Страница:
Когда на следующий день, рано утром, я пришел в лабораторию, началась свистопляска. После трех неудачных попыток ввести свой персональный код, чтобы войти в лабораторию, я отправился к главе службы безопасности, который достаточно вежливо пояснил мне, что все коды изменены по приказу декана кафедры органической химии и что допуск посторонних лиц в лаборатории строго запрещен. Я попросил проверить, являюсь ли я посторонним лицом и оказалось, что я не значусь в списках работников лаборатории. В деканате мне показали приказ о моем отчислении за систематические прогулы и неуспеваемость, а на доске объявлений кафедры я увидел приказ о моем увольнении с должности лаборанта за несоблюдение правил внутреннего распорядка и неоднократные нарушения норм безопасности.
Я подумал, что еще не проснулся и что мне снится удивительно реальный и отвратительный сон. С полным ощущением того, что я – персонаж какой-то гротескной комедии, я отправился к декану. Я прождал в приемной декана два часа и прорвался в его кабинет, не обращая внимания на крики секретарши.
Декан сидел за столом, заваленным моими дневниками и лабораторными журналами, заполненными моим почерком и моей рукой. Он сделал попытку спрятать бумаги в ящик стола, как мальчишка пытается спрятать порнографический журнал, когда его застали в ванной за известным занятием. Он тут же улыбнулся и принялся спокойно собирать бумаги в то время, как я, глупо улыбаясь, объяснял этому человеку, что не мог утром попасть на работу и что все это – какая-то глупая ошибка.
Декан молча собрал все бумаги в аккуратную стопку, встал из-за стола и я подумал, что он собирается отдать мне мою работу. Я был таким наивным тогда.
Декан подошел к высоким металлическим шкафам (в таких обычно хранятся документы), выдвинул верхний ящик, положил туда всё, что было у него в руках, и закрыл ящик на два поворота ключа. Ключ он тут же положил в карман.
Этот звук поворачивающегося в замочной скважине ключа мгновенно протрезвил меня. Я прошел мимо декана и сел на стул напротив стола. Декан вернулся на свое место и я услышал, как скрипнула искусственная кожа его большого профессорского кресла.
«Так значит, приказы о моем отчислении и увольнении – это не ошибка», – сказал я и в моем тоне не было ни тени вопроса.
Он молча кивнул.
«Значит, вы уже полтора года назад знали, что все это так закончится», – сказал я.
Он снова кивнул, как фигурка китайского мандарина, такая, знаешь, со свинцовым шариком внутри.
«Я ведь могу поднять шум и доказать, что все исследования и всю работу над препаратом провел я».
«Не льстите себе, мистер Ли», – поморщился, как от кислого, декан. «Кто вы такой»?
Я молчал.
«Вы – никто. В деканате имеются копии уведомлений, которые регулярно отправлялись вам, о том, что ваша успеваемость упала ниже приемлемого уровня. Есть протоколы, подписанные лично мной и утвержденные ректором, согласно которым вы систематически нарушали нормальную работу лаборатории. Вы уже не являетесь студентом, так как уже год не посещаете лекции. Эти бумаги, – он указал на стеллаж за моей спиной, – не позже, чем через неделю, будут отпечатаны и подписаны лично мной. Вы ничего не сможете доказать».
Я молчал.
Декан снова открыл рот и тут его прервал голос секретарши по внутреннему телефону:
«Господин декан, я вызвала охрану университета, они уже здесь. Вы в порядке»?
Декан надавил кнопку селектора:
«Да, миссис Эштон, всё в порядке. Попросите, пожалуйста, подождать немного в приемной – я еще не закончил с мистером Ли».
Он отпустил кнопку и продолжил:
«Да никто вам и не поверит. Вы один будете утверждать, что вы – добросовестный студент, примерный лаборант и святой мученик во имя науки, а все остальные и я, в первую очередь, будут говорить, что вы – прогульщик, дебошир и никудышный работник, и что вам не место в нашем университете. Все мы будем говорить, что терпели вас около года только потому, что считали вас подающим надежды. Но, увы, вы оказались всего лишь очередным эмигрантом, посчитавшим, что мир крутится вокруг вас, а не наоборот».
Я молча смотрел на него. Если бы мои взгляды были острыми, как самурайские мечи, от декана осталось всего лишь несколько лоскутков. Очень мелких.
«Если вы думаете повторить то, что вам удалось сделать за эти полтора года, в кустарных условиях, – усмехнулся декан, – то это просто смешно. У вас ни гроша за душой».
«Я могу опубликовать статьи в независимых журналах, у меня, в отличие от вас, хорошая память», – сказал я.
Декан засмеялся:
«У меня, в отличие от вас, есть ученая степень, мистер Ли. Без нее вам даже не стоит соваться к каким-нибудь журналистам, а о серьезных издательствах можете забыть сразу же, с вашим-то видом на жительство».
Он был прав и я знал это. Он тоже это знал:
«Вы не успеете, мистер Ли. Я опережу вас в любом случае. Как бы ты не старался, ты так и останешься паршивым китаёзой, выскочкой из китайского квартала, посудомойщиком во второсортном ресторане. А теперь пошел вон, узкоглазый».
Декан нажал кнопку селекторной связи:
«Миссис Эштон, попросите охранников войти».
В кабинет вошли двое. Декан поднялся из-за стола:
«Господа, пожалуйста, покажите мистеру Ли, где здесь у нас выход».
Я молча поднялся. Охранники встали за мной. Они были спокойными – ведь я тоже был совершенно спокоен. Декан посмотрел мне в глаза и сказал:
«Прощайте, мистер Ли».
Я посмотрел в его глаза и молча вышел из его кабинета. Декан выглядел немного разочарованным.
– Почему, Чень? – спросил Сергей.
– Я, в некотором роде, прочитал его мысли, Сережа. Он страстно хотел, чтобы я взбесился прямо у него в кабинете, чтобы набросился на него, выкрикивая страшные угрозы по-китайски, а охранники успели оттащить меня, слетевшего с катушек китаёзу-неудачника от него, декана кафедры органической химии престижного университета, профессора наук, доктора такого-то, члена таких-то и сяких-то обществ и светила мировой науки. Он страстно желал, чтобы охранники пару раз проехались по мне дубинками, а я, в ответ, напал бы на них и дал повод вызвать полицию. Я не дал ему ни малейшего повода причинить мне больше зла, чем он успел причинить мне. А потом мне прямо-таки было видение, Сережа, – улыбнулся Чень, – я как бы проник в его больной мозг и увидел его глазами такую картину – я стою на пороге его кабинета, охранники вывернули мне руки за спину, у меня в глазах слезы, сопли текут из носа, я жалобно, как побитый пес, смотрю на него и говорю всего два слова: «За что?» Ему так хотелось, чтобы я умолял его и унижался перед ним, поэтому он немного расстроился, когда я молча вышел из его кабинета в сопровождении двух скучающих охранников.
