Страница:
Нет, иного выхода не было. Он мог лишь обмотать ладони обрывками разорванной простыни, которая уже послужила для буксировки жестянки со скипидаром, и как раз этим занялся, когда тройной могучий грохот потряс воздух.
— Полукартауны «Зефира»! — промелькнуло у него в голове.
Высунувшись, он взглянул поверх задранной кормы, заметив вдалеке верхние реи, паруса и верхушки мачт с развевающимися по ветру голубыми флагами. На каждом из них были изображены три золотые короны и лев, держащий топор святого Олафа.
« — Шведы! — подумал он. — Если Томаш не собьет им мачты, или не продырявит борта ниже ватерлинии, они нас раздавят, как пустой орех.»
Он поспешно добинтовал несчастные ладони и, уцепившись за свой «обезьяний мост», как прежде, полез обратно.
Дело шло легче, хотя силы давно были на исходе. Но теперь ему предстояло одолеть большую дорогу, до самого фальшборта «Зефира», где в нескольких ярдах над окном каюты был закреплен линь.
Он раз за разом оглядывался, откидывая назад голову и выкручивая шею. Оказавшись на половине пути, услышал ещё два орудийных выстрела и ощутил сотрясение, которое едва не сбросило его в море. Корма корабля подалась от отдачи орудий, канат провис ниже и дернулся, когда «Зефир» ткнулся в корпус «Вестероса».
Тессари выругался по-итальянски, перехватил руки и снова огляделся. На это раз он на миг узрел за низким фальшбортом чью-то фигуру с занесенными над головой топором.
— Перси! — завопил он что было сил.
Перси Барнс услышал окрик, но так и не понял, откуда, да и не мог уже сдержать размаха — острие топора с глухим стуком обрушилось на край борта, перерубая канат.
Цирюльник, все ещё судорожно хватавшийся за него, понял, что летит вниз, как камень. Перед его глазами ещё мелькнула выкрашенная белым лаком корма, изгиб руля «Зефира», после чего он врезался головой в борт каравеллы, отлетел и рухнул в воду, которая с плеском расступилась, чтобы принять его содрогавшееся в агонии тело.
Заверив Мартена, что поступит, как он, Стефан Грабинский именно так в тот момент и чувствовал. Он желал сохранить верность и капитану, и кораблю. Но даже представляя серьезность угрожавшей им ситуации, он не отдавал отчета в ответственности данного обещания.
Он был отважен; смело сражался и никому не позволял опередить себя в атаке. Готов был даже погибнуть, идя на штурм, хотя мысль о смерти и не посещала его в запале битвы.
Но теперь ему предстояло не принимать участия в бою, а только ждать его исхода, чтобы в случае неудачи корабль взлетел на воздух.
Он воображал себе этот миг, как осужденный — свою казнь. Ему самому предстояло привести приговор в исполнение. Себе, Мартену, всей команде и «Зефиру»… И вдобавок всего за несколько секунд решить, настал ли этот последний миг!
Ведь он мог ошибиться! Мог преждевременно привести в исполнение приговор им всем и самому себе! Мог, наконец, принять решение слишком поздно и пасть от пули или оказаться обезоруженным, не успев ничего сделать.
Стефан покосился на канонира и пушкаря, которых прислал ему Мартен. Он хорошо их знал — толковые, испытанные люди, но не с кем ему было разделить ответственность, командовать предстояло самому.
Велев им спуститься на орудийную палубу и с горящими фитилями ждать у орудий, он вздохнул:
— Был бы со мной Тессари!
Стефан подумал, нужно бы предупредить Цирюльника, что может произойти с минуты на минуту, но тут же передумал. Если Тессари суждено погибнуть, как всем прочим, лучше ему об этом не знать. Да к тому же было уже поздно пробираться — точнее, пробиваться — на корму, в каюту, где лежал больной.
Это была каюта, соседняя с занятой когда-то Марией Франческой. Каждый раз, минуя её дверь, он невольно ускорял шаги, а сердце стискивало, как при сеньорите де Визелла.
Мучительные воспоминания. Особенно последние, после ареста Мартена в Ла-Рошели.
Первая любовь часто бывает неудачной или несчастной. Но эта оказалась жестокой, и не только по вине особых обстоятельств. Грабинский был влюблен без всякой надежды. С самого начала он сражался с этим чувством, упрекая только себя и никому его не выдавая. Мария Франческа однако заметила, что с ним что-то происходит. Поначалу её это забавляло, потом, когда она убедилась в несокрушимой верности Стефана Мартену, — прискучило, а потом стало раздражать. Имея для того немало возможностей, она ему мстительно докучала, стараясь выставить на всеобщее посмешище его тайну. Тессари, который обо всем понемногу догадывался, неоднократно был свидетелем этой забавы, и хотя они об этом не заговаривали, Стефан знал, что в нем имеет молчаливого союзника, который ему сочувствует, хотя помочь не в силах.
Да, Тессари многое понимал и часто парой слов, одним многозначительным пожатием руки, усмешкой или просто взглядом умел ему помочь, как делал это с самого начала их дружбы, когда Грабинский ещё не стал кормчим и помощником Мартена.
Усилившийся огонь картечниц и мушкетов с палубы «Вестероса» дал знать о подготовке нового штурма. Грабинский, укрывшись за толстым парапетом из дубовых балок, видел шведских офицеров в кирасах и шлемах, ровнявших строй.
« — Сейчас начнется, — мелькнуло у него в глове. — А может быть, сейчас все кончится?..» Он глянул в сторону приближавшися галеонов. Те были пока слишком далеко, но ближний вскоре мог попасть в зону обстрела с правого борта «Зефира». Стефан надеялся, что так или иначе сумеет послать в него хотя бы несколько ядер. Надежда эта несколько скрашивала ему мучительное ожидание.
Теперь он подумал о матери и о том маленьком домишке с садиком, который присмотрел для неё в Гданьске за Каменной плотиной.
— Куплю его, как только все закончится и можно будет вернуться в Гданьск, — сказал он себе, упрямо пытаясь чем-то заполнить нескончаемые минуты ожидания. — Да, вот вернуться бы, сойти на берег, хотя бы на несколько дней.
Но Стефан знал, что сам себя обманывает. Ведь никогда уже ему не видеть матери, «Зефиру» не вернуться в Гданьск, — все ясно!
« — Ну нет, так невозможно! — сокрушался он в душе. — Это слабость. Держись, парень. Не плачься над собой. Бывало ведь и хуже и сходило с рук! Хуже? По правде говоря, хуже не было. Хуже быть просто не могло.»
« — Но все равно не в этом дело, — подумал он. — Нельзя подаваться сомнениям. Нельзя рассчитывать на возвращение; нельзя вспоминать маму, не стоит размышлять о крыше над её головой. Он должен быть решителен и хладнокровен. Ведь дело только в том, чтобы не струсить в последнее мгновенье.»
Нет, он не трусил. Знал, что пока не трусит, хоть был почти уверен, что не доживет до полудня.
« — Нужно быть начеку,» — подумал он.
Громкие команды и воинственные крики, донесшиеся с палубы шведской каравеллы, прервали его размышления. Густые шеренги солдат двумя волнами ринулись вперед к сцепившимся бортам кораблей, взобрались на них, полезли на надстройку и шкафут «Зефира».
« — Штурм!» — подумал Стефан.
Он услышал голос Мартена, перекрывший общий шум, а потом залп нескольких мушкетов. Заметил пролом, образованный картечью в наступавшем строю, который смешался и заклубился, как стремительный поток, налетевший на препятствие, пока его не зальют и не прикроют спокойные воды.
« — Нет, их ничем не удержать,» — подумал он.
Но в ту же самую минуту за его спиной раздался громкий топот и три десятка корсаров, вооруженных топорами, клином ворвались в этот прорыв, отбрасывая в стороны наступавших шведов, как острый лемех отворачивает ломти вспаханной земли.
Грабинский на мгновение заметил Мартена, который мчался во главе своих людей, и Клопса с Броером Ворстом по его бокам. Почти одновременно с носа началась контратака, возглавляемая Германом Штауфлем, и рассеченные пополам шведские силы дрогнули и подались обратно к борту «Вестероса».
Стефан затаив дыхание следил за кровавым зрелищем. Сердце стучало у него в груди как молот, подступало к горлу, на миг словно останавливалось и вновь безумно билось. Тут он почувствовал, как кто-то дергает его за рукав, и пришел в себя. Канонир его о чем-то спрашивал. Стефан разобрал только одно слово: галеон.
— Галеон! — промелькнуло словно молния.
Он оглянулся. В полумиле от них шведский корабль сбавлял ход, перебрасывая реи — наверняка чтобы развернуться и подойти к левому борту «Зефира».
Нельзя было терять ни минуты. Стефан скатился вниз по поручням узкого трапа, увлекая за собой канонира.
— Наводить низко, под ватерлинию, — велел он обоим артиллеристам. — Я буду целить в гротмачту.
Присев у пушки, стал рихтовать её короткое дуло, прислушиваясь к нараставшему крику на палубе.
« — Увидели корабль! — подумал он. — Теперь пойдут в последний штурм.»
Глядя вдоль дула полукартауна, сквозь орудийный порт в борту «Зефира», он видел маневрировавший галеон. Слабый ветер не способствовал повороту, паруса беспомощно полоскали, темный силуэт, казалось, неподвижно застыл прямо перед орудийными дулами, которые готовились к залпу.
— Огонь! — скомандовал Грабинский.
Сам отодвинулся, приложил дымящийся фитиль к запалу, и отскочил в сторону.
Могучий грохот ударил по ушам, орудие отлетело назад, и сразу прогремели два других.
Едкие клубы дыма поплыли по галерее и улетели сквозь открытый люк.
Стефан метнулся ближе к носу, желая видеть результаты залпа. Действительно, через тамошние порты он уже мог разглядеть шведский корабль. Дым относило к корме, и из-за черного расплывавшегося облака медленно выплывали высокий корпус, бизань, грот, и фокмачта — все неповрежденные!
— Промазали! — в отчаянии воскликнул он.
— Да где там! — раздался за спиной его голос канонира. — По крайней мере два попадания — смотрите!
И в тот же миг средняя пирамида парусов над шкафутом галеона медленно наклонилась, как крона срубленного тополя, и рухнула за борт.
— Ну наконец-то! — выкрикнул Грабинский.
Канонир что-то говорил, хотел о чем-то спросить, но дикий вопль над головами заглушил его слова.
— Штурмуют! — воскликнул Грабинский и бросился к люку, чтобы выглянуть на палубу.
Но это был не штурм. Клубы дыма вздымались над кормовой надстройкой «Вестероса». На каравелле царила паника, абордажный отряд поспешно отступал, растерянные офицеры отдавали противоречивые приказы, а разъяренные, истекающие кровью и потом люди Мартена рубили топорами канаты, крушили кованые багры и абордажные крючья, которые удерживали «Зефир»у борта шведского корабля.
Грабинский едва мог верить собственным глазам. Неизбежное поражение, весь последний час нависавшее над «Зефиром», вдруг совершенно неожиданно сменилось разгромом неприятеля, во всяком случае поражением адмиральской каравеллы, охваченной губительным пожаром. Это казалось почти чудом.
« — Но чудеса случаются лишь раз,» — мелькнула мысль.
Он подумал о двух галеонах — о том, который от его залпа лишился гротмачты, но мог ещё использовать свои орудия, и о другом, который в любой момент мог двинуться на перехват.
Стефан огляделся. И то, что увидел, чудом ему уже не показалось — быть может потому, что было делом рук его и двух его помощников — но все равно превосходило все мыслимые ожидания.
Галеон, видимо, получил ещё одно прицельное двадцатичетырехфунтовое ядро пониже ватерлинии, ибо заметно кренился на левый борт и медленно тонул.
Тонул!!! Его орудия молчали, глядя в воду, словно промеряли глубину, прежде чем в ней скрыться. Команда спускала плоты и шлюпки, а паруса на уцелевших мачтах беспомощно полоскали.
— Стоять к повороту! — раздался крик Мартена и Грабинский вновь очнулся от задумчивости и помчался на свое место, чтобы командовать маневром.
— Неплохо поработал! — крикнул ему Мартен. — Пусть Ворст немедленно займется заряжанием орудий!
Плотник «Зефира» поспешил выполнить это распоряжение, хотя едва держался на ногах. Он был дважды ранен, в голову и в левое плечо, кровь заливала единственный глаз. Но такие же или даже более тяжкие раны получили почти все члены команды, отражавшие последний штурм. Выглядели они как банда смертников, которым удалось вырваться из дьявольской камеры пыток, где их подвергали адским мукам. Но несмотря ни на что орудия срочно должны быть заряжены и подготовлены к бою. Мачты и реи второго галеона все отчетливее проступали сквозь туман. Корабль шел по ветру и приближался все быстрее. Не было времени перевести дух и перевязать раны: битва под Кальмаром ещё не кончилась.
Мартен безжалостно подгонял свою едва живую команду. Когда наконец ему удалось развернуться между пылающей каравеллой и лишившимся хода галеоном, который все более кренясь дрейфовал по течению среди плававших вокруг плотов и переполненных шлюпок, он привел «Зефир»к ветру и с непоколебимой верой в свою счастливую звезду помчался навстречу третьему противнику.
Его вдохновляла гордость от победы над шведским адмиралом. Он победил его сам, без помощи кораблей Бекеша, хотя «Зефир» был втрое меньше флагманской каравеллы Столпе, не говоря уже о галеоне с его тридцатью с лишним орудиями, которые так ни разу и не выстрелили! Теперь со свойственной ему отвагой он бросился навстречу новой схватке, хотя осталось на борту едва с полсотни изувеченных людей, только частично способных к бою.
Об этом он не думал. Ян рвался поразить Бекеша и Хайена. Жаждал одним махом завоевать себе на Балтике такую же славу, какая окружала его до сих пор в чужих морях. Он уже заплатил за неё гибелью Томаша Поцехи, но боль утраты старого боцмана, который верно служил ему больше двадцати лет, только толкала его к действию. Поцеха должен быть отмщен. По мнению Мартена, только разгром всей флотилии Столпе мог удовлетворить его жажду мести. И потому пятьдесят измученных матросов должны были ещё раз померяться силами с командой шведского галеона, насчитывавшей минимум двести человек, а двадцать орудий «Зефира» — заставить замолчать вдвое превосходившую числом артиллерию неприятеля.
Но на этот раз первыми заговорили другие орудия — не шведские, и не те, которые поспешно заряжали пушкари под командой Броера Ворста.
Далекий грохот донесся из южной части пролива и эхом заметался между берегами, а Мартен, подняв к глазам свой люнет, разглядел сквозь волшебные стекла целую стаю парусов, разбросанных у входа в Кальмарский пролив.
Конвой пана Бекеша прибыл наконец с запоздавшей помощью.
ГЛАВА XV
— Полукартауны «Зефира»! — промелькнуло у него в голове.
Высунувшись, он взглянул поверх задранной кормы, заметив вдалеке верхние реи, паруса и верхушки мачт с развевающимися по ветру голубыми флагами. На каждом из них были изображены три золотые короны и лев, держащий топор святого Олафа.
« — Шведы! — подумал он. — Если Томаш не собьет им мачты, или не продырявит борта ниже ватерлинии, они нас раздавят, как пустой орех.»
Он поспешно добинтовал несчастные ладони и, уцепившись за свой «обезьяний мост», как прежде, полез обратно.
Дело шло легче, хотя силы давно были на исходе. Но теперь ему предстояло одолеть большую дорогу, до самого фальшборта «Зефира», где в нескольких ярдах над окном каюты был закреплен линь.
Он раз за разом оглядывался, откидывая назад голову и выкручивая шею. Оказавшись на половине пути, услышал ещё два орудийных выстрела и ощутил сотрясение, которое едва не сбросило его в море. Корма корабля подалась от отдачи орудий, канат провис ниже и дернулся, когда «Зефир» ткнулся в корпус «Вестероса».
Тессари выругался по-итальянски, перехватил руки и снова огляделся. На это раз он на миг узрел за низким фальшбортом чью-то фигуру с занесенными над головой топором.
— Перси! — завопил он что было сил.
Перси Барнс услышал окрик, но так и не понял, откуда, да и не мог уже сдержать размаха — острие топора с глухим стуком обрушилось на край борта, перерубая канат.
Цирюльник, все ещё судорожно хватавшийся за него, понял, что летит вниз, как камень. Перед его глазами ещё мелькнула выкрашенная белым лаком корма, изгиб руля «Зефира», после чего он врезался головой в борт каравеллы, отлетел и рухнул в воду, которая с плеском расступилась, чтобы принять его содрогавшееся в агонии тело.
Заверив Мартена, что поступит, как он, Стефан Грабинский именно так в тот момент и чувствовал. Он желал сохранить верность и капитану, и кораблю. Но даже представляя серьезность угрожавшей им ситуации, он не отдавал отчета в ответственности данного обещания.
Он был отважен; смело сражался и никому не позволял опередить себя в атаке. Готов был даже погибнуть, идя на штурм, хотя мысль о смерти и не посещала его в запале битвы.
Но теперь ему предстояло не принимать участия в бою, а только ждать его исхода, чтобы в случае неудачи корабль взлетел на воздух.
Он воображал себе этот миг, как осужденный — свою казнь. Ему самому предстояло привести приговор в исполнение. Себе, Мартену, всей команде и «Зефиру»… И вдобавок всего за несколько секунд решить, настал ли этот последний миг!
Ведь он мог ошибиться! Мог преждевременно привести в исполнение приговор им всем и самому себе! Мог, наконец, принять решение слишком поздно и пасть от пули или оказаться обезоруженным, не успев ничего сделать.
Стефан покосился на канонира и пушкаря, которых прислал ему Мартен. Он хорошо их знал — толковые, испытанные люди, но не с кем ему было разделить ответственность, командовать предстояло самому.
Велев им спуститься на орудийную палубу и с горящими фитилями ждать у орудий, он вздохнул:
— Был бы со мной Тессари!
Стефан подумал, нужно бы предупредить Цирюльника, что может произойти с минуты на минуту, но тут же передумал. Если Тессари суждено погибнуть, как всем прочим, лучше ему об этом не знать. Да к тому же было уже поздно пробираться — точнее, пробиваться — на корму, в каюту, где лежал больной.
Это была каюта, соседняя с занятой когда-то Марией Франческой. Каждый раз, минуя её дверь, он невольно ускорял шаги, а сердце стискивало, как при сеньорите де Визелла.
Мучительные воспоминания. Особенно последние, после ареста Мартена в Ла-Рошели.
Первая любовь часто бывает неудачной или несчастной. Но эта оказалась жестокой, и не только по вине особых обстоятельств. Грабинский был влюблен без всякой надежды. С самого начала он сражался с этим чувством, упрекая только себя и никому его не выдавая. Мария Франческа однако заметила, что с ним что-то происходит. Поначалу её это забавляло, потом, когда она убедилась в несокрушимой верности Стефана Мартену, — прискучило, а потом стало раздражать. Имея для того немало возможностей, она ему мстительно докучала, стараясь выставить на всеобщее посмешище его тайну. Тессари, который обо всем понемногу догадывался, неоднократно был свидетелем этой забавы, и хотя они об этом не заговаривали, Стефан знал, что в нем имеет молчаливого союзника, который ему сочувствует, хотя помочь не в силах.
Да, Тессари многое понимал и часто парой слов, одним многозначительным пожатием руки, усмешкой или просто взглядом умел ему помочь, как делал это с самого начала их дружбы, когда Грабинский ещё не стал кормчим и помощником Мартена.
Усилившийся огонь картечниц и мушкетов с палубы «Вестероса» дал знать о подготовке нового штурма. Грабинский, укрывшись за толстым парапетом из дубовых балок, видел шведских офицеров в кирасах и шлемах, ровнявших строй.
« — Сейчас начнется, — мелькнуло у него в глове. — А может быть, сейчас все кончится?..» Он глянул в сторону приближавшися галеонов. Те были пока слишком далеко, но ближний вскоре мог попасть в зону обстрела с правого борта «Зефира». Стефан надеялся, что так или иначе сумеет послать в него хотя бы несколько ядер. Надежда эта несколько скрашивала ему мучительное ожидание.
Теперь он подумал о матери и о том маленьком домишке с садиком, который присмотрел для неё в Гданьске за Каменной плотиной.
— Куплю его, как только все закончится и можно будет вернуться в Гданьск, — сказал он себе, упрямо пытаясь чем-то заполнить нескончаемые минуты ожидания. — Да, вот вернуться бы, сойти на берег, хотя бы на несколько дней.
Но Стефан знал, что сам себя обманывает. Ведь никогда уже ему не видеть матери, «Зефиру» не вернуться в Гданьск, — все ясно!
« — Ну нет, так невозможно! — сокрушался он в душе. — Это слабость. Держись, парень. Не плачься над собой. Бывало ведь и хуже и сходило с рук! Хуже? По правде говоря, хуже не было. Хуже быть просто не могло.»
« — Но все равно не в этом дело, — подумал он. — Нельзя подаваться сомнениям. Нельзя рассчитывать на возвращение; нельзя вспоминать маму, не стоит размышлять о крыше над её головой. Он должен быть решителен и хладнокровен. Ведь дело только в том, чтобы не струсить в последнее мгновенье.»
Нет, он не трусил. Знал, что пока не трусит, хоть был почти уверен, что не доживет до полудня.
« — Нужно быть начеку,» — подумал он.
Громкие команды и воинственные крики, донесшиеся с палубы шведской каравеллы, прервали его размышления. Густые шеренги солдат двумя волнами ринулись вперед к сцепившимся бортам кораблей, взобрались на них, полезли на надстройку и шкафут «Зефира».
« — Штурм!» — подумал Стефан.
Он услышал голос Мартена, перекрывший общий шум, а потом залп нескольких мушкетов. Заметил пролом, образованный картечью в наступавшем строю, который смешался и заклубился, как стремительный поток, налетевший на препятствие, пока его не зальют и не прикроют спокойные воды.
« — Нет, их ничем не удержать,» — подумал он.
Но в ту же самую минуту за его спиной раздался громкий топот и три десятка корсаров, вооруженных топорами, клином ворвались в этот прорыв, отбрасывая в стороны наступавших шведов, как острый лемех отворачивает ломти вспаханной земли.
Грабинский на мгновение заметил Мартена, который мчался во главе своих людей, и Клопса с Броером Ворстом по его бокам. Почти одновременно с носа началась контратака, возглавляемая Германом Штауфлем, и рассеченные пополам шведские силы дрогнули и подались обратно к борту «Вестероса».
Стефан затаив дыхание следил за кровавым зрелищем. Сердце стучало у него в груди как молот, подступало к горлу, на миг словно останавливалось и вновь безумно билось. Тут он почувствовал, как кто-то дергает его за рукав, и пришел в себя. Канонир его о чем-то спрашивал. Стефан разобрал только одно слово: галеон.
— Галеон! — промелькнуло словно молния.
Он оглянулся. В полумиле от них шведский корабль сбавлял ход, перебрасывая реи — наверняка чтобы развернуться и подойти к левому борту «Зефира».
Нельзя было терять ни минуты. Стефан скатился вниз по поручням узкого трапа, увлекая за собой канонира.
— Наводить низко, под ватерлинию, — велел он обоим артиллеристам. — Я буду целить в гротмачту.
Присев у пушки, стал рихтовать её короткое дуло, прислушиваясь к нараставшему крику на палубе.
« — Увидели корабль! — подумал он. — Теперь пойдут в последний штурм.»
Глядя вдоль дула полукартауна, сквозь орудийный порт в борту «Зефира», он видел маневрировавший галеон. Слабый ветер не способствовал повороту, паруса беспомощно полоскали, темный силуэт, казалось, неподвижно застыл прямо перед орудийными дулами, которые готовились к залпу.
— Огонь! — скомандовал Грабинский.
Сам отодвинулся, приложил дымящийся фитиль к запалу, и отскочил в сторону.
Могучий грохот ударил по ушам, орудие отлетело назад, и сразу прогремели два других.
Едкие клубы дыма поплыли по галерее и улетели сквозь открытый люк.
Стефан метнулся ближе к носу, желая видеть результаты залпа. Действительно, через тамошние порты он уже мог разглядеть шведский корабль. Дым относило к корме, и из-за черного расплывавшегося облака медленно выплывали высокий корпус, бизань, грот, и фокмачта — все неповрежденные!
— Промазали! — в отчаянии воскликнул он.
— Да где там! — раздался за спиной его голос канонира. — По крайней мере два попадания — смотрите!
И в тот же миг средняя пирамида парусов над шкафутом галеона медленно наклонилась, как крона срубленного тополя, и рухнула за борт.
— Ну наконец-то! — выкрикнул Грабинский.
Канонир что-то говорил, хотел о чем-то спросить, но дикий вопль над головами заглушил его слова.
— Штурмуют! — воскликнул Грабинский и бросился к люку, чтобы выглянуть на палубу.
