Страница:
— Любопытно, — сказал доктор Джеймсон, — кто этот человек с гор? И кто — другой, посторонняя сила, которая возведет на трон человека с гор? И почему женщина не стала поддакивать важному родственнику?
— Наверное, это выглядело бы для нее как отречение от своей веры, — предположил помощник.
— Все очень странно, — продолжал доктор Джеймсон. — Ее вера исчезла с ее смертью. Надо было сказать этому маньяку все, что ему хотелось услышать.
— Такое поведение шло бы вразрез с их культурой. Ни забывайте, это вуду. Это духи. Низший дух признает превосходство духа более высокой ступени, и самое худшее, что может произойти, это когда низший дух не хочет признать свою относительную слабость. Корасон поступил именно так, отказавшись склонить голову перед могуществом святого человека с гор. А кузина не захотела последовать его примеру.
— И все же странно, — отозвался доктор Джеймсон. — Лично я предпочел бы скорее стать отступником, чем лужицей.
— Вы уверены? — возразил помощник. — Думаете, мы все предпочли бы отступничество? А зачем тогда мы ежечасно рискуем жизнью, не проще было бы открыть магазинчик где-нибудь в Суррее? Почему бы не перебежать к врагу и не получить награду?
— Ну... — замялся доктор Джеймсон. — Мы не можем так поступить.
— Вот именно. Для нас это — табу. А для них табу отречься от вуду. Вот так.
— Вы, культурологи, все софисты. Самые нелепые вещи выглядят у вас логично, — сказал доктор Джеймсон.
— То, что для одного человека — героизм, для другого — безумие, — прибавил помощник. — Все зависит от культурной традиции.
Доктор Джеймсон жестом попросил помощника замолчать. Все эти мифы и легенды тревожили его. Они сбивали с толку, все запутывали, а вот разные приборы, аппаратура, напротив, помогали разрешить много загадок.
Когда Корасон включил свою машину, многочисленные приборы и датчики, спрятанные под их одеждой, зафиксировали ее мощность, ее звук, ее волны.
Заключение экспертов — «конечно, предварительное, сэр», — гласило: импульс, посылаемый аппаратом, действует на клетки разрушающе. Другими словами, клетки тела перестраиваются.
— Другими словами? — переспросил доктор Джеймсон. — Если бы эти были понятнее!
— Аппарат посылает импульс, который побуждает материю видоизменяться. Органическую материю. Живой организм.
— Хорошо. В таком случае, выходит, зафиксировав этот импульс, мы можем сами создать эту чертову машину?
— Не совсем, сэр. В мире существует бесконечное многообразие типов излучения и волн. Решающую роль в аппарате Корасона, возможно, играет некая неизвестная нам субстанция.
— А как эта обезьяна в орденах до такого додумалась?
— Скорее всего, ему просто подвезло, — заметил один из входивших в команду ученых. — Хотя мы не можем с полной достоверностью ничего утверждать, пока не получим результаты лабораторных исследований, но, мне кажется, аппарат реагирует на наличие нервной системы. Платье несчастной женщины сшито из хлопчатобумажной ткани. Это органический материал. Однако он не пострадал.
— У меня закружилась голова, сэр, — признался самый юный член группы. — Когда аппарат включился, я сразу почувствовал головокружение.
— А остальные? — спросил доктор Джеймсон.
У остальных по коже побежали мурашки. Только один человек ничего не почувствовал — сам доктор Джеймсон.
— А ведь вы перед встречей хлебнули глоток бренди, сэр, — припомнил помощник.
— Да. Правда, — признался Джеймсон.
— Умибиец тоже пил. Говорили, что Корасону пришлось дважды включать свою машину, прежде чем тот распался. Негр был пьян в стельку.
— Нервная система... Алкоголь... Может быть, — согласился доктор Джеймсон. — Значит, стоит штурмовать президентский дворец мертвецки пьяными? И тогда аппарат нам нипочем.
Мужчины загоготали. Но, к сожалению, все было не так просто. Остров, особенно столица Сьюдад Нативидадо, кишели иностранными лазутчиками. Можно, потеряв часть людей, захватить аппарат, но вывезти его из страны во сто крат труднее. Другие разведки разом объединятся, чтобы помешать победителю. Тому, кто захватит оружие, придется вести мировую войну в миниатюре. Одному.
Доктор Джеймсон успел привязаться к своим подчиненным — ловким и проворным исполнителям. Они могли с успехом выполнить эту грязную работу, превзойдя агентов любой страны. Любой — но не всех сразу. Шансы были слишком неравные.
Да, этот остров был необычным. И ситуация тоже. Единственно правильное решение в этой ситуации со множеством мистических неизвестных — выжидать, не пытаться переколдовать колдунов и перешаманить шаманов, а оставаться самим собой. Сохранять британское спокойствие и не спешить с выводами. Пусть ошибаются другие. Вот именно. Доктор Джеймсон попыхивал своей трубочкой, провожая взглядом из окна машины пальмы и колючие кустарники, тянувшиеся вдоль пыльной дороги.
Неужели Корасон случайно наткнулся на чудесное открытие? Циферблаты на аппарате никакого отношения к делу не имели.
В Сьюдад Нативидадо оставленный англичанами у отеля наблюдатель сообщил, что их номер заняли пожилой азиат и худощавый европеец, который, когда ему пригрозили «вальтером Р-38», заявил, что ему чертовски не по душе этот остров, а также его собственное правительство, да и все прочие правительства тоже, и погода, и гостиница, и тот, кто наставил на него пистолет, и «мыльная опера», которая шла по телевизору. Из-за нее-то и пришлось тащить телевизор за тридевять земель, а «оперу» эту он видел двадцать два раза, и она ему опротивела в самый первый. Однако если англичанин не хочет неприятностей, он не советует мешать его приятелю смотреть ее. Особенно в такую жару. И ему это облегчило бы жизнь — ужасно не хочется убирать трупы, а о том, чтобы оставить их неубранными в такой жаркий день, и говорить нечего.
Да, этот странный белый понимал, что на него наставлен пистолет, но не разобрал, что это «вальтер». Какой там у него калибр? Ну, да не все ли равно, это не имеет значения, даже если англичанин решится выстрелить.
— Говорил он еще что-нибудь? — спросил доктор Джеймсон.
— Да. Сказал, что его раздражает стук барабанов.
— Ничтожество какое-то, — изрек свой приговор доктор Джеймсон по рации.
— Да, сэр.
— Выкиньте его из комнаты.
— Силой?
— А почему бы и нет?
— Хорошо, сэр. Прикончить?
— Если будет необходимо, — проговорил в микрофон доктор Джеймсон.
— Из-за комнаты? Всего лишь из-за гостиничного номера?
— На Бакье это достаточно веская причина.
— Они выглядят такими беспомощными, сэр. У них даже нет оружия. А белый — американец, сэр.
— У нас был очень тяжелый день. Пожалуйста, закончите все поскорее, — сказал доктор Джеймсон.
Он и остальные члены группы остались в машинах, ожидая известия, что комната освободилась. Через двадцать минут доктор Джеймсон послал вдогонку еще одного агента, дав ему рацию и приказав срочно доложить, свободна ли комната. Если у первого агента сломалась рация, хозяйственному отделу в Лондоне не поздоровится.
И второй гонец не вернулся.
— Наверное, это выглядело бы для нее как отречение от своей веры, — предположил помощник.
— Все очень странно, — продолжал доктор Джеймсон. — Ее вера исчезла с ее смертью. Надо было сказать этому маньяку все, что ему хотелось услышать.
— Такое поведение шло бы вразрез с их культурой. Ни забывайте, это вуду. Это духи. Низший дух признает превосходство духа более высокой ступени, и самое худшее, что может произойти, это когда низший дух не хочет признать свою относительную слабость. Корасон поступил именно так, отказавшись склонить голову перед могуществом святого человека с гор. А кузина не захотела последовать его примеру.
— И все же странно, — отозвался доктор Джеймсон. — Лично я предпочел бы скорее стать отступником, чем лужицей.
— Вы уверены? — возразил помощник. — Думаете, мы все предпочли бы отступничество? А зачем тогда мы ежечасно рискуем жизнью, не проще было бы открыть магазинчик где-нибудь в Суррее? Почему бы не перебежать к врагу и не получить награду?
— Ну... — замялся доктор Джеймсон. — Мы не можем так поступить.
— Вот именно. Для нас это — табу. А для них табу отречься от вуду. Вот так.
— Вы, культурологи, все софисты. Самые нелепые вещи выглядят у вас логично, — сказал доктор Джеймсон.
— То, что для одного человека — героизм, для другого — безумие, — прибавил помощник. — Все зависит от культурной традиции.
Доктор Джеймсон жестом попросил помощника замолчать. Все эти мифы и легенды тревожили его. Они сбивали с толку, все запутывали, а вот разные приборы, аппаратура, напротив, помогали разрешить много загадок.
Когда Корасон включил свою машину, многочисленные приборы и датчики, спрятанные под их одеждой, зафиксировали ее мощность, ее звук, ее волны.
Заключение экспертов — «конечно, предварительное, сэр», — гласило: импульс, посылаемый аппаратом, действует на клетки разрушающе. Другими словами, клетки тела перестраиваются.
— Другими словами? — переспросил доктор Джеймсон. — Если бы эти были понятнее!
— Аппарат посылает импульс, который побуждает материю видоизменяться. Органическую материю. Живой организм.
— Хорошо. В таком случае, выходит, зафиксировав этот импульс, мы можем сами создать эту чертову машину?
— Не совсем, сэр. В мире существует бесконечное многообразие типов излучения и волн. Решающую роль в аппарате Корасона, возможно, играет некая неизвестная нам субстанция.
— А как эта обезьяна в орденах до такого додумалась?
— Скорее всего, ему просто подвезло, — заметил один из входивших в команду ученых. — Хотя мы не можем с полной достоверностью ничего утверждать, пока не получим результаты лабораторных исследований, но, мне кажется, аппарат реагирует на наличие нервной системы. Платье несчастной женщины сшито из хлопчатобумажной ткани. Это органический материал. Однако он не пострадал.
— У меня закружилась голова, сэр, — признался самый юный член группы. — Когда аппарат включился, я сразу почувствовал головокружение.
— А остальные? — спросил доктор Джеймсон.
У остальных по коже побежали мурашки. Только один человек ничего не почувствовал — сам доктор Джеймсон.
— А ведь вы перед встречей хлебнули глоток бренди, сэр, — припомнил помощник.
— Да. Правда, — признался Джеймсон.
— Умибиец тоже пил. Говорили, что Корасону пришлось дважды включать свою машину, прежде чем тот распался. Негр был пьян в стельку.
— Нервная система... Алкоголь... Может быть, — согласился доктор Джеймсон. — Значит, стоит штурмовать президентский дворец мертвецки пьяными? И тогда аппарат нам нипочем.
Мужчины загоготали. Но, к сожалению, все было не так просто. Остров, особенно столица Сьюдад Нативидадо, кишели иностранными лазутчиками. Можно, потеряв часть людей, захватить аппарат, но вывезти его из страны во сто крат труднее. Другие разведки разом объединятся, чтобы помешать победителю. Тому, кто захватит оружие, придется вести мировую войну в миниатюре. Одному.
Доктор Джеймсон успел привязаться к своим подчиненным — ловким и проворным исполнителям. Они могли с успехом выполнить эту грязную работу, превзойдя агентов любой страны. Любой — но не всех сразу. Шансы были слишком неравные.
Да, этот остров был необычным. И ситуация тоже. Единственно правильное решение в этой ситуации со множеством мистических неизвестных — выжидать, не пытаться переколдовать колдунов и перешаманить шаманов, а оставаться самим собой. Сохранять британское спокойствие и не спешить с выводами. Пусть ошибаются другие. Вот именно. Доктор Джеймсон попыхивал своей трубочкой, провожая взглядом из окна машины пальмы и колючие кустарники, тянувшиеся вдоль пыльной дороги.
Неужели Корасон случайно наткнулся на чудесное открытие? Циферблаты на аппарате никакого отношения к делу не имели.
В Сьюдад Нативидадо оставленный англичанами у отеля наблюдатель сообщил, что их номер заняли пожилой азиат и худощавый европеец, который, когда ему пригрозили «вальтером Р-38», заявил, что ему чертовски не по душе этот остров, а также его собственное правительство, да и все прочие правительства тоже, и погода, и гостиница, и тот, кто наставил на него пистолет, и «мыльная опера», которая шла по телевизору. Из-за нее-то и пришлось тащить телевизор за тридевять земель, а «оперу» эту он видел двадцать два раза, и она ему опротивела в самый первый. Однако если англичанин не хочет неприятностей, он не советует мешать его приятелю смотреть ее. Особенно в такую жару. И ему это облегчило бы жизнь — ужасно не хочется убирать трупы, а о том, чтобы оставить их неубранными в такой жаркий день, и говорить нечего.
Да, этот странный белый понимал, что на него наставлен пистолет, но не разобрал, что это «вальтер». Какой там у него калибр? Ну, да не все ли равно, это не имеет значения, даже если англичанин решится выстрелить.
— Говорил он еще что-нибудь? — спросил доктор Джеймсон.
— Да. Сказал, что его раздражает стук барабанов.
— Ничтожество какое-то, — изрек свой приговор доктор Джеймсон по рации.
— Да, сэр.
— Выкиньте его из комнаты.
— Силой?
— А почему бы и нет?
— Хорошо, сэр. Прикончить?
— Если будет необходимо, — проговорил в микрофон доктор Джеймсон.
— Из-за комнаты? Всего лишь из-за гостиничного номера?
— На Бакье это достаточно веская причина.
— Они выглядят такими беспомощными, сэр. У них даже нет оружия. А белый — американец, сэр.
— У нас был очень тяжелый день. Пожалуйста, закончите все поскорее, — сказал доктор Джеймсон.
Он и остальные члены группы остались в машинах, ожидая известия, что комната освободилась. Через двадцать минут доктор Джеймсон послал вдогонку еще одного агента, дав ему рацию и приказав срочно доложить, свободна ли комната. Если у первого агента сломалась рация, хозяйственному отделу в Лондоне не поздоровится.
И второй гонец не вернулся.
Глава четвертая
Римо посмотрел на пистолет. По тому, как его держат, всегда можно понять, когда спустят курок.
Большинство людей этого не замечает. Если на них направлено оружие, они уже не вглядываются, как у нападающего лежат пальцы на курке и в каком месте руки больше натянута кожа. Этому нужно учиться. Ведь и точно попасть битой по мячу — вещь невозможная для того, кто никогда не видел раньше бейсбольного мяча, но для игрока высшей лиги — пустяковое дело.
Итак, Римо понял, что человек пока не готов спустить курок. Об этом ему сказали недостаточно напряженные пальцы.
— О'кей, спасибо за предупреждение, и приходи, когда созреешь, — сказал Римо и закрыл дверь.
Чиун сидел перед телевизором в позе лотоса. Старые актеры вновь помолодели на экране телевизора, привезенного на Бакью из Штатов вместе с видеокассетами. Чиун не любил новомодные «мыльные оперы», те, где «много секса и насилия», — он называл их богохульными и наотрез отказывался смотреть. Поэтому он был обречен постоянно пересматривать старые записи — «единственно стоящее в вашей культуре, по-настоящему великое искусство».
Одно время Чиун носился с идеей написать «мыльную оперу», но сочинение ее названия, посвящения и текста речи, которую он должен будет произнести по случаю присуждения ему премии, отняло у него столько времени, что писать уже было некогда. Римо из благородства никогда ему об этом не напоминал.
— Что случилось с любовью, добрыми отношениями и браком? — спросил Чиун. И сам ответил: — Ничего.
Он произнес слова одного из персонажей, доктора Чаннинга Мердока, который сообщил Ребекке Уэнтворт, что ее мать умирает от неизлечимой болезни и что он не может ее оперировать, потому что знает, кто является настоящим отцом Ребекки.
Органная музыка подчеркивала драматизм действия. Губы Чиуна перестали шевелиться — началась реклама. Рекламировался очиститель, в котором чего-то было больше, чем в других. Даже по этой рекламе можно было понять, насколько стар фильм: ведь сегодня в рекламе очистителя упор делался на том, что «этого» в нем совсем нет.
— Кто приходил? — спросил Чиун, пока шла реклама.
— Да никто. Какой-то англичанин.
— Никогда не говори плохо об англичанах. Генрих Восьмой всегда расплачивался сразу и делал заказы регулярно. Добрый и благородный Генрих был благословением для своего народа и гордостью расы. Своим примером он доказал, что мужественное сердце корейца может биться и в груди человека с совершенно противоестественным разрезом глаз.
— Ты представляешь, чем тебе придется здесь заниматься? — спросил Римо.
— Да, — ответил Чиун.
— Чем?
— Смотреть, что еще случится с Ребеккой.
— С Ребеккой? — переспросил Римо, не веря своим ушам. — Господи, Ребекка проживет еще семь лет, ее четырнадцать раз прооперируют, она сделает три аборта, станет астронавтом, проведет политическое расследование, будет работать в конгрессе, ей удалят матку, изнасилуют, на нее совершат покушение, еще до того, как закончится ее контракт со студией, она получит в наследство универсальный магазин, после чего попадет под грузовик, направляющийся в Детройт.
Чиун беспомощно шарил глазами по сторонам, как бы силясь отыскать кого-нибудь, с кем можно поделиться потрясением от такого чудовищного злодеяния. Вот так взять — и все рассказать! Скольких часов блаженства лишилась его бедная, мягкая, нежная душа! Но в комнате не было никого, кроме неблагодарного ученика.
— Вот уж спасибо так спасибо, — проговорил Чиун голосом, полным муки.
В дверь снова постучали. На пороге стоял все тот же англичанин в синем блейзере и легких брюках. Он держал в руке «вальтер Р-38». На этот раз его палец четко лежал на спусковом крючке. Владелец оружия принял положение, при котором рука меньше дрожит. Он пришел убивать.
— Боюсь, старина, тебе придется выкатываться из этого номера.
— Нет уж, — сказал Римо. — Мы только что въехали.
— Хотелось бы обойтись без крови.
— Не волнуйтесь. Мы не собираемся никого убивать.
— Зато у меня в руке пистолет, и я уже прицелился тебе в голову.
— Вижу, — отозвался Римо, облокотившись одной рукой на дверной косяк.
Чиун бросил взгляд на незваного гостя. Мало того, что Римо испортил все удовольствие, рассказав содержание последующих шестисот серий, из которых по крайней мере четыреста были само совершенство, — теперь он собирается убить назойливого посетителя во время демонстрации фильма. Римо явно не собирается ждать начала рекламы. Но почему? Зачем убивать человека во время фильма, если можно дождаться рекламной паузы?
Чиун знал ответ.
— Ты враг прекрасного, — буркнул он.
Английский агент сделал проверочный шаг назад.
— Кажется, вы не понимаете, с кем имеете дело, — сказал он.
— Это ваши проблемы, — отозвался Римо.
— Считай, что ты — мертвец, — сказал агент.
Дуло пистолета было направлено прямо в лоб дурашливого американца. Пуля разнесет лобную кость, да еще и в затылке будет огромная дыра.
— Папочка, он будет стрелять. Разве ты не слышишь? Тут нет моей вины.
— Враг прекрасного, — злобно повторил Чиун.
— Если ты соизволишь обернуться, то увидишь, что его рука дрожит. В любой момент он может нажать на спуск.
— "В любой момент, — передразнил его Чиун с жалостливой интонацией, — он может нажать на спуск". Значит, если он может нажать на спуск, то пропади все пропадом?
Агент ждал достаточно долго. Он не понимал, почему эти двое так спокойны перед лицом смертельной опасности. Не то, чтобы его это очень смущало. Но на своем веку он убивал не один раз, и бывало, жертва не верила, что умрет. Иногда, напротив, теряла от страха голову. Но чтобы вот так препираться друг с другом — такого еще не случалось. Впрочем, все когда-то бывает в первый раз.
Он нажал на спуск. «Вальтер Р-38» дернулся в его руке, но он этого не почувствовал. Лоб белого человека не пострадал. Зато «вальтера Р-38» больше в руке англичанина не было, а саму кисть руки со страшной силой оторвали у запястья, будто выдернули громадный зуб. Он не почувствовал боли, только рывок.
Он также не видел, как двигались руки сто противника, уловил только мелькнувший перед глазами палец и мог поклясться, что палец этот беспрепятственно погрузился в его мозг до первого сустава — ощущение было такое, что огромная дверь навсегда захлопнулась перед ним. Впрочем, он уже ни в чем не мог поклясться. Просто эта картина механически запечатлелась в его сознании, а к тому времени, как он рухнул на пол, он уже ничего не чувствовал.
Нервные окончания еще посылали сигналы в мозг, но та его часть, которая расшифровывает их, превратилась в кровавое месиво.
Римо вытер палец о рубашку незадачливого агента и осторожно перетащил того к двери болгарского номера. Оттуда застрекотал «Калашников».
Из-за двери его о чем-то спросили сначала по-русски, затем по-французски. Наконец, вопрос прозвучал по-английски:
— Кто ты?
— Я — это я, — отвечал Римо, прикрывая изуродованный лоб англичанина соломенной шляпой.
— Кто "я"? — снова спросили из-за слегка приоткрывшейся двери.
— Ты — это ты, — сказал Римо.
— Я говорю о тебе.
— Обо мне? — спросил Римо.
— Да. Кто ты?
— Я — это я. Ты — это ты, — ответил Римо.
— Что ты здесь делаешь?
— Вытаскивал труп в коридор — кондиционер не работает, и он непременно скоро завоняет.
— А почему к нашей двери?
— А почему нет?
Римо посчитал свой ответ удачным, но за дверью, по-видимому, так не думали, потому что тут же последовала очередь «Калашникова».
Вернувшись в номер, он получил нагоняй от Чиуна, заявившего, что стрельба мешала ему следить за развитием действия.
— Прости, — коротко произнес Римо.
Чиун важно кивнул, но Римо чувствовал, что полностью не прощен. Этот кивок как бы говорил, что Римо всегда найдет способ испортить старому человеку удовольствие. И Римо доказал это, расправившись вскоре со вторым англичанином; на этот раз в комнате прозвучало два выстрела, и одна ручная граната разорвалась в коридоре.
Но испытания Чиуна на этом не кончились. Вскоре Римо объявил, что к гостинице направляется группа захвата. Все ее члены, как один, в блейзерах и соломенных шляпах. У главного во рту трубка.
— Интересно, почему на нас нападают именно тогда, когда Ребекка произносит свои прекрасные монологи? — поморщился Чиун.
— На нас нападают, когда придется, папочка.
— Это точно, — согласился Чиун.
— Они уже близко.
Группа образовывала так называемый «резервный треугольник». Часть команды шла по мостовой, часть — по тротуару, впереди каждого подразделения как бы треугольник: двое впереди, двое немного сзади и по двое с каждой стороны.
Да, неплохая команда. Римо сразу ее оценил. Они двигались согласованно — видно, и раньше работали вместе: люди в новых командах обычно перекликаются, подают друг другу знаки, бегут вразброд. Эти понимали друг друга без слов. Забравшись на крышу, Римо попытался оценить обстановку — оттуда были видны все участники готовящегося нападения. Темнокожий охранник, стоя рядом и держа в каждой руке по пистолету 44-го калибра, нервно оглядывался по сторонам, не зная, от кого прежде защищаться. Он ругался по-русски и потихоньку отступал в угол.
Римо сверху видел, как две соломенные шляпы вплыли в подъезд, другие две закинули на подоконник их номера веревочную лестницу, повисшую на крюке, а еще две направились к пожарной лестнице.
— Не теряй головы, — ободрил Римо охранника. — Оставайся здесь.
Чиун учил: когда надо действовать в нескольких направлениях лучше всего сконцентрироваться на чем-то, что не имеет прямого отношения к происходящему. Например, на дыхании. Римо сосредоточился на дыхании, предоставив своему телу выполнять остальную работу. Перекинув ногу через выступ, он осторожно пополз вниз — от карниза к карнизу, стараясь, чтобы его дыхание полностью совпадало с ритмическими колебаниями легких. Как раз у окна комнаты Чиуна он столкнулся с теми двумя, что карабкались по веревочной лестнице.
— Ох, — только и успел вымолвить один, полетев вниз на грязную улицу.
Другому не пригодился и «вальтер» — пистолет глубоко вдавили ему в грудину рукояткой вперед — сердце затрепетало, найдя рукоятку еще более вредной для себя, чем холестерин.
Через дорогу Генералиссимус Сакристо Корасон наблюдал за этой сценой сквозь жалюзи. Он видел, как худощавый белый спускался с крыши, и сразу же понял, что кузина Хуанита не солгала: этот человек — сильнее его.
Никогда Корасон не видел, чтобы люди таким образом спускались с большой высоты. На его глазах некоторые падали с крыши. Однажды он присутствовал на соревнованиях, когда ныряльщики в Мексике прыгали с высоких скал в море. Как-то видел, как в воздухе взорвался самолет.
Но этот белый... Спуск его был быстрее падения. Быстрее прыжка в воду. Казалось, ему подвластен сам закон тяготения, который изменялся по желанию этого необыкновенного человека.
Двух мужчин он стряхнул с лестницы легко, будто вытряхнул горошины из лопнувшего стручка.
— Кто? Кто этот человек? — требовал ответа Корасон, указывая на Римо через щелку в жалюзи.
— Какой-то белый, — констатировал очевидное майор, у которого, как и у самого Корасона, в кобуре лежал пистолет 44-го калибра.
Его отец скрывался в горах вместе с отцом Корасона. Когда старший Корасон стал президентом, отец майора отказался от генеральского чина и дожил до преклонных лет. Сын, которого звали Мануэль Эстрада, усвоил урок отца. Когда президентом стал молодой Корасон, Мануэль Эстрада в свою очередь отказался от генеральского чина. Он тоже надеялся прожить долгую жизнь, но, в отличие от своего отца, решил со временем получить все.
Семейный девиз сеньора Эстрады звучал так: «Если воруешь понемногу, тебя не пристрелят». Эмануэль Эстрада добавил к нему: «Жди своего часа».
Майор Эстрада был, пожалуй, единственным человеком из окружения президента, который не покрывался испариной при приближении Корасона. Широкие скулы выдавали его индейские корни, а темно-коричневая кожа — африканские. Изысканной формы нос говорил о том, что когда-то к рабыне, работавшей на плантации сахарного тростника, приходил ночью уроженец Кастильи.
Корасон завопил на него:
— Каждый дурак видит, что это белый, но из какой страны?
— Из той, где живут белые, — невозмутимо отвечал Эстрада.
— Из какой? Выясни. И побыстрей, Эстрада.
Корасон следил за тем, как Римо передвигается по фасаду гостиницы «Астарз». Казалось, тог медленно крадется по стене, но если приглядеться, то становитесь ясно, что передвигается он, напротив, очень быстро, а вот движения отдельных членов кажутся замедленными. От этого и фигура его расплывалась — на ней трудно было сфокусировать взгляд. Столкнувшись с ним, оба англичанина полетели вниз как спелые груши.
Римо скользил абсолютно бесшумно. Корасон пробормотал что-то про себя. Ясно: Хуанита, говоря о другой силе, имела в виду этого человека.
Диктатор взмолился:
— Боже, сделай так, чтобы злой человек убрался с нашего благословенного острова. Заклинаю Тебя именем Твоего сына, окажи мне эту небольшую услугу.
Произнеся эти слова, он снова взглянул в окно. Римо все еще был на стене. Ну, что ж, если христианский Бог не отзывается на его мольбу, существуют другие пути. «О адские силы тьмы, взываю к вам, погубите этого человека!»
На глазах у Корасона белый расправился еще с двумя англичанами. Похоже, он умел уклоняться от пуль.
Корасон в сердцах сплюнул на дворцовый пол.
— Да провалитесь вы все!
Ни одна из сверхъестественных сил не вступилась за диктатора. А какая польза от богов, если они не помогают?
Но тут человек на стене полетел вниз.
— Благодарю тебя, Вельзевул, — сказал с чувством Корасон, но, как выяснилось, поторопился с благодарностями.
Римо съехал вниз по стене и скрылся в глубине улицы. Корасон снова принялся яростно ругать богов.
А ведь большинство людей боятся высказать богам свое неудовольствие, подумал Корасон. Нет, он всегда готов напомнить богам, что не станет ползать на коленках, хныча: «Я все равно вас люблю», если они вздумают крутить. Разве он какой-нибудь ирландец, чтобы так унижаться? Не забывай, Бог, ты имеешь дело с Корасоном, так что лучше веди себя хорошо. И на многое не рассчитывай.
Но все это относится к христианским богам. А ведь существует еще один Бог, к которому Корасон не осмеливается обратиться. Бог ветра, мрака и холода, он живет в горах, и в его честь двадцать четыре часа в сутки бьют барабаны. Корасон боится этого Бога. Боится даже больше, чем эту силу... этого белого из гостиницы.
Впрочем, Корасон тоже силен. Он обладает мощным оружием, хотя, как всякий командир, знает предел своих возможностей. Даже с этим грозным аппаратом он не может считать себя полностью неуязвимым. После битвы всякий скажет, что ты победил только благодаря своему оружию. Но перед битвой надо прикинуть, что случится, если аппарат не сработает.
Что может быть хуже, чем, хорошо прицелившись в голову врага и нажав курок, вдруг услышать щелчок и понять, что в обойме нет патронов? А что, если машина не справится с этой новой силой?
Хуанита говорила, что именно эта сила восторжествует и возведет на трон святого человека с гор.
А тут еще умибийский депутат, который только со второго раза растекся лужицей.
Неужели аппарат теряет силу? — волновался диктатор. Но с Хуанитой он справился на удивление быстро. В порядке ли чудесный аппарат? Надо хорошо подумать, прежде чем пускать его в ход. Ведь если враг останется цел, то вряд ли сам Корасон уцелеет, а если даже ему удастся выкрутиться, то денежки-то уж точно уплывут. В посольствах снова будет сидеть по одному полусонному клерку. Корабли покинут гавань, и Бахья станет почти такой же, как до испанского завоевания.
К этому оружию не стоит прибегать всуе. Но когда и как часто использовать его? Когда Корасон думал, ему требовалась женщина. Когда задумывался глубоко — две. Очень глубоко — три. И так далее.
Когда пятая женщина покинула его личные апартаменты, которые напоминали крепость внутри крепости — президентского дворца, Корасон знал, что ему делать.
— Не могу этому поверить. Не могу, — повторял он, судорожно глотая воздух.
— Кто этот человек, сотворивший такие жуткие вещи с вашими людьми?
— Не могу поверить, — твердил Джеймсон, почти задыхаясь.
Он машинально посасывал трубку, от которой отломилась чашечка. Потерять всю команду! Невозможно! Ни одному человеку не под силу справиться с ней. И что скажет начальство о загубленном снаряжении?
— Кто этот человек?
— Американец.
Корасон немного подумал. К любой другой стране, располагающей такой силой, следовало бы проявить уважение. Но он знал по опыту, что американцев можно заставить стыдится своей силы и сделать совсем ручными. Им нравится, когда их ругают. Увеличьте цены на сырье в четыре раза, и американцы соберут на свои деньги конференции, где станут доказывать, что вы имели полное право устанавливать те цены, которые считаете нужными. Американцы забыли всем известную вещь: уважение дает только сила. Эта нация совсем свихнулась.
Если подобную силу продемонстрировали бы русские, Корасон мигом побежал бы в их посольство, прикрепил к бакийским флагштокам серп и молот и клялся бы русским в вечной дружбе.
Но с американцами можно и нужно вести себя по-другому. Когда Америка или ее союзники применяли в конфликте силу, срочно собиралась сессия ООН. Люди со всех концов света призывали к ответу американских поджигателей войны. Как раз сегодня советский представитель указал на это Корасону:
Большинство людей этого не замечает. Если на них направлено оружие, они уже не вглядываются, как у нападающего лежат пальцы на курке и в каком месте руки больше натянута кожа. Этому нужно учиться. Ведь и точно попасть битой по мячу — вещь невозможная для того, кто никогда не видел раньше бейсбольного мяча, но для игрока высшей лиги — пустяковое дело.
Итак, Римо понял, что человек пока не готов спустить курок. Об этом ему сказали недостаточно напряженные пальцы.
— О'кей, спасибо за предупреждение, и приходи, когда созреешь, — сказал Римо и закрыл дверь.
Чиун сидел перед телевизором в позе лотоса. Старые актеры вновь помолодели на экране телевизора, привезенного на Бакью из Штатов вместе с видеокассетами. Чиун не любил новомодные «мыльные оперы», те, где «много секса и насилия», — он называл их богохульными и наотрез отказывался смотреть. Поэтому он был обречен постоянно пересматривать старые записи — «единственно стоящее в вашей культуре, по-настоящему великое искусство».
Одно время Чиун носился с идеей написать «мыльную оперу», но сочинение ее названия, посвящения и текста речи, которую он должен будет произнести по случаю присуждения ему премии, отняло у него столько времени, что писать уже было некогда. Римо из благородства никогда ему об этом не напоминал.
— Что случилось с любовью, добрыми отношениями и браком? — спросил Чиун. И сам ответил: — Ничего.
Он произнес слова одного из персонажей, доктора Чаннинга Мердока, который сообщил Ребекке Уэнтворт, что ее мать умирает от неизлечимой болезни и что он не может ее оперировать, потому что знает, кто является настоящим отцом Ребекки.
Органная музыка подчеркивала драматизм действия. Губы Чиуна перестали шевелиться — началась реклама. Рекламировался очиститель, в котором чего-то было больше, чем в других. Даже по этой рекламе можно было понять, насколько стар фильм: ведь сегодня в рекламе очистителя упор делался на том, что «этого» в нем совсем нет.
— Кто приходил? — спросил Чиун, пока шла реклама.
— Да никто. Какой-то англичанин.
— Никогда не говори плохо об англичанах. Генрих Восьмой всегда расплачивался сразу и делал заказы регулярно. Добрый и благородный Генрих был благословением для своего народа и гордостью расы. Своим примером он доказал, что мужественное сердце корейца может биться и в груди человека с совершенно противоестественным разрезом глаз.
— Ты представляешь, чем тебе придется здесь заниматься? — спросил Римо.
— Да, — ответил Чиун.
— Чем?
— Смотреть, что еще случится с Ребеккой.
— С Ребеккой? — переспросил Римо, не веря своим ушам. — Господи, Ребекка проживет еще семь лет, ее четырнадцать раз прооперируют, она сделает три аборта, станет астронавтом, проведет политическое расследование, будет работать в конгрессе, ей удалят матку, изнасилуют, на нее совершат покушение, еще до того, как закончится ее контракт со студией, она получит в наследство универсальный магазин, после чего попадет под грузовик, направляющийся в Детройт.
Чиун беспомощно шарил глазами по сторонам, как бы силясь отыскать кого-нибудь, с кем можно поделиться потрясением от такого чудовищного злодеяния. Вот так взять — и все рассказать! Скольких часов блаженства лишилась его бедная, мягкая, нежная душа! Но в комнате не было никого, кроме неблагодарного ученика.
— Вот уж спасибо так спасибо, — проговорил Чиун голосом, полным муки.
В дверь снова постучали. На пороге стоял все тот же англичанин в синем блейзере и легких брюках. Он держал в руке «вальтер Р-38». На этот раз его палец четко лежал на спусковом крючке. Владелец оружия принял положение, при котором рука меньше дрожит. Он пришел убивать.
— Боюсь, старина, тебе придется выкатываться из этого номера.
— Нет уж, — сказал Римо. — Мы только что въехали.
— Хотелось бы обойтись без крови.
— Не волнуйтесь. Мы не собираемся никого убивать.
— Зато у меня в руке пистолет, и я уже прицелился тебе в голову.
— Вижу, — отозвался Римо, облокотившись одной рукой на дверной косяк.
Чиун бросил взгляд на незваного гостя. Мало того, что Римо испортил все удовольствие, рассказав содержание последующих шестисот серий, из которых по крайней мере четыреста были само совершенство, — теперь он собирается убить назойливого посетителя во время демонстрации фильма. Римо явно не собирается ждать начала рекламы. Но почему? Зачем убивать человека во время фильма, если можно дождаться рекламной паузы?
Чиун знал ответ.
— Ты враг прекрасного, — буркнул он.
Английский агент сделал проверочный шаг назад.
— Кажется, вы не понимаете, с кем имеете дело, — сказал он.
— Это ваши проблемы, — отозвался Римо.
— Считай, что ты — мертвец, — сказал агент.
Дуло пистолета было направлено прямо в лоб дурашливого американца. Пуля разнесет лобную кость, да еще и в затылке будет огромная дыра.
— Папочка, он будет стрелять. Разве ты не слышишь? Тут нет моей вины.
— Враг прекрасного, — злобно повторил Чиун.
— Если ты соизволишь обернуться, то увидишь, что его рука дрожит. В любой момент он может нажать на спуск.
— "В любой момент, — передразнил его Чиун с жалостливой интонацией, — он может нажать на спуск". Значит, если он может нажать на спуск, то пропади все пропадом?
Агент ждал достаточно долго. Он не понимал, почему эти двое так спокойны перед лицом смертельной опасности. Не то, чтобы его это очень смущало. Но на своем веку он убивал не один раз, и бывало, жертва не верила, что умрет. Иногда, напротив, теряла от страха голову. Но чтобы вот так препираться друг с другом — такого еще не случалось. Впрочем, все когда-то бывает в первый раз.
Он нажал на спуск. «Вальтер Р-38» дернулся в его руке, но он этого не почувствовал. Лоб белого человека не пострадал. Зато «вальтера Р-38» больше в руке англичанина не было, а саму кисть руки со страшной силой оторвали у запястья, будто выдернули громадный зуб. Он не почувствовал боли, только рывок.
Он также не видел, как двигались руки сто противника, уловил только мелькнувший перед глазами палец и мог поклясться, что палец этот беспрепятственно погрузился в его мозг до первого сустава — ощущение было такое, что огромная дверь навсегда захлопнулась перед ним. Впрочем, он уже ни в чем не мог поклясться. Просто эта картина механически запечатлелась в его сознании, а к тому времени, как он рухнул на пол, он уже ничего не чувствовал.
Нервные окончания еще посылали сигналы в мозг, но та его часть, которая расшифровывает их, превратилась в кровавое месиво.
Римо вытер палец о рубашку незадачливого агента и осторожно перетащил того к двери болгарского номера. Оттуда застрекотал «Калашников».
Из-за двери его о чем-то спросили сначала по-русски, затем по-французски. Наконец, вопрос прозвучал по-английски:
— Кто ты?
— Я — это я, — отвечал Римо, прикрывая изуродованный лоб англичанина соломенной шляпой.
— Кто "я"? — снова спросили из-за слегка приоткрывшейся двери.
— Ты — это ты, — сказал Римо.
— Я говорю о тебе.
— Обо мне? — спросил Римо.
— Да. Кто ты?
— Я — это я. Ты — это ты, — ответил Римо.
— Что ты здесь делаешь?
— Вытаскивал труп в коридор — кондиционер не работает, и он непременно скоро завоняет.
— А почему к нашей двери?
— А почему нет?
Римо посчитал свой ответ удачным, но за дверью, по-видимому, так не думали, потому что тут же последовала очередь «Калашникова».
Вернувшись в номер, он получил нагоняй от Чиуна, заявившего, что стрельба мешала ему следить за развитием действия.
— Прости, — коротко произнес Римо.
Чиун важно кивнул, но Римо чувствовал, что полностью не прощен. Этот кивок как бы говорил, что Римо всегда найдет способ испортить старому человеку удовольствие. И Римо доказал это, расправившись вскоре со вторым англичанином; на этот раз в комнате прозвучало два выстрела, и одна ручная граната разорвалась в коридоре.
Но испытания Чиуна на этом не кончились. Вскоре Римо объявил, что к гостинице направляется группа захвата. Все ее члены, как один, в блейзерах и соломенных шляпах. У главного во рту трубка.
— Интересно, почему на нас нападают именно тогда, когда Ребекка произносит свои прекрасные монологи? — поморщился Чиун.
— На нас нападают, когда придется, папочка.
— Это точно, — согласился Чиун.
— Они уже близко.
Группа образовывала так называемый «резервный треугольник». Часть команды шла по мостовой, часть — по тротуару, впереди каждого подразделения как бы треугольник: двое впереди, двое немного сзади и по двое с каждой стороны.
Да, неплохая команда. Римо сразу ее оценил. Они двигались согласованно — видно, и раньше работали вместе: люди в новых командах обычно перекликаются, подают друг другу знаки, бегут вразброд. Эти понимали друг друга без слов. Забравшись на крышу, Римо попытался оценить обстановку — оттуда были видны все участники готовящегося нападения. Темнокожий охранник, стоя рядом и держа в каждой руке по пистолету 44-го калибра, нервно оглядывался по сторонам, не зная, от кого прежде защищаться. Он ругался по-русски и потихоньку отступал в угол.
Римо сверху видел, как две соломенные шляпы вплыли в подъезд, другие две закинули на подоконник их номера веревочную лестницу, повисшую на крюке, а еще две направились к пожарной лестнице.
— Не теряй головы, — ободрил Римо охранника. — Оставайся здесь.
Чиун учил: когда надо действовать в нескольких направлениях лучше всего сконцентрироваться на чем-то, что не имеет прямого отношения к происходящему. Например, на дыхании. Римо сосредоточился на дыхании, предоставив своему телу выполнять остальную работу. Перекинув ногу через выступ, он осторожно пополз вниз — от карниза к карнизу, стараясь, чтобы его дыхание полностью совпадало с ритмическими колебаниями легких. Как раз у окна комнаты Чиуна он столкнулся с теми двумя, что карабкались по веревочной лестнице.
— Ох, — только и успел вымолвить один, полетев вниз на грязную улицу.
Другому не пригодился и «вальтер» — пистолет глубоко вдавили ему в грудину рукояткой вперед — сердце затрепетало, найдя рукоятку еще более вредной для себя, чем холестерин.
Через дорогу Генералиссимус Сакристо Корасон наблюдал за этой сценой сквозь жалюзи. Он видел, как худощавый белый спускался с крыши, и сразу же понял, что кузина Хуанита не солгала: этот человек — сильнее его.
Никогда Корасон не видел, чтобы люди таким образом спускались с большой высоты. На его глазах некоторые падали с крыши. Однажды он присутствовал на соревнованиях, когда ныряльщики в Мексике прыгали с высоких скал в море. Как-то видел, как в воздухе взорвался самолет.
Но этот белый... Спуск его был быстрее падения. Быстрее прыжка в воду. Казалось, ему подвластен сам закон тяготения, который изменялся по желанию этого необыкновенного человека.
Двух мужчин он стряхнул с лестницы легко, будто вытряхнул горошины из лопнувшего стручка.
— Кто? Кто этот человек? — требовал ответа Корасон, указывая на Римо через щелку в жалюзи.
— Какой-то белый, — констатировал очевидное майор, у которого, как и у самого Корасона, в кобуре лежал пистолет 44-го калибра.
Его отец скрывался в горах вместе с отцом Корасона. Когда старший Корасон стал президентом, отец майора отказался от генеральского чина и дожил до преклонных лет. Сын, которого звали Мануэль Эстрада, усвоил урок отца. Когда президентом стал молодой Корасон, Мануэль Эстрада в свою очередь отказался от генеральского чина. Он тоже надеялся прожить долгую жизнь, но, в отличие от своего отца, решил со временем получить все.
Семейный девиз сеньора Эстрады звучал так: «Если воруешь понемногу, тебя не пристрелят». Эмануэль Эстрада добавил к нему: «Жди своего часа».
Майор Эстрада был, пожалуй, единственным человеком из окружения президента, который не покрывался испариной при приближении Корасона. Широкие скулы выдавали его индейские корни, а темно-коричневая кожа — африканские. Изысканной формы нос говорил о том, что когда-то к рабыне, работавшей на плантации сахарного тростника, приходил ночью уроженец Кастильи.
Корасон завопил на него:
— Каждый дурак видит, что это белый, но из какой страны?
— Из той, где живут белые, — невозмутимо отвечал Эстрада.
— Из какой? Выясни. И побыстрей, Эстрада.
Корасон следил за тем, как Римо передвигается по фасаду гостиницы «Астарз». Казалось, тог медленно крадется по стене, но если приглядеться, то становитесь ясно, что передвигается он, напротив, очень быстро, а вот движения отдельных членов кажутся замедленными. От этого и фигура его расплывалась — на ней трудно было сфокусировать взгляд. Столкнувшись с ним, оба англичанина полетели вниз как спелые груши.
Римо скользил абсолютно бесшумно. Корасон пробормотал что-то про себя. Ясно: Хуанита, говоря о другой силе, имела в виду этого человека.
Диктатор взмолился:
— Боже, сделай так, чтобы злой человек убрался с нашего благословенного острова. Заклинаю Тебя именем Твоего сына, окажи мне эту небольшую услугу.
Произнеся эти слова, он снова взглянул в окно. Римо все еще был на стене. Ну, что ж, если христианский Бог не отзывается на его мольбу, существуют другие пути. «О адские силы тьмы, взываю к вам, погубите этого человека!»
На глазах у Корасона белый расправился еще с двумя англичанами. Похоже, он умел уклоняться от пуль.
Корасон в сердцах сплюнул на дворцовый пол.
— Да провалитесь вы все!
Ни одна из сверхъестественных сил не вступилась за диктатора. А какая польза от богов, если они не помогают?
Но тут человек на стене полетел вниз.
— Благодарю тебя, Вельзевул, — сказал с чувством Корасон, но, как выяснилось, поторопился с благодарностями.
Римо съехал вниз по стене и скрылся в глубине улицы. Корасон снова принялся яростно ругать богов.
А ведь большинство людей боятся высказать богам свое неудовольствие, подумал Корасон. Нет, он всегда готов напомнить богам, что не станет ползать на коленках, хныча: «Я все равно вас люблю», если они вздумают крутить. Разве он какой-нибудь ирландец, чтобы так унижаться? Не забывай, Бог, ты имеешь дело с Корасоном, так что лучше веди себя хорошо. И на многое не рассчитывай.
Но все это относится к христианским богам. А ведь существует еще один Бог, к которому Корасон не осмеливается обратиться. Бог ветра, мрака и холода, он живет в горах, и в его честь двадцать четыре часа в сутки бьют барабаны. Корасон боится этого Бога. Боится даже больше, чем эту силу... этого белого из гостиницы.
Впрочем, Корасон тоже силен. Он обладает мощным оружием, хотя, как всякий командир, знает предел своих возможностей. Даже с этим грозным аппаратом он не может считать себя полностью неуязвимым. После битвы всякий скажет, что ты победил только благодаря своему оружию. Но перед битвой надо прикинуть, что случится, если аппарат не сработает.
Что может быть хуже, чем, хорошо прицелившись в голову врага и нажав курок, вдруг услышать щелчок и понять, что в обойме нет патронов? А что, если машина не справится с этой новой силой?
Хуанита говорила, что именно эта сила восторжествует и возведет на трон святого человека с гор.
А тут еще умибийский депутат, который только со второго раза растекся лужицей.
Неужели аппарат теряет силу? — волновался диктатор. Но с Хуанитой он справился на удивление быстро. В порядке ли чудесный аппарат? Надо хорошо подумать, прежде чем пускать его в ход. Ведь если враг останется цел, то вряд ли сам Корасон уцелеет, а если даже ему удастся выкрутиться, то денежки-то уж точно уплывут. В посольствах снова будет сидеть по одному полусонному клерку. Корабли покинут гавань, и Бахья станет почти такой же, как до испанского завоевания.
К этому оружию не стоит прибегать всуе. Но когда и как часто использовать его? Когда Корасон думал, ему требовалась женщина. Когда задумывался глубоко — две. Очень глубоко — три. И так далее.
Когда пятая женщина покинула его личные апартаменты, которые напоминали крепость внутри крепости — президентского дворца, Корасон знал, что ему делать.
* * *
У майора Эстрады сидел потрясенный доктор Джеймсон. Он все еще находился в состоянии шока.— Не могу этому поверить. Не могу, — повторял он, судорожно глотая воздух.
— Кто этот человек, сотворивший такие жуткие вещи с вашими людьми?
— Не могу поверить, — твердил Джеймсон, почти задыхаясь.
Он машинально посасывал трубку, от которой отломилась чашечка. Потерять всю команду! Невозможно! Ни одному человеку не под силу справиться с ней. И что скажет начальство о загубленном снаряжении?
— Кто этот человек?
— Американец.
Корасон немного подумал. К любой другой стране, располагающей такой силой, следовало бы проявить уважение. Но он знал по опыту, что американцев можно заставить стыдится своей силы и сделать совсем ручными. Им нравится, когда их ругают. Увеличьте цены на сырье в четыре раза, и американцы соберут на свои деньги конференции, где станут доказывать, что вы имели полное право устанавливать те цены, которые считаете нужными. Американцы забыли всем известную вещь: уважение дает только сила. Эта нация совсем свихнулась.
Если подобную силу продемонстрировали бы русские, Корасон мигом побежал бы в их посольство, прикрепил к бакийским флагштокам серп и молот и клялся бы русским в вечной дружбе.
Но с американцами можно и нужно вести себя по-другому. Когда Америка или ее союзники применяли в конфликте силу, срочно собиралась сессия ООН. Люди со всех концов света призывали к ответу американских поджигателей войны. Как раз сегодня советский представитель указал на это Корасону: