Мейлер Норман. Нагие и мертвые

   Галлахер с сомнением покачал головой.
   — Упрямый дурень был этот лейтенант. Вот и получил за это.
   — Да, он получил за это, — согласился Полак.
   Конец разговора запутал все. Если человека предупреждают, что на перевале японцы, а он думает, что их там нет... Здесь что-то не так. Полак никак не мог разобраться; он понимал, что здесь что-то кроется, а что именно — оставалось непонятным, и это бесило его.
   — Значит, тебе пришлось шлепнуть японца? — с завистливым восхищением проговорил Галлахер.
   Мартинес кивнул. Он убил человека, и, если теперь придется принять смерть, умереть на этой горе или там, в тылу японцев, ему придется умереть с тяжким грехом на душе.
   — Да, я убил его. — Несмотря ни на что, в его голосе слышались нотки гордости. — Подкрался сзади — и трах... — Он издал звук рвущегося полотна. — И японец... — Мартинес щелкнул пальцами.
   — Здорово. Только мексиканцы так могут! — засмеялся Полак.
   Мартинес наклонил голову, застенчиво выслушав похвалу. Настроение у него то поднималось, то резко падало. При воспоминании о золотых зубах, которые он выбил из челюсти трупа там, на поле сражения, его охватывали отчаяние и страх. Он не признался ни в первом грехе, ни во втором. Ему было горько. Как все устроено несправедливо! Рядом всегда должен быть священник, который помог бы спасти душу. На какой-то миг Мартинесу захотелось бросить взвод и бежать назад, к берегу, чтобы вернуться невредимым и исповедаться. Но это было невозможно. Сейчас он понял, почему его потянуло именно к Полаку и Галлахеру. Те были католиками и могли понять его. Целиком погрузившись в свои размышления, он инстинктивно предполагал, что они переживают то же самое.
   — Плохо вот что, — сказал он, — если придется сыграть в ящик, тут даже священника нет.
   На Галлахера эти слова подействовали как удар хлыста.
   — Да, это правда, — пробормотал он, внезапно охваченный страхом и неприятным предчувствием. Он представил себе убитых и раненых солдат взвода, скрюченных в неестественных позах, и вообразил себя лежащим на земле и истекающим кровью. Гора, как ему почудилось, задрожала, его обуял ужас. Он вспомнил о Мэри.
   Интересно, получила ли она отпущение грехов? Наверное, не получила, и у него появилась легкая обида на нее. Ему придется расплачиваться и за ее грехи. Но эти мысли сразу же рассеялись, появились угрызения совести — как нехорошо подумал он о мертвом человеке. В этот момент он не воспринимал Мэри как умершую.
   Оцепенение, стоицизм, которые как бы защищали его на этом переходе, начали быстро исчезать. Сейчас он ненавидел Мартинеса за то, что тот рассказал. Никогда прежде Галлахер не позволял себе показывать свой страх.
   — А-а, в этой проклятой армии всегда так! — гневно проговорил он и вновь почувствовал вину за свой цинизм.
   — Из-за чего вы так волнуетесь-то? — спросил Полак.
   — Да вот священника у нас нет, — живо отозвался Мартинес.
   В голосе Полака послышалась такая уверенность, что Мартинес подумал: может быть, он найдет ответ где-нибудь в анналах катехизиса и это спасет положение...
   — Думаешь, это не так важно? — спросил Галлахер.
   — Тебя интересует мое мнение? — сказал Полак. — Плюнь ты на эту хреновину. Это же ерунда.
   Галлахер и Мартинес испугались такого богохульства. Галлахер инстинктивно устремил взгляд ввысь. Оба сожалели, что оказались рядом с Полаком.
   — Ты что, атеист? — Галлахер считал, что самые никудышные католики — итальянцы и поляки.
   — А ты веришь в это дерьмо? — спросил Полак. — Знаешь, побывал я в этой лавочке и понял, что это такое. Это только чертовски удобная штука, чтобы делать деньги.
   Мартинес старался не слушать.
   Полак все больше распалялся. Подавляемая в течение долгого времени озлобленность, а вместе с ней и напускная храбрость вылились наружу, потому что он тоже чего-то боялся. Ему казалось, что он насмехается над таким же парнем, как Левша Риццо.
   — Ты мексиканец, а ты ирландец — вам-то хорошо. А вот поляки, они ни черта не имеют. Слышали ли вы, чтобы в Америке кардиналом был поляк? Ни черта. Я знаю, у меня сестра монашка. — Несколько секунд он думал о сестре. Потом его вновь охватило какое-то беспокойство, что-то было не так, он чего-то никак не мог постичь. Он взглянул на Мартинеса. В чем же дело? — Будь я проклят, если когда-нибудь попадусь на эту удочку! — сказал он, не зная толком, что имеет в виду, и ужасно разозлился. — Если знаешь, что творится, надо быть последним дураком, чтобы поддаваться этому обману! — со злостью продолжал он.
   — Сам не знаешь, что плетешь, — проворчал Галлахер.
   Появился Крофт.
   — Пошли, ребята, берите свои рюкзаки.
   Полак испуганно оглянулся по сторонам и после ухода Крофта покачал головой.
   — Ничего себе, пошли. В гору-то! — усмехнулся он. Руки его все еще дрожали от злости.
   Когда тронулись, разговор прекратился, но каждый был взбудоражен. До полудня взвод взбирался на горный хребет. Казалось, подъем никогда не кончится. Люди карабкались по скалистым уступам, а на крутых склонах цеплялись руками и ногами за траву и взбирались вверх, как по веревочной лестнице. Прошли через лес, покрывавший хребет и спускавшийся вниз к глубоким лощинам. Поднимались все выше и выше. От напряжения дрожали ноги, а рюкзаки давили на плечи, словно пудовые мешки с мукой. Каждый раз, когда преодолевали очередной подъем, людям казалось, что вершина горы совсем рядом, но неожиданно перед ними вырастала крутая скала, за ней — еще одна. Крофт предупреждал их об этом. Несколько раз он останавливался и говорил:
   — Вы должны уразуметь, что эта проклятая гора очень высокая и до ее вершины быстро не доберешься.
   Они слушали его, но не верили. Обидно было взбираться вверх и все время сознавать, что конца пути не видно.
   К полудню они достигли края хребта и остановились пораженные. Хребет резко обрывался, и на несколько сот футов вниз шел крутой скалистый склон, переходивший затем в каменистую долину.
   Дальше возвышалась сама гора Анака, уходя вверх так далеко, что можно было видеть расположенные ярусами леса, слои глинистой почвы, дикие заросли и скалы. Вершину горы рассмотреть было невозможно: ее скрывали облака.
   — Господи, неужели нам придется взбираться туда? — задыхаясь, проговорил кто-то.
   Крофт пристально и с тревогой смотрел на людей. На его лице выражались те же чувства, что и на лицах солдат. Он так же устал, но понимал, что ему придется тащить людей за собой чуть ли ни по одному ярду.
   — Сейчас мы поедим здесь и двинемся дальше. Понятно?
   Послышались недовольные возгласы. Крофт сел на валун и стал пристально вглядываться туда, откуда они пришли. В нескольких милях отсюда он мог различить желтые холмы, где взвод попал в засаду, сейчас где-то там затерялась группа Брауна. Еще дальше виднелась полоска джунглей, окаймлявшая остров. За этой полоской простиралось море, откуда они высадились на остров. Казалось, что все вокруг вымерло. Война в этот момент была где-то далеко, по ту сторону горы.
   За спиной гора Анака давила на него, словно огромное живое существо. Обернувшись, он посмотрел на нее оценивающим взглядом, вновь испытывая непонятное волнение, возникавшее у него всегда при виде этой горы. Он взберется на нее, в этом он может поклясться. Но его угнетало отношение к нему людей. Он знал, что его недолюбливают, и это его мало трогало, но сейчас его просто ненавидели, и ему было не по себе.
   И все же они должны преодолеть эту гору. Если им это не удастся, тогда получится, что он поступил с Хирном крайне несправедливо; кроме того, он предаст интересы армии, не выполнив приказа.
   Крофт нервничал. Ему придется тащить взвод в гору чуть ли не на собственном горбу. Он сплюнул и разрезал картонную коробку с пайком. Это получилось у него ловко и аккуратно, как все, что он делал.
   В конце дня Риджес и Гольдстейн вдвоем с трудом волокли носилки с Уилсоном. Они продвигались очень медленно; пройдя десять-пятнадцать ярдов, останавливались и опускали носилки. Ползли в полном смысле черепашьим шагом. У них уже не возникало мысли остановиться и прекратить движение вперед. Они почти не слышали стонов Уилсона. В условиях невыносимой жары и страшного напряжения для них не существовало ничего, кроме их собственного тупого упорства и необходимости тащить носилки. Измученные вконец, они молча ступали вперед — как слепые, переходящие незнакомую, вселяющую в них: ужас улицу. Усталость была настолько сильной, что атрофировались всякие ощущения. Нести носилки — вот единственная осознанная реальность, которая существовала для них.
   Так в течение многих часов они пробивались вперед. Они могли рухнуть на землю в любую минуту и больше не встать, но все жо каким-то чудом продолжали держаться на ногах. Лихорадочное состояние Уилсона усилилось, он воспринимал окружающее как в густом тумане. Толчки носилок больше не терзали его — они почти доставляли удовольствие. Бранные слова, которыми время от времени обменивались между собой Риджес и Гольдстейн, звук собственного голоса, все ощущения доходили до него и оставались где-то в мозгу, не вызывая никакой ответной реакции. Но сознание было чрезвычайно ясным. Он чувствовал каждое движение носильщиков во время толчков, и ему казалось, что боль ушла кудато или находится где-то рядом с ним. Но одно его покинуло совсем — воля. Появились безразличие и блаженная усталость.
   Требовалось много времени, чтобы попросить о чем-либо, приложить массу усилий, чтобы смахнуть с лица насекомое, и пальцы его еще долго неподвижно оставались на лице, пока опять он не опускал руку вниз. Он был почти счастлив. Он бредил всем, что приходило в голову.
   Иногда монолог длился минутами. Голос его то слабел, то повышался до крика. Носильщики не улавливали смысла его бреда и даже вообще не обращали на него внимания. Неожиданно он снова ощутил нестерпимое желание пить.
   — Дайте мне воды, ребята!
   Никто не отозвался, и он снова терпеливо попросил:
   — Ну хоть немножко воды, а?
   Они не хотели ему отвечать, и он рассвирепел:
   — Будьте вы прокляты! Да дайте же глоток воды!
   — Отвяжись! — хрипло проговорил Риджес.
   — Ребята, я все сделаю для вас, только дайте мне немного воды.
   Риджес поставил носилки на землю. Вопли Уилсона вывели его из себя. Это было то единственное, что могло его вывести из себя.
   — Вы просто сукины дети!
   — Тебе нельзя пить, — сказал Риджес. Он не видел в этом никакого вреда, и ему стоило большого труда отказывать, но он был страшно зол на Уилсона. «Мы же обходимся без воды и не поднимаем шума», — подумал он. — Уилсон, тебе нельзя пить. — В его голосе прозвучала категоричность, и раненый вновь впал в забытье
   Солдаты подняли носилки, протащили их вперед на несколько ярдов и опустили. Солнце медленно катилось к горизонту, становилось прохладнее, но они обращали на это мало внимания. Уилсон был для них ношей, которую предстояло нести бесконечно и от которой им никогда не суждено было избавиться. Они не говорили об этом, но вполне сознавали этот факт. Они знали, что должны идти вперед, — и шли весь день, пока не стемнело, с трудом продвигаясь на несколько дюймов после каждой остановки. И пройденных дюймов постепенно становилось больше. Они начали устраиваться на ночлег. Укрыли Уилсопа одним из двух своих одеял и погрузились в мертвый сон, тесно прижавшись друг к другу. Они протащили Уилсоиа пять миль от того места, где оставили Брауна и Стэнли. До джунглей оставалось уже не так далеко. И хотя об этом не говорили, они смутно видели джунгли с вершины последнего холма, который пересекли по пути. Завтра, может быть, они будут спать на берегу моря, поджидая судно, на котором возвратятся назад.

 
   11.
   Майор Даллесон был в затруднительном положении. Утром, на третий день после высылки взвода Хирна в разведку, генерал Каммингс выбыл в штаб армии, чтобы попытаться заполучить эсминец для высадки в заливе Ботой, и майор Даллесон оказался фактически старшим начальником. Полковник Ньютон, командир 460-го полка, и подполковник Конн были старше его по званию, но в отсутствие генерала Даллесон отвечал за операции, и сейчас ему предстояло решить трудную проблему.
   Наступление длилось пять дней и вот вчера захлебнулось. Они были готовы к этому, так как наступление проходило с опережением графика, и следовало ожидать усиления сопротивления японцев. Учитывая это, генерал Каммингс посоветовал ему не торопиться, выждать.
   — Обстановка будет спокойной, Даллесон. Я полагаю, что японцы предпримут одну-две атаки, но беспокоиться не о чем. Продолжайте оказывать давление по всему фронту. Если мне удастся заполучить один или два эсминца, мы сможем закончить операцию за неделю.
   Инструкции довольно-таки простые, но обстановка складывалась иначе. Спустя час после вылета самолета генерала Даллесон получил от разведывательного патруля странное донесение, которое поставило его в тупик. Одно отделение из пятой роты, углубившись в джунгли на тысячу ярдов от своих позиций, обнаружило оставленный японцами бивак. Если указанные в донесении координаты были правильны, то бивак этот находился почти в тылу японцев по ту сторону линии Тойяку.
   Вначале Даллесон не поверил этому донесению. На память пришел случай с сержантом Леннингом; его лживое донесение указывало на то, что отдельные командиры отделений и взводов не выполняют своих задач. Однако оснований для сомнений, казалось, не было. Когда хотят соврать, то в донесении, скорее всего, сообщат, что встретили сопротивление противника и повернули назад.
   Майор почесал нос. Было одиннадцать часов, и утреннее солнце уже основательно накалило палатку оперативного отделения, в ней стало невыносимо душно, стоял неприятный запах нагретого брезента. Майор обливался потом. Сквозь откинутый полог палатки он видел часть бивачной площадки, мерцавшей на жаре и слепившей глаза. Ему хотелось пить, и несколько минут он вяло размышлял о том, не послать ли кого-нибудь из писарей в офицерскую столовую за холодным пивом. Но и это показалось для него слишком большим усилием. Стоял один из тех дней, когда лучше всего было бы ничегоне делать, а сидеть за своим столом, ожидая донесений. В нескольких футах от него двое офицеров обсуждали, не поехать ли после обеда на джипе купаться. Майор отрыгнул, его беспокоил желудок, как всегда в особенно жаркие дни. Медленно, чуть раздраженно он обмахивал себя веером.
   — Прошел слух, разумеется совершенно необоснованный, — растягивая слова, проговорил один из лейтенантов, — что после завершения операции к нам пришлют девочек из Красного Креста.
   — В таком случае нам следует оборудовать часть пляжа, построить там кабины. Сам понимаешь, все это может закончиться так очаровательно.
   — Нас снова перебросят. Пехоте всегда достается самое худшее. — Лейтенант закурил сигарету. — О боже, как бы я хотел, чтобы операция уже кончилась!
   — А почему? Нам тогда придется заняться подробным анализом всей кампании. А что может быть хуже этого?
   Даллесон снова вздохнул. Его угнетал их разговор об окончании операции. Как же все-таки ему поступить с этим донесением разведывательного патруля? Он почувствовал слабые позывы в желудке. Сидеть вот так в палатке и думать об отхожем месте не так уж неприятно, но, к сожалению, есть и другие заботы.
   Вдалеке прозвучал залп артиллерийской батареи, вызвав меланхоличное эхо в душном утреннем воздухе. Майор схватил со стола трубку полевого телефона и дважды покрутил ручку.
   — Соедините меня с «Потеншел Ред» «изи»! — раздраженно прокричал он телефонисту.
   Он попросил соединить его с командиром пятой роты.
   — Слушай, Уиндмилл, говорит Ленард, — сказал он, употребляя кодовые имена.
   — Так, слушаю тебя, Ленард.
   — Сегодня утром я получил от тебя донесение разведывательного патруля. Номер триста восемнадцать. Ты знаешь, о чем я говорю?
   — Да.
   — Можно ли верить этой чертовщине? И давай договоримся сразу, Уиндмилл. Если кто-то из твоих ребят придумал это, и ты покрываешь его, я поставлю тебя к стенке.
   — Нет, это верно. Я все проверил. Говорил с командиром отделения. Он клянется, что не соврал.
   — Ну хорошо. Я буду исходить в своих действиях из... — майор запнулся, вспоминая слово, которое так часто слышал, — предположения, что донесение правильное. Но если это не так, пеняй на себя.
   Майор снова вытер лицо. Почему генерал уехал именно в этот день? В нем поднималось недовольство тем, что Каммингс не учел такого оборота событий. Требовалось немедленно что-то предпринять, но майор был сбит с толку.
   Вместо этого он решил отправиться в отхожее место.
   Итак, что же, черт побери, можно предпринять, кроме как послать взвод, чтобы занять этот брошенный бивак? Если взвод сможет сделать это без особого труда, он тогда подумает, что предпринять дальше.
   У японцев творилось что-то неладное. В последнее время убитые на поле боя японцы выглядели более худыми. Считалось, что все острова блокированы и японцы не получают никакого снабжения, но,, говоря по правде, полностью положиться на флот нельзя. Майор чувствовал себя утомленным. Почему именно он должен принимать эти решения? Он потерял ощущение времени, слушая радостное жужжание мух в отхожем месте. «Господи, ну что это за дурацкий день», — подумал он.
   Даллесон встал, по дороге зашел в офицерскую столовую за банкой холодного пива.
   — Как дела, майор? — спросил один из поваров.
   — Ничего, ничего, приятель. — Он потер подбородок; что-то бес~ покоило его. — Ах да! Послушай, О'Брайн, я опять получаю пополнение. Как у тебя здесь, все в порядке?
   — Вы хорошо знаете, майор, что все в порядке.
   Даллесон поворчал, заглянул внутрь палатки, увидел деревянные столы и скамейки возле них. Офицерские приборы из серого металла были уже расставлены.
   — Не надо накрывать столы так рано, — сказал майор. — Это только привлекает сюда полчища мух.
   — Слушаюсь, сэр.
   — Давай, давай, сделай это сейчас же.
   Даллесон подождал, пока О'Брайн начал убирать тарелки со столов, и затем через бивак прошел к палатке оперативного отделения. Он заметил нескольких солдат, которые все еще продолжали валяться в своих палатках, и это вызвало у него раздражение. Он хотел было поинтересоваться, из какого они взвода, но опять вспомнил о донесении. Войдя в оперативную палатку, снял телефонную трубку и приказал Уиндмиллу направить взвод с полным снаряжением в оставленный японцами бивак.
   — И протяни к ним связь, пусть они не больше чем через полчаса дадут донесение.
   — Но они не смогут добраться туда так скоро.
   — Ну ладно. Сообщи мне, как только они займут бивак.
   Время под перегретым брезерхтом тянулось медленно. Майор испытывал крайнее беспокойство, втайне надеясь, что взвод будет вынужден вернуться назад. А если он все же сможет занять этот бивак, что же тогда делать? Он позвонил командиру находившегося в резерве батальона 460-го полка и приказал ему привести одну роту в часовую готовность.
   — Я вынужден буду снять ее с дорожных работ.
   — Снимай! — раздраженно крикнул Даллесон. Он тихо выругался. Если вся эта затея кончится ничем, то полусуточная работа целой роты на строительстве дороги будет потеряна. Но поступить иначе было нельзя. Если взводу удастся занять бивак где-то за линией Тойяку, надо будет развивать этот успех. Майор пытался рассуждать сейчас как можно логичнее.
   Уиндмилл позвонил ему через сорок пять минут и сообщил, что выдвижение взвода прошло без инцидентов и что сейчас он занимает японские позиции. Даллесон потрогал нос толстым указательным пальцем, пытаясь мысленно проникнуть сквозь заросли джунглей, раскаленные жарким утренним солнцем.
   — О'кей, выдвигай остальную роту, кроме одного отделения. Кухню тоже можешь оставить позади. У тебя есть продовольственные пайки?
   — Да, есть. Но как мне быть с тылом и флангами? Мы окажемся на тысячу ярдов впереди Чарли и Фокса.
   — Об этом позабочусь я. Ты просто продвинься вперед, на это тебе потребуется не больше часа.
   Положив трубку, майор выругался про себя. Теперь все вокруг должно будет прийти в движение. Резервная рота из состава 460-го полка, которую он привел в готовность, должна будет прикрыть фланги и тыл создавшегося выступа, но людей там очень мало для этого. Почему японцы ушли? Не ловушка ли это?
   Майор вспомнил, что минувшей ночью эта японская позиция была подвергнута сильному артиллерийскому обстрелу. Командир японской роты, возможно, оставил ее и никому не сообщил об этом. Бывали случаи, когда японцы поступали именно так, он слышал об этом раньше, и все-таки это казалось маловероятным.
   Если же это действительно так, то ему надо бы направить в брешь сколько-то солдат, прежде чем Тойяку обнаружит ее. Предполагалось, что сегодня солдаты будут отдыхать, но если удастся занять эту японскую позицию, он вынужден будет снова начать фронтальную атаку и действовать быстро, чтобы добиться каких-то результатов до наступления темноты. А это означало, что надо сейчас же поднять по тревоге весь резервный батальон и отдать приказ каким-то ею подразделениям выступить немедленно, потому что грузовиков для одновременной переброски всего батальона не хватит.
   Майор рассеянно потрогал мокрую ткань гимнастерки под мышкой. На строительстве дороги теперь будет потерян целый день. Там приостановятся все работы. А для подвоза продовольствия и боеприпасов придется использовать все грузовики дивизии. Предыдущими планами это не предусматривалось. В результате транспортный график будет нарушен. Его охватил гнев на командира отделения, который поднял сегодня утром всю эту кутерьму. Он вызвал Хобарта и приказал составить транспортный график, затем направился в палатку начальника разведки и поговорил с Конном, объяснив ему, что произошло.
   — Черт возьми, по-моему, ты рискуешь попасть в ловушку, — сказал ему Конн.
   — А какого дьявола я могу еще делать? Ты разведчик. Скажи тогда, почему японцы оставили этот бивак?
   Конн пожал плечами:
   — Эти проклятые японцы наверняка устроили ловушку.
   Даллесон возвратился в свою палатку в состоянии глубокого уныния. Возможно, это и ловушка, и все же надо идти в нее. Он снова выругался. Люди Хобарта корпели над транспортным графиком, с тем чтобы обеспечить снабжение передовых рот на новых позициях. Отделение Конна изучало старые разведывательные донесения. Кое-где не все было ясно. Итак, он должен идти наобум, полагаясь только на свое везение. Он должен будет послать в брешь в линии фронта большую часть снабжения и боеприпасов в надежде, что войска на других участках обеспечены достаточно и смогут пока обойтись без них.
   Даллесон поднял по тревоге резервный батальон, приказав первым колоннам начать движение. Скоро второй завтрак, но ему придется пропустить его. От холодного пива сводило желудок. Он с отвращением думал о консервированном сыре из пайка. И все-таки придется есть его, чтобы быть в форме.
   — Нет ли в палатке болеутоляющих таблеток? — выдавил он из себя.
   — Нет, сэр.
   Он послал одного из писарей в санитарную палатку. Горячий воздух, казалось, медленно обволакивал все его тело.
   Зазвонил телефон. Это был Уиндмилл, который сообщал, что его рота выдвинулась на новую позицию. Несколько минут спустя командир первой резервной роты доложил, что его солдаты окапываются на флангах.
   Теперь ему надо послать туда весь батальон. Даллесон оказался перед трудной дилеммой. Что предпримут японцы? До этого момента он все делал на основе известных ему прецедентов. Сейчас же обстановка была такова, что никакие прецеденты на ум не приходили.
   Главный склад снабжения японцев находился в полутора милях в тылу новой позиции пятой роты, и, возможно, он должен попытаться захватить его. Или ему, может быть, следует подтянуть фланг? Однако майор не мог представить себе, как это сделать. На карте брешь хорошо видна, но что из этого? Он бывал на всех позициях и знал, как выглядят биваки, но никогда по-настоящему не понимал, что происходило вокруг. Между ротами были бреши. Фронт не был сплошной линией, а представлял собой ряд удаленных друг от друга позиций. Сейчас часть его солдат находилась за японскими позициями, а позже их будет там еще больше, но что им делать? Как надо подтягивать фланг? На мгновение он ясно представил себе, как солдаты, обливаясь потом, угрюмо идут по жарким джунглям, но никак не мог связать происходящее в действительности с обстановкой, нанесенной на карту.
   По его столу медленно ползло какое-то насекомое; он смахнул его. Так что же он все-таки должен делать на высоте Сэм Хилл? К вечеру получится сплошная неразбериха. Никто не будет знать, где кто находится, а проводную связь ни за что не успеют наладить вовремя. Радио, видимо, не будет работать из-за атмосферных помех или из-за какого-нибудь проклятого холма. Так бывает всегда, когда нужна радиосвязь. До сих пор перебои в связи были в пределах нормы, но все-таки надо, пожалуй, вызвать начальника связи Муни, а начальник отделения тыла по горло занят дорожными делами. Разведчики должны быть все время под рукой. Ох, ну и кутерьма же!
   Все как-то сразу свалилось на него в этот проклятый день. И если все это окажется ни к чему, он этого не переживет.
   Майору захотелось смеяться. На него нашло непроизвольное и дурацкое веселье человека, бросившего вниз с горы камень и наблюдающего, какую это вызвало лавину. Ну почему сейчас здесь нет генерала?
   В итоге всего происшедшего вокруг него все пришло в движение. В оперативной палатке все работают, он видит людей, поспешно снующих туда и сюда по биваку, очевидно, с какими-то поручениями. Далеко вдали он слышал гул колонны грузовиков, нарушавших безмятежную тропическую тишину. И все это движение вызвал не кто иной, как он сам, но он не мог по-настоящему поверить в это.