Но это был не штурм. Клубы дыма вздымались над кормовой надстройкой «Вестероса». На каравелле царила паника, абордажный отряд поспешно отступал, растерянные офицеры отдавали противоречивые приказы, а разъяренные, истекающие кровью и потом люди Мартена рубили топорами канаты, крушили кованые багры и абордажные крючья, которые удерживали «Зефир»у борта шведского корабля.
Грабинский едва мог верить собственным глазам. Неизбежное поражение, весь последний час нависавшее над «Зефиром», вдруг совершенно неожиданно сменилось разгромом неприятеля, во всяком случае поражением адмиральской каравеллы, охваченной губительным пожаром. Это казалось почти чудом.
« — Но чудеса случаются лишь раз,» — мелькнула мысль.
Он подумал о двух галеонах — о том, который от его залпа лишился гротмачты, но мог ещё использовать свои орудия, и о другом, который в любой момент мог двинуться на перехват.
Стефан огляделся. И то, что увидел, чудом ему уже не показалось — быть может потому, что было делом рук его и двух его помощников — но все равно превосходило все мыслимые ожидания.
Галеон, видимо, получил ещё одно прицельное двадцатичетырехфунтовое ядро пониже ватерлинии, ибо заметно кренился на левый борт и медленно тонул.
Тонул!!! Его орудия молчали, глядя в воду, словно промеряли глубину, прежде чем в ней скрыться. Команда спускала плоты и шлюпки, а паруса на уцелевших мачтах беспомощно полоскали.
— Стоять к повороту! — раздался крик Мартена и Грабинский вновь очнулся от задумчивости и помчался на свое место, чтобы командовать маневром.
— Неплохо поработал! — крикнул ему Мартен. — Пусть Ворст немедленно займется заряжанием орудий!
Плотник «Зефира» поспешил выполнить это распоряжение, хотя едва держался на ногах. Он был дважды ранен, в голову и в левое плечо, кровь заливала единственный глаз. Но такие же или даже более тяжкие раны получили почти все члены команды, отражавшие последний штурм. Выглядели они как банда смертников, которым удалось вырваться из дьявольской камеры пыток, где их подвергали адским мукам. Но несмотря ни на что орудия срочно должны быть заряжены и подготовлены к бою. Мачты и реи второго галеона все отчетливее проступали сквозь туман. Корабль шел по ветру и приближался все быстрее. Не было времени перевести дух и перевязать раны: битва под Кальмаром ещё не кончилась.
Мартен безжалостно подгонял свою едва живую команду. Когда наконец ему удалось развернуться между пылающей каравеллой и лишившимся хода галеоном, который все более кренясь дрейфовал по течению среди плававших вокруг плотов и переполненных шлюпок, он привел «Зефир»к ветру и с непоколебимой верой в свою счастливую звезду помчался навстречу третьему противнику.
Его вдохновляла гордость от победы над шведским адмиралом. Он победил его сам, без помощи кораблей Бекеша, хотя «Зефир» был втрое меньше флагманской каравеллы Столпе, не говоря уже о галеоне с его тридцатью с лишним орудиями, которые так ни разу и не выстрелили! Теперь со свойственной ему отвагой он бросился навстречу новой схватке, хотя осталось на борту едва с полсотни изувеченных людей, только частично способных к бою.
Об этом он не думал. Ян рвался поразить Бекеша и Хайена. Жаждал одним махом завоевать себе на Балтике такую же славу, какая окружала его до сих пор в чужих морях. Он уже заплатил за неё гибелью Томаша Поцехи, но боль утраты старого боцмана, который верно служил ему больше двадцати лет, только толкала его к действию. Поцеха должен быть отмщен. По мнению Мартена, только разгром всей флотилии Столпе мог удовлетворить его жажду мести. И потому пятьдесят измученных матросов должны были ещё раз померяться силами с командой шведского галеона, насчитывавшей минимум двести человек, а двадцать орудий «Зефира» — заставить замолчать вдвое превосходившую числом артиллерию неприятеля.
Но на этот раз первыми заговорили другие орудия — не шведские, и не те, которые поспешно заряжали пушкари под командой Броера Ворста.
Далекий грохот донесся из южной части пролива и эхом заметался между берегами, а Мартен, подняв к глазам свой люнет, разглядел сквозь волшебные стекла целую стаю парусов, разбросанных у входа в Кальмарский пролив.
Конвой пана Бекеша прибыл наконец с запоздавшей помощью.
ГЛАВА XV
Последняя фаза битвы под Кальмаром была короткой и закончилась победой эскорта польского конвоя. Ротмистр Владислав Бекеш так писал о ней в своем рапорте королю:
«Наскитавшись почти две недели по морю, в ужасных непереносимых штормах изнывая, стояли мы на якорях в Карлскроне, военном порту короля датского. После чего, по совету каперского капитана Яна Куны, которого как французского дворянина Мартеном именуют, я его корабль к стокгольмскому входу в пролив направил. Этот Ян Куна, Мартеном именуемый, корсар весьма славный, весь остров Оланд обогнул, и с севера в Кальмарский пролив вошедши, сам в одиночку вначале с азартом великим каравеллу адмирала Столпе спалил, tandem18 второй корабль Каролуса затопил, а в конце под Кальмар направился. Tempore opportuno19 мы также вышли из Карлскроны навстречу, и у самого Кальмарского залива уже только один большой шведский корабль застали, который к тому же не к нам, а как раз к Стокгольму развернулся, на помощь Столпе устремившись. Так что против нас вышли семь пинков и эспингов, об армаде которых я уже был осведомлен. Имея попутный ветер, направились мы прямо к ним, ударив в бубны и трубы, распустив хоругви и зарядив орудия, что узревши, они кто куда по морю разбежались, путь нам освобождая. Tandem тогда огонь из картечниц по оному галеону открыв, причинили ему немалые уроны, и наконец in communi20 со шкиперами обоих хольков и при помощи орудий» Зефира» затопили мы этот шведский корабль у самого берега Оланда на небольшой глубине.
Eo modo21 c помощью Господа нашего всемогущего вместе с остальными кораблями и двумя коггами 24 декабря в полдень перед замком на якоре стали. Какую радость у людей Вашего королевского величества, в замке пребывавших, это вызвало, Ваше величество, милостивый государь мой, вообразить может; ведь князь Каролус своего бекарта22 с пехотой и конницей под городом оставил, и тот наших настолько потеснил, что оставив город они принуждены были в замок отступить, ибо их и сотни не осталось, чтобы защищать то и другое.»
Радость в замке и среди экипажей кораблей в самом деле была огромной. Только на» Зефире» царило траурное настроение. Из семидесяти матросов и боцманов полегло пятнадцать. Их тела, зашитые в парусину и утяжеленные орудийными ядрами, по очереди соскользнули в море, ещё прежде чем «Зефир» вошел в Кальмарский залив.
Недоставало ещё и Тессари. Никто не видел его на палубе во время битвы, а Грабинский, который первым заметил, что Цирюльник исчез, был совершенно уверен, что нашел двери своей каюты запертыми снаружи, как и оставил их выходя. Осмотревшись обстоятельнее, обнаружил, что исчезла и жестянка со скипидаром, и льняная простыня, от которой осталось несколько лоскутьев.
Остальное можно было домыслить: раскрытое окно, внезапный пожар в надстройке «Вестероса»и шлюпка, которую несмотря на самые тщательные поиски вдоль обоих берегов пролива найти не удалось…
« — Это он нас спас, — думал Стефан. — А сам погиб в огне… Почему, однако, никто его не видел и не слышал в тот момент, когда» Зефир» высвобождался из плена у борта шведской каравеллы?»
Вопрос этот не давал ему покоя. Он припомнил, что на корме у бизаньмачты Тессари заменял Славн. Мог он его не заметить? Их разделяло всего несколько ярдов. Достаточно было подать багор или бросить линь, чтобы Цирюльник мог с их помощью вернуться на палубу» Зефира «. Даже если бы на это не хватило сил, можно было перебросить трап и вынести его из пылающей надстройки.
Наверняка можно было. Но отважился бы Славн на такой поступок при немалой опасности, поскольку корабли каждую минуту могли разделиться?
« — Спрашивать не стоит, — думал Грабинский. — Перси все равно соврет. Его трусость не докажешь, даже если так все и было. Да и что это даст?»
Что касается самого Барнса, то он весьма недолго испытывал растерянность и что-то вроде угрызений совести. Все прошло, ещё прежде чем он успел вместе со своей вахтой перебрасопить реи.
Ведь он не был виноват в смерти Цирюльника! Он действовал впопыхах и уже не мог удержать фатального удара топором, когда услышал окрик и увидел того висящим на канате.
Не мог? Наверняка не будь это Цирюльник, может и сумел бы отклонить удар немного вправо или влево и миновать канат. Может сумел бы, а может нет. Но тогда и не пытался. Тессари никогда не пользовался его симпатией, и сам не выказывал к нему склонности. Напротив: относился к нему скорее презрительно, свысока, словно считая себя лучше.
Перси за семнадцать лет службы добился боцманской должности, но до сих пор не стал старшим боцманом вахты. Функции эти выполнял он только на подмену, и притом по очереди с Клопсом. А Цирюльник, пришедший на» Зефир» вместе с ним, издавна командовал третьей вахтой и сейчас, после гибели Томаша Поцехи, снова получил бы повышение. Разумеется — если поборол бы болезнь, что представлялось весьма сомнительным.
« — Все равно бы он откинул копыта, — подумал Славн. — Нечего жалеть.»
Ему светила перспектива принять третью вахту после Тессари, но опять постигла неудача: во время вечернего построения Мартен назначил старшим боцманом вахты Мартина Кноха, прозванного Клопсом.
Ротмистр Бекеш по совету Мартена хотел поскорее воротиться в Гданьск или лучше в Пуцк, где новый командующий силами побережья, Ян Вейер, приготовил зимние стоянки королевским кораблям. Гданьский сенат уже не раз протестовал против их длительной стоянки у Лятарни, а Зигмунту III приходилось считаться с советниками, у которых он постоянно получал займы. Сенаторы же считали, что его конфликт со Швецией — частное дело династии, и кроме того предпочитали нейтралитет войне, которая не способствовала торговым интересам.
Король уступил. Остатки его «армады» были переведены в Пуцк и стали там на якорях, а Вейер занялся их ремонтом.
Немного он мог сделать, не получив на эти цели денег, но по крайней мере хоть как-то сохранил суда от окончательной гибели и теперь ожидал возвращения Бекеша.
Бекеш однако не смог выйти из Кальмара сразу после выгрузки припасов для крепости, ибо в море снова бушевал декабрьский шторм. Корабли стояли на якорях под стенами замка и только «Зефир» выходил из залива, чтобы патрулировать пролив.
Во время первого такого патрулирования Мартен убедился, что адмирал Столпе сумел справиться с пожаром на «Вестеросе»и спасти каравеллу, после чего, видимо, отогнал её в Стокгольм или Норркопинг. В то же время галеон, потопленный Грабинским, сел на мель и торчал там с покосившимися мачтами и реями, с которых свисали разодранные паруса.
С «Зефира» спустили шлюпки, чтобы проверить, не найдется ли на останках чего-нибудь ценного. Результаты проверки оказались совершенно неожиданными. Грабинский привез корабельную казну с приличной суммой денег и четыре кованых сундука, содержавших богатые одежды, драгоценности, дорогое столовое серебро и художественное ручное оружие, разукрашенное дорогими каменьями. Вероятно, это была часть трофеев, захваченных шведами под Стегеборгом. Ее стоимость с лихвой перекрывала все потери и повреждения, понесенные кораблем, и заодно обеспечивала неплохие наградные команде и выплату пособий семьям погибших.
Столь нежданная добыча в немалой степени способствовала подъему боевого духа команды, тем более у той теперь было в достатке еды и напитков, которые также забрали из прекрасно оснащенной и не пострадавшей каптерки галеона. Раны быстро заживали, а скорбь от потери товарищей и друзей запивали крепкой шведской водкой, празднуя начинающийся пост.
Только после недели подобных праздненств, в первый день нового года господня 1599, конвой, провожаемый всем гарнизоном Кальмара, двинулся в обратный путь.
И опять в открытом море бушевала буря, на этот раз захватившая всю Балтику, от Ботнического и Финского заливов до Щецина и Колобжега. Снежная круговерть, ледяные брызги волн и клочья пены, несомые ветром, заполнили воздух. Длинные сосульки свисали с вант и штагов, вода замерзала на палубах, ледяная корка покрыла ванты, сковала якоря в клюзах, нарастала на бортах. Ветер выл, свистел, срывал паруса и запутывал снасти, а море рычало, швыряя корабли как щепки.
