Страница:
— Чтобы так не казалось, надо попытаться стать африканским муравьедом.
Вот это действительно трудно. После такой попытки вы убедитесь, что быть человеком очень легко.
И Римо пошел прочь, досадуя на то, что Елена помешала ему любоваться океаном. Она последовала за ним в застланный коврами зал, а потом — в кабину лифта, ведущего вниз, на палубу Южной Америки.
— Вы на меня обиделись? — спросила она.
— Я что-то не помню, чтобы я просил вас идти за мной, — сказал Римо.
— Мне показалось, что вы нуждаетесь в помощи. Вы, по-моему, очень ранимый человек. Это сразу чувствуется, — сказала Елена.
Римо изучал схему расположения коридоров, заправленную в прозрачный плексиглас. Стена позади него бесшумно раздвинулась, и в ней образовалась щель.
— Мне кажется, вы боитесь любить, — сказала Елена.
— Где находится палуба Ближнего Востока? — спросил Римо. — На этой лодке так легко заблудиться.
И тут он увидел в плексигласе отражение противоположной стены. Елена собиралась было ему сказать, что она понимает, какая добрая и нежная у него душа, но его уже не было на прежнем месте. Только что он рассматривал карту — и вот он уже отпрыгнул назад, будто на него мчится поезд.
Еще более удивительным было то, что в стене, возле которой он находился, образовался проход. Там, внутри, были люди с клинками в руках. Они повыскакивали в коридор, где хрупкий на вид американец с нежной душой врезался в их гущу, точно пуля в масло. Хотя он действовал очень спокойно, Елена слышала хруст костей, видела разорванные мускулы. Ей показалось, что она узнала кое-кого из мужчин, но полной уверенности у нее не было, так как все они быстро перемещались вокруг нее, будто свободные электроны. Безоружный американец двигался вроде бы медленно, гораздо медленнее всех остальных, однако именно его удары поражали вооруженных людей, а их клинки рассекали пустое пространство и ударяли туда, где американца уже не было. Елена ходила как-то на показательные выступления каратэ, но ничего подобного никогда еще не видела.
Но вот один из нападавших взглянул на нее, и глаза у него расширились от удивления. Он произнес несколько гортанных слов, и вся группа убралась за стену, унося с собой раненых. Проход закрылся. На полу остались лежать два неподвижных тела, для которых все было кончено.
— Почему они не стреляли? — недоумевал Римо.
— Что это было? Показательное выступление? — допытывалась Елена. Просто изумительно!
Римо огляделся по сторонам. Какое, к чертям, показательное выступление? О каком показательном выступлении может идти речь?
— Вы — необыкновенный человек. Как вас зовут? — спрашивала Елена.
Римо недоуменно поднял бровь.
— Можете мне довериться. Не бойтесь меня! Единственное, чего надо бояться, — это самого чувства страха.
— Деточка, — сказал ей Римо. — Это — глупейшая штука, какую мне когда-либо приходилось слышать. Умолкни, дорогуша.
Римо рассчитал, что если пойдет прямо по коридору, то выйдет к одной из лестниц. Все пассажиры пользовались лифтами, но он чувствовал себя в них не вполне уютно. Кроме того, ему ничего не стоило пробежать двадцать или тридцать лестничных маршей. Он попытался припомнить, как попал на верхнюю палубу, но это ему не удалось: туда он шел, не замечая дороги, все его внимание было направлено на стены и подсобные помещения.
Впервые он пожалел, что у него нет конкретного задания. Если бы кто-то приказал ему очистить корабль от прячущихся на нем банд, он бы это сделал. Если бы кто-то приказал избавиться от всех делегатов, плохо говорящих по-английски, он бы это сделал. Если бы кто-то велел ему избавиться ради блага человечества от Елены, он бы и это сделал.
Однако Чиун дал ему одно-единственное распоряжение: не опаздывать с возвращением в иранское представительство, так как они должны сопровождать посла Заруди на большой прием, который устраивается в честь Демосфена Скуратиса на главном стадионе корабля.
Римо нашел лестницу. Елена, неотступно следовавшая за ним, спросила, почему он считает глупым ее замечание о страхе.
— Потому что чувство страха так же необходимо человеку, как дыхание.
Оно сохраняет нам жизнь. Другое дело, что неоправданный и чрезмерный страх вреден. Наверное, вы это имели в виду?
На лестничной площадке была дверь, но вела она в конференц-зал, где собрались около сотни делегатов.
— Вы не читаете по-арабски? — спросила Елена. — Хотите, я вам переведу?
— Не хочу, — сказал Римо.
— Это Комитет ООН по сельскому хозяйству.
Римо видел, что большинство присутствующих — не делегаты, а телохранители. Делегаты всюду таскали их за собой, точно боевые доспехи. Это было непростительное расточительство людских ресурсов. Делегаты сидели небольшими группами. Римо насчитал около двадцати.
Елена объяснила, что Комитет ООН по сельскому хозяйству только что единогласно принял две резолюции: одна осуждала спад сельскохозяйственного производства на оккупированных арабских территориях, а другая клеймила позором Запад за голод в странах Третьего мира и в коммунистических странах.
Выслушав эти решения, Елена улыбнулась. Римо хотел одного: побыстрее попасть в иранское представительство.
— Знаете, что самое смешное? — спросила она.
— Я не слушал.
— Аграрные страны не могут прокормить сами себя. До того как Алжир изгнал французов, он экспортировал сельскохозяйственные продукты. А теперь независимый Алжир вынужден ввозить продовольствие.
— ООН занимается чепухой, кто же этого не знает? Зачем принимать эту говорильню всерьез, вы же не принимаете всерьез вопли обезьян в зоопарке?
— Я надеялась, что ООН что-то сделает.
— Почему? Разве эта организация состоит не из людей?
— Значит, вы уже махнули рукой на человечество?
— У меня есть глаза и уши, — сказал Римо.
— Единственное, что может предложить эта организация, — это надежда.
Вот почему я жду от нее больше, чем вы, — я сохраняю надежду.
— И полную неспособность видеть, что это — напрасная трата времени.
— Я надеюсь, — сказала Елена, — что отсталые страны перестанут придумывать новые слова, чтобы замаскировать собственную отсталость, и покончат с нею, не рассчитывая, что цивилизованные нации будут вечно кормить их разрастающееся население. Они говорят о несправедливом распределении богатств, хотя в действительности просто жалуются на собственную лень.
Европа ведь не богата природными ресурсами, ее сделали процветающей руки рабочих. То же и в Соединенных Штатах, и в Японии. Все дело в том, что развитые страны перестали управлять странами Третьего мира, и теперь там начался голод. Когда европейцы пришли туда как колонизаторы, там умирали с голоду; то же происходит и теперь, после изгнания колонизаторов.
— Ну и что из того? — спросил Римо.
— А то, что целые нации остаются неграмотными, будто на дворе каменный век. Они выбирают лидерами тех, у кого нож острее или член длиннее; они создали чисто символический мировой парламент. Нетрудно догадаться, что эффективный международный орган по проблемам снабжения продовольствием, здравоохранения и науки так и не будет создан. Они похожи на детей, которых пустили без присмотра в храм, а они гадят прямо на священные плиты!
— Яне хочу ломать себе над этим голову, мадам. Почему это так трогает вас?
— Потому что мир сделал гигантский скачок назад. Вы сами видите, они позаботились, чтобы этот корабль был построен индустриальными странами.
А кто им управляет? Команда, в частности, те люди, что обслуживают атомные двигатели, состоит из англичан, американцев, скандинавов...
— Вы, похоже, уже просчитали будущее нашей планеты.
Она невесело улыбнулась, глаза ее затуманила грусть.
— Просчитать будущее мира не так уж трудно, гораздо труднее прожить сегодняшний день. Не бегите от меня, прошу вас!
Римо посмотрел в ее тоскующие глаза, увидел умоляющее выражение лица.
Он поставил стул между собой и Еленой и вышел из зала, прежде чем она успела последовать за ним. Какое ему дело до того, что половина населения планеты не умеет пользоваться противозачаточными средствами? Он не собирается переживать из-за этого и тем более требовать, чтобы вторая половина содержала расплодившееся потомство первой. Глупость — не новая вещь на земле. Те же самые доводы он уже слышал от американцев, которые либо ничего не смыслили в мировой экономике, либо хотели сохранить хорошую мину при плохой игре.
Споткнувшись о стул, Елена выбежала за ним в холл.
— Мы с вами — родственные души. Я поняла это с той самой минуты, когда впервые увидела вас в бинокль. Если вы оставите меня, я брошусь в воду!
Я — слабая натура, вы мне необходимы! Я сделаю вас богатым!
— Мы знакомы всего пять минут, и вы уже собираетесь из-за меня покончить жизнь самоубийством! Кто после этого поверит, что вы — слабая натура?
Римо отыскал другую лестницу. Он спрашивал, как пройти к иранскому представительству, у многих. Одни не могли ничем помочь, другие, когда он спрашивал их «как следует», вызывались сами проводить его. Спросить «как следует» у Римо означало ткнуть большим пальцем в солнечное сплетение собеседника. Другого выбора у Римо просто не было, если он не хотел, положившись на чью-то добрую волю, неделями блуждать по плывущему в океане городу.
Когда он подошел к иранскому представительству, Елена уже ждала его там.
— А вы, оказывается, лгунья. Терпеть не могу тех, кто не держит слова, — сказал Римо.
Елена ничего не понимала. Ее губы задрожали, в глазах застыло недоумение.
— Вы обещали покончить с собой.
— Я действительно собиралась, но решила пожить еще.
— Какое опрометчивое решение!
В конце концов он избавился от нее, войдя в свои апартаменты, где Чиун разговаривал с иранским послом. Заруди получил много запросов относительно своих новых агентов. Ходили слухи, что кто-то вступил в схватку со скифскими террористами и обратил их в бегство. Заруди хотел знать, были ли причастны к этому Чиун или Римо — Рука молчалива, как ночь, — ответил Чиун послу, и тот с поклоном удалился.
После его ухода Римо поинтересовался:
— "Рука молчалива, как ночь!" Что должна означать эта чушь?
— Наши клиенты любят такие фразы, они срабатывают безотказно.
— Я этого не понимаю, — проворчал Римо.
— У тебя болит душа, — участливо сказал Чиун. — Это пройдет.
— О чем ты?
— Тебе было нелегко расстаться с Америкой.
— Я сам так решил, — с горячностью сказал Римо. — Я не хотел работать на страну, где нет порядка. Мне теперь все безразлично.
В том же настроении он пошел вместе с Чиуном на прием по случаю новоселья на корабле. Торжества начинались в этот вечер и должны были продлиться два дня. В рассеянности Римо принял из чьих-то рук бокал шампанского, не сознавая, что делает.
— Ты знаешь, иногда полезно сменить хозяина, — сказал он Чиуну.
— Но зачем же выливать вино в карман соседа? — поинтересовался тот.
— Неужели? — отозвался Римо.
Ему все было безразлично. Даже расставание с Америкой, которой он служил столько лет.
Это настроение не рассеялось, даже когда он заметил, что в центральной ложе сидит, оглядывая гигантский стадион, Елена. Роскошное черное платье красиво облегало фигуру. Единственным ее украшением была серебряная брошь с бриллиантами, приколотая под ее едва обозначенной грудью. Других украшений не было. Девушка была одна, и Римо удивило, что она расположилась в ложе, явно предназначавшейся для знатных персон.
— А кто-то собирался покончить с собой... — съязвил Римо.
— Мне есть для чего жить.
— Завидую! — ответил Римо.
Вот это действительно трудно. После такой попытки вы убедитесь, что быть человеком очень легко.
И Римо пошел прочь, досадуя на то, что Елена помешала ему любоваться океаном. Она последовала за ним в застланный коврами зал, а потом — в кабину лифта, ведущего вниз, на палубу Южной Америки.
— Вы на меня обиделись? — спросила она.
— Я что-то не помню, чтобы я просил вас идти за мной, — сказал Римо.
— Мне показалось, что вы нуждаетесь в помощи. Вы, по-моему, очень ранимый человек. Это сразу чувствуется, — сказала Елена.
Римо изучал схему расположения коридоров, заправленную в прозрачный плексиглас. Стена позади него бесшумно раздвинулась, и в ней образовалась щель.
— Мне кажется, вы боитесь любить, — сказала Елена.
— Где находится палуба Ближнего Востока? — спросил Римо. — На этой лодке так легко заблудиться.
И тут он увидел в плексигласе отражение противоположной стены. Елена собиралась было ему сказать, что она понимает, какая добрая и нежная у него душа, но его уже не было на прежнем месте. Только что он рассматривал карту — и вот он уже отпрыгнул назад, будто на него мчится поезд.
Еще более удивительным было то, что в стене, возле которой он находился, образовался проход. Там, внутри, были люди с клинками в руках. Они повыскакивали в коридор, где хрупкий на вид американец с нежной душой врезался в их гущу, точно пуля в масло. Хотя он действовал очень спокойно, Елена слышала хруст костей, видела разорванные мускулы. Ей показалось, что она узнала кое-кого из мужчин, но полной уверенности у нее не было, так как все они быстро перемещались вокруг нее, будто свободные электроны. Безоружный американец двигался вроде бы медленно, гораздо медленнее всех остальных, однако именно его удары поражали вооруженных людей, а их клинки рассекали пустое пространство и ударяли туда, где американца уже не было. Елена ходила как-то на показательные выступления каратэ, но ничего подобного никогда еще не видела.
Но вот один из нападавших взглянул на нее, и глаза у него расширились от удивления. Он произнес несколько гортанных слов, и вся группа убралась за стену, унося с собой раненых. Проход закрылся. На полу остались лежать два неподвижных тела, для которых все было кончено.
— Почему они не стреляли? — недоумевал Римо.
— Что это было? Показательное выступление? — допытывалась Елена. Просто изумительно!
Римо огляделся по сторонам. Какое, к чертям, показательное выступление? О каком показательном выступлении может идти речь?
— Вы — необыкновенный человек. Как вас зовут? — спрашивала Елена.
Римо недоуменно поднял бровь.
— Можете мне довериться. Не бойтесь меня! Единственное, чего надо бояться, — это самого чувства страха.
— Деточка, — сказал ей Римо. — Это — глупейшая штука, какую мне когда-либо приходилось слышать. Умолкни, дорогуша.
Римо рассчитал, что если пойдет прямо по коридору, то выйдет к одной из лестниц. Все пассажиры пользовались лифтами, но он чувствовал себя в них не вполне уютно. Кроме того, ему ничего не стоило пробежать двадцать или тридцать лестничных маршей. Он попытался припомнить, как попал на верхнюю палубу, но это ему не удалось: туда он шел, не замечая дороги, все его внимание было направлено на стены и подсобные помещения.
Впервые он пожалел, что у него нет конкретного задания. Если бы кто-то приказал ему очистить корабль от прячущихся на нем банд, он бы это сделал. Если бы кто-то приказал избавиться от всех делегатов, плохо говорящих по-английски, он бы это сделал. Если бы кто-то велел ему избавиться ради блага человечества от Елены, он бы и это сделал.
Однако Чиун дал ему одно-единственное распоряжение: не опаздывать с возвращением в иранское представительство, так как они должны сопровождать посла Заруди на большой прием, который устраивается в честь Демосфена Скуратиса на главном стадионе корабля.
Римо нашел лестницу. Елена, неотступно следовавшая за ним, спросила, почему он считает глупым ее замечание о страхе.
— Потому что чувство страха так же необходимо человеку, как дыхание.
Оно сохраняет нам жизнь. Другое дело, что неоправданный и чрезмерный страх вреден. Наверное, вы это имели в виду?
На лестничной площадке была дверь, но вела она в конференц-зал, где собрались около сотни делегатов.
— Вы не читаете по-арабски? — спросила Елена. — Хотите, я вам переведу?
— Не хочу, — сказал Римо.
— Это Комитет ООН по сельскому хозяйству.
Римо видел, что большинство присутствующих — не делегаты, а телохранители. Делегаты всюду таскали их за собой, точно боевые доспехи. Это было непростительное расточительство людских ресурсов. Делегаты сидели небольшими группами. Римо насчитал около двадцати.
Елена объяснила, что Комитет ООН по сельскому хозяйству только что единогласно принял две резолюции: одна осуждала спад сельскохозяйственного производства на оккупированных арабских территориях, а другая клеймила позором Запад за голод в странах Третьего мира и в коммунистических странах.
Выслушав эти решения, Елена улыбнулась. Римо хотел одного: побыстрее попасть в иранское представительство.
— Знаете, что самое смешное? — спросила она.
— Я не слушал.
— Аграрные страны не могут прокормить сами себя. До того как Алжир изгнал французов, он экспортировал сельскохозяйственные продукты. А теперь независимый Алжир вынужден ввозить продовольствие.
— ООН занимается чепухой, кто же этого не знает? Зачем принимать эту говорильню всерьез, вы же не принимаете всерьез вопли обезьян в зоопарке?
— Я надеялась, что ООН что-то сделает.
— Почему? Разве эта организация состоит не из людей?
— Значит, вы уже махнули рукой на человечество?
— У меня есть глаза и уши, — сказал Римо.
— Единственное, что может предложить эта организация, — это надежда.
Вот почему я жду от нее больше, чем вы, — я сохраняю надежду.
— И полную неспособность видеть, что это — напрасная трата времени.
— Я надеюсь, — сказала Елена, — что отсталые страны перестанут придумывать новые слова, чтобы замаскировать собственную отсталость, и покончат с нею, не рассчитывая, что цивилизованные нации будут вечно кормить их разрастающееся население. Они говорят о несправедливом распределении богатств, хотя в действительности просто жалуются на собственную лень.
Европа ведь не богата природными ресурсами, ее сделали процветающей руки рабочих. То же и в Соединенных Штатах, и в Японии. Все дело в том, что развитые страны перестали управлять странами Третьего мира, и теперь там начался голод. Когда европейцы пришли туда как колонизаторы, там умирали с голоду; то же происходит и теперь, после изгнания колонизаторов.
— Ну и что из того? — спросил Римо.
— А то, что целые нации остаются неграмотными, будто на дворе каменный век. Они выбирают лидерами тех, у кого нож острее или член длиннее; они создали чисто символический мировой парламент. Нетрудно догадаться, что эффективный международный орган по проблемам снабжения продовольствием, здравоохранения и науки так и не будет создан. Они похожи на детей, которых пустили без присмотра в храм, а они гадят прямо на священные плиты!
— Яне хочу ломать себе над этим голову, мадам. Почему это так трогает вас?
— Потому что мир сделал гигантский скачок назад. Вы сами видите, они позаботились, чтобы этот корабль был построен индустриальными странами.
А кто им управляет? Команда, в частности, те люди, что обслуживают атомные двигатели, состоит из англичан, американцев, скандинавов...
— Вы, похоже, уже просчитали будущее нашей планеты.
Она невесело улыбнулась, глаза ее затуманила грусть.
— Просчитать будущее мира не так уж трудно, гораздо труднее прожить сегодняшний день. Не бегите от меня, прошу вас!
Римо посмотрел в ее тоскующие глаза, увидел умоляющее выражение лица.
Он поставил стул между собой и Еленой и вышел из зала, прежде чем она успела последовать за ним. Какое ему дело до того, что половина населения планеты не умеет пользоваться противозачаточными средствами? Он не собирается переживать из-за этого и тем более требовать, чтобы вторая половина содержала расплодившееся потомство первой. Глупость — не новая вещь на земле. Те же самые доводы он уже слышал от американцев, которые либо ничего не смыслили в мировой экономике, либо хотели сохранить хорошую мину при плохой игре.
Споткнувшись о стул, Елена выбежала за ним в холл.
— Мы с вами — родственные души. Я поняла это с той самой минуты, когда впервые увидела вас в бинокль. Если вы оставите меня, я брошусь в воду!
Я — слабая натура, вы мне необходимы! Я сделаю вас богатым!
— Мы знакомы всего пять минут, и вы уже собираетесь из-за меня покончить жизнь самоубийством! Кто после этого поверит, что вы — слабая натура?
Римо отыскал другую лестницу. Он спрашивал, как пройти к иранскому представительству, у многих. Одни не могли ничем помочь, другие, когда он спрашивал их «как следует», вызывались сами проводить его. Спросить «как следует» у Римо означало ткнуть большим пальцем в солнечное сплетение собеседника. Другого выбора у Римо просто не было, если он не хотел, положившись на чью-то добрую волю, неделями блуждать по плывущему в океане городу.
Когда он подошел к иранскому представительству, Елена уже ждала его там.
— А вы, оказывается, лгунья. Терпеть не могу тех, кто не держит слова, — сказал Римо.
Елена ничего не понимала. Ее губы задрожали, в глазах застыло недоумение.
— Вы обещали покончить с собой.
— Я действительно собиралась, но решила пожить еще.
— Какое опрометчивое решение!
В конце концов он избавился от нее, войдя в свои апартаменты, где Чиун разговаривал с иранским послом. Заруди получил много запросов относительно своих новых агентов. Ходили слухи, что кто-то вступил в схватку со скифскими террористами и обратил их в бегство. Заруди хотел знать, были ли причастны к этому Чиун или Римо — Рука молчалива, как ночь, — ответил Чиун послу, и тот с поклоном удалился.
После его ухода Римо поинтересовался:
— "Рука молчалива, как ночь!" Что должна означать эта чушь?
— Наши клиенты любят такие фразы, они срабатывают безотказно.
— Я этого не понимаю, — проворчал Римо.
— У тебя болит душа, — участливо сказал Чиун. — Это пройдет.
— О чем ты?
— Тебе было нелегко расстаться с Америкой.
— Я сам так решил, — с горячностью сказал Римо. — Я не хотел работать на страну, где нет порядка. Мне теперь все безразлично.
В том же настроении он пошел вместе с Чиуном на прием по случаю новоселья на корабле. Торжества начинались в этот вечер и должны были продлиться два дня. В рассеянности Римо принял из чьих-то рук бокал шампанского, не сознавая, что делает.
— Ты знаешь, иногда полезно сменить хозяина, — сказал он Чиуну.
— Но зачем же выливать вино в карман соседа? — поинтересовался тот.
— Неужели? — отозвался Римо.
Ему все было безразлично. Даже расставание с Америкой, которой он служил столько лет.
Это настроение не рассеялось, даже когда он заметил, что в центральной ложе сидит, оглядывая гигантский стадион, Елена. Роскошное черное платье красиво облегало фигуру. Единственным ее украшением была серебряная брошь с бриллиантами, приколотая под ее едва обозначенной грудью. Других украшений не было. Девушка была одна, и Римо удивило, что она расположилась в ложе, явно предназначавшейся для знатных персон.
— А кто-то собирался покончить с собой... — съязвил Римо.
— Мне есть для чего жить.
— Завидую! — ответил Римо.
Глава 7
В соответствии с последней резолюцией ООН о свободе информации, освещение ее деятельности в прессе было запрещено. С корабля выдворили всех журналистов, телерепортаж о празднествах был отменен.
Однако телекамеры на корабле работали вовсю Из потайных уголков вокруг стадиона они нацеливались на Римо, передавая его изображения в секретный центр, размещенный глубоко внизу По меньшей мере, одна камера не спускала электронных глаз с Чиуна.
На «Корабле Наций» было установлено столько аппаратуры, что делегат и шагу не мог ступить, не будучи замечен телеоком. Его поведение в течение дня фиксировалось, данные обрабатывались и вводились в память ЭВМ, которая вычисляла, где с наибольшей вероятностью то или иное лицо будет находиться в тот или иной час. Наблюдаемые следовали вычисленным для них схемам поведения почти без отступлений: у делегатов ООН было не больше воображения, чем у деревьев, с той разницей, что деревья ни на что и не претендуют, они — лишь слуги природы, в положенное время года покрывающиеся зеленой листвой и сбрасывающие ее перед наступлением холодов.
Люди же считали, что руководствуются собственной волей. Но все они в определенное время суток ощущали потребность общаться с себе подобными, а в другое — желание побыть в одиночестве. Они были активны в одни часы и испытывали сонливость в другие. И все это регулировалось неким внутренним часовым механизмом, о существовании которого они не задумывались.
Исключение составлял Римо.
После инцидентов в лифте и в проходах за ним закрепили постоянную дорожку на записывающей аппаратуре, поскольку Оскар Уокер считал, что путем интенсивного четырехчасового наблюдения он может создать модель биоритмов и поведения любого человека. Ученый посвятил изучению биоритмов всю жизнь. Он сидел глубоко в недрах «Корабля Наций» и, выполняя приказ Первого, пытался свести в систему информацию, полученную сегодня, когда поступило первое тревожное сообщение о действиях Римо.
Трудность заключалась в том, что информации было слишком много и ее нелегко было правильно классифицировать.
В Кембриджском университете все было не так. Там Оскару не говорили, что бывают человеческие существа, емкость легких которых больше подходит такому животному, как трехпалый ленивец, нежели тридцатилетнему мужчине.
Еще больше обескураживало то, что ритм дыхания у Римо был точно такой же, как и у восьмидесятилетнего старика корейца из иранского отдела.
Обоих недавно наняли в качестве агентов службы безопасности иранцы, и оба обладали мощным потенциалом.
Оскар Уокер лично ознакомился с материалами. Разумеется, он доверял ЭВМ, но ничто не может сравниться с человеческим глазом, когда нужно воспринять данные о живом человеке.
Человек, которого повстречал и обезоружил в тот день Римо у кабины лифта, прошел трехлетнюю подготовку в одном из подразделений Специальных военно-воздушных сил Великобритании. Странно, что он был неосторожен или струсил, — в СВС служили лучшие в мире коммандос. Хотя Оскар и был англичанином, но не настолько, чтобы ставить себя под удар, допустив неверную оценку этого факта.
Он углубился в изучение данных других коммандос тех, кто погиб от руки иранского наемника Римо, настоящей машины смерти. Его коэффициент оперативной эффективности равнялся 2,7 годам на единицу "Y". Это означало, что убитые коммандос, тайно размещенные на борту, имели в среднем 2,7летний практический опыт. Коэффициент был даже занижен, так как в свалке Римо случайно убил несколько техников, такого опыта не имевших вообще.
Более того, он не использовал никакого оружия, кроме собственных рук.
Ладно. Пусть так. Допустим, что все его тело — оружие. Да, это уже ясно.
А это специфическое дыхание...
Но почему Иран никому не сообщает о том, что корабль имеет двойную конструкцию? Все входящие и исходящие сообщения исследованы, но об этом — ни слова.
Подслушанный и записанный разговор этого Римо со старым корейцем — тем самым, у которого одинаковое дыхание, — показывает: Римо в тот момент уже знал, что из-за двойных стен группы «скифов» проникают через тайные проходы в любые уголки судна. И тем не менее Римо сказал об этом только одному этому... как бишь его... Чиуну, что старый кореец проигнорировал.
Сам Первый приказал организовать дневное нападение на Римо. Того выследили. За ним по пятам шла группа боевиков, устроившая ему засаду. В коридоре работали телекамеры, были включены микрофоны, группа нападавших прошла через стену и атаковала Римо. Оскар Уокер видел все на экране ТВ.
Один из техников сказал:
— Не трудитесь анализировать его приемы, его все равно убьют.
Оскар не только потрудился проанализировать приемы Римо, он возвращался к ним много раз. Камеры были направлены под разными углами, коридоры ярко освещены. Однако субъект не стал ждать нападения, он атаковал сам.
Оскар Уокер никогда не видел такой атаки.
Он прокрутил пленку раз и другой; затем стал просматривать ее в замедленном темпе. Были видны лишь мелькающие руки. Он снизил скорость до предела — то же самое. Даже на самой медленной скорости он увидел только расплывшиеся пятна, движущиеся слишком быстро, чтобы можно было что-то различить. А потом нападавшие увидели спутницу Римо и убежали.
На телефоне Уокера замигала сигнальная лампа.
— Вы уже пришли к какому-то заключению? — спросил голос в трубке.
— Еще нет, сэр, — ответил Оскар Уокер.
— Первый хочет получить его до наступления полуночи. В полночь он покинет банкет. Мы должны иметь результат до этого.
— Хорошо, сэр, — сказал Уокер.
Он знал, что означает это слово — «должны». Его употребляли не слишком часто, но в определенном контексте оно означало смерть.
Уокер крутил факты и так, и этак: он располагал их по группам, перетасовывал. Он пытался уложить данные в единую схему, но ничего не получалось. У него не было даже предположений о том, какому биоритму подчиняются Римо и Чиун. Он не узнал ничего.
Биоритмы... Уокер заинтересовался ими еще в молодости, в студенческие годы. То время теперь казалось таким далеким и таким... безопасным. Потом на глаза ему попалось небольшое объявление, предлагавшее работу. Его внимание привлекло слово «биоритмы». Оскар специализировался в биологии и в дни экономического упадка, переживаемого Великобританией, не рассчитывал найти работу даже по смежной специальности. Он изучал биологию, знал компьютеры, но надеялся в лучшем случае получить место страхового агента.
— Я просто не могу поверить, что в Соединенном Королевстве можно заработать на жизнь, занимаясь изучением биоритмов, — сказал он нанявшему его чиновнику.
— Мы берем вас для работы за пределами Соединенного Королевства, — ответил тот.
— Я так и думал: это было бы слишком здорово, — сказал Уокер. — Так где же мне придется работать? На Южном полюсе? Где-нибудь под землей, где можно потерять зрение?
— Вы поедете на остров Святого Мартина.
— На Антильские острова? На фешенебельный курорт?
— Да.
— Но у меня нет денег, чтобы заплатить за отдых, да еще в таком месте.
Мне надо зарабатывать, а не тратить.
Вербовщик улыбнулся. Когда он сказал Оскару Уокеру, сколько ему будут платить, тот едва удержал изумленное восклицание. Не стоит показывать вида, что я в восторге, авось они не знают, что обещанное жалованье в четыре раза превышает зарплату начинающего ученого, подумал он.
Оскар Уокер летел к месту работы первым классом Аэропорт Кристиана, огороженный выгоревшими на солнце бетонными плитами, выглядел как автобусная станция в Ливерпуле Наемный автомобиль привез его в курортное местечко близ Маллет Бэй. Отведенное ему помещение было много лучше гостиничного «люкса» ему полагалась горничная, дворецкий, повар и цветная женщина полногрудая, с широкими бедрами. Она не говорила об освобождении угнетенных, не стремилась к общению и не требовала к себе внимания Она просто всегда была к его услугам.
Если она и бывала когда-нибудь раздражительной и нервной, то благодарение Богу, разряжалась на ком-то другом. Это был настоящий подарок судьбы. Она предоставляла в его распоряжение свое пышное теплое тело, свою немоту, и Оскар Уокер чувствовал, что готов пойти на убийство ради того, кто дал ему все это.
Очень скоро выяснилось, что как раз это от него и требовалось.
Все, с кем он встречался, получали такую же зарплату. А если деньги не обеспечивали нужную степень секретности и лояльности, то провинившиеся исчезали. Так случилось с немолодым руководителем группы боевиков, который задумал заработать кругленькую сумму, рассказав газетчикам с Флитстрит о секретном тренировочном центре. Ему начала надоедать эта муштра.
— Хуже, чем чертов спецназ! — сказал он однажды в сердцах.
В тот же день он не вернулся на занятия после ленча, а Уокера вызвали к начальству и потребовали объяснений, почему он не доложил кому следует о настроениях этого человека.
Они знали об Оскаре все.
Обряд посвящения был простым и устрашающим. Двое суток ему не разрешали спать, а после этого вывели в полночь в небольшую рощу и дали проглотить какую-то пилюлю. Все окружающее приобрело причудливые, фантастические формы и такие краски, каких он никогда не видел. Оскар понял, что ему дали наркотик. Он не противился, когда кто-то вложил ему в руки голову человека, собиравшегося рассказать журналистам с Флит-стрит о подпольном центре подготовки боевиков. Голова уместилась у него на ладони.
В этом одурманенном состоянии он дал клятву верности Первому, лицо которого показалось Оскару знакомым: это был красивый седовласый мужчина с роскошной бородой. Наверное, наркотик изменил мое восприятие, промелькнуло у него в голове. Никогда прежде не видел он таких нереальных красок, как в тот безумный вечер; маленькая голова величиной с апельсин покоилась на его ладони. Потом им завладел восхитительный сон, который продолжался и наяву. Ему снилось, что нельзя любить кого-то больше, чем он Оскар, любит человека, называемого Первым.
Он видел его фотографии в газетах, еще когда учился в университете, и даже раньше, когда был мальчишкой Оскару запомнились его посеребренные сединой волосы. Рядом с ним всегда была женщина. Однако в ночь посвящения Оскар не вспомнил имени того человека.
Проснувшись, он почувствовал, что все вокруг и в нем самом изменилось: жизнь была теперь полнее, дыхание глубже, солнечные лучи ярче, чем обычно. Он пробудился для новой жизни. Ему казалось, что он лежит на нежнейших подушках, сотканных из солнечных лучей, что его омывает свежий соленый бриз, а где-то совсем рядом плещутся о борт корабля волны. Оказалось, что он и в самом деле находится на палубе яхты; воздух был прохладным и насыщенным солью, а подушки на палубе мягкими; вдали виднелись небольшие острова, которые затем переместились ближе, и он увидел, что они лежат между его голых ступней и становятся все меньше по мере того, как усиливается жара. Наконец Оскар привстал и огляделся по сторонам.
Наркотик еще действовал. Рядом на подушках лежали другие люди. Их глаза с расширенными зрачками казались очень темными, значительно темнее, чем обычно.
Женщины с блестящими от масла телами разносили на серебряных подносах фрукты. Оскар Уокер увидел в подносе свое отражение: его голубые глаза теперь стали совсем черными.
Тут Уокер заметил неподалеку другую яхту. Он порывисто вскочил на ноги и прочитал ее название — «Одиссей». И тогда он вспомнил, кто был тот человек с серебряной шевелюрой. Это был Аристотель Тебос, которого называли Первым. Вдруг Оскар услышал крик: «Любите Первого! Любите Первого! Любите Первого!»
Это был его собственный голос. Вслед за ним все на палубе начали кричать:
— Любите Первого!
И Первый появимся перед ними в свете прожекторов. Он сказал, что будет кормить и защищать их и поведет их к мировому господству.
Каждый из них получил что-то маленькое и круглое. Этот предмет нужно было взять в руку и выбросить за борт в качестве жертвоприношения Первому. Уокер уже собрался это сделать, но кто-то остановил его и заставил взглянуть на то, что он держал в руке. Это была круглая темная голова размером с апельсин. Значит, она ему не приснилась? Белые пряди закрывали маленький безглазый череп. Оскар вспомнил, что у того типа из спецназа, что жаловался на муштру и грозил разоблачениями, волосы тоже были седые.
Кто-то схватил Оскара Уокера за руку и заставил бросить голову в море.
С того самого дня он всем сердцем возлюбил человека, называемого Первым.
И когда он оказался неспособным определить биоритмы наемного убийцы Римо, который был врагом Первого, неудача повергла его в отчаяние.
Оскар в страхе посмотрел на ладонь, в которой он держал голову в ту памятную ночь.
На телефонном аппарате вновь зажглась сигнальная лампочка.
— Еще нет, — негромко сказал он в трубку.
В ответ он услышал то, что боялся услышать больше всего:
— Доложите лично Первому.
Дрожа от страха, Оскар Уокер проглотил три таблетки транквилизатора, запив их двойной порцией мартини. Если ему повезет, он может отключиться еще до того, как предстанет перед Первым и доложит о своем поражении.
В одном из тайных проходов скользнула вбок металлическая панель, и Оскар Уокер ступил на платформу, которая возвышалась над поверхностью океана всего на несколько футов. Панель стала на место. Двое мужчин проводили его на ожидавший катер. Там перед высоким, похожим на трон, креслом стоял небольшой столик. Оскар опустился на складной стул, чувствуя, как начинает действовать транквилизатор, растворившийся в мартини. Губы ему не повиновались, они двигались независимо от его воли. Это показалось ему забавным, и он засмеялся.
Однако телекамеры на корабле работали вовсю Из потайных уголков вокруг стадиона они нацеливались на Римо, передавая его изображения в секретный центр, размещенный глубоко внизу По меньшей мере, одна камера не спускала электронных глаз с Чиуна.
На «Корабле Наций» было установлено столько аппаратуры, что делегат и шагу не мог ступить, не будучи замечен телеоком. Его поведение в течение дня фиксировалось, данные обрабатывались и вводились в память ЭВМ, которая вычисляла, где с наибольшей вероятностью то или иное лицо будет находиться в тот или иной час. Наблюдаемые следовали вычисленным для них схемам поведения почти без отступлений: у делегатов ООН было не больше воображения, чем у деревьев, с той разницей, что деревья ни на что и не претендуют, они — лишь слуги природы, в положенное время года покрывающиеся зеленой листвой и сбрасывающие ее перед наступлением холодов.
Люди же считали, что руководствуются собственной волей. Но все они в определенное время суток ощущали потребность общаться с себе подобными, а в другое — желание побыть в одиночестве. Они были активны в одни часы и испытывали сонливость в другие. И все это регулировалось неким внутренним часовым механизмом, о существовании которого они не задумывались.
Исключение составлял Римо.
После инцидентов в лифте и в проходах за ним закрепили постоянную дорожку на записывающей аппаратуре, поскольку Оскар Уокер считал, что путем интенсивного четырехчасового наблюдения он может создать модель биоритмов и поведения любого человека. Ученый посвятил изучению биоритмов всю жизнь. Он сидел глубоко в недрах «Корабля Наций» и, выполняя приказ Первого, пытался свести в систему информацию, полученную сегодня, когда поступило первое тревожное сообщение о действиях Римо.
Трудность заключалась в том, что информации было слишком много и ее нелегко было правильно классифицировать.
В Кембриджском университете все было не так. Там Оскару не говорили, что бывают человеческие существа, емкость легких которых больше подходит такому животному, как трехпалый ленивец, нежели тридцатилетнему мужчине.
Еще больше обескураживало то, что ритм дыхания у Римо был точно такой же, как и у восьмидесятилетнего старика корейца из иранского отдела.
Обоих недавно наняли в качестве агентов службы безопасности иранцы, и оба обладали мощным потенциалом.
Оскар Уокер лично ознакомился с материалами. Разумеется, он доверял ЭВМ, но ничто не может сравниться с человеческим глазом, когда нужно воспринять данные о живом человеке.
Человек, которого повстречал и обезоружил в тот день Римо у кабины лифта, прошел трехлетнюю подготовку в одном из подразделений Специальных военно-воздушных сил Великобритании. Странно, что он был неосторожен или струсил, — в СВС служили лучшие в мире коммандос. Хотя Оскар и был англичанином, но не настолько, чтобы ставить себя под удар, допустив неверную оценку этого факта.
Он углубился в изучение данных других коммандос тех, кто погиб от руки иранского наемника Римо, настоящей машины смерти. Его коэффициент оперативной эффективности равнялся 2,7 годам на единицу "Y". Это означало, что убитые коммандос, тайно размещенные на борту, имели в среднем 2,7летний практический опыт. Коэффициент был даже занижен, так как в свалке Римо случайно убил несколько техников, такого опыта не имевших вообще.
Более того, он не использовал никакого оружия, кроме собственных рук.
Ладно. Пусть так. Допустим, что все его тело — оружие. Да, это уже ясно.
А это специфическое дыхание...
Но почему Иран никому не сообщает о том, что корабль имеет двойную конструкцию? Все входящие и исходящие сообщения исследованы, но об этом — ни слова.
Подслушанный и записанный разговор этого Римо со старым корейцем — тем самым, у которого одинаковое дыхание, — показывает: Римо в тот момент уже знал, что из-за двойных стен группы «скифов» проникают через тайные проходы в любые уголки судна. И тем не менее Римо сказал об этом только одному этому... как бишь его... Чиуну, что старый кореец проигнорировал.
Сам Первый приказал организовать дневное нападение на Римо. Того выследили. За ним по пятам шла группа боевиков, устроившая ему засаду. В коридоре работали телекамеры, были включены микрофоны, группа нападавших прошла через стену и атаковала Римо. Оскар Уокер видел все на экране ТВ.
Один из техников сказал:
— Не трудитесь анализировать его приемы, его все равно убьют.
Оскар не только потрудился проанализировать приемы Римо, он возвращался к ним много раз. Камеры были направлены под разными углами, коридоры ярко освещены. Однако субъект не стал ждать нападения, он атаковал сам.
Оскар Уокер никогда не видел такой атаки.
Он прокрутил пленку раз и другой; затем стал просматривать ее в замедленном темпе. Были видны лишь мелькающие руки. Он снизил скорость до предела — то же самое. Даже на самой медленной скорости он увидел только расплывшиеся пятна, движущиеся слишком быстро, чтобы можно было что-то различить. А потом нападавшие увидели спутницу Римо и убежали.
На телефоне Уокера замигала сигнальная лампа.
— Вы уже пришли к какому-то заключению? — спросил голос в трубке.
— Еще нет, сэр, — ответил Оскар Уокер.
— Первый хочет получить его до наступления полуночи. В полночь он покинет банкет. Мы должны иметь результат до этого.
— Хорошо, сэр, — сказал Уокер.
Он знал, что означает это слово — «должны». Его употребляли не слишком часто, но в определенном контексте оно означало смерть.
Уокер крутил факты и так, и этак: он располагал их по группам, перетасовывал. Он пытался уложить данные в единую схему, но ничего не получалось. У него не было даже предположений о том, какому биоритму подчиняются Римо и Чиун. Он не узнал ничего.
Биоритмы... Уокер заинтересовался ими еще в молодости, в студенческие годы. То время теперь казалось таким далеким и таким... безопасным. Потом на глаза ему попалось небольшое объявление, предлагавшее работу. Его внимание привлекло слово «биоритмы». Оскар специализировался в биологии и в дни экономического упадка, переживаемого Великобританией, не рассчитывал найти работу даже по смежной специальности. Он изучал биологию, знал компьютеры, но надеялся в лучшем случае получить место страхового агента.
— Я просто не могу поверить, что в Соединенном Королевстве можно заработать на жизнь, занимаясь изучением биоритмов, — сказал он нанявшему его чиновнику.
— Мы берем вас для работы за пределами Соединенного Королевства, — ответил тот.
— Я так и думал: это было бы слишком здорово, — сказал Уокер. — Так где же мне придется работать? На Южном полюсе? Где-нибудь под землей, где можно потерять зрение?
— Вы поедете на остров Святого Мартина.
— На Антильские острова? На фешенебельный курорт?
— Да.
— Но у меня нет денег, чтобы заплатить за отдых, да еще в таком месте.
Мне надо зарабатывать, а не тратить.
Вербовщик улыбнулся. Когда он сказал Оскару Уокеру, сколько ему будут платить, тот едва удержал изумленное восклицание. Не стоит показывать вида, что я в восторге, авось они не знают, что обещанное жалованье в четыре раза превышает зарплату начинающего ученого, подумал он.
Оскар Уокер летел к месту работы первым классом Аэропорт Кристиана, огороженный выгоревшими на солнце бетонными плитами, выглядел как автобусная станция в Ливерпуле Наемный автомобиль привез его в курортное местечко близ Маллет Бэй. Отведенное ему помещение было много лучше гостиничного «люкса» ему полагалась горничная, дворецкий, повар и цветная женщина полногрудая, с широкими бедрами. Она не говорила об освобождении угнетенных, не стремилась к общению и не требовала к себе внимания Она просто всегда была к его услугам.
Если она и бывала когда-нибудь раздражительной и нервной, то благодарение Богу, разряжалась на ком-то другом. Это был настоящий подарок судьбы. Она предоставляла в его распоряжение свое пышное теплое тело, свою немоту, и Оскар Уокер чувствовал, что готов пойти на убийство ради того, кто дал ему все это.
Очень скоро выяснилось, что как раз это от него и требовалось.
Все, с кем он встречался, получали такую же зарплату. А если деньги не обеспечивали нужную степень секретности и лояльности, то провинившиеся исчезали. Так случилось с немолодым руководителем группы боевиков, который задумал заработать кругленькую сумму, рассказав газетчикам с Флитстрит о секретном тренировочном центре. Ему начала надоедать эта муштра.
— Хуже, чем чертов спецназ! — сказал он однажды в сердцах.
В тот же день он не вернулся на занятия после ленча, а Уокера вызвали к начальству и потребовали объяснений, почему он не доложил кому следует о настроениях этого человека.
Они знали об Оскаре все.
Обряд посвящения был простым и устрашающим. Двое суток ему не разрешали спать, а после этого вывели в полночь в небольшую рощу и дали проглотить какую-то пилюлю. Все окружающее приобрело причудливые, фантастические формы и такие краски, каких он никогда не видел. Оскар понял, что ему дали наркотик. Он не противился, когда кто-то вложил ему в руки голову человека, собиравшегося рассказать журналистам с Флит-стрит о подпольном центре подготовки боевиков. Голова уместилась у него на ладони.
В этом одурманенном состоянии он дал клятву верности Первому, лицо которого показалось Оскару знакомым: это был красивый седовласый мужчина с роскошной бородой. Наверное, наркотик изменил мое восприятие, промелькнуло у него в голове. Никогда прежде не видел он таких нереальных красок, как в тот безумный вечер; маленькая голова величиной с апельсин покоилась на его ладони. Потом им завладел восхитительный сон, который продолжался и наяву. Ему снилось, что нельзя любить кого-то больше, чем он Оскар, любит человека, называемого Первым.
Он видел его фотографии в газетах, еще когда учился в университете, и даже раньше, когда был мальчишкой Оскару запомнились его посеребренные сединой волосы. Рядом с ним всегда была женщина. Однако в ночь посвящения Оскар не вспомнил имени того человека.
Проснувшись, он почувствовал, что все вокруг и в нем самом изменилось: жизнь была теперь полнее, дыхание глубже, солнечные лучи ярче, чем обычно. Он пробудился для новой жизни. Ему казалось, что он лежит на нежнейших подушках, сотканных из солнечных лучей, что его омывает свежий соленый бриз, а где-то совсем рядом плещутся о борт корабля волны. Оказалось, что он и в самом деле находится на палубе яхты; воздух был прохладным и насыщенным солью, а подушки на палубе мягкими; вдали виднелись небольшие острова, которые затем переместились ближе, и он увидел, что они лежат между его голых ступней и становятся все меньше по мере того, как усиливается жара. Наконец Оскар привстал и огляделся по сторонам.
Наркотик еще действовал. Рядом на подушках лежали другие люди. Их глаза с расширенными зрачками казались очень темными, значительно темнее, чем обычно.
Женщины с блестящими от масла телами разносили на серебряных подносах фрукты. Оскар Уокер увидел в подносе свое отражение: его голубые глаза теперь стали совсем черными.
Тут Уокер заметил неподалеку другую яхту. Он порывисто вскочил на ноги и прочитал ее название — «Одиссей». И тогда он вспомнил, кто был тот человек с серебряной шевелюрой. Это был Аристотель Тебос, которого называли Первым. Вдруг Оскар услышал крик: «Любите Первого! Любите Первого! Любите Первого!»
Это был его собственный голос. Вслед за ним все на палубе начали кричать:
— Любите Первого!
И Первый появимся перед ними в свете прожекторов. Он сказал, что будет кормить и защищать их и поведет их к мировому господству.
Каждый из них получил что-то маленькое и круглое. Этот предмет нужно было взять в руку и выбросить за борт в качестве жертвоприношения Первому. Уокер уже собрался это сделать, но кто-то остановил его и заставил взглянуть на то, что он держал в руке. Это была круглая темная голова размером с апельсин. Значит, она ему не приснилась? Белые пряди закрывали маленький безглазый череп. Оскар вспомнил, что у того типа из спецназа, что жаловался на муштру и грозил разоблачениями, волосы тоже были седые.
Кто-то схватил Оскара Уокера за руку и заставил бросить голову в море.
С того самого дня он всем сердцем возлюбил человека, называемого Первым.
И когда он оказался неспособным определить биоритмы наемного убийцы Римо, который был врагом Первого, неудача повергла его в отчаяние.
Оскар в страхе посмотрел на ладонь, в которой он держал голову в ту памятную ночь.
На телефонном аппарате вновь зажглась сигнальная лампочка.
— Еще нет, — негромко сказал он в трубку.
В ответ он услышал то, что боялся услышать больше всего:
— Доложите лично Первому.
Дрожа от страха, Оскар Уокер проглотил три таблетки транквилизатора, запив их двойной порцией мартини. Если ему повезет, он может отключиться еще до того, как предстанет перед Первым и доложит о своем поражении.
В одном из тайных проходов скользнула вбок металлическая панель, и Оскар Уокер ступил на платформу, которая возвышалась над поверхностью океана всего на несколько футов. Панель стала на место. Двое мужчин проводили его на ожидавший катер. Там перед высоким, похожим на трон, креслом стоял небольшой столик. Оскар опустился на складной стул, чувствуя, как начинает действовать транквилизатор, растворившийся в мартини. Губы ему не повиновались, они двигались независимо от его воли. Это показалось ему забавным, и он засмеялся.