался объем находящейся в обращении денежной массы и она, следовательно, обесценивалась, а в нашем Казначействе об этом даже и не подозревали, мы можем только радоваться, что гравировальная пластина, с которой печатались эти фальшивки, испорчена так, что ее уже невозможно снова использовать. С этой опасностью покончено, — Ни с чем еще не покончено! — резко возразил невидимый оппонент. Тот, кто мог сделать один идеальный комплект гравировальных пластин, может сделать и второй. Мы еще не слышали от мистера Гордонса его последнего слова.
Два дня спустя секретарь Казначейства получил личное письмо. В нем содержалось предложение. Автор письма хотел бы получить миниатюрную копию компьютерной программы по творческому интеллекту, разработанной для использования в космических полетах, в обмен на комплект из двух безукоризненно исполненных гравировальных пластин для печатания стодолларовых банкнот. О качестве пластин можно было судить по двум прилагаемым, безукоризненным банкнотам. Они были поддельные: на них стоял один и тот же серийный номер.
Письмо было от мистера Гордонса.
Его посадили на заднее сиденье четырехдверного серого «седана» и отвезли на угол улиц Себастьяна и Латимера. За рулем был человек Форсайта.
Предназначенный для обмена предмет, находившийся внутри обернутой серым сукном коробки, был в свою очередь упакован в толстую полиэтиленовую пленку, обмотан липкой лентой и проволокой. Это сделали специально для того, чтобы у Кастеллано было больше времени на осмотр гравировальных пластин, чем у фальшивомонетчика — на изучение компьютерной программы творческого интеллекта.
На заднем сиденье машины пахло застарелыми сигарными окурками, обивка была липкой. Водитель то резко дергал машину вперед, то тормозил, и Кастеллано быстро укачало. Он знал немного о компьютерах и о космической эре и считал, что та программа, которую ему предстояло передать, предназначается для того, чтобы беспилотные космические корабли, выйдя из сферы наземного контроля, могли сами принимать в дальнейшем творческие решения в зависимости от складывающихся внешних обстоятельств. Но кому и зачем это могло понадобиться? Ведь здесь, на Земле, эта штука практически бесполезна, потому что любой нормальный человек обладает по сравнению с ней во много раз большим творческим интеллектом.
Когда машина проезжала супермаркет, Кастеллано вдруг неожиданно для себя осознал огромную значимость своей миссии. Вполне возможно, что эти банкноты Федерального резервного банка серии "А", выпуска 1963 года уже наводнили рынок и снизили зальную стоимость денежной массы страны. Массовое производство банкнот с использованием тех гравировальных пластин, которые ему предстояло получить, может стать причиной такого феномена, как инфляция в условиях экономической депрессии. В рекламном объявлении в витрине супермаркета он успел заметить цену гамбургера — один доллар и девять центов. Ровно столько стоит гамбургер сегодня. Если, однако, стоимость денег понизится, то придется платить больше, а покупать меньше. Если эти лжедоллары отпечатаны массовым тиражом, то деньги Америки уже сейчас находятся в процессе обесценения. А почему, собственно говоря, им не быть отпечатанными в больших количествах? Кто может этому помешать?
Если уж обманулся помощник директора департамента по борьбе с фальшивомонетчиками отделения Секретной службы в штате Калифорния, то разве не ясно, что во всей стране не найдется ни одного банковского кассира, который бы отказался принять эти банкноты. Они ничем не отличаются от настоящих. И с каждой, сошедшей с этих пластин, банкнотой на какую-то долю процента уменьшается реальное содержание получаемой вдовами пенсии по социальному страхованию, вырастает на сколько-то процентов цена гамбургера, каждый вклад в банке становится все менее надежным и на каждую последующую зарплату можно будет купить все меньше и меньше.