Длилось это четыре дня и ночи. Пятого января под утро ветер стих, после чего перешел на умеренный северо-западный. Небо очистилось и ударил мороз. На западе стал виден гористый силуэт острова Борнхольм.
Мартен подумал, что если такая погода продержится хотя бы сутки, конвой назавтра должен миновать мыс Хель. Это вдохнуло в него надежду, что вечер Трех Королей он проведет с Марией Франческой, но тут же напомнил себе, что причалить они должны в Пуцке, а не в Гданьске.
Это ему совсем не нравилось. Не стоило даже мечтать о какой-нибудь оказии из Пуцка в праздничный день, и к тому же до Гданьска оттуда было почти восемь миль.
« — Я поставлю корабль под Лятарней, — решил он. — Ведеке не осмелится протестовать. Все равно это только на одну ночь.»
Он уже тешил себя катанием на санях, позабытым с мальчишеских лет. Мария наверняка никогда не каталась в санях. У него на этот случай был для неё сюрприз: роскошная соболья шуба из добычи, взятой на вражеском галеоне. Поистине королевский подарок. Ян горел желанием поскорее увидеть её в этих бесценных мехах, разрумянившуюся от радости, с глазами, горящими счастьем.
Решил проводить конвой только до Хеля и, не спрашивая даже позволения, плыть в Гданьск. Полагал, что после совершенных им подвигов осуждать его никто не посмеет. В заливе корабли конвоя будут в безопасности, а «Зефир» пересечет его с попутным ветром меньше чем за час.
Конвой миновал Хель на следующий день около половины четвертого, незадолго до захода солнца. Весь Пуцкий залив, казалось, наполнился кровью; безоблачное небо набрякло багрянцем, а над самым горизонтом сияла огромная ослепительная луна.
Северо-западный ветер нес мороз, однако его порывы, встречая отпор Даржлубской и Верщуцинской пущи, несколько ослабели.
Кораблям пана Бекеша теперь приходилось нудно лавировать, меняя галс с правого на левый и наоборот. Строй рассыпался. Каждый капитан маневрировал на свой страх и риск, чтобы до ночи добраться в порт или по крайней мере бросить якорь поближе к Пуцку.
Мартен, воспользовавшись этим, незаметно повернул на юг и — как намеревался — вполветра помчал прямо в Вислоуйсце.
«Наскитавшись почти две недели по морю, в ужасных непереносимых штормах изнывая, стояли мы на якорях в Карлскроне, военном порту короля датского. После чего, по совету каперского капитана Яна Куны, которого как французского дворянина Мартеном именуют, я его корабль к стокгольмскому входу в пролив направил. Этот Ян Куна, Мартеном именуемый, корсар весьма славный, весь остров Оланд обогнул, и с севера в Кальмарский пролив вошедши, сам в одиночку вначале с азартом великим каравеллу адмирала Столпе спалил, tandem18 второй корабль Каролуса затопил, а в конце под Кальмар направился. Tempore opportuno19 мы также вышли из Карлскроны навстречу, и у самого Кальмарского залива уже только один большой шведский корабль застали, который к тому же не к нам, а как раз к Стокгольму развернулся, на помощь Столпе устремившись. Так что против нас вышли семь пинков и эспингов, об армаде которых я уже был осведомлен. Имея попутный ветер, направились мы прямо к ним, ударив в бубны и трубы, распустив хоругви и зарядив орудия, что узревши, они кто куда по морю разбежались, путь нам освобождая. Tandem тогда огонь из картечниц по оному галеону открыв, причинили ему немалые уроны, и наконец in communi20 со шкиперами обоих хольков и при помощи орудий» Зефира» затопили мы этот шведский корабль у самого берега Оланда на небольшой глубине.
Eo modo21 c помощью Господа нашего всемогущего вместе с остальными кораблями и двумя коггами 24 декабря в полдень перед замком на якоре стали. Какую радость у людей Вашего королевского величества, в замке пребывавших, это вызвало, Ваше величество, милостивый государь мой, вообразить может; ведь князь Каролус своего бекарта22 с пехотой и конницей под городом оставил, и тот наших настолько потеснил, что оставив город они принуждены были в замок отступить, ибо их и сотни не осталось, чтобы защищать то и другое.»
Радость в замке и среди экипажей кораблей в самом деле была огромной. Только на» Зефире» царило траурное настроение. Из семидесяти матросов и боцманов полегло пятнадцать. Их тела, зашитые в парусину и утяжеленные орудийными ядрами, по очереди соскользнули в море, ещё прежде чем «Зефир» вошел в Кальмарский залив.
Недоставало ещё и Тессари. Никто не видел его на палубе во время битвы, а Грабинский, который первым заметил, что Цирюльник исчез, был совершенно уверен, что нашел двери своей каюты запертыми снаружи, как и оставил их выходя. Осмотревшись обстоятельнее, обнаружил, что исчезла и жестянка со скипидаром, и льняная простыня, от которой осталось несколько лоскутьев.
Остальное можно было домыслить: раскрытое окно, внезапный пожар в надстройке «Вестероса»и шлюпка, которую несмотря на самые тщательные поиски вдоль обоих берегов пролива найти не удалось…
« — Это он нас спас, — думал Стефан. — А сам погиб в огне… Почему, однако, никто его не видел и не слышал в тот момент, когда» Зефир» высвобождался из плена у борта шведской каравеллы?»
Вопрос этот не давал ему покоя. Он припомнил, что на корме у бизаньмачты Тессари заменял Славн. Мог он его не заметить? Их разделяло всего несколько ярдов. Достаточно было подать багор или бросить линь, чтобы Цирюльник мог с их помощью вернуться на палубу» Зефира «. Даже если бы на это не хватило сил, можно было перебросить трап и вынести его из пылающей надстройки.
Наверняка можно было. Но отважился бы Славн на такой поступок при немалой опасности, поскольку корабли каждую минуту могли разделиться?
« — Спрашивать не стоит, — думал Грабинский. — Перси все равно соврет. Его трусость не докажешь, даже если так все и было. Да и что это даст?»
Что касается самого Барнса, то он весьма недолго испытывал растерянность и что-то вроде угрызений совести. Все прошло, ещё прежде чем он успел вместе со своей вахтой перебрасопить реи.
Ведь он не был виноват в смерти Цирюльника! Он действовал впопыхах и уже не мог удержать фатального удара топором, когда услышал окрик и увидел того висящим на канате.
Не мог? Наверняка не будь это Цирюльник, может и сумел бы отклонить удар немного вправо или влево и миновать канат. Может сумел бы, а может нет. Но тогда и не пытался. Тессари никогда не пользовался его симпатией, и сам не выказывал к нему склонности. Напротив: относился к нему скорее презрительно, свысока, словно считая себя лучше.
Перси за семнадцать лет службы добился боцманской должности, но до сих пор не стал старшим боцманом вахты. Функции эти выполнял он только на подмену, и притом по очереди с Клопсом. А Цирюльник, пришедший на» Зефир» вместе с ним, издавна командовал третьей вахтой и сейчас, после гибели Томаша Поцехи, снова получил бы повышение. Разумеется — если поборол бы болезнь, что представлялось весьма сомнительным.
« — Все равно бы он откинул копыта, — подумал Славн. — Нечего жалеть.»
Ему светила перспектива принять третью вахту после Тессари, но опять постигла неудача: во время вечернего построения Мартен назначил старшим боцманом вахты Мартина Кноха, прозванного Клопсом.
Ротмистр Бекеш по совету Мартена хотел поскорее воротиться в Гданьск или лучше в Пуцк, где новый командующий силами побережья, Ян Вейер, приготовил зимние стоянки королевским кораблям. Гданьский сенат уже не раз протестовал против их длительной стоянки у Лятарни, а Зигмунту III приходилось считаться с советниками, у которых он постоянно получал займы. Сенаторы же считали, что его конфликт со Швецией — частное дело династии, и кроме того предпочитали нейтралитет войне, которая не способствовала торговым интересам.
Король уступил. Остатки его «армады» были переведены в Пуцк и стали там на якорях, а Вейер занялся их ремонтом.
Немного он мог сделать, не получив на эти цели денег, но по крайней мере хоть как-то сохранил суда от окончательной гибели и теперь ожидал возвращения Бекеша.
Бекеш однако не смог выйти из Кальмара сразу после выгрузки припасов для крепости, ибо в море снова бушевал декабрьский шторм. Корабли стояли на якорях под стенами замка и только «Зефир» выходил из залива, чтобы патрулировать пролив.
Во время первого такого патрулирования Мартен убедился, что адмирал Столпе сумел справиться с пожаром на «Вестеросе»и спасти каравеллу, после чего, видимо, отогнал её в Стокгольм или Норркопинг. В то же время галеон, потопленный Грабинским, сел на мель и торчал там с покосившимися мачтами и реями, с которых свисали разодранные паруса.
С «Зефира» спустили шлюпки, чтобы проверить, не найдется ли на останках чего-нибудь ценного. Результаты проверки оказались совершенно неожиданными. Грабинский привез корабельную казну с приличной суммой денег и четыре кованых сундука, содержавших богатые одежды, драгоценности, дорогое столовое серебро и художественное ручное оружие, разукрашенное дорогими каменьями. Вероятно, это была часть трофеев, захваченных шведами под Стегеборгом. Ее стоимость с лихвой перекрывала все потери и повреждения, понесенные кораблем, и заодно обеспечивала неплохие наградные команде и выплату пособий семьям погибших.
Столь нежданная добыча в немалой степени способствовала подъему боевого духа команды, тем более у той теперь было в достатке еды и напитков, которые также забрали из прекрасно оснащенной и не пострадавшей каптерки галеона. Раны быстро заживали, а скорбь от потери товарищей и друзей запивали крепкой шведской водкой, празднуя начинающийся пост.
Только после недели подобных праздненств, в первый день нового года господня 1599, конвой, провожаемый всем гарнизоном Кальмара, двинулся в обратный путь.
И опять в открытом море бушевала буря, на этот раз захватившая всю Балтику, от Ботнического и Финского заливов до Щецина и Колобжега. Снежная круговерть, ледяные брызги волн и клочья пены, несомые ветром, заполнили воздух. Длинные сосульки свисали с вант и штагов, вода замерзала на палубах, ледяная корка покрыла ванты, сковала якоря в клюзах, нарастала на бортах. Ветер выл, свистел, срывал паруса и запутывал снасти, а море рычало, швыряя корабли как щепки.
Длилось это четыре дня и ночи. Пятого января под утро ветер стих, после чего перешел на умеренный северо-западный. Небо очистилось и ударил мороз. На западе стал виден гористый силуэт острова Борнхольм.
Мартен подумал, что если такая погода продержится хотя бы сутки, конвой назавтра должен миновать мыс Хель. Это вдохнуло в него надежду, что вечер Трех Королей он проведет с Марией Франческой, но тут же напомнил себе, что причалить они должны в Пуцке, а не в Гданьске.
Это ему совсем не нравилось. Не стоило даже мечтать о какой-нибудь оказии из Пуцка в праздничный день, и к тому же до Гданьска оттуда было почти восемь миль.
« — Я поставлю корабль под Лятарней, — решил он. — Ведеке не осмелится протестовать. Все равно это только на одну ночь.»
Он уже тешил себя катанием на санях, позабытым с мальчишеских лет. Мария наверняка никогда не каталась в санях. У него на этот случай был для неё сюрприз: роскошная соболья шуба из добычи, взятой на вражеском галеоне. Поистине королевский подарок. Ян горел желанием поскорее увидеть её в этих бесценных мехах, разрумянившуюся от радости, с глазами, горящими счастьем.
Решил проводить конвой только до Хеля и, не спрашивая даже позволения, плыть в Гданьск. Полагал, что после совершенных им подвигов осуждать его никто не посмеет. В заливе корабли конвоя будут в безопасности, а «Зефир» пересечет его с попутным ветром меньше чем за час.
Конвой миновал Хель на следующий день около половины четвертого, незадолго до захода солнца. Весь Пуцкий залив, казалось, наполнился кровью; безоблачное небо набрякло багрянцем, а над самым горизонтом сияла огромная ослепительная луна.
Северо-западный ветер нес мороз, однако его порывы, встречая отпор Даржлубской и Верщуцинской пущи, несколько ослабели.
Кораблям пана Бекеша теперь приходилось нудно лавировать, меняя галс с правого на левый и наоборот. Строй рассыпался. Каждый капитан маневрировал на свой страх и риск, чтобы до ночи добраться в порт или по крайней мере бросить якорь поближе к Пуцку.
Мартен, воспользовавшись этим, незаметно повернул на юг и — как намеревался — вполветра помчал прямо в Вислоуйсце.