Страница:
– Собачий комик, – усмехается старший.
– Шеп – классный пес, Джей, – говорит Ронни, – если бы не он – носились бы мы по лесу за этими чертовыми хряками, так что аж пар из ушей. Извинись.
– Прости, Шеп, – кричит Джей, улыбаясь во весь рот.
Шеп высовывает язык и машет хвостом – он не обиделся.
– То-то, – бурчит Ронни. – Собаки все понимают, может даже получше людей.
Парни молчат, разглядывая карты.
– Ходи, что ли, – лениво зевая, говорит Джей.
– Ладно, – Ронни собирается с духом и сбрасывает карту.
Шеп поворачивается и начинает очередную пробежку. Свиньи продолжают выкапывать желуди.
На востоке фермеры общими усилиями корчуют пни. Земля тут мягче, чем рядом с внутренней оградой, но корни погибших деревьев глубоко сидят в земле, вцепившись в почву разлапистыми корневищами толщиной в коровью ногу. Здесь тоже стоит рев двигателей: два тягача на аккумуляторах Верховина взрывают землю колесами, пытаясь выковырнуть особенно мощно укорененный пень. Цепи натягиваются в струнку и мало-помалу земля отпускает из своих сырых объятий упрямые корни.
Джек Криди-старший изо всей силы наваливается на стальной лом, на лбу фермера проступают крупные капли пота. Рядом с ним пыхтят еще двое:
– Черт, чертова деревяшка!
– Не чертыхайся!
– Да не хотел я, черт, – оправдывается провинившийся, тут же снова помянув беса.
– Эх! – выдыхает Криди, чувствуя, как подается упрямое дерево.
Под корнями, в образовавшейся яме, копошатся слепые жуки, разбегаются мокрицы, похожие на крохотные мохнатые мочалки. Выкорчеванный пень похож на гигантского осьминога, на корнях налипла влажная земля.
– Ф-ф-ух, ну и работка, – утирает пот со лба Патрик Джексон.
– Это точно, – соглашается с ним Сэм Белафски, любитель чертыхнуться.
Он садится на перевернутый пень и закуривает сигарету без фильтра.
– Работка – чертям тошно, – Сэм выпускает дым и щурится на солнце.
– Мы, мужики, сейчас занимаемся тем, чем наши прапрадеды занимались, когда в Америку приехали, – говорит Криди, опершись ладонями о лом, поставленный перед собой.
– Вот пусть бы мой прапрадедуля этим бы и занимался, – говорит Белафски, затягиваясь.
– Чего ты, Сэм? – зевает Джексон. – Для себя же стараемся.
– Да я не против, – упрямо мотает головой Сэм, – я работы в жизни не боялся, только деревья тут были какие-то слишком коренные, черт бы их побрал.
– Да, лес тут вековечный, что и говорить, – Джексон осматривает деревья поблизости.
– Джек, а может выжечь участок было бы проще? – спрашивает Белафски.
– Может, и проще, – сдвигает плечами Криди, – только побаиваюсь я с огнем орудовать – не приведи господь перекинется огонь куда-нибудь не туда или ветер переменится – тогда хлопот не оберешься. А нам ведь тут еще жить и жить.
– Эх, земля-то здесь какая, – тихо говорит Патрик Джексон, разминая в руках земляные комки, собранные с подсыхающих корней.
– Да, землица знатная, – говорит Сэм.
– Пахнет так… Как дома.
– Мы и есть дома, Пат, – говорит Джек.
Мужчины некоторое время молчат. Белафски старательно затаптывает в землю окурок и поднимается на ноги.
– Давайте, мужики.
Работа продолжается. Корни не хотят расставаться с землей, но люди упорны, как муравьи, их не остановить.
Такие дела происходят в лесу. Все изменилось.
Башня изменилась тоже, теперь ее верхушка напоминает улей – «Шершни» вылетают с обзорной площадки, кружат над Пустошью и внутренним периметром. Фанерные диски, бесшумно скользящие в небе, напоминают «летающие тарелки». Теперь самолетики-разведчики не нуждаются в постоянном контроле – Варшавский и его программисты потрудились на совесть. Теперь для контроля за прилегающей к колонии территорией достаточно двух-трех человек. Их роль проста – следить за экранами видеокамер наблюдения и время от времени менять «Шершней», у которых перегрелись двигатели. Черные баллоны дирижаблей время от времени покидают причальную мачту Башни, чтобы обследовать прилегающую территорию. На пузатых черных боках можно увидеть четкие буквы, старательно выведенные белой краской. На мини-дирижаблях – «Каспер-1» и «Каспер-2», на большом – «Титан».
С этой работой прекрасно справляются все те же знакомые нам люди – младший Джек Криди и братья Томпсоны – Роджер и Фред. Часто их называют «ангелами» – мальчишки не любят это прозвище, с легкой руки Ричарда Вейно запущенное среди колонистов. Фред и Роджер согласно кивают, когда их зовут «Касперами», – от этого никуда не уйдешь, это их позывной, так же, как и Джек отзывается на позывной «Титан». Еще их называют «беспилотчиками» – это правда и на это прозвище они не обижаются. Они обижаются, когда их называют «министрами авиации», они не хотят быть министрами.
Младшим Томпсонам часто снится один и тот же сон, что неудивительно – ведь они братья. В этом сне они летят на настоящем самолете над лесами, над горами и над рекой. Их самолет из сна – старенький двухместный биплан, они как-то, давным-давно, на Земле, по очереди прокатились на нем, сидя в кабине впереди пилота – улыбающегося пожилого мужчины с усиками, похожего на Кларка Гейбла, одетого в комбинезон, кожаную куртку и белый шарф – совсем как в старом фильме про летчиков. Роджер и Фред одевали специальные защитные очки, чтобы от сильного ветра на высоте у них не слезились глаза.
Весь полет их головы крутились из стороны в сторону, как тарелки радаров – ведь с высоты все такое маленькое, а небо вокруг такое настоящее, что кажется, что до облаков можно дотронуться рукой. Весь их недолгий – в пять минут – полет они страстно мечтали, чтобы пилот закрутил штопор или мертвую петлю, но этого, естественно, не произошло. Полет закончился так быстро, казалось, прошло всего несколько секунд – а впереди и внизу уже бежит тонкая дорожка бетона взлетной полосы с белой разметкой. С каждой секундой тонкая дорожка становится все шире и шире, и вот уже земля совсем близко, со скрипом резина колес касается взлетной полосы, двигатель взрёвывает, сбавляя обороты и в сплошном диске вращающихся лопастей винта уже видны пробелы. Вот и все, самолет плавно заруливает в карман стоянки, рядом с ограждением стоят папа, мама и брат.
Ты вылезаешь из кабины, а ноги не слушаются и руки дрожат. Пилот помогает тебе вылезти из кабины:
– Как ты, сынок?
Ты не можешь ответить – слов нет. Ты чувствуешь, что на твоем лице улыбка во весь рот, глупая улыбка, как улыбка клоуна, но ты не можешь ее согнать, потому что ты весь – еще там, в небе. Твои глаза видят небо перед собой также ясно, как и вытертую кожу куртки пилота прямо на уровне твоих глаз. Ты смотришь в глаза пилота и видишь в них какое-то странное выражение, какую-то секунду ты не можешь понять его, а потом сразу же забываешь, потому что внутри тебя, где-то глубоко в животе – все то же пьянящее ощущение прохладной пустоты, наполненной ощущением полета.
Откуда тебе знать, что в глазах пилота с тоненькими усиками на загорелом лице – зависть к тебе? Зависть к тому, как ты впервые чувствуешь, что ты летишь, что все это – и разбег, и отрыв, и полет, и ветер в лицо, и облака, и небо – всё впервые, всё ново, все волшебно. Откуда тебе знать, как сорокалетний человек, пилот, налетавший не одну тысячу миль, может завидовать тебе, тринадцатилетнему мальчишке, первый раз в жизни обнявшему небо?
Ты изо всех сил киваешь пилоту и из твоего рта доносится приглушенное кваканье:
– Сибо.
Пилот, похожий на Кларка Гейбла, улыбается и хлопает тебя по плечу. Ты понимаешь, что он понимает, что «сибо» – на человеческом языке значит «спасибо» и тебе становится так легко, как только может быть.
Бетон прогибается под ногами, когда ты возвращаешь к своим. Бетон не может прогибаться, ты знаешь это, но он все-таки прогибается. И земля вертится, ты знал это еще раньше, учительница рассказывала, но теперь ты видишь это движение, ты практически можешь разглядеть, как вращается земля. Ты задираешь голову вверх – какое огромное небо! Как дно опрокинутой голубой фарфоровой чашки. И ты только что был там.
Ты смотришь на лица людей, стоящих за ограждением, и твоя душа полна искреннего сожаления – несчастные они, они не знают, что такое небо, не знают полета, они неспособны видеть вращение земли под ногами. Бедные люди, лишенные крыльев.
Все кажется теперь таким новым. Неужели и раньше трава была такой зеленой? Неужели и раньше цвета были такими яркими? Неужели этот огненно-красный цвет платья молодой женщины, стоящей в обнимку с ее парнем в черной куртке – этот тот невзрачный красненький цвет, на котором раньше никогда не останавливался взгляд? Неужели этот калейдоскоп, этот фейерверк красок был и раньше, только ты его не замечал?
Вот папа и мама. Отец – в джинсах и защитного цвета футболке, кожаная черная куртка небрежно накинута на плечи (отец сегодня не на службе, ему незачем носить форму), мама в длинном, по щиколотку, цветастом платье, на плечи накинута джинсовая голубая куртка. Рядом приплясывает на месте, прямо-таки вытанцовывая, канючит брат:
– Пап, пап, можно я? А, пожалуйста, пап, а, пап?
Отец кивает:
– Вперед, тигр.
Брат срывается с места и пробегает мимо тебя, как будто ты – пустое место, но тебе ни капельки не обидно – ты все еще там, в небе.
– Ну как? – спрашивает, улыбаясь, мама.
Она такая красивая сегодня. Может быть, она такая красивая всегда, а твои глупые глаза этого раньше никогда не замечали?
– Да, дракон, – улыбается отец (дракон – это ты, а брат – тигр), – как там небеса?
Отец такой высокий, стройный. Не строгий, как обычно, добрый. Какие они с мамой красивые! Только сейчас, глядя на них, ты понимаешь значение слов «прекрасная пара».
– Супер, – говоришь ты в ответ.
Они обнимают тебя, мама левой рукой, отец правой и вы втроем смотрите на то, как брат садится в кабину впереди пилота. Вы смотрите на то, как самолет выруливает на взлетную полосу, как набирает скорость и отрывается от земли. Ты смотришь на то, как самолет летит в небе, и знаешь, что там сейчас чувствует твой брат. Ты чувствуешь, что какая-то часть тебя летит вместе с ним и в первый раз в жизни к тебе приходит понимание того, что ты любишь своего брата.
Любовь – это что-то сродни ощущению полета…
Вот такие сны.
Джеку Криди-младшему такие сны не снятся. Все чаще ему снится лес и что-то темное, скрывающееся в нем. Когда снятся такие сны, ему хочется проснуться. К счастью, Джек не помнит своих снов.
Живущие в Башне редко видят лес. У них много работы.
В лаборатории профессора Мазаева ученые занимаются созданием энергетического оружия, использующего Источник Силы. Но об этом пока рано говорить. Скажем только что работы много и работа эта – не из легких.
У программистов тоже много работы – они редко остаются без дела. Нужно обработать миллионы бит информации, написать не один десяток программ, наладить не один десяток компьютеров.
У Сергея Дубинина практически нет свободного времени – биологическая разведка идет полным ходом. Сбор образцов местной флоры – мхи, лишайники, хвощи – обычный набор для хвойных лесов Земли. Классификация разных видов растений – не ядовит ли этот плющ, съедобны ли эти грибы. Каждый образец нужно проверить в лаборатории на наличие ядовитых спор, пыльцы и бактерий. Отлов насекомых – и те же вопросы: не являются ли пойманные образцы переносчиками болезнетворных бактерий.
С каждым днем исследований Сергей с удивлением обнаруживал поразительное сходство флоры и фауны Лимбы с растительным и животным миром Земли. Сергей удивлялся тому, что лес здесь был смешанный и что деревья были удивительно похожи на земные, здесь росли сосны, ели, лиственницы, дубы, тополя, березы, и сколько Сергей не анализировал образцы коры, листьев, древесины, он не замечал никакой разницы между земными и местными деревьями. Казалось, что природа, по крайней мере, в отношении растений – от примитивных мхов до сорокаметровых сосен – не допустила никаких вольностей со своей стороны.
С насекомыми было посложнее, но это не обескураживало Сергея. Он знал, что и на Земле открытие новых видов насекомых – не такая уж редкая вещь. Разглядывая в мощный микроскоп строение местных комаров, мух, мушек, лесных блох, он каждый раз поражался схожести с земными насекомыми.
С микромиром было посложнее – здесь нужен был специалист по бактериям и вирусам, а Сергей был в большей части зоологом, чем ботаником или микробиологом. Он испытывал воздействие обнаруженных в образцах почвы и воздуха бактерий на лабораторных мышах и крысах – этих вечных приговоренных испытуемых подопытных животных, жертвах во имя науки. Сравнивая реакции организма испытуемых с типичными реакциями, описанными во всех серьезных научных трудах по бактериологии, Сергей иногда удивлялся тому, что он еще способен удивляться чему-либо. Местные бактерии вели себя так же, как и их земные аналоги.
Целый месяц Сергей размышлял над этим. Мысли – «Как же тут все похоже на Землю!» – покидали его только во время сна. Он думал над этим, когда завтракал в столовой шестого уровня Башни в семь часов утра каждое утро, думал, стоя в душевой кабинке под струями горячей воды, думал во время работы и в то время, когда вел уроки для десяти подрастающих колонистов.
Он мог объяснить отсутствие вирусов и болезнетворных бактерий тем, что территория внутреннего периметра, Выжженная Пустошь, на протяжении столетий подвергалась постоянному воздействию электрических разрядов высокого напряжения, молнии, выжигая все живое, могли убить даже микроорганизмы. Он каждый день после того, как люди возвращались с работ на внешнем периметре в лесу, выборочно проверял колонистов, брал анализы крови и мочи, над которыми колдовал вместе с Владиславом Сергеевым.
Результаты анализов подтверждали одно и то же: никаких изменений в составе крови, никаких нарушений деятельности организма, метаболизм в норме, состав крови в норме, никаких изменений. За несколько месяцев работы в лесу было только несколько тепловых ударов и все. Никто даже не простудился. Самыми распространенными травмами были небольшие резаные раны – порезы рабочими инструментами, занозы, царапины, растяжения, вывихи и только один серьезный перелом голени – один из монтеров неудачно спрыгнул с дерева.
Никаких признаков вирусных инфекций, никакого гриппа, гепатита, холеры, никаких смертоносных вирусов, заживо поедающих человеческое тело за несколько часов, никаких эпидемий, ничего. Как будто бы люди попали на высокогорный курорт – чистый воздух, вода без малейшего следа каких-либо примесей, и никаких болезней.
Всё это долгое время не давало Сергею покоя. Он знал, что люди могут выжить на Лимбе, но чтобы всё было настолько безоблачно и приятно? Сергей с недоверием относился ко всему, что доставалось просто так, без усилий. С самого раннего детства он привык, что за все приходится платить и что ничего не достается просто так.
Однажды, в конце лета, он обедал вместе с Ченем Ли. Они уже доедали десерт в полном молчании – иногда они могли просто поздороваться и промолчать весь обед до конца. Ченя нельзя было назвать особо разговорчивым, а Сергей, когда упорно обдумывал какую-нибудь идею, вообще предпочитал не открывать рот. Чень Ли увидел, как вилка с куском пирога замерла на полпути ко рту Сергея:
– Пирог невкусный?
Сергей молчал, его рот приоткрылся, как будто он собирался что-то сказать.
– Может, тесто не подошло? – задумчиво спросил Чень, внимательно рассматривая пирог в своей тарелке.
Сергей, как будто проснувшись, посмотрел на друга:
– Ты слышал о гипотезе общности эволюции?
– Нет вроде бы, а что?
– Ну, это одна из тех красивых теорий, которые невозможно проверить на практике, – медленно сказал Сергей. – Постулат такой: природа в мирах, подобных нашей Земле, идет по одному и тому же пути, одни и те же жизненные формы повторяют друг друга, растительный и животный миры в общем похожи друг на друга, различие проявляется только в деталях. Что мы имеем здесь на текущий момент?
– В каком смысле «имеем»?
– Планета похожа на нашу, – сказал Сергей, явно не услышав вопроса, – состав атмосферы идентичен нашему, нет никаких различий в составе почвы, микрофлора повторяет земную с точностью, превышающей все допустимые погрешности, растительный мир, особенно высокоразвитые растения, ничем не отличается от нашего прежнего. О чем это говорит?
– Да, о чем? – усмехнувшись, поинтересовался Чень.
– Знаешь, – Сергей внимательно посмотрел на Ченя, на лице Дубинина не было ни малейших следов прежней отрешенности, – я уже какое-то время ломаю голову над тем, как тут все похоже на Землю. Это не давало мне покоя ни днем, ни ночью. И только сейчас я понял, что Лимба – это продукт вмешательства не природы, а существ, по своим возможностям, сходных с богами древности. Это – искусственный мир, созданный по каким-то причинам, нам неведомым. Это как семена, выращенные в тщательно подготовленной почве под присмотром заботливого садовника. Это мир, выращенный в первоначальной гармонии с природой. Наши Неизвестные пытались переделать эту планету в соответствии со своими планами, но природа не терпит насилия над собой. Какие различия есть между Лимбой и Землей?
Чень задумчиво потер подбородок:
– На взгляд неспециалиста различия проявляются в животном мире. Взять хотя бы этих «бизонов», которых видели наши наблюдатели, здешних оленей и птиц. Они-то уж точно непохожи на наших земных.
– Вот именно. Тогда почему нет различий в растительном мире и микромире Земли и Лимбы? Потому, что начало было таким же, как и на Земле – сначала простейшие растения и простейшие микроорганизмы, потом насекомые, потом растения более развитые и так далее. Все повторилось так же, как и на Земле. И потом, растения – это не животные, у них процесс развития более сложен и извилист.
На протяжении миллионов лет здесь развитие шло так же, как и у нас, в этот процесс никто не вмешивался, просто Неизвестные создали все предпосылки для того, чтобы эволюция шла своим путем. Вот, например, если взять одну и ту же землю, воду, воздух, наполнить ими два замкнутых сосуда и в этих разных сосудах высадить семена одних и тех же растений, то что в них вырастет?
– Наверное, одинаковые растения.
– Именно! Если исходные условия одинаковы, то и результат получится один и тот же. Так же и здесь – здесь были те же условия, что и на Земле до того, как там зародилась органическая жизнь. Поэтому здесь все так похоже на Землю.
Кусочек пирога с вилки Сергея уже давно упал обратно в тарелку, но Дубинин, не заметив этого, поднес к губам пустую вилку и рассеянно облизал её.
– Ты мне только одно скажи, Сережа – Чень был похож на статую Будды своим спокойствием и умиротворенностью, – почему тебя так это донимало? Неужели ты не можешь просто принять всё таким, как есть?
– Не могу, Чень, – Сергей чуть виновато посмотрел на друга, – это какая-то закорючка у меня в голове. Ну не могу я, как наши фермеры, просто воспринять тот факт, что воздух, которым мы дышим, ничем не отличается от нашего прежнего воздуха. Я не могу, как наши лесорубы, посмотреть на местные сосны и спокойно начать их пилить. Просто не могу.
– Какие-то вы все неправильные, что ли, – пожал плечами Чень.
– Кто «вы»? Неазиаты, что ли?
– «Неазиаты», – усмехнулся Чень, – хорошее слово.
– Я не расист, воспитание не то, – улыбнулся Сергей.
– За это спасибо. А по поводу неправильности – тут просто. Мы принимаем мир таким, какой он есть. Я лично никогда не был особенно религиозным человеком, но мой отец смог научить меня самым простым вещам, благодаря которым можно жить в мире с самим собой и окружающим миром.
– Что это за вещи такие?
– А я уже сказал тебе – принимать всё таким, как оно есть, не особенно расстраиваясь из-за неудач и не впадая в чрезмерный восторг по поводу каких-либо счастливых случайностей.
– Да я вроде бы не особенно и расстраиваюсь, – пожал плечами Сергей.
– Ну да, а как же насчет того, что несколько месяцев голову сушил по поводу очевидных вещей, недосыпал, расстраивался?
– Так это у меня натура такая.
– «Натура», – вздохнул Чень, – вот из-за этой натуры и возникают неврозы.
– Слушай, буддист, я не псих.
– Я не говорил, что ты псих, и я не буддист.
– Ну ладно, не буддист. А вот эта твоя философия «принимай всё таким, как оно есть», разве это не ущербная философия? Если послушать тебя, так и делать ничего не надо, не надо бороться за свои идеи, не надо страдать оттого, что не можешь решить трудную задачу! Просто лапки сложить и смотреть на то, как мимо тебя течет река жизни.
Чень улыбнулся.
– Ты снова приписываешь мне то, чего я не говорил. Я не говорил, что не надо бороться и не надо жить активной полноценной жизнью. Я говорил о восприятии воздействий внешнего мира миром внутренним, душой, если угодно. Ты можешь и должен бороться за себя и для себя, только важно в этой борьбе не причинить вред самому себе, своей душе.
– Значит, если происходит что-то плохое, то надо просто не обращать на это внимание и продолжать работать?
– Да. Представить, как будто ты камень на берегу реки, отполированный водой гладкий камешек среди сотен тысяч других. Когда происходят плохие вещи, я говорю себе: «Я – камень у реки. Все пройдет, как сходит вода после наводнения. Вода не может проникнуть в меня, она стечет по моему телу, не причинив никакого вреда».
– А тебе эти заговоры когда-нибудь помогали, Чень?
– А ты думаешь, как я смог выдержать, когда так называемый ученый украл всё, что я смог наработать за полтора года напряженного труда?
– Ты никогда не рассказывал об этом.
– Повода не было.
– Давай, – Сергей решительно отставил тарелку с недоеденным пирогом в сторону.
– У тебя разве никакой работы нет? – усмехнулся Чень.
– Разберемся. Короче, представь, что ты – камень, а я – река и рассказывай.
Чень засмеялся.
– Ну ладно, «река». Пропустим мою безоблачную юность и представим себе восемнадцатилетнего китайца, только что сошедшего с трапа самолета, прилетевшего из Гонконга. На плече – сумка, заполненная до половины. В сумке – две смены белья, две пары носков, одна рубашка и несколько тетрадей с собственными наработками. В руке паспорт – первое удостоверение личности вообще в жизни. Отец этого парня три месяца назад попал под машину, потерявшую управление…
– Прости, я не знал, – Сергей смущенно смотрит на Ченя.
– Судьба, – Чень пожимает плечами, – тут уже ничего нельзя сделать. Так вот, мой дядюшка прислал мне приглашение на въезд в Штаты. Надо ли говорить, с какой радостью я сел в самолет, заплатив за билет деньгами, присланными моим дядюшкой? Брат моего отца давно уехал в Америку и открыл свое дело – китайский ресторан. Бизнес у него шел вроде бы неплохо, но речь не об этом.
Когда я приехал к дяде, то понял, что радоваться нечему. Я должен был вернуть долг, возместить затраты моего родственника на мою визу и вернуть деньги, потраченные на дорогу. Я получил работу мойщика посуды в дядюшкином ресторане и комнатку, по размерам больше напоминающую шкаф. Я не жаловался – это было противно моей природе, да и к тому же жаловаться было просто некому.
Через два года я все еще работал на том же месте возле мойки с грязными тарелками и спал на той же самой продавленной кровати. Только теперь я уже ничего не был должен своим родственникам. Я откладывал то немного, что оставалось от моего заработка. Выручало то, что меня кормили бесплатно, а за комнату над рестораном мне приходилось платить дядюшке не так уж и много.
Как это не звучит в духе Оливера Твиста, но за те два года, что я работал на дядю, мне удалось пройти весь курс обучения высшей школы и сдать экзамены на аттестат о среднем образовании. Я подумывал, чтобы поступить в университет заочно. Чтобы заслужить правительственную субсидию на оплату обучения, мне нужно было набрать высшие баллы и мне это удалось.
На втором семестре первого года обучения мои работы заметил декан кафедры органической химии. Он преложил мне место лаборанта и несколько тем на выбор. Я выбрал одну тему, показавшуюся мне интересной.
Я работал, совмещая лекции и работу в лабораториях. От работы в ресторане вскоре мне пришлось отказаться – я не успевал. Часто я падал на кровать и засыпал, не успев раздеться. Хоть мне было и тяжело, но работа мне нравилась и я не жаловался. В конце первого года декан просмотрел мои наработки и сказал примерно следующее: «Мистер Ли, вам нужно форсировать разработку препарата. Буквально вчера я узнал, что в этой области работают еще две фармакологические фирмы. Отбросьте в сторону ненужное, я замолвлю за вас словечко перед деканатом».
Я бросил лекции и целый год не вылезал из лаборатории. Я работал над применением некоторых экзотических растений Южной Америки в сфере борьбы с раковыми заболеваниями. Я задумал ничто иное, как спасти мир от болезней, долгие десятилетия терзающих ни в чем неповинных людей. Иногда решение было настолько близким, что я практически мог коснуться его рукой. Казалось, еще немного усилий – и всё получится.
И однажды у меня получилось. Мне осталось только привести в порядок опытные образцы препарата, провести испытания на подопытных животных, разработать методику промышленного производства лекарства и еще кое-что, в общем, технические детали и подчистка. Я сообщил декану о своих успехах и он, как показалось мне, искренне порадовался за меня и поинтересовался, достаточно ли полно я задокументировал результаты исследований. Тогда я находился в состоянии некоторой эйфории и ликования по поводу моей победы, и ответил, не особенно задумываясь, что с документацией все в порядке, лабораторные журналы велись достаточно полно, рабочие дневники заполнялись каждый день и так далее и в таком же духе.
