Михасенко Геннадий. Неугомонные бездельники

   - Пацаны! - крикнул я. - Примите Генку!
   Славка с Борькой подхватили баяниста и под девчачье оханье уложили его за трубу, головой в куцую тень. Он запнулся, объяснил я и приврал, что сам недавно так треснулся носом, что крови с пол-литра вытекло, а тут пустяк - и капли. И рассевшись вокруг Генки, мы стали, успокаивая его, вспоминать, кто, где и как падал, ссаживал кусками кожу, насквозь пропарывал ноги ржавыми гвоздями и расшибал до мозга лбы. Оказалось, что даже и Томка запнулась однажды, только после падения у нее почему-то чирей вскочил на спине, на талии, уточнила она, хихикнув и спрятав лицо в ладони. В общем, получалось, что все мы перекалечены, а двор наш не двор, а свалка, где убиться раз плюнуть, а живы мы по счастливой случайности. И тут мы - уже серьезно - давай костерить двор - такой он да сякой.
   - А чего это мы расплакались? - воскликнула Мирка. - Давно бы взяли да прибрались! Дома вон каждый день метем да моем, а тут расстонались, бедненькие. Двор-то наш!
   - Двор наш? - спросил Борька.
   - А чей же, дядин?
   - Вот именно, дядин, тетин и бабушкин, - Борька кисло ухмыльнулся. А нас по нему только гоняют, прокалывают мячи да лупят поварешками по макушкам.
   И вдруг от этой стычки у меня мелькнула мысль, бьющая туда, в сторону намеченного мной освобождения, о котором с бухты-барахты мне пока не хотелось говорить.
   - Не спорьте! - вмешался я. - Вы оба правы: и двор не наш, и убраться в нем надо, нарочно прямо до блеска! Чтобы сказать: наш двор - и никаких гвоздей! Мы тут хозяева!
   Все уставились на меня, озадаченные таким поворотом мысли. Даже Генка приподнял голову и растерянно сказал:
   - Если из-за меня, то не надо, у меня уже все.
   - Лежи, лежи - из-за всех, унял я его. Так что, Союз, чистим двор?
   - Ты не советуйся, а приказывай, заметил Борь ка. - Ты же ферзь, а не пешка.
   - Еще не привык, я улыбнулся. Внимание! "Союзу Чести" приказываю провести операцию под названием...
   - "Метла и лопата", подсказал Славка.
   - ..."Метла и лопата", подхватил я. К выполнению приступить немедленно!
   Борька протестующе замахал рукой и воскликнул:
   - Да ты что, комиссар!.. А перекусить-то!
   - Ах, да! - спохватился я под общий смех.
   - Уважаемые союзнички, прошу сдать припасы! - распорядился Борька, скидывая с себя рубаху.
   Все оживились и полезли кто куда: в карманы, за пазуху, в рукава, и мигом на Борькиной рубахе выросла аппетитная пирамида, которую увенчивало Томкино яблоко, такое же большое и румяное, как подаренное мне. Я даже закусил губу - могла бы позеленее выбрать! Борька ловко разделил еду на семь частей и, гадая за Славкиной спиной, раздал их.
   Мне достался огурец и кусок хлеба с двумя конфетами, а Томке - огурец и бутерброд с салом. Она его тут же отдала мне, сказав, что жирное не ест, а я отдал ей обе конфеты, хотя съел бы их и сам.
   Мы расселись кто как и принялись жевать, припивая воздухом.
   - Пацаны, а что с Юркой-то? - спросила Мирка. - Чего молчите?
   - А чего о нем говорить - предатель, - сказал я. - Если очень хотите - пожалуйста.
   - Еще бы! - воскликнула Мирка. - То свой, свой был, то вдруг предатель!
   - Ну, слушайте.
   И я рассказал, как мы со Славкой услышали в гараже вскрик, как подкрались и застали там всю Юркину банду, как затаскивали камеры обратно и как дрались на следующий день.
   - У-у, - протянула Мирка. - Я думала - так себе, а тут вон что!.. Тогда, конечно...
   И больше - ни слова о Юрке.