– Ничего себе, – выдохнул Дубинин. – А что дальше?
– А дальше, – улыбнулся Чень, – мне представился прекрасный случай применить свою философию к себе самому. Я вышел за территорию университета, остановился посреди тротуара и посмотрел в небо. Там, высоко-высоко, плыли облака, похожие на перья белых лебедей. Я закрыл глаза и сказал себе: «Я – камень и вода не проникнет в меня, вода стечет по моему телу, не причинив мне никакого вреда. Я – камень». Когда я открыл глаза, мне стало гораздо лучше. Вот и всё.
– Ничего «вот и всё», – сказал Сергей. – Что было дальше?
– Ты прямо как домохозяйка, которую оторвали от любимой мыльной оперы, – улыбнулся Чень.
– Чень, не будь занудой, рассказывай.
– Дальше всё было просто – я поехал в ресторан, забрал свои вещи, оставшиеся сбережения и смылся, не заплатив дядюшке за квартиру за целый месяц. Я продал отцовские часы – у меня было очень мало денег, сел в автобус и уехал так далеко, как мог. Всё пошло, как было раньше, еще до университета – по вечерам я снова мыл посуду в одном ресторане, в другом ресторане, по утрам, работал уборщиком. Поначалу жил на улице, но это продолжалось недолго, всего месяц. Потом снял квартирку в одном из дешевых домов на окраине.
Тараканы там были размером с шоколадный батончик, не меньше. Они совсем не боялись меня, а я не хотел их убивать, я просто отодвигал их газетой в сторону, а они отползали так лениво, как пережравшие собаки. Иногда мне казалось, что еще чуть-чуть – и они заговорят со мной: «Привет, Чень. Как дела на работе?» Я уже месяц почти ни с кем не разговаривал, вряд ли фразы: «Хлеб и маргарин, пожалуйста» или «Мне вон ту банку рыбных консервов из тунца» можно назвать нормальным общением.
И вот однажды, возвращаясь поздно ночью домой, я поднимался по лестнице и услышал: «Привет, парень. Как дела на работе?»
Чень улыбается и продолжает:
– Я от усталости сдуру подумал, что это мои тараканы со мной заговорили. А это оказался Майкл Фапгер, он снимал квартиру надо мной. Майк сидел на лестнице, потягивая из бутылки, и курил. Он заговорил со мной, улыбаясь во весь рот, ну, ты знаешь Майкла, я ответил, что вроде бы все нормально, спасибо. Майк молча кивнул и спросил меня просто так: «Тяжело тебе, парень?» Я посмотрел ему в глаза, кивнул и сел рядом с ним. Мы проболтали, сидя на ступеньках, где-то полчаса и я понял, как соскучился по нормальному человеческому общению.
Через три месяца Майкл пригласил меня в Фонд. Всё, – пожал плечами Чень, – конец истории.
– А тот гад? – спросил Сергей. – Как же лекарство от рака?
Чень многозначительно усмехнулся, как всезнающий Будда:
– А ни черта у него не вышло, Сережа.
– Как так?
– А просто. Я журналы вел не то, чтобы через пень-колоду, но, когда работа горит, не успеваешь все записывать, ты же знаешь, когда процесс идет безостановочно, то руки за мыслями не поспевают.
– Знаю, сам такой.
– Вот и я. Ставишь опыт за опытом, каждый опыт удается, каждый раз удачно всё идет, а ты думаешь: «а вот добавлю-ка я щепотку того, щепотку этого», как талантливый повар на кухне. Добавляешь, видишь – пошло, реакция такая, как надо, думаешь: «вот здорово, какой я молодец! Давай дальше, давай, давай!» Вот так промежуточные компоненты и не успеваешь записывать, на память полагаешься. И надо сказать, что память моя меня не подводила. А мой бывший декан думал, что у меня в бумагах на последней странице последняя формула заботливо так написана и рамочкой обведена.
– Жадность фраера сгубила, – улыбнулся Сергей.
– Не понял, – вежливо поднял брови Чень.
– Да это поговорка такая, – смутился Сергей, – примерно так трактовать можно: излишняя жадность и неразборчивость в средствах приводит к тому, что ничего хорошего из твоей затеи не получится. Что-то в этом роде.
– Я примерно понял, что ты имел в виду, – усмехнулся Чень, – да, я тоже подумал, что поторопился мой бывший научный руководитель. Взять образцы препарата и разложить их на составляющие он, скорее всего, смог бы, но одно дело, когда ты видишь, как мясо, овощи и приправы в определенной последовательности отправляются в кастрюлю – и совсем другое, когда ты смотришь на готовый суп и гадаешь: «А из чего же он сделан? Что туда добавлялось? Как долго это надо варить?», а химический препарат – это далеко не суп. Вот так. Ему бы выждать немного, подождать, пока я порядок в документах наведу, а ему поскорее денег и славы захотелось.
– Вот он и получил. Жаль, что люди на Земле твоей панацеи не дождутся.
– Я тоже об этом жалею, но люди на Лимбе могут получить препарат хоть сейчас и абсолютно бесплатно, – сказал Чень, осматривая давно опустевшую столовую.
– Синтезировал? – с улыбкой посмотрел на друга Сергей.
– Конечно, – лицо Ченя было абсолютно серьезным, только глаза улыбались.
Сергей с восхищением посмотрел на Ченя и тому стало неловко.
– Так, – он решительно поднялся из-за стола, – с тобой, Дубинин, никакой работы не будет. Все уже разошлись, теперь придется самим за собой посуду мыть.
– Я не против. Что тут такого, посуду за собой помыть? Ты же еще не утратил квалификацию мойщика посуды? – Сергей легонько прикоснулся локтем к руке Ченя.
Они рассмеялись. Друзья…
Свобода была совсем рядом, так ему казалось. Но стены, похожие на куски льда на замерзшей реке, по-прежнему не поддавались попыткам Этара разбить их. Он видел черную дыру в углу человеческой пещеры. Иногда в этой дыре он видел блики белого света – скорее всего, там были люди. По крайней мере, один человек там был точно – Этар чуял его запах. Запах врага был странным – одновременно раздражающим и отчасти приятным. От врага пахло резкими запахами быстро улетучивающихся веществ, а еще были запахи свежего мяса и крови.
Иногда запахи крови были запахами крови животных, иногда от врага пахло лесом. Когда волк чуял запахи начинающей зеленеть травы, зеленой хвои, весеннего ветра, которые чужак приносил с собой, Этара охватывало чувство тоски и отчаяния. Он скучал по просторам, на которых он совсем еще недавно чувствовал себя таким свободным, таким живым.
В ожидании прошел целый день. Этар не знал – ночь сейчас или день: белый свет в клетке горел постоянно. От этого света не болели глаза, просто он раздражал Этара, как раздражало его вынужденное заточение. Дважды за день Этар чувствовал, как по клетке проходит порыв свежего воздуха из отверстий под сводом человеческой пещеры. Этот воздух почти ничем не пахнул, чувствовались чужие запахи, но волк не мог понять, что это. Знакомых запахов почти не было.
Из темной дыры в стене Этар слышал звуки человеческой речи. Он не мог разобрать мысли чужаков – до них было слишком далеко. Иногда чувствительный слух волка ловил какое-то странное жужжание и потрескивание. Эти звуки были незнакомыми и почему-то тревожащими. Этар настораживался, но пока ничего опасного не происходило.
В самом начале второго дня плена в пещеру вошел человек. Это был враг – Этар узнал его по запаху. Человек подошел к прозрачной стене, в руках человека были белые диски и сосуд с прозрачной жидкостью, скорее всего, водой. На дисках Этар заметил куски мяса, по запаху это было мясо неизвестных животных. Из одного куска торчала белая кость. Желудок Этара свело голодным спазмом, но он не подал вида и из-под наполовину прикрытых век волк следил за человеком.
Враг остановился возле большого отверстия в стене возле пола и что-то сказал, указывая на засохшее и начинавшее пованивать мясо, которое Этар еще не так давно презрительно отшвырнул в сторону. Звуки человеческой речи выдали Этара: его уши насторожились, пытаясь понять хоть какое-нибудь слово.
Человек заметил это и присел перед стеной.
Этар вскочил и в коротком мощном прыжке оказался у самой стены. Лапа волка нырнула в отверстие, пытаясь достать врага мощными когтями, но отверстие было слишком мало для размаха и Этар не достал человека. Острые волчьи когти рассекли воздух, не достав врага всего на волосок. Враг отпрыгнул назад. Из того положения, в котором находился человек на полу, сделать это было не слишком удобно и он упал на спину, расплескав воду и выронив мясо.
Человек поначалу не успел испугаться, его движения были, скорее всего, рефлективными, но Этар почуял запах страха, исходящего из пор на коже человека. Это вселило в него некоторую уверенность в своих силах и гордость из-за того, что волк понял, насколько сильно людей может напугать взрослый сейр, пусть даже и заточенный в ловушку с прозрачными стенами.
Человек поднялся на ноги, что-то бормоча. Этар посмотрел в глаза своего врага и увидел там страх. Человек подобрал с пола мясо и снова что-то сказал волку.
Этар снова не понял ни слова. Слова были здесь ни к чему. Человек понял, что волк еще не сломлен, а волк дал ясно понять, что сломить его невозможно.
Этар с сожалением посмотрел на свою лапу, выпуская и пряча когти, и перевел взгляд на врага. Лицо человека выразило сомнение и, в некоторой степени, страх. Человек понял, что бы произошло с ним, если бы эти когти смогли оказаться быстрей.
Человек упрямо посмотрел на волка и молча вышел из пещеры. Этар проводил его насмешливым взглядом и лег перед отверстием в стене. Волк никогда не признался бы никому, даже самому себе в том, что вид воды, лужей растекшейся по полу, вызвал у него непреодолимое желание пить…
– А то ты не видел? – проворчал Дубинин, раздраженно швыряя мясо в холодильную камеру. – Еще бы чуть-чуть – и он пустил бы мне кровь.
– Для лабораторного ученого ты еще неплохо прыгаешь. Прямо как кузнечик.
– Смейся, смейся, Фапгер. Тебе как будто больше нечего делать.
– Работы у меня выше головы, Серега, – улыбнулся Майкл. – Просто не мог отказать себе в удовольствии присутствовать при первом контакте человека с волком.
– Первый контакт уже был, Майк, и ты был его непосредственным участником.
– Хорошо, хорошо, – Майкл поднял широченные ладони на уровень плеч, – не будем переходить на личности. Он всё время ведет себя так? – Майкл кивнул на экран монитора наблюдения, на котором было видно, как волк спокойно улегся перед запертой дверью клетки, как будто ничего не произошло.
– Никаких изменений, если не считать того, что он пытался проверить, что у меня внутри.
– А чего ты от него хотел, Сергей? Ясное дело, что он немного нервничает – плен, знаешь ли, не способствует установлению доверительных отношений со своим тюремщиком.
– Да, в принципе, я ничего другого не ожидал, – Сергей уселся на стул, с удовольствием вытягивая длинные ноги.
– Что будем делать?
– Ждать, – Сергей пожал плечами. – Насколько я знаю, если живое существо поголодает достаточно много времени, то ничего плохого из этого для нас не будет. Он ослабнет, затоскует по свободе, поймет, что сопротивление бесполезно. Когда голод станет невыносимым, он сломается и начнет есть.
– Ты так думаешь? – в глазах Майкла Сергей заметил сомнение.
– Это свойственно любой живой твари. Захочет есть, никуда не денется.
– Очень в этом сомневаюсь. Я думаю, что он скорее уморит себя голодовкой, чем возьмет что-нибудь из наших рук.
Сергей задумчиво потер подбородок.
– Вот это меня и беспокоит, – признался Дубинин. – Если он окажется настолько несгибаемым, то мы его потеряем. Если он будет продолжать сопротивляться попыткам накормить его, то я не знаю, что делать дальше.
Майкл встал со стула, с сожалением похлопал Дубинина по плечу и молча вышел из лаборатории.
Сергей какое-то время посидел за столом, глядя на экран с неподвижно лежащим на полу волком, и вернулся к анализу образцов почвы внешнего периметра…
По сосредоточенному лицу Арнольда Густафсона можно было подумать, что он готовится к серьезной операции. Действительно, Швед в эту минуту напоминал хирурга. В его пальцах была зажата отвертка с крестообразным жалом, медленно приближающаяся к черному пластмассовому ящику, внутри которого находилось пятьдесят граммов пластиковой взрывчатки, подсоединенных к взрывателю мины нажимного действия. Густафсон лежал на куске брезента, разостланном прямо на земле, в десяти метрах от ограды внешнего периметра. От блестящей проволоки доносилось негромкое, уже привычное, гудение – ограждения были под напряжением.
Вокруг лежащего Шведа нестройным кругом расположились четырнадцать солдат – саперы колонии, отделение подрывников, подчиненных Густафсону. Рядом со своим командиром лежал молодой (лет девятнадцати) солдат, напряженно присматривающийся к уверенным движениям Густафсона.
– Смотри сюда, Томми, – проворчал Швед.
Томас Гленн осторожно придвинулся поближе.
– Видишь этот зажим? – отвертка в руках командира указала на маленькую металлическую скобу с крохотными отверстиями креплений.
– Так точно.
– Подсоединяешь провода в определенной последовательности. Сначала синий, – пальцы Густафсона казались огромными щупальцами, способными раздавить грецкий орех, но на самом деле эти пальцы были очень ловкими и гибкими.
Пальцы Шведа уверенно подтянули провод в синей изоляции с оголенным концом к зажиму. Густафсон сделал аккуратную проволочную петельку на зачищенном конце провода и закрепил его в крайнем правом отверстии.
– Потом – черный, – Швед выполнил те же манипуляции с черным проводом, – и только потом – зеленый. Запомнил?
– Так точно. Синий, черный, зеленый.
Густафсон кивнул, закрепляя последний провод.
– Теперь – взрыватель. Здесь ты должен быть максимально осторожен и сосредоточен. Если даже ты лежишь на раскаленной земле, даже если ты потеешь, как свинья под ножом, даже если москиты жрут твою кровь и всякая дрянь лезет в глаза – ты не должен обращать внимания на такие вещи, Томми. Одно неверное движение – и ты, и твое отделение увидят апостола Петра с ключами в правой руке и бутылкой холодного пива в левой, прежде чем ты успеешь понять, что облажался по самое никуда.
Кто-то за спиной Шведа приглушенно хохотнул.
– Так, – глубоко выдохнул Густафсон, – кто заржал?
– Франк Левил, сэр.
– Сегодня будешь мыть посуду за всех.
– Ох, – вздохнул провинившийся Левил.
– Это еще не все, – обнадежил Швед. – Кёниг?
– Да, сэр, – немедленно отозвался солдат, лежавший справа от командира.
– Эрик, передай, пожалуйста, ранец с пластиком своему другу Франку. До конца сегодняшнего дня это будет его почетной обязанностью.
– Так точно, сэр, – заметно повеселевший Кёниг сбросил с плеч лямки тяжелого ранца с взрывчаткой.
Франк Левил, в глазах которого ясно читалось скрытое недовольство своей тяжелой судьбой, подтащил ранец к себе.
– Итак, мы остановились на взрывателе, Томми.
– Так точно, сэр.
– Делаем так, – Швед сильно нажал на отвертку, жало которой было в недрах мины.
Послышался негромкий щелчок металла о металл.
– Теперь устройство на боевом взводе и теперь опасность возрастает многократно, Томми. Чувствуешь, как ледяные муравьи бегут по спине, а, Гленн? – улыбаясь, проворчал Густафсон.
– Сэр, я чувствую, что готов нагадить в штаны, сэр, – честно ответил солдат.
На этот раз смеются все, включая командира. В этот раз Густафсон не собирается никого наказывать:
– Правильно чувствуешь, Томми, но тебе придется потерпеть до лагеря. Теперь закрываем крышку, очень осторожно.
Густафсон медленно закрывает крышку, оставляя снаружи взведенные замыкатели.
– А теперь – самая приятная часть работы, Томми. Приступай, – командир осторожно поднимается на ноги и его место занимает Гленн.
Его руки аккуратно опускают мину в вырытую неглубокую яму. Гленн осторожными, почти незаметными, движениями засыпает яму землей, осторожно накрывает мину срезанным слоем дерна, ладонями заглаживая неровности грунта. Через минуту только опытный глаз может определить, где установлена мина, способная разорвать в клочья неосторожного волка, приблизившегося к ограждениям.
Густафсон внимательно наблюдает за движениями Гленна и не находит, к чему придраться: все выполнено аккуратно и на совесть.
– Рейнольдс?
– Да, сэр?
– Отметь установку на карте и продублируй.
– Так точно, сэр, – Эрик Рейнольдс, заместитель командира, наносит специальную пометку на подробной карте внешнего периметра.
Через несколько секунд он нажимает несколько клавиш на клавиатуре портативного компьютера, на экране которого отображена электронная карта местности. Линия заграждения выделена красными толстыми линиями с крохотными значками молний. Вблизи красных линий мигают несколько зеленых точек, обведенных окружностями. Спустя несколько секунд к группе точек, расположенных друг возле друга, прибавляется еще одна.
– Устройство функционирует нормально, сэр. Сигнал четкий, чистый.
– Хорошо, – отвечает командир. – Где наша следующая отметка?
– В тридцати метрах на северо-восток.
– Пошли, – командует Швед и отделение подрывников поднимается, чтобы продолжить свою работу.
– Сэр, разрешите вопрос, – говорит Рейнольдс в то время, как солдаты уходят вперед, внимательно всматриваясь в лес.
Густафсон кивает.
– Чья это была идея минировать периметр радиоуправляемыми минами?
– Советник Вейно решил подстраховаться, Эрик, – едва заметно усмехается Швед, – и, по-моему, это правильно. Проще не ждать, пока волки сами наступят на наши устройства. Да и удобно это – например, «Шершни» передадут картинку, что волки окружили периметр, кто-то в Башне нажимает кнопку и – бум! Волки даже не поймут, что их убило.
– Понятно, сэр.
– А раз понятно, то пошли работать…
Джек Криди-младший и братья Томпсоны на своем рабочем посту ждали, когда им принесут обед: время приближалось к часу дня. В комнату контроля вошел Адам Фолз.