– Шеп – классный пес, Джей, – говорит Ронни, – если бы не он – носились бы мы по лесу за этими чертовыми хряками, так что аж пар из ушей. Извинись.
– Прости, Шеп, – кричит Джей, улыбаясь во весь рот.
Шеп высовывает язык и машет хвостом – он не обиделся.
– То-то, – бурчит Ронни. – Собаки все понимают, может даже получше людей.
Парни молчат, разглядывая карты.
– Ходи, что ли, – лениво зевая, говорит Джей.
– Ладно, – Ронни собирается с духом и сбрасывает карту.
Шеп поворачивается и начинает очередную пробежку. Свиньи продолжают выкапывать желуди.
На востоке фермеры общими усилиями корчуют пни. Земля тут мягче, чем рядом с внутренней оградой, но корни погибших деревьев глубоко сидят в земле, вцепившись в почву разлапистыми корневищами толщиной в коровью ногу. Здесь тоже стоит рев двигателей: два тягача на аккумуляторах Верховина взрывают землю колесами, пытаясь выковырнуть особенно мощно укорененный пень. Цепи натягиваются в струнку и мало-помалу земля отпускает из своих сырых объятий упрямые корни.
Джек Криди-старший изо всей силы наваливается на стальной лом, на лбу фермера проступают крупные капли пота. Рядом с ним пыхтят еще двое:
– Черт, чертова деревяшка!
– Не чертыхайся!
– Да не хотел я, черт, – оправдывается провинившийся, тут же снова помянув беса.
– Эх! – выдыхает Криди, чувствуя, как подается упрямое дерево.
Под корнями, в образовавшейся яме, копошатся слепые жуки, разбегаются мокрицы, похожие на крохотные мохнатые мочалки. Выкорчеванный пень похож на гигантского осьминога, на корнях налипла влажная земля.
– Ф-ф-ух, ну и работка, – утирает пот со лба Патрик Джексон.
– Это точно, – соглашается с ним Сэм Белафски, любитель чертыхнуться.
Он садится на перевернутый пень и закуривает сигарету без фильтра.
– Работка – чертям тошно, – Сэм выпускает дым и щурится на солнце.
– Мы, мужики, сейчас занимаемся тем, чем наши прапрадеды занимались, когда в Америку приехали, – говорит Криди, опершись ладонями о лом, поставленный перед собой.
– Вот пусть бы мой прапрадедуля этим бы и занимался, – говорит Белафски, затягиваясь.
– Чего ты, Сэм? – зевает Джексон. – Для себя же стараемся.
– Да я не против, – упрямо мотает головой Сэм, – я работы в жизни не боялся, только деревья тут были какие-то слишком коренные, черт бы их побрал.
– Да, лес тут вековечный, что и говорить, – Джексон осматривает деревья поблизости.
– Джек, а может выжечь участок было бы проще? – спрашивает Белафски.
– Может, и проще, – сдвигает плечами Криди, – только побаиваюсь я с огнем орудовать – не приведи господь перекинется огонь куда-нибудь не туда или ветер переменится – тогда хлопот не оберешься. А нам ведь тут еще жить и жить.
– Эх, земля-то здесь какая, – тихо говорит Патрик Джексон, разминая в руках земляные комки, собранные с подсыхающих корней.
– Да, землица знатная, – говорит Сэм.
– Пахнет так… Как дома.
– Мы и есть дома, Пат, – говорит Джек.
Мужчины некоторое время молчат. Белафски старательно затаптывает в землю окурок и поднимается на ноги.
– Давайте, мужики.
Работа продолжается. Корни не хотят расставаться с землей, но люди упорны, как муравьи, их не остановить.
Такие дела происходят в лесу. Все изменилось.
Башня изменилась тоже, теперь ее верхушка напоминает улей – «Шершни» вылетают с обзорной площадки, кружат над Пустошью и внутренним периметром. Фанерные диски, бесшумно скользящие в небе, напоминают «летающие тарелки». Теперь самолетики-разведчики не нуждаются в постоянном контроле – Варшавский и его программисты потрудились на совесть. Теперь для контроля за прилегающей к колонии территорией достаточно двух-трех человек. Их роль проста – следить за экранами видеокамер наблюдения и время от времени менять «Шершней», у которых перегрелись двигатели. Черные баллоны дирижаблей время от времени покидают причальную мачту Башни, чтобы обследовать прилегающую территорию. На пузатых черных боках можно увидеть четкие буквы, старательно выведенные белой краской. На мини-дирижаблях – «Каспер-1» и «Каспер-2», на большом – «Титан».
С этой работой прекрасно справляются все те же знакомые нам люди – младший Джек Криди и братья Томпсоны – Роджер и Фред. Часто их называют «ангелами» – мальчишки не любят это прозвище, с легкой руки Ричарда Вейно запущенное среди колонистов. Фред и Роджер согласно кивают, когда их зовут «Касперами», – от этого никуда не уйдешь, это их позывной, так же, как и Джек отзывается на позывной «Титан». Еще их называют «беспилотчиками» – это правда и на это прозвище они не обижаются. Они обижаются, когда их называют «министрами авиации», они не хотят быть министрами.
Младшим Томпсонам часто снится один и тот же сон, что неудивительно – ведь они братья. В этом сне они летят на настоящем самолете над лесами, над горами и над рекой. Их самолет из сна – старенький двухместный биплан, они как-то, давным-давно, на Земле, по очереди прокатились на нем, сидя в кабине впереди пилота – улыбающегося пожилого мужчины с усиками, похожего на Кларка Гейбла, одетого в комбинезон, кожаную куртку и белый шарф – совсем как в старом фильме про летчиков. Роджер и Фред одевали специальные защитные очки, чтобы от сильного ветра на высоте у них не слезились глаза.
Весь полет их головы крутились из стороны в сторону, как тарелки радаров – ведь с высоты все такое маленькое, а небо вокруг такое настоящее, что кажется, что до облаков можно дотронуться рукой. Весь их недолгий – в пять минут – полет они страстно мечтали, чтобы пилот закрутил штопор или мертвую петлю, но этого, естественно, не произошло. Полет закончился так быстро, казалось, прошло всего несколько секунд – а впереди и внизу уже бежит тонкая дорожка бетона взлетной полосы с белой разметкой. С каждой секундой тонкая дорожка становится все шире и шире, и вот уже земля совсем близко, со скрипом резина колес касается взлетной полосы, двигатель взрёвывает, сбавляя обороты и в сплошном диске вращающихся лопастей винта уже видны пробелы. Вот и все, самолет плавно заруливает в карман стоянки, рядом с ограждением стоят папа, мама и брат.
Ты вылезаешь из кабины, а ноги не слушаются и руки дрожат. Пилот помогает тебе вылезти из кабины:
– Как ты, сынок?
Ты не можешь ответить – слов нет. Ты чувствуешь, что на твоем лице улыбка во весь рот, глупая улыбка, как улыбка клоуна, но ты не можешь ее согнать, потому что ты весь – еще там, в небе. Твои глаза видят небо перед собой также ясно, как и вытертую кожу куртки пилота прямо на уровне твоих глаз. Ты смотришь в глаза пилота и видишь в них какое-то странное выражение, какую-то секунду ты не можешь понять его, а потом сразу же забываешь, потому что внутри тебя, где-то глубоко в животе – все то же пьянящее ощущение прохладной пустоты, наполненной ощущением полета.
Откуда тебе знать, что в глазах пилота с тоненькими усиками на загорелом лице – зависть к тебе? Зависть к тому, как ты впервые чувствуешь, что ты летишь, что все это – и разбег, и отрыв, и полет, и ветер в лицо, и облака, и небо – всё впервые, всё ново, все волшебно. Откуда тебе знать, как сорокалетний человек, пилот, налетавший не одну тысячу миль, может завидовать тебе, тринадцатилетнему мальчишке, первый раз в жизни обнявшему небо?
Ты изо всех сил киваешь пилоту и из твоего рта доносится приглушенное кваканье:
– Сибо.
Пилот, похожий на Кларка Гейбла, улыбается и хлопает тебя по плечу. Ты понимаешь, что он понимает, что «сибо» – на человеческом языке значит «спасибо» и тебе становится так легко, как только может быть.
Бетон прогибается под ногами, когда ты возвращаешь к своим. Бетон не может прогибаться, ты знаешь это, но он все-таки прогибается. И земля вертится, ты знал это еще раньше, учительница рассказывала, но теперь ты видишь это движение, ты практически можешь разглядеть, как вращается земля. Ты задираешь голову вверх – какое огромное небо! Как дно опрокинутой голубой фарфоровой чашки. И ты только что был там.
Ты смотришь на лица людей, стоящих за ограждением, и твоя душа полна искреннего сожаления – несчастные они, они не знают, что такое небо, не знают полета, они неспособны видеть вращение земли под ногами. Бедные люди, лишенные крыльев.
Все кажется теперь таким новым. Неужели и раньше трава была такой зеленой? Неужели и раньше цвета были такими яркими? Неужели этот огненно-красный цвет платья молодой женщины, стоящей в обнимку с ее парнем в черной куртке – этот тот невзрачный красненький цвет, на котором раньше никогда не останавливался взгляд? Неужели этот калейдоскоп, этот фейерверк красок был и раньше, только ты его не замечал?
Вот папа и мама. Отец – в джинсах и защитного цвета футболке, кожаная черная куртка небрежно накинута на плечи (отец сегодня не на службе, ему незачем носить форму), мама в длинном, по щиколотку, цветастом платье, на плечи накинута джинсовая голубая куртка. Рядом приплясывает на месте, прямо-таки вытанцовывая, канючит брат:
– Пап, пап, можно я? А, пожалуйста, пап, а, пап?
Отец кивает:
– Вперед, тигр.
Брат срывается с места и пробегает мимо тебя, как будто ты – пустое место, но тебе ни капельки не обидно – ты все еще там, в небе.
– Ну как? – спрашивает, улыбаясь, мама.
Она такая красивая сегодня. Может быть, она такая красивая всегда, а твои глупые глаза этого раньше никогда не замечали?
– Да, дракон, – улыбается отец (дракон – это ты, а брат – тигр), – как там небеса?
Отец такой высокий, стройный. Не строгий, как обычно, добрый. Какие они с мамой красивые! Только сейчас, глядя на них, ты понимаешь значение слов «прекрасная пара».
– Супер, – говоришь ты в ответ.
Они обнимают тебя, мама левой рукой, отец правой и вы втроем смотрите на то, как брат садится в кабину впереди пилота. Вы смотрите на то, как самолет выруливает на взлетную полосу, как набирает скорость и отрывается от земли. Ты смотришь на то, как самолет летит в небе, и знаешь, что там сейчас чувствует твой брат. Ты чувствуешь, что какая-то часть тебя летит вместе с ним и в первый раз в жизни к тебе приходит понимание того, что ты любишь своего брата.
Любовь – это что-то сродни ощущению полета…
Вот такие сны.
Джеку Криди-младшему такие сны не снятся. Все чаще ему снится лес и что-то темное, скрывающееся в нем. Когда снятся такие сны, ему хочется проснуться. К счастью, Джек не помнит своих снов.
Живущие в Башне редко видят лес. У них много работы.
В лаборатории профессора Мазаева ученые занимаются созданием энергетического оружия, использующего Источник Силы. Но об этом пока рано говорить. Скажем только что работы много и работа эта – не из легких.
У программистов тоже много работы – они редко остаются без дела. Нужно обработать миллионы бит информации, написать не один десяток программ, наладить не один десяток компьютеров.
У Сергея Дубинина практически нет свободного времени – биологическая разведка идет полным ходом. Сбор образцов местной флоры – мхи, лишайники, хвощи – обычный набор для хвойных лесов Земли. Классификация разных видов растений – не ядовит ли этот плющ, съедобны ли эти грибы. Каждый образец нужно проверить в лаборатории на наличие ядовитых спор, пыльцы и бактерий. Отлов насекомых – и те же вопросы: не являются ли пойманные образцы переносчиками болезнетворных бактерий.
С каждым днем исследований Сергей с удивлением обнаруживал поразительное сходство флоры и фауны Лимбы с растительным и животным миром Земли. Сергей удивлялся тому, что лес здесь был смешанный и что деревья были удивительно похожи на земные, здесь росли сосны, ели, лиственницы, дубы, тополя, березы, и сколько Сергей не анализировал образцы коры, листьев, древесины, он не замечал никакой разницы между земными и местными деревьями. Казалось, что природа, по крайней мере, в отношении растений – от примитивных мхов до сорокаметровых сосен – не допустила никаких вольностей со своей стороны.
С насекомыми было посложнее, но это не обескураживало Сергея. Он знал, что и на Земле открытие новых видов насекомых – не такая уж редкая вещь. Разглядывая в мощный микроскоп строение местных комаров, мух, мушек, лесных блох, он каждый раз поражался схожести с земными насекомыми.
С микромиром было посложнее – здесь нужен был специалист по бактериям и вирусам, а Сергей был в большей части зоологом, чем ботаником или микробиологом. Он испытывал воздействие обнаруженных в образцах почвы и воздуха бактерий на лабораторных мышах и крысах – этих вечных приговоренных испытуемых подопытных животных, жертвах во имя науки. Сравнивая реакции организма испытуемых с типичными реакциями, описанными во всех серьезных научных трудах по бактериологии, Сергей иногда удивлялся тому, что он еще способен удивляться чему-либо. Местные бактерии вели себя так же, как и их земные аналоги.
Целый месяц Сергей размышлял над этим. Мысли – «Как же тут все похоже на Землю!» – покидали его только во время сна. Он думал над этим, когда завтракал в столовой шестого уровня Башни в семь часов утра каждое утро, думал, стоя в душевой кабинке под струями горячей воды, думал во время работы и в то время, когда вел уроки для десяти подрастающих колонистов.
Он мог объяснить отсутствие вирусов и болезнетворных бактерий тем, что территория внутреннего периметра, Выжженная Пустошь, на протяжении столетий подвергалась постоянному воздействию электрических разрядов высокого напряжения, молнии, выжигая все живое, могли убить даже микроорганизмы. Он каждый день после того, как люди возвращались с работ на внешнем периметре в лесу, выборочно проверял колонистов, брал анализы крови и мочи, над которыми колдовал вместе с Владиславом Сергеевым.
Результаты анализов подтверждали одно и то же: никаких изменений в составе крови, никаких нарушений деятельности организма, метаболизм в норме, состав крови в норме, никаких изменений. За несколько месяцев работы в лесу было только несколько тепловых ударов и все. Никто даже не простудился. Самыми распространенными травмами были небольшие резаные раны – порезы рабочими инструментами, занозы, царапины, растяжения, вывихи и только один серьезный перелом голени – один из монтеров неудачно спрыгнул с дерева.
Никаких признаков вирусных инфекций, никакого гриппа, гепатита, холеры, никаких смертоносных вирусов, заживо поедающих человеческое тело за несколько часов, никаких эпидемий, ничего. Как будто бы люди попали на высокогорный курорт – чистый воздух, вода без малейшего следа каких-либо примесей, и никаких болезней.
Всё это долгое время не давало Сергею покоя. Он знал, что люди могут выжить на Лимбе, но чтобы всё было настолько безоблачно и приятно? Сергей с недоверием относился ко всему, что доставалось просто так, без усилий. С самого раннего детства он привык, что за все приходится платить и что ничего не достается просто так.
Однажды, в конце лета, он обедал вместе с Ченем Ли. Они уже доедали десерт в полном молчании – иногда они могли просто поздороваться и промолчать весь обед до конца. Ченя нельзя было назвать особо разговорчивым, а Сергей, когда упорно обдумывал какую-нибудь идею, вообще предпочитал не открывать рот. Чень Ли увидел, как вилка с куском пирога замерла на полпути ко рту Сергея:
– Пирог невкусный?
Сергей молчал, его рот приоткрылся, как будто он собирался что-то сказать.
– Может, тесто не подошло? – задумчиво спросил Чень, внимательно рассматривая пирог в своей тарелке.
Сергей, как будто проснувшись, посмотрел на друга:
– Ты слышал о гипотезе общности эволюции?
– Нет вроде бы, а что?
– Ну, это одна из тех красивых теорий, которые невозможно проверить на практике, – медленно сказал Сергей. – Постулат такой: природа в мирах, подобных нашей Земле, идет по одному и тому же пути, одни и те же жизненные формы повторяют друг друга, растительный и животный миры в общем похожи друг на друга, различие проявляется только в деталях. Что мы имеем здесь на текущий момент?
– В каком смысле «имеем»?
– Планета похожа на нашу, – сказал Сергей, явно не услышав вопроса, – состав атмосферы идентичен нашему, нет никаких различий в составе почвы, микрофлора повторяет земную с точностью, превышающей все допустимые погрешности, растительный мир, особенно высокоразвитые растения, ничем не отличается от нашего прежнего. О чем это говорит?
– Да, о чем? – усмехнувшись, поинтересовался Чень.
– Знаешь, – Сергей внимательно посмотрел на Ченя, на лице Дубинина не было ни малейших следов прежней отрешенности, – я уже какое-то время ломаю голову над тем, как тут все похоже на Землю. Это не давало мне покоя ни днем, ни ночью. И только сейчас я понял, что Лимба – это продукт вмешательства не природы, а существ, по своим возможностям, сходных с богами древности. Это – искусственный мир, созданный по каким-то причинам, нам неведомым. Это как семена, выращенные в тщательно подготовленной почве под присмотром заботливого садовника. Это мир, выращенный в первоначальной гармонии с природой. Наши Неизвестные пытались переделать эту планету в соответствии со своими планами, но природа не терпит насилия над собой. Какие различия есть между Лимбой и Землей?
Чень задумчиво потер подбородок:
– На взгляд неспециалиста различия проявляются в животном мире. Взять хотя бы этих «бизонов», которых видели наши наблюдатели, здешних оленей и птиц. Они-то уж точно непохожи на наших земных.
– Вот именно. Тогда почему нет различий в растительном мире и микромире Земли и Лимбы? Потому, что начало было таким же, как и на Земле – сначала простейшие растения и простейшие микроорганизмы, потом насекомые, потом растения более развитые и так далее. Все повторилось так же, как и на Земле. И потом, растения – это не животные, у них процесс развития более сложен и извилист.
На протяжении миллионов лет здесь развитие шло так же, как и у нас, в этот процесс никто не вмешивался, просто Неизвестные создали все предпосылки для того, чтобы эволюция шла своим путем. Вот, например, если взять одну и ту же землю, воду, воздух, наполнить ими два замкнутых сосуда и в этих разных сосудах высадить семена одних и тех же растений, то что в них вырастет?
– Наверное, одинаковые растения.
– Именно! Если исходные условия одинаковы, то и результат получится один и тот же. Так же и здесь – здесь были те же условия, что и на Земле до того, как там зародилась органическая жизнь. Поэтому здесь все так похоже на Землю.
Кусочек пирога с вилки Сергея уже давно упал обратно в тарелку, но Дубинин, не заметив этого, поднес к губам пустую вилку и рассеянно облизал её.
– Ты мне только одно скажи, Сережа – Чень был похож на статую Будды своим спокойствием и умиротворенностью, – почему тебя так это донимало? Неужели ты не можешь просто принять всё таким, как есть?
– Не могу, Чень, – Сергей чуть виновато посмотрел на друга, – это какая-то закорючка у меня в голове. Ну не могу я, как наши фермеры, просто воспринять тот факт, что воздух, которым мы дышим, ничем не отличается от нашего прежнего воздуха. Я не могу, как наши лесорубы, посмотреть на местные сосны и спокойно начать их пилить. Просто не могу.
– Какие-то вы все неправильные, что ли, – пожал плечами Чень.
– Кто «вы»? Неазиаты, что ли?
– «Неазиаты», – усмехнулся Чень, – хорошее слово.
– Я не расист, воспитание не то, – улыбнулся Сергей.
– За это спасибо. А по поводу неправильности – тут просто. Мы принимаем мир таким, какой он есть. Я лично никогда не был особенно религиозным человеком, но мой отец смог научить меня самым простым вещам, благодаря которым можно жить в мире с самим собой и окружающим миром.
– Что это за вещи такие?
– А я уже сказал тебе – принимать всё таким, как оно есть, не особенно расстраиваясь из-за неудач и не впадая в чрезмерный восторг по поводу каких-либо счастливых случайностей.
– Да я вроде бы не особенно и расстраиваюсь, – пожал плечами Сергей.
– Ну да, а как же насчет того, что несколько месяцев голову сушил по поводу очевидных вещей, недосыпал, расстраивался?
– Так это у меня натура такая.
– «Натура», – вздохнул Чень, – вот из-за этой натуры и возникают неврозы.
– Слушай, буддист, я не псих.
– Я не говорил, что ты псих, и я не буддист.
– Ну ладно, не буддист. А вот эта твоя философия «принимай всё таким, как оно есть», разве это не ущербная философия? Если послушать тебя, так и делать ничего не надо, не надо бороться за свои идеи, не надо страдать оттого, что не можешь решить трудную задачу! Просто лапки сложить и смотреть на то, как мимо тебя течет река жизни.
Чень улыбнулся.
– Ты снова приписываешь мне то, чего я не говорил. Я не говорил, что не надо бороться и не надо жить активной полноценной жизнью. Я говорил о восприятии воздействий внешнего мира миром внутренним, душой, если угодно. Ты можешь и должен бороться за себя и для себя, только важно в этой борьбе не причинить вред самому себе, своей душе.
– Значит, если происходит что-то плохое, то надо просто не обращать на это внимание и продолжать работать?
– Да. Представить, как будто ты камень на берегу реки, отполированный водой гладкий камешек среди сотен тысяч других. Когда происходят плохие вещи, я говорю себе: «Я – камень у реки. Все пройдет, как сходит вода после наводнения. Вода не может проникнуть в меня, она стечет по моему телу, не причинив никакого вреда».
– А тебе эти заговоры когда-нибудь помогали, Чень?
– А ты думаешь, как я смог выдержать, когда так называемый ученый украл всё, что я смог наработать за полтора года напряженного труда?
– Ты никогда не рассказывал об этом.
– Повода не было.
– Давай, – Сергей решительно отставил тарелку с недоеденным пирогом в сторону.
– У тебя разве никакой работы нет? – усмехнулся Чень.
– Разберемся. Короче, представь, что ты – камень, а я – река и рассказывай.
Чень засмеялся.
– Ну ладно, «река». Пропустим мою безоблачную юность и представим себе восемнадцатилетнего китайца, только что сошедшего с трапа самолета, прилетевшего из Гонконга. На плече – сумка, заполненная до половины. В сумке – две смены белья, две пары носков, одна рубашка и несколько тетрадей с собственными наработками. В руке паспорт – первое удостоверение личности вообще в жизни. Отец этого парня три месяца назад попал под машину, потерявшую управление…
– Прости, я не знал, – Сергей смущенно смотрит на Ченя.
– Судьба, – Чень пожимает плечами, – тут уже ничего нельзя сделать. Так вот, мой дядюшка прислал мне приглашение на въезд в Штаты. Надо ли говорить, с какой радостью я сел в самолет, заплатив за билет деньгами, присланными моим дядюшкой? Брат моего отца давно уехал в Америку и открыл свое дело – китайский ресторан. Бизнес у него шел вроде бы неплохо, но речь не об этом.
Когда я приехал к дяде, то понял, что радоваться нечему. Я должен был вернуть долг, возместить затраты моего родственника на мою визу и вернуть деньги, потраченные на дорогу. Я получил работу мойщика посуды в дядюшкином ресторане и комнатку, по размерам больше напоминающую шкаф. Я не жаловался – это было противно моей природе, да и к тому же жаловаться было просто некому.
Через два года я все еще работал на том же месте возле мойки с грязными тарелками и спал на той же самой продавленной кровати. Только теперь я уже ничего не был должен своим родственникам. Я откладывал то немного, что оставалось от моего заработка. Выручало то, что меня кормили бесплатно, а за комнату над рестораном мне приходилось платить дядюшке не так уж и много.
Как это не звучит в духе Оливера Твиста, но за те два года, что я работал на дядю, мне удалось пройти весь курс обучения высшей школы и сдать экзамены на аттестат о среднем образовании. Я подумывал, чтобы поступить в университет заочно. Чтобы заслужить правительственную субсидию на оплату обучения, мне нужно было набрать высшие баллы и мне это удалось.
На втором семестре первого года обучения мои работы заметил декан кафедры органической химии. Он преложил мне место лаборанта и несколько тем на выбор. Я выбрал одну тему, показавшуюся мне интересной.
Я работал, совмещая лекции и работу в лабораториях. От работы в ресторане вскоре мне пришлось отказаться – я не успевал. Часто я падал на кровать и засыпал, не успев раздеться. Хоть мне было и тяжело, но работа мне нравилась и я не жаловался. В конце первого года декан просмотрел мои наработки и сказал примерно следующее: «Мистер Ли, вам нужно форсировать разработку препарата. Буквально вчера я узнал, что в этой области работают еще две фармакологические фирмы. Отбросьте в сторону ненужное, я замолвлю за вас словечко перед деканатом».
Я бросил лекции и целый год не вылезал из лаборатории. Я работал над применением некоторых экзотических растений Южной Америки в сфере борьбы с раковыми заболеваниями. Я задумал ничто иное, как спасти мир от болезней, долгие десятилетия терзающих ни в чем неповинных людей. Иногда решение было настолько близким, что я практически мог коснуться его рукой. Казалось, еще немного усилий – и всё получится.
И однажды у меня получилось. Мне осталось только привести в порядок опытные образцы препарата, провести испытания на подопытных животных, разработать методику промышленного производства лекарства и еще кое-что, в общем, технические детали и подчистка. Я сообщил декану о своих успехах и он, как показалось мне, искренне порадовался за меня и поинтересовался, достаточно ли полно я задокументировал результаты исследований. Тогда я находился в состоянии некоторой эйфории и ликования по поводу моей победы, и ответил, не особенно задумываясь, что с документацией все в порядке, лабораторные журналы велись достаточно полно, рабочие дневники заполнялись каждый день и так далее и в таком же духе.