Страница:
Мсье де Бетюн правда предупредил, что капиталы корсара, конфискованные в пользу казны, возвращены не будут. Никаких иных преград он не чинил.
Благодаря такому повороту дела пятого декабря Мартен покинул камеру в казематах крепости Ла-Рошель и оказался на свободе, без гроша за душой да ещё в долгах. Долги эти образовались из кредитов, взятых Грабинским на ремонт «Зефира», не говоря уже о расходах, которые помощник произвел из своего кармана, чтобы поскорее освободить любимого капитана.
В нынешней трудной ситуации это были крупные суммы, а характер займов настолько же выручал, насколько и обязывал Мартена, поскольку взяты были из сбережений его собственной команды. На них скинулись Томаш Поцеха, Герман Шульц, Броер Ворст и Тессари, прозванный Цирюльником, и если и не исчерпывали всего их состояния, то во всяком случае поглотили все, что у них было при себе.
Но этого все равно было мало. Слишком мало, чтобы снарядить корабль на плавание до Гданьска, поскольку Мартен теперь жаждал оказаться там как можно скорее. Вдобавок он должен был покинуть Ла-Рошель в течение четырех дней; такой срок назначил ему адмирал де Клиссон, который явно знал о его нелегком положении и заранее тешился неминуемо грозящей ему катастрофой.
Мартен за новым займом обратился прежде всего к представителю Шульца, управлявшему его филиалом в Бордо. Потратил на него два ценных дня и не получил почти ничего.
Управляющий, мсье Тиже, который фигурой напоминал высокий высохший бурьян, принял его с деланной любезностью и уважением, которыми скрывал равнодушие и презрение. Голос его был тонок и высок, словно на зубах скрипел песок.
К сожалению, он не получил от мсье Шульца никаких поручений о выделении Мартену кредита после ликвидации его счета. И не имел достаточных полномочий, чтобы подобные кредиты открывать. Но зато он знал. что мсье Шульц издавна готов был купить у Мартена его прекрасный корабль…
— Об этом не может быть и речи, — прервал Мартен.
— Ну, в таком случае… — проскрипел Тиже, разводя руками, как худое пугало. — В таком случае — неожиданно повторил он, — я мог бы вам, капитан, дать добрый совет. Разумеется, совершенно частным образом, — предостерег он, тут же потупив глаза, как скромница, которой стыд не позволяет слишком явно выказывать свои чувства. — Приватно и почти бескорыстно, то есть за небольшие комиссионные, если вы примете этот совет и воспользуетесь при этом моими услугами.
— Что это за совет? — спросил Мартен, поднимая хмурый взор, поскольку полагал, что речь идет просто о ростовщических процентах.
Мсье Тиже понизил голос и начал говорить, беспокойно косясь налево и направо, словно опасаясь, что кто-нибудь подслушает.
Прежде всего он спросил, известно ли Мартену, что некий авантюрист по имени Шамплейн готовит новую экспедицию в Северную Вест-Индию, где с согласия и при поддержке мсье Лаффемаса, генерального контролера торговли Его королевского величества, хочет основать колонию и город в устье реки Святого Лаврентия.
— Конечно, — кивнул Мартен. — Я слыхал об этом. Но собираюсь в противоположную сторону — на Балтику.
— О, одно другому не мешает! — воскликнул Тиже. — Даже наоборот. Мсье Шульц предвидел ваше мудрое решение и даже подготовил с этой целью для «Зефира» подобающие сертификаты для попутных портов в Нидерландах, Дании и Германии, даже если продажа корабля не состоится.
— Он только позабыл, что я без денег, — иронично вставил Мартен.
Тиже сочувственно склонил голову.
— Я и пытаюсь поправить дело, — проскрипел он. — Мсье Лаффемас…
— Но ни мсье Лаффемас, ни Шамплейн не интересуются Гданьском и Балтикой, — снова перебил Мартен, начиная уже терять терпение.
— Разумеется, — подтвердил Тиже. — Зато готовы снарядить любой корабль и подобающего капитана, который хотел был податься в Новый Свет.
Мартен пожал плечами.
— Повторяю вам, что я туда не собираюсь.
— Но если я правильно понял, «Зефир» навсегда покинет Францию. А я бы мог вам, капитан Мартен, помочь получить все нужное оснащение из кредитов, предназначенных генеральным контролером торговли на экспедицию Шамплейна. Если вы подпишете контракт, «Зефир» получит все, что нужно, а потом… — мсье Тиже сделал прощальный жест рукой и протяжно присвистнул. — Кто же догонит «Зефир»в открытом море, если он вдруг изменит курс и поплывет через Ла Манш?
Мартен наконец понял, на что намекает уважаемый наместник Генриха Шульца.
« — Ну вот мы и дошли до сути», — подумал он.
— Вы ошиблись, мсье Тиже, — сказал Мартен почти без гнева, скорее с отвращением. — Я корсар, а не мошенник. И не воспользуюсь вашим мудрым советом, даже если бы мне пришлось подыхать с голоду и пить одну воду. Мне и моей команде. Его королевское величество поступил со мной не слишком великодушно, но как бы там ни было, в течение двух лет дарил мне свое гостеприимство и свой флаг на море. Я не имею привычки отвечать неблагодарностью на такую благосклонность, тем более что ни мсье Шамплейн, ни Лаффемас мне ничего плохого не сделали.
Мсье Тиже видимо почувствовал себя обиженным.
— В таком случае, — начал он с надменным видом, — мне не остается ничего иного…
— Как вручить мне те самые сертификаты, заготовленные Шульцем, — сказал Мартен, вставая. — Они ещё могут пригодиться.
Тиже тоже стал. Его запавшие, неслыханно худые щеки украшал кирпичный румянец, а тощая фигура раскачивалась из стороны в сторону, как высохший стебель тростника под порывом ветра.
— Это…Это весьма странное требование, — проскрипел он. Я вовсе не намерен…
— Хватит! — рявкнул Мартен. — Хватит уверток, мсье Тиже. Не знаю, что лучше: разбить ваш череп, в котором крутятся злодейские затеи, или донести о них мсье Лаффемасу.
Красные пятна исчезли с лица управляющего, словно их остудило ледяное дуновение страха.
— Никто вам не поверит, капитан Мартен, — прошептал он. — И вы меня не поняли, — добавил уже увереннее, с трудом сглотнув слюну. — Я лишь хотел сказать, что не имею намерения отказывать вам в выдаче сертификатов, о которых позаботился для вашей милости мсье Шульц.
— Это весьма разумно с вашей стороны, — буркнул Мартен. — Чем раньше я их получу, тем лучше и для вас, и вашего здоровья.
Тиже, подстегнутый этим замечанием, извлек какой-то ящик и, покопавшись в нем, достал три формуляра, собственноручно заполненные Генрихом Шульцем прекрасным каллиграфическим почерком, после чего, отдав их Мартену, пояснил своим обычным, сухим, скрипучим голосом их непростое содержание.
«Зефир» должен был проследовать через Ла Манш, Северное море и пролив Зунд на Балтику как гданьское торговое судно. Мог взять груз вин и сукон в Бордо, или фарфора и пряностей в голландском Шевенингене, причем плата за фрахт выплачивалась капитану после погрузки товара.
Сертификаты оговаривали и такие вопросы, как свободное плавание по указанному маршруту и право укрытия в нескольких портах по пути, если понадобится.
У Мартена блеснули глаза.
— Ах, так речь идет ещё и о задатке! — воскликнул он.
— После погрузки товара, — уточнил мсье Тиже. — Сомневаюсь, что вам удастся сделать это в Бордо.
Ян выругался. Ему оставалось сорок восемь часов. Возвращение в Ла-Рошель, перегон «Зефира»в Бордо, погрузка, необходимые закупки… Нет, не успеть. Срок, назначенный адмиралом де Клиссоном, сводил на нет все усилия получить кредит или аванс. На них можно было рассчитывать только в Шевенингене. Но от Ла-Рошели до Шевенингена восемьсот миль, к которым нужно было прибавить по крайней мере ещё столько же на лавировку при более-менее благоприятных ветрах. Было безумием отправляться в такое плавание без запасов продовольствия, без запасных парусов и канатов, а также ядер, пороха, пакли, смолы и всех прочих материалов, от которых давно освободили кабельгат корабля, использовав их на ремонт недавно полученных повреждений.
Порочный круг замкнулся. И выхода Мартен не видел.
Он шел в сторону площади Квинконс, откуда отправлялся почтовый дилижанс в Рошфор. Ярость, сотрясавшая его с той минуты, когда он узнал об отъезде Марии Франчески с Шульцем, рассыпалась в прах ещё в тюремной камере, оставив после себя горечь и отвращение. Теперь она опять вспыхнула в нем, пока он не распрощался с вероломным конфидентом Генриха. То, что испытывал Ян, выйдя из его конторы, не было ни гневом, ни жаждой мести. Он чувствовал себя не только одиноким, но попросту разоренным, причудой злой судьбы лишенным всего самого дорогого на свете, и мысль эта будила в нем скорее обиду, чем боль, причем обиду не на Марию или Шульца, а на саму жизнь, на ту ловушку, в которую он дал себя поймать.
Что с того, что он отдавал себе отчет в заговоре, устроенном проклятой судьбой с несколькими мерзавцами — с Шульцем, который не доверял ему и потому уговорил Марию уехать, и с его управляющим, который делал непристойные предложения, и с мсье де Клиссоном, который так рвался ему досадить? Тут ничего поделать он не мог. В голову не приходила ни одна спасительная мысль, а сознание полного поражения на время настолько его поглотило, что он стал нечувствителен к сильному, исключительно холодному ветру с дождем, который прогнал с улиц всех прохожих.
Обходя грязные лужи и кучки конского навоза на пустой площади, он направлялся к навесам почтовой станции и харчевни «Sous le prompt cheval», когда вдруг, перепрыгнув бурный поток у края мостовой, угодил прямо в объятия капитана Пьера Каротта, который приближался с противоположной стороны.
Они уставились друг на друга, одинаково пораженные и обрадованные столь неожиданной встречей.
Каротт заговорил первым.
Он, собственно, только что вернулся после долгого отсутствия во Франции из какой-то деловой поездки, и слышал кое-что о неудачах Мартена, а узнав, что «Зефир» стоит на якоре в Ла-Рошели, собирался туда, как всегда готовый помочь приятелю в нужде.
— Ты похож на даму, родившую близнецов, — заявил он, приглядевшись к Яну. — Чтоб меня черти взяли, если у тебя не крупные неприятности, от которых я, быть может, в состоянии тебя избавить! Говори, сколько тебе нужно?
Мартен был так тронут его простодушной готовностью, что на миг лишился дара речи.
— Само небо посылает мне тебя, — наконец прошептал он. — А я уже был близок к отчаянию.
Обняв за плечи друга и отстранившись на расстояние вытянутых рук, Ян смотрел на него затуманенными глазами, словно ожидая, что за плечами Пьера вдруг вырастет пара ангельских крыльев, румяное его лицо, прорезанное глубоким шрамом, обретет нежные черты херувима, а толстая суковатая палка, которую Каротт держал под мышкой, превратится в цветущую лилию — и желая не упустить из виду ни одной детали этого волшебного преображения.
Но никакого преображения не произошло. Посланный небом Каротт ничем не выдал своего неземного происхождения. Напротив, выругался совершенно не по-ангельски, поскольку дождь затек ему за воротник.
— Может пойдем чего-нибудь поесть и выпить, — предложил он как простой смертный.
— Нет-нет, не тут, — запротестовал Пьер, когда Мартен охотно двинулся в сторону распахнутых дверей таверны. — После обеда в забегаловке «Под ржущим конем» даже у страуса случилось бы несварение желудка. Я знаю тут неподалеку одно довольно занюханное заведение, ну просто рай для мух, но там и людям есть чем поживиться. Столуюсь там уже с год, каждый раз, как попадаю в Бордо, и не жалуюсь. Полагаю, ты собираешься в Ла-Рошель? — спросил он, указывая дорогу. — В таком случае поедем вместе, ибо «Ванно» стоит в Рошфоре. Нам хватит времени промочить горло и поговорить.
Проводив Мартена в тот самый «рай для мух», который кстати носил не слишком романтичное название «Au rat effronte», Каротт пустился в доверительный разговор с хозяйкой, вдовой Пуа, молодой женщиной с широкими бедрами и выдающимся бюстом.
Ян заметил, что симпатичная вдова весьма кокетливо улыбается его приятелю, а Пьер с истинной страстью заглядывает ей в глаза.
« — Отличная вышла бы пара — морковка с горошком, — подумал он, позабавленный этим наблюдением. — Пьер должен бы на ней жениться. Похоже, привлекает его сюда не только хорошая кухня…»
Каротт наконец оторвался от чарующих улыбок мадам Пуа и вернувшись к столу, за которым ждал Мартен, сообщил с сияющей миной:
— Нам подадут печеного гуся!
— Это уже что-то, — уважительно заметил Мартен, наливая в кубки красное вино, которое тем временем им подали в глиняном кувшине.
Каротт пригубил, выразительно поднял бровь, причмокнул языком и послал ещё один многозначительный взгляд хозяйке, а уж затем внимательно выслушал историю, рассказанную Мартеном.
— Прежде всего, — сказал он, в свою очередь принимаясь за аппетитную еду, — перестань волноваться из-за денег. Это вредит желудку, особенно в сочетании с молодой гусятиной. Я, разумеется, одолжу тебе нужную сумму. Она у меня при себе. И прошу тебя — никаких благодарностей! — Он вытянул перед собой пухлую ладонь, словно хотел его удержать от благодарностей. — Старик Каротт ещё не позабыл, как ты в заливе Тампико спас ему жизнь, а позже помог заполучить недурное состояние. Эх, Ян! — вздохнул он, потянувшись к кубку с вином. — Вот были времена!
— Да ты и на нынешние не жалуешься, а? — спросил Мартен.
— Нет, — ответил Пьер. — Не жалуюсь, ибо этим делу не поможешь. Кстати, времена и теперь не худшие. Вот только я старею. Но об этом лучше не говорить и не думать.
— Особенно под гусятину и при мадам Пуа, — вставил Мартен.
Каротт с добродушной улыбкой кивнул.
— Недурна, а? — спросил он, облизывая пальцы.
— Да, хороша! — невинно согласился Ян.
Пьер бросил быстрый взгляд в сторону буфета, откуда лучилась в его сторону новая улыбка мадам Пуа, после чего погрозил Мартену пальцем.
— И не пытайся у меня её отбить, бесстыдный соблазнитель! — грозно заявил он. — Едва ты на неё взглянул, как она уже не дает мне проходу, все распрашивая о тебе. А теперь так и ест тебя глазами, словно у тебя три лица и семь пар рук, вызолочен ты с головы до ног и с рубинами вместо глаз!
Мартен расхохотался, Каротт ему вторил.
— Не думай, что я уже не знаю, что плету, — предостерег он. — Сам видел когда-то в Восточных Индиях такого золотого истукана. Тогда я был молод и наивен, и старшие товарищи убедили меня, что истукан живой. Увидел я его в каком-то храме и… ну, не скажу, чтобы кровь у меня застыла в жилах, но мороз прошел по коже, это точно. Я вовсе не хочу этим сказать — продолжал он, — что Катерина при твоем виде испытала нечто подобное. Если там и была какая-то дрожь, то явно не холодная. N'est-ce-pas, Catherine?13 — обратился он к ней.
Вдова Пуа улыбнулась, сверкая ровными зубами.
— Vous plaisantez, Pierre 14 — залилась она румянцем, опуская глаза.
— Вовсе нет, — живо возразил Каротт. — Pas a pas on va bien loin15 — вздохнул он с комичной серьезностью. — Но этот негодяй через час отбывает, так что с него взятки гладки.
— А ты едешь вместе с ним, — заметила она словно с упреком, что, казалось, только польстило Пьеру.
— Еду, но вернусь на «Ванно», так что нет повода для обид, — ответил он и повернулся к Мартену, подкручивая поседевший ус.
— Ah, Les femmes! Elles ont toujours besoin qu'on les rassure, surtout lorsqu'il s'agit de l'amur et de ses sequelles…16 Наверняка ты сам это заметил.
— Да, до известной степени, — ответил Мартен довольно растерянно, поскольку ему пришло в голову, что приближается срок отъезда и нужно оставить Пьеру немного времени на эти неизбежные уверения, требующие скорее жестов, нежели слов, и лучше без свидетелей.
— Пойду взгляну, начали ли запрягать, — сказал он. — Дам тебе знать.
Он встал и хотел рассчитаться, но Каротт запротестовал. ведь он сам пригласил Мартена к «Бесстыдной крысе», к тому же был тут почти хозяином. Так что Ян только распрощался с мадам Пуа, рассыпавшись в комплиментах её кухне и обаянию, после чего направился в сторону почтовой станции.
Дождь перестал и даже бледное октябрьское солнце пробилось через облака, разогнанные ветром. На дворе стоял выкаченный из сарая дилижанс с высокими колесами, в который запрягали четыре скелета, обтянутых вылинявшей кожей, слегка напоминавших лошадей. Мартен усомнился, сумеют ли они вообще стронуть с места огромную восьмиместную колымагу с пассажирами, с кучером и сопровождающим почту, да ещё с невероятным количеством багажа. Похоже, на ногах они держались только благодаря тому, что подпирали друг друга боками с торчащими ребрами. Но обиженный его сомнением солидный возница в длинной зеленой накидке заверил, что за пару часов доберется до Сант Андре, а там получит «настоящих» лошадей и тогда его не обгонит ни одна частная карета.
— К утру вы наверняка будете в Рошфоре, ваше превосходительство, — уверял он Мартена. — Мы сменяем упряжку пять раз, и эта четверка в самом деле из худших, но ещё потянет.
Мартен, успокоенный этим уверением, дал ему фунт серебром, а когда через пару минут Каротт, вырванный звуками почтового рожка из пылких объятий пышнотелой Катерины, уселся рядом, чтобы тут же снова дать волю своему неугомонному языку, четыре костлявые клячи действительно тронули с места и дилижанс покатился по разбитой дороге в сторону моста на Гаронне.
ЧАСТЬ II. ЗЕЛЕНЫЕ ВОРОТА
ГЛАВА X
Благодаря такому повороту дела пятого декабря Мартен покинул камеру в казематах крепости Ла-Рошель и оказался на свободе, без гроша за душой да ещё в долгах. Долги эти образовались из кредитов, взятых Грабинским на ремонт «Зефира», не говоря уже о расходах, которые помощник произвел из своего кармана, чтобы поскорее освободить любимого капитана.
В нынешней трудной ситуации это были крупные суммы, а характер займов настолько же выручал, насколько и обязывал Мартена, поскольку взяты были из сбережений его собственной команды. На них скинулись Томаш Поцеха, Герман Шульц, Броер Ворст и Тессари, прозванный Цирюльником, и если и не исчерпывали всего их состояния, то во всяком случае поглотили все, что у них было при себе.
Но этого все равно было мало. Слишком мало, чтобы снарядить корабль на плавание до Гданьска, поскольку Мартен теперь жаждал оказаться там как можно скорее. Вдобавок он должен был покинуть Ла-Рошель в течение четырех дней; такой срок назначил ему адмирал де Клиссон, который явно знал о его нелегком положении и заранее тешился неминуемо грозящей ему катастрофой.
Мартен за новым займом обратился прежде всего к представителю Шульца, управлявшему его филиалом в Бордо. Потратил на него два ценных дня и не получил почти ничего.
Управляющий, мсье Тиже, который фигурой напоминал высокий высохший бурьян, принял его с деланной любезностью и уважением, которыми скрывал равнодушие и презрение. Голос его был тонок и высок, словно на зубах скрипел песок.
К сожалению, он не получил от мсье Шульца никаких поручений о выделении Мартену кредита после ликвидации его счета. И не имел достаточных полномочий, чтобы подобные кредиты открывать. Но зато он знал. что мсье Шульц издавна готов был купить у Мартена его прекрасный корабль…
— Об этом не может быть и речи, — прервал Мартен.
— Ну, в таком случае… — проскрипел Тиже, разводя руками, как худое пугало. — В таком случае — неожиданно повторил он, — я мог бы вам, капитан, дать добрый совет. Разумеется, совершенно частным образом, — предостерег он, тут же потупив глаза, как скромница, которой стыд не позволяет слишком явно выказывать свои чувства. — Приватно и почти бескорыстно, то есть за небольшие комиссионные, если вы примете этот совет и воспользуетесь при этом моими услугами.
— Что это за совет? — спросил Мартен, поднимая хмурый взор, поскольку полагал, что речь идет просто о ростовщических процентах.
Мсье Тиже понизил голос и начал говорить, беспокойно косясь налево и направо, словно опасаясь, что кто-нибудь подслушает.
Прежде всего он спросил, известно ли Мартену, что некий авантюрист по имени Шамплейн готовит новую экспедицию в Северную Вест-Индию, где с согласия и при поддержке мсье Лаффемаса, генерального контролера торговли Его королевского величества, хочет основать колонию и город в устье реки Святого Лаврентия.
— Конечно, — кивнул Мартен. — Я слыхал об этом. Но собираюсь в противоположную сторону — на Балтику.
— О, одно другому не мешает! — воскликнул Тиже. — Даже наоборот. Мсье Шульц предвидел ваше мудрое решение и даже подготовил с этой целью для «Зефира» подобающие сертификаты для попутных портов в Нидерландах, Дании и Германии, даже если продажа корабля не состоится.
— Он только позабыл, что я без денег, — иронично вставил Мартен.
Тиже сочувственно склонил голову.
— Я и пытаюсь поправить дело, — проскрипел он. — Мсье Лаффемас…
— Но ни мсье Лаффемас, ни Шамплейн не интересуются Гданьском и Балтикой, — снова перебил Мартен, начиная уже терять терпение.
— Разумеется, — подтвердил Тиже. — Зато готовы снарядить любой корабль и подобающего капитана, который хотел был податься в Новый Свет.
Мартен пожал плечами.
— Повторяю вам, что я туда не собираюсь.
— Но если я правильно понял, «Зефир» навсегда покинет Францию. А я бы мог вам, капитан Мартен, помочь получить все нужное оснащение из кредитов, предназначенных генеральным контролером торговли на экспедицию Шамплейна. Если вы подпишете контракт, «Зефир» получит все, что нужно, а потом… — мсье Тиже сделал прощальный жест рукой и протяжно присвистнул. — Кто же догонит «Зефир»в открытом море, если он вдруг изменит курс и поплывет через Ла Манш?
Мартен наконец понял, на что намекает уважаемый наместник Генриха Шульца.
« — Ну вот мы и дошли до сути», — подумал он.
— Вы ошиблись, мсье Тиже, — сказал Мартен почти без гнева, скорее с отвращением. — Я корсар, а не мошенник. И не воспользуюсь вашим мудрым советом, даже если бы мне пришлось подыхать с голоду и пить одну воду. Мне и моей команде. Его королевское величество поступил со мной не слишком великодушно, но как бы там ни было, в течение двух лет дарил мне свое гостеприимство и свой флаг на море. Я не имею привычки отвечать неблагодарностью на такую благосклонность, тем более что ни мсье Шамплейн, ни Лаффемас мне ничего плохого не сделали.
Мсье Тиже видимо почувствовал себя обиженным.
— В таком случае, — начал он с надменным видом, — мне не остается ничего иного…
— Как вручить мне те самые сертификаты, заготовленные Шульцем, — сказал Мартен, вставая. — Они ещё могут пригодиться.
Тиже тоже стал. Его запавшие, неслыханно худые щеки украшал кирпичный румянец, а тощая фигура раскачивалась из стороны в сторону, как высохший стебель тростника под порывом ветра.
— Это…Это весьма странное требование, — проскрипел он. Я вовсе не намерен…
— Хватит! — рявкнул Мартен. — Хватит уверток, мсье Тиже. Не знаю, что лучше: разбить ваш череп, в котором крутятся злодейские затеи, или донести о них мсье Лаффемасу.
Красные пятна исчезли с лица управляющего, словно их остудило ледяное дуновение страха.
— Никто вам не поверит, капитан Мартен, — прошептал он. — И вы меня не поняли, — добавил уже увереннее, с трудом сглотнув слюну. — Я лишь хотел сказать, что не имею намерения отказывать вам в выдаче сертификатов, о которых позаботился для вашей милости мсье Шульц.
— Это весьма разумно с вашей стороны, — буркнул Мартен. — Чем раньше я их получу, тем лучше и для вас, и вашего здоровья.
Тиже, подстегнутый этим замечанием, извлек какой-то ящик и, покопавшись в нем, достал три формуляра, собственноручно заполненные Генрихом Шульцем прекрасным каллиграфическим почерком, после чего, отдав их Мартену, пояснил своим обычным, сухим, скрипучим голосом их непростое содержание.
«Зефир» должен был проследовать через Ла Манш, Северное море и пролив Зунд на Балтику как гданьское торговое судно. Мог взять груз вин и сукон в Бордо, или фарфора и пряностей в голландском Шевенингене, причем плата за фрахт выплачивалась капитану после погрузки товара.
Сертификаты оговаривали и такие вопросы, как свободное плавание по указанному маршруту и право укрытия в нескольких портах по пути, если понадобится.
У Мартена блеснули глаза.
— Ах, так речь идет ещё и о задатке! — воскликнул он.
— После погрузки товара, — уточнил мсье Тиже. — Сомневаюсь, что вам удастся сделать это в Бордо.
Ян выругался. Ему оставалось сорок восемь часов. Возвращение в Ла-Рошель, перегон «Зефира»в Бордо, погрузка, необходимые закупки… Нет, не успеть. Срок, назначенный адмиралом де Клиссоном, сводил на нет все усилия получить кредит или аванс. На них можно было рассчитывать только в Шевенингене. Но от Ла-Рошели до Шевенингена восемьсот миль, к которым нужно было прибавить по крайней мере ещё столько же на лавировку при более-менее благоприятных ветрах. Было безумием отправляться в такое плавание без запасов продовольствия, без запасных парусов и канатов, а также ядер, пороха, пакли, смолы и всех прочих материалов, от которых давно освободили кабельгат корабля, использовав их на ремонт недавно полученных повреждений.
Порочный круг замкнулся. И выхода Мартен не видел.
Он шел в сторону площади Квинконс, откуда отправлялся почтовый дилижанс в Рошфор. Ярость, сотрясавшая его с той минуты, когда он узнал об отъезде Марии Франчески с Шульцем, рассыпалась в прах ещё в тюремной камере, оставив после себя горечь и отвращение. Теперь она опять вспыхнула в нем, пока он не распрощался с вероломным конфидентом Генриха. То, что испытывал Ян, выйдя из его конторы, не было ни гневом, ни жаждой мести. Он чувствовал себя не только одиноким, но попросту разоренным, причудой злой судьбы лишенным всего самого дорогого на свете, и мысль эта будила в нем скорее обиду, чем боль, причем обиду не на Марию или Шульца, а на саму жизнь, на ту ловушку, в которую он дал себя поймать.
Что с того, что он отдавал себе отчет в заговоре, устроенном проклятой судьбой с несколькими мерзавцами — с Шульцем, который не доверял ему и потому уговорил Марию уехать, и с его управляющим, который делал непристойные предложения, и с мсье де Клиссоном, который так рвался ему досадить? Тут ничего поделать он не мог. В голову не приходила ни одна спасительная мысль, а сознание полного поражения на время настолько его поглотило, что он стал нечувствителен к сильному, исключительно холодному ветру с дождем, который прогнал с улиц всех прохожих.
Обходя грязные лужи и кучки конского навоза на пустой площади, он направлялся к навесам почтовой станции и харчевни «Sous le prompt cheval», когда вдруг, перепрыгнув бурный поток у края мостовой, угодил прямо в объятия капитана Пьера Каротта, который приближался с противоположной стороны.
Они уставились друг на друга, одинаково пораженные и обрадованные столь неожиданной встречей.
Каротт заговорил первым.
Он, собственно, только что вернулся после долгого отсутствия во Франции из какой-то деловой поездки, и слышал кое-что о неудачах Мартена, а узнав, что «Зефир» стоит на якоре в Ла-Рошели, собирался туда, как всегда готовый помочь приятелю в нужде.
— Ты похож на даму, родившую близнецов, — заявил он, приглядевшись к Яну. — Чтоб меня черти взяли, если у тебя не крупные неприятности, от которых я, быть может, в состоянии тебя избавить! Говори, сколько тебе нужно?
Мартен был так тронут его простодушной готовностью, что на миг лишился дара речи.
— Само небо посылает мне тебя, — наконец прошептал он. — А я уже был близок к отчаянию.
Обняв за плечи друга и отстранившись на расстояние вытянутых рук, Ян смотрел на него затуманенными глазами, словно ожидая, что за плечами Пьера вдруг вырастет пара ангельских крыльев, румяное его лицо, прорезанное глубоким шрамом, обретет нежные черты херувима, а толстая суковатая палка, которую Каротт держал под мышкой, превратится в цветущую лилию — и желая не упустить из виду ни одной детали этого волшебного преображения.
Но никакого преображения не произошло. Посланный небом Каротт ничем не выдал своего неземного происхождения. Напротив, выругался совершенно не по-ангельски, поскольку дождь затек ему за воротник.
— Может пойдем чего-нибудь поесть и выпить, — предложил он как простой смертный.
— Нет-нет, не тут, — запротестовал Пьер, когда Мартен охотно двинулся в сторону распахнутых дверей таверны. — После обеда в забегаловке «Под ржущим конем» даже у страуса случилось бы несварение желудка. Я знаю тут неподалеку одно довольно занюханное заведение, ну просто рай для мух, но там и людям есть чем поживиться. Столуюсь там уже с год, каждый раз, как попадаю в Бордо, и не жалуюсь. Полагаю, ты собираешься в Ла-Рошель? — спросил он, указывая дорогу. — В таком случае поедем вместе, ибо «Ванно» стоит в Рошфоре. Нам хватит времени промочить горло и поговорить.
Проводив Мартена в тот самый «рай для мух», который кстати носил не слишком романтичное название «Au rat effronte», Каротт пустился в доверительный разговор с хозяйкой, вдовой Пуа, молодой женщиной с широкими бедрами и выдающимся бюстом.
Ян заметил, что симпатичная вдова весьма кокетливо улыбается его приятелю, а Пьер с истинной страстью заглядывает ей в глаза.
« — Отличная вышла бы пара — морковка с горошком, — подумал он, позабавленный этим наблюдением. — Пьер должен бы на ней жениться. Похоже, привлекает его сюда не только хорошая кухня…»
Каротт наконец оторвался от чарующих улыбок мадам Пуа и вернувшись к столу, за которым ждал Мартен, сообщил с сияющей миной:
— Нам подадут печеного гуся!
— Это уже что-то, — уважительно заметил Мартен, наливая в кубки красное вино, которое тем временем им подали в глиняном кувшине.
Каротт пригубил, выразительно поднял бровь, причмокнул языком и послал ещё один многозначительный взгляд хозяйке, а уж затем внимательно выслушал историю, рассказанную Мартеном.
— Прежде всего, — сказал он, в свою очередь принимаясь за аппетитную еду, — перестань волноваться из-за денег. Это вредит желудку, особенно в сочетании с молодой гусятиной. Я, разумеется, одолжу тебе нужную сумму. Она у меня при себе. И прошу тебя — никаких благодарностей! — Он вытянул перед собой пухлую ладонь, словно хотел его удержать от благодарностей. — Старик Каротт ещё не позабыл, как ты в заливе Тампико спас ему жизнь, а позже помог заполучить недурное состояние. Эх, Ян! — вздохнул он, потянувшись к кубку с вином. — Вот были времена!
— Да ты и на нынешние не жалуешься, а? — спросил Мартен.
— Нет, — ответил Пьер. — Не жалуюсь, ибо этим делу не поможешь. Кстати, времена и теперь не худшие. Вот только я старею. Но об этом лучше не говорить и не думать.
— Особенно под гусятину и при мадам Пуа, — вставил Мартен.
Каротт с добродушной улыбкой кивнул.
— Недурна, а? — спросил он, облизывая пальцы.
— Да, хороша! — невинно согласился Ян.
Пьер бросил быстрый взгляд в сторону буфета, откуда лучилась в его сторону новая улыбка мадам Пуа, после чего погрозил Мартену пальцем.
— И не пытайся у меня её отбить, бесстыдный соблазнитель! — грозно заявил он. — Едва ты на неё взглянул, как она уже не дает мне проходу, все распрашивая о тебе. А теперь так и ест тебя глазами, словно у тебя три лица и семь пар рук, вызолочен ты с головы до ног и с рубинами вместо глаз!
Мартен расхохотался, Каротт ему вторил.
— Не думай, что я уже не знаю, что плету, — предостерег он. — Сам видел когда-то в Восточных Индиях такого золотого истукана. Тогда я был молод и наивен, и старшие товарищи убедили меня, что истукан живой. Увидел я его в каком-то храме и… ну, не скажу, чтобы кровь у меня застыла в жилах, но мороз прошел по коже, это точно. Я вовсе не хочу этим сказать — продолжал он, — что Катерина при твоем виде испытала нечто подобное. Если там и была какая-то дрожь, то явно не холодная. N'est-ce-pas, Catherine?13 — обратился он к ней.
Вдова Пуа улыбнулась, сверкая ровными зубами.
— Vous plaisantez, Pierre 14 — залилась она румянцем, опуская глаза.
— Вовсе нет, — живо возразил Каротт. — Pas a pas on va bien loin15 — вздохнул он с комичной серьезностью. — Но этот негодяй через час отбывает, так что с него взятки гладки.
— А ты едешь вместе с ним, — заметила она словно с упреком, что, казалось, только польстило Пьеру.
— Еду, но вернусь на «Ванно», так что нет повода для обид, — ответил он и повернулся к Мартену, подкручивая поседевший ус.
— Ah, Les femmes! Elles ont toujours besoin qu'on les rassure, surtout lorsqu'il s'agit de l'amur et de ses sequelles…16 Наверняка ты сам это заметил.
— Да, до известной степени, — ответил Мартен довольно растерянно, поскольку ему пришло в голову, что приближается срок отъезда и нужно оставить Пьеру немного времени на эти неизбежные уверения, требующие скорее жестов, нежели слов, и лучше без свидетелей.
— Пойду взгляну, начали ли запрягать, — сказал он. — Дам тебе знать.
Он встал и хотел рассчитаться, но Каротт запротестовал. ведь он сам пригласил Мартена к «Бесстыдной крысе», к тому же был тут почти хозяином. Так что Ян только распрощался с мадам Пуа, рассыпавшись в комплиментах её кухне и обаянию, после чего направился в сторону почтовой станции.
Дождь перестал и даже бледное октябрьское солнце пробилось через облака, разогнанные ветром. На дворе стоял выкаченный из сарая дилижанс с высокими колесами, в который запрягали четыре скелета, обтянутых вылинявшей кожей, слегка напоминавших лошадей. Мартен усомнился, сумеют ли они вообще стронуть с места огромную восьмиместную колымагу с пассажирами, с кучером и сопровождающим почту, да ещё с невероятным количеством багажа. Похоже, на ногах они держались только благодаря тому, что подпирали друг друга боками с торчащими ребрами. Но обиженный его сомнением солидный возница в длинной зеленой накидке заверил, что за пару часов доберется до Сант Андре, а там получит «настоящих» лошадей и тогда его не обгонит ни одна частная карета.
— К утру вы наверняка будете в Рошфоре, ваше превосходительство, — уверял он Мартена. — Мы сменяем упряжку пять раз, и эта четверка в самом деле из худших, но ещё потянет.
Мартен, успокоенный этим уверением, дал ему фунт серебром, а когда через пару минут Каротт, вырванный звуками почтового рожка из пылких объятий пышнотелой Катерины, уселся рядом, чтобы тут же снова дать волю своему неугомонному языку, четыре костлявые клячи действительно тронули с места и дилижанс покатился по разбитой дороге в сторону моста на Гаронне.
ЧАСТЬ II. ЗЕЛЕНЫЕ ВОРОТА
ГЛАВА X
Король Зигмунт III Ваза, милостиво правящий шляхетной Речью Посполитой уже одиннадцатый год, ни по характеру и облику, ни манерами и обычаями подданным своим не нравился. Да и Ягеллоном был он только по матери. Пока жила его тетка Анна, вдова Батория, вавельский двор ещё напоминал времена Зигмунта Августа и короля Стефана. Но после пожара 1595 года, когда Зигмунт III перебрался в Варшаву, где вскоре после этого последней истинной Ягеллонки не стало, австрийские и немецкие веяния вытеснили эти традиции.
Зигмунт, воспитанный иезуитами, чересчур набожный и даже склонный к ханжеству, казался полякам холодным, надменным и гордым. Он в самом деле был замкнут и немногословен, особенно если приходилось говорить по-польски. Гораздо охотнее пользовался он немецким, и людей, владеющих этим языком, явно выделял.
Днем он одевался очень скромно, тоже по немецкой моде. Был образцовым в своей верности и порядочности мужем и отцом. Не любил излишеств и забав, которым предпочитал радости семейной жизни и искусств. Упражнялся в писании миниатюр и ювелирном деле; собственноручно делал и украшал бокалы, вазы и кувшины, а также часы. Немного рисовал, и тайно занимался по-любительски алхимией и астрологией.
Излюбленным его развлечением была игра в мяч, он обожал звучание серьезной музыки и соборных хоров. Сам он тоже временами тешился пением, но только в самом узком кругу семьи и нескольких придворных.
Среди последних преобладали чужеземцы, и прежде прочих — иезуиты. Король не любил Яна Замойского, и хоть не мог обойтись без него в делах военных, но все-таки отстранил того от власти и все меньше считался с его советами в политике. Все чаще уступал король доносчикам и интриганам, которые своекорыстные цели связывали скорее с политическими целями Габсбургов и католической церкви, чем с интересами Речи Посполитой. Все больше поглощали его династические проблемы в Швеции, к тому же он жаждал — по примеру Филипа II — для пущей славы папства искоренить в Польше и по всей Европе реформацию.
Не обладая ни талантами вождя, ни политика, монарх он упрям, и вместе с тем нерешителен; жаждал стать монархом едва не абсолютным, но в решающий момент ему недоставало силы воли и энергии.
Этому недостатку рыцарских качеств следовало в немалой мере приписать неудачу второй экспедиции Зигмунта в Швецию.
Король прибыл в Гданьск по Висле, чтобы проследить за последними приготовлениями, и назначил главнокомандующим экспедицией полковника Ежи Фаренсбаха, воеводу вендейского, но непрестанно сам во все вмешивался, отменяя его распоряжения. Подобные же проблемы возникли с монархом у Стена Аксельсона Банера, королевского советника и комодора флота, и вице-адмирала Тоннеса Майделя, отстраненного от командования и переведенного на должность интенданта артиллерии. Зигмунт считал, что лучше их разбирается в проблемах флота, морской стратегии и тактике, о которых в действительности не имел понятия.
Его «армада», насчитывавшая свыше восьмидесяти самых разнородных судов, причем лишь в небольшой части хорошо вооруженных военных кораблей, подняла якорь 3 августа 1598 года и вышла из Гданьска в море. Кроме войск, главным образом наемных, короля сопровождали многочисленная церковная и светская знать, множество польских и шведских магнатов и толпы шляхты и молодых дворян, охочих до заморских приключений.
Приключения, причем не слишком приятные для людей, не привыкших к мореплаванию, начались ещё прежде, чем исчез из виду польский берег.
Сильный ветер с высокой волной задержали королевский флот до 5 августа возле Хеля, и большинство сухопутных крыс все это время провисели на бортах, отдавая Нептуну непереваренные польские деликатесы.
Лишь к вечеру того дня бог соленых вод видимо сжалился над шляхетскими желудками или сам уже был сыт их содержимым, ибо несколько утихомирил бешеные валы и шестого августа «армада» миновала Борнхольм, потом остров Хано, а восьмого прибыла к Оланду.
Счастье, казалось, улыбалось Зигмунту. 10 августа пал Кальмар, а Самуил Ляский занял Стокгольм.
Король, несколько ошеломленный такой удачей, а ещё больше измученный путешествием, решил — вопреки советам адмиралов — немного отдохнуть в Кальмаре. Там проторчал он целых две недели, лишь после чего двинулся дальше на север, намереваясь взять Стегеборг, важную по стратегическим соображениями твердыню, расположенную на полпути к столице Швеции.
Это промедление вызвало фатальные последствия. В конце августа и начале сентября бушевали небывалые бури, и одна из них рассеяла польскую «армаду», нанеся ей серьезные потери.
Зигмунт оказался в бухте Стегеборг только второго сентября с двадцатью восемью кораблями; до девятого адмирал Банер успел разыскать и привести туда ещё двадцать два уцелевших, хотя и сильно потрепанных судна.
Несмотря на столь поредевшие силы, высадка под Стегеборгом удалась, а первая стычка на суше была выиграна королевскими войсками. Случилось так отчасти за счет корабельной артиллерии вице-адмирала Майделя, который по приказу короля все время поддерживал польское наступление орудийным огнем с моря.
Зигмунт был очень горд этой своей идеей, тем более что Банер жаждал использовать корабли скорее для атаки флота Карла Зюдерманского у Аландских островов, с целью взять его под перекрестный огонь вместе с верной королю финляндской флотилией, чем для бесконечной бомбардировки шведских сухопутных сил. Упрямство Зигмунта вскоре оказалось губительным для всей кампании. Карл велел адмиралу Шеелю тихонько оставить Аланды и запереть королевские корабли в заливе под Стегеборгом, что и произошло 29 сентября.
Флот шведов насчитывал двадцать пять кораблей, в том числе шесть крупных галеонов с двадцатью четырьмя орудиями, и две галеры по шестнадцати орудий на каждой. Вместе с артиллерией меньших судов Шеель располагал почти трехкратным перевесом в огневой мощи.
Король был поражен таким превосходством, но не в силах удержать крепость и не видя иного выхода, велел Банеру пробиться обратно в Кальмар. Толковый адмирал ринулся в атаку и действительно расчистил путь отступления для своей поредевшей флотилии: почти два десятка кораблей прорвались сквозь шведский кордон. Часть из них вместо Кальмара бежала в Гданьск, а в руки Шееля попал «Белый Орел»и множество транспортных судов, а среди них хольк «Артус» со всем королевским багажом.
Через несколько дней, 5 октября, состоялась битва под Стангебро, в которой королевские войска потерпели решительное поражение. Зигмунту пришлось принять позорные условия перемирия: Карл среди прочего потребовал выдачи Стена Банера, и верный слуга законного монарха лишился свободы, а потом и головы на эшафоте в Норркепинге.
Командование остатками польской «армады» принял Гент Амелинг. Король отказался от путешествия в Стокгольм в сопровождении восемнадцати шведских кораблей, не доверяя этому эскорту, приданному дядей. Амелингу удалось провести несколько из них в Кальмар, занятый польским гарнизоном. Но это было уже не возвращение, а бегство…
28 октября Зигмунт погрузился на борт «Финска сван»и двинулся обратно в Гданьск. Единственными его приобретениями в шведском королевстве стали: Кальмар, в котором он оставил сильный гарнизон, и Стокгольм, занятый его сторонниками. Но Стокгольм вскоре был взят Карлом, а Кальмар не мог долго обороняться без помощи из Польши.
Тем временем на Балтике продолжались осенние штормы. Королевские корабли в сражениях с ними теряли паруса и протекали все больше. Второго ноября «Финский лебедь» бросил якорь у поморских берегов неподалеку от Жарновца, и король, измученный неудачами, страхом и трудностями путешествия, ощутил наконец твердую землю под ногами. Он не хотел уже вверять свою особу кораблям; дорогу в Гданьск одолел по суше и 7 ноября остановился в гданьской ратуше, чтобы дождаться возвращения своей «армады».
Зигмунт, воспитанный иезуитами, чересчур набожный и даже склонный к ханжеству, казался полякам холодным, надменным и гордым. Он в самом деле был замкнут и немногословен, особенно если приходилось говорить по-польски. Гораздо охотнее пользовался он немецким, и людей, владеющих этим языком, явно выделял.
Днем он одевался очень скромно, тоже по немецкой моде. Был образцовым в своей верности и порядочности мужем и отцом. Не любил излишеств и забав, которым предпочитал радости семейной жизни и искусств. Упражнялся в писании миниатюр и ювелирном деле; собственноручно делал и украшал бокалы, вазы и кувшины, а также часы. Немного рисовал, и тайно занимался по-любительски алхимией и астрологией.
Излюбленным его развлечением была игра в мяч, он обожал звучание серьезной музыки и соборных хоров. Сам он тоже временами тешился пением, но только в самом узком кругу семьи и нескольких придворных.
Среди последних преобладали чужеземцы, и прежде прочих — иезуиты. Король не любил Яна Замойского, и хоть не мог обойтись без него в делах военных, но все-таки отстранил того от власти и все меньше считался с его советами в политике. Все чаще уступал король доносчикам и интриганам, которые своекорыстные цели связывали скорее с политическими целями Габсбургов и католической церкви, чем с интересами Речи Посполитой. Все больше поглощали его династические проблемы в Швеции, к тому же он жаждал — по примеру Филипа II — для пущей славы папства искоренить в Польше и по всей Европе реформацию.
Не обладая ни талантами вождя, ни политика, монарх он упрям, и вместе с тем нерешителен; жаждал стать монархом едва не абсолютным, но в решающий момент ему недоставало силы воли и энергии.
Этому недостатку рыцарских качеств следовало в немалой мере приписать неудачу второй экспедиции Зигмунта в Швецию.
Король прибыл в Гданьск по Висле, чтобы проследить за последними приготовлениями, и назначил главнокомандующим экспедицией полковника Ежи Фаренсбаха, воеводу вендейского, но непрестанно сам во все вмешивался, отменяя его распоряжения. Подобные же проблемы возникли с монархом у Стена Аксельсона Банера, королевского советника и комодора флота, и вице-адмирала Тоннеса Майделя, отстраненного от командования и переведенного на должность интенданта артиллерии. Зигмунт считал, что лучше их разбирается в проблемах флота, морской стратегии и тактике, о которых в действительности не имел понятия.
Его «армада», насчитывавшая свыше восьмидесяти самых разнородных судов, причем лишь в небольшой части хорошо вооруженных военных кораблей, подняла якорь 3 августа 1598 года и вышла из Гданьска в море. Кроме войск, главным образом наемных, короля сопровождали многочисленная церковная и светская знать, множество польских и шведских магнатов и толпы шляхты и молодых дворян, охочих до заморских приключений.
Приключения, причем не слишком приятные для людей, не привыкших к мореплаванию, начались ещё прежде, чем исчез из виду польский берег.
Сильный ветер с высокой волной задержали королевский флот до 5 августа возле Хеля, и большинство сухопутных крыс все это время провисели на бортах, отдавая Нептуну непереваренные польские деликатесы.
Лишь к вечеру того дня бог соленых вод видимо сжалился над шляхетскими желудками или сам уже был сыт их содержимым, ибо несколько утихомирил бешеные валы и шестого августа «армада» миновала Борнхольм, потом остров Хано, а восьмого прибыла к Оланду.
Счастье, казалось, улыбалось Зигмунту. 10 августа пал Кальмар, а Самуил Ляский занял Стокгольм.
Король, несколько ошеломленный такой удачей, а ещё больше измученный путешествием, решил — вопреки советам адмиралов — немного отдохнуть в Кальмаре. Там проторчал он целых две недели, лишь после чего двинулся дальше на север, намереваясь взять Стегеборг, важную по стратегическим соображениями твердыню, расположенную на полпути к столице Швеции.
Это промедление вызвало фатальные последствия. В конце августа и начале сентября бушевали небывалые бури, и одна из них рассеяла польскую «армаду», нанеся ей серьезные потери.
Зигмунт оказался в бухте Стегеборг только второго сентября с двадцатью восемью кораблями; до девятого адмирал Банер успел разыскать и привести туда ещё двадцать два уцелевших, хотя и сильно потрепанных судна.
Несмотря на столь поредевшие силы, высадка под Стегеборгом удалась, а первая стычка на суше была выиграна королевскими войсками. Случилось так отчасти за счет корабельной артиллерии вице-адмирала Майделя, который по приказу короля все время поддерживал польское наступление орудийным огнем с моря.
Зигмунт был очень горд этой своей идеей, тем более что Банер жаждал использовать корабли скорее для атаки флота Карла Зюдерманского у Аландских островов, с целью взять его под перекрестный огонь вместе с верной королю финляндской флотилией, чем для бесконечной бомбардировки шведских сухопутных сил. Упрямство Зигмунта вскоре оказалось губительным для всей кампании. Карл велел адмиралу Шеелю тихонько оставить Аланды и запереть королевские корабли в заливе под Стегеборгом, что и произошло 29 сентября.
Флот шведов насчитывал двадцать пять кораблей, в том числе шесть крупных галеонов с двадцатью четырьмя орудиями, и две галеры по шестнадцати орудий на каждой. Вместе с артиллерией меньших судов Шеель располагал почти трехкратным перевесом в огневой мощи.
Король был поражен таким превосходством, но не в силах удержать крепость и не видя иного выхода, велел Банеру пробиться обратно в Кальмар. Толковый адмирал ринулся в атаку и действительно расчистил путь отступления для своей поредевшей флотилии: почти два десятка кораблей прорвались сквозь шведский кордон. Часть из них вместо Кальмара бежала в Гданьск, а в руки Шееля попал «Белый Орел»и множество транспортных судов, а среди них хольк «Артус» со всем королевским багажом.
Через несколько дней, 5 октября, состоялась битва под Стангебро, в которой королевские войска потерпели решительное поражение. Зигмунту пришлось принять позорные условия перемирия: Карл среди прочего потребовал выдачи Стена Банера, и верный слуга законного монарха лишился свободы, а потом и головы на эшафоте в Норркепинге.
Командование остатками польской «армады» принял Гент Амелинг. Король отказался от путешествия в Стокгольм в сопровождении восемнадцати шведских кораблей, не доверяя этому эскорту, приданному дядей. Амелингу удалось провести несколько из них в Кальмар, занятый польским гарнизоном. Но это было уже не возвращение, а бегство…
28 октября Зигмунт погрузился на борт «Финска сван»и двинулся обратно в Гданьск. Единственными его приобретениями в шведском королевстве стали: Кальмар, в котором он оставил сильный гарнизон, и Стокгольм, занятый его сторонниками. Но Стокгольм вскоре был взят Карлом, а Кальмар не мог долго обороняться без помощи из Польши.
Тем временем на Балтике продолжались осенние штормы. Королевские корабли в сражениях с ними теряли паруса и протекали все больше. Второго ноября «Финский лебедь» бросил якорь у поморских берегов неподалеку от Жарновца, и король, измученный неудачами, страхом и трудностями путешествия, ощутил наконец твердую землю под ногами. Он не хотел уже вверять свою особу кораблям; дорогу в Гданьск одолел по суше и 7 ноября остановился в гданьской ратуше, чтобы дождаться возвращения своей «армады».