Я подумал, что еще не проснулся и что мне снится удивительно реальный и отвратительный сон. С полным ощущением того, что я – персонаж какой-то гротескной комедии, я отправился к декану. Я прождал в приемной декана два часа и прорвался в его кабинет, не обращая внимания на крики секретарши.
Декан сидел за столом, заваленным моими дневниками и лабораторными журналами, заполненными моим почерком и моей рукой. Он сделал попытку спрятать бумаги в ящик стола, как мальчишка пытается спрятать порнографический журнал, когда его застали в ванной за известным занятием. Он тут же улыбнулся и принялся спокойно собирать бумаги в то время, как я, глупо улыбаясь, объяснял этому человеку, что не мог утром попасть на работу и что все это – какая-то глупая ошибка.
Декан молча собрал все бумаги в аккуратную стопку, встал из-за стола и я подумал, что он собирается отдать мне мою работу. Я был таким наивным тогда.
Декан подошел к высоким металлическим шкафам (в таких обычно хранятся документы), выдвинул верхний ящик, положил туда всё, что было у него в руках, и закрыл ящик на два поворота ключа. Ключ он тут же положил в карман.
Этот звук поворачивающегося в замочной скважине ключа мгновенно протрезвил меня. Я прошел мимо декана и сел на стул напротив стола. Декан вернулся на свое место и я услышал, как скрипнула искусственная кожа его большого профессорского кресла.
«Так значит, приказы о моем отчислении и увольнении – это не ошибка», – сказал я и в моем тоне не было ни тени вопроса.
Он молча кивнул.
«Значит, вы уже полтора года назад знали, что все это так закончится», – сказал я.
Он снова кивнул, как фигурка китайского мандарина, такая, знаешь, со свинцовым шариком внутри.
«Я ведь могу поднять шум и доказать, что все исследования и всю работу над препаратом провел я».
«Не льстите себе, мистер Ли», – поморщился, как от кислого, декан. «Кто вы такой»?
Я молчал.
«Вы – никто. В деканате имеются копии уведомлений, которые регулярно отправлялись вам, о том, что ваша успеваемость упала ниже приемлемого уровня. Есть протоколы, подписанные лично мной и утвержденные ректором, согласно которым вы систематически нарушали нормальную работу лаборатории. Вы уже не являетесь студентом, так как уже год не посещаете лекции. Эти бумаги, – он указал на стеллаж за моей спиной, – не позже, чем через неделю, будут отпечатаны и подписаны лично мной. Вы ничего не сможете доказать».
Я молчал.
Декан снова открыл рот и тут его прервал голос секретарши по внутреннему телефону:
«Господин декан, я вызвала охрану университета, они уже здесь. Вы в порядке»?
Декан надавил кнопку селектора:
«Да, миссис Эштон, всё в порядке. Попросите, пожалуйста, подождать немного в приемной – я еще не закончил с мистером Ли».
Он отпустил кнопку и продолжил:
«Да никто вам и не поверит. Вы один будете утверждать, что вы – добросовестный студент, примерный лаборант и святой мученик во имя науки, а все остальные и я, в первую очередь, будут говорить, что вы – прогульщик, дебошир и никудышный работник, и что вам не место в нашем университете. Все мы будем говорить, что терпели вас около года только потому, что считали вас подающим надежды. Но, увы, вы оказались всего лишь очередным эмигрантом, посчитавшим, что мир крутится вокруг вас, а не наоборот».
Я молча смотрел на него. Если бы мои взгляды были острыми, как самурайские мечи, от декана осталось всего лишь несколько лоскутков. Очень мелких.
«Если вы думаете повторить то, что вам удалось сделать за эти полтора года, в кустарных условиях, – усмехнулся декан, – то это просто смешно. У вас ни гроша за душой».
«Я могу опубликовать статьи в независимых журналах, у меня, в отличие от вас, хорошая память», – сказал я.
Декан засмеялся:
«У меня, в отличие от вас, есть ученая степень, мистер Ли. Без нее вам даже не стоит соваться к каким-нибудь журналистам, а о серьезных издательствах можете забыть сразу же, с вашим-то видом на жительство».
Он был прав и я знал это. Он тоже это знал:
«Вы не успеете, мистер Ли. Я опережу вас в любом случае. Как бы ты не старался, ты так и останешься паршивым китаёзой, выскочкой из китайского квартала, посудомойщиком во второсортном ресторане. А теперь пошел вон, узкоглазый».
Декан нажал кнопку селекторной связи:
«Миссис Эштон, попросите охранников войти».
В кабинет вошли двое. Декан поднялся из-за стола:
«Господа, пожалуйста, покажите мистеру Ли, где здесь у нас выход».
Я молча поднялся. Охранники встали за мной. Они были спокойными – ведь я тоже был совершенно спокоен. Декан посмотрел мне в глаза и сказал:
«Прощайте, мистер Ли».
Я посмотрел в его глаза и молча вышел из его кабинета. Декан выглядел немного разочарованным.
– Почему, Чень? – спросил Сергей.
– Я, в некотором роде, прочитал его мысли, Сережа. Он страстно хотел, чтобы я взбесился прямо у него в кабинете, чтобы набросился на него, выкрикивая страшные угрозы по-китайски, а охранники успели оттащить меня, слетевшего с катушек китаёзу-неудачника от него, декана кафедры органической химии престижного университета, профессора наук, доктора такого-то, члена таких-то и сяких-то обществ и светила мировой науки. Он страстно желал, чтобы охранники пару раз проехались по мне дубинками, а я, в ответ, напал бы на них и дал повод вызвать полицию. Я не дал ему ни малейшего повода причинить мне больше зла, чем он успел причинить мне. А потом мне прямо-таки было видение, Сережа, – улыбнулся Чень, – я как бы проник в его больной мозг и увидел его глазами такую картину – я стою на пороге его кабинета, охранники вывернули мне руки за спину, у меня в глазах слезы, сопли текут из носа, я жалобно, как побитый пес, смотрю на него и говорю всего два слова: «За что?» Ему так хотелось, чтобы я умолял его и унижался перед ним, поэтому он немного расстроился, когда я молча вышел из его кабинета в сопровождении двух скучающих охранников.
– Ничего себе, – выдохнул Дубинин. – А что дальше?
