Страница:
Уже на выходе, расцеловавшись с Николь и девочками, Моника ахнула:
– Я совершенно забыла! Мне же нужны были деловые костюмы, парочка!
– О, это уж проще чечевичной похлебки. Вы позволите, чтобы это осталось сюрпризом? Бекки, ты помнишь клип про совращение «белого воротничка»? Добавь несколько блузок – и оба оттенка, разумеется.
Моника зажмурилась и раскинула руки в стороны.
– Я такая счастливая, что сейчас, кажется, полечу над такси. Спасибо вам! Вы меня проводили в сказку. Я никогда вас не забуду, Николь. И ваших фей-помощниц.
– Звучит грустно, Моник. Так, словно мы больше не увидимся, а это не так. Учтите, у нас скоро открывается еще один салон…
– Какой же?
Темноволосая волшебница лукаво улыбнулась, сверкнула черными глазами.
– Всему свое время, Синдерелла! Будет и бал, и разбитое сердце, и карета, и серебряные туфельки, стертые до подошвы – будет и повод заглянуть в мой новый салон. Я загадала: если станете первой посетительницей, будет мне удача, а вам счастье. До встречи?
– Ну… до встречи!
Таксист помог донести пакеты до двери, и Моника залилась румянцем, неловко протянув ему двадцатку. Усатый черноглазый крепыш средних лет подмигнул ей и покачал головой.
– Много, сестренка. Без привычки еще, верно? Это к лучшему. Иной раз улыбка и доброе слово куда дороже чаевых, а вот об этом богачи понятия не имеют. Давай пятерку – и будь здорова.
Высунулся из окна и прокричал, взмахнув рукой:
– Ты очень красивая, hermanita!
Моника прижала ладони к горящим щекам и рассмеялась. Чудно! Одни сказки вокруг. Говорящие рыбы, добрые колдуньи, наряды из орешков, вот только принца не хватает.
При мысли о принце она смутилась отчего-то, подхватила пакеты и торопливо затащила их внутрь дома.
Джозеф обновки одобрил. Плавал, шевелил губами, смотрел то одним глазом, то другим, шлепал хвостом и даже проделал круг почета по ванне на большой скорости. Бок у него почти зажил, и Моника вдруг с острой грустью подумала, что скоро придется выпустить карпа на волю, это хорошо – но она даже боится представить, как выглядит ее пустая ванна!
Дурочка ты, дурочка! Привязалась к рыбе, словно к человеку. Бедная, одинокая, никому не нужная Моника Слай!
Нельзя сказать, что она скупила весь бутик, нет. Однако вещей набралось достаточно, чтобы занять все полки и свободные вешалки. Из легкомысленного Монике особенно приглянулось удивительное льняное платье сине-зеленого цвета. Яркие краски напоминали о перьях павлина, покрой у платья был свободный и очень Монике шел. Она покрутилась перед зеркалом – и решила поносить его до вечера.
Все равно в офис в нем нельзя, можно только на побережье какое-нибудь, где песок и волны, где сосны у самого прибоя впились в прозрачное небо и держат его, чтобы не улетело…
А по белому ослепительному песку идет, утопая босыми ногами в россыпях микроскопических бриллиантов, Моника Слай в изумрудно-аквамариновом платье, и ветер все силится унести эту большую красивую бабочку, и летит яркий подол по ветру, а навстречу Монике бежит по полосе прибоя темноволосый принц…
С лицом Хью Бэгшо.
Ага, и фигурой Брэда Питта. И обаянием Шона Коннери. И самое главное – с горячим желанием заключить тебя в объятия, глупая ты курица. И жить с тобой долго и счастливо – щас, разбежалась! Иди, копай червей. Джозеф хочет есть!
Она накопала целую банку и разогнулась, чтобы передохнуть. Стояла и смотрела куда-то в пустоту, когда совсем рядом прозвучал странно знакомый голос, произнесший непонятные слова:
– Ллеу а те, Латтрайн ат Ллоханнарр!
Моника резко повернулась и увидела возле изгороди Александера. Меланхоличный ирландец возвышался над кустами на добрых два фута, и в голубых очах явно отражалось восхищение.
– Александер! Вы меня напугали. Что это вы сказали? Чары напустили?
– «Ядуйся, Хозяйка Луга и Озея.» Это дъевнее пъиветствие для фэи.
– Для феи?
– Нет, не для феи, а для фЭи! Съеди фэи есть не только феи, еще эльфы, гоблины, гномы, баньши, луханнаны…
– Фэйри! Простите, сразу не поняла… Стоп! А почему у вас получается выговаривать… или это бестактный вопрос?
– Сам не знаю. В гэльском языке «эй» совсем дъюгая. Пъяктики здесь никакой, собственно, в Ийландии тоже. Мало кто говоит по-гэльски.
– Красивый язык.
Александер гордо выпрямился, отчего живая изгородь показалась совсем уж низеньким бордюром.
– Самый лучший! Слушайте, я пъишел к вам. Хочу посмотъеть на кайпа. Пустите?
– Ох, конечно! Я очень яда… то есть рада! Заходите!
В этот же день, только чуть раньше, Хью Бэгшо томился на совещании совета директоров.
Третий день без Моники Слай оказался труднее двух предыдущих, и путем нехитрых логических построений Хью сообразил, что до окончания срока их разлуки, инициированной им самим, он может и не дотянуть. Мало того, что он не знает, как влезать в компьютер мисс Слай; мало и того, что из кабинета пришлось временно переехать, потому что никакие чистящие средства не в силах забить этот запах. Хью вдруг как-то отчетливо понял, что скучает без своего «говорящего костыля».
Окончательно это подтвердилось вчера, когда он зашел развеяться в любимый отдел по связям с общественностью. Девчонки щебетали, кофе благоухал, нормальные, маленькие, симпатичные рыбки плавали в аккуратном аквариуме. Казалось бы – сиди, отдыхай душой.
И тут кто-то из красавиц выпалил:
– Ну что, в понедельник ожидается потеха? Красотка Слай войдет в офис – все офигеют…
И тут Хью взбеленился. Волна холодной, белоснежной ярости на мгновение затопила окружающий мир, обожгла леденящим ощущением бездны, и вынырнул из нее совсем другой Хью Бэгшо. Воин. Берсерк.
Очень тихим, почти нежным голосом он поинтересовался:
– Лу, детка, сколько тебе лет?
– Ой, ну Хью, как будто ты не знаешь…
– СКОЛЬКО ТЕБЕ ЛЕТ?
– Двадцать…
– Так. Понятно. Ты ведь менеджер по организации ученых советов, не так ли?
– Д-да, но…
– И ты закончила университет?
– Н-нет…
– Колледж?
– Н-нет, но…
– Школу?
– Да! В Милуоки.
– Прелестно. И чему был посвящен последний ученый совет, который ты организовывала?
Смешки потихоньку стихали. Такого Хью здесь никто не видел, да и непонятно было, к чему он клонит. Кто-то из сердобольных подруг шипел из заднего ряда подсказку несчастной Лу…
Хорошенькая, словно куколка, Лу набрала воздуха и выпалила:
– Вроде, типа, «Проблемы мелирования и рации в бассейне у Мисиписи»!
Наступила пауза, заполненная сдавленным бульканьем и хрюканьем тех, кому были знакомы слово «мелиорация», да и название одной из величайших рек Америки. После чего Хью Бэгшо сказал мертвым от ярости голосом:
– Лу, боюсь, что в понедельник тебе офигевать не придется. Ты уволена с завтрашнего дня. На всякий случай, специально для тебя: завтра – четверг.
– Хью, миленький…
– «Миленький» тоже с завтрашнего дня. Да, девушки, всех касается. Неформальные отношения – после увольнения. Хотите по собственному, хотите – я уволю лично.
– Хью… Мистер Бэгшо…
– Да, Бель?
– Это из-за Моники Слай? Но ведь вы и сами…
– Я тоже идиот, но тут немного другое. Во-первых, я не могу уволить сам себя. Во-вторых, я хотя бы вижусь с мисс Слай каждый день, вы же над ней издеваетесь абсолютно просто так, хотя она вам ничего не сделала… Да вы все ей в подметки не годитесь, ясно?! Она профессионал, умница, порядочный, добрый человек! А вы? «Мисиписи»! Украшение банкета! Извольте знать свое место, барышни. С сегодняшнего дня: услышу, что кто-то из сотрудников перемывает кости другому сотруднику, да еще в его отсутствие – пеняйте на себя. Уволю в момент. И не сметь говорить мне о профсоюзе!!!
И вышел, хлопнув дверью.
Прадед, вероятно, был страшно удивлен, взирая на правнучка с небесной высоты.
Настроение испортилось окончательно, тогда Хью осенило. Он поедет в гости к мисс Слай, посмотрит, как она живет, а заодно и проверит, как выполняется его задание. То есть скорее всего, оно вообще не выполняется, так зачем время терять? Пусть возвращается уже на работу, у Хью все из рук падает!
Накрутив себя до предела, Хью Бэгшо железным голосом сообщил миссис Призл, что у него деловая встреча («Но в плане мисс Слай нет никаких деловых встреч, мистер Бэгшо…» – «А это неожиданная деловая встреча, форс-мажорная, так сказать, деловая встреча, глубоко интимная, черт возьми, деловая встреча, миссис Призл!..»), сел в свой «порше» с открытым верхом и укатил к Монике Слай.
7
– Я совершенно забыла! Мне же нужны были деловые костюмы, парочка!
– О, это уж проще чечевичной похлебки. Вы позволите, чтобы это осталось сюрпризом? Бекки, ты помнишь клип про совращение «белого воротничка»? Добавь несколько блузок – и оба оттенка, разумеется.
Моника зажмурилась и раскинула руки в стороны.
– Я такая счастливая, что сейчас, кажется, полечу над такси. Спасибо вам! Вы меня проводили в сказку. Я никогда вас не забуду, Николь. И ваших фей-помощниц.
– Звучит грустно, Моник. Так, словно мы больше не увидимся, а это не так. Учтите, у нас скоро открывается еще один салон…
– Какой же?
Темноволосая волшебница лукаво улыбнулась, сверкнула черными глазами.
– Всему свое время, Синдерелла! Будет и бал, и разбитое сердце, и карета, и серебряные туфельки, стертые до подошвы – будет и повод заглянуть в мой новый салон. Я загадала: если станете первой посетительницей, будет мне удача, а вам счастье. До встречи?
– Ну… до встречи!
Таксист помог донести пакеты до двери, и Моника залилась румянцем, неловко протянув ему двадцатку. Усатый черноглазый крепыш средних лет подмигнул ей и покачал головой.
– Много, сестренка. Без привычки еще, верно? Это к лучшему. Иной раз улыбка и доброе слово куда дороже чаевых, а вот об этом богачи понятия не имеют. Давай пятерку – и будь здорова.
Высунулся из окна и прокричал, взмахнув рукой:
– Ты очень красивая, hermanita!
Моника прижала ладони к горящим щекам и рассмеялась. Чудно! Одни сказки вокруг. Говорящие рыбы, добрые колдуньи, наряды из орешков, вот только принца не хватает.
При мысли о принце она смутилась отчего-то, подхватила пакеты и торопливо затащила их внутрь дома.
Джозеф обновки одобрил. Плавал, шевелил губами, смотрел то одним глазом, то другим, шлепал хвостом и даже проделал круг почета по ванне на большой скорости. Бок у него почти зажил, и Моника вдруг с острой грустью подумала, что скоро придется выпустить карпа на волю, это хорошо – но она даже боится представить, как выглядит ее пустая ванна!
Дурочка ты, дурочка! Привязалась к рыбе, словно к человеку. Бедная, одинокая, никому не нужная Моника Слай!
Нельзя сказать, что она скупила весь бутик, нет. Однако вещей набралось достаточно, чтобы занять все полки и свободные вешалки. Из легкомысленного Монике особенно приглянулось удивительное льняное платье сине-зеленого цвета. Яркие краски напоминали о перьях павлина, покрой у платья был свободный и очень Монике шел. Она покрутилась перед зеркалом – и решила поносить его до вечера.
Все равно в офис в нем нельзя, можно только на побережье какое-нибудь, где песок и волны, где сосны у самого прибоя впились в прозрачное небо и держат его, чтобы не улетело…
А по белому ослепительному песку идет, утопая босыми ногами в россыпях микроскопических бриллиантов, Моника Слай в изумрудно-аквамариновом платье, и ветер все силится унести эту большую красивую бабочку, и летит яркий подол по ветру, а навстречу Монике бежит по полосе прибоя темноволосый принц…
С лицом Хью Бэгшо.
Ага, и фигурой Брэда Питта. И обаянием Шона Коннери. И самое главное – с горячим желанием заключить тебя в объятия, глупая ты курица. И жить с тобой долго и счастливо – щас, разбежалась! Иди, копай червей. Джозеф хочет есть!
Она накопала целую банку и разогнулась, чтобы передохнуть. Стояла и смотрела куда-то в пустоту, когда совсем рядом прозвучал странно знакомый голос, произнесший непонятные слова:
– Ллеу а те, Латтрайн ат Ллоханнарр!
Моника резко повернулась и увидела возле изгороди Александера. Меланхоличный ирландец возвышался над кустами на добрых два фута, и в голубых очах явно отражалось восхищение.
– Александер! Вы меня напугали. Что это вы сказали? Чары напустили?
– «Ядуйся, Хозяйка Луга и Озея.» Это дъевнее пъиветствие для фэи.
– Для феи?
– Нет, не для феи, а для фЭи! Съеди фэи есть не только феи, еще эльфы, гоблины, гномы, баньши, луханнаны…
– Фэйри! Простите, сразу не поняла… Стоп! А почему у вас получается выговаривать… или это бестактный вопрос?
– Сам не знаю. В гэльском языке «эй» совсем дъюгая. Пъяктики здесь никакой, собственно, в Ийландии тоже. Мало кто говоит по-гэльски.
– Красивый язык.
Александер гордо выпрямился, отчего живая изгородь показалась совсем уж низеньким бордюром.
– Самый лучший! Слушайте, я пъишел к вам. Хочу посмотъеть на кайпа. Пустите?
– Ох, конечно! Я очень яда… то есть рада! Заходите!
В этот же день, только чуть раньше, Хью Бэгшо томился на совещании совета директоров.
Третий день без Моники Слай оказался труднее двух предыдущих, и путем нехитрых логических построений Хью сообразил, что до окончания срока их разлуки, инициированной им самим, он может и не дотянуть. Мало того, что он не знает, как влезать в компьютер мисс Слай; мало и того, что из кабинета пришлось временно переехать, потому что никакие чистящие средства не в силах забить этот запах. Хью вдруг как-то отчетливо понял, что скучает без своего «говорящего костыля».
Окончательно это подтвердилось вчера, когда он зашел развеяться в любимый отдел по связям с общественностью. Девчонки щебетали, кофе благоухал, нормальные, маленькие, симпатичные рыбки плавали в аккуратном аквариуме. Казалось бы – сиди, отдыхай душой.
И тут кто-то из красавиц выпалил:
– Ну что, в понедельник ожидается потеха? Красотка Слай войдет в офис – все офигеют…
И тут Хью взбеленился. Волна холодной, белоснежной ярости на мгновение затопила окружающий мир, обожгла леденящим ощущением бездны, и вынырнул из нее совсем другой Хью Бэгшо. Воин. Берсерк.
Очень тихим, почти нежным голосом он поинтересовался:
– Лу, детка, сколько тебе лет?
– Ой, ну Хью, как будто ты не знаешь…
– СКОЛЬКО ТЕБЕ ЛЕТ?
– Двадцать…
– Так. Понятно. Ты ведь менеджер по организации ученых советов, не так ли?
– Д-да, но…
– И ты закончила университет?
– Н-нет…
– Колледж?
– Н-нет, но…
– Школу?
– Да! В Милуоки.
– Прелестно. И чему был посвящен последний ученый совет, который ты организовывала?
Смешки потихоньку стихали. Такого Хью здесь никто не видел, да и непонятно было, к чему он клонит. Кто-то из сердобольных подруг шипел из заднего ряда подсказку несчастной Лу…
Хорошенькая, словно куколка, Лу набрала воздуха и выпалила:
– Вроде, типа, «Проблемы мелирования и рации в бассейне у Мисиписи»!
Наступила пауза, заполненная сдавленным бульканьем и хрюканьем тех, кому были знакомы слово «мелиорация», да и название одной из величайших рек Америки. После чего Хью Бэгшо сказал мертвым от ярости голосом:
– Лу, боюсь, что в понедельник тебе офигевать не придется. Ты уволена с завтрашнего дня. На всякий случай, специально для тебя: завтра – четверг.
– Хью, миленький…
– «Миленький» тоже с завтрашнего дня. Да, девушки, всех касается. Неформальные отношения – после увольнения. Хотите по собственному, хотите – я уволю лично.
– Хью… Мистер Бэгшо…
– Да, Бель?
– Это из-за Моники Слай? Но ведь вы и сами…
– Я тоже идиот, но тут немного другое. Во-первых, я не могу уволить сам себя. Во-вторых, я хотя бы вижусь с мисс Слай каждый день, вы же над ней издеваетесь абсолютно просто так, хотя она вам ничего не сделала… Да вы все ей в подметки не годитесь, ясно?! Она профессионал, умница, порядочный, добрый человек! А вы? «Мисиписи»! Украшение банкета! Извольте знать свое место, барышни. С сегодняшнего дня: услышу, что кто-то из сотрудников перемывает кости другому сотруднику, да еще в его отсутствие – пеняйте на себя. Уволю в момент. И не сметь говорить мне о профсоюзе!!!
И вышел, хлопнув дверью.
Прадед, вероятно, был страшно удивлен, взирая на правнучка с небесной высоты.
Настроение испортилось окончательно, тогда Хью осенило. Он поедет в гости к мисс Слай, посмотрит, как она живет, а заодно и проверит, как выполняется его задание. То есть скорее всего, оно вообще не выполняется, так зачем время терять? Пусть возвращается уже на работу, у Хью все из рук падает!
Накрутив себя до предела, Хью Бэгшо железным голосом сообщил миссис Призл, что у него деловая встреча («Но в плане мисс Слай нет никаких деловых встреч, мистер Бэгшо…» – «А это неожиданная деловая встреча, форс-мажорная, так сказать, деловая встреча, глубоко интимная, черт возьми, деловая встреча, миссис Призл!..»), сел в свой «порше» с открытым верхом и укатил к Монике Слай.
7
По дороге Хью купил букет цветов, постоял над пирамидой коробок с шоколадными конфетами, но не решился на такой интимный (по меркам мисс Слай, естественно) подарок и продолжил свой путь.
Адрес ее он знал, выяснил давно, еще когда узнавал сведения о семье. Пригород Чикаго, довольно милое местечко. Наверное…
У аккуратного маленького домика «порше» затормозил без излюбленного Хью визга тормозов, эффектных разворотов на месте и прочих примочек. Человек, хорошо знавший Хью Бэгшо, отметил бы, что наследник и правнук Старого Змея ведет себя несколько скованно и как-то… испуганно, что ли?
Он походил возле машины, закурил сигарету, тут же затушил ее, выбросил, посмотрелся в зеркало, потом двинулся по дорожке к дому, на середине остановился, хлопнул себя по лбу, вернулся, забрал букет с заднего сиденья… Куда девался сверкающий «золотой мальчик» Бэгшо! На крыльцо дома Слаев всходил робкий подросток, впервые идущий с цветами в гости к девочке, которую до сего дня исключительно дергал за косички и дразнил обидными прозвищами.
Хью в последний раз оглядел доступные обзору области себя и позвонил в дверь одеревеневшим пальцем.
Александер изумительно вписался в интерьер ванной. Моника не испытывала ни малейшего смущения, хотя на батарее – о, ужас! – висели выстиранные трусики, а вывернутая наизнанку ночнушка грозила свалиться рыбьему царю на голову с вешалки.
Специалист немедленно кинулся к псевдоаквариуму, упал на колени и загулил не хуже весеннего сизаря, ухаживающего за неприступной подружкой. Джозеф при этом недоверчиво, но довольно спокойно кружил по ванне.
– Ну-ка, кто тут у нас такой пъекъясный… Какой мы къясивый и мощный… Нам годика тъи, не меньше… В пъекъясной фойме… А как наши чешуйки? Вот какие у нас чешуйки, совсем новенькие у нас чешуйки… Тесно нам, да? Тесно в ванне нам, пъятивная хозяйка, тесную какую ванну нам дала!.. МИСС СЛАЙ!
Моника откликнулась из кухни:
– Да, Александер? Кстати, меня Моника зовут…
– Это совейшенно неважно… то есть, пьястите, очень пъиятно… Я хотел сказать, вы отлично спъявились! Он в пъекъясной фойме. Еще неделька – и можно выпускать. Вейнее, нужно! Он окъеп и ему тесно… Я откъёю, не беспокойтесь.
Иногда стечение мелких и никак между собой не связанных обстоятельств способно изменить ход истории – это давно подмечено специалистами.
Если бы Александер в это утро не закрыл свои аквариумы на профилактику…
Если бы Моника сама открыла дверь…
Если бы Хью не поторопился бы с выводами…
Если бы Александер почаще возвращался из своего рыбьего царства в мир людей…
Если бы Моника не нашла в шкафу окаменевший кекс с изюмом…
Перед окаменевшим Хью на пороге дома Моники Слай высился огромный человек. Длинные костлявые руки сделали бы честь Фредди Крюгеру. Зловещий шрам придавал неприятному лошадиному лицу незнакомца воистину бандитское выражение. Голубые глаза взирали на Хью Бэгшо с рыбьим безразличием.
Одновременно из глубин дома донесся веселый и потому казавшийся незнакомым голосок мисс Слай:
– Как Джозеф отнесется к кексу с изюмом?
Александер механически ответствовал в том же стиле, в каком только что ворковал с карпом:
– Мы очень любим кекс с изюмом. Мы его будем клевать пъямо из ючек хозяйки… Вы кто?
Хью Бэгшо горько помахал букетом в воздухе.
– Так, никто. Жалкий работодатель одной вероломной девицы. Не обращайте внимания… Джозеф. Идите, клюйте кекс прямо из ручек хозяйки!
Александер серьезно кивнул.
– Хоёшо. Джозеф пъяголодался. До свидания.
И закрыл дверь, костлявое чучело.
Хью медленно спустился по ступеням. Сейчас перед его мысленным взором проносились все романтические герои мировой литературы. В детстве легкомысленный Хью не понимал, с чего это они так убиваются из-за этих Лорелей и Аделаид.
Сейчас он понимал все.
Зеленоглазое чудовище – Ревность – взмахивало над его головой черными крыльями, и было у чудовища лицо Моники Слай.
Первой его мыслью было заблокировать карточку, но Хью взял себя в руки. Он же не для себя Монику собрался превратить в человека, ему просто нужна секретарша, а не пугало огородное. А то, что это пугало живет вместе с еще одним пугалом – это их, пугальские, проблемы. Если же в понедельник Хью не увидит результат… Вылетит Моника Слай с работы, ясно?! Без выходного пособия!
Мрачный, как туча, он вошел в свой новый кабинет и рухнул в кресло, задрав ноги на стол. Эта привычка осталась, вроде бы, в прошлом, но последствия стресса разбудили генетическую память, не иначе.
На надрывающийся телефон он смотрел очень долго, пока не сообразил, что одной силой мысли звонки не остановить. Протянул руку и взял трубку. Собственный голос прозвучал в ушах Хью похоронным звоном.
– Алло. Добрый. Говорите, что хотите, мне все равно, я автоответчик.
Из далекого треска и гула вылущился жизнерадостный голос человека, которого Хью никак не ожидал услышать. Джош Белью, собственной персоной! Лесоторговец, миллионер, сквернослов и пьяница, краснорожий ковбой, не снимающий свои сапоги даже во время посещения Оперы. Муж знаменитой наездницы и заводчицы лошадей Ширли МакЛеод. Друг и ученик Старого Змея Бэгшо. Друг и учитель Мэтьюса Кармайкла. Наконец, человек, который двадцать два года назад научил маленького тщедушного Хью Бэгшо драться «по-уличному», чтобы не обижали старшие мальчики в закрытой элитной школе.
– Эй, балбесик, как твои дела?!
– Джош, я ужасно рад тебя слышать! Нормально мои дела. Терпимо. Могли быть лучше. Не очень…
– Так и скажи – хреново! Что с тобой? Устал копить денежки?
– Ага. До смерти.
– Понимаю, малыш. При твоей любви к работе… Шучу, наслышаны о твоих успехах. Мэт постоянно читает бюллетени компании. Не женился?
– Нет!!! И не женюсь никогда.
– Дело твое, хотя многим нравится. Слушай, такое дело. У Ширли на следующей неделе юбилей, она хочет собрать близких друзей, и тебя – по неизвестной мне причине – включила в их число. Не хочешь отряхнуть смог Чикаго с ног своих и приехать на недельку к нам в Монтану?
Хью мрачно скосил глаза на экран компьютера. Обед с «Бритиш Петролеум»… Совещание в Майами… Презентация в Бостоне…
А ну их всех!
– С удовольствием, Джош. Спасибо за приглашение. Подскажи, что подарить Ширли?
– Новое седло, как всегда, сделает ее счастливой. Не знаю, спроси у подружки.
– Нет у меня подружки…
– Да ладно! Не может быть! Ну и черт с ней, приезжай один, найдем из местных. Наши девчонки вашим не чета. Короче, со среды ждем. Привет Чикаго.
Хью повесил трубку и мстительно свернул окно на экране. Все такие умные… вот пусть тут и крутятся, как хотят!
Вечером Моника сидела в кабинете доктора Пардью и взахлеб рассказывала о своих ощущениях от посещения салона и бутика. Доктор ласково кивал и что-то помечал в таблицах, лежавших перед ним, а потом неожиданно поинтересовался:
– Скажите, а этот Александер… он не ухаживал за вами?
Моника немедленно сбилась и покраснела.
– Ой, что вы! Потом, он же абсолютно помешан на своих рыбках, это же видно.
– То есть его вычеркиваем…
– Откуда?
– Из списка ваших потенциальных жертв.
– Как… ких жертв?
Доктор подался вперед и проникновенно уставился в глаза розовой и хорошенькой Монике.
– Хотите навсегда избавиться от своих проблем? Так слушайтесь меня! Вы за четыре дня совершили гигантский скачок. Передо мной сидит симпатичная девица, с фигуркой, с личиком, с ножками…
– Доктор, я…
– Но мои планы простираются дальше. Эту девицу все еще легко смутить, сбить с толку, невольно обидеть – и тогда прежняя закомплексованная старая дева вернется обратно. Хотите, чтоб она вернулась?!
– Нет!!!
– Ответ правильный. Вот вам окончательный рецепт вашего выздоровления: с завтрашнего дня мы с вами будем по телефону говорить обо всем, самом для вас немыслимом и стыдном. Об отношениях между женщиной и мужчиной. О вашем первом сексуальном опыте. О ваших бойфрендах. Об измене и разочаровании.
– Но я не…
– Молчите. Я не позвоню вам больше. Вы позвоните мне сами, завтра. Если действительно хотите, чтобы все кончилось.
– Я хочу, но…
– А в понедельник на работу придет холодная и властная покорительница чужих сердец. Ее будут звать Моника, просто Моника, без всяких фамилий. И задание у нее будет только одно: свести с ума мужчину, который раньше не обращал на нее ровным счетом никакого внимания. Если это удастся – значит, я хороший специалист, и вы полностью здоровы. Если нет… говорят, неудачный опыт тоже не бывает бесполезным. До завтра!
Ночь она, разумеется, не спала. Ворочалась без сна, пиная кулаками подушку. В голове проносились странные, чужие, совсем новые для нее мысли и воспоминания… нет, воспоминания как раз были очень даже ее. Даже чересчур ее. Если вы понимаете…
Для викторианской эпохи она была вполне пригодна. Скажем, в роли бонны или приживалки. Учитывая изменения во внешнем облике – даже в роли подружки романтической героини, бедной, честной и до ужаса неинтересной потенциальной старой девы.
В эпоху великих королей и европейских революций амплуа у нее было бы, пожалуй, то же самое, а вот по сути… Тогда девственность и целомудрие практически вообще нигде не встречались, даже в монастырях. Что же до Америки… ну да, пуританские женщины славились строгостью нравов, но ведь и к институту брака подходили столь же сурово: если ты не готова стать женой и матерью, то зачем ты нужна на этой земле?
Конец двадцатого столетия, на который пришлась юность Моники Слай, вообще не относился к этой проблеме, как к проблеме. Самой собой подразумевалось, что на выпускном балу в школе соотношение девиц и не-девиц колеблется в пределах «один к пяти – один к четырем», да и то благодаря такой уловке человечества, как петтинг. СОВСЕМ уж ничего не знающих о сексе девушек не бывает – так, по крайней мере, утверждает статистика, а статистика знает все.
Однако согласно той же статистике, на каждое самое незыблемое правило находится хоть одно исключение, и Моника Слай приняла эту неблагодарную роль на себя.
В школе за ней никто не ухаживал, тут и вспоминать нечего. Обо всех физиологических тонкостях собственного развития она узнала из книги, которую выкрала из маминого книжного шкафа. Читала она исключительно в туалете, поздней ночью, смущаясь и краснея отчаянным багрянцем праведницы, сознательно совершающей грехопадение.
Интересно, что Дрю, несколькими годами позже достигшая того же состояния, нимало не смущалась и осмеливалась обсуждать – О УЖАС! – собственную физиологию с мамой за завтраком. И книга Дрю не пригодилась, она и так все откуда-то знала. Вероятно, и про секс тоже.
Да, так вот. Секс. Теоретические познания у Моники имелись, куда ж без них в наше-то время, да при уровне развития наружной рекламы! Фильмы, опять же. Только вот Моника единственная из всей семьи, как дура, бочком выходила из комнаты, когда начинались сцены с «обнаженкой». Таким образом, секс для нее долгое время ассоциировался с пыхтением, сопением и невнятными фразами типа «О да! Нет! Да! Не останавливайся! Я хочу быть твоей (твоим) в эту ночь!».
С точки зрения логики, это было не вполне нормально, так как несколько суживало сферу духовного общения при означенном процессе, а это неверно, так как всем известно, что любовь – это прежде всего духовное единение двух человек. Неужели Байрон и Шелли тоже ограничивались междометиями? И что в таком случае сподвигло их на создание бессмертных строк о любви?
Маму спросить было стыдно, папу – немыслимо, Энди – сами понимаете, а Дрю – о, к Дрю Моника не обратилась бы даже под пыткой. При нулевом интеллекте Дрю обладала воистину звериным инстинктом на возможность уязвить и унизить любое существо женского пола, особенно старшую сестру. Монику Дрю считала позором рода человеческого, относясь с презрительным пренебрежением. Нет, Дрю здесь никак не годилась.
К двадцати одному году, обретя статус избирателя, в сексуальном плане Моника оставалась чиста и невинна, как дитя, причем дитя, выросшее не в городе, а в деревне, да еще и полной сиротой. В колледже она – к удивлению однокурсников и однокурсниц – действительно училась, потом были курсы, на которых было тем более не до романов. Придя же в «Бэгшо Индепендент», Моника и захотела бы – не смогла заинтересоваться подобным бесстыдством. Зверь по имени «Профессиональная Этика» был, правда, в значительной степени укрощен самим Мэтьюсом Карлайлом, женившимся на собственной сотруднице, но ведь и они предварительно уволились, а потом уже… того-этого… Нет, ну, наверное, того-этого еще до того, как уволились, но… В общем, ясно. Никому не позволено крутить шашни на работе.
И тут это дикое задание доктора Пардью! Заинтересовать того, кто не обращал на нее никакого внимания. Разбить ему сердце. Стать холодной и бессердечной красавицей, равнодушно переступающей через корчащиеся тела страдающих мужчин. Смешно!
Что касается кандидатур, тут выбор был большой. На Монику Слай НИКТО не обращал внимания. Ни мужчины, ни женщины, ни контролеры в автобусах. То есть чисто теоретически начинать можно было с любого.
Скажем, с мистера О’Коннелли, счетовода из отдела статистики деловых соглашений. Или с охранника Лэнса. Или с уборщика Чжана. Одна беда: этих мужчин (шестьдесят восемь, сорок три и девятнадцать лет соответственно) Моника видела не так уж часто, в силу специфики службы. Собственно, она вообще видела более или менее постоянно деловых партнеров «Бэгшо Индепендент», а совсем постоянно… Хьюго Бэгшо!
Здесь ее прошиб пот – сначала холодный, потом горячий, потом Моника в полной темноте залилась румянцем, сморщилась, как от зубной боли, затрясла головой и, наконец, издала стон, полный муки и тоски.
Мысль о Хьюго Бэгшо, как о сексуальном объекте, вызвала к жизни именно то страшное воспоминание, с которого и началось погружение в пучины психотерапии. Тот кошмар. Гадость. Позор.
В прошлую пятницу, уже во второй половине дня, Моника получила от Хью Бэгшо совершенно идиотское задание. Он отправил ее распечатывать на цветном принтере рекламные проспекты одной фирмы, нацелившейся стать партнером «Бэгшо Индепендент». Якобы, эти экземпляры потом раздадут отделу маркетинга, чтобы каждый с ними ознакомился, сделал выводы и в письменной форме отчитался перед боссом.
Рекламки содержали образцы колеров и оттенков жидких обоев – сами понимаете, цветокоррекция требовалась тщательная, и Моника употела, пока настроила большой принтер на нулевом этаже офиса. А примерно через час сложила еще теплую стопку листков и поперлась наверх, несчастная дура.
Сюрприз хотела сделать шефу, идиотка. Он, мол, добрая душа, сказал: «Там много, сегодня доделаете – и сразу домой». А она вот какая молодец, все быстренько распечатала и возвращается на рабочее место. То-то удивится Хью Бэгшо, удивится и обрадуется, что у него такая стремительная и исполнительная секретарша!..
Он и удивился, только вот не обрадовался – сто процентов! Потому что, когда Моника Слай с грацией слона и тактом бегемота ввалилась без стука в его кабинет, Хью занимался тем, что… Скажем, исследовал новые области маркетинга. Не всего, а только одного из менеджеров по маркетингу. Той самой блондинки Сью, которую впоследствии – есть Боженька на небе, есть! – цапнула за ногу пиранья. Ну, по крайней мере, довела до истерики.
Новые области таились под кургузым пиджачком Сью, а также где-то в недрах ее юбки, хотя у такой набедренной повязки недр никаких не найдешь, как ни ищи. Главное богатство обнаружилось именно под пиджачком – он был надет на голое тело, если не считать двух кружевных розочек, скрепленных шнурочками и чудом державшихся на высокой – это тоже сразу бросалось в глаза – груди Сью.
Проще говоря, Хью Бэгшо отослал дуру-секретаршу, чтобы без помех оттрахать Сью прямо на столе!
Последняя мысль была настолько неожиданной, что Моника даже села на кровати и перестала морщиться и стонать от стыда. Эта мысль не могла принадлежать прежней Монике! Прежняя Моника Слай тогда вообще лишилась всех мыслей, залилась багровым румянцем, ахнула, рассыпала стопку отпечатков, резко метнулась назад, впечаталась бедром к косяк двери, едва не зацепилась ногой за порог и уже в свободном падении вывалилась в коридор, страстно мечтая только об одном: умереть немедленно!
Прошлые выходные она думала только об одном: теперь она не сможет вернуться на работу. Потому что невозможно вернуться на работу и посмотреть на Хью Бэгшо, на Сью, на всех тех, мимо кого она пронеслась, на ходу меняя оттенки с багрового на вишневый и обратно.
Адрес ее он знал, выяснил давно, еще когда узнавал сведения о семье. Пригород Чикаго, довольно милое местечко. Наверное…
У аккуратного маленького домика «порше» затормозил без излюбленного Хью визга тормозов, эффектных разворотов на месте и прочих примочек. Человек, хорошо знавший Хью Бэгшо, отметил бы, что наследник и правнук Старого Змея ведет себя несколько скованно и как-то… испуганно, что ли?
Он походил возле машины, закурил сигарету, тут же затушил ее, выбросил, посмотрелся в зеркало, потом двинулся по дорожке к дому, на середине остановился, хлопнул себя по лбу, вернулся, забрал букет с заднего сиденья… Куда девался сверкающий «золотой мальчик» Бэгшо! На крыльцо дома Слаев всходил робкий подросток, впервые идущий с цветами в гости к девочке, которую до сего дня исключительно дергал за косички и дразнил обидными прозвищами.
Хью в последний раз оглядел доступные обзору области себя и позвонил в дверь одеревеневшим пальцем.
Александер изумительно вписался в интерьер ванной. Моника не испытывала ни малейшего смущения, хотя на батарее – о, ужас! – висели выстиранные трусики, а вывернутая наизнанку ночнушка грозила свалиться рыбьему царю на голову с вешалки.
Специалист немедленно кинулся к псевдоаквариуму, упал на колени и загулил не хуже весеннего сизаря, ухаживающего за неприступной подружкой. Джозеф при этом недоверчиво, но довольно спокойно кружил по ванне.
– Ну-ка, кто тут у нас такой пъекъясный… Какой мы къясивый и мощный… Нам годика тъи, не меньше… В пъекъясной фойме… А как наши чешуйки? Вот какие у нас чешуйки, совсем новенькие у нас чешуйки… Тесно нам, да? Тесно в ванне нам, пъятивная хозяйка, тесную какую ванну нам дала!.. МИСС СЛАЙ!
Моника откликнулась из кухни:
– Да, Александер? Кстати, меня Моника зовут…
– Это совейшенно неважно… то есть, пьястите, очень пъиятно… Я хотел сказать, вы отлично спъявились! Он в пъекъясной фойме. Еще неделька – и можно выпускать. Вейнее, нужно! Он окъеп и ему тесно… Я откъёю, не беспокойтесь.
Иногда стечение мелких и никак между собой не связанных обстоятельств способно изменить ход истории – это давно подмечено специалистами.
Если бы Александер в это утро не закрыл свои аквариумы на профилактику…
Если бы Моника сама открыла дверь…
Если бы Хью не поторопился бы с выводами…
Если бы Александер почаще возвращался из своего рыбьего царства в мир людей…
Если бы Моника не нашла в шкафу окаменевший кекс с изюмом…
Перед окаменевшим Хью на пороге дома Моники Слай высился огромный человек. Длинные костлявые руки сделали бы честь Фредди Крюгеру. Зловещий шрам придавал неприятному лошадиному лицу незнакомца воистину бандитское выражение. Голубые глаза взирали на Хью Бэгшо с рыбьим безразличием.
Одновременно из глубин дома донесся веселый и потому казавшийся незнакомым голосок мисс Слай:
– Как Джозеф отнесется к кексу с изюмом?
Александер механически ответствовал в том же стиле, в каком только что ворковал с карпом:
– Мы очень любим кекс с изюмом. Мы его будем клевать пъямо из ючек хозяйки… Вы кто?
Хью Бэгшо горько помахал букетом в воздухе.
– Так, никто. Жалкий работодатель одной вероломной девицы. Не обращайте внимания… Джозеф. Идите, клюйте кекс прямо из ручек хозяйки!
Александер серьезно кивнул.
– Хоёшо. Джозеф пъяголодался. До свидания.
И закрыл дверь, костлявое чучело.
Хью медленно спустился по ступеням. Сейчас перед его мысленным взором проносились все романтические герои мировой литературы. В детстве легкомысленный Хью не понимал, с чего это они так убиваются из-за этих Лорелей и Аделаид.
Сейчас он понимал все.
Зеленоглазое чудовище – Ревность – взмахивало над его головой черными крыльями, и было у чудовища лицо Моники Слай.
Первой его мыслью было заблокировать карточку, но Хью взял себя в руки. Он же не для себя Монику собрался превратить в человека, ему просто нужна секретарша, а не пугало огородное. А то, что это пугало живет вместе с еще одним пугалом – это их, пугальские, проблемы. Если же в понедельник Хью не увидит результат… Вылетит Моника Слай с работы, ясно?! Без выходного пособия!
Мрачный, как туча, он вошел в свой новый кабинет и рухнул в кресло, задрав ноги на стол. Эта привычка осталась, вроде бы, в прошлом, но последствия стресса разбудили генетическую память, не иначе.
На надрывающийся телефон он смотрел очень долго, пока не сообразил, что одной силой мысли звонки не остановить. Протянул руку и взял трубку. Собственный голос прозвучал в ушах Хью похоронным звоном.
– Алло. Добрый. Говорите, что хотите, мне все равно, я автоответчик.
Из далекого треска и гула вылущился жизнерадостный голос человека, которого Хью никак не ожидал услышать. Джош Белью, собственной персоной! Лесоторговец, миллионер, сквернослов и пьяница, краснорожий ковбой, не снимающий свои сапоги даже во время посещения Оперы. Муж знаменитой наездницы и заводчицы лошадей Ширли МакЛеод. Друг и ученик Старого Змея Бэгшо. Друг и учитель Мэтьюса Кармайкла. Наконец, человек, который двадцать два года назад научил маленького тщедушного Хью Бэгшо драться «по-уличному», чтобы не обижали старшие мальчики в закрытой элитной школе.
– Эй, балбесик, как твои дела?!
– Джош, я ужасно рад тебя слышать! Нормально мои дела. Терпимо. Могли быть лучше. Не очень…
– Так и скажи – хреново! Что с тобой? Устал копить денежки?
– Ага. До смерти.
– Понимаю, малыш. При твоей любви к работе… Шучу, наслышаны о твоих успехах. Мэт постоянно читает бюллетени компании. Не женился?
– Нет!!! И не женюсь никогда.
– Дело твое, хотя многим нравится. Слушай, такое дело. У Ширли на следующей неделе юбилей, она хочет собрать близких друзей, и тебя – по неизвестной мне причине – включила в их число. Не хочешь отряхнуть смог Чикаго с ног своих и приехать на недельку к нам в Монтану?
Хью мрачно скосил глаза на экран компьютера. Обед с «Бритиш Петролеум»… Совещание в Майами… Презентация в Бостоне…
А ну их всех!
– С удовольствием, Джош. Спасибо за приглашение. Подскажи, что подарить Ширли?
– Новое седло, как всегда, сделает ее счастливой. Не знаю, спроси у подружки.
– Нет у меня подружки…
– Да ладно! Не может быть! Ну и черт с ней, приезжай один, найдем из местных. Наши девчонки вашим не чета. Короче, со среды ждем. Привет Чикаго.
Хью повесил трубку и мстительно свернул окно на экране. Все такие умные… вот пусть тут и крутятся, как хотят!
Вечером Моника сидела в кабинете доктора Пардью и взахлеб рассказывала о своих ощущениях от посещения салона и бутика. Доктор ласково кивал и что-то помечал в таблицах, лежавших перед ним, а потом неожиданно поинтересовался:
– Скажите, а этот Александер… он не ухаживал за вами?
Моника немедленно сбилась и покраснела.
– Ой, что вы! Потом, он же абсолютно помешан на своих рыбках, это же видно.
– То есть его вычеркиваем…
– Откуда?
– Из списка ваших потенциальных жертв.
– Как… ких жертв?
Доктор подался вперед и проникновенно уставился в глаза розовой и хорошенькой Монике.
– Хотите навсегда избавиться от своих проблем? Так слушайтесь меня! Вы за четыре дня совершили гигантский скачок. Передо мной сидит симпатичная девица, с фигуркой, с личиком, с ножками…
– Доктор, я…
– Но мои планы простираются дальше. Эту девицу все еще легко смутить, сбить с толку, невольно обидеть – и тогда прежняя закомплексованная старая дева вернется обратно. Хотите, чтоб она вернулась?!
– Нет!!!
– Ответ правильный. Вот вам окончательный рецепт вашего выздоровления: с завтрашнего дня мы с вами будем по телефону говорить обо всем, самом для вас немыслимом и стыдном. Об отношениях между женщиной и мужчиной. О вашем первом сексуальном опыте. О ваших бойфрендах. Об измене и разочаровании.
– Но я не…
– Молчите. Я не позвоню вам больше. Вы позвоните мне сами, завтра. Если действительно хотите, чтобы все кончилось.
– Я хочу, но…
– А в понедельник на работу придет холодная и властная покорительница чужих сердец. Ее будут звать Моника, просто Моника, без всяких фамилий. И задание у нее будет только одно: свести с ума мужчину, который раньше не обращал на нее ровным счетом никакого внимания. Если это удастся – значит, я хороший специалист, и вы полностью здоровы. Если нет… говорят, неудачный опыт тоже не бывает бесполезным. До завтра!
Ночь она, разумеется, не спала. Ворочалась без сна, пиная кулаками подушку. В голове проносились странные, чужие, совсем новые для нее мысли и воспоминания… нет, воспоминания как раз были очень даже ее. Даже чересчур ее. Если вы понимаете…
Для викторианской эпохи она была вполне пригодна. Скажем, в роли бонны или приживалки. Учитывая изменения во внешнем облике – даже в роли подружки романтической героини, бедной, честной и до ужаса неинтересной потенциальной старой девы.
В эпоху великих королей и европейских революций амплуа у нее было бы, пожалуй, то же самое, а вот по сути… Тогда девственность и целомудрие практически вообще нигде не встречались, даже в монастырях. Что же до Америки… ну да, пуританские женщины славились строгостью нравов, но ведь и к институту брака подходили столь же сурово: если ты не готова стать женой и матерью, то зачем ты нужна на этой земле?
Конец двадцатого столетия, на который пришлась юность Моники Слай, вообще не относился к этой проблеме, как к проблеме. Самой собой подразумевалось, что на выпускном балу в школе соотношение девиц и не-девиц колеблется в пределах «один к пяти – один к четырем», да и то благодаря такой уловке человечества, как петтинг. СОВСЕМ уж ничего не знающих о сексе девушек не бывает – так, по крайней мере, утверждает статистика, а статистика знает все.
Однако согласно той же статистике, на каждое самое незыблемое правило находится хоть одно исключение, и Моника Слай приняла эту неблагодарную роль на себя.
В школе за ней никто не ухаживал, тут и вспоминать нечего. Обо всех физиологических тонкостях собственного развития она узнала из книги, которую выкрала из маминого книжного шкафа. Читала она исключительно в туалете, поздней ночью, смущаясь и краснея отчаянным багрянцем праведницы, сознательно совершающей грехопадение.
Интересно, что Дрю, несколькими годами позже достигшая того же состояния, нимало не смущалась и осмеливалась обсуждать – О УЖАС! – собственную физиологию с мамой за завтраком. И книга Дрю не пригодилась, она и так все откуда-то знала. Вероятно, и про секс тоже.
Да, так вот. Секс. Теоретические познания у Моники имелись, куда ж без них в наше-то время, да при уровне развития наружной рекламы! Фильмы, опять же. Только вот Моника единственная из всей семьи, как дура, бочком выходила из комнаты, когда начинались сцены с «обнаженкой». Таким образом, секс для нее долгое время ассоциировался с пыхтением, сопением и невнятными фразами типа «О да! Нет! Да! Не останавливайся! Я хочу быть твоей (твоим) в эту ночь!».
С точки зрения логики, это было не вполне нормально, так как несколько суживало сферу духовного общения при означенном процессе, а это неверно, так как всем известно, что любовь – это прежде всего духовное единение двух человек. Неужели Байрон и Шелли тоже ограничивались междометиями? И что в таком случае сподвигло их на создание бессмертных строк о любви?
Маму спросить было стыдно, папу – немыслимо, Энди – сами понимаете, а Дрю – о, к Дрю Моника не обратилась бы даже под пыткой. При нулевом интеллекте Дрю обладала воистину звериным инстинктом на возможность уязвить и унизить любое существо женского пола, особенно старшую сестру. Монику Дрю считала позором рода человеческого, относясь с презрительным пренебрежением. Нет, Дрю здесь никак не годилась.
К двадцати одному году, обретя статус избирателя, в сексуальном плане Моника оставалась чиста и невинна, как дитя, причем дитя, выросшее не в городе, а в деревне, да еще и полной сиротой. В колледже она – к удивлению однокурсников и однокурсниц – действительно училась, потом были курсы, на которых было тем более не до романов. Придя же в «Бэгшо Индепендент», Моника и захотела бы – не смогла заинтересоваться подобным бесстыдством. Зверь по имени «Профессиональная Этика» был, правда, в значительной степени укрощен самим Мэтьюсом Карлайлом, женившимся на собственной сотруднице, но ведь и они предварительно уволились, а потом уже… того-этого… Нет, ну, наверное, того-этого еще до того, как уволились, но… В общем, ясно. Никому не позволено крутить шашни на работе.
И тут это дикое задание доктора Пардью! Заинтересовать того, кто не обращал на нее никакого внимания. Разбить ему сердце. Стать холодной и бессердечной красавицей, равнодушно переступающей через корчащиеся тела страдающих мужчин. Смешно!
Что касается кандидатур, тут выбор был большой. На Монику Слай НИКТО не обращал внимания. Ни мужчины, ни женщины, ни контролеры в автобусах. То есть чисто теоретически начинать можно было с любого.
Скажем, с мистера О’Коннелли, счетовода из отдела статистики деловых соглашений. Или с охранника Лэнса. Или с уборщика Чжана. Одна беда: этих мужчин (шестьдесят восемь, сорок три и девятнадцать лет соответственно) Моника видела не так уж часто, в силу специфики службы. Собственно, она вообще видела более или менее постоянно деловых партнеров «Бэгшо Индепендент», а совсем постоянно… Хьюго Бэгшо!
Здесь ее прошиб пот – сначала холодный, потом горячий, потом Моника в полной темноте залилась румянцем, сморщилась, как от зубной боли, затрясла головой и, наконец, издала стон, полный муки и тоски.
Мысль о Хьюго Бэгшо, как о сексуальном объекте, вызвала к жизни именно то страшное воспоминание, с которого и началось погружение в пучины психотерапии. Тот кошмар. Гадость. Позор.
В прошлую пятницу, уже во второй половине дня, Моника получила от Хью Бэгшо совершенно идиотское задание. Он отправил ее распечатывать на цветном принтере рекламные проспекты одной фирмы, нацелившейся стать партнером «Бэгшо Индепендент». Якобы, эти экземпляры потом раздадут отделу маркетинга, чтобы каждый с ними ознакомился, сделал выводы и в письменной форме отчитался перед боссом.
Рекламки содержали образцы колеров и оттенков жидких обоев – сами понимаете, цветокоррекция требовалась тщательная, и Моника употела, пока настроила большой принтер на нулевом этаже офиса. А примерно через час сложила еще теплую стопку листков и поперлась наверх, несчастная дура.
Сюрприз хотела сделать шефу, идиотка. Он, мол, добрая душа, сказал: «Там много, сегодня доделаете – и сразу домой». А она вот какая молодец, все быстренько распечатала и возвращается на рабочее место. То-то удивится Хью Бэгшо, удивится и обрадуется, что у него такая стремительная и исполнительная секретарша!..
Он и удивился, только вот не обрадовался – сто процентов! Потому что, когда Моника Слай с грацией слона и тактом бегемота ввалилась без стука в его кабинет, Хью занимался тем, что… Скажем, исследовал новые области маркетинга. Не всего, а только одного из менеджеров по маркетингу. Той самой блондинки Сью, которую впоследствии – есть Боженька на небе, есть! – цапнула за ногу пиранья. Ну, по крайней мере, довела до истерики.
Новые области таились под кургузым пиджачком Сью, а также где-то в недрах ее юбки, хотя у такой набедренной повязки недр никаких не найдешь, как ни ищи. Главное богатство обнаружилось именно под пиджачком – он был надет на голое тело, если не считать двух кружевных розочек, скрепленных шнурочками и чудом державшихся на высокой – это тоже сразу бросалось в глаза – груди Сью.
Проще говоря, Хью Бэгшо отослал дуру-секретаршу, чтобы без помех оттрахать Сью прямо на столе!
Последняя мысль была настолько неожиданной, что Моника даже села на кровати и перестала морщиться и стонать от стыда. Эта мысль не могла принадлежать прежней Монике! Прежняя Моника Слай тогда вообще лишилась всех мыслей, залилась багровым румянцем, ахнула, рассыпала стопку отпечатков, резко метнулась назад, впечаталась бедром к косяк двери, едва не зацепилась ногой за порог и уже в свободном падении вывалилась в коридор, страстно мечтая только об одном: умереть немедленно!
Прошлые выходные она думала только об одном: теперь она не сможет вернуться на работу. Потому что невозможно вернуться на работу и посмотреть на Хью Бэгшо, на Сью, на всех тех, мимо кого она пронеслась, на ходу меняя оттенки с багрового на вишневый и обратно.