   Рядом тихо шелестели вершины тополей, выше плыли облака, а еще выше пылало солнце, и нам, приподнятым метров на шесть над землей, до всего этого было не так уж далеко.
   Мы все уже съели, а продолжали сидеть, молча и расслабленно, точно убаюканные высотой, шепотом листьев и бегом облаков. Томка держалась за железное ребро конька, точно крыша могла качнуться и стряхнуть ее вниз. Люська, поджав ноги и заплетая свои безбантичные косы, смотрела далеко за мехмастерские и за железнодорожные пути, туда, где, скрытая маревом, протекала Обь. А Мирка, зажав губами фантик, пощелкивала по нему пальцем и задумчиво щурилась.
   - У кого есть лишняя метла? - внезапно спросила она. - И вообще, у кого что есть?
   И сразу все завозились, завздыхали, забубнили. Выяснилось, что метел у нас пять - как раз, два лома - тоже хватит, лопаты и грабли есть у всех, а вот носилок - ни одних. Мирка сказала, что добудем вещь получше носилок, и указала на Анечкину сараюшку, где пузцом вверх лежала тележка без колес, почему-то похожая на убитого гуся.
   Двор я разделил так: Славке, Борьке и себе - по дому, а два остальных дома - на троих девчонок.
   - А мне? - спросил Генка. Он сидел со скомканной рубахой в руках, съеженный и хмурый.
   - Ты, Генк, отдохни, - сказал я.
   - Или баян вынеси и давани маршик, - предложил Борька. - А мы под него метлами - шук-шук!
   - Нет уж - возразил Генка. - На баяне я вам и потом могу сыграть. Я хочу метлу. Соло на метле. Дайте мне тоже дом. Кровь из носа справлюсь!.. То есть нет, кровь больше не пойдет! - И он осторожно пощупал свой тонкий, как будто прищемленный дверью носик.
   - Ну, ладно. Девчонкам оставляем один. Кончите поможете нам. Все!
   И мы спустились.
   Генку я завел к себе Он хорошенько умылся, надел мою чуть большеватую рубашку, я взял в сенях метлу и мы отправились на свои рабочие места.
   Мой участок был психически трудным тут жил Юрка Бобкин. Не чистить бы тут, а навалить бы сюда еще больше хлама, и торчи он среди чистого двора, как бельмо в глазу, чтобы все поняли, каков есть Бобкин! Но в этом же доме жили Головачевы и еще четыре семьи, так что черт с ним, с Юркой!
   Справа от меня трудились девчонки, Мирка с Люськой, а Томки все не было - опять, наверно, со своей сумкой где-то промышляет. Чирей на талии!
   Метла моя была новенькая, проскребала землю до черноты. Я мел от крылечек к забору и к центру. Сперва неловко было чувствовать на себе удивленные взгляды из окон, потом ничего. Пусть смотрят и радуются, что и на этот раз "для нас" и "для всех", как говорила мама, совпало. Зато скоро не совпадет, когда за чистотой двора последует его освобождение! Как "Союз Чести" найдет и решит!
   Дойдя до Юркиного крыльца, я вдруг подумал, что хорошо было бы, если бы Юрка сейчас вышел и начал ехидничать над нашей уборкой: или вынес бы тряпку и предложил мне помыть их крыльцо, или бы сел на нижнюю ступеньку и давай бы пощелкивать семечки, выплевывая шелуху мне под метлу и приговаривая, мол, вот тут мети, вот тут и вот тут. Ох, и налетел бы я на него! Ох, и треснул бы его голиком по горбушке - похлеще Анечкиной поварешки!.. Но молчала квартира Бобкиных, и я аж вздохнул, жалея, что мой воинственный пыл пропадает попусту.
   И вдруг вижу - влетает во двор Пальма - и обрадовался, что хоть тут сейчас душу отведу, потому что за Пальмой примчится та боевая девчонка, и я один на один проверю ее боевитость. Только собака - через забор, девчонка - в ворота, с криком:
   - Пальма! Пальма!..