– А дальше, – улыбнулся Чень, – мне представился прекрасный случай применить свою философию к себе самому. Я вышел за территорию университета, остановился посреди тротуара и посмотрел в небо. Там, высоко-высоко, плыли облака, похожие на перья белых лебедей. Я закрыл глаза и сказал себе: «Я – камень и вода не проникнет в меня, вода стечет по моему телу, не причинив мне никакого вреда. Я – камень». Когда я открыл глаза, мне стало гораздо лучше. Вот и всё.
– Ничего «вот и всё», – сказал Сергей. – Что было дальше?
– Ты прямо как домохозяйка, которую оторвали от любимой мыльной оперы, – улыбнулся Чень.
– Чень, не будь занудой, рассказывай.
– Дальше всё было просто – я поехал в ресторан, забрал свои вещи, оставшиеся сбережения и смылся, не заплатив дядюшке за квартиру за целый месяц. Я продал отцовские часы – у меня было очень мало денег, сел в автобус и уехал так далеко, как мог. Всё пошло, как было раньше, еще до университета – по вечерам я снова мыл посуду в одном ресторане, в другом ресторане, по утрам, работал уборщиком. Поначалу жил на улице, но это продолжалось недолго, всего месяц. Потом снял квартирку в одном из дешевых домов на окраине.
Тараканы там были размером с шоколадный батончик, не меньше. Они совсем не боялись меня, а я не хотел их убивать, я просто отодвигал их газетой в сторону, а они отползали так лениво, как пережравшие собаки. Иногда мне казалось, что еще чуть-чуть – и они заговорят со мной: «Привет, Чень. Как дела на работе?» Я уже месяц почти ни с кем не разговаривал, вряд ли фразы: «Хлеб и маргарин, пожалуйста» или «Мне вон ту банку рыбных консервов из тунца» можно назвать нормальным общением.
И вот однажды, возвращаясь поздно ночью домой, я поднимался по лестнице и услышал: «Привет, парень. Как дела на работе?»
Чень улыбается и продолжает:
– Я от усталости сдуру подумал, что это мои тараканы со мной заговорили. А это оказался Майкл Фапгер, он снимал квартиру надо мной. Майк сидел на лестнице, потягивая из бутылки, и курил. Он заговорил со мной, улыбаясь во весь рот, ну, ты знаешь Майкла, я ответил, что вроде бы все нормально, спасибо. Майк молча кивнул и спросил меня просто так: «Тяжело тебе, парень?» Я посмотрел ему в глаза, кивнул и сел рядом с ним. Мы проболтали, сидя на ступеньках, где-то полчаса и я понял, как соскучился по нормальному человеческому общению.
Через три месяца Майкл пригласил меня в Фонд. Всё, – пожал плечами Чень, – конец истории.
– А тот гад? – спросил Сергей. – Как же лекарство от рака?
Чень многозначительно усмехнулся, как всезнающий Будда:
– А ни черта у него не вышло, Сережа.
– Как так?
– А просто. Я журналы вел не то, чтобы через пень-колоду, но, когда работа горит, не успеваешь все записывать, ты же знаешь, когда процесс идет безостановочно, то руки за мыслями не поспевают.
– Знаю, сам такой.
– Вот и я. Ставишь опыт за опытом, каждый опыт удается, каждый раз удачно всё идет, а ты думаешь: «а вот добавлю-ка я щепотку того, щепотку этого», как талантливый повар на кухне. Добавляешь, видишь – пошло, реакция такая, как надо, думаешь: «вот здорово, какой я молодец! Давай дальше, давай, давай!» Вот так промежуточные компоненты и не успеваешь записывать, на память полагаешься. И надо сказать, что память моя меня не подводила. А мой бывший декан думал, что у меня в бумагах на последней странице последняя формула заботливо так написана и рамочкой обведена.
– Жадность фраера сгубила, – улыбнулся Сергей.
– Не понял, – вежливо поднял брови Чень.
– Да это поговорка такая, – смутился Сергей, – примерно так трактовать можно: излишняя жадность и неразборчивость в средствах приводит к тому, что ничего хорошего из твоей затеи не получится. Что-то в этом роде.
– Я примерно понял, что ты имел в виду, – усмехнулся Чень, – да, я тоже подумал, что поторопился мой бывший научный руководитель. Взять образцы препарата и разложить их на составляющие он, скорее всего, смог бы, но одно дело, когда ты видишь, как мясо, овощи и приправы в определенной последовательности отправляются в кастрюлю – и совсем другое, когда ты смотришь на готовый суп и гадаешь: «А из чего же он сделан? Что туда добавлялось? Как долго это надо варить?», а химический препарат – это далеко не суп. Вот так. Ему бы выждать немного, подождать, пока я порядок в документах наведу, а ему поскорее денег и славы захотелось.
– Вот он и получил. Жаль, что люди на Земле твоей панацеи не дождутся.
– Я тоже об этом жалею, но люди на Лимбе могут получить препарат хоть сейчас и абсолютно бесплатно, – сказал Чень, осматривая давно опустевшую столовую.
– Синтезировал? – с улыбкой посмотрел на друга Сергей.
– Конечно, – лицо Ченя было абсолютно серьезным, только глаза улыбались.
Сергей с восхищением посмотрел на Ченя и тому стало неловко.
– Так, – он решительно поднялся из-за стола, – с тобой, Дубинин, никакой работы не будет. Все уже разошлись, теперь придется самим за собой посуду мыть.
– Я не против. Что тут такого, посуду за собой помыть? Ты же еще не утратил квалификацию мойщика посуды? – Сергей легонько прикоснулся локтем к руке Ченя.
Они рассмеялись. Друзья…
* * *
…Первые две недели заточения в комнате, стены которой были из прозрачной брони, прочной, как сталь, волк Этар отказывался принимать пищу. Целыми днями он лежал перед призрачным прямоугольником выхода и ждал. Что-то должно было произойти. Этар понимал, что его оставили в живых с какой-то целью. Цель эта была ему непонятна и, по правде, ему не хотелось знать о ней. Он хотел вырваться на свободу.Свобода была совсем рядом, так ему казалось. Но стены, похожие на куски льда на замерзшей реке, по-прежнему не поддавались попыткам Этара разбить их. Он видел черную дыру в углу человеческой пещеры. Иногда в этой дыре он видел блики белого света – скорее всего, там были люди. По крайней мере, один человек там был точно – Этар чуял его запах. Запах врага был странным – одновременно раздражающим и отчасти приятным. От врага пахло резкими запахами быстро улетучивающихся веществ, а еще были запахи свежего мяса и крови.
