— Теперь видишь? Нечего было бояться, понял?
— Но у меня такой чертовски здоровый… — Он запнулся и пристально посмотрел ей в глаза. Они были так близко, что он видел в них свое двойное отражение. — Так ты догадалась, что я, боялся сделать тебе больно?
— Да, милый. Но ведь эта проблема отпала, так?
Ты самый ласковый, самый нежный из всех, кого я знала. Думаю, именно в этом одна из причин, почему я тебя люблю. Одна из многих.
— Я тоже тебя люблю, Лина. Только вот не знал, как ты… ведь ты ни одним намеком…
Она перекатилась на него и прижалась лицом к курчавой поросли на его груди.
— Какие намеки, милый, я страстно тебя люблю.
И попробуй только не верить!
— Лина, помнишь, мы говорили, что я боюсь? Я хочу кое-что тебе рассказать…
— Все, милый. — Она пошарила пальцами по его лицу и закрыла ему рот ладонью. — Все, молчи. Не говори ни слова.
— Нет, мне нужно сказать тебе. Я просто должен сказать тебе.
Что-то в его голосе насторожило Лину, и она села в кровати.
— Ладно, Брет, если считаешь, что должен, тогда говори…
Лина устроилась поудобнее и прислонилась спиной к стене. Она, нисколько не стыдясь своей наготы, а возможно, вообще забыв о ней, даже не потрудилась натянуть на себя простыню. Открывшийся Брету вид не давал собраться с мыслями, и он заставил себя отвести глаза от соблазнительной картины.
— Слышала, что произошло на балу вчера, вечером, какого дурака я свалял?
— Говорили что-то такое… То есть не о том, что ты свалял дурака, а что случилась какая-то перебранка.
— Перебранка! Ничего себе!
Торопясь и путаясь в словах, Брет выложил Лине все о своих страхах, о том, что он трус и панически боится физических столкновений, о попытках восполнить этот недостаток чрезмерной дерзостью и о том, как по-дурацки он вел себя вчера вечером, опустив, впрочем, эпизод с перезрелой поклонницей в саду за домом.
Лина, не сводя глаз с его лица, внимательно выслушала Брета в задумчивом молчании. Когда он завершил свой рассказ, она убежденно проговорила:
— По-моему, ты просто чудо, Брет.
— Считаешь, это… Что? Ты что, женщина, меня вообще не слушала?
— Слушала. Не пропустила ни одного слова, — спокойно ответила Лина. — И считаю, что ты просто чудо. Много ли мужчин, чувствующих то же, что и ты, смогли бы заставить себя играть в футбол? Неужели не знаешь, что мы все боимся того или другого, но не находим в себе мужества признаться в этом?
Только настоящий мужчина может признаться в своих страхах. А еще большая храбрость требуется для того, чтобы вопреки нашим страхам поступать так, как должны. Допускаю, что в нашем мире существуют люди, не испытывающие страха ни перед чем… Ну и что? Кто лучше, скажи мне, тот, кто, не ощущая страха, идет на разъяренного бешеного слона, или тот, кто весь дрожит от страха, но все равно идет на разъяренного бешеною слона? Давай, скажи мне!
Брет слушал ее и не верил своим ушам, в душе у него росло ликование.
— Не могу поверить, правда не могу! Говорю же тебе, что я трус, а ты мне в ответ несешь невесть что!
— Трус? Чушь какая-то, — невозмутимо парировала Лина. — Милый, все, что я сказала, чистая правда, каждое слово.
Впервые за многие годы Брет ощутил, во всяком случае в присутствии других, как у него на глазах наворачиваются слезы. В попытке скрыть их, он притянул Лину к себе и прижал ее голову к своей груди.
— Я люблю тебя, Лина, — хрипло выдохнул он.
— И я тебя люблю. Брет… завтра ты хочешь быть на платформе рядом с сенатором… из-за того, что ты мне сейчас рассказал?
— Отчасти да. Но по-моему, я просто обязан это сделать. — Он весь напрягся в ожидании ее протестующих упреков.
Вместо этого Лина, поглаживая его мускулистое бедро, промурлыкала:
— Медвежьи Когти. Медведище мой. Я люблю тебя, медведище ты этакий.
Глава 14
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 15
— Но у меня такой чертовски здоровый… — Он запнулся и пристально посмотрел ей в глаза. Они были так близко, что он видел в них свое двойное отражение. — Так ты догадалась, что я, боялся сделать тебе больно?
— Да, милый. Но ведь эта проблема отпала, так?
Ты самый ласковый, самый нежный из всех, кого я знала. Думаю, именно в этом одна из причин, почему я тебя люблю. Одна из многих.
— Я тоже тебя люблю, Лина. Только вот не знал, как ты… ведь ты ни одним намеком…
Она перекатилась на него и прижалась лицом к курчавой поросли на его груди.
— Какие намеки, милый, я страстно тебя люблю.
И попробуй только не верить!
— Лина, помнишь, мы говорили, что я боюсь? Я хочу кое-что тебе рассказать…
— Все, милый. — Она пошарила пальцами по его лицу и закрыла ему рот ладонью. — Все, молчи. Не говори ни слова.
— Нет, мне нужно сказать тебе. Я просто должен сказать тебе.
Что-то в его голосе насторожило Лину, и она села в кровати.
— Ладно, Брет, если считаешь, что должен, тогда говори…
Лина устроилась поудобнее и прислонилась спиной к стене. Она, нисколько не стыдясь своей наготы, а возможно, вообще забыв о ней, даже не потрудилась натянуть на себя простыню. Открывшийся Брету вид не давал собраться с мыслями, и он заставил себя отвести глаза от соблазнительной картины.
— Слышала, что произошло на балу вчера, вечером, какого дурака я свалял?
— Говорили что-то такое… То есть не о том, что ты свалял дурака, а что случилась какая-то перебранка.
— Перебранка! Ничего себе!
Торопясь и путаясь в словах, Брет выложил Лине все о своих страхах, о том, что он трус и панически боится физических столкновений, о попытках восполнить этот недостаток чрезмерной дерзостью и о том, как по-дурацки он вел себя вчера вечером, опустив, впрочем, эпизод с перезрелой поклонницей в саду за домом.
Лина, не сводя глаз с его лица, внимательно выслушала Брета в задумчивом молчании. Когда он завершил свой рассказ, она убежденно проговорила:
— По-моему, ты просто чудо, Брет.
— Считаешь, это… Что? Ты что, женщина, меня вообще не слушала?
— Слушала. Не пропустила ни одного слова, — спокойно ответила Лина. — И считаю, что ты просто чудо. Много ли мужчин, чувствующих то же, что и ты, смогли бы заставить себя играть в футбол? Неужели не знаешь, что мы все боимся того или другого, но не находим в себе мужества признаться в этом?
Только настоящий мужчина может признаться в своих страхах. А еще большая храбрость требуется для того, чтобы вопреки нашим страхам поступать так, как должны. Допускаю, что в нашем мире существуют люди, не испытывающие страха ни перед чем… Ну и что? Кто лучше, скажи мне, тот, кто, не ощущая страха, идет на разъяренного бешеного слона, или тот, кто весь дрожит от страха, но все равно идет на разъяренного бешеною слона? Давай, скажи мне!
Брет слушал ее и не верил своим ушам, в душе у него росло ликование.
— Не могу поверить, правда не могу! Говорю же тебе, что я трус, а ты мне в ответ несешь невесть что!
— Трус? Чушь какая-то, — невозмутимо парировала Лина. — Милый, все, что я сказала, чистая правда, каждое слово.
Впервые за многие годы Брет ощутил, во всяком случае в присутствии других, как у него на глазах наворачиваются слезы. В попытке скрыть их, он притянул Лину к себе и прижал ее голову к своей груди.
— Я люблю тебя, Лина, — хрипло выдохнул он.
— И я тебя люблю. Брет… завтра ты хочешь быть на платформе рядом с сенатором… из-за того, что ты мне сейчас рассказал?
— Отчасти да. Но по-моему, я просто обязан это сделать. — Он весь напрягся в ожидании ее протестующих упреков.
Вместо этого Лина, поглаживая его мускулистое бедро, промурлыкала:
— Медвежьи Когти. Медведище мой. Я люблю тебя, медведище ты этакий.
Глава 14
В гостиницу Ракель Сент-Клауд вернулась довольно поздно. После встречи с Бретом Клоусоном и его подругой она зашла в кинотеатр и попала на сдвоенный сеанс. Ракель высидела оба фильма, потом еще раз посмотрела первую картину, но когда в конце концов вышла из зала на улицу, поняла, что не взялась бы пересказать их содержание. Ракель не могла даже вспомнить, как они назывались. По дороге в гостиницу она перехватила сандвич и две чашки кофе.
Но аппетита у нее не было.
Когда она вошла в свой номер, там горел только один светильник, а дверь в спальню была закрыта.
Ракель была уверена, что Мартин уже спит. Ей вовсе не хотелось будить его, чтобы, не дай Бог, не продолжилась ссора, которая случилась между ними перед ее уходом. Она на цыпочках прокралась к бару, смешала себе крепкий коктейль, выключила свет и устроилась у окна так, чтобы видеть ночные огни Нового Орлеана. Она по глотку пила коктейль, время от времени подходя к бару, чтобы приготовить новый, и курила одну сигарету за другой.
Мысли Ракель разбредались, она пыталась отыскать во времени тот момент, когда отношения между ними стали портиться. Определить его она не смогла: процесс распада их супружества происходил постепенно…
Когда Ракель Кемп встретила Мартина Сент-Клауда, он был начинающим адвокатом, борющимся за место под солнцем. Она влюбилась в него с первого взгляда. По уши.
Ракель, которой в то лето исполнилось двадцать два, приехала в Новый Орлеан погостить у школьной подруги Она родилась и выросла в штате Нью-Йорк и училась в Барнардском колледже. В то время до его окончания Ракель оставался еще год. Колледж она так и не окончила. Но и домой в Нью-Йорк не вернулась.
Она и Мартин Сент-Клауд поженились незадолго до ее предполагаемого отъезда из Нового Орлеана. Это была ее первая поездка на Юг, и Новый Орлеан произвел на нее двойственное впечатление. Ей понравился сам город, то, что она принимала за атмосферу добрых старых времен, южные галантность и гостеприимство.
Однако влажная духота летних месяцев, предрассудки и ограниченность горожан, склонность слишком многих из них жить прошлым пришлись ей не по душе.
(При этом она осознавала, что здесь противоречит сама себе, поскольку другие проявления традиций Старого Юга ей импонировали.) Но в ее чувстве к Мартину никакой двойственности не было. Она обожала его мужественность, зрелость и силу характера, его неотразимую чувственность, силу ума и целеустремленность, интеллект и амбициозность. И все это, как она позднее поняла, определялось одним словом, которое только начинало входить в моду. Харизма. Мартин обладал харизмой. В таком изобилии, что вскоре она возненавидела эту черту его характера. Именно харизма обеспечивала ему успех в политике и у женщин. И в конечном итоге Ракель стала ненавидеть и политику, и его женщин с одинаковым пылом.
Начало их супружества ничего подобного не предвещало. Мартин происходил из бедной семьи, а Ракель привыкла если не к богатству, то к материальному комфорту. Тем не менее она ничего не имела против трудностей и лишений, сопровождавших первые годы их семейной жизни. Они были счастливы друг с другом и с детьми, когда они появились. Мартин был доволен своей работой. Затем небольшие, но яркие успехи Мартина на поприще адвоката по уголовным делам привлекли внимание окружной прокуратуры, и ему предложили там место. Через пять лет его избрали окружным прокурором, и его крестовый поход против организованной преступности в городе, против коррупции в государственных учреждениях и непрестанные выступления в защиту обездоленных даже на посту окружного прокурора превратили Мартина в весьма популярную фигуру.
Все говорили, что его место в сенате. Ракель нравилась роль супруги окружного прокурора. Она находила ее интересной и захватывающей. Поэтому она не стала возражать против того, чтобы Мартин баллотировался в сенат Соединенных Штатов, хотя некоторые опасения и сомнения у нее были. Она и не мечтала, что его изберут. Она предполагала, что он выдвинет свою кандидатуру, потерпит поражение и навсегда выбросит эту идею из головы.
Скорее всего так бы и случилось, если бы Мартину не выпала удача. Или злой рок. Впоследствии Ракель предпочитала думать именно так.
Потому что, несмотря на его харизму и привлекательность в глазах публики, Мартину не удалось бы добиться избрания по одной простой причине — он не пользовался достаточной известностью в масштабах всего штата. Однако случилось так, что всего за неделю до предварительного голосования его соперника, сенатора, пожелавшего переизбираться на второй срок, поймали за руку. Вскрылось, что тот питает тайные, но не бескорыстные симпатии к некой строительной компании, которая за полгода до упоминаемых событий получила прибыльный правительственный контракт.
