Михаил Кликин. Один

Михаил Кликин
Один

   Одиночество – это еще не самое скверное в дни испытаний;
   самое скверное – сидеть сложа руки.

Голсуорси Дж.

Год пятнадцатый. Июль

Жара

   Гоблинов было трое.
   Я заметил их не сразу, поскольку был занят ответственным делом: осторожно и нежно вытаскивал трепыхающуюся перепелку из проволочной петли. К этим птицам у меня особенное отношение: вот уже семь лет я пытаюсь их одомашнить.
   Гоблинов почуял Туз – мой старший пес, единственный из всей своры, кто сегодня пошел со мной в лес проверять ловушки. Он несмело тявкнул в сторону темного ельника, изобразил подобие охотничьей стойки, но уже через три секунды жалко заскулил и спрятался за моей спиной.
   Собаки почему-то боятся гоблинов. Даже псы, готовые броситься на семью великанов-огров, поджимают хвосты и по-щенячьи писаются, стоит поблизости появиться низкорослой горбатой фигуре с кривыми ногами и пятнистой плоской рожей.
   Почему так – я не знаю.
   Гоблины – плохие бойцы, они падальщики. Я, вооружившись обычной рогатиной, могу выйти один на один с этой тварью и победить. Если их будет двое – мне хватит большого ножа и короткой палки, чтобы разобраться с ними обоими. Но вот трое…
   От трех гоблинов можно ждать больших неприятностей.
   Гоблины – они, как шакалы. В стае они наглеют. А наглость очень часто значит больше, чем сила и оружие…
   Я убрал перепелку в мешок и затянул его горловину. Посмотрел на близкий плотный ельник, недоумевая, что могло испугать опытного Туза. Поднял с земли короткое копье. Встал, выпрямился, не отрывая взгляда от темного леса.
   Что там? Кабан? Медведь? Или кто-то из обратившихся тварей?
   Я ждал чего угодно, но только не появления гоблинов. Падальщики держались обычно возле населенных пунктов, там им было чем поживиться. Что бы им делать здесь, в лесу?
   Но они вышли – все трое, разом, раздвинув лапник уродливыми телами, повернув ко мне свои мерзкие хари. Туз опять заскулил и стал отползать, пластаясь по земле. На его помощь в этом бою можно было не надеяться. А в том, что бой случится, я не сомневался. Ни одна обращенная тварь не пройдет мимо живого человека, если уж заметила его.
   Считая секунды, я проверил, на месте ли мой любимый мачете-кукри, не вывалился ли он из деревянных ножен. Я осторожно подвинул ногой мешок с притихшей куропаткой, выставил перед собой копье и плавно, медленно, чтоб не спровоцировать падальщиков на мгновенную атаку, сместился на метр вправо. Я встал так, чтобы ствол старой березы прикрывал меня со спины – мало ли какая тварь решит подкрасться сзади. Я набрал полную грудь воздуха и резко что-то выкрикнул: то ли «Хо!», то ли «Ша!», то ли короткое непечатное слово – не помню.
   Гоблины сорвались с места.
   Они были на удивление резвые. Видимо, голод сделал их такими.
   Один, наверное, был голодней прочих – он опередил приятелей почти на три метра. Я встретил его ударом копья. Наконечник пробил грудь и вышел из-под лопатки мерзкой твари. Древко копья вырвалось у меня из рук, а сам я едва не упал. Я не ждал, что гоблин подохнет сразу, – все обращенные живучи, словно пресмыкающиеся. Я увернулся от тянущихся ко мне когтистых клешней и, выдернув из ножен клинок, воткнул его в белесый, разрезанный щелью зрачка глаз падальщика.
   Шестьдесят сантиметров отточенной стали раскололи череп уродца. Холодная слизь брызнула на пальцы, и рукоять мачете тут же выскользнула из ладони, но я не пытался удержать или вернуть это оружие. Подхватив с земли увесистый сук, я ударил им второго падальщика, метя в висок. Попал, сбил атаку. Тут же из нашитого на голенище кармашка выдернул метательный нож и со всего маху воткнул его в затылок оглушенному гоблину.
   А когда третья тварь ухватила меня за бок, раздирая одежду и кожу, я уже держал в руках главное свое оружие. Не обращая внимания на боль, не замечая вони, я ткнул стволом под раззявившиеся слюнявые жвала гоблина и, отвернув лицо, спустил курки.
   Череп падальщика словно взорвался, и обезглавленный труп кулем свалился мне под ноги.

* * *

   Домой я почти бежал. Озирался, оглядывался, не выпускал из рук двустволку. Ругал себя громким шепотом, разговаривал с собой: зачем ты, дурак, выстрелил дуплетом, поберег бы патроны-то! Гоблину этому хватило бы и дроби из верхнего ствола «ижика», а пулю-то ты, идиот, зачем потратил?! Ну понятное дело – осечки боялся. Но ведь не драл тебя гоблин, вцепился только еще. Было время, было. Мог бы патрон сберечь. А мог и вовсе прикладом обойтись…
   Туз бежал впереди, виновато помахивал хвостом, оглядываясь на меня: прости, мол, хозяин, сам не ведаю, что на меня нашло, отчего перетрусил.
   – Двигай, двигай! – покрикивал я на него. – И по сторонам смотри!
   Страшно было, но не так, как прежде – привык уже за годы-то. И остро чувствовал недоброе – ох не зря появились здесь гоблины! Никогда они в лес не ходили, а тут – ну надо же – объявились, да еще троицей. К чему бы это? Чего теперь ждать?
   Я немного успокоился, когда увидал просвет среди деревьев, когда с разлапистой сосной, молнией обожженной, поравнялся: теперь уже недалеко – теперь только через орешник, через болотистый овражек, к реке спускающийся, потом лугом заросшим – а там уж и дом виден. Не сам дом, конечно – избу-то я хорошо спрятал. А место, которое я домом называю.
   Туз остановился, дожидаясь меня. Помотал башкой, ушами хлопая.
   – Не расслабляться! – и ему и себе велел я. – А то расслабился один такой…
   Да, последние два года выдались относительно спокойными. За все время три зомби, хромой огр и неизвестное мне прежде обращенное страшилище, которое я окрестил чупакаброй, – вот и все недобрые гости. Теперь волки больше проблем доставляют, чем эти мерзкие твари. Я уж, вроде бы, и привыкать к тишине начал, совсем освоился, да и решил, видимо, подсознательно, что кончилось все… А не следовало, нет. Пока я жив, пока я живой – ничего не кончено.
   И гоблины эти сегодняшние – ох не к добру!..
   Сбежал в овраг, остановился в прохладе, ладонью зачерпнул из болотца ржавой воды, плеснул в горячее лицо. Из нагрудного кармана достал монокуляр, через него внимательно оглядел крутые склоны. Очень эта балка мне удобна: если от большого леса идти, то мимо нее пройти сложно – для этого крюк надо сделать изрядный да через колючие кусты продраться. А на болотистой почве в низине любой след превращается в хорошо заметную ямку, наполненную водой. Да и по склону подняться, ничего не вырвав, не осыпав, практически невозможно. И спуститься, не наследив, не всякий сумеет. Овраг этот, можно сказать, моя контрольно-следовая полоса.
   Сегодня – чистая.
   Ну и слава богу.
   Перекрестился и хмыкнул: верующим-то я не стал, несмотря на пережитое. Но и твердолобым атеистом не остался.
   – Туз, домой! Быстро!
   Повторять не пришлось – пес дорогу знал. Нырнул под ветви чахлой ракиты, поскакал нахоженной тропкой, смешно подбрасывая задние лапы. Сбил, конечно же, несколько моих «сторожков», составленных из тонких ивовых прутиков, и мне пришлось их складывать заново.
   Из оврага я выбрался, сильно запыхавшись. Осмотрелся еще раз, опушку леса внимательно оглядел. Присел даже, положив ружье на колени, прислушиваясь, приглядываясь: может, встревоженные птицы где кружат. Нет же – все тихо. Успокоиться, вроде бы, можно уже. Ан нет! На душе тяжело, и в сердце мрачно, как в этом вот овраге.
   Убежавший было Туз вернулся, ткнулся носом мне под локоть, лег рядом. Я машинально погладил его лобастую голову, потрепал вислое ухо. Подумал о том, что буду делать сегодня: первым делом, конечно же, выпущу помятую перепелку в вольер, а как в избу войду, так сразу сниму со стены «калашников» и «макаров», выгребу все патроны и еще раз их пересчитаю. Травматик надо найти, который от Минтая остался, там еще два выстрела есть. Арбалет проверить, давно им не пользовался. На лук натянуть тетиву и собрать все стрелы. Тесак отточить до бритвенной остроты.
   Ранее запланированные дела, видимо, придется отменить. Кроме одного, самого неприятного – календарь показывает, что пришло время для очередной попытки. Так что ближе к вечеру я наберусь духу и спущусь в подпол, в клеть, где живет ОНА. Свяжу ее, как обычно, чтоб она не могла причинить мне вреда, а потом займусь с ней тем, что не назвать уже ни любовью, ни сексом.
   Возможно, мне не стоит писать об этом в дневнике, чтобы не выглядеть монстром. Но я обещал себе быть честным в своих записках. И я должен.
   Я должен рассказать всю правду.
   Я все еще надеюсь, что эти слова прочитает хоть кто-нибудь, кроме меня.

* * *

   Меня зовут Брюс. Вообще-то я Борис Русов, поэтому в школе меня дразнили Брусом. Но в универе Брус превратился в Брюса, и я, честно сказать, был очень доволен таким обращением.
   Три дня назад мне исполнилось сорок два года, и я все никак не привыкну к своему возрасту. Я удивляюсь и пугаюсь, когда считаю прожитые лета и зимы. Мне все кажется, что я не могу быть старше тридцати пяти лет. Но отражение в зеркале говорит об обратном – мне сорок два года, и я уже стар. Я бородат и сед, у меня кустистые брови и пористый рыхлый нос с красными жилками и черными точками. Я еще довольно силен, но по утрам у меня болят ноги, а вечерами ноет поясница. У меня много забавных привычек: я проговариваю вслух свои мысли, я веду беседы с собаками, я обращаюсь к Богу, в которого, кажется, не верю.
   Сейчас я пишу этот дневник и каждое слово, каждое предложение громко зачитываю вслух, пробуя его на язык. Я не гений словесности, но мне нравится то, что у меня получается.
   За окном ночь. Над моим столом едва теплится светодиодная матрица от электрического фонаря. На кухоньке за перегородкой возятся мыши. В моей руке карандаш, передо мной раскрытая тетрадь в клетку. Я думаю о последних событиях, я смотрю на исписанные листы и понимаю, что должен теперь многое переписать заново.
   Я обязан завершить работу.
   Я хочу рассказать свою историю полностью, ничего не утаивая. Это будет новое Евангелие.
   И я передам его своим детям, если они у меня родятся.

* * *

   Предчувствие не обмануло меня в тот жаркий июльский день. Гоблины пришли не одни. Вечером, когда я уже сделал все дела и поднялся из подполья, перед избой вдруг громко, но боязливо залаяли собаки. И только я схватился за оружие, гадая, что могло их потревожить, как в дверь моего дома постучали.
   Я не смогу описать здесь свои чувства. Мне показалось, что я умер. Я испытал такой дикий всепоглощающий ужас, что разум покинул меня.
   Неудивительно: так стучаться могли только люди. Но я уже пятнадцать лет обитал в дикой дремучей глуши, жил здесь в полном безнадежном одиночестве, если не считать мою несчастную наложницу, больше похожую на зверя, нежели на человека.
   Наверное, нечто подобное испытал Робинзон, когда увидел на песчаном берегу отпечаток босой ноги.
   Но я, в отличие от Робинзона, знал, что на моем «острове» люди появиться не могут ни при каких обстоятельствах.
   Все люди давно погибли или же перестали быть людьми.
   Я считал себя единственным выжившим на многие сотни километров вокруг. А что касается моей пленницы… Она была совершенно безумна и продолжала существовать лишь благодаря моей заботе.
   Возможно, я был последним человеком на всей планете.

Год нулевой. Апрель

Шестеро в квартире

   Мы пропустили начало конца – для нас все началось в воскресенье первого апреля, когда мир уже агонизировал, пораженный неведомой смертельной болезнью. Ни о чем не подозревая, мы продолжали отмечать Димкин юбилей – тридцатого марта ему исполнилось тридцать лет. Выпивка уже мало кого интересовала, танцы успели утомить даже девчонок, песни под гитару наскучили как певцам, так и слушателям. Поэтому предложение именинника посмотреть какое-нибудь кино все приняли с радостью. Девчонки просили поставить что-нибудь веселое молодежное, Минтай Юрьевич жаждал немецкого порно, я предлагал поглядеть какой-нибудь классический боевичок со Шварцем, Слаем или Сигалом. Но Димка, выслушав наши пожелания, решил по-своему и включил какой-то древний фильм про восставших из могил мертвецов. Под пиво с фисташками кино смотрелось неплохо, хотя некоторые сцены аппетит отбивали. Девчонки визжали много и с удовольствием, только позеленевшая Оля почти сразу отвернулась от телевизора, надела наушники и взяла с тумбочки какой-то мужской журнал – «Солдат удачи», кажется. Вот Олю-то мы и послали на кухню за пивом, когда началась вторая часть фильма и гниющие мертвецы опять полезли из могил, чтобы жрать мозги простых американских обывателей.
   Оля вернулась с пустыми руками, сообщила, что в холодильнике остались лишь две початые бутылки водки и «Отвертка» в банках. Но народ жаждал пива, и Димка, вытащив из кармана джинсов тысячную купюру, попросил Олю сбегать до ближайшего магазина и взять хотя бы шесть литров янтарного напитка, сушеных кальмаров, косичку острого сыра и какую-нибудь вяленую рыбку: леща или тарань. Меня, честно сказать, возмутила бесцеремонность Димкиной просьбы, и я вызвался составить Оле компанию, но моя Катюха тут же шлепнула меня по затылку, притянула к себе и, велев «не рыпаться», поцеловала взасос.
   Я поймал взгляд Минтая – он смотрел на нас, как на немецкое порно.
   На экране мертвяки опять кого-то жрали, Димка увлеченно рассказывал о каком-то Савиньи. Было жарко, несмотря на приоткрытую балконную дверь, – кажется, это был последний день, когда работали городские тепловые сети.
   – Я с Олей, – пискнула, выбираясь из глубокого низкого кресла, Таня. – Помогу донести.
   На серенькую Таню всем было плевать, она в нашу компанию затесалась, можно сказать, случайно. Таня была Олиной подружкой. Вот Оля-то, которая и сама не вполне еще освоилась в нашем коллективе, ее с собой и притащила, предварительно, конечно, спросив дозволения у именинника. Димка не возражал. Димке Оля шибко нравилась, и ему все равно было, кого там она с собой прихватит, – да хоть черта! – лишь бы сама пришла…
   Пива девчонки не принесли. Они вернулись через минуту, здорово чем-то напуганные.
   – Там какой-то пьяный придурок топчется, – сказала Оля, падая на диван рядом с Димкой. – Прямо перед дверью. Полный неадекват. Рожа разбитая, грудь в блевотине – фу! Услышал, как мы замок отпираем, и ломанулся. Хорошо, что дверь наружу открывается, иначе бы сюда ввалился.
   Димка убавил громкость звуковой системы. Предположил:
   – Это Серега, наверное. Сосед. Он свою самогонку бичам разным продает, ну и сам, случается, злоупотребляет. У него жена такая же была, но лет пять тому назад сгорела в постели. Окурок, что ли, не потушила.
   – Мы мимо него не пойдем, – заявила Оля. – Хотите, сами разбирайтесь…
   Разбираться не пришлось, хотя Димка уже было направился к выходу. Но по пути он завернул в ванную комнату и обнаружил там ящик пива и целую коробку чипсов.
   Вот этот ящик, я так думаю, спас нам всем жизнь.

* * *

   Димка Забелин. Я познакомился с ним в универе, точнее сказать в университетской общаге. Он был старше меня на три года, его группа писала дипломы, но сам он давно завязал с учебой по ему одному известным причинам. История с его отчислением была мутная: то ли он подрался с деканом в туалете, то ли наговорил пошлых гадостей о жене ректора, то ли так напугал учебным автоматом начальника военной кафедры, что тот обмочился, – всякие слухи ходили. Другой на его месте давно бы топтал плац сапогами, но только не Димка. Он откосил от армии «по дурке» и, охмурив дочку коменданта общежития, остался проживать в ставшей ему родной общаге. Огромную свою квартиру, что досталась ему от уехавших за границу родителей, он сдавал трем молодым семьям и имел с этого неплохой, по студенческим понятиям, доход.
   Мы с Димкой сдружились сразу же, в самую первую встречу. Он тогда зашел в нашу комнату, намереваясь «построить» живущих со мной первокурсников. Он и меня за «первака» принял, велел выходить с тумбочкой в коридор. Я посмеялся. Он ударил меня в грудь – «дал в торец». Я ответил коротким хуком в челюсть, несильным, но точным.
   – Боксер? – спросил Димка, очухавшись.
   – Не, – ответил я, ничуть на него не сердясь; я был хорошо знаком с правилами студенческого общежития. – Деревенское карате.
   – Имя?
   – Брюс, – сказал я.
   – Понятно… А я Демон.
   Он всегда представлялся Демоном – с ударением на первый слог. Димка любил ужастики, увлекался всякой мистикой, читал Ла Вэя, Ницше и Кастанеду. Он носил в ухе серьгу, а на плече у него была наколка – классическая иллюстрация к «Демону» Лермонтова.
   Через три года именно Димка зазвал меня работать в маленькую фирмочку с в меру амбициозным названием «Проект Миллениум». В середине девяностых контора эта занимались пиратской локализацией игр по заказу анонимных издателей. Потом, когда на рынок компьютерных игр пришли серьезные люди, фирма взялась клепать сайты. Дело поначалу было очень выгодное, заказчик в интернет-технологиях не смыслил и только хлопал ушами, когда ему вешали на них лапшу, да лазал в пузатый кошелек. Но со временем доходы стали падать, а запросы клиентов расти. И «Проект Миллениум», в очередной раз поменяв директора, занялся разработкой приложений для входящих в моду социальных сетей.
   Димка к тому времени уже превратился в солидного человека; он ездил на старенькой шестой «Мазде», носил золотую цепочку на волосатой груди, был счастливо разведен и обитал в своей четырехкомнатной квартире. Общажных привычек он, впрочем, не утратил: все так же вешал носки на батарею, пил пиво «из горла́» и трескал щедро залитые кетчупом макароны с тушенкой прямо из сковороды.
   С мистикой и чтением Ла Вэя Димка завязал после нескольких странных и весьма неприятных для него случаев, но фильмы ужасов он любил больше прежнего. И теперь это было не единственное его увлечение. Откосивший от армии Димка вдруг увлекся военной темой: он часами просиживал на тематических форумах, обсуждая достоинства «М-16» и недостатки нашего «калаша», рассуждая о баллистических возможностях «Осы» и яростно – до швыряния клавиатуры в монитор – воюя с противниками пистолетного «лигалайза».
   Если бы не Димка, мы, возможно, выжили бы все.

* * *

   Фильм про зомби неожиданно меня увлек. И даже комментарии Димки перестали меня раздражать. Так что кино досматривали мы вдвоем. Более того – когда оно кончилось, мы еще полчаса, наверное, сидели перед светящимся экраном, потягивая пивко и обсуждая увиденное. Я, впрочем, мало что мог сказать. А вот Димка трещал без умолку: и про режиссера рассказал, и про актеров, и про правильные спецэффекты, которые сейчас делать разучились, заменяя компьютерной графикой.
   – А пойдем, – предложил он, когда наши бутылки опустели, – я тебе трейлер нового фильма покажу. Тот же чудак режиссером. Он дедушка уже, а все про покойников снимает. Хотя, наверное, ему эта тема с каждым годом все ближе и ближе. – Димка хохотнул.
   Мы зашли на кухню, где Оля и Таня варили в кастрюльке пельмени. Димка показал, где хранит лавровый лист и перец, и вытащил из холодильника две бутылки пива из тех, что нашлись в ванной комнате.
   – А Катюха моя где? – спросил я, демонстрируя девчонкам, как можно открывать пивную бутылку глазом – бутылка шипела, но не поддавалась (шипел-то на самом деле я).
   – А они курить вроде бы пошли, – сказала Таня, тихо смеясь в ладонь. – На балкон…
   Димка был правильный холостяк – его главный компьютер с Интернетом стоял в спальной комнате. Вот туда-то мы и направились, посасывая холодное пиво и думая о горячих пельменях с чесночком и майонезом. Девчонки обещали без нас за стол не садиться, они резали хлеб и крошили в салат помидоры.
   – А Оля хорошо смотрится на моей кухне, – как бы между прочим заметил Димка.
   Он первый вошел в комнату. И встал столбом на пороге, растерявшись. Спохватился, сориентировался в ситуации, попятился, оттесняя меня, пытаясь собой заслонить обзор.
   Но я был немного выше Димки, и я уже все успел увидеть.
   Шторы на окнах спальной комнаты были задернуты. Неярко горел торшер. На широченной кровати, на сбитом, не самом свежем белье, раздвинув ноги, лежала моя Катя. Перед ней стоял Минтай со спущенными штанами и голой задницей.
   – Вот черт! – обернувшись, тихо сказал Минтай и, глядя на меня, начал ловить руками висящие под коленями трусы.
   Я почему-то был совершенно спокоен. Только в ушах звенело, и щеки страшно горели.
   – Убирайся! – крикнула Катя, даже не пробуя прикрыться. Я и не понял тогда, что кричит она мне. – Убирайся, чего встал?! Мы больше не пара!
   – Пошли, – Димка крепко взял меня под локоть. – Путь они тут… Побудут…
   Под его напором я отступил в коридор. Я буквально онемел – в зомби превратился.
   Дверь закрылась.

* * *

   Катя. Катюха. Катерина.
   Я увидел ее в троллейбусе. У нее были очень красивые ноги и бежевые трусики. Я заметил усмешки других пассажиров, проследил направление их взглядов и тут же поднялся с сиденья.
   – Девушка, извините… – Я, понятное дело, смущался.
   – Что? – Она повернулась ко мне.
   – У вас это… Там… Ну…
   – Что? – Она смотрела на меня, а я смущался все больше и больше.
   – У вас юбка… Это самое… Задралась…
   Она быстро провела рукой по ягодицам, по бедрам и зарделась. Поблагодарила быстро, отвернувшись:
   – Спасибо, – и, возмущенно оглядев салон, поспешила к дверям, – троллейбус как раз подъезжал к остановке.
   Я выбежал за ней следом и долго ее преследовал, набираясь решимости для знакомства. На набережной она села на свободную скамейку и разулась – кажется, она хотела позагорать. Я остановился рядом, подождал, когда она меня заметит.
   – Это вы? – спросила она, ничуть, кажется, не удивившись.
   – Мороженое хотите? – спросил я.
   – Хочу, – улыбнулась она.
   Через год она проговорилась, что юбка в тот день задралась не случайно. Это была уловка, это был метод – так Катя знакомилась с молодыми людьми; знакомилась много раз. Мне бы задуматься тогда о ее порядочности, но было поздно – я втрескался, втюрился, я влюбился.
   Она была немногим старше меня, но иногда мне казалось, что я, в сравнении с ней, малолетний сопливый пацан. Не скажу, что это мне нравилось. Но, по большому счету, это ничуть мне не мешало. Тогда мне казалось, что у нас все просто отлично; я был уверен, что пар, счастливей нашей, на свете не найти. Я дважды делал ей предложение. Первый раз – в ресторане, с роскошными цветами и колечком в алом бархатном сердце. Второй раз – в Египте, в пяти шагах от пирамиды Хеопса, в шаге от вонючего верблюда. Оба раза она отказала мне, смеясь. Я так и не добился от нее ответа, почему она не хочет быть моей женой.
   Зато сейчас я все отлично понимаю. Моя Катюша – расчетливая хитрая стерва, вот и весь ответ.
   Но если бы не она, я, наверное, не знал бы сейчас, ради чего мне стоит жить.

* * *

   Мы ели пельмени на кухне – я глотал их, не жуя, и тупо пялился в стену. Оля говорила мне что-то, гладила по руке, успокаивая. Димка косо на нас посматривал – ревновал. Оробевшая Таня стояла у окна – она была совершенно растеряна.
   Праздник кончился.
   Можно было расходиться.
   – На работе меня завтра не ждите, – сказал я, совершенно не представляя свое завтрашнее будущее.
   – Может, останешься у меня? – предложил Димка.
   – Не знаю… – Я попытался собраться с мыслями. – Может быть…
   – Как-то странно, – проронила вдруг Таня. Никто не ждал, что она заговорит, потому все повернулись к ней.
   Таня глядела в окно.
   – Что именно? – спросила Оля.
   – Посмотри сама.
   Оля, оставив мою руку, поднялась. Димка тут же пересел на ее место, налил себе кофе, потянулся за печеньем.
   – Действительно странно…
   – Ну что там? – Димка тоже встал, подошел к Оле, будто невзначай прижался к ней боком.
   Мне было все равно, что они там видят. Но их громкие комментарии не позволили мне остаться в неведении:
   Двор был необычайно пуст и тих; только на детской площадке бесцельно топтались две подозрительные фигуры – то ли забулдыги, то ли наркоманы, то ли пришлые бомжи – с высоты восьмого этажа не рассмотреть. Видимая часть проспекта была запружена автомобилями – они стояли плотно, как камни в булыжной мостовой, и даже не делали попыток продвинуться. Складывалось ощущение, что все эти машины брошены. Недавно открывшийся в доме напротив магазин «Еда» производил впечатление разграбленного: его витринные окна были разбиты, а в дверях застрял помятый «Логан», каким-то образом преодолевший три ступеньки довольно высокого крыльца. Город окутывала дымка – такое случалось в жару, когда горели близкие торфяники и расположенная рядом с ними свалка.
   Но до жары оставалось как минимум два месяца.
   – Война, что ли, началась? – пробормотал Димка.
   Я подумал, что он шутит, поглядел на него… Нет, он не шутил.
   Вот тогда я тоже встал и подошел к окну.
   Да, город был необычно пуст. Да, два витринных окна магазина напротив были разбиты, а в дверях торчал помятый автомобиль. Да, в воздухе висела какая-то серая пелена.
   Ну и что? Почему сразу – война?!
   – Надо выгонять этих двоих из спальни, – сказал Димка, поворачиваясь. – Поглядим, что в интернетах пишут.
   Выгонять никого не пришлось. «Эти двое» стояли в дверях кухни и смотрели на нас.
   – Ты извини, что так получилось, – негромко сказал мне Минтай Юрьевич.
   Растрепанная Катюха фыркнула и пихнула его плечом.