Иногда запахи крови были запахами крови животных, иногда от врага пахло лесом. Когда волк чуял запахи начинающей зеленеть травы, зеленой хвои, весеннего ветра, которые чужак приносил с собой, Этара охватывало чувство тоски и отчаяния. Он скучал по просторам, на которых он совсем еще недавно чувствовал себя таким свободным, таким живым.
В ожидании прошел целый день. Этар не знал – ночь сейчас или день: белый свет в клетке горел постоянно. От этого света не болели глаза, просто он раздражал Этара, как раздражало его вынужденное заточение. Дважды за день Этар чувствовал, как по клетке проходит порыв свежего воздуха из отверстий под сводом человеческой пещеры. Этот воздух почти ничем не пахнул, чувствовались чужие запахи, но волк не мог понять, что это. Знакомых запахов почти не было.
Из темной дыры в стене Этар слышал звуки человеческой речи. Он не мог разобрать мысли чужаков – до них было слишком далеко. Иногда чувствительный слух волка ловил какое-то странное жужжание и потрескивание. Эти звуки были незнакомыми и почему-то тревожащими. Этар настораживался, но пока ничего опасного не происходило.
В самом начале второго дня плена в пещеру вошел человек. Это был враг – Этар узнал его по запаху. Человек подошел к прозрачной стене, в руках человека были белые диски и сосуд с прозрачной жидкостью, скорее всего, водой. На дисках Этар заметил куски мяса, по запаху это было мясо неизвестных животных. Из одного куска торчала белая кость. Желудок Этара свело голодным спазмом, но он не подал вида и из-под наполовину прикрытых век волк следил за человеком.
Враг остановился возле большого отверстия в стене возле пола и что-то сказал, указывая на засохшее и начинавшее пованивать мясо, которое Этар еще не так давно презрительно отшвырнул в сторону. Звуки человеческой речи выдали Этара: его уши насторожились, пытаясь понять хоть какое-нибудь слово.
Человек заметил это и присел перед стеной.
Этар вскочил и в коротком мощном прыжке оказался у самой стены. Лапа волка нырнула в отверстие, пытаясь достать врага мощными когтями, но отверстие было слишком мало для размаха и Этар не достал человека. Острые волчьи когти рассекли воздух, не достав врага всего на волосок. Враг отпрыгнул назад. Из того положения, в котором находился человек на полу, сделать это было не слишком удобно и он упал на спину, расплескав воду и выронив мясо.
Человек поначалу не успел испугаться, его движения были, скорее всего, рефлективными, но Этар почуял запах страха, исходящего из пор на коже человека. Это вселило в него некоторую уверенность в своих силах и гордость из-за того, что волк понял, насколько сильно людей может напугать взрослый сейр, пусть даже и заточенный в ловушку с прозрачными стенами.
Человек поднялся на ноги, что-то бормоча. Этар посмотрел в глаза своего врага и увидел там страх. Человек подобрал с пола мясо и снова что-то сказал волку.
Этар снова не понял ни слова. Слова были здесь ни к чему. Человек понял, что волк еще не сломлен, а волк дал ясно понять, что сломить его невозможно.
Этар с сожалением посмотрел на свою лапу, выпуская и пряча когти, и перевел взгляд на врага. Лицо человека выразило сомнение и, в некоторой степени, страх. Человек понял, что бы произошло с ним, если бы эти когти смогли оказаться быстрей.
Человек упрямо посмотрел на волка и молча вышел из пещеры. Этар проводил его насмешливым взглядом и лег перед отверстием в стене. Волк никогда не признался бы никому, даже самому себе в том, что вид воды, лужей растекшейся по полу, вызвал у него непреодолимое желание пить…
* * *
– Ну, как наш братец Волк? – насмешливо поинтересовался Майкл, наблюдавший попытку Сергея покормить пленника.– А то ты не видел? – проворчал Дубинин, раздраженно швыряя мясо в холодильную камеру. – Еще бы чуть-чуть – и он пустил бы мне кровь.
– Для лабораторного ученого ты еще неплохо прыгаешь. Прямо как кузнечик.
– Смейся, смейся, Фапгер. Тебе как будто больше нечего делать.
– Работы у меня выше головы, Серега, – улыбнулся Майкл. – Просто не мог отказать себе в удовольствии присутствовать при первом контакте человека с волком.
– Первый контакт уже был, Майк, и ты был его непосредственным участником.
– Хорошо, хорошо, – Майкл поднял широченные ладони на уровень плеч, – не будем переходить на личности. Он всё время ведет себя так? – Майкл кивнул на экран монитора наблюдения, на котором было видно, как волк спокойно улегся перед запертой дверью клетки, как будто ничего не произошло.
– Никаких изменений, если не считать того, что он пытался проверить, что у меня внутри.
– А чего ты от него хотел, Сергей? Ясное дело, что он немного нервничает – плен, знаешь ли, не способствует установлению доверительных отношений со своим тюремщиком.
– Да, в принципе, я ничего другого не ожидал, – Сергей уселся на стул, с удовольствием вытягивая длинные ноги.
– Что будем делать?
– Ждать, – Сергей пожал плечами. – Насколько я знаю, если живое существо поголодает достаточно много времени, то ничего плохого из этого для нас не будет. Он ослабнет, затоскует по свободе, поймет, что сопротивление бесполезно. Когда голод станет невыносимым, он сломается и начнет есть.
– Ты так думаешь? – в глазах Майкла Сергей заметил сомнение.
– Это свойственно любой живой твари. Захочет есть, никуда не денется.
– Очень в этом сомневаюсь. Я думаю, что он скорее уморит себя голодовкой, чем возьмет что-нибудь из наших рук.
Сергей задумчиво потер подбородок.
– Вот это меня и беспокоит, – признался Дубинин. – Если он окажется настолько несгибаемым, то мы его потеряем. Если он будет продолжать сопротивляться попыткам накормить его, то я не знаю, что делать дальше.
Майкл встал со стула, с сожалением похлопал Дубинина по плечу и молча вышел из лаборатории.
Сергей какое-то время посидел за столом, глядя на экран с неподвижно лежащим на полу волком, и вернулся к анализу образцов почвы внешнего периметра…
По сосредоточенному лицу Арнольда Густафсона можно было подумать, что он готовится к серьезной операции. Действительно, Швед в эту минуту напоминал хирурга. В его пальцах была зажата отвертка с крестообразным жалом, медленно приближающаяся к черному пластмассовому ящику, внутри которого находилось пятьдесят граммов пластиковой взрывчатки, подсоединенных к взрывателю мины нажимного действия. Густафсон лежал на куске брезента, разостланном прямо на земле, в десяти метрах от ограды внешнего периметра. От блестящей проволоки доносилось негромкое, уже привычное, гудение – ограждения были под напряжением.
Вокруг лежащего Шведа нестройным кругом расположились четырнадцать солдат – саперы колонии, отделение подрывников, подчиненных Густафсону. Рядом со своим командиром лежал молодой (лет девятнадцати) солдат, напряженно присматривающийся к уверенным движениям Густафсона.
– Смотри сюда, Томми, – проворчал Швед.
Томас Гленн осторожно придвинулся поближе.
– Видишь этот зажим? – отвертка в руках командира указала на маленькую металлическую скобу с крохотными отверстиями креплений.
– Так точно.
– Подсоединяешь провода в определенной последовательности. Сначала синий, – пальцы Густафсона казались огромными щупальцами, способными раздавить грецкий орех, но на самом деле эти пальцы были очень ловкими и гибкими.
Пальцы Шведа уверенно подтянули провод в синей изоляции с оголенным концом к зажиму. Густафсон сделал аккуратную проволочную петельку на зачищенном конце провода и закрепил его в крайнем правом отверстии.
– Потом – черный, – Швед выполнил те же манипуляции с черным проводом, – и только потом – зеленый. Запомнил?
– Так точно. Синий, черный, зеленый.
Густафсон кивнул, закрепляя последний провод.
– Теперь – взрыватель. Здесь ты должен быть максимально осторожен и сосредоточен. Если даже ты лежишь на раскаленной земле, даже если ты потеешь, как свинья под ножом, даже если москиты жрут твою кровь и всякая дрянь лезет в глаза – ты не должен обращать внимания на такие вещи, Томми. Одно неверное движение – и ты, и твое отделение увидят апостола Петра с ключами в правой руке и бутылкой холодного пива в левой, прежде чем ты успеешь понять, что облажался по самое никуда.
Кто-то за спиной Шведа приглушенно хохотнул.
– Так, – глубоко выдохнул Густафсон, – кто заржал?
– Франк Левил, сэр.
– Сегодня будешь мыть посуду за всех.
– Ох, – вздохнул провинившийся Левил.
– Это еще не все, – обнадежил Швед. – Кёниг?
– Да, сэр, – немедленно отозвался солдат, лежавший справа от командира.
– Эрик, передай, пожалуйста, ранец с пластиком своему другу Франку. До конца сегодняшнего дня это будет его почетной обязанностью.
– Так точно, сэр, – заметно повеселевший Кёниг сбросил с плеч лямки тяжелого ранца с взрывчаткой.
Франк Левил, в глазах которого ясно читалось скрытое недовольство своей тяжелой судьбой, подтащил ранец к себе.
– Итак, мы остановились на взрывателе, Томми.
– Так точно, сэр.
– Делаем так, – Швед сильно нажал на отвертку, жало которой было в недрах мины.
Послышался негромкий щелчок металла о металл.
– Теперь устройство на боевом взводе и теперь опасность возрастает многократно, Томми. Чувствуешь, как ледяные муравьи бегут по спине, а, Гленн? – улыбаясь, проворчал Густафсон.
– Сэр, я чувствую, что готов нагадить в штаны, сэр, – честно ответил солдат.
На этот раз смеются все, включая командира. В этот раз Густафсон не собирается никого наказывать:
– Правильно чувствуешь, Томми, но тебе придется потерпеть до лагеря. Теперь закрываем крышку, очень осторожно.
Густафсон медленно закрывает крышку, оставляя снаружи взведенные замыкатели.
– А теперь – самая приятная часть работы, Томми. Приступай, – командир осторожно поднимается на ноги и его место занимает Гленн.
Его руки аккуратно опускают мину в вырытую неглубокую яму. Гленн осторожными, почти незаметными, движениями засыпает яму землей, осторожно накрывает мину срезанным слоем дерна, ладонями заглаживая неровности грунта. Через минуту только опытный глаз может определить, где установлена мина, способная разорвать в клочья неосторожного волка, приблизившегося к ограждениям.
Густафсон внимательно наблюдает за движениями Гленна и не находит, к чему придраться: все выполнено аккуратно и на совесть.
– Рейнольдс?
– Да, сэр?
– Отметь установку на карте и продублируй.
– Так точно, сэр, – Эрик Рейнольдс, заместитель командира, наносит специальную пометку на подробной карте внешнего периметра.
Через несколько секунд он нажимает несколько клавиш на клавиатуре портативного компьютера, на экране которого отображена электронная карта местности. Линия заграждения выделена красными толстыми линиями с крохотными значками молний. Вблизи красных линий мигают несколько зеленых точек, обведенных окружностями. Спустя несколько секунд к группе точек, расположенных друг возле друга, прибавляется еще одна.
– Устройство функционирует нормально, сэр. Сигнал четкий, чистый.
– Хорошо, – отвечает командир. – Где наша следующая отметка?
– В тридцати метрах на северо-восток.
– Пошли, – командует Швед и отделение подрывников поднимается, чтобы продолжить свою работу.
– Сэр, разрешите вопрос, – говорит Рейнольдс в то время, как солдаты уходят вперед, внимательно всматриваясь в лес.
Густафсон кивает.
– Чья это была идея минировать периметр радиоуправляемыми минами?
– Советник Вейно решил подстраховаться, Эрик, – едва заметно усмехается Швед, – и, по-моему, это правильно. Проще не ждать, пока волки сами наступят на наши устройства. Да и удобно это – например, «Шершни» передадут картинку, что волки окружили периметр, кто-то в Башне нажимает кнопку и – бум! Волки даже не поймут, что их убило.
– Понятно, сэр.
– А раз понятно, то пошли работать…
Джек Криди-младший и братья Томпсоны на своем рабочем посту ждали, когда им принесут обед: время приближалось к часу дня. В комнату контроля вошел Адам Фолз.