Ракель так и не смогла до конца разобраться в деталях этой темной истории. Как бы то ни было, избиратели не забыли о борьбе Мартина против коррупции, и он легко выиграл предварительные выборы. И конечно, нанести поражение на ноябрьских выборах кандидату от республиканцев труда ему не составило.
Возможно, именно тогда все и началось.
Ракель была уверена, что до этого момента Мартин хранил ей верность. Но постепенно все стало меняться. Ракель была занята обустройством дома в Джорджтауне и поглощена заботами о детях; Мартин также был очень занят. Вновь избранный харизматический красавец сенатор пользовался среди романтичных новоорлеанцев большим спросом. Его постоянно приглашали на радио и телевидение, просили выступить с речами по самым различным поводам.
И естественно, женщины липли к нему как кошки.
Слава ударила Мартину в голову. Он с грубоватой откровенностью признался Ракель в конце первого года их пребывания в Вашингтоне:
— Все это внимание не может не льстить деревенскому парнишке из глубинки.
— Только мне не надо нести чепуху про деревенских парнишек, Мартин! Ты за всю свою жизнь в деревне не больше двух выходных провел! Вполне мог быть Нью-Йоркцем, если бы по чистой случайности не родился в другом месте.
— А ты знаешь, как обидеть посильнее. Ракель.
Согласен, меня занесло. Постараюсь притормозить.
— А женщины, Мартин? Как насчет женщин?
Вероятно, тогда все и началось на самом деле. И вероятно, она напрасно доверилась женской интуиции, обвиняя его без каких-либо улик. Известный афоризм гласит: женщины, обвиняя мужчину в распутстве, совершают ошибку. В таких случаях обычно происходит одно из двух. Если он действительно волочился за каждой юбкой, то вероятность того, что он прекратит это занятое, крайне мала. Если же он неповинен, то весьма часто брошенные в плодородную почву семена прорастают, и он таки становится распутником.
Ракель так и не смогла выяснить, был ли Мартин неверен ей до того разговора, однако была убеждена, что вскоре после него все и началось. Ничего явного, просто косвенные признаки: не пришел к ужину, уклончивые ответы на вопросы о том, где был, загадочное молчание в телефонной трубке, когда ее поднимала Ракель, чужой волос на пиджаке, едва уловимый запах незнакомых духов, спад в их сексуальных отношениях.
С течением времени Ракель очень хорошо изучила сексуальные аппетиты Мартина. Мужчина, способный заниматься сексом как минимум раз в день, не станет ни с того ни с сего ограничивать себя одним разом в неделю, а то и в две-три недели, даже если ему далеко за тридцать. Как Мартин сам любил выражаться, «никогда и ни за что».
Ракель готова была согласиться, что часть вины лежит на ней. Хотя страсть ее не остыла, она стала больше внимания уделять другим вещам. В течение их первых лет в Вашингтоне она ко времени возвращения Мартина домой частенько уже крепко спала и всячески противилась его попыткам оторвать ее ото сна.
Однако она знала, что к настоящему разрыву их привело то, что, когда она получила неопровержимые доказательства его связи на стороне, она прямо заявила ему, что не пустит его к себе в постель «воняющим другой бабой». Начиная с того самого утра, она теперь могла пересчитать по пальцам случаи, когда они занимались любовью.
Ракель была уверена, что у Мартина и сейчас роман с какой-то женщиной из Нового Орлеана. Она не знала, кто эта сука, да и не очень хотела знать.
Пару раз ей приходило в голову, что женщиной этой могла быть Одри Фейн. На такие подозрения ее наводила та прохладная, почти недружелюбная манера, в которой Одри и Мартин обращались друг с другом в ее присутствии, но Ракель просто не могла допустить саму мысль о том, что Мартин может трахать их общую знакомую.
В общем-то, кто именно была эта женщина, особого значения само по себе и не имело. По большому счету.
А теперь еще эта дурацкая история с завтрашним парадом, где Мартин будет рисковать своей жизнью!
И ради чего? Из политических соображений. Но они-то, по разумению Ракель, как раз этого не стоили.
Она уже поняла, что Мартин никогда не оставит политику; он попал в полную зависимость от своих политических амбиций, как наркоман — от наркотиков.
Подумать только, во имя каких-то там дурацких политических целей он готов рисковать своей жизнью и будущим своей жены и детей!
Сегодня вечером Ракель пригрозила, что уйдет от него и обратится к адвокату по поводу развода.
Конечно, угроза эта вырвалась у нее в пылу ссоры, но Ракель чувствовала, что готова ее исполнить. Это было единственное, что она могла предпринять.
Самое ужасное заключалось в том, что она по-прежнему любила Мартина, любила отчаянно. Она догадывалась, что будет любить его всегда. Но одного этого мало. Порой одной лишь любви бывает недостаточно. Должны быть еще взаимное доверие и понимание, взаимная приязнь. Она не была уверена, что Мартин ей по-прежнему приятен — во всяком случае, таким, как он стал сейчас…
Из ее горла вырвался хриплый злой стон; Ракель поднялась на ноги и пошатнулась. Она бы упала, если бы в самый последний момент ей не удалось ухватиться за спинку дивана. Взглянула на часы. До полуночи оставалось всего несколько минут. Она просидела у окна почти час и весь этот час предавалась горьким воспоминаниям и беспрерывно пила, и сейчас почувствовала, что совершенно пьяна.
Ракель поставила пустой бокал и с большой осторожностью на ощупь направилась в спальню.
Там по крайней мере у них отдельные кровати. И слава Богу.
Но аппетита у нее не было.
Когда она вошла в свой номер, там горел только один светильник, а дверь в спальню была закрыта.
Ракель была уверена, что Мартин уже спит. Ей вовсе не хотелось будить его, чтобы, не дай Бог, не продолжилась ссора, которая случилась между ними перед ее уходом. Она на цыпочках прокралась к бару, смешала себе крепкий коктейль, выключила свет и устроилась у окна так, чтобы видеть ночные огни Нового Орлеана. Она по глотку пила коктейль, время от времени подходя к бару, чтобы приготовить новый, и курила одну сигарету за другой.
Мысли Ракель разбредались, она пыталась отыскать во времени тот момент, когда отношения между ними стали портиться. Определить его она не смогла: процесс распада их супружества происходил постепенно…
Когда Ракель Кемп встретила Мартина Сент-Клауда, он был начинающим адвокатом, борющимся за место под солнцем. Она влюбилась в него с первого взгляда. По уши.
Ракель, которой в то лето исполнилось двадцать два, приехала в Новый Орлеан погостить у школьной подруги Она родилась и выросла в штате Нью-Йорк и училась в Барнардском колледже. В то время до его окончания Ракель оставался еще год. Колледж она так и не окончила. Но и домой в Нью-Йорк не вернулась.
Она и Мартин Сент-Клауд поженились незадолго до ее предполагаемого отъезда из Нового Орлеана. Это была ее первая поездка на Юг, и Новый Орлеан произвел на нее двойственное впечатление. Ей понравился сам город, то, что она принимала за атмосферу добрых старых времен, южные галантность и гостеприимство.
Однако влажная духота летних месяцев, предрассудки и ограниченность горожан, склонность слишком многих из них жить прошлым пришлись ей не по душе.
(При этом она осознавала, что здесь противоречит сама себе, поскольку другие проявления традиций Старого Юга ей импонировали.) Но в ее чувстве к Мартину никакой двойственности не было. Она обожала его мужественность, зрелость и силу характера, его неотразимую чувственность, силу ума и целеустремленность, интеллект и амбициозность. И все это, как она позднее поняла, определялось одним словом, которое только начинало входить в моду. Харизма. Мартин обладал харизмой. В таком изобилии, что вскоре она возненавидела эту черту его характера. Именно харизма обеспечивала ему успех в политике и у женщин. И в конечном итоге Ракель стала ненавидеть и политику, и его женщин с одинаковым пылом.
Начало их супружества ничего подобного не предвещало. Мартин происходил из бедной семьи, а Ракель привыкла если не к богатству, то к материальному комфорту. Тем не менее она ничего не имела против трудностей и лишений, сопровождавших первые годы их семейной жизни. Они были счастливы друг с другом и с детьми, когда они появились. Мартин был доволен своей работой. Затем небольшие, но яркие успехи Мартина на поприще адвоката по уголовным делам привлекли внимание окружной прокуратуры, и ему предложили там место. Через пять лет его избрали окружным прокурором, и его крестовый поход против организованной преступности в городе, против коррупции в государственных учреждениях и непрестанные выступления в защиту обездоленных даже на посту окружного прокурора превратили Мартина в весьма популярную фигуру.
Все говорили, что его место в сенате. Ракель нравилась роль супруги окружного прокурора. Она находила ее интересной и захватывающей. Поэтому она не стала возражать против того, чтобы Мартин баллотировался в сенат Соединенных Штатов, хотя некоторые опасения и сомнения у нее были. Она и не мечтала, что его изберут. Она предполагала, что он выдвинет свою кандидатуру, потерпит поражение и навсегда выбросит эту идею из головы.
Скорее всего так бы и случилось, если бы Мартину не выпала удача. Или злой рок. Впоследствии Ракель предпочитала думать именно так.
Потому что, несмотря на его харизму и привлекательность в глазах публики, Мартину не удалось бы добиться избрания по одной простой причине — он не пользовался достаточной известностью в масштабах всего штата. Однако случилось так, что всего за неделю до предварительного голосования его соперника, сенатора, пожелавшего переизбираться на второй срок, поймали за руку. Вскрылось, что тот питает тайные, но не бескорыстные симпатии к некой строительной компании, которая за полгода до упоминаемых событий получила прибыльный правительственный контракт.
Ракель так и не смогла до конца разобраться в деталях этой темной истории. Как бы то ни было, избиратели не забыли о борьбе Мартина против коррупции, и он легко выиграл предварительные выборы. И конечно, нанести поражение на ноябрьских выборах кандидату от республиканцев труда ему не составило.
Возможно, именно тогда все и началось.
Ракель была уверена, что до этого момента Мартин хранил ей верность. Но постепенно все стало меняться. Ракель была занята обустройством дома в Джорджтауне и поглощена заботами о детях; Мартин также был очень занят. Вновь избранный харизматический красавец сенатор пользовался среди романтичных новоорлеанцев большим спросом. Его постоянно приглашали на радио и телевидение, просили выступить с речами по самым различным поводам.
И естественно, женщины липли к нему как кошки.
Слава ударила Мартину в голову. Он с грубоватой откровенностью признался Ракель в конце первого года их пребывания в Вашингтоне:
— Все это внимание не может не льстить деревенскому парнишке из глубинки.
— Только мне не надо нести чепуху про деревенских парнишек, Мартин! Ты за всю свою жизнь в деревне не больше двух выходных провел! Вполне мог быть Нью-Йоркцем, если бы по чистой случайности не родился в другом месте.
— А ты знаешь, как обидеть посильнее. Ракель.
Согласен, меня занесло. Постараюсь притормозить.
— А женщины, Мартин? Как насчет женщин?
Вероятно, тогда все и началось на самом деле. И вероятно, она напрасно доверилась женской интуиции, обвиняя его без каких-либо улик. Известный афоризм гласит: женщины, обвиняя мужчину в распутстве, совершают ошибку. В таких случаях обычно происходит одно из двух. Если он действительно волочился за каждой юбкой, то вероятность того, что он прекратит это занятое, крайне мала. Если же он неповинен, то весьма часто брошенные в плодородную почву семена прорастают, и он таки становится распутником.
Ракель так и не смогла выяснить, был ли Мартин неверен ей до того разговора, однако была убеждена, что вскоре после него все и началось. Ничего явного, просто косвенные признаки: не пришел к ужину, уклончивые ответы на вопросы о том, где был, загадочное молчание в телефонной трубке, когда ее поднимала Ракель, чужой волос на пиджаке, едва уловимый запах незнакомых духов, спад в их сексуальных отношениях.
С течением времени Ракель очень хорошо изучила сексуальные аппетиты Мартина. Мужчина, способный заниматься сексом как минимум раз в день, не станет ни с того ни с сего ограничивать себя одним разом в неделю, а то и в две-три недели, даже если ему далеко за тридцать. Как Мартин сам любил выражаться, «никогда и ни за что».
Ракель готова была согласиться, что часть вины лежит на ней. Хотя страсть ее не остыла, она стала больше внимания уделять другим вещам. В течение их первых лет в Вашингтоне она ко времени возвращения Мартина домой частенько уже крепко спала и всячески противилась его попыткам оторвать ее ото сна.
Однако она знала, что к настоящему разрыву их привело то, что, когда она получила неопровержимые доказательства его связи на стороне, она прямо заявила ему, что не пустит его к себе в постель «воняющим другой бабой». Начиная с того самого утра, она теперь могла пересчитать по пальцам случаи, когда они занимались любовью.
Ракель была уверена, что у Мартина и сейчас роман с какой-то женщиной из Нового Орлеана. Она не знала, кто эта сука, да и не очень хотела знать.
Пару раз ей приходило в голову, что женщиной этой могла быть Одри Фейн. На такие подозрения ее наводила та прохладная, почти недружелюбная манера, в которой Одри и Мартин обращались друг с другом в ее присутствии, но Ракель просто не могла допустить саму мысль о том, что Мартин может трахать их общую знакомую.
В общем-то, кто именно была эта женщина, особого значения само по себе и не имело. По большому счету.
А теперь еще эта дурацкая история с завтрашним парадом, где Мартин будет рисковать своей жизнью!
И ради чего? Из политических соображений. Но они-то, по разумению Ракель, как раз этого не стоили.
Она уже поняла, что Мартин никогда не оставит политику; он попал в полную зависимость от своих политических амбиций, как наркоман — от наркотиков.
Подумать только, во имя каких-то там дурацких политических целей он готов рисковать своей жизнью и будущим своей жены и детей!
Сегодня вечером Ракель пригрозила, что уйдет от него и обратится к адвокату по поводу развода.
Конечно, угроза эта вырвалась у нее в пылу ссоры, но Ракель чувствовала, что готова ее исполнить. Это было единственное, что она могла предпринять.
Самое ужасное заключалось в том, что она по-прежнему любила Мартина, любила отчаянно. Она догадывалась, что будет любить его всегда. Но одного этого мало. Порой одной лишь любви бывает недостаточно. Должны быть еще взаимное доверие и понимание, взаимная приязнь. Она не была уверена, что Мартин ей по-прежнему приятен — во всяком случае, таким, как он стал сейчас…
Из ее горла вырвался хриплый злой стон; Ракель поднялась на ноги и пошатнулась. Она бы упала, если бы в самый последний момент ей не удалось ухватиться за спинку дивана. Взглянула на часы. До полуночи оставалось всего несколько минут. Она просидела у окна почти час и весь этот час предавалась горьким воспоминаниям и беспрерывно пила, и сейчас почувствовала, что совершенно пьяна.
Ракель поставила пустой бокал и с большой осторожностью на ощупь направилась в спальню.
Там по крайней мере у них отдельные кровати. И слава Богу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИЗОБИЛЬНЫЙ ВТОРНИК
Глава 15
Праздновать масленицу в Новом Орлеане начали в 1776 году, однако первый официальный парад состоялся только в 1838-м. С тех пор они проходили регулярно с короткими перерывами на время войн.
Первый парад Рекса был проведен в 1872 году.
Масленица — явление уникальное и присущее лишь Новому Орлеану. Праздник этот был и остается, языческим. Корнями он уходит в язычество, во времена празднеств в честь античного бога — покровителя стад Луперка, проводившихся в Древнем Риме.
Впоследствии эти языческие обряды впитала в себя и католическая церковь.
Масленица начинается в канун Крещения; балы проводятся почти ежедневно вплоть до кульминационного момента, каким становится бал в честь Комуса в последний вечер праздника. Он, всегда приходится на вторник, или Марди-Гра, что в переводе с французского означает «изобильный вторник».
Даты же Марди-Гра зависят от дня, на который выпадает Пасха; обычно это бывает на третьей или четвертой неделе февраля или в первую неделю марта.
Масленичные балы и парады проводятся в частном порядке, финансируют их за счет взносов членов различных организаций, выступающих в роли спонсоров.
Организации эти называют свитами, и существует их большое множество. Однако крупных из них всего четыре: свиты Рекса, Комуса, Момуса и Протеуса. В каждой свите существуют глава, или старшина, герцоги, фрейлины и далее по нисходящей. Балы и парады отличаются пышностью и обходятся недешево; попасть на них можно только по приглашению.
Эти четыре свиты устраивают собственные парады: парад Момуса в четверг перед Изобильным вторником, Протеуса — вечером в понедельник, Рекса — днем во вторник и Комуса — в тот же день вечером.
Во вторник вечером свиты Рекса и Комуса, каждая в отдельности, устраивают многолюдные пышные балы. За несколько минут до полуночи участники бала Комуса направляют на бал Рекса посланца с приглашением Рексу. Король Рекс данного года со своей королевой (обычно дебютанткой светского общества того же года) идет на встречу со свитой Комуса. Обе свиты соединяются в грандиозном шествии под звуки масленичного гимна «Если я вдруг перестану любить».
Эта встреча королевских дворов Рекса и Комуса становится финалом, coup de grace масленицы, то есть ее завершающим ударом.
«Сегодня наступил этот День.:
День избавления от зла. День казни погрязших в грехе и пороке. Каяться в содеянном им уже поздно.
Сенатор США Мартин Сент-Клауд умрет сегодня в полдень, в день, отданный празднованию неумеренности, излишеств и распущенности, празднованию греха и порока. Он должен умереть именно в такой день.
Никогда больше ему не путаться с размалеванными женщинами. Никогда больше ему не развращать нашу молодежь. Никогда больше ему не провозглашать равенство черномазого с белым.
Планы мои готовы. Остается только их осуществить.
Ничто не должно помешать мне выполнить возложенную на меня задачу. Даже если мне суждено отправиться в Долину Смерти, я не имею права колебаться. И как орудие Всемогущего Господа Бога я не подведу!
Если меня сегодня убьют и кому-то доведется читать этот дневник, уверен, что все поймут, почему я должен это сделать. Господь избрал меня Его орудием Возмездия. Аз есмь Свет, учит Господь.
А я есть Путь к Свету. После сегодняшнего дня люди осознают свои ошибки и никогда больше не станут голосовать за избрание таких, как сенатор США Мартин Сент-Клауд, на высокие должности».
Эндоу с удовлетворением закрыл дневник. Этот у него совсем новый, вести его он начал только что, заполнив пока всего полторы странички. Он пытался вспомнить, что писал в том дневнике, что оказался в полиции, чтобы переписать заново, но так и не смог. Придется обойтись тем, что есть. Но полторы странички, думается, слишком мало для того, что он совершит сегодня.
С тяжелым вздохом Эндоу запер дневник в чемоданчик, предварительно достав оттуда пистолет. Проверив, заряжена ли обойма полностью, он вытащил коробку с костюмом Санта-Клауса. Спрятал туда пистолет и тщательно обвязал коробку прочной бечевкой. Сегодня утром он встал в обычное для себя время, в шесть часов, приготовил завтрак для Эстелл и сам перекусил тостом с кофе. Выкатив Эстелл на балкон полюбоваться утренним весельем в последний день масленицы, он сказал ей, что будет собираться на работу, и уединился в спальне. Там он переоделся в чистый комбинезон, который всегда носил в гараже.
На работу он, конечно, не пойдет, но ему нужно убедить Эстелл в обратном. До полудня ему предстоит порядочная нервотрепка. Сенатора Мартина Сент-Клауда он убьет примерно в двенадцать двадцать, когда парад будет проходить по Кенел-стрит, мимо определенного квартала, который он выбрал местом казни.
Он уже примерял костюм Санта-Клауса, и поверх комбинезона тот сидел на нем довольно прилично. Во время примерки Эндоу вспомнил язвительное замечание разбитного продавца о том, что комплекцией для Санта-Клауса он не вышел. И даже подумал было запихнуть под костюм подушку, но тут же отказался от этой мысли. Подушка будет стеснять его движения и помешает быстро надеть и скинуть костюм.
К тому же ему ведь не подарки детишкам раздавать на рождественском празднике — он готовится убить человека!
Когда все кончится, он в поднявшейся суматохе скроется в туалете, снимет с себя костюм, выбросит его вместе с пистолетом в мусорный бак и незаметно удалится с места происшествия.
Эндоу взял коробку под мышку и посмотрел на часы. Семь тридцать, время, когда он обычно уходит на работу.
Когда он, тихонько прикрыв дверь, вышел из комнаты, Эстелл окликнула его с балкона:
— Френ, милый, иди сюда скорее! Как раз идет пеший парад, как его местные называют! Ты только посмотри на эти немыслимые костюмы!
Через открытые балконные двери с улицы доносился шум неуемного веселья.
— Времени нет, малышка. Надо идти, а то опоздаю на работу, — ответил Эндоу.
Эстелл въехала в комнату, попыхивая зажатой в губах сигаретой, пухлое лицо ее выражало сочувствие.
— Бедненький мой, даже сегодня приходится работать! Могу поспорить, что сегодня в Новом Орлеане вообще вряд ли кто работает. Я-то думала, что твои скряги ненасытные хоть сегодня гараж закроют!
Сердце у Эндоу екнуло. Он совсем упустил из виду, что сегодня гараж может быть закрыт, он ведь не появлялся там уже целую неделю. Однако тут же прогнал поднявшуюся было в душе тревогу. Какое это имеет значение?
— У них накопилось много работы. А нам нужны деньги, — невозмутимо объяснил он жене. — И потом, ты же знаешь, парадами я не интересуюсь. Скачут полуголые, пьяные все, развратники этакие. Мне тут один парень на днях рассказывал, что в прошлом году собственными глазами видел, как какая-то парочка совокуплялась прямо на крыльце средь бела дня и на глазах у Бога и всех людей! Таких Господь должен поразить насмерть!
— Так ведь масленица же, Френ! — возразила она, но, увидев, как его лицо исказила неодобрительная гримаса, поторопилась добавить:
— Ты прав, конечно.
Он подошел к ней и чмокнул в щеку. Эстелл указала на коробку:
— А это у тебя что?
— Да кое-что из старой одежды, — нашелся Эндоу. — Отдам бедным.
— Какая еще одежда? А что ж ты мне ничего не ска… — Она оборвала себя, понимающе кивнула головой и ласково произнесла:
— Ты у меня такой добрый и заботливый, Френ. Счастливо тебе, милый!
— Спасибо. — Он вдруг рассмеялся, что случалось с ним весьма редко. — Кто знает, а вдруг сегодняшний день станет самым счастливым днем в моей жизни!
— Может, сегодня, пока ты работаешь, тебе в голову придет удачный конец для твоей книги, — радостно улыбнулась ему в ответ Эстелл.
Мартин Сент-Клауд в этот последний день масленицы тоже проснулся рано. Ему надо было сделать несколько телефонных звонков и приготовиться к параду. Ракель все еще спала на своей кровати. Вчера вечером Мартин принял пару таблеток снотворного и поэтому даже не слышал, как она вернулась.
Изо всех сил стараясь не шуметь, он побрился, принял душ и оделся. Незадолго до девяти он уже был готов к выходу. Но прежде заглянул в спальню. Ракель по-прежнему спала, повернувшись теперь на спину, одна рука выпростана из-под одеяла и лежит на груди, светлые волосы рассыпаны по лицу. Рот слегка приоткрыт, упавшая на него легкая прядка шевелится в такт ее дыханию. Мартин хотел было разбудить ее, но передумал. Испугался, что между ними вновь вспыхнет ссора, а сегодня утром ему было не до этого.
Склонившись к Ракель, он осторожно коснулся губами ее щеки и выпрямился с брезгливой гримасой. В ноздри ему ударило жутким перегаром.
Напиться где-то до подобного состояния было так непохоже на Ракель, что вскипевшее в нем было негодование прошло почти моментально, и Мартина охватила волна жалости к ней. Она, видимо, действительно была глубоко огорчена и обижена Он вновь вознамерился разбудить ее и попробовать помириться. И вновь отверг эту мысль. День обещал быть достаточно трудным и без семейной сцены.
К тому же ведь он именно этого хотел, разве нет?
Если отношениям между ними суждено кончиться, пусть они кончатся одной, пусть и резкой, ссорой, а не тянутся чередой полупримирений и новых взаимных обвинений и упреков к тому моменту, когда они возненавидят друг друга.
И все же покидал он спальню с тяжелым сердцем.
Долгожданное чувство свободы так и не приходило, не ощущал он и душевного подъема в предвкушении шанса начать новую жизнь с новой женщиной. Но накатившая на него некоторая депрессия вполне логична. В конце» концов, они были женаты много лет, порвать подобные отношения не так-то легко, определенная доля печали и сожалений неизбежна.
Он направился к двери, но на полпути свернул к бару. Вчера вечером там оставались бутылка бербона и початая бутылка шотландского виски. Он взял в руки бутылку с бербоном. Она оказалась наполовину пустой Из номера он уходил с улыбкой. Где бы вчера Ракель ни была, она вернулась в гостиницу и уже здесь, в номере, потихоньку напилась в одиночку. «А ты что себе напридумывал? — мысленно выругал он себя. — Что Ракель отправилась в какой-нибудь бар, подцепила там первого попавшеюся мужика и надралась с ним в компании? Или что она устроилась на табурете у стойки и топила тоску в вине? Только не Ракель, никогда и ни за что!»
Мартин спустился на лифте в вестибюль и приостановился, чтобы раскурить первую за день сигару, раздумывая при этом, заняться ли ему телефонными звонками прямо сейчас или сначала позавтракать Решил, что нужно позвонить хотя бы по поводу участия Брета в параде — времени оставалось совсем немного.
Не то чтобы он ждал каких-либо затруднений. Одно из преимуществ его положения члена сената Соединенных Штатов…
В этот момент Мартин увидел шагающего к нему через вестибюль расплывшегося в счастливой улыбке Брета, словно мысли сенатора о нем материализовали здоровяка из ничего. Рядом с ним семенила очаровательная крошка блондинка.
Мартин нахмурился, пытаясь догадаться, что его так задело. Ах вот оно что! С такого расстояния блондинка была очень похожа на Ракель. Когда она приблизилась, различия между ними стали, конечно, заметны. Но в некотором отдалении…
Первый парад Рекса был проведен в 1872 году.
Масленица — явление уникальное и присущее лишь Новому Орлеану. Праздник этот был и остается, языческим. Корнями он уходит в язычество, во времена празднеств в честь античного бога — покровителя стад Луперка, проводившихся в Древнем Риме.
Впоследствии эти языческие обряды впитала в себя и католическая церковь.
Масленица начинается в канун Крещения; балы проводятся почти ежедневно вплоть до кульминационного момента, каким становится бал в честь Комуса в последний вечер праздника. Он, всегда приходится на вторник, или Марди-Гра, что в переводе с французского означает «изобильный вторник».
Даты же Марди-Гра зависят от дня, на который выпадает Пасха; обычно это бывает на третьей или четвертой неделе февраля или в первую неделю марта.
Масленичные балы и парады проводятся в частном порядке, финансируют их за счет взносов членов различных организаций, выступающих в роли спонсоров.
Организации эти называют свитами, и существует их большое множество. Однако крупных из них всего четыре: свиты Рекса, Комуса, Момуса и Протеуса. В каждой свите существуют глава, или старшина, герцоги, фрейлины и далее по нисходящей. Балы и парады отличаются пышностью и обходятся недешево; попасть на них можно только по приглашению.
Эти четыре свиты устраивают собственные парады: парад Момуса в четверг перед Изобильным вторником, Протеуса — вечером в понедельник, Рекса — днем во вторник и Комуса — в тот же день вечером.
Во вторник вечером свиты Рекса и Комуса, каждая в отдельности, устраивают многолюдные пышные балы. За несколько минут до полуночи участники бала Комуса направляют на бал Рекса посланца с приглашением Рексу. Король Рекс данного года со своей королевой (обычно дебютанткой светского общества того же года) идет на встречу со свитой Комуса. Обе свиты соединяются в грандиозном шествии под звуки масленичного гимна «Если я вдруг перестану любить».
Эта встреча королевских дворов Рекса и Комуса становится финалом, coup de grace масленицы, то есть ее завершающим ударом.
«Сегодня наступил этот День.:
День избавления от зла. День казни погрязших в грехе и пороке. Каяться в содеянном им уже поздно.
Сенатор США Мартин Сент-Клауд умрет сегодня в полдень, в день, отданный празднованию неумеренности, излишеств и распущенности, празднованию греха и порока. Он должен умереть именно в такой день.
Никогда больше ему не путаться с размалеванными женщинами. Никогда больше ему не развращать нашу молодежь. Никогда больше ему не провозглашать равенство черномазого с белым.
Планы мои готовы. Остается только их осуществить.
Ничто не должно помешать мне выполнить возложенную на меня задачу. Даже если мне суждено отправиться в Долину Смерти, я не имею права колебаться. И как орудие Всемогущего Господа Бога я не подведу!
Если меня сегодня убьют и кому-то доведется читать этот дневник, уверен, что все поймут, почему я должен это сделать. Господь избрал меня Его орудием Возмездия. Аз есмь Свет, учит Господь.
А я есть Путь к Свету. После сегодняшнего дня люди осознают свои ошибки и никогда больше не станут голосовать за избрание таких, как сенатор США Мартин Сент-Клауд, на высокие должности».
Эндоу с удовлетворением закрыл дневник. Этот у него совсем новый, вести его он начал только что, заполнив пока всего полторы странички. Он пытался вспомнить, что писал в том дневнике, что оказался в полиции, чтобы переписать заново, но так и не смог. Придется обойтись тем, что есть. Но полторы странички, думается, слишком мало для того, что он совершит сегодня.
С тяжелым вздохом Эндоу запер дневник в чемоданчик, предварительно достав оттуда пистолет. Проверив, заряжена ли обойма полностью, он вытащил коробку с костюмом Санта-Клауса. Спрятал туда пистолет и тщательно обвязал коробку прочной бечевкой. Сегодня утром он встал в обычное для себя время, в шесть часов, приготовил завтрак для Эстелл и сам перекусил тостом с кофе. Выкатив Эстелл на балкон полюбоваться утренним весельем в последний день масленицы, он сказал ей, что будет собираться на работу, и уединился в спальне. Там он переоделся в чистый комбинезон, который всегда носил в гараже.
На работу он, конечно, не пойдет, но ему нужно убедить Эстелл в обратном. До полудня ему предстоит порядочная нервотрепка. Сенатора Мартина Сент-Клауда он убьет примерно в двенадцать двадцать, когда парад будет проходить по Кенел-стрит, мимо определенного квартала, который он выбрал местом казни.
Он уже примерял костюм Санта-Клауса, и поверх комбинезона тот сидел на нем довольно прилично. Во время примерки Эндоу вспомнил язвительное замечание разбитного продавца о том, что комплекцией для Санта-Клауса он не вышел. И даже подумал было запихнуть под костюм подушку, но тут же отказался от этой мысли. Подушка будет стеснять его движения и помешает быстро надеть и скинуть костюм.
К тому же ему ведь не подарки детишкам раздавать на рождественском празднике — он готовится убить человека!
Когда все кончится, он в поднявшейся суматохе скроется в туалете, снимет с себя костюм, выбросит его вместе с пистолетом в мусорный бак и незаметно удалится с места происшествия.
Эндоу взял коробку под мышку и посмотрел на часы. Семь тридцать, время, когда он обычно уходит на работу.
Когда он, тихонько прикрыв дверь, вышел из комнаты, Эстелл окликнула его с балкона:
— Френ, милый, иди сюда скорее! Как раз идет пеший парад, как его местные называют! Ты только посмотри на эти немыслимые костюмы!
Через открытые балконные двери с улицы доносился шум неуемного веселья.
— Времени нет, малышка. Надо идти, а то опоздаю на работу, — ответил Эндоу.
Эстелл въехала в комнату, попыхивая зажатой в губах сигаретой, пухлое лицо ее выражало сочувствие.
— Бедненький мой, даже сегодня приходится работать! Могу поспорить, что сегодня в Новом Орлеане вообще вряд ли кто работает. Я-то думала, что твои скряги ненасытные хоть сегодня гараж закроют!
Сердце у Эндоу екнуло. Он совсем упустил из виду, что сегодня гараж может быть закрыт, он ведь не появлялся там уже целую неделю. Однако тут же прогнал поднявшуюся было в душе тревогу. Какое это имеет значение?
— У них накопилось много работы. А нам нужны деньги, — невозмутимо объяснил он жене. — И потом, ты же знаешь, парадами я не интересуюсь. Скачут полуголые, пьяные все, развратники этакие. Мне тут один парень на днях рассказывал, что в прошлом году собственными глазами видел, как какая-то парочка совокуплялась прямо на крыльце средь бела дня и на глазах у Бога и всех людей! Таких Господь должен поразить насмерть!
— Так ведь масленица же, Френ! — возразила она, но, увидев, как его лицо исказила неодобрительная гримаса, поторопилась добавить:
— Ты прав, конечно.
Он подошел к ней и чмокнул в щеку. Эстелл указала на коробку:
— А это у тебя что?
— Да кое-что из старой одежды, — нашелся Эндоу. — Отдам бедным.
— Какая еще одежда? А что ж ты мне ничего не ска… — Она оборвала себя, понимающе кивнула головой и ласково произнесла:
— Ты у меня такой добрый и заботливый, Френ. Счастливо тебе, милый!
— Спасибо. — Он вдруг рассмеялся, что случалось с ним весьма редко. — Кто знает, а вдруг сегодняшний день станет самым счастливым днем в моей жизни!
— Может, сегодня, пока ты работаешь, тебе в голову придет удачный конец для твоей книги, — радостно улыбнулась ему в ответ Эстелл.
Мартин Сент-Клауд в этот последний день масленицы тоже проснулся рано. Ему надо было сделать несколько телефонных звонков и приготовиться к параду. Ракель все еще спала на своей кровати. Вчера вечером Мартин принял пару таблеток снотворного и поэтому даже не слышал, как она вернулась.
Изо всех сил стараясь не шуметь, он побрился, принял душ и оделся. Незадолго до девяти он уже был готов к выходу. Но прежде заглянул в спальню. Ракель по-прежнему спала, повернувшись теперь на спину, одна рука выпростана из-под одеяла и лежит на груди, светлые волосы рассыпаны по лицу. Рот слегка приоткрыт, упавшая на него легкая прядка шевелится в такт ее дыханию. Мартин хотел было разбудить ее, но передумал. Испугался, что между ними вновь вспыхнет ссора, а сегодня утром ему было не до этого.
Склонившись к Ракель, он осторожно коснулся губами ее щеки и выпрямился с брезгливой гримасой. В ноздри ему ударило жутким перегаром.
Напиться где-то до подобного состояния было так непохоже на Ракель, что вскипевшее в нем было негодование прошло почти моментально, и Мартина охватила волна жалости к ней. Она, видимо, действительно была глубоко огорчена и обижена Он вновь вознамерился разбудить ее и попробовать помириться. И вновь отверг эту мысль. День обещал быть достаточно трудным и без семейной сцены.
К тому же ведь он именно этого хотел, разве нет?
Если отношениям между ними суждено кончиться, пусть они кончатся одной, пусть и резкой, ссорой, а не тянутся чередой полупримирений и новых взаимных обвинений и упреков к тому моменту, когда они возненавидят друг друга.
И все же покидал он спальню с тяжелым сердцем.
Долгожданное чувство свободы так и не приходило, не ощущал он и душевного подъема в предвкушении шанса начать новую жизнь с новой женщиной. Но накатившая на него некоторая депрессия вполне логична. В конце» концов, они были женаты много лет, порвать подобные отношения не так-то легко, определенная доля печали и сожалений неизбежна.
Он направился к двери, но на полпути свернул к бару. Вчера вечером там оставались бутылка бербона и початая бутылка шотландского виски. Он взял в руки бутылку с бербоном. Она оказалась наполовину пустой Из номера он уходил с улыбкой. Где бы вчера Ракель ни была, она вернулась в гостиницу и уже здесь, в номере, потихоньку напилась в одиночку. «А ты что себе напридумывал? — мысленно выругал он себя. — Что Ракель отправилась в какой-нибудь бар, подцепила там первого попавшеюся мужика и надралась с ним в компании? Или что она устроилась на табурете у стойки и топила тоску в вине? Только не Ракель, никогда и ни за что!»
Мартин спустился на лифте в вестибюль и приостановился, чтобы раскурить первую за день сигару, раздумывая при этом, заняться ли ему телефонными звонками прямо сейчас или сначала позавтракать Решил, что нужно позвонить хотя бы по поводу участия Брета в параде — времени оставалось совсем немного.
Не то чтобы он ждал каких-либо затруднений. Одно из преимуществ его положения члена сената Соединенных Штатов…
В этот момент Мартин увидел шагающего к нему через вестибюль расплывшегося в счастливой улыбке Брета, словно мысли сенатора о нем материализовали здоровяка из ничего. Рядом с ним семенила очаровательная крошка блондинка.
Мартин нахмурился, пытаясь догадаться, что его так задело. Ах вот оно что! С такого расстояния блондинка была очень похожа на Ракель. Когда она приблизилась, различия между ними стали, конечно, заметны. Но в некотором отдалении…