Итак, тот самый Джеймс Кастеллано, который уже больше двадцати лет не стрелял из своего табельного оружия 38-го калибра, кто редко когда шлепал своих детей, да и то если на этом уж очень настаивала жена, мысленно готовился к тому, чтобы лишить кого-то жизни. Он говорил себе, что фальшивомонетчики фактически отнимают малые частицы жизни у людей, которые в связи с инфляцией не могут купить себе жилье или хотя бы нормально питаться, и если эти частички жизней сложить все вместе, то общий урон и будет приблизительно равен жизни одного человека.
— Чушь собачья! — буркнул Джеймс Кастеллано и вынул из кармана завернутую в сукно коробку. Шоферу, переспросившему, что он сказал, Кастеллано не ответил. Его часы показывали 23.52, когда он вышел из машины на пересечении улиц Себастьяна и Латимера и медленно двинулся сквозь влажный удушливый воздух разомлевшего от жары ночного города к улице Рандольфа.
Человек должен был назваться мистером Гордонсом.
Как сказал руководитель группы Форсайт, мистер Гордонс произведет обмен ровно в 00.09.03.
— Что? — переспросил Кастеллано, предполагая, что у руководителя группы внезапно прорезалось чувство юмора.
— Мистер Гордонс сказал — в 00.09.03, а это означает: полночь, девять минут и три секунды, — А что, если я буду там в полночь, девять минут и четыре секунды?
— Это будет означать, что вы опоздали, — сухо бросил ему Форсайт.
Шагая по улице Себастьяна, Кастеллано вспомнил этот разговор и, еще раз взглянув на свои часы, невольно прибавил шагу. Когда он дошел до угла улицы Рандольфа, было пять минут первого. Он изо всех сил старался не смотреть на крышу шестиэтажного дома, на котором находился снайпер. Чтобы исключить случайность, он уставился на тот ресторан, в котором он часто бывал с женой, и не отводил от него глаз. В его залах было пусто и темно. Серый кот сидел на кассовом аппарате и смотрел на проходящего с выражением равнодушного презрения. Изрыгая облака черного дыма из подвязанного проволокой глушителя, вдоль квартала пропыхтел расхлябанный желтый «форд» с полдюжиной горланящих пьяных мексиканцев и пожилой крашеной блондинкой, призывающих весь мир наслаждаться жизнью. Начадив, машина растворилась в ночи где-то в конце квартала, но до Кастеллано время от времени еще продолжали долетать ее гудки.
Он помнил, что еще в офисе положил свой револьвер в кобуру, но никак не мог вспомнить, снял или не снял его с предохранителя. Дурацкий же будет у него вид, когда он, выхватив из кобуры револьвер, примется давить на спусковой крючок, поставленный на предохранитель! Что тогда делать? Крикнуть «ба-бах!»? А теперь, когда на крышах сидят все эти эксперты, уже поздно вынимать и осматривать револьвер.
Ночь была жаркая, и Кастеллано вспотел. Его рубашка взмокла не только под мышками и на спине, но и на груди. На губах появился привкус соли.
— Добрый вечер! Я — мистер Гордонс, — послышалось за спиной Кастеллано.
Он обернулся и увидел перед собой невозмутимое лицо с холодными голубыми глазами и раскрытыми в полуулыбке губами. Человек был на добрых два дюйма выше Кастеллано, который, прикинув его рост, оценил его в шесть футов и один или полтора дюйма. Он был одет в легкий голубой костюм и белую рубашку с голубым в горошек галстуком, которые можно было назвать почти элегантными. Почти. В теории белый и голубой цвета хорошо сочетаются, да и на практике комбинация из голубого костюма и белой рубашки обычно смотрится неплохо. В данном случае, однако, это сочетание яркой белизны рубашки с сияющей голубизной костюма резало глаз и выглядело слишком пижонским. И немного смешным. Человек этот не потел.
— Ваш пакет с вами? — спросил Кастеллано.
— Да, я принес предназначенный для вас пакет, — ответил пришедший. В голосе его не было и намека на какой-либо местный диалект, как если бы этот человек учился говорить по-английски у диктора радио. — Сегодня довольно жаркий вечер, не так ли? К сожалению, не могу ничего предложить вам попить: мы находимся на улице, а на улицах ведь нет водопроводных кранов. — Не имеет значения, не беспокойтесь, — сказал Кастеллано. — Я принес для вас пакет. Вы ведь тоже что-то принесли для меня?
Дышать было тяжело. Казалось, в воздухе мало кислорода, и Кастеллано так и не удастся вздохнуть полной грудью. Странный человек с его странным разговором был спокоен, как утренний пруд. Лицо его сохраняло учтивую улыбку.
— Да, — сказал он, — у меня ваш пакет, а у вас мой. Я дам вам ваш пакет в обмен на свой. Вот ваш пакет. В нем находятся те гравировальные пластины, которые ваша страна так жаждет изъять из рук фальшивомонетчиков. Это — формы для печатания купюр серии "Е" Федерального резервного банка, изготавливаемых монетным двором в Канзас-Сити. Пластина номер 214 предназначена для печатания лицевой, а пластина номер 108 — обратной стороны купюры. Этот пакет стоит больше, чем жизнь вашего президента, поскольку, по вашему убеждению, здесь затрагиваются сами основы вашей экономики, которая обеспечивает вас средствами к жизни.
— О'кей, — нетерпеливо сказал Кастеллано, — давайте сюда ваши пластины.
«Да это же — явный дебил», — подумал он и напомнил себе, что, убедившись в идентичности гравировальных пластин, ему надо сразу падать на асфальт. Он не воспользуется своим оружием, а предоставит это снайперу, который пустит этого недоумка в расход. В конце концов, не он — Кастеллано — посоветовал этому типу стать фальшивомонетчиком.
Человек держал в правой руке две ни во что не завернутые гравировальные пластины, между которыми был проложен лишь клочок оберточной бумаги. Отметив это, Кастеллано понял, что обе они должны быть уже испорчены: для того, чтобы пластины не скользили одна по другой и их можно было удерживать в одной руке, надо было сжимать их с такой силой, что мягкие выпуклости рисунка тончайшей гравировки не могли не смяться от взаимного давления.
Когда Кастеллано протянул правой рукой коробку с программой, а левой осторожно взял гравировальные пластины, он с тревогой подумал, что руководитель группы не дал ему никаких инструкций относительно того, что должен он делать в случае, если окажется, что пластины испорчены — ведь, в сущности, если они испорчены, то это все равно как если бы их не существовало вовсе, поскольку их нельзя использовать для печатания купюр или восстановить. Ни один кассир не оставит без внимания пятидесятидолларовую купюру с изображением царапин на рисунке.
Взяв пластины, Кастеллано с силой потер их одна о другую, чтобы быть уверенным, что ими уже никогда нельзя будет пользоваться. Только после этого он поднес их к глазам и стал внимательно рассматривать. Глядя на царапину, протянувшуюся на лицевой пластине через всю бороду Гранта, Кастеллано подумал, что поступил глупо: его поступок мог разгневать мистера Гордонса.
Положив лицевую пластину с портретом Гранта на пластину обратной стороны купюры с изображением Капитолия США, он с помощью авторучки-фонарика стал разглядывать рисунок печати. Это была печать с буквой "J" в центре — печать Федерального резервного банка в Канзас-Сити. Внешняя зубчатка печати была выполнена столь искусно, что Кастеллано не мог не восхититься мастерством гравера. Услышав характерный шум, производимый мистером Гордонсом, который распаковывал коробку, Кастеллано подумал: «Как бы ты там ни шумел, а у меня все равно будет достаточно времени, чтобы как следует исследовать пластины».
Что ни говори, а этому человеку предстоит продраться через упаковочную ленту, потом размотать проволоку и снять полиэтиленовую пленку, прежде чем он доберется до компьютерной программы. Он — Кастеллано — не позволит себе спешить.
— Эта программа не соответствует спецификации, — сказал мистер Гордонс.
Кастеллано в смущении поднял голову. Мистер Гордонс держал перед ним маленькую дискету, с его рук свисали обрывки клейкой ленты, проволоки и полиэтилена. Разорванное в клочки сукно валялось у его ног. — О Боже! — воскликнул Кастеллано и замер, ожидая, когда кто-то что-то сделает.
— Эта программа не соответствует спецификации, — повторил мистер Гордонс.
Кастеллано вдруг осознал, что воспринимает эти слова, как некий абстрактный, далекий от сферы его интересов факт, не имеющий к нему никакого отношения. Человек протянул руку за гравировальными пластинами. Кастеллано не мог отдать их. Даже с царапиной поперек грантовской бороды эти пластины могли принадлежать только американскому правительству и никому больше. Всю свою жизнь он занимался тем, что защищал истинность американских денег, и отдать сейчас эти пластины было для него просто немыслимо.
Прижав их к животу, он упал ничком на тротуар. Послышался свист, который, видимо, произвела выпущенная главным снайпером пуля с ядом кураре.
И сразу после этого Кастеллано почувствовал, как что-то вроде гаечного ключа с невероятно мучительным хрустом раздробило его левое запястье, после чего возникло ощущение, будто в левое плечо вливается расплавленный металл. Он увидел, как мимо его лица промелькнула рука с зажатыми в ней гравировальными пластинами, залитыми темной жидкостью, которая, как он понял, была его кровью. Потом его обожгла боль в правом плече, он увидел упавшую рядом свою правую руку и с воплями ужаса забился на тротуаре. Наконец, на его счастье, что-то повернулось в тыльной части его шеи, будто рванули ручку рубильника, — и все погасло. Был, правда, еще мгновенный проблеск сознания, когда в глазах мелькнуло отображение окровавленного ботинка, и после этого наступила темнота...
В ходе демонстрации в здании Казначейства в Вашингтоне кинопленки, зафиксировавшей, как был четвертован Джеймс Кастеллано, руководитель группы Фрэнсис Форсайт попросил остановить проектор и коснулся своей указкой изображения оторванной окровавленной руки, сжимающей два продолговатых металлических предмета.
— Мы полагаем, джентльмены, — сказал он, — что эти гравировальные пластины были испорчены в схватке. Как многие из вас знают, в высшей степени уязвимы верхние кромки штриховых канавок на поверхности пластин. Учитывая это, представители вашего Казначейства также пришли к выводу, что наша группа ликвидировала угрозу.
— А вы уверены, что пластины поцарапаны? — усомнился кто-то из сидящих в затемненном зале.
В темноте никто не заметил, как Форсайт, выслушав вопрос, усмехнулся.
— В нашей группе мы всегда готовимся к любым неожиданностям. Мы использовали в данном случае три кинокамеры, снимающие в инфракрасных лучах на специальную кинопленку, но не только их. У нас были еще фотоаппараты с телеобъективами и пленкой, покрытой особой эмульсией, с помощью которых можно сфотографировать ноготь человека так, как если бы он был размером со стену, когда на снимке становятся видны даже отдельные клетки.
Форсайт откашлялся и громко распорядился, чтобы показали слайд со снимком пластины. Экран потемнел, а вместе с ним потемнело и в помещении.
Затем экран заполнило увеличенное во много раз изображение гравировальной пластины.
— Вот, посмотрите, — сказал Форсайт. — На бороде Гранта царапина.
Вот она.
Из глубины комнаты, из задних рядов кисло прозвучал скептический голос:
— Скорее всего, это произошло уже после того, как Кастеллано взял пластины.
— Я не думаю, что есть смысл спорить о том, кому принадлежит эта заслуга. Просто порадуемся, что страшная угроза уже перестала быть для нас угрозой. В конце концов, пока мистер Гордонс не попытался получить ту космическую программу, никто даже и не подозревал, что эти деньги находятся в обращении, — сказал Форсайт.
— Каким образом ему удалось сбежать? Я что-то не понял, — вновь проскрипел тот же голос.
— Чего именно вы не поняли, сэр? — спросил Форсайт.
— Я сказал, что мистер Гордонс не должен был уйти.
— Вы же видели фильм, сэр. Хотите посмотреть его еще раз? — спросил Форсайт. Тон, которым это было сказано, был одновременно и снисходительным, и вызывающим. Он как бы говорил, что только тот, кто не понимает, что делает, может позволить себе глупость попросить показать ему снова то, что было очевидным для всех. Этот прием уже сотни раз срабатывал у него на вашингтонских брифингах. В этот раз он не сработал.
— Да, — сказал голос, — я бы хотел посмотреть это еще раз. Начните с того места, где Кастеллано берет две пластины и трет их друг о друга, в результате чего на бороде Гранта появляется царапина. Это было в то самое время, когда он передавал Гордонсу поддельную программу.
— Покажите фильм еще раз, — приказал Форсайт. — Примерно со 120-го кадра.
— Со 140-го, — поправил его скептик из зала.
Увеличенная фотография бороды на портрете Улисса Гранта исчезла с экрана. Вместо нее пошли в замедленном темпе кадры, в которых Джеймс Кастеллано правой рукой отдавал серый сверток, а левой — брал две темные прямоугольные пластины. Тот же голос из зала прокомментировал:
— Вот сейчас он царапает пластину.
В тот момент, когда на экране Кастеллано начал рассматривать при свете авторучки-фонарика лицевую пластину, из зала вновь прозвучал тот же голос:
— А теперь мы видим и царапину.
Пока мистер Гордонс разрывал пакет — сначала с правой, а потом с левой стороны, — на его лице сохранялась легкая улыбка. Он распаковывал дискету без видимых усилий и без спешки. При всем том ему понадобилось лишь пять секунд, чтобы полностью раскрыть пакет.
— Чем его завязали? — спросил все тот же скрипучий голос.
— Проволокой и упаковочной лентой. У него, видимо, был какой-то резак или кусачки, голыми руками он не смог бы сделать это так быстро.
— Не обязательно. Некоторым рукам это под силу.
— Никогда не видел таких рук, которым это было бы под силу, — сердито сказал Форсайт.
— Что не исключает возможность их существования, — спокойно возразил лимонно-кислый голос.
Взрыв смеха прорвал удушливую пелену официозной торжественности брифинга.
— Что он сказал? — спросил кто-то.
— Если Форсайт чего-то не видел, то это еще не означает, что этого не существует в природе.
Смех нарастал. На экране между тем показались кадры расправы с Кастеллано, когда Гордонс отделил ему сначала левую руку, потом правую, потом свернул шею и отделил голову, — и так вплоть до того момента, когда на залитый кровью тротуар повалилось окровавленное туловище.
— Может быть, и теперь кто-нибудь скажет, что у него в руках не было никаких инструментов? — Форсайт обращался вроде бы ко всему залу, но было ясно, что этот вызов был адресован скептику из последних рядов. — Вернитесь к сто шестидесятым кадрам, — отозвался тот. На 162-м кадре Гордонс опять начал расчленять тело Кастеллано на части.
— Стоп! Вот здесь. Взгляните на каплю на лбу мистера Гордонса. Я знаю, что это такое. Это — одна из ваших отравленных пуль, не так ли? Вы пользуетесь ими в тех случаях, когда не хотите случайно повредить металлические части каких-либо механизмов или приборов. Правильно я говорю?
— Гм... Да, я полагаю, что именно такова была функция нашего основного снайпера, — сказал Форсайт, весь кипя от негодования, поскольку существование этого оружия считалось суперсекретным фактом, известным лишь немногим членам правительства.
— Хорошо, но если допустить, что в этого человека попала такая пуля и он был смертельно ранен, тогда как можно объяснить, что на 240-х кадрах мы видим его убегающим с этими пластинами?
Кто-то в зале кашлянул. Кто-то высморкался. Кто-то прикурил сигарету от зажигалки, огонек которой прорезал темноту зала. Форсайт молчал.
— Ну, так как же? — не унимался въедливый голос.
— Видите ли, — начал Форсайт, — мы вообще ни в чем не можем быть уверены. Но после того, как в течение долгого времени в стране увеличивался объем находящейся в обращении денежной массы и она, следовательно, обесценивалась, а в нашем Казначействе об этом даже и не подозревали, мы можем только радоваться, что гравировальная пластина, с которой печатались эти фальшивки, испорчена так, что ее уже невозможно снова использовать. С этой опасностью покончено, — Ни с чем еще не покончено! — резко возразил невидимый оппонент. Тот, кто мог сделать один идеальный комплект гравировальных пластин, может сделать и второй. Мы еще не слышали от мистера Гордонса его последнего слова.
Два дня спустя секретарь Казначейства получил личное письмо. В нем содержалось предложение. Автор письма хотел бы получить миниатюрную копию компьютерной программы по творческому интеллекту, разработанной для использования в космических полетах, в обмен на комплект из двух безукоризненно исполненных гравировальных пластин для печатания стодолларовых банкнот. О качестве пластин можно было судить по двум прилагаемым, безукоризненным банкнотам. Они были поддельные: на них стоял один и тот же серийный номер.
Письмо было от мистера Гордонса.
Глава 2
Его звали Римо. Бесшумно, но быстро передвигался он в предутренней полутьме переулка, ловко проскальзывая между деревьями и мусорными ящиками в безостановочном, стремительном полубеге. Секундная заминка у запертых железных ворот. Рука, затемненная особой пастой из бобов и жженого миндаля, нащупала замок, он лопнул под напором нечеловеческой силы, и ворота со скрипом отворились. Бесшумно положив сломанный замок на тротуар, Римо посмотрел вверх. Здание протянулось к пепельно-черному небу на четырнадцать этажей. В переулке пахло молотым кофе. Даже в районе Парк-авеню в Нью-Йорке переулки так же пахнут кофе, как в Далласе или Сан-Франциско или в африканской Империи Лони.
«Переулок, он и есть переулок», — подумал Римо. Все нормально.
Левая ладонь дотронулась до кирпичной кладки и двинулась вверх, изучая наощупь текстуру этой стены дома. Ее бугорки и расщелинки откладывались в сознании, вернее — в подсознании. На это ему требовалось не больше умственного напряжения, чем для того, чтобы моргнуть. Вообще говоря, раздумья лишают человека части его силы. Во время тренировок ему уже говорили об этом, но тогда он не был уверен, что это действительно так.
После многих лет тренировок он постепенно понял всю справедливость советов учителя. Он не помнил, когда его тело, а еще важнее — нервная система, стали отражать те произошедшие в его разуме изменения, благодаря которым он стал качественно иным человеком. Но однажды Римо осознал, что это произошло уже давно и что многое проделывается им теперь без малейших раздумий, без участия сознания.
Как, например, лазание по поднимающейся вертикально гладкой кирпичной стене.
По запаху Римо определил, что стену недавно чистили пескоструйным агрегатом. Римо прижался к стене телом и расслабил ноги, вскинул руки, ладони будто прилипли к кирпичной кладке, уперся большими пальцами ног, подтянулся, руки снова пошли вверх...
Сегодня ему предстоит очень простая работа. Вообще это задание чуть было не отменили, когда «сверху» пришло срочное послание, в котором говорилось, что в связи с какими-то неприятностями то ли с деньгами, то ли еще с чем-то Римо предписывалось посмотреть какие-то фильмы с расчленением и сообщить «наверх», использовал ли тот человек какое-то скрытое оружие, или это была особая техника исполнения. Римо посоветовал обратиться лучше к Чиуну, Мастеру Синанджу. «Верхи» отказались, сославшись на то, что когда имеешь дело с Чиуном, всегда возникает проблема правильно понять недоговорку, намеки и туманные выражения престарелого азиата. Римо с этим не согласился:
— По-моему, он выражается очень ясно.
— Знаете ли, говоря откровенно, вас, Римо, тоже теперь не сразу поймешь, — скептически заметили «сверху», и разговор на этом закончился.
Прошел уже добрый десяток лет, и может быть, он теперь действительно выражается не всегда так уж ясно. Но если для обычного человека радуга всего лишь знак того, что дождь кончился, то для других она означает еще и многое другое. Римо и его тело знают теперь такие вещи, которые он не сможет втолковать ни одному уроженцу Запада.
Его руки вспорхнули вверх, нащупав отколовшийся кусок кирпича. Римо механически пропустил его между пальцами, и камешек, не задев Римо, полетел вниз. Это не вызвало у него никаких эмоций: он и стена представляли собой одно целое; он не мог упасть, раз он был частью этой стены. Подтягивание, упор пальцами ног, взлет рук, вжатие, подтягивание...
Та подготовка, которую он прошел, могла бы изменить любого человека.
Римо приступил к занятиям почти сразу после того, как побывал на электрическом стуле — он был одним из последних приговоренных к смерти в тюрьме Трентон штата Нью-Джерси. Его звали Римо Уильямс, он был полицейским округа Ньюарк в штате Нью-Йорк. Скорый и строгий суд признал его виновным в убийстве и приговорил к смертной казни без права на помилование или амнистию. Все было сработано без сучка и задоринки, кроме электрического стула, который, как оказалось, специально «подрегулировали» так, чтобы Римо мог покинуть его живым. Когда он очнулся, ему рассказали об организации, которая официально не существует.
Организация называлась КЮРЕ. Признать, что она существует, было бы равносильно признанию того, что законными средствами Америкой управлять уже невозможно. Эта организация была создана президентом США, вскоре безвременно погибшим. Она снабжала прокуроров дополнительными уликами, содействовала разоблачению полицейских-взяточников и вообще сдерживала бурный рост преступности, в борьбе с которой слишком мягкая и слишком гуманная Конституция оказалась почти беспомощной. Предполагалось, что эта организация создается на короткий срок и, выполнив возлагаемые на нее задачи, будет вскоре распущена. Было также задумано, что организация, которой по идее не существует, будет использовать в качестве орудия человека, которого также не существует, того, чьи отпечатки пальцев уничтожены за ненадобностью — после того, как он был казнен на электрическом стуле.
Но расчеты не оправдались. КЮРЕ существовала уже более десяти лет, а подготовка, которую за это время прошел Римо, сделала из него не только высокоэффективного исполнителя, она превратила его в совершенно другого человека...
Пальцы ног упираются в кирпичную кладку. Давление не должно быть слишком большим. Руки идут вверх, вниз, пальцы прилипают к стене.
— Эй! — послышался молодой женский голос. — Какого черта ты там делаешь?
«Переулок, он и есть переулок», — подумал Римо. Все нормально.
Левая ладонь дотронулась до кирпичной кладки и двинулась вверх, изучая наощупь текстуру этой стены дома. Ее бугорки и расщелинки откладывались в сознании, вернее — в подсознании. На это ему требовалось не больше умственного напряжения, чем для того, чтобы моргнуть. Вообще говоря, раздумья лишают человека части его силы. Во время тренировок ему уже говорили об этом, но тогда он не был уверен, что это действительно так.
После многих лет тренировок он постепенно понял всю справедливость советов учителя. Он не помнил, когда его тело, а еще важнее — нервная система, стали отражать те произошедшие в его разуме изменения, благодаря которым он стал качественно иным человеком. Но однажды Римо осознал, что это произошло уже давно и что многое проделывается им теперь без малейших раздумий, без участия сознания.
Как, например, лазание по поднимающейся вертикально гладкой кирпичной стене.
По запаху Римо определил, что стену недавно чистили пескоструйным агрегатом. Римо прижался к стене телом и расслабил ноги, вскинул руки, ладони будто прилипли к кирпичной кладке, уперся большими пальцами ног, подтянулся, руки снова пошли вверх...
Сегодня ему предстоит очень простая работа. Вообще это задание чуть было не отменили, когда «сверху» пришло срочное послание, в котором говорилось, что в связи с какими-то неприятностями то ли с деньгами, то ли еще с чем-то Римо предписывалось посмотреть какие-то фильмы с расчленением и сообщить «наверх», использовал ли тот человек какое-то скрытое оружие, или это была особая техника исполнения. Римо посоветовал обратиться лучше к Чиуну, Мастеру Синанджу. «Верхи» отказались, сославшись на то, что когда имеешь дело с Чиуном, всегда возникает проблема правильно понять недоговорку, намеки и туманные выражения престарелого азиата. Римо с этим не согласился:
— По-моему, он выражается очень ясно.
— Знаете ли, говоря откровенно, вас, Римо, тоже теперь не сразу поймешь, — скептически заметили «сверху», и разговор на этом закончился.
Прошел уже добрый десяток лет, и может быть, он теперь действительно выражается не всегда так уж ясно. Но если для обычного человека радуга всего лишь знак того, что дождь кончился, то для других она означает еще и многое другое. Римо и его тело знают теперь такие вещи, которые он не сможет втолковать ни одному уроженцу Запада.
Его руки вспорхнули вверх, нащупав отколовшийся кусок кирпича. Римо механически пропустил его между пальцами, и камешек, не задев Римо, полетел вниз. Это не вызвало у него никаких эмоций: он и стена представляли собой одно целое; он не мог упасть, раз он был частью этой стены. Подтягивание, упор пальцами ног, взлет рук, вжатие, подтягивание...
Та подготовка, которую он прошел, могла бы изменить любого человека.
Римо приступил к занятиям почти сразу после того, как побывал на электрическом стуле — он был одним из последних приговоренных к смерти в тюрьме Трентон штата Нью-Джерси. Его звали Римо Уильямс, он был полицейским округа Ньюарк в штате Нью-Йорк. Скорый и строгий суд признал его виновным в убийстве и приговорил к смертной казни без права на помилование или амнистию. Все было сработано без сучка и задоринки, кроме электрического стула, который, как оказалось, специально «подрегулировали» так, чтобы Римо мог покинуть его живым. Когда он очнулся, ему рассказали об организации, которая официально не существует.
Организация называлась КЮРЕ. Признать, что она существует, было бы равносильно признанию того, что законными средствами Америкой управлять уже невозможно. Эта организация была создана президентом США, вскоре безвременно погибшим. Она снабжала прокуроров дополнительными уликами, содействовала разоблачению полицейских-взяточников и вообще сдерживала бурный рост преступности, в борьбе с которой слишком мягкая и слишком гуманная Конституция оказалась почти беспомощной. Предполагалось, что эта организация создается на короткий срок и, выполнив возлагаемые на нее задачи, будет вскоре распущена. Было также задумано, что организация, которой по идее не существует, будет использовать в качестве орудия человека, которого также не существует, того, чьи отпечатки пальцев уничтожены за ненадобностью — после того, как он был казнен на электрическом стуле.
Но расчеты не оправдались. КЮРЕ существовала уже более десяти лет, а подготовка, которую за это время прошел Римо, сделала из него не только высокоэффективного исполнителя, она превратила его в совершенно другого человека...
Пальцы ног упираются в кирпичную кладку. Давление не должно быть слишком большим. Руки идут вверх, вниз, пальцы прилипают к стене.
— Эй! — послышался молодой женский голос. — Какого черта ты там делаешь?