   Увидев меня и, наверно, сразу поняв, что предстоит расквитываться, она осеклась, но не повернула назад, как было бы проще, а медленно пошла к забору. Пошел к забору и я, заметивший, в каких подсолнухах укрылась Пальма. Приподнявшись на носки и закусив палец, девчонка принялась тревожно оглядывать огородную зелень, но зелень так разнесло, что попробуй различи там что-нибудь. Я уж хотел было спросить, ну как, мол, твое самочувствие, но позади хлопнула дверь, и мы враз обернулись. Это вышел пацаненок. А я внезапно подумал, что ведь девчонка стоит одна на виду у всего чужого двора и ждет беды в любой миг, а тут еще я, храбрец, выискался. Во мне что-то дрогнуло, и я торопливо проговорил:
   - Вон она, Пальма!.. Вон за подсолнухами!
   - Где? - радостно встрепенулась девчонка.
   - Пойдем покажу.
   Я откинул калитку, схватил вдруг девчонку за руку и потянул за собой по лабиринту межгрядных тропок прямо к овчарке. Девчонка не сопротивлялась и, только увидев Пальму в двух шагах, рывком остановила меня.
   - Я сама, а то еще цапнет.
   Чтобы не наступить на грядку, она обняла меня за пояс, обошла, чиркнув бантом по моему носу, и, ласково поругивая собаку, прицепила ее к поводку.
   Из огорода я выбрался первым и придержал калитку. Проходя, девчонка серьезно глянула на меня и сказала:
   - Спасибо. Тебя как звать?
   - Вовка.
   - А меня Марийка.
   Мы бы наверняка еще о чем-нибудь поговорили, но Пальма дернула и, как строгая мамаша, потянула Марийку за руку прочь от внезапного и, может быть, рискованного знакомства. Когда они скрылись за воротами, я сообразил, что на Марийке был сарафан с такими большими красно-белыми клетками, что хоть играй на нем в шахматы.
   Со мной что-то случилось. Я забылся и не сразу понял, чего шумят и куда бегут пацаны. А это махали руками и весело созывали на помощь работавшие справа девчонки.
   Через минуту мы обступили их, и Люська, показывая на здоровенный каменище, пояснила, что из земли торчало всего сантиметров пять, она начала копать и вот какую штуку выкопала. Вчетвером мы попробовали вытащить камень, но сил хватило только на то, чтобы поставить его на попа.
   - Генк, ты об него запнулся? - спросил я.
   - Когда?.. А-а, не помню. Может быть.
   - Уж сотня коленок здесь точно разбита, - сказал Борька.
   - И сотню еще разобьют. Надо убирать.
   Генка наклонился и проговорил:
   - А если углубить яму, и пусть себе лежит?
   - А что, мудро, - сказал я. - Ну и баянист! У тебя, Генк, голова не только музыкальная, но и техническая.
   Генка сиял.
   Мы быстро углубили яму, опрокинули камень, засыпали землей и утрамбовали пятками. Сто коленок спасены!
   - Отбой! - крикнул я. - Всем на отдых! В холодок.
   Мы собрали инструменты и забились в Борькин подкрылечник.
   - Что это за девчонка была? - шепотом спросила Мирка.
   - Какая?
   - С собакой.
   Я вспыхнул и ответил:
   - Марийка, из двора напротив.
   - Вы знакомы?
   - Только что познакомились.
   - А-а, - протянула она. - А Томки нет.
   Мне показалась тут подковырка, и я зло спросил:
   - Ну и что?
   - Как что?.. Ты комиссар или нет? - вспылила Мирка. - Наше первое дело, а ее нет!.. Наказать надо!
   - Накажем, - вздохнул я, вдруг почувствовав какое-то равнодушие к тому, что Томки нет, что ее нужно наказать и что она вообще существует на белом свете.
   А Томка - тут как тут, занырнула в дверь и, всплеснув ладонями, оправдалась:
   - Не ругайтесь, меня мама в магазин посылала!
   - Так и знал, - грустно проговорил я, глядя вниз.
   - Хоть бы совесть имела! - бросила Мирка.
   - Пожалуйста, я могу уйти, если я бессовестная, - заявила Томка, разводя руками.
   Тут я поднял взгляд, чуть подался вