Клейтон Мэтьюз
Новый Орлеан
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Глава 1
Новый Орлеан
Бейсн-стрит блюз
Город Лунного серпа, как его еще называют.
Французский квартал: он для Нового Орлеана то же самое, что Монмартр для Парижа, Касба для Алжира.
— Жара, знаете ли. Жарища адская.
Летом относительная влажность достигает семидесяти семи процентов. Пройди всего квартал, и одежду хоть выжимай. Обувь за ночь обрастает плесенью.
— Но вот помереть здесь мне бы не хотелось. Они же всех хоронят поверх земли. Господи прости и помилуй!
— Город мертвых.
— Мокнешь, мокнешь и опять мокнешь! Меня, например, без палки на улицу не выгонишь. Чертов городишко — ниже уровня моря, ты что, не знал? В любой момент поплыть может!
Запах жарящихся кофейных зерен; зеленые бананы и красное дерево прямо с борта судна, только что прибывшего из Центральной Америки, и везде магнолии, распускающийся по ночам жасмин, жимолость и душистые оливы.
— Ежеви-и-и-ика!
Город терпимости.
Кое-кто называет его самым порочным городом во всей Америке.
Излюбленные увеселения новоорлеанцев заключаются в любовных утехах, выпивке, еде и танцах — обычно именно в таком порядке.
Двести пятьдесят лет назад на этом месте было одно только поросшее кипреем болото. Когда в 1803 году Соединенные Штаты выкупили Новый Орлеан у Франции, его население насчитывало десять тысяч.
Сегодня оно превышает миллион.
Книжных магазинов в Новом Орлеане меньше, чем в любом другом городе примерно таких же размеров, и даже лучшие пьесы идут при полупустых залах. Чтение и хождение по театрам отвлекают от других, куда более соблазнительных удовольствий.
Веселый такой городишко.
Если каким-то образом убрать из города гомиков, его население сильно поубавится.
Бербон-стрит.
Бары, ночные клубы и еще бары, некоторые не закрываются никогда.
— За обслуживание не берем, минимальный заказ не устанавливаем!
Город, забывший тревоги и заботы.
Французский квартал кишит шлюхами, в том числе и мужского пола, мелкими жуликами, наркоманами, бродягами, пьяницами, туристами. И архитектурно такой же красивый, как любой район любого города мира.
Старая река.
«Горестная река» — во всех песнях. Миссисипи.
Джамбалая, пирог с раками, креольский суп из стручков бамии, помпано en papiliote (Марк Твен однажды сказал: «Упоительна, как наименее греховная форма порока»); устрицы на створках, то есть устрицы по-рокфеллеровски, придуманы в Новом Орлеане. У «Антуана», конечно, где же еще?
Музыка.
«Похороны под джаз».
Джаз родился здесь. Но борделей и притонов на Бейсн-стрит уже нет — Сторивиль был закрыт в 1917 году.
Кое-какой джаз в стиле диксиленд можно услышать во Французском квартале еще и сегодня — приманка для гуристов в заведениях вдоль Бербон-стрит.
Неплохой, может быть, джаз, но не в первопроходческих традициях Джелли Ролла Мортона, Банка Джонстона, Кида Ори, Сачмо, он же — Луи Армстронг, Папы Селестина — список этот нескончаем, как сама музыка.
Кто же сможет забыть такие вещи, как «О, неужели он не нагулялся», «Острая штучка», «Билл Бейли, вернись, пожалуйста, домой» и «Хорошего человека днем с огнем не сыщешь»?
Марди-Гра, вторник на масленице.
— Подайте хоть что-нибудь, мистер. Умоляю, мистер!
Изобильный вторник.
Пик года в Новом Орлеане приходится отнюдь не на Рождество и даже не на новогоднюю ночь, а именно на этот день, на последний день масленицы.
Балы в несметном множестве, день и ночь парады — да все, что только душа пожелает.
Король Рекс, повелевающий; король Комус — растлевающий.
Для многих, в том числе и для самих его жителей, Новый Орлеан и есть олицетворение Марди-Гра.
Если я вдруг перестану любить,
Ноги у рыбок станут расти,
И яйца коровы будут нести,
Если я вдруг перестану любить.
Скорбная среда.
Утро «после того», о котором Ринг Ларднер — писатель-сатирик однажды сказал: «Чувствую себя, как Рекс в состоянии Комуса».
— Милый?
— Что?
— Сам знаешь — что, Мартин Сент-Клауд! Прекрасно знаешь — что! Черт бы тебя побрал!
Сенатор Мартин Сент-Клауд сжал ладонью ее лобок и принялся поглаживать его круговыми движениями. Одри приподняла ягодицы, крепче прижимаясь к его руке.
— Давай, папуля, давай!
Рука сенатора замерла.
— Знаешь, когда ты так говоришь, — я всегда задумываюсь…
Она вскинула голову и уставилась на него злым взглядом.
— О чем же это?
— Когда ты зовешь меня папулей, невольно приходит в голову: а не воображаешь ли ты, что трахаешься со своим папочкой? Психоаналитики утверждают, что многие девочки испытывают к своим отцам кровосмесительную тягу…
Она замахнулась с явным намерением отвесить ему оплеуху, но сенатор увернулся и, ухмыляясь, ввел палец в ее влагалище, раскрытое, мокрое и горячее.
Одри напряглась и окаменела, вскрикнув:
— Давай же, будь ты проклят, и прекрати эту чушь насчет психоанализа! Давай скорее!
Давно приведенный искусными манипуляциями Одри в состояние полной готовности, Мартин устроился на ней поудобнее. Она направляла в себя его член умелыми движениями. Войти в нее оказалось так же легко и естественно, как дышать. Одним движением он проник в самую ее глубь. Они столкнулись, словно ослепленные ненавистью соперники.
Намеренно растянутая прелюдия ласк ускорила события, и они одновременно достигли кульминации с головокружительной быстротой, испытав ощущение, как от внезапного взрыва.
Они прильнули друг к другу. Одри яростно стиснула его дрожащими руками, ее хриплое дыхание обдало ему ухо. Через минуту ее объятия ослабли, и Мартин перекатился на спину, стараясь умерить отчаянное сердцебиение.
Одри шевельнулась.
— Для стареющего сенатора у тебя неплохо получается…
— Что значит для стареющего? — притворно оскорбился Мартин.
У нее вырвался сдавленный смешок. Этот звук иногда напоминал Мартину тявканье пуделя.
— Ну… время от времени я замечаю признаки… увядания… или опадания… Разве это не симптом старости?
На этот раз она расхохоталась от души и во все горло, и смех ее прозвучал более чем непристойно.
Она уже предусмотрительно отодвигалась от него и спрыгнула с кровати с обманчивой и грациозной стремительностью кошки, так что Мартин, нацелившийся шутливо шлепнуть ее по соблазнительному заду, промазал как минимум на фут.
Когда Одри Фейн поворачивалась спиной, становилось заметно, что она слегка кривонога, однако это нисколько не умаляло ее очарования, напротив, лишь добавляло привлекательности.
Мартин потянулся к ларцу, стоявшему на ночном столике, и достал из него сигару. Обрезав кончик, он старательно раскурил ее и вдохнул крепкий ароматный дым. Сигары были кубинские. Он имел возможность доставать несколько коробок в год через Женеву, откуда они поступали в Соединенные Штаты в немаркированной упаковке. Он испытывал некоторые угрызения совести, поскольку понимал, что любой из его противников мог бы сделать себе политический капитал на том факте, что сенатор США Мартин Сент-Клауд курит контрабандные сигары с Кубы.
А с другой стороны, криво усмехнулся он про себя, существует еще пара-тройка таких вещей, узнать о которых оппозиции было бы куда радостнее.
Его роман с Одри Фейн, к примеру.
Человек — пленник своих страстей, мелькнуло у него в голове; мысль, конечно, не очень оригинальная, но в его случае как нельзя к месту.
Ворвавшийся в комнату с Бербон-стрит оглушающий шум заставил Мартина вскинуть голову и насторожиться. Спустив длинные ноги с кровати, он накинул халат, распахнул створки французского окна и вышел на балкон.
Квартира окнами выходила на Бербон-стрит. Принадлежала она, конечно, Одри. И хотя та снимала квартиру на весь год, пользовалась ею нечасто — за исключением последних дней масленицы. Богемная атмосфера Французского квартала была для новоорлеанца из высшего общества достаточно пикантной, чтобы побродить по нему скуки ради. Но постоянно жить здесь? Нет, Боже упаси!
Хотя Одри пошла на значительные расходы, обустраивая квартиру по своему вкусу, очень немногим было известно, что снимает ее именно она. Этого не знал даже ее отец.
— Но ведь иметь здесь квартирку на масленицу стоит того, — как-то заявила она Мартину. — Можно смотреть парады прямо с балкона, со всеми удобствами. К тому же я могу себе это позволить.
Что правда, то правда. Ее отец. Рексфорд Фейн, происходил из старинной семьи новоорлеанских богачей и был, вероятно, самым состоятельным в городе: одним из первых ведущей десятки, это уж точно. Помимо этого, единственное замужество Одри (ее супруг наложил на себя руки в день первой годовщины их свадьбы) принесло ей миллион унаследованных денег.
Квартира была весьма удобна для свиданий. Мартин давно потерял счет Их совокуплениям на круглой кровати королевских размеров — такой огромной, что Одри пришлось выложить долларов восемьсот, за аренду вертолета, чтобы поднять кровать до уровня французских окон, через которые ее и протащили в спальню.
Мартин, попыхивая гаванской сигарой и переступая мерзнущими на каменном полу босыми ногами, стоял на балконе и смотрел на приближавшийся по Бербон-стрит парад. Чугунная решетка балконного ограждения бросала кружевную тень на залитую солнцем улицу четырьмя этажами ниже.
«Здоровый мужик» — такое определение можно было дать Мартину Сент-Клауду. Широкоплечий, узкобедрый, рост за метр восемьдесят, вес около восьмидесяти пяти килограммов, ни капельки лишнего жира — держать форму помогали физические упражнения дважды в неделю (гимнастика и немного гандбола) и гольф по воскресеньям. Такого режима он твердо придерживался даже тогда, когда бывал в «городе Вашингтоне», — знаток американской истории, он тем не менее однажды оговорился, нечаянно назвав столицу нации «городом», хотя так было не принято. Сейчас он проводил там большую часть своего времени.
Мартин был смуглым, темноволосым, с горячими карими глазами; в жилах его предков текла отнюдь не малая толика креольской крови. Большой рот, блистательная улыбка, которая и перед телекамерой не казалась деланной. Он был бы красавцем, если бы не криво сросшийся нос, который он дважды ломал в университете Лос-Анджелеса на пути к завоеванию места защитника в национальной сборной по футболу.
Авангард парада уже проходил под балконом.
В этот воскресный полдень — он пожертвовал своим обычным гольфом ради приятных минут с Одри — шествие было немноголюдным. Всего-то с полдюжины платформ, но участники с лихвой компенсировали свою малочисленность шумностью, энтузиазмом и весельем. Мартин в течение нескольких минут пытался определить, чему посвящен этот парад. И в конечном итоге решил, что он имеет какое-то отношение к истории Англии.
Влекомые мини-тракторами платформы везли на себе декорации из папье-маше, воспроизводящие сцены из британской истории средних веков. Одна из них привлекла особое внимание Мартина. Она изображала казнь Марии Стюарт, королевы шотландцев.
Топор был невообразимого размера, по меньшей мере раз в десять больше, нежели сам прототип, а кровь пятнала всю платформу, которую, видимо, долго и старательно поливали с этой целью краской.
Имитация крови выглядела достаточно натурально. По правде говоря, она выглядела чертовски реалистично, и Мартин невольно поежился, вспоминая совсем другую процессию и совсем другое, не столь отдаленное во времени, убийство в Далласе тридцать пятого президента США Джона Кеннеди.
Его настроение внезапно переменилось, он рассмеялся, заметив одного из участников парада, шагающего по улице в полном ковбойском облачении — сапоги, кожаные штаны, мягкая широкополая шляпа, — который, вероятно, и вызвал из подсознания воспоминания о Далласе. Сейчас этот тип прошел под балконом, в связи с чем Мартин и разразился громким смехом. Ковбойский костюм оказался на самом деле фальшивым фасадом. Со спины удаляющийся размашистым шагом субъект был гол, как Адам до изобретения фигового листка. Единственной полноценной принадлежностью его гардероба были сапоги. Мартин прищурился, жалея, что не захватил бинокль, который Одри, заядлая любительница шествий, всегда держала под рукой. Отсюда он не мог разглядеть, свисают ли между ног голого субъекта гениталии. Возможно, впрочем, тот был в плавках.
Либо — с учетом тех обстоятельств, что по нынешним временам парня от девушки не отличить, а на масленицу можно ожидать чего угодно, — персонаж и вовсе не принадлежал к мужскому полу.
— Что тебя так рассмешило, сенатор?
— Ты только посмотри на этого голозадого шутника.
Мартин указал вниз кивком головы, и Одри, бросив беглый взгляд на полуодетого ковбоя, равнодушно пожала плечами. Она изучающе осмотрела парад профессиональным глазом искушенного наблюдателя праздничных шествий. И, еще раз пожав плечами, отвергла этот парад как не заслуживающий внимания. Она обернулась к Мартину.
К этому моменту она была уже одета в мини-платье под цвет ее желтовато-зеленых глаз, на ногах белые сапоги. Однако Мартин не был бы так уж и потрясен, если бы она вышла к нему нагой. В прошлом году, в такой же вот последний день масленицы он с этого самого балкона наблюдал, как прямо напротив разгуливает абсолютно голая женщина лет шестидесяти. Это произошло неделю спустя после начала их романа.
— Никак не пойму, почему ты отказываешься изображать короля Рекса на нынешнем параде, — произнесла Одри. — Папа же просил тебя, а ведь он возглавляет свиту Рекса.
— Одри, ты же сама знаешь, что роль короля Рекса надлежит исполнять местному бизнесмену, а не политику.
— На этот счет нет никаких твердых правил, — возразила Одри, поджимая пухлые губки. — Да если бы и были, тоже не имеет значения. Как папочка скажет, так и будет.
Мартин даже крякнул про себя. От этого «папочки» его порой просто мутило.
— Я же участвую в параде, — буркнул он.
— Это не одно и то же. На самой рядовой платформе, даже без маски… Тьфу!
— В маске меня не узнают. А мне ведь скоро переизбираться, малышка, предварительное голосование на носу. Если я буду изображать Рекса, — он усмехнулся, — никто об этом и не догадается. Тебе ведь известно, что личность того, кто играет короля Рекса, хранится в тайне до выхода утренних газет.
— Ну ладно, ладно! Ты, как всегда, чертовски логичен! — Она шутливо шлепнула его, демонстрируя свойственную ей внезапную смену настроения. — А знаешь, что говорят северяне о сенаторах с Юга? Что они настоящие подстрекатели, спекулируют на чувствах толпы, играют на струнах души… Мартин, — она вновь стала серьезной, — но ты ведь пойдешь сегодня вечером на папин бал?
— Отвергнуть приглашение на бал Рексфорда Фейна? Конечно, буду. Кстати, вспомнил, надо же позвонить Ракель… Он двинулся было к балконной двери, но Одри окликнула его, и Мартин остановился на полпути.
— Да?
— Ты больше не думал о том, чтобы попросить у нее развод?
— Какого черта, Одри! — взорвался он. — Я сенатор США от штата Луизиана! Да любой нью-йоркский сенатор и то двадцать раз подумает, прежде чем разводиться!
Первая попытка окончилась неудачей за минуту и четыре секунды до окончания игры.
Шел матч за кубок профессионалов: сборная Национальной футбольной лиги вела со счетом 24:20.
Мяч у сборной Американской футбольной лиги, но для победы ей еще нужно завести его в зону.
Их нападающий, присев на корточки за центровым, протяжно выкрикивал команды.
Из гомонящей толпы болельщиков взметнулся вопль:
— Держи их, Когти!
Высоченный защитник по прозвищу Медвежьи Когти пропустил этот выкрик мимо ушей все его внимание было сосредоточено на нападающем. Тот поймал мяч, крутнулся на одной ноге и ткнул» его в живот своему полузащитнику. Игроки в схватке ринулись друг на друга, глухо ухнули сталкивающиеся наплечники. Полузащитник взвился в высоком прыжке, и Медвежьи Когти встретил его грудь в грудь еще в воздухе.
Атака сорвана. Вторая попытка оказалась опять безрезультатной: оставалось играть еще пятьдесят четыре секунды Нападающий соперников взял таймayт. Среди сбившихся в кучку игроков обороняющейся команды защитник бормотал одно и то же:
— Будет пас, пас! Следите за краями!
Время! Нападающий получил мяч, сделал ложное движение к линии и отпрыгнул назад Мощным броском он послал мяч на левый край. В последний момент свободный защитник, вытянувшись в струнку, сумел дотянуться до мяча и изменить направление его полета.
Третья попытка! Времени остается все меньше.
Игроки обороняющейся команды неторопливо, нога за ногу, расходились по своим местам Медвежьи Когти стоял прямо напротив нападающего соперников. Он оскалил зубы в противной ухмылке и окликнул его:
— Эй! А игрочишка ты дерьмовый, совсем дерьмовый!
Медвежьи Когти заводил его этой дразнилкой весь матч. Нападающий изобретательностью не блистал, играл строго по привычной схеме.
Поэтому игра возобновилась именно так, как ожидал Медвежьи Когти. Перед левым полузащитником на миг образовалось свободное пространство, и Медвежьи Когти тут же бросился на него и, зажав извивающегося соперника в могучих объятиях, свалил на землю Какой-то ярд они все-таки отвоевали.
Четвертая попытка.
Сборная Американской футбольной лиги вновь взяла тайм-аут, и их нападающий поспешно засеменил журавлиными ногами к стоящему у боковой линии тренеру.
Защитник заметил, что его тренер тоже машет руками, подзывая его к себе. Медвежьи Когти, однако, игнорировал эту жестикуляцию и опустился на колено среди своих игроков. Последняя попытка, разница всего четыре очка, время уходит — соперники могли предпринять только одно.
Это любому идиоту ясно.
Обводя взглядом обернувшиеся к нему лица, он убежденно заявил:
— Да в пас они будут играть, куда им деться! Скорее всего через крайнего в центр. Вышибем из него дух вон!
Время. Нападающий опустился на корточки за центровым и принялся выкрикивать команды. Медвежьи Когти невозмутимо вышагивал в ярде от схватки. Нападающий растерялся. Его недоуменный взгляд неотрывно следовал за прогуливающимся взад-вперед защитником.
В момент вбрасывания Медвежьи Когти, не сводя глаз с крайнего нападающего, рванулся к своим воротам. Здоровенный крайний потерял пару секунд. наткнувшись на соперников, но сумел прорваться сквозь них двумя короткими прыжками и по. — плавной кривой устремился к воротам.
Медвежьи Когти рискнул все же обернуться на бегу и бросить взгляд на нападающего: так и есть, сильно посланный мяч лечит в его направлении по низкой траектории.
Медвежьи Когти одним рывком обогнал крайнего нападающего и перехватил мяч в воздухе. Путь к воротам соперников был свободен, лишь тощий их нападающий оставался единственным, кто мог ему помешать. Медвежьи Когти прикинул, что, смог бы, наверное, пробежаться всего-то девяносто восемь ярдов и занести мяч в зону…
Но к чему пыхтеть и потеть? Игра сделана.
Он поднял мяч высоко над головой. А потом, растянув в злорадной ухмылке рот до ушей, уселся на него.
Толпа болельщиков разразилась хохотом и победными воплями. И начала скандировать:
— Когти! Опять он их уделал! Когти! Опять он их уделал!
— Брет! Да что с тобой? Зову, зову…
Вздрогнув, Брет Клоусон вернулся к действительности. Прислонившись плечом к штанге футбольных ворот, он разглядывал белокурую девушку, энергично шагавшую к нему через все поле.
— Прости, Лина, — смущенно произнес он. — Старые футболисты не умирают, они просто растворяются в воспоминаниях о былой славе.
И все же тот матч за кубок профессионалов происходил не в столь далеком прошлом. Они сыграли его всего две недели назад, и этот самый стадион стал свидетелем великого взлета Брета Клоусона. Да, для «Сейнтс», его команды, сезон выдался неудачным, но сам Брет был признан лучшим защитником среди профессионалов, стал участником кубковой игры, и в тот воскресный день пережил, наверное, самый звездный час во всей своей долгой футбольной карьере. Всего две недели назад.
Девушка встала рядом с ним. В руке она держала дипломат, в котором, как было известно Брету, находились диктофон, несколько блокнотов и прочие неизбежные атрибуты журналиста.
Лина Маршалл в свои двадцать шесть была не самой красивой из женщин, когда-либо встречавшихся Брету. Однако у нее были свои сильные стороны.
Это уже совершенно определенно. Миниатюрная, она весила не больше мокрого полотенца. Брету иногда приходило в голову, что, если бы он встал на весы, а потом взял Лину на руки, их стрелка даже и не подумала бы отклониться.
Но фигурка у нее неплохая, а карие глаза были теплыми и ласковыми, как у лани. Возможно, поэтому она старательно прятала их за строгими очками в черной роговой оправе. Узкое подвижное лицо, очень живое, излучало энергию. Брет также знал, что ум у нее острее, чем игла шприца, которую ему вонзали в больное колено перед каждой игрой.
Лина Маршалл была спортивной журналисткой, прости Господи!
Когда Брета познакомили с ней, он ей не поверил:
— Спортивный журналист в юбке? Это что, новый финт в борьбе за женское равноправие?
— Ну, если не быть женоненавистником в принципе, можете найти хотя бы одну причину, по которой женщина не может писать о спорте?
— Ага, одну могу назвать с ходу. Признайтесь, что хоть раз играли в футбол, и я сдаюсь.
— Ваша правда, в футбол я никогда не играла — так же как и подавляющее большинство моих коллег мужского пола. Но отец у меня всю жизнь тренировал футбольные команды: в средней школе, в колледже, четыре года он работал с дублем «Игле».
— Вон оно что! То-то «Игле» с последних мест в лиге не вылезает…
— Можно подумать, что ваша «Сейнтс» лучше?
— Здесь вы правы.
— Значит, мне можно доверять?
Доверять Лине было действительно можно. Через неделю после их знакомства Брет убедился, что она изумительно глубоко понимает спорт. Все виды спорта. Но профессиональный футбол особенно.
Она получила задание написать статью о Брете Клоусоне, лучшем защитнике среди профессионалов, для престижного общенационального спортивного журнала.
Замявшись, он все же спросил:
— Ты можешь… как бы это лучше сказать… передать вот это ощущение стадиона?
— Еще как! — Она склонила голову к плечу (Брет уже начал привыкать к этой ее манере) и прищурила глаз, словно смотрела через объектив фотоаппарата.
— Когда я увидела, как ты стоишь здесь, без всяких там наколенников и наплечников, один-одинешенек под перекладиной ворот среди пустого стадиона… Впервые пожалела, что нет с собой камеры… Мог бы получиться потрясный снимок, с таким, знаешь, настроением. Могучего, крутого защитника по прозвищу Медвежьи Когти, подумать , только, застали в приступе ностальгии. Сомневаюсь, правда, чтобы такое фото напечатали…
Брет усмехнулся:
— Слишком высокохудожественно для всякой деревенщины, так?
— Что-то в этом роде. Вообще говоря, на снимках всем больше нравятся острые моменты игры.
— Ты как, насмотрелась? — Брет вновь окинул взглядом стадион.
Солнце уже зашло за трибуны, и их накрыла круглая, словно тарелка, тень с острыми, как у вскрытой жестяной банки, краями. Внезапно Брета пробрала дрожь.
— А знаешь, когда тоска по прошлому проходит, в пустом стадионе появляется что-то даже пугающее…
Пойдем-ка выпьем где-нибудь.
— Брет… — Она потянула его за рукав. — Пару минут назад я звонила к себе в гостиницу. Там для меня оставили сообщение… Приглашение нам с тобой на бал Рексфорда Фейна сегодня вечером. Я согласилась… за нас обоих. Надеюсь, ты не возражаешь?
— О черт, Лина! Ты же знаешь, все эти светские тусовки не по мне.
— Но я впервые в Новом Орлеане, Брет. Масленица, балы, парады… Я же должна все увидеть… Можно, конечно, пойти одной, но… Брет, ну пожалуйста!
Она совсем по-детски надула губы, нарочитость этой пикантной гримаски была столь явной, что Брет не удержался от смеха. Она оживилась и бросила на него лукавый взгляд.
— А ты знаешь, кто еще будет на балу у Фейна?
Сегодня в газете вычитала…
— Давай, давай, женщина, не томи. Кто?
— Сенатор США Мартин Сент-Клауд.
— Ого! Это меняет дело!
— Я так и думала.
— Тогда пошли, женщина. Как насчет рюмочки у Арно в Карнавальном зале? Там ты сможешь увидеть все бальные платья, в которых женщины приходили к Арно за последние пятьдесят лет. Потом к Адаму, съедим ребрышки. В самом центре Французского квартала. Сможешь, значит, рассмотреть Новый Орлеан, так сказать, в разрезе.
— Пойдет. И, как здесь водится, ужин «У Антуана»?
— Ну нет, слишком изысканно на мой вкус. Мне бы отбивную посочнее да ребрышки…
Бейсн-стрит блюз
Город Лунного серпа, как его еще называют.
Французский квартал: он для Нового Орлеана то же самое, что Монмартр для Парижа, Касба для Алжира.
— Жара, знаете ли. Жарища адская.
Летом относительная влажность достигает семидесяти семи процентов. Пройди всего квартал, и одежду хоть выжимай. Обувь за ночь обрастает плесенью.
— Но вот помереть здесь мне бы не хотелось. Они же всех хоронят поверх земли. Господи прости и помилуй!
— Город мертвых.
— Мокнешь, мокнешь и опять мокнешь! Меня, например, без палки на улицу не выгонишь. Чертов городишко — ниже уровня моря, ты что, не знал? В любой момент поплыть может!
Запах жарящихся кофейных зерен; зеленые бананы и красное дерево прямо с борта судна, только что прибывшего из Центральной Америки, и везде магнолии, распускающийся по ночам жасмин, жимолость и душистые оливы.
— Ежеви-и-и-ика!
Город терпимости.
Кое-кто называет его самым порочным городом во всей Америке.
Излюбленные увеселения новоорлеанцев заключаются в любовных утехах, выпивке, еде и танцах — обычно именно в таком порядке.
Двести пятьдесят лет назад на этом месте было одно только поросшее кипреем болото. Когда в 1803 году Соединенные Штаты выкупили Новый Орлеан у Франции, его население насчитывало десять тысяч.
Сегодня оно превышает миллион.
Книжных магазинов в Новом Орлеане меньше, чем в любом другом городе примерно таких же размеров, и даже лучшие пьесы идут при полупустых залах. Чтение и хождение по театрам отвлекают от других, куда более соблазнительных удовольствий.
Веселый такой городишко.
Если каким-то образом убрать из города гомиков, его население сильно поубавится.
Бербон-стрит.
Бары, ночные клубы и еще бары, некоторые не закрываются никогда.
— За обслуживание не берем, минимальный заказ не устанавливаем!
Город, забывший тревоги и заботы.
Французский квартал кишит шлюхами, в том числе и мужского пола, мелкими жуликами, наркоманами, бродягами, пьяницами, туристами. И архитектурно такой же красивый, как любой район любого города мира.
Старая река.
«Горестная река» — во всех песнях. Миссисипи.
Джамбалая, пирог с раками, креольский суп из стручков бамии, помпано en papiliote (Марк Твен однажды сказал: «Упоительна, как наименее греховная форма порока»); устрицы на створках, то есть устрицы по-рокфеллеровски, придуманы в Новом Орлеане. У «Антуана», конечно, где же еще?
Музыка.
«Похороны под джаз».
Джаз родился здесь. Но борделей и притонов на Бейсн-стрит уже нет — Сторивиль был закрыт в 1917 году.
Кое-какой джаз в стиле диксиленд можно услышать во Французском квартале еще и сегодня — приманка для гуристов в заведениях вдоль Бербон-стрит.
Неплохой, может быть, джаз, но не в первопроходческих традициях Джелли Ролла Мортона, Банка Джонстона, Кида Ори, Сачмо, он же — Луи Армстронг, Папы Селестина — список этот нескончаем, как сама музыка.
Кто же сможет забыть такие вещи, как «О, неужели он не нагулялся», «Острая штучка», «Билл Бейли, вернись, пожалуйста, домой» и «Хорошего человека днем с огнем не сыщешь»?
Марди-Гра, вторник на масленице.
— Подайте хоть что-нибудь, мистер. Умоляю, мистер!
Изобильный вторник.
Пик года в Новом Орлеане приходится отнюдь не на Рождество и даже не на новогоднюю ночь, а именно на этот день, на последний день масленицы.
Балы в несметном множестве, день и ночь парады — да все, что только душа пожелает.
Король Рекс, повелевающий; король Комус — растлевающий.
Для многих, в том числе и для самих его жителей, Новый Орлеан и есть олицетворение Марди-Гра.
Если я вдруг перестану любить,
Ноги у рыбок станут расти,
И яйца коровы будут нести,
Если я вдруг перестану любить.
Скорбная среда.
Утро «после того», о котором Ринг Ларднер — писатель-сатирик однажды сказал: «Чувствую себя, как Рекс в состоянии Комуса».
— Милый?
— Что?
— Сам знаешь — что, Мартин Сент-Клауд! Прекрасно знаешь — что! Черт бы тебя побрал!
Сенатор Мартин Сент-Клауд сжал ладонью ее лобок и принялся поглаживать его круговыми движениями. Одри приподняла ягодицы, крепче прижимаясь к его руке.
— Давай, папуля, давай!
Рука сенатора замерла.
— Знаешь, когда ты так говоришь, — я всегда задумываюсь…
Она вскинула голову и уставилась на него злым взглядом.
— О чем же это?
— Когда ты зовешь меня папулей, невольно приходит в голову: а не воображаешь ли ты, что трахаешься со своим папочкой? Психоаналитики утверждают, что многие девочки испытывают к своим отцам кровосмесительную тягу…
Она замахнулась с явным намерением отвесить ему оплеуху, но сенатор увернулся и, ухмыляясь, ввел палец в ее влагалище, раскрытое, мокрое и горячее.
Одри напряглась и окаменела, вскрикнув:
— Давай же, будь ты проклят, и прекрати эту чушь насчет психоанализа! Давай скорее!
Давно приведенный искусными манипуляциями Одри в состояние полной готовности, Мартин устроился на ней поудобнее. Она направляла в себя его член умелыми движениями. Войти в нее оказалось так же легко и естественно, как дышать. Одним движением он проник в самую ее глубь. Они столкнулись, словно ослепленные ненавистью соперники.
Намеренно растянутая прелюдия ласк ускорила события, и они одновременно достигли кульминации с головокружительной быстротой, испытав ощущение, как от внезапного взрыва.
Они прильнули друг к другу. Одри яростно стиснула его дрожащими руками, ее хриплое дыхание обдало ему ухо. Через минуту ее объятия ослабли, и Мартин перекатился на спину, стараясь умерить отчаянное сердцебиение.
Одри шевельнулась.
— Для стареющего сенатора у тебя неплохо получается…
— Что значит для стареющего? — притворно оскорбился Мартин.
У нее вырвался сдавленный смешок. Этот звук иногда напоминал Мартину тявканье пуделя.
— Ну… время от времени я замечаю признаки… увядания… или опадания… Разве это не симптом старости?
На этот раз она расхохоталась от души и во все горло, и смех ее прозвучал более чем непристойно.
Она уже предусмотрительно отодвигалась от него и спрыгнула с кровати с обманчивой и грациозной стремительностью кошки, так что Мартин, нацелившийся шутливо шлепнуть ее по соблазнительному заду, промазал как минимум на фут.
Когда Одри Фейн поворачивалась спиной, становилось заметно, что она слегка кривонога, однако это нисколько не умаляло ее очарования, напротив, лишь добавляло привлекательности.
Мартин потянулся к ларцу, стоявшему на ночном столике, и достал из него сигару. Обрезав кончик, он старательно раскурил ее и вдохнул крепкий ароматный дым. Сигары были кубинские. Он имел возможность доставать несколько коробок в год через Женеву, откуда они поступали в Соединенные Штаты в немаркированной упаковке. Он испытывал некоторые угрызения совести, поскольку понимал, что любой из его противников мог бы сделать себе политический капитал на том факте, что сенатор США Мартин Сент-Клауд курит контрабандные сигары с Кубы.
А с другой стороны, криво усмехнулся он про себя, существует еще пара-тройка таких вещей, узнать о которых оппозиции было бы куда радостнее.
Его роман с Одри Фейн, к примеру.
Человек — пленник своих страстей, мелькнуло у него в голове; мысль, конечно, не очень оригинальная, но в его случае как нельзя к месту.
Ворвавшийся в комнату с Бербон-стрит оглушающий шум заставил Мартина вскинуть голову и насторожиться. Спустив длинные ноги с кровати, он накинул халат, распахнул створки французского окна и вышел на балкон.
Квартира окнами выходила на Бербон-стрит. Принадлежала она, конечно, Одри. И хотя та снимала квартиру на весь год, пользовалась ею нечасто — за исключением последних дней масленицы. Богемная атмосфера Французского квартала была для новоорлеанца из высшего общества достаточно пикантной, чтобы побродить по нему скуки ради. Но постоянно жить здесь? Нет, Боже упаси!
Хотя Одри пошла на значительные расходы, обустраивая квартиру по своему вкусу, очень немногим было известно, что снимает ее именно она. Этого не знал даже ее отец.
— Но ведь иметь здесь квартирку на масленицу стоит того, — как-то заявила она Мартину. — Можно смотреть парады прямо с балкона, со всеми удобствами. К тому же я могу себе это позволить.
Что правда, то правда. Ее отец. Рексфорд Фейн, происходил из старинной семьи новоорлеанских богачей и был, вероятно, самым состоятельным в городе: одним из первых ведущей десятки, это уж точно. Помимо этого, единственное замужество Одри (ее супруг наложил на себя руки в день первой годовщины их свадьбы) принесло ей миллион унаследованных денег.
Квартира была весьма удобна для свиданий. Мартин давно потерял счет Их совокуплениям на круглой кровати королевских размеров — такой огромной, что Одри пришлось выложить долларов восемьсот, за аренду вертолета, чтобы поднять кровать до уровня французских окон, через которые ее и протащили в спальню.
Мартин, попыхивая гаванской сигарой и переступая мерзнущими на каменном полу босыми ногами, стоял на балконе и смотрел на приближавшийся по Бербон-стрит парад. Чугунная решетка балконного ограждения бросала кружевную тень на залитую солнцем улицу четырьмя этажами ниже.
«Здоровый мужик» — такое определение можно было дать Мартину Сент-Клауду. Широкоплечий, узкобедрый, рост за метр восемьдесят, вес около восьмидесяти пяти килограммов, ни капельки лишнего жира — держать форму помогали физические упражнения дважды в неделю (гимнастика и немного гандбола) и гольф по воскресеньям. Такого режима он твердо придерживался даже тогда, когда бывал в «городе Вашингтоне», — знаток американской истории, он тем не менее однажды оговорился, нечаянно назвав столицу нации «городом», хотя так было не принято. Сейчас он проводил там большую часть своего времени.
Мартин был смуглым, темноволосым, с горячими карими глазами; в жилах его предков текла отнюдь не малая толика креольской крови. Большой рот, блистательная улыбка, которая и перед телекамерой не казалась деланной. Он был бы красавцем, если бы не криво сросшийся нос, который он дважды ломал в университете Лос-Анджелеса на пути к завоеванию места защитника в национальной сборной по футболу.
Авангард парада уже проходил под балконом.
В этот воскресный полдень — он пожертвовал своим обычным гольфом ради приятных минут с Одри — шествие было немноголюдным. Всего-то с полдюжины платформ, но участники с лихвой компенсировали свою малочисленность шумностью, энтузиазмом и весельем. Мартин в течение нескольких минут пытался определить, чему посвящен этот парад. И в конечном итоге решил, что он имеет какое-то отношение к истории Англии.
Влекомые мини-тракторами платформы везли на себе декорации из папье-маше, воспроизводящие сцены из британской истории средних веков. Одна из них привлекла особое внимание Мартина. Она изображала казнь Марии Стюарт, королевы шотландцев.
Топор был невообразимого размера, по меньшей мере раз в десять больше, нежели сам прототип, а кровь пятнала всю платформу, которую, видимо, долго и старательно поливали с этой целью краской.
Имитация крови выглядела достаточно натурально. По правде говоря, она выглядела чертовски реалистично, и Мартин невольно поежился, вспоминая совсем другую процессию и совсем другое, не столь отдаленное во времени, убийство в Далласе тридцать пятого президента США Джона Кеннеди.
Его настроение внезапно переменилось, он рассмеялся, заметив одного из участников парада, шагающего по улице в полном ковбойском облачении — сапоги, кожаные штаны, мягкая широкополая шляпа, — который, вероятно, и вызвал из подсознания воспоминания о Далласе. Сейчас этот тип прошел под балконом, в связи с чем Мартин и разразился громким смехом. Ковбойский костюм оказался на самом деле фальшивым фасадом. Со спины удаляющийся размашистым шагом субъект был гол, как Адам до изобретения фигового листка. Единственной полноценной принадлежностью его гардероба были сапоги. Мартин прищурился, жалея, что не захватил бинокль, который Одри, заядлая любительница шествий, всегда держала под рукой. Отсюда он не мог разглядеть, свисают ли между ног голого субъекта гениталии. Возможно, впрочем, тот был в плавках.
Либо — с учетом тех обстоятельств, что по нынешним временам парня от девушки не отличить, а на масленицу можно ожидать чего угодно, — персонаж и вовсе не принадлежал к мужскому полу.
— Что тебя так рассмешило, сенатор?
— Ты только посмотри на этого голозадого шутника.
Мартин указал вниз кивком головы, и Одри, бросив беглый взгляд на полуодетого ковбоя, равнодушно пожала плечами. Она изучающе осмотрела парад профессиональным глазом искушенного наблюдателя праздничных шествий. И, еще раз пожав плечами, отвергла этот парад как не заслуживающий внимания. Она обернулась к Мартину.
К этому моменту она была уже одета в мини-платье под цвет ее желтовато-зеленых глаз, на ногах белые сапоги. Однако Мартин не был бы так уж и потрясен, если бы она вышла к нему нагой. В прошлом году, в такой же вот последний день масленицы он с этого самого балкона наблюдал, как прямо напротив разгуливает абсолютно голая женщина лет шестидесяти. Это произошло неделю спустя после начала их романа.
— Никак не пойму, почему ты отказываешься изображать короля Рекса на нынешнем параде, — произнесла Одри. — Папа же просил тебя, а ведь он возглавляет свиту Рекса.
— Одри, ты же сама знаешь, что роль короля Рекса надлежит исполнять местному бизнесмену, а не политику.
— На этот счет нет никаких твердых правил, — возразила Одри, поджимая пухлые губки. — Да если бы и были, тоже не имеет значения. Как папочка скажет, так и будет.
Мартин даже крякнул про себя. От этого «папочки» его порой просто мутило.
— Я же участвую в параде, — буркнул он.
— Это не одно и то же. На самой рядовой платформе, даже без маски… Тьфу!
— В маске меня не узнают. А мне ведь скоро переизбираться, малышка, предварительное голосование на носу. Если я буду изображать Рекса, — он усмехнулся, — никто об этом и не догадается. Тебе ведь известно, что личность того, кто играет короля Рекса, хранится в тайне до выхода утренних газет.
— Ну ладно, ладно! Ты, как всегда, чертовски логичен! — Она шутливо шлепнула его, демонстрируя свойственную ей внезапную смену настроения. — А знаешь, что говорят северяне о сенаторах с Юга? Что они настоящие подстрекатели, спекулируют на чувствах толпы, играют на струнах души… Мартин, — она вновь стала серьезной, — но ты ведь пойдешь сегодня вечером на папин бал?
— Отвергнуть приглашение на бал Рексфорда Фейна? Конечно, буду. Кстати, вспомнил, надо же позвонить Ракель… Он двинулся было к балконной двери, но Одри окликнула его, и Мартин остановился на полпути.
— Да?
— Ты больше не думал о том, чтобы попросить у нее развод?
— Какого черта, Одри! — взорвался он. — Я сенатор США от штата Луизиана! Да любой нью-йоркский сенатор и то двадцать раз подумает, прежде чем разводиться!
Первая попытка окончилась неудачей за минуту и четыре секунды до окончания игры.
Шел матч за кубок профессионалов: сборная Национальной футбольной лиги вела со счетом 24:20.
Мяч у сборной Американской футбольной лиги, но для победы ей еще нужно завести его в зону.
Их нападающий, присев на корточки за центровым, протяжно выкрикивал команды.
Из гомонящей толпы болельщиков взметнулся вопль:
— Держи их, Когти!
Высоченный защитник по прозвищу Медвежьи Когти пропустил этот выкрик мимо ушей все его внимание было сосредоточено на нападающем. Тот поймал мяч, крутнулся на одной ноге и ткнул» его в живот своему полузащитнику. Игроки в схватке ринулись друг на друга, глухо ухнули сталкивающиеся наплечники. Полузащитник взвился в высоком прыжке, и Медвежьи Когти встретил его грудь в грудь еще в воздухе.
Атака сорвана. Вторая попытка оказалась опять безрезультатной: оставалось играть еще пятьдесят четыре секунды Нападающий соперников взял таймayт. Среди сбившихся в кучку игроков обороняющейся команды защитник бормотал одно и то же:
— Будет пас, пас! Следите за краями!
Время! Нападающий получил мяч, сделал ложное движение к линии и отпрыгнул назад Мощным броском он послал мяч на левый край. В последний момент свободный защитник, вытянувшись в струнку, сумел дотянуться до мяча и изменить направление его полета.
Третья попытка! Времени остается все меньше.
Игроки обороняющейся команды неторопливо, нога за ногу, расходились по своим местам Медвежьи Когти стоял прямо напротив нападающего соперников. Он оскалил зубы в противной ухмылке и окликнул его:
— Эй! А игрочишка ты дерьмовый, совсем дерьмовый!
Медвежьи Когти заводил его этой дразнилкой весь матч. Нападающий изобретательностью не блистал, играл строго по привычной схеме.
Поэтому игра возобновилась именно так, как ожидал Медвежьи Когти. Перед левым полузащитником на миг образовалось свободное пространство, и Медвежьи Когти тут же бросился на него и, зажав извивающегося соперника в могучих объятиях, свалил на землю Какой-то ярд они все-таки отвоевали.
Четвертая попытка.
Сборная Американской футбольной лиги вновь взяла тайм-аут, и их нападающий поспешно засеменил журавлиными ногами к стоящему у боковой линии тренеру.
Защитник заметил, что его тренер тоже машет руками, подзывая его к себе. Медвежьи Когти, однако, игнорировал эту жестикуляцию и опустился на колено среди своих игроков. Последняя попытка, разница всего четыре очка, время уходит — соперники могли предпринять только одно.
Это любому идиоту ясно.
Обводя взглядом обернувшиеся к нему лица, он убежденно заявил:
— Да в пас они будут играть, куда им деться! Скорее всего через крайнего в центр. Вышибем из него дух вон!
Время. Нападающий опустился на корточки за центровым и принялся выкрикивать команды. Медвежьи Когти невозмутимо вышагивал в ярде от схватки. Нападающий растерялся. Его недоуменный взгляд неотрывно следовал за прогуливающимся взад-вперед защитником.
В момент вбрасывания Медвежьи Когти, не сводя глаз с крайнего нападающего, рванулся к своим воротам. Здоровенный крайний потерял пару секунд. наткнувшись на соперников, но сумел прорваться сквозь них двумя короткими прыжками и по. — плавной кривой устремился к воротам.
Медвежьи Когти рискнул все же обернуться на бегу и бросить взгляд на нападающего: так и есть, сильно посланный мяч лечит в его направлении по низкой траектории.
Медвежьи Когти одним рывком обогнал крайнего нападающего и перехватил мяч в воздухе. Путь к воротам соперников был свободен, лишь тощий их нападающий оставался единственным, кто мог ему помешать. Медвежьи Когти прикинул, что, смог бы, наверное, пробежаться всего-то девяносто восемь ярдов и занести мяч в зону…
Но к чему пыхтеть и потеть? Игра сделана.
Он поднял мяч высоко над головой. А потом, растянув в злорадной ухмылке рот до ушей, уселся на него.
Толпа болельщиков разразилась хохотом и победными воплями. И начала скандировать:
— Когти! Опять он их уделал! Когти! Опять он их уделал!
— Брет! Да что с тобой? Зову, зову…
Вздрогнув, Брет Клоусон вернулся к действительности. Прислонившись плечом к штанге футбольных ворот, он разглядывал белокурую девушку, энергично шагавшую к нему через все поле.
— Прости, Лина, — смущенно произнес он. — Старые футболисты не умирают, они просто растворяются в воспоминаниях о былой славе.
И все же тот матч за кубок профессионалов происходил не в столь далеком прошлом. Они сыграли его всего две недели назад, и этот самый стадион стал свидетелем великого взлета Брета Клоусона. Да, для «Сейнтс», его команды, сезон выдался неудачным, но сам Брет был признан лучшим защитником среди профессионалов, стал участником кубковой игры, и в тот воскресный день пережил, наверное, самый звездный час во всей своей долгой футбольной карьере. Всего две недели назад.
Девушка встала рядом с ним. В руке она держала дипломат, в котором, как было известно Брету, находились диктофон, несколько блокнотов и прочие неизбежные атрибуты журналиста.
Лина Маршалл в свои двадцать шесть была не самой красивой из женщин, когда-либо встречавшихся Брету. Однако у нее были свои сильные стороны.
Это уже совершенно определенно. Миниатюрная, она весила не больше мокрого полотенца. Брету иногда приходило в голову, что, если бы он встал на весы, а потом взял Лину на руки, их стрелка даже и не подумала бы отклониться.
Но фигурка у нее неплохая, а карие глаза были теплыми и ласковыми, как у лани. Возможно, поэтому она старательно прятала их за строгими очками в черной роговой оправе. Узкое подвижное лицо, очень живое, излучало энергию. Брет также знал, что ум у нее острее, чем игла шприца, которую ему вонзали в больное колено перед каждой игрой.
Лина Маршалл была спортивной журналисткой, прости Господи!
Когда Брета познакомили с ней, он ей не поверил:
— Спортивный журналист в юбке? Это что, новый финт в борьбе за женское равноправие?
— Ну, если не быть женоненавистником в принципе, можете найти хотя бы одну причину, по которой женщина не может писать о спорте?
— Ага, одну могу назвать с ходу. Признайтесь, что хоть раз играли в футбол, и я сдаюсь.
— Ваша правда, в футбол я никогда не играла — так же как и подавляющее большинство моих коллег мужского пола. Но отец у меня всю жизнь тренировал футбольные команды: в средней школе, в колледже, четыре года он работал с дублем «Игле».
— Вон оно что! То-то «Игле» с последних мест в лиге не вылезает…
— Можно подумать, что ваша «Сейнтс» лучше?
— Здесь вы правы.
— Значит, мне можно доверять?
Доверять Лине было действительно можно. Через неделю после их знакомства Брет убедился, что она изумительно глубоко понимает спорт. Все виды спорта. Но профессиональный футбол особенно.
Она получила задание написать статью о Брете Клоусоне, лучшем защитнике среди профессионалов, для престижного общенационального спортивного журнала.
Замявшись, он все же спросил:
— Ты можешь… как бы это лучше сказать… передать вот это ощущение стадиона?
— Еще как! — Она склонила голову к плечу (Брет уже начал привыкать к этой ее манере) и прищурила глаз, словно смотрела через объектив фотоаппарата.
— Когда я увидела, как ты стоишь здесь, без всяких там наколенников и наплечников, один-одинешенек под перекладиной ворот среди пустого стадиона… Впервые пожалела, что нет с собой камеры… Мог бы получиться потрясный снимок, с таким, знаешь, настроением. Могучего, крутого защитника по прозвищу Медвежьи Когти, подумать , только, застали в приступе ностальгии. Сомневаюсь, правда, чтобы такое фото напечатали…
Брет усмехнулся:
— Слишком высокохудожественно для всякой деревенщины, так?
— Что-то в этом роде. Вообще говоря, на снимках всем больше нравятся острые моменты игры.
— Ты как, насмотрелась? — Брет вновь окинул взглядом стадион.
Солнце уже зашло за трибуны, и их накрыла круглая, словно тарелка, тень с острыми, как у вскрытой жестяной банки, краями. Внезапно Брета пробрала дрожь.
— А знаешь, когда тоска по прошлому проходит, в пустом стадионе появляется что-то даже пугающее…
Пойдем-ка выпьем где-нибудь.
— Брет… — Она потянула его за рукав. — Пару минут назад я звонила к себе в гостиницу. Там для меня оставили сообщение… Приглашение нам с тобой на бал Рексфорда Фейна сегодня вечером. Я согласилась… за нас обоих. Надеюсь, ты не возражаешь?
— О черт, Лина! Ты же знаешь, все эти светские тусовки не по мне.
— Но я впервые в Новом Орлеане, Брет. Масленица, балы, парады… Я же должна все увидеть… Можно, конечно, пойти одной, но… Брет, ну пожалуйста!
Она совсем по-детски надула губы, нарочитость этой пикантной гримаски была столь явной, что Брет не удержался от смеха. Она оживилась и бросила на него лукавый взгляд.
— А ты знаешь, кто еще будет на балу у Фейна?
Сегодня в газете вычитала…
— Давай, давай, женщина, не томи. Кто?
— Сенатор США Мартин Сент-Клауд.
— Ого! Это меняет дело!
— Я так и думала.
— Тогда пошли, женщина. Как насчет рюмочки у Арно в Карнавальном зале? Там ты сможешь увидеть все бальные платья, в которых женщины приходили к Арно за последние пятьдесят лет. Потом к Адаму, съедим ребрышки. В самом центре Французского квартала. Сможешь, значит, рассмотреть Новый Орлеан, так сказать, в разрезе.
— Пойдет. И, как здесь водится, ужин «У Антуана»?
— Ну нет, слишком изысканно на мой вкус. Мне бы отбивную посочнее да ребрышки…
Глава 2
Эндоу у себя в спальне читал старый номер новоорлеанской «Стейтс-айтем». На внутренней странице он нашел заметку, привлекшую его особое внимание:
«Сенатор США Мартин Сент-Клауд, выступая вчера на завтраке в местной Торговой палате, высказался по поводу насилия, к которому сегодня призывают лидеры движения за права негров. Осуждая, в основном, такое насилие, сенатор Сент-Клауд добавил: «Я, однако, могу понять разочарование чернокожих медленными темпами, с которыми они в нашем демократическом обществе добиваются своих законных привилегий. Они считают, что акты насилия, даже погромы и убийства, являются вынужденной необходимостью. Это может породить к ним отвращение и ненависть белой общины, но по крайней мере их начнут замечать. Они также утверждают, что мирным путем они никогда бы не добились тех прав, что завоевали за несколько прошлых лет. Я, безусловно, не приветствую подобные убеждения, но могу тем не менее понять ход их мыслей. Несмотря на то что нам всем претят эти акты насилия сторонников движения за права нефов, мне думается, мы обязаны предпринял, нечто большее, нежели одно их осуждение.
«Сенатор США Мартин Сент-Клауд, выступая вчера на завтраке в местной Торговой палате, высказался по поводу насилия, к которому сегодня призывают лидеры движения за права негров. Осуждая, в основном, такое насилие, сенатор Сент-Клауд добавил: «Я, однако, могу понять разочарование чернокожих медленными темпами, с которыми они в нашем демократическом обществе добиваются своих законных привилегий. Они считают, что акты насилия, даже погромы и убийства, являются вынужденной необходимостью. Это может породить к ним отвращение и ненависть белой общины, но по крайней мере их начнут замечать. Они также утверждают, что мирным путем они никогда бы не добились тех прав, что завоевали за несколько прошлых лет. Я, безусловно, не приветствую подобные убеждения, но могу тем не менее понять ход их мыслей. Несмотря на то что нам всем претят эти акты насилия сторонников движения за права нефов, мне думается, мы обязаны предпринял, нечто большее, нежели одно их осуждение.