Фейн помахал рукой перед лицом, разгоняя сигарный дым.
— Не заводись так, девочка. Может быть все что угодно. Может, он, например, просто хочет… — он сладострастно ухмыльнулся, — пообжиматься маленько.
— А ты действительно грязный старикашка!
— Может, и грязный, но не такой уж и старикашка, так и знай… Как бы то ни было, если он хочет развестись, сегодня вечером мы ему поможем.
Лофтина я проинструктировал. И если все пойдет как надо, он эту Ракель Сент-Клауд в койку вечерком завалит.
— Как только выясню, что Мартин имел в виду, сразу позвоню тебе, — пообещала Одри.
— Встречаетесь с ним у вас в гнездышке?
— А где же еще? — Одри направилась к двери.
— Только не делай того, чего бы я не стал делать! — пронзительно расхохотался Фейн. — Веселись, дочка!
— Это уж как всегда, папка!
Фейн провожал ее взглядом, любуясь соблазнительными движениями ее округлой попки.
Поначалу он был горько разочарован тем, что его первым и единственным ребенком стала девочка. Как большинство мужчин, он, естественно, хотел сына, чтобы тот носил имя Фейна, унаследовал состояние Фейна и его империю. Однако в отличие от большинства мужчин сына он хотел отнюдь не для того, чтобы играть с ним, следить, как он взрослеет у него на глазах. Еще в самом начале своей жизни он обнаружил, что детей не любит; в их присутствии он чувствовал себя не в своей тарелке… и был достаточно умен, чтобы понять, что подобное отношение скорее всего перенесет даже на собственного сына.
С Одри такой проблемы не существовало. Еще не став подростком, она начала проявлять странно недетскую зрелость. Куклы она забросила задолго до того, когда это обычно случается с большинством девочек. С отцом Одри общалась почти на равных. И несмотря на огорчительный эпизод с тем чертовым гомиком, никогда не теряла голову в окружении парней, а потом и мужчин, которые возле нее вились роем. Всегда поступала по-своему, снисходительно принимая их внимание и лесть как должное.
У нее был острый ум, чуть ли не мужской — в смысле способности проникать в основы связанных с бизнесом вопросов. Фейн знал, что она любит секс, что ей нравится роскошная жизнь и дорогие наряды, однако она была не только готова, но и способна поступиться всем этим, когда речь заходила о бизнесе. Фейн был совершенно уверен, что, когда придет время, она без всяких затруднений возьмет на себя управление его делами.
Не то чтобы его посещали мысли, что это может случиться в ближайшем будущем. Он еще поживет.
Он был в самом расцвете и не собирался уступать бразды правления ни Одри, ни кому бы то ни было другому. Ему надо провести своего человека в президенты и увидеть свою дочь первой леди в Белом доме.
Вот будет здорово, а?
Фейн ухмыльнулся и отпил хороший глоток бербона.
Конечно, знать наперед никому не дано. Старый движок, что стучит у него в груди, может заглохнуть уже завтра. Ему ведь уже за шестьдесят, в конце концов…
Фейн выругал самого себя и прогнал эти мысли из головы, как он всегда поступал, когда начинал задумываться о том, что люди смертны. А это в последнее время стало случаться с ним все чаше.
Он обратил все внимание на экран телевизора.
Парад Рекса продвигался по Кенел-стрит. Неожиданно телеоператор показал крупным планом третью от начала платформу, на которой стоял Мартин Сент-Клауд, машущий над головой руками с раздвинутыми средним и указательным пальцами, образующими букву «V» в знак уверенности в победе.
Нахмурившись, Фейн наклонился поближе к экрану. Рядом с сенатором находились еще двое. В одном он узнал известного профессионального футболиста. Но все его внимание привлекла стоявшая рядом с ним женщина. Похоже, что это была Ракель, но Мартин сам говорил, что его жена наотрез отказалась сопровождать его сегодня во время парада.
Неужели передумала? Может, им как-то удалось помириться? Тогда обещанные Мартином новости станут для Одри не очень приятными…
Но тут, приглядевшись к женщине, Фейн издал вздох облегчения и откинулся на спинку кресла. Кто она, он не знал, но теперь был уверен, что это не Ракель Сент-Клауд. Просто похожа.
Глава 17
— Не заводись так, девочка. Может быть все что угодно. Может, он, например, просто хочет… — он сладострастно ухмыльнулся, — пообжиматься маленько.
— А ты действительно грязный старикашка!
— Может, и грязный, но не такой уж и старикашка, так и знай… Как бы то ни было, если он хочет развестись, сегодня вечером мы ему поможем.
Лофтина я проинструктировал. И если все пойдет как надо, он эту Ракель Сент-Клауд в койку вечерком завалит.
— Как только выясню, что Мартин имел в виду, сразу позвоню тебе, — пообещала Одри.
— Встречаетесь с ним у вас в гнездышке?
— А где же еще? — Одри направилась к двери.
— Только не делай того, чего бы я не стал делать! — пронзительно расхохотался Фейн. — Веселись, дочка!
— Это уж как всегда, папка!
Фейн провожал ее взглядом, любуясь соблазнительными движениями ее округлой попки.
Поначалу он был горько разочарован тем, что его первым и единственным ребенком стала девочка. Как большинство мужчин, он, естественно, хотел сына, чтобы тот носил имя Фейна, унаследовал состояние Фейна и его империю. Однако в отличие от большинства мужчин сына он хотел отнюдь не для того, чтобы играть с ним, следить, как он взрослеет у него на глазах. Еще в самом начале своей жизни он обнаружил, что детей не любит; в их присутствии он чувствовал себя не в своей тарелке… и был достаточно умен, чтобы понять, что подобное отношение скорее всего перенесет даже на собственного сына.
С Одри такой проблемы не существовало. Еще не став подростком, она начала проявлять странно недетскую зрелость. Куклы она забросила задолго до того, когда это обычно случается с большинством девочек. С отцом Одри общалась почти на равных. И несмотря на огорчительный эпизод с тем чертовым гомиком, никогда не теряла голову в окружении парней, а потом и мужчин, которые возле нее вились роем. Всегда поступала по-своему, снисходительно принимая их внимание и лесть как должное.
У нее был острый ум, чуть ли не мужской — в смысле способности проникать в основы связанных с бизнесом вопросов. Фейн знал, что она любит секс, что ей нравится роскошная жизнь и дорогие наряды, однако она была не только готова, но и способна поступиться всем этим, когда речь заходила о бизнесе. Фейн был совершенно уверен, что, когда придет время, она без всяких затруднений возьмет на себя управление его делами.
Не то чтобы его посещали мысли, что это может случиться в ближайшем будущем. Он еще поживет.
Он был в самом расцвете и не собирался уступать бразды правления ни Одри, ни кому бы то ни было другому. Ему надо провести своего человека в президенты и увидеть свою дочь первой леди в Белом доме.
Вот будет здорово, а?
Фейн ухмыльнулся и отпил хороший глоток бербона.
Конечно, знать наперед никому не дано. Старый движок, что стучит у него в груди, может заглохнуть уже завтра. Ему ведь уже за шестьдесят, в конце концов…
Фейн выругал самого себя и прогнал эти мысли из головы, как он всегда поступал, когда начинал задумываться о том, что люди смертны. А это в последнее время стало случаться с ним все чаше.
Он обратил все внимание на экран телевизора.
Парад Рекса продвигался по Кенел-стрит. Неожиданно телеоператор показал крупным планом третью от начала платформу, на которой стоял Мартин Сент-Клауд, машущий над головой руками с раздвинутыми средним и указательным пальцами, образующими букву «V» в знак уверенности в победе.
Нахмурившись, Фейн наклонился поближе к экрану. Рядом с сенатором находились еще двое. В одном он узнал известного профессионального футболиста. Но все его внимание привлекла стоявшая рядом с ним женщина. Похоже, что это была Ракель, но Мартин сам говорил, что его жена наотрез отказалась сопровождать его сегодня во время парада.
Неужели передумала? Может, им как-то удалось помириться? Тогда обещанные Мартином новости станут для Одри не очень приятными…
Но тут, приглядевшись к женщине, Фейн издал вздох облегчения и откинулся на спинку кресла. Кто она, он не знал, но теперь был уверен, что это не Ракель Сент-Клауд. Просто похожа.
Глава 17
Джеральд Лофтин ощущал себя никому не нужным. Про таких говорят: «Нужен как рыбке зонтик».
У него мелькнула неясная мысль, что, если он будет держаться поближе к платформе, на которой находится сенатор, то сможет что-либо предпринять в случае возникновения непредвиденных обстоятельств.
Что именно, он не имел ни малейшего представления, однако осознавал, что от этого парада зависит все его будущее. И все же по большей части он, захваченный всеобщим разгульным весельем, забывал об этой своей задаче. За последние дни он уже видел пару праздничных шествий, но всегда с большого расстояния, с балкона, например.
Сейчас он оказался в самой гуще парада. Толпа собралась неимоверная, люди теснились от края тротуара до фасадов зданий по обе стороны Кенел-стрит, они выскакивали на проезжую часть, окружали платформы, просачивались между ними, а время от времени пытались на них взобраться. Шум стоял совершенно оглушительный, но и его покрывали беспрерывные вопли: «Подайте хоть что-нибудь, мистер. Умоляю, мистер!»
Те, кто стоял на платформах, пригоршнями швыряли в толпу дублоны. Монеты сыпались сверкающим дождем. Люди, протянув руки, ловили их прямо на лету, а те, что все-таки падали на асфальт, подбирали копошившиеся под ногами взрослых дети. Лофтин внимательно рассмотрел один из дублонов. Это была алюминиевая монета размером в полдоллара с чеканкой, соответствующей теме парада Рекса. Полицейские — пешие, конные и на мотоциклах — безуспешно пытались навести порядок среди этого невообразимого хаоса. В параде Рекса, как объяснили Лофтину, на одной из платформ обязательно присутствовали Boeuf Gras (откормленный телок) и ряженые в костюмах мясников; эта сцена неизменно воспроизводилась из года в год и имела какое-то отношение к самой свите короля Рекса. Остальные платформы являли собой самое разнообразное зрелище.
Помимо тех, что представляли сцены и персонажи, связанные с темой парада этого года, сквозь толпу двигались платформы, на которых джазовые оркестры изо всех сил, но тщетно старались соревноваться с рвущимся из тысяч глоток ревом. А между платформами в пешем строю маршировали школьные оркестры, мажоретки и строевые команды.
На всех главных платформах представляли живые сцены; большинство этих сооружений достигало таких колоссальных размеров, что их пассажирам приходилось пользоваться страховочными ремнями, чтобы невзначай не свалиться. Почти все, кто находился на платформах, были в маскарадных костюмах и масках.
Бросающееся в глаза исключение составляли сенатор Сент-Клауд и стоявшие рядом с ним здоровенный парень и крошечная блондинка.
В обступившей Лофтина толпе большинство людей также были в маскарадных костюмах и масках: он уже успел увидеть несколько совершенно невероятных. Другие, исповедуя свободу выбора и, видимо, не связанные напрямую со свитой Рекса, то вливались в ее ряды, то покидали их по своему разумению.
Вот идет мужчина в костюме, изображающем дощатый нужник, сзади болтается каталог фирмы «Сирс энд Рибек», поверх покоящейся на плечах изобретателя замысловатой конструкции торчит лишь одна его голова. Два крепыша в юбках из травы невозмутимо катят на мотоциклах мимо дерева апельсинового цвета, потягивающего на ходу пиво через соломинку. Рядом шествует некто, покрытый с ног до головы испанским бородатым мхом. Идут в обнимку выкрашенные соответственно в серебряный и золотой цвета женщина и мужчина, и, насколько Лофтин сумел разглядеть, кроме нежно сплетенных рук, их тела более ничего не прикрывало.
— Подайте хоть что-нибудь, мистер. Умоляю, мистер!
И в ответ дождем сыпались дублоны Рекса. Парад шел своим чередом, продвигаясь со скоростью улитки.
Но даже и при таких темпах Лофтин не всегда мог поспевать за платформой. Частенько людской водоворот относил его назад, как девятый вал щепку.
И к тому времени когда ему удавалось выбраться из толпы, платформа с сенатором оказывалась чуть ли не в квартале от него, и Лофтину стоило неимоверных усилий ее догнать. Он пытался не обращать внимания на ругань, которой его осыпали со всех сторон, но пару раз его злобно ткнули кулаком под ребра, а одна женщина, изрыгая площадную брань, пребольно лягнула его в голень острым, как штык, каблуком-шпилькой.
После одного из таких эпизодов Лофтин, поравнявшись с платформой сенатора, увидел капитана Джима Боба Форбса. Капитан с лицом мрачнее тучи шагал вровень с передней частью платформы, положив руку на ее край, словно в поисках опоры.
Лофтин, вытянувшись на цыпочках, взмахами и криками пытался привлечь его внимание. Капитан, естественно, его не видел и не слышал. Тогда Лофгин стал пробиваться к нему поближе. Ярдах в трех от капитана два широкоплечих мужика, по всей видимости, полицейские, решительно преградили ему дорогу. Лофтин попятился назад и столкнулся с человеком, следовавшим за ним по пятам. Обернулся и увидел перед собой Санта-Клауса. Это даже сегодня, в день самых невообразимых и немыслимых костюмов, было столь несообразно, что Лофтин замер на месте, не в силах отвести от него глаз. Человек в костюме Санта-Клауса пристально вглядывался в людей, стоявших на платформе сенатора.
В глаза бросалась его худоба Он был самым тощим, самым никудышным из всех Санта-Клаусов, каких Лофтину когда-либо приходилось видеть, — вылитая глиста в обмороке.
Помимо своей воли Лофтин зашелся в неудержимом хохоте.
Но смех его оборвался сам собой, глаза полезли из орбит, а сердце, казалось, остановилось.
У Санта-Клауса появился пистолет. Он сжимал его обеими руками и целился в поравнявшуюся с ним платформу сенатора.
Голова у Лофтина пошла кругом. Вот его шанс стать героем дня. Это, должно быть, и есть тот самый псих, которому принадлежит дневник. Схватить его, вырвать пистолет — что совсем нетрудно, у парня этого в чем только душа держится, — и Джеральд Лофтин спасет сенатору жизнь, получит роскошную работу у Рексфорда Фейна, и весь Новый Орлеан станет принадлежать ему.
Санта-Клаус выстрелил.
И Джеральд Лофтин, нырнув ласточкой в лес мельтешащих перед ним ног, стал отчаянно расталкивать всех, кто попадал под руку, мужчин, женщин, детей, продираясь сквозь частокол конечностей, спасая свою шкуру.
С переодеванием у Эндоу не возникло никаких трудностей. За несколько минут до полудня он проскользнул в туалет бензоколонки, запер дверь, поспешно натянул на себя костюм Санта-Клауса, заткнул пистолет за пояс брюк и прикрыл его полой.
Он не знал, способен ли картон хранить отпечатки пальцев, но для полной уверенности тщательно протер коробку смоченными водой из-под крана бумажными полотенцами, потом смял ее в тугой комок и запихнул в мусорную корзину.
Отомкнув дверь, он как ни в чем не бывало вышел из туалета. Насколько он мог судить, все эти его маневры остались незамеченными. Эндоу стал пробираться сквозь толпу к намеченному заранее месту.
Он не обращал внимания на шум и красочные костюмы, не обращал внимания на снующих вокруг людей, считая их лишь досадным препятствием на своем пути. Тем не менее он заметил, что некоторые из них тычут в него пальцами и от души хохочут, но и это он тоже оставил без всякого внимания, как и несколько весьма ехидных реплик в свой адрес.
По скрытому маской лицу Эндоу поползли ручейки пота, но не от волнения или страха. Он был просто слегка напряжен: близился величайший момент всей его жизни.
Он занял позицию на краю тротуара и принялся ждать. Прошло не менее получаса, прежде чем наплывающая какофония звуков возвестила о приближении авангарда парада.
А вскоре показались и полицейские — пешие, конные и на мотоциклах, — за которыми следовала первая платформа. Только после того как мимо него проплыла вторая платформа, Эндоу удалось заметить ту, на которой находился сенатор Мартин Сент-Клауд. Он дождался, пока она не поравнялась с ним, и шагнул на проезжую часть. Никто не обращал на него особого внимания. Столько других зевак уже смешалось с полицейскими и участниками парада, что отличить одних от других было просто невозможно.
Эндоу столкнулся с каким-то мужчиной в кричаще цветастой рубахе, но, похоже, даже не заметил этого. Взгляд его был прикован к высокой фигуре сенатора Мартина Сент-Клауда. Сенатор приветственно махал рукой толпе и швырял в нее пригоршни дублонов. Один из них попал в скрывающую лицо Эндоу маску. Даже не моргнув глазом, он отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
Засунув руку за пояс брюк, Эндоу вытянул пистолет. Сжимая его обеими ладонями, он навел ствол на фигуру на платформе. Рядом с сенатором стояли еще двое, мужчина и женщина. Эндоу прицелился и выстрелил. В последний момент моргнул.
И промахнулся!
В голове у Эндоу словно титры на киноэкране проплыли слова смотрителя тира: «Не закрывайте глаза, когда нажимаете на спусковой крючок…»
Грохот первого выстрела был слышен даже в шуме и гаме парада, и Эндоу скорее почувствовал, нежели увидел, как окружавшие его люди разбегаются в разные стороны. Уголком глаза он также заметил рванувшихся к нему двух мужчин в темных костюмах.
Игнорируя все постороннее, он сосредоточил внимание на высящейся на платформе фигуре. Мысленно он представил себе сенатора в качестве мишени в тире. Изо всех сил стараясь не моргать, Эндоу медленным плавным движением нажал на спусковой крючок.
И выстрелил во второй раз.
Ракель тоже наблюдала за парадом по телевизору у себя в гостиничном номере. Первоначально она намеревалась сразу, как встанет, собрать вещи и вылететь в Вашингтон ближайшим же рейсом. Однако, не привыкнув поглощать алкоголь в таких количествах, как накануне вечером, она проснулась с жутким похмельем и невыносимой головной болью. Она глотала аспирин таблетку за таблеткой, долгое время провела под душем — сначала горячим, потом холодным, затем в полусонном состоянии бродила по номеру. Она даже не стала звонить в авиакомпанию.
Незадолго до десяти позвонил Мартин. Беседа была непродолжительной: короткий разговор между чужими людьми.
— Ракель, я не собираюсь отговаривать тебя от твоего решения. Если хочешь лететь домой без меня, пусть будет так Только, пожалуйста, не улетай сегодня, хорошо? Что же касается твоего намерения развестись, сейчас говорить об этом не время. Лично я считаю, что тебе нужно немного подождать и еще раз подумать. Нам есть что обсудить друг с другом — как будет с детьми, например.
— О детях тебе следовало бы подумать до того, как ты начал волочиться за всеми юбками подряд, Мартин. А что касается твоего предложения обсудить… ты ведь на самом деле имеешь в виду свою политическую карьеру, разве нет? Прикидываешь, не повредит ли тебе развод в глазах избирателей?
— Ладно, Ракель, если хочешь думать так, твое дело, помешать я тебе не могу. Может, у тебя даже есть кое-какие для этого основания.
— Вот здесь ты прав, черт побери! Есть у меня основания, все основания!
— Только не улетай сегодня, это единственное, о чем я тебя прошу. Вечером мы должны быть на балу Рекса, а после него — на приеме у Рексфорда. Нас там все будут ждать. И если я приду один, начнутся всевозможные сплетни. А они, по-моему, тебе самой совсем ни к чему. Бог свидетель, и без них будет достаточно паршиво, когда станет известно о нашем разводе. Если до этого, конечно, дойдет.
— Уже дошло! А насчет того, чтобы остаться до завтра… Я подумаю, больше ничего обещать не могу.
Пока, Мартин.
Повесив трубку. Ракель почувствовала, что ее всю трясет, а к горлу подступают слезы. Не в силах сдержать их, она рухнула на диван и разрыдалась. Плакала она долго. Но, выплакавшись, почувствовала некоторое облегчение. Головная боль приутихла, напоминая о себе лишь тупыми толчками в затылке.
Ракель умылась холодной водой, оделась и по телефону заказала завтрак в номер. Съела она его с удивившим ее саму аппетитом.
Она уже, конечно, знала, что останется до завтра.
Улететь сегодня было бы слишком мелочным поступком. Чтобы укрепить себя в этом решении, она позвонила в авиакомпанию и заказала билет на первый утренний рейс в Вашингтон.
Был уже почти полдень. Ракель включила телевизор. Когда камеры показали платформу Мартина, она в напряжении склонилась поближе к экрану.
Мартин с широкой улыбкой приветственно махал толпе рукой и разбрасывал пригоршни дублонов. Будто бы у него никаких неприятностей и в помине не было.
Но это — лишь его маска в политической игре, с горечью подумала она. Она уже не раз видела, как он надевает ее для публики. Случилось так, что во время одной из предвыборных кампаний его мать умирала от рака. Более того, она умерла в тот самый момент, когда Мартин, стоя на подиуме, раздаривал улыбки, заливался беззаботным смехом, отпускал веселые шутки. Потом, в уединении их гостиничного номера, он безутешно рыдал на груди у Ракель.
Ракель прогнала прочь мысли об этой стороне характера Мартина Сент-Клауда и без всякого интереса продолжала наблюдать за шествием. На одной платформе с мужем она заметила Берта Клоусона, обнимавшего за плечи девушку, которая была с ним вчера вечером в вестибюле гостиницы.
Объектив телекамеры переместился на другую платформу, и Ракель, откинувшись на спинку кресла, закурила. В полной апатии она равнодушно продолжала смотреть на экран… Это действовало на нее почти гипнотически, и Ракель чуть не провалилась в сон, но тут телекамера вновь стала показывать платформу, на которой находился Мартин.
Ракель усилием воли прогнала дремоту и сосредоточилась на изображении. Объектив телекамеры переместился на толпу, вырвал из нее человека в костюме Санта-Клауса и на несколько мгновений на нем задержался. Диктор отпустил пару язвительных реплик по поводу того, что один из празднующих масленицу, видимо, слегка перепутал времена года…
Внезапно Ракель выпрямилась и заморгала, не веря своим глазам. Санта-Клаус держал в руках пистолет, направляя его на платформу Мартина. Затем она услышала выстрел. В отчаянии Ракель лихорадочно искала взглядом платформу на телеэкране, но объектив телекамеры был направлен в другую сторону.
Диктор возбужденной скороговоркой произнес:
— Минутку, друзья! Там что-то происходит… Вот человек с пистолетом…
Санта-Клаус выстрелил во второй раз. Камера метнулась, несколько мгновений на телеэкране мелькали обрывки изображений, потом объектив вновь сфокусировался на платформе. Там царила невообразимая суматоха.
Ракель сдавленно вскрикнула. Упала на колени перед телевизором, чуть ли не вплотную прижав лицо к экрану. Мартина нигде не было видно. На платформе несколько человек стояли на коленях, и Ракель была уверена, что сумела разглядеть за их спинами распростертую неподвижную фигуру.
«Мартин! Неужели это Мартин? Боже милостивый, только не Мартин, умоляю! Не допусти, Боже милостивый, чтобы это был Мартин!»
Скороговорка диктора стала почти бессвязной:
— Кого-то там подстрелили, друзья! Но пока мы не видим кого! Кого-то на платформе, где находится сенатор Мартин Сент-Клауд. Минутку… да, там лежит чье-то тело… Самого сенатора нигде не видно…
Мартин стоял на платформе, радостно махал толпе рукой, время от времени швырял в нее горсть дублонов, машинально улыбался — в общем, проделывал все то, что положено кандидату, ведущему борьбу за высокий пост.
Мыслями, однако, он был далеко от парада.
Странно, но в глубине души у него теплилась надежда, что сегодня утром Ракель может передумать. Однако их короткая беседа опровергла это его предположение. Ее ледяной сдержанный гнев его просто потряс. Теперь он был уверен, что еще до вечера она соберет вещи и улетит в Вашингтон.
«А разве ты не этого так хотел, Мартин? — ехидно напомнил внутренний голос. — Ты же сам хотел от нее избавиться, скажешь нет?»
— Да заткнись ты! — огрызнулся Мартин, с ужасом обнаружив, что произнес эти слова вслух. Он воровато стрельнул глазами по сторонам, но вокруг царил такой бедлам, что его, похоже, никто не услышал.
«Совсем ты рехнулся, — подумал Мартин, — уже сам с собой начал разговаривать, да еще на людях!. «
Пытаясь переключиться на более приятные темы, Мартин вспомнил о свидании с Одри. Глупо было, конечно, предупреждать, что ему нужно поговорить с ней об очень важных вещах. Теперь она будет ждать. что он немедленно объявит ей о предстоящем разводе с Ракель.
А почему бы и нет? Что мешает сказать ей об этом? Судя по тону и поведению Ракель, их развод вскоре станет свершившимся фактом.
Неожиданно Мартин почувствовал, что неимоверно устал, устал и душой, и телом. Хоть бы этот парад скорее закончился! Дурацкая трата времени.
Именно так, чуть ли не слово в слово, выразилась по этому поводу Ракель.
Он вновь заставил себя не думать больше о жене и вернулся мыслями к любовнице. Сегодняшнее любовное свидание с Одри утвердит его мужское достоинство, возродит в нем силу и бодрость, вернет ему прежнюю форму. Она будет ждать его — нежная и желанная, и вожделеющая…
В мысли его ворвался посторонний звук, звук, в котором он не сразу узнал вые грел. Первым инстинктивным порывом было ощупать себя с ног до головы и убедиться, что он не ранен. Сколько раз именно это ему снилось, сколько раз он вырывался из ночных кошмаров, в которых переживал именно такой момент!
Он с облегчением обнаружил, что цел и невредим и остается стоять на ногах. Теперь он переключил все свое внимание на толпу. И сразу увидел человека в костюме Санта-Клауса, который сжимал обеими руками пистолет, направленный прямо в него, в сенатора Мартина Сент-Клауда. К Санта-Клаусу поспешно пробирались какие-то рослые мужчины…
Не успеют они, понял Мартин, не успеют…
Брету парад пришелся по душе. В самом начале, пока они не миновали пару первых кварталов, он все время помнил об угрозе покушения и ощущал напряжение и нервозность. Но вскоре это чувство прошло, и он расслабился. В основном этому способствовала Лина, которая веселилась и радовалась, словно девчонка, получившая в подарок первую в своей жизни куклу. Она без устали ойкала и взвизгивала, требуя, чтобы Брет немедленно обратил свое внимание на то-то и то-то и разделил ее восторг по этому поводу.
Про себя Брет должен был признать, что и без нее, вероятно, не пожалел бы, что решил участвовать в параде. Уроженец Нового Орлеана, он тем не менее впервые находился на платформе в самой гуще масленичного гулянья.
И все же ничто не могло сравниться с теми ощущениями, которые он испытывал в компании Лины.
Они почти сразу же поняли тщетность попыток обмениваться впечатлениями при помощи слов: расслышать их все равно было нельзя из-за оглушительного шума. Но теперь, когда они стали близки друг другу, между ними возникла особая система общения. Слова для нее были не нужны.
Брет был счастлив до идиотизма. Из-за этой крохи он совсем потерял голову. Он не мог понять, как набрался смелости просить ее выйти за него замуж.
Почему-то ему показалось, что сделать это нужно сразу после того, как они слились в объятиях во второй раз. А Лина к тому же укрепила его дух, не отвернувшись от него с отвращением, когда он признался ей в своей трусости.
— Лина, выйдешь за меня замуж?
— Да, медведище ты мой.
Все так просто. И все так сложно…
Вспомнив этот эпизод, Брет притянул ее к себе, обняв рукой за плечи. Она взглянула на него снизу вверх с ее обычной лукавой улыбкой и беззвучно зашевелила губами.
Брет склонился к ней, и она прокричала ему в ухо:
— Люблю тебя, медведище!
Брет, не находя слов от счастья, быстро-быстро закивал головой. Выпрямляясь, услышал какой-то необычный звук, сухой отрывистый треск, вознесшийся над шумом толпы, и сразу понял, что это выстрел.
Его взгляд лихорадочно забегал по множеству лиц внизу и остановился на человеке в костюме Санта-Клауса. В поднятых руках тот сжимал пистолет, и кровь застыла у него в жилах. Оглянувшись через плечо, Брет убедился, что сенатор остается на ногах и, по всей видимости, цел и невредим, хотя на лице у него застыло изумленное выражение.
Брет вновь посмотрел на человека в костюме Санта-Клауса и инстинктивно понял, что тот сейчас выстрелит еще раз. К нему бежали люди, но ничто в мире уже не могло этому помешать.
Всего один шажок, и Брет встал перед сенатором, заслонив его своим телом.
Пуля вошла Брету в левый глаз под небольшим углом и пробила череп навылет.
У него не было времени испугаться, не было времени для сожалений, для самой последней мысли.
Брет Клоусон умер еще до того, как рухнул на дощатый настил платформы.
Лина переживала лучшие в своей жизни минуты.
Она и припомнить не могла, когда в последний раз чувствовала себя такой счастливой. Парад ей страшно нравился, она считала за честь находиться на одной платформе с такими важными особами, как сенатор Мартин Сент-Клауд и Брег Клоусон, профессиональный футболист, человек, которого она любила всем своим существом. Мысленно она уже набрасывала первый абзац статьи: «Сегодня во время парада по случаю последнего дня масленицы я ехала на одной платформе с Бретом Клоусоном, которого большинство болельщиков считает лучшим на сегодняшний день игроком американского футбола среди профессионалов…»
У него мелькнула неясная мысль, что, если он будет держаться поближе к платформе, на которой находится сенатор, то сможет что-либо предпринять в случае возникновения непредвиденных обстоятельств.
Что именно, он не имел ни малейшего представления, однако осознавал, что от этого парада зависит все его будущее. И все же по большей части он, захваченный всеобщим разгульным весельем, забывал об этой своей задаче. За последние дни он уже видел пару праздничных шествий, но всегда с большого расстояния, с балкона, например.
Сейчас он оказался в самой гуще парада. Толпа собралась неимоверная, люди теснились от края тротуара до фасадов зданий по обе стороны Кенел-стрит, они выскакивали на проезжую часть, окружали платформы, просачивались между ними, а время от времени пытались на них взобраться. Шум стоял совершенно оглушительный, но и его покрывали беспрерывные вопли: «Подайте хоть что-нибудь, мистер. Умоляю, мистер!»
Те, кто стоял на платформах, пригоршнями швыряли в толпу дублоны. Монеты сыпались сверкающим дождем. Люди, протянув руки, ловили их прямо на лету, а те, что все-таки падали на асфальт, подбирали копошившиеся под ногами взрослых дети. Лофтин внимательно рассмотрел один из дублонов. Это была алюминиевая монета размером в полдоллара с чеканкой, соответствующей теме парада Рекса. Полицейские — пешие, конные и на мотоциклах — безуспешно пытались навести порядок среди этого невообразимого хаоса. В параде Рекса, как объяснили Лофтину, на одной из платформ обязательно присутствовали Boeuf Gras (откормленный телок) и ряженые в костюмах мясников; эта сцена неизменно воспроизводилась из года в год и имела какое-то отношение к самой свите короля Рекса. Остальные платформы являли собой самое разнообразное зрелище.
Помимо тех, что представляли сцены и персонажи, связанные с темой парада этого года, сквозь толпу двигались платформы, на которых джазовые оркестры изо всех сил, но тщетно старались соревноваться с рвущимся из тысяч глоток ревом. А между платформами в пешем строю маршировали школьные оркестры, мажоретки и строевые команды.
На всех главных платформах представляли живые сцены; большинство этих сооружений достигало таких колоссальных размеров, что их пассажирам приходилось пользоваться страховочными ремнями, чтобы невзначай не свалиться. Почти все, кто находился на платформах, были в маскарадных костюмах и масках.
Бросающееся в глаза исключение составляли сенатор Сент-Клауд и стоявшие рядом с ним здоровенный парень и крошечная блондинка.
В обступившей Лофтина толпе большинство людей также были в маскарадных костюмах и масках: он уже успел увидеть несколько совершенно невероятных. Другие, исповедуя свободу выбора и, видимо, не связанные напрямую со свитой Рекса, то вливались в ее ряды, то покидали их по своему разумению.
Вот идет мужчина в костюме, изображающем дощатый нужник, сзади болтается каталог фирмы «Сирс энд Рибек», поверх покоящейся на плечах изобретателя замысловатой конструкции торчит лишь одна его голова. Два крепыша в юбках из травы невозмутимо катят на мотоциклах мимо дерева апельсинового цвета, потягивающего на ходу пиво через соломинку. Рядом шествует некто, покрытый с ног до головы испанским бородатым мхом. Идут в обнимку выкрашенные соответственно в серебряный и золотой цвета женщина и мужчина, и, насколько Лофтин сумел разглядеть, кроме нежно сплетенных рук, их тела более ничего не прикрывало.
— Подайте хоть что-нибудь, мистер. Умоляю, мистер!
И в ответ дождем сыпались дублоны Рекса. Парад шел своим чередом, продвигаясь со скоростью улитки.
Но даже и при таких темпах Лофтин не всегда мог поспевать за платформой. Частенько людской водоворот относил его назад, как девятый вал щепку.
И к тому времени когда ему удавалось выбраться из толпы, платформа с сенатором оказывалась чуть ли не в квартале от него, и Лофтину стоило неимоверных усилий ее догнать. Он пытался не обращать внимания на ругань, которой его осыпали со всех сторон, но пару раз его злобно ткнули кулаком под ребра, а одна женщина, изрыгая площадную брань, пребольно лягнула его в голень острым, как штык, каблуком-шпилькой.
После одного из таких эпизодов Лофтин, поравнявшись с платформой сенатора, увидел капитана Джима Боба Форбса. Капитан с лицом мрачнее тучи шагал вровень с передней частью платформы, положив руку на ее край, словно в поисках опоры.
Лофтин, вытянувшись на цыпочках, взмахами и криками пытался привлечь его внимание. Капитан, естественно, его не видел и не слышал. Тогда Лофгин стал пробиваться к нему поближе. Ярдах в трех от капитана два широкоплечих мужика, по всей видимости, полицейские, решительно преградили ему дорогу. Лофтин попятился назад и столкнулся с человеком, следовавшим за ним по пятам. Обернулся и увидел перед собой Санта-Клауса. Это даже сегодня, в день самых невообразимых и немыслимых костюмов, было столь несообразно, что Лофтин замер на месте, не в силах отвести от него глаз. Человек в костюме Санта-Клауса пристально вглядывался в людей, стоявших на платформе сенатора.
В глаза бросалась его худоба Он был самым тощим, самым никудышным из всех Санта-Клаусов, каких Лофтину когда-либо приходилось видеть, — вылитая глиста в обмороке.
Помимо своей воли Лофтин зашелся в неудержимом хохоте.
Но смех его оборвался сам собой, глаза полезли из орбит, а сердце, казалось, остановилось.
У Санта-Клауса появился пистолет. Он сжимал его обеими руками и целился в поравнявшуюся с ним платформу сенатора.
Голова у Лофтина пошла кругом. Вот его шанс стать героем дня. Это, должно быть, и есть тот самый псих, которому принадлежит дневник. Схватить его, вырвать пистолет — что совсем нетрудно, у парня этого в чем только душа держится, — и Джеральд Лофтин спасет сенатору жизнь, получит роскошную работу у Рексфорда Фейна, и весь Новый Орлеан станет принадлежать ему.
Санта-Клаус выстрелил.
И Джеральд Лофтин, нырнув ласточкой в лес мельтешащих перед ним ног, стал отчаянно расталкивать всех, кто попадал под руку, мужчин, женщин, детей, продираясь сквозь частокол конечностей, спасая свою шкуру.
С переодеванием у Эндоу не возникло никаких трудностей. За несколько минут до полудня он проскользнул в туалет бензоколонки, запер дверь, поспешно натянул на себя костюм Санта-Клауса, заткнул пистолет за пояс брюк и прикрыл его полой.
Он не знал, способен ли картон хранить отпечатки пальцев, но для полной уверенности тщательно протер коробку смоченными водой из-под крана бумажными полотенцами, потом смял ее в тугой комок и запихнул в мусорную корзину.
Отомкнув дверь, он как ни в чем не бывало вышел из туалета. Насколько он мог судить, все эти его маневры остались незамеченными. Эндоу стал пробираться сквозь толпу к намеченному заранее месту.
Он не обращал внимания на шум и красочные костюмы, не обращал внимания на снующих вокруг людей, считая их лишь досадным препятствием на своем пути. Тем не менее он заметил, что некоторые из них тычут в него пальцами и от души хохочут, но и это он тоже оставил без всякого внимания, как и несколько весьма ехидных реплик в свой адрес.
По скрытому маской лицу Эндоу поползли ручейки пота, но не от волнения или страха. Он был просто слегка напряжен: близился величайший момент всей его жизни.
Он занял позицию на краю тротуара и принялся ждать. Прошло не менее получаса, прежде чем наплывающая какофония звуков возвестила о приближении авангарда парада.
А вскоре показались и полицейские — пешие, конные и на мотоциклах, — за которыми следовала первая платформа. Только после того как мимо него проплыла вторая платформа, Эндоу удалось заметить ту, на которой находился сенатор Мартин Сент-Клауд. Он дождался, пока она не поравнялась с ним, и шагнул на проезжую часть. Никто не обращал на него особого внимания. Столько других зевак уже смешалось с полицейскими и участниками парада, что отличить одних от других было просто невозможно.
Эндоу столкнулся с каким-то мужчиной в кричаще цветастой рубахе, но, похоже, даже не заметил этого. Взгляд его был прикован к высокой фигуре сенатора Мартина Сент-Клауда. Сенатор приветственно махал рукой толпе и швырял в нее пригоршни дублонов. Один из них попал в скрывающую лицо Эндоу маску. Даже не моргнув глазом, он отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
Засунув руку за пояс брюк, Эндоу вытянул пистолет. Сжимая его обеими ладонями, он навел ствол на фигуру на платформе. Рядом с сенатором стояли еще двое, мужчина и женщина. Эндоу прицелился и выстрелил. В последний момент моргнул.
И промахнулся!
В голове у Эндоу словно титры на киноэкране проплыли слова смотрителя тира: «Не закрывайте глаза, когда нажимаете на спусковой крючок…»
Грохот первого выстрела был слышен даже в шуме и гаме парада, и Эндоу скорее почувствовал, нежели увидел, как окружавшие его люди разбегаются в разные стороны. Уголком глаза он также заметил рванувшихся к нему двух мужчин в темных костюмах.
Игнорируя все постороннее, он сосредоточил внимание на высящейся на платформе фигуре. Мысленно он представил себе сенатора в качестве мишени в тире. Изо всех сил стараясь не моргать, Эндоу медленным плавным движением нажал на спусковой крючок.
И выстрелил во второй раз.
Ракель тоже наблюдала за парадом по телевизору у себя в гостиничном номере. Первоначально она намеревалась сразу, как встанет, собрать вещи и вылететь в Вашингтон ближайшим же рейсом. Однако, не привыкнув поглощать алкоголь в таких количествах, как накануне вечером, она проснулась с жутким похмельем и невыносимой головной болью. Она глотала аспирин таблетку за таблеткой, долгое время провела под душем — сначала горячим, потом холодным, затем в полусонном состоянии бродила по номеру. Она даже не стала звонить в авиакомпанию.
Незадолго до десяти позвонил Мартин. Беседа была непродолжительной: короткий разговор между чужими людьми.
— Ракель, я не собираюсь отговаривать тебя от твоего решения. Если хочешь лететь домой без меня, пусть будет так Только, пожалуйста, не улетай сегодня, хорошо? Что же касается твоего намерения развестись, сейчас говорить об этом не время. Лично я считаю, что тебе нужно немного подождать и еще раз подумать. Нам есть что обсудить друг с другом — как будет с детьми, например.
— О детях тебе следовало бы подумать до того, как ты начал волочиться за всеми юбками подряд, Мартин. А что касается твоего предложения обсудить… ты ведь на самом деле имеешь в виду свою политическую карьеру, разве нет? Прикидываешь, не повредит ли тебе развод в глазах избирателей?
— Ладно, Ракель, если хочешь думать так, твое дело, помешать я тебе не могу. Может, у тебя даже есть кое-какие для этого основания.
— Вот здесь ты прав, черт побери! Есть у меня основания, все основания!
— Только не улетай сегодня, это единственное, о чем я тебя прошу. Вечером мы должны быть на балу Рекса, а после него — на приеме у Рексфорда. Нас там все будут ждать. И если я приду один, начнутся всевозможные сплетни. А они, по-моему, тебе самой совсем ни к чему. Бог свидетель, и без них будет достаточно паршиво, когда станет известно о нашем разводе. Если до этого, конечно, дойдет.
— Уже дошло! А насчет того, чтобы остаться до завтра… Я подумаю, больше ничего обещать не могу.
Пока, Мартин.
Повесив трубку. Ракель почувствовала, что ее всю трясет, а к горлу подступают слезы. Не в силах сдержать их, она рухнула на диван и разрыдалась. Плакала она долго. Но, выплакавшись, почувствовала некоторое облегчение. Головная боль приутихла, напоминая о себе лишь тупыми толчками в затылке.
Ракель умылась холодной водой, оделась и по телефону заказала завтрак в номер. Съела она его с удивившим ее саму аппетитом.
Она уже, конечно, знала, что останется до завтра.
Улететь сегодня было бы слишком мелочным поступком. Чтобы укрепить себя в этом решении, она позвонила в авиакомпанию и заказала билет на первый утренний рейс в Вашингтон.
Был уже почти полдень. Ракель включила телевизор. Когда камеры показали платформу Мартина, она в напряжении склонилась поближе к экрану.
Мартин с широкой улыбкой приветственно махал толпе рукой и разбрасывал пригоршни дублонов. Будто бы у него никаких неприятностей и в помине не было.
Но это — лишь его маска в политической игре, с горечью подумала она. Она уже не раз видела, как он надевает ее для публики. Случилось так, что во время одной из предвыборных кампаний его мать умирала от рака. Более того, она умерла в тот самый момент, когда Мартин, стоя на подиуме, раздаривал улыбки, заливался беззаботным смехом, отпускал веселые шутки. Потом, в уединении их гостиничного номера, он безутешно рыдал на груди у Ракель.
Ракель прогнала прочь мысли об этой стороне характера Мартина Сент-Клауда и без всякого интереса продолжала наблюдать за шествием. На одной платформе с мужем она заметила Берта Клоусона, обнимавшего за плечи девушку, которая была с ним вчера вечером в вестибюле гостиницы.
Объектив телекамеры переместился на другую платформу, и Ракель, откинувшись на спинку кресла, закурила. В полной апатии она равнодушно продолжала смотреть на экран… Это действовало на нее почти гипнотически, и Ракель чуть не провалилась в сон, но тут телекамера вновь стала показывать платформу, на которой находился Мартин.
Ракель усилием воли прогнала дремоту и сосредоточилась на изображении. Объектив телекамеры переместился на толпу, вырвал из нее человека в костюме Санта-Клауса и на несколько мгновений на нем задержался. Диктор отпустил пару язвительных реплик по поводу того, что один из празднующих масленицу, видимо, слегка перепутал времена года…
Внезапно Ракель выпрямилась и заморгала, не веря своим глазам. Санта-Клаус держал в руках пистолет, направляя его на платформу Мартина. Затем она услышала выстрел. В отчаянии Ракель лихорадочно искала взглядом платформу на телеэкране, но объектив телекамеры был направлен в другую сторону.
Диктор возбужденной скороговоркой произнес:
— Минутку, друзья! Там что-то происходит… Вот человек с пистолетом…
Санта-Клаус выстрелил во второй раз. Камера метнулась, несколько мгновений на телеэкране мелькали обрывки изображений, потом объектив вновь сфокусировался на платформе. Там царила невообразимая суматоха.
Ракель сдавленно вскрикнула. Упала на колени перед телевизором, чуть ли не вплотную прижав лицо к экрану. Мартина нигде не было видно. На платформе несколько человек стояли на коленях, и Ракель была уверена, что сумела разглядеть за их спинами распростертую неподвижную фигуру.
«Мартин! Неужели это Мартин? Боже милостивый, только не Мартин, умоляю! Не допусти, Боже милостивый, чтобы это был Мартин!»
Скороговорка диктора стала почти бессвязной:
— Кого-то там подстрелили, друзья! Но пока мы не видим кого! Кого-то на платформе, где находится сенатор Мартин Сент-Клауд. Минутку… да, там лежит чье-то тело… Самого сенатора нигде не видно…
Мартин стоял на платформе, радостно махал толпе рукой, время от времени швырял в нее горсть дублонов, машинально улыбался — в общем, проделывал все то, что положено кандидату, ведущему борьбу за высокий пост.
Мыслями, однако, он был далеко от парада.
Странно, но в глубине души у него теплилась надежда, что сегодня утром Ракель может передумать. Однако их короткая беседа опровергла это его предположение. Ее ледяной сдержанный гнев его просто потряс. Теперь он был уверен, что еще до вечера она соберет вещи и улетит в Вашингтон.
«А разве ты не этого так хотел, Мартин? — ехидно напомнил внутренний голос. — Ты же сам хотел от нее избавиться, скажешь нет?»
— Да заткнись ты! — огрызнулся Мартин, с ужасом обнаружив, что произнес эти слова вслух. Он воровато стрельнул глазами по сторонам, но вокруг царил такой бедлам, что его, похоже, никто не услышал.
«Совсем ты рехнулся, — подумал Мартин, — уже сам с собой начал разговаривать, да еще на людях!. «
Пытаясь переключиться на более приятные темы, Мартин вспомнил о свидании с Одри. Глупо было, конечно, предупреждать, что ему нужно поговорить с ней об очень важных вещах. Теперь она будет ждать. что он немедленно объявит ей о предстоящем разводе с Ракель.
А почему бы и нет? Что мешает сказать ей об этом? Судя по тону и поведению Ракель, их развод вскоре станет свершившимся фактом.
Неожиданно Мартин почувствовал, что неимоверно устал, устал и душой, и телом. Хоть бы этот парад скорее закончился! Дурацкая трата времени.
Именно так, чуть ли не слово в слово, выразилась по этому поводу Ракель.
Он вновь заставил себя не думать больше о жене и вернулся мыслями к любовнице. Сегодняшнее любовное свидание с Одри утвердит его мужское достоинство, возродит в нем силу и бодрость, вернет ему прежнюю форму. Она будет ждать его — нежная и желанная, и вожделеющая…
В мысли его ворвался посторонний звук, звук, в котором он не сразу узнал вые грел. Первым инстинктивным порывом было ощупать себя с ног до головы и убедиться, что он не ранен. Сколько раз именно это ему снилось, сколько раз он вырывался из ночных кошмаров, в которых переживал именно такой момент!
Он с облегчением обнаружил, что цел и невредим и остается стоять на ногах. Теперь он переключил все свое внимание на толпу. И сразу увидел человека в костюме Санта-Клауса, который сжимал обеими руками пистолет, направленный прямо в него, в сенатора Мартина Сент-Клауда. К Санта-Клаусу поспешно пробирались какие-то рослые мужчины…
Не успеют они, понял Мартин, не успеют…
Брету парад пришелся по душе. В самом начале, пока они не миновали пару первых кварталов, он все время помнил об угрозе покушения и ощущал напряжение и нервозность. Но вскоре это чувство прошло, и он расслабился. В основном этому способствовала Лина, которая веселилась и радовалась, словно девчонка, получившая в подарок первую в своей жизни куклу. Она без устали ойкала и взвизгивала, требуя, чтобы Брет немедленно обратил свое внимание на то-то и то-то и разделил ее восторг по этому поводу.
Про себя Брет должен был признать, что и без нее, вероятно, не пожалел бы, что решил участвовать в параде. Уроженец Нового Орлеана, он тем не менее впервые находился на платформе в самой гуще масленичного гулянья.
И все же ничто не могло сравниться с теми ощущениями, которые он испытывал в компании Лины.
Они почти сразу же поняли тщетность попыток обмениваться впечатлениями при помощи слов: расслышать их все равно было нельзя из-за оглушительного шума. Но теперь, когда они стали близки друг другу, между ними возникла особая система общения. Слова для нее были не нужны.
Брет был счастлив до идиотизма. Из-за этой крохи он совсем потерял голову. Он не мог понять, как набрался смелости просить ее выйти за него замуж.
Почему-то ему показалось, что сделать это нужно сразу после того, как они слились в объятиях во второй раз. А Лина к тому же укрепила его дух, не отвернувшись от него с отвращением, когда он признался ей в своей трусости.
— Лина, выйдешь за меня замуж?
— Да, медведище ты мой.
Все так просто. И все так сложно…
Вспомнив этот эпизод, Брет притянул ее к себе, обняв рукой за плечи. Она взглянула на него снизу вверх с ее обычной лукавой улыбкой и беззвучно зашевелила губами.
Брет склонился к ней, и она прокричала ему в ухо:
— Люблю тебя, медведище!
Брет, не находя слов от счастья, быстро-быстро закивал головой. Выпрямляясь, услышал какой-то необычный звук, сухой отрывистый треск, вознесшийся над шумом толпы, и сразу понял, что это выстрел.
Его взгляд лихорадочно забегал по множеству лиц внизу и остановился на человеке в костюме Санта-Клауса. В поднятых руках тот сжимал пистолет, и кровь застыла у него в жилах. Оглянувшись через плечо, Брет убедился, что сенатор остается на ногах и, по всей видимости, цел и невредим, хотя на лице у него застыло изумленное выражение.
Брет вновь посмотрел на человека в костюме Санта-Клауса и инстинктивно понял, что тот сейчас выстрелит еще раз. К нему бежали люди, но ничто в мире уже не могло этому помешать.
Всего один шажок, и Брет встал перед сенатором, заслонив его своим телом.
Пуля вошла Брету в левый глаз под небольшим углом и пробила череп навылет.
У него не было времени испугаться, не было времени для сожалений, для самой последней мысли.
Брет Клоусон умер еще до того, как рухнул на дощатый настил платформы.
Лина переживала лучшие в своей жизни минуты.
Она и припомнить не могла, когда в последний раз чувствовала себя такой счастливой. Парад ей страшно нравился, она считала за честь находиться на одной платформе с такими важными особами, как сенатор Мартин Сент-Клауд и Брег Клоусон, профессиональный футболист, человек, которого она любила всем своим существом. Мысленно она уже набрасывала первый абзац статьи: «Сегодня во время парада по случаю последнего дня масленицы я ехала на одной платформе с Бретом Клоусоном, которого большинство болельщиков считает лучшим на сегодняшний день игроком американского футбола среди профессионалов…»