Казахи называют бешбармак «ет», то есть «мясо». Мясо в нем – суть, все остальное – прилагаемое. Не какое-то мясо, а вареное. Вареное не как-нибудь, а ласково, любовно. А вообще – это суп. Но чтобы его есть, ложки не нужны. Его едят раздельно – сначала мясо с сочнями, а потом их запивают, заливают бульоном из пиал, шурпой. Бешбармак вкуснее, когда его едят руками. Точнее, одной рукой, правой. Без посредства ложки-вилки. Пальцами нащупывается скользкий сочень, в него заворачивается кусочек мяса с жиром, и все это «лодочкой» отправляется в рот. После этого облизать пальцы – тоже удовольствие.
Случайно ли казахи (и кочевники вообще) пристрастились к конине и случайно ли они «изобрели» бешбармак?
Каждый народ имеет «фирменное» кушанье. Оно прививалось, уточнялось, «шлифовалось», совершенствовалось в течение веков. И время каждому племени выдало «патент» на его «изобретение».
У всех народов было «лошадиное время». По крайней мере, в Евразии. Но теснее всех к лошади привязались кочевники. Без лошади кочевник – не кочевник и не человек. И он взял у лошади все, что у нее было. Он сделал ее даже своей едой. Это в дороге очень удобно: еда всегда с тобой. Да, так переплелось: кочевник пуще всего любит лошадей, и он их ест.
Строго говоря, у еды есть два великих слагаемых – зерно и мясо. Из них-то и составлена кухня землян, все ее разнообразие от румынской мамалыги до казахского бешбармака.
Бешбармак – памятник истории. Может быть, не менее значимый, чем башня Кесене. Жаль, если время разрушит это достояние ушедшей эпохи. Пусть он останется всегда с нами – бешбармак, настоящий, истинный, конский, вкусный, такой, как у Дусенбая Нурабаевича Сарсенова.
Часть 3. В горах и в степи
Несчастный завод на Уфе
Азяш-Уфимский завод Никиты Демидова… Завод несчастный, ничего не давший, кроме убытков. Судьба такая: Демидов долго строил, а Пугачев сразу сжег. И – двести лет таежного небытия и безвестия. Время медленно, но верно стирало его с лица земли. Но не стерло. Не успело.
Несколько лет назад с челябинскими археологами я ездил туда – пять часов добирались мы по бездорожью на трех ведущих осях. И первое, что увидели, – завод, заросший опятами. На его месте – лес. На плотине – огромные сосны и ели. Запомнилась прекрасная пихта с раздвоенной вершиной. А перед плотиной и за ней – болота, дебри, заросли папоротника, занавеси хмеля…
Что нам теперь Азяш-Уфимский завод Никиты Демидова? Интерес – чисто исторический?
Такого нет интереса – чисто исторического. Мы хотим знать, как жили наши предки когда-то, чтобы понять, как нам самим жить теперь. «Чистая» история, если и возможна, то вроде некой странности, причуды. У прошлого мы учимся, потому что учиться больше не у кого. У будущего не поучишься.
«Никому не нужный» Азяш-Уфимский завод, оказывается, поучителен. Из его истории извлекается вполне односмысленная мораль.
Может быть, все началось с императора Петра в начале XVIII века, когда первые казенные заводы быстро одряхлели, не оправдав возлагавшихся на них надежд, и следовало что-то предпринять. Необходима была идея и человек, способный ее «поднять». Идея, как обычно, возникла от противоположного: если казна не способна взбодрить свои заводы, надо отдать их частнику. А когда возник спрос на частника, он тут как тут – Никита Демидов.
В 1719 году были приняты так называемые берг-привилегии. Россия объявила Горную свободу. Власть настроилась так и сяк поощрять частную инициативу в горном деле.
И заводы стали расти, как грибы. В том числе, и прежде всего, на Урале, на башкирских землях. Пик этой индустриализации пришелся на середину XVIII века. С 1744 по 1758 год, всего за четырнадцать лет, на территории Башкирии появилось 40 заводов.
Замечательно! Россия получила свое железо. И очень дешевое. И так много, что хватало и на вывоз. Европа, даже Англия со Швецией, приняла и признала русскую марку. Полный успех! Лучшего и не пожелать. Все довольны.
Самым продуктивным для горной отрасли стал 1759 год. И как раз в этом году Никита Демидов получил разрешение строить Азяш-Уфимский завод. Казалось бы, когда еще расширять производство, как не в пору, когда оно идет в гору. Но…
Года два завод на реке Уфе строился споро, а потом работа застряла. Не хватало рабочих рук. А те крестьяне, что были, загнанные в таежную глушь, роптали, отказывались работать. К тому же вдруг выяснилось, что земля под заводом – спорная. Подумаешь, казалось бы, – спорная… Когда Демидова останавливали какие-то споры? Но на этот раз – остановили. Плюс ко всему, откуда ни возьмись, – указ, запрещающий покупать к заводам крепостных крестьян. И тут же еще один, уже лично Демидову запрещающий строить Азяш-Уфимский завод. И в каких выражениях!.. «Часто реченного дворянина Демидова к строению… не допускать». В таких интонациях власть прежде с Демидовым не изъяснялась. Такое впечатление, что «часто реченный» Демидов всем надоел. Короче: то все позволялось, а теперь пошли запреты.
В 1770 году получил огласку проект Оренбургского губернатора И. А. Рейнсдорпа, в котором он доказывал правительству, что 40 заводов «является достаточным и что на этом надо остановиться». Губернатор предупреждает: «Если и дальше развивать строительство заводов в Оренбургском крае, то может наступить полное истребление лесов».
К концу XVIII века наступило разочарование Демидовыми, другими заводчиками и вообще частными заводами. И Демидовы покинули Урал. Их время кончилось.
С высоты лет можно только удивляться тому, что в России не ждали Пугачева. Что его бунт был будто бы вне логики. Что якобы он не имел причин. Ведь это были, можно сказать, годы процветания. И вдруг… Никто не хотел знать, что чем лучше заводам, тем хуже крестьянам. Что заводам было так хорошо именно потому, что так плохо было крестьянам. Что прибыли хозяев были так высоки, а железо так дешево именно потому, что крестьян обрекли на нищету.
Да, крестьяне несколько десятилетий терпели нужду, бесправие и гнет. И могло показаться, что будут терпеть всегда. Но, с другой стороны, не очень много ума надо, чтобы постигнуть ту простую истину, что крестьяне были поставлены в условия, которые нельзя назвать естественными, человеческими. Что это – временно. Что только временно можно иметь успех, привязав крестьян к заводам канатами, цепями и кандалами.
Так и случилось. Сначала крестьяне роптали, потом убегали, отказывались работать. А когда объявился Пугачев, все бросились к нему.
В огне пугачевской войны дотла сгорел и новенький, с иголочки, Азяш-Уфимский завод, затеянный, казалось бы, в пору подъема и процветания, а на самом деле обреченный на погибель. И он сгинул, о чем, кажется, никто не пожалел и даже не вспомнил.
Несколько лет назад с челябинскими археологами я ездил туда – пять часов добирались мы по бездорожью на трех ведущих осях. И первое, что увидели, – завод, заросший опятами. На его месте – лес. На плотине – огромные сосны и ели. Запомнилась прекрасная пихта с раздвоенной вершиной. А перед плотиной и за ней – болота, дебри, заросли папоротника, занавеси хмеля…
Что нам теперь Азяш-Уфимский завод Никиты Демидова? Интерес – чисто исторический?
Такого нет интереса – чисто исторического. Мы хотим знать, как жили наши предки когда-то, чтобы понять, как нам самим жить теперь. «Чистая» история, если и возможна, то вроде некой странности, причуды. У прошлого мы учимся, потому что учиться больше не у кого. У будущего не поучишься.
«Никому не нужный» Азяш-Уфимский завод, оказывается, поучителен. Из его истории извлекается вполне односмысленная мораль.
Может быть, все началось с императора Петра в начале XVIII века, когда первые казенные заводы быстро одряхлели, не оправдав возлагавшихся на них надежд, и следовало что-то предпринять. Необходима была идея и человек, способный ее «поднять». Идея, как обычно, возникла от противоположного: если казна не способна взбодрить свои заводы, надо отдать их частнику. А когда возник спрос на частника, он тут как тут – Никита Демидов.
В 1719 году были приняты так называемые берг-привилегии. Россия объявила Горную свободу. Власть настроилась так и сяк поощрять частную инициативу в горном деле.
И заводы стали расти, как грибы. В том числе, и прежде всего, на Урале, на башкирских землях. Пик этой индустриализации пришелся на середину XVIII века. С 1744 по 1758 год, всего за четырнадцать лет, на территории Башкирии появилось 40 заводов.
Замечательно! Россия получила свое железо. И очень дешевое. И так много, что хватало и на вывоз. Европа, даже Англия со Швецией, приняла и признала русскую марку. Полный успех! Лучшего и не пожелать. Все довольны.
Самым продуктивным для горной отрасли стал 1759 год. И как раз в этом году Никита Демидов получил разрешение строить Азяш-Уфимский завод. Казалось бы, когда еще расширять производство, как не в пору, когда оно идет в гору. Но…
Года два завод на реке Уфе строился споро, а потом работа застряла. Не хватало рабочих рук. А те крестьяне, что были, загнанные в таежную глушь, роптали, отказывались работать. К тому же вдруг выяснилось, что земля под заводом – спорная. Подумаешь, казалось бы, – спорная… Когда Демидова останавливали какие-то споры? Но на этот раз – остановили. Плюс ко всему, откуда ни возьмись, – указ, запрещающий покупать к заводам крепостных крестьян. И тут же еще один, уже лично Демидову запрещающий строить Азяш-Уфимский завод. И в каких выражениях!.. «Часто реченного дворянина Демидова к строению… не допускать». В таких интонациях власть прежде с Демидовым не изъяснялась. Такое впечатление, что «часто реченный» Демидов всем надоел. Короче: то все позволялось, а теперь пошли запреты.
В 1770 году получил огласку проект Оренбургского губернатора И. А. Рейнсдорпа, в котором он доказывал правительству, что 40 заводов «является достаточным и что на этом надо остановиться». Губернатор предупреждает: «Если и дальше развивать строительство заводов в Оренбургском крае, то может наступить полное истребление лесов».
К концу XVIII века наступило разочарование Демидовыми, другими заводчиками и вообще частными заводами. И Демидовы покинули Урал. Их время кончилось.
С высоты лет можно только удивляться тому, что в России не ждали Пугачева. Что его бунт был будто бы вне логики. Что якобы он не имел причин. Ведь это были, можно сказать, годы процветания. И вдруг… Никто не хотел знать, что чем лучше заводам, тем хуже крестьянам. Что заводам было так хорошо именно потому, что так плохо было крестьянам. Что прибыли хозяев были так высоки, а железо так дешево именно потому, что крестьян обрекли на нищету.
Да, крестьяне несколько десятилетий терпели нужду, бесправие и гнет. И могло показаться, что будут терпеть всегда. Но, с другой стороны, не очень много ума надо, чтобы постигнуть ту простую истину, что крестьяне были поставлены в условия, которые нельзя назвать естественными, человеческими. Что это – временно. Что только временно можно иметь успех, привязав крестьян к заводам канатами, цепями и кандалами.
Так и случилось. Сначала крестьяне роптали, потом убегали, отказывались работать. А когда объявился Пугачев, все бросились к нему.
В огне пугачевской войны дотла сгорел и новенький, с иголочки, Азяш-Уфимский завод, затеянный, казалось бы, в пору подъема и процветания, а на самом деле обреченный на погибель. И он сгинул, о чем, кажется, никто не пожалел и даже не вспомнил.
Батыр Салават
После Салавата не осталось портрета, даже и словесного. Известно только, что был он невысок, черноглаз, чернобров, черноволос. В. Шишков увидел Салавата таким: «Бронзовый, скуластый, краснощекий, с горящими задором глазами, в цветном полосатом халате, на голове зеленый тюрбан».
Никто не знает, каков был Салават обличьем. Но это отнюдь не облегчало задачу писателей, художников, скульпторов, не давало им свободу увидеть батыра каким угодно. Наоборот, им оставалось одно: Салават должен явить собой обобщенный образ башкира. Так и есть, Салават Юлаев – символ Башкирии.
На Южном Урале легко обозначить географический ареал Салавата. Это северная оконечность хребтового веера, к которой примыкает степное межгорье: Малояз, Месягутово, Верхние Киги, Лаклы, Мурсалимкино, Усть-Катав, Катав-Ивановск, Сим, Ерал… Здесь – родина Салавата, здесь его корни.
Год рождения батыра точно не установлен: 1754 или 1752. В семье отца своего, старшины Юлая Азналина, человека, может быть, не очень богатого, но и не бедного, Салавата растили как воина. С ранних лет – джигитовка, борьба, стрельба из лука, соколиная охота. Впрочем, грамота тоже: коран, шариат. Салават рано услышал голос Аллаха, который призывал его освобождать свой народ. Народ же, в своих легендах, наделил его сказочной силой. Он мог одолеть медведя, он мог приволочь огромную сосну, вырвав ее с корнем. Седло его пятерым не поднять, лук его десятерым не натянуть.
В одной из своих песен Салават призывает: выходи на бой с врагом отважно, жизни не щадя, бросайся в бой!
А кто он, у башкир, враг? Русские? Значит, Салават Юлаев – башкирский националист? Да, разумеется, националист. Но – не радикал! Он различал национальное и классовое.
Да, он ненавидел русскую царицу, русских купцов и заводчиков. (Купец Твердышев отнял у его отца землю под Симский завод). Но он сражался за русского царя Петра III. И он казнил бая Абдуллу и бая Кусапая.
Салават сражался за свободу своего народа – против русских, вместе с русскими. Осадив Катавский завод, обращается к его жителям с такими словами: «Нам с вами, башкирам и русским, нельзя жить вне согласия и разорять друг друга, ибо мы все верноподданные его императорского величества государя нашего Петра Федоровича Третьего». Взяв Красноуфимск, Салават назначает атаманом Макара Попова. При штурме Кунгура Салават – во главе башкирских отрядов, а И. Кузнецов – во главе русских. При этом русские отдают башкирам 10 орудий с пушкарями. Салават сжег Симский завод, но перед этим «жителей тамошних, выведя всех в степь, отпустил». Крепостные рабочие Усть-Катавского завода встречали Салавата с хлебом и солью. Многие усть-катавцы вступили в его отряд. В походах рядом с ним И. Почиталин. С ним же он – на каторге. По преданию, была у Салавата русская жена Екатерина Михайловна, и у них даже родился сын.
А предали Салавата не русские, а башкиры, братья Абдусалямовы. Они же, схватив его, доставили к поручику Лесковскому.
Салават Юлаев принадлежит не только Башкирии, но и всей России. Доказать это просто: русские народные песни. Одна из них начинается так: «Салават наш был герой, смело он ходил на бой», а другая – так: «Ох, ты, гей еси, добрый молодец, молодой башкирин Салаватушка».
Разумеется, отряды Салавата не могли устоять против регулярных войск в прямых столкновениях. Сначала в сражении у Ерала, а позднее у Верхних Кигей (уже вместе с Пугачевым) Салават вынужден был отступить. У Михельсона была одна проблема – отыскать повстанцев, настигнуть их, завязать бой, а в бою перевес всегда был у него.
После того, как Пугачев ушел на Каму, на Волгу, и даже после его ареста, Салават продолжал партизанить в Уральских горах до поздней осени 1774 года. За ним гнались, но он был неуловим. На предложения покаяться он отвечал дерзкими налетами. Когда выпал снег, Салават распустил свой отряд, а сам решил переждать зиму на Урале или в «киргизской» степи. В конце ноября он был схвачен.
Семь месяцев следствия. Этапы: Уфа, Казань, Москва, Оренбург, опять Уфа. Допросы, пытки, очные ставки. Наконец, приговор – каторга на всю жизнь. Кроме того, порка кнутом: по 25 ударов на Симском заводе, в деревне Юлаевой, в деревне Лаклы и других местах, где Салават был популярен. После того заплечных дел мастеру Мартыну Суслову предстояло вырвать у Салавата ноздри и выжечь на лбу и щеках клейма.
Салават умер в сентябре 1800 года, отбыв на каторге в Рочервине (Эстония) 25 лет.
По некоторым сведениям, в январе 1774 года, когда Пугачев осаждал Оренбург, Салават со своей «шайкой», в которой, кроме башкир, было девять тысяч русских, осадил Челябу, но воеводе Веревкину удалось отстоять крепость до прихода Декалонга.
Сто лет после бунта в Башкирии ни один мальчик не был наречен Салаватом. Это имя было под запретом.
Никто не знает, каков был Салават обличьем. Но это отнюдь не облегчало задачу писателей, художников, скульпторов, не давало им свободу увидеть батыра каким угодно. Наоборот, им оставалось одно: Салават должен явить собой обобщенный образ башкира. Так и есть, Салават Юлаев – символ Башкирии.
На Южном Урале легко обозначить географический ареал Салавата. Это северная оконечность хребтового веера, к которой примыкает степное межгорье: Малояз, Месягутово, Верхние Киги, Лаклы, Мурсалимкино, Усть-Катав, Катав-Ивановск, Сим, Ерал… Здесь – родина Салавата, здесь его корни.
Год рождения батыра точно не установлен: 1754 или 1752. В семье отца своего, старшины Юлая Азналина, человека, может быть, не очень богатого, но и не бедного, Салавата растили как воина. С ранних лет – джигитовка, борьба, стрельба из лука, соколиная охота. Впрочем, грамота тоже: коран, шариат. Салават рано услышал голос Аллаха, который призывал его освобождать свой народ. Народ же, в своих легендах, наделил его сказочной силой. Он мог одолеть медведя, он мог приволочь огромную сосну, вырвав ее с корнем. Седло его пятерым не поднять, лук его десятерым не натянуть.
В одной из своих песен Салават призывает: выходи на бой с врагом отважно, жизни не щадя, бросайся в бой!
А кто он, у башкир, враг? Русские? Значит, Салават Юлаев – башкирский националист? Да, разумеется, националист. Но – не радикал! Он различал национальное и классовое.
Да, он ненавидел русскую царицу, русских купцов и заводчиков. (Купец Твердышев отнял у его отца землю под Симский завод). Но он сражался за русского царя Петра III. И он казнил бая Абдуллу и бая Кусапая.
Салават сражался за свободу своего народа – против русских, вместе с русскими. Осадив Катавский завод, обращается к его жителям с такими словами: «Нам с вами, башкирам и русским, нельзя жить вне согласия и разорять друг друга, ибо мы все верноподданные его императорского величества государя нашего Петра Федоровича Третьего». Взяв Красноуфимск, Салават назначает атаманом Макара Попова. При штурме Кунгура Салават – во главе башкирских отрядов, а И. Кузнецов – во главе русских. При этом русские отдают башкирам 10 орудий с пушкарями. Салават сжег Симский завод, но перед этим «жителей тамошних, выведя всех в степь, отпустил». Крепостные рабочие Усть-Катавского завода встречали Салавата с хлебом и солью. Многие усть-катавцы вступили в его отряд. В походах рядом с ним И. Почиталин. С ним же он – на каторге. По преданию, была у Салавата русская жена Екатерина Михайловна, и у них даже родился сын.
А предали Салавата не русские, а башкиры, братья Абдусалямовы. Они же, схватив его, доставили к поручику Лесковскому.
Салават Юлаев принадлежит не только Башкирии, но и всей России. Доказать это просто: русские народные песни. Одна из них начинается так: «Салават наш был герой, смело он ходил на бой», а другая – так: «Ох, ты, гей еси, добрый молодец, молодой башкирин Салаватушка».
Разумеется, отряды Салавата не могли устоять против регулярных войск в прямых столкновениях. Сначала в сражении у Ерала, а позднее у Верхних Кигей (уже вместе с Пугачевым) Салават вынужден был отступить. У Михельсона была одна проблема – отыскать повстанцев, настигнуть их, завязать бой, а в бою перевес всегда был у него.
После того, как Пугачев ушел на Каму, на Волгу, и даже после его ареста, Салават продолжал партизанить в Уральских горах до поздней осени 1774 года. За ним гнались, но он был неуловим. На предложения покаяться он отвечал дерзкими налетами. Когда выпал снег, Салават распустил свой отряд, а сам решил переждать зиму на Урале или в «киргизской» степи. В конце ноября он был схвачен.
Семь месяцев следствия. Этапы: Уфа, Казань, Москва, Оренбург, опять Уфа. Допросы, пытки, очные ставки. Наконец, приговор – каторга на всю жизнь. Кроме того, порка кнутом: по 25 ударов на Симском заводе, в деревне Юлаевой, в деревне Лаклы и других местах, где Салават был популярен. После того заплечных дел мастеру Мартыну Суслову предстояло вырвать у Салавата ноздри и выжечь на лбу и щеках клейма.
Салават умер в сентябре 1800 года, отбыв на каторге в Рочервине (Эстония) 25 лет.
По некоторым сведениям, в январе 1774 года, когда Пугачев осаждал Оренбург, Салават со своей «шайкой», в которой, кроме башкир, было девять тысяч русских, осадил Челябу, но воеводе Веревкину удалось отстоять крепость до прихода Декалонга.
Сто лет после бунта в Башкирии ни один мальчик не был наречен Салаватом. Это имя было под запретом.
Перевоплощения французов в России
Я думаю, что в самом конце 1812 года французы должны были повесить Наполеона. Было, за что.
А за то, что Бонапарт в своем походе на Россию потерял «всего лишь» один ноль: он вторгся к нам, имея за спиной 500 тысяч солдат, а вернулся обратно с 50 тысячами обмороженных и покалеченных оборванцев. В битвах на русской земле он потерял 150 тысяч воинов. А еще свыше 300 тысяч человек бросил на погибель. И ничего. Французы Наполеона не только не повесили, не подняли на эшафот – они ему поклоняются.
К счастью, не все французы в России погибли. И что интересно, император хотел с помощью своих бравых гренадеров побороть русских казаков, а получилось – сами гренадеры стали казаками, в конечном итоге, русскими.
Доказываю сие. Был у Наполеона солдат Жан Жандр. В России, точнее, на Урале, он стал Иваном. У Ивана и уральской казачки в 1824 году родился сын, уже не Жан, а сразу Иван – Иван Иванович Жандр. Он вырос, дослужился до звания сотника, получил землю, укоренился в станице Кизильской. Позже там же появился еще один Жандр – Яков Иванович – уже помещик, владелец имения.
В 1850-х годах городничим Троицка был Александр Иванович де Макке, сын наполеоновского офицера и уфимской дворянки.
В станице Арсинской прочно, с огромным семейством, осел ветеран армии Наполеона Ауц, Илья Кондратьевич.
В 1815 году в Верхнеуральске обитали пять пленных французов – Антуан Берг, Шарль Жозеф Бушен, Жан Пьер Бинелон, Антуан Виклер и Эдуар Ланглуа. Они приняли российское подданство и стали казаками. К началу ХХ века в Оренбургском войске насчитывалось около 200 французов-казаков.
Где они теперь, те французы? И сколько в них осталось французского?
А за то, что Бонапарт в своем походе на Россию потерял «всего лишь» один ноль: он вторгся к нам, имея за спиной 500 тысяч солдат, а вернулся обратно с 50 тысячами обмороженных и покалеченных оборванцев. В битвах на русской земле он потерял 150 тысяч воинов. А еще свыше 300 тысяч человек бросил на погибель. И ничего. Французы Наполеона не только не повесили, не подняли на эшафот – они ему поклоняются.
К счастью, не все французы в России погибли. И что интересно, император хотел с помощью своих бравых гренадеров побороть русских казаков, а получилось – сами гренадеры стали казаками, в конечном итоге, русскими.
Доказываю сие. Был у Наполеона солдат Жан Жандр. В России, точнее, на Урале, он стал Иваном. У Ивана и уральской казачки в 1824 году родился сын, уже не Жан, а сразу Иван – Иван Иванович Жандр. Он вырос, дослужился до звания сотника, получил землю, укоренился в станице Кизильской. Позже там же появился еще один Жандр – Яков Иванович – уже помещик, владелец имения.
В 1850-х годах городничим Троицка был Александр Иванович де Макке, сын наполеоновского офицера и уфимской дворянки.
В станице Арсинской прочно, с огромным семейством, осел ветеран армии Наполеона Ауц, Илья Кондратьевич.
В 1815 году в Верхнеуральске обитали пять пленных французов – Антуан Берг, Шарль Жозеф Бушен, Жан Пьер Бинелон, Антуан Виклер и Эдуар Ланглуа. Они приняли российское подданство и стали казаками. К началу ХХ века в Оренбургском войске насчитывалось около 200 французов-казаков.
Где они теперь, те французы? И сколько в них осталось французского?
Об уральских декабристах
В основе очерка – выписки из книги М. Д. Рабиновича «Декабристы в Башкирии и Оренбургской губернии» и из других источников.
«Прапорщик 9-й артиллерийской бригады Алексей Васильевич Веденяпин Второй был членом общества Соединенных славян, ему было известно, что цель общества есть уничтожение самодержавия. А. В. Веденяпин с 10 авг. 1826 года по 31 янв. 1827 года был в Верхнеуральском гарнизонном батальоне».
«Поручик 9-й артиллерийской бригады Илья Михайлович Черноглазов, как и его сослуживец, был членом общества Соединенных славян. Он знал о подготовлявшемся выступлении, но практического участия в деятельности общества не принял и после смерти Александра I сознался своему полковнику в революционном прошлом. Николай I распорядился, не предавая Черноглазова суду, продержать его в Петропавловской крепости еще два года, после чего он был направлен в Верхнеуральский гарнизонный батальон. О поведении его было приказано ежемесячно докладывать царю».Возникновение Оренбургского тайного общества было связано с деятельностью знаменитого русского просветителя Н. И. Новикова.
«После смерти П. Е. Величко Оренбургское тайное общество возглавил Петр Михайлович Кудряшев.Он знал башкирский, татарский, казахский, калмыкский языки, интересовался этнографией, фольклором.
П. М. Кудряшев родился в 1797 г. в Верхнеуральске в бедной солдатской семье. Он учился в Верхнеуральском сиротском отделении и в 1815 г. вступил в службу унтер-офицером. В 1817 г. он был назначен бригадным писарем, а в 1820 г. – аудитором 4-го Оренбургского линейного батальона с выслугой шести лет. В 1822 г. Кудряшев был переведен аудитором в штат Оренбургского ордонансгауза с одновременным исполнением обязанностей аудитора Кизильского гарнизонного батальона».
Его поэмы, стихотворения, шарады, русские и башкирские песни с 1822 года печатались в столичных журналах и альманахах «Вестник Европы», «Благонамеренный памятник отечественных муз», «Новая детская библиотека», «Календарь муз», «Отечественные записки», «Славянин».
Им написаны башкирская повесть «Айдар и Абдряш», казахская повесть «Кучук-Галий», татарская повесть «Искак», калмыцкая повесть «Даржу», оренбургская повесть «Иван и Дарья» (о восстании Пугачева), повесть «Киргизский пленник». Все они опубликованы в «Отечественных записках». Кроме того, у него была башкирская повесть в стихах «Абдрахман» и поэма «Пугачев».
Наконец, он автор произведения «О предрассудках и суевериях башкирцев», «Простонародных слов, в Оренбургской губернии употребляемых», и монографии «История Башкирии».
Кудряшев писал: «Я узнал людей, не имеющих ни сердца, ни чувств, таких людей, которые забыли права человечества и отравили жизнь мою ядом мучительной горести».
Кудряшев писал:
Один из первых он написал о Пугачеве.
«Но, впочем, знай, что твой певец
В войне одно злодейство видит,
Душой и сердцем ненавидит
Железо, порох и свинец!
Я не пленяюсь шумной славой,
Я не хочу ее искать,
И ужасы войны кровавой
Я не желаю прославлять».
В уставе Общества в параграфе 2 сказано: «Цель его есть изменение монархического правления в России». В инструкции к уставу указывается: «Оренбургское тайное общество составлено для произведения политического переворота в крае сем».
В декабре 1826 года в Оренбург был направлен провокатор И. Завалишин. Провал. 9 мая 1827 года Кудряшев скончался от апоплексического удара.
На гребне волны
Сейчас тут подвесной, на стальных канатах мост через Ай, а некогда, без малого три века назад, была пристань. От нее ничего не осталось. Ни следа. Ничего, кроме слова, в котором первая буква стала заглавной. И то ладно.
А ведь надо было додуматься, додуматься, а потом осмелиться, осмелиться, а потом решиться и – отсюда, из этого никому неведомого захолустья, отчалить, на бревенчатых плотах, по неверной воде, невесть куда – по Аю, по Уфе, по Белой, по Каме – к Волге, к Нижнему Новгороду, а то и к столице. Железо, уплывающее с пристани на реке Ай, в те годы было на виду у всей Европы.
Я чувствую острую необходимость увидеть на Пристани ту пристань, которая дала ей имя. Чтобы она, как в сказке, возникла из ничего – в яви, такой, какой была. Чтобы там, по Вильгельму Геннину[12], стоял дом надзирательский с конторой при нем, а там – кузница, а там – амбары «для лесных припасов, провианта, меди, канатов, железа», а там – амбар с погребом для пороха. И чтобы где-то, на воде или у воды, стояла коломенка-барка, «выконопаченная крепко пенькою и паклею и заваренная смолою». И чтобы на коломенке, как положено, все было разложено по своим местам – топоры, веретена, долота, оковы, скобели, деревянные ведра, якоря, а также, по Вильгельму Геннину, «для варенья каш по одному котлу на каменку да по одному тагану». И чтобы на коломенке, где будет денежная казна, «два каюта с замками – один управителю, а другой – для убору всяких путевых корованных снастей и припасов».
Сошлюсь на надежного свидетеля, на П. Палласа: «Саткинские заводы могут изготовлять ежегодно более 100 тысяч пудов полосного железа. Зимою отвозят оное за 35 верст к пристани над рекою Ай, где небольшая плотницкая деревня и плотбище[13] основано, а оттоль весной во время большой воды по реке Ай отплывают известные плоскодонные суда коломенки, каждое с грузом 7 тысяч пудов, доставляют сие железо по рекам Уфе, Белой, Каме, Волге в надлежащие государственные пристани».
Пристань на реке Ай… Нет, сюда не приходили корабли.
Здесь же, на верфи, они рождались, каждый раз заново. И уходили отсюда раз и навсегда.
Караван на пристани – весенняя страда, жатва железного урожая. Целый год работы и – «Поднять якоря!»… В день отплытия каравана все, и млад, и стар, – на пристани. А что здесь? Проводы в лихую дорогу? Народный праздник? Пик труда? Его итог?
Это дано только однажды в году – когда весна поднимет воду в реке, а вода поднимет барки с железом. Но и весеннего половодья мало. Надо спустить еще воду с прудов, уловить волну, сесть на нее повыше, чтобы пронестись над порогами и мелями. Чем не серфинг?
Ай тем плох, что мелок, но тем хорош, что скор. И бескорыстен. Он не берет никакой денежной платы за провоз. Сто тысяч пудов переправить за тысячи верст – и все бесплатно. Река – сама дорога и сама тягло. Дорога, которая движется. Правда, она не прямая, а очень даже кривая. И своенравная. Река, по своему обыкновению, возьмет разгон, а впереди у нее стеной скала. Воде-то скала нипочем, а барке – как увернуться? Не зря утес между Кульметьево и Алексеевкой Разбойником назвали. А сколько таких «разбойников» на пути?
А ведь надо было додуматься, додуматься, а потом осмелиться, осмелиться, а потом решиться и – отсюда, из этого никому неведомого захолустья, отчалить, на бревенчатых плотах, по неверной воде, невесть куда – по Аю, по Уфе, по Белой, по Каме – к Волге, к Нижнему Новгороду, а то и к столице. Железо, уплывающее с пристани на реке Ай, в те годы было на виду у всей Европы.
Я чувствую острую необходимость увидеть на Пристани ту пристань, которая дала ей имя. Чтобы она, как в сказке, возникла из ничего – в яви, такой, какой была. Чтобы там, по Вильгельму Геннину[12], стоял дом надзирательский с конторой при нем, а там – кузница, а там – амбары «для лесных припасов, провианта, меди, канатов, железа», а там – амбар с погребом для пороха. И чтобы где-то, на воде или у воды, стояла коломенка-барка, «выконопаченная крепко пенькою и паклею и заваренная смолою». И чтобы на коломенке, как положено, все было разложено по своим местам – топоры, веретена, долота, оковы, скобели, деревянные ведра, якоря, а также, по Вильгельму Геннину, «для варенья каш по одному котлу на каменку да по одному тагану». И чтобы на коломенке, где будет денежная казна, «два каюта с замками – один управителю, а другой – для убору всяких путевых корованных снастей и припасов».
Сошлюсь на надежного свидетеля, на П. Палласа: «Саткинские заводы могут изготовлять ежегодно более 100 тысяч пудов полосного железа. Зимою отвозят оное за 35 верст к пристани над рекою Ай, где небольшая плотницкая деревня и плотбище[13] основано, а оттоль весной во время большой воды по реке Ай отплывают известные плоскодонные суда коломенки, каждое с грузом 7 тысяч пудов, доставляют сие железо по рекам Уфе, Белой, Каме, Волге в надлежащие государственные пристани».
Пристань на реке Ай… Нет, сюда не приходили корабли.
Здесь же, на верфи, они рождались, каждый раз заново. И уходили отсюда раз и навсегда.
Караван на пристани – весенняя страда, жатва железного урожая. Целый год работы и – «Поднять якоря!»… В день отплытия каравана все, и млад, и стар, – на пристани. А что здесь? Проводы в лихую дорогу? Народный праздник? Пик труда? Его итог?
Это дано только однажды в году – когда весна поднимет воду в реке, а вода поднимет барки с железом. Но и весеннего половодья мало. Надо спустить еще воду с прудов, уловить волну, сесть на нее повыше, чтобы пронестись над порогами и мелями. Чем не серфинг?
Ай тем плох, что мелок, но тем хорош, что скор. И бескорыстен. Он не берет никакой денежной платы за провоз. Сто тысяч пудов переправить за тысячи верст – и все бесплатно. Река – сама дорога и сама тягло. Дорога, которая движется. Правда, она не прямая, а очень даже кривая. И своенравная. Река, по своему обыкновению, возьмет разгон, а впереди у нее стеной скала. Воде-то скала нипочем, а барке – как увернуться? Не зря утес между Кульметьево и Алексеевкой Разбойником назвали. А сколько таких «разбойников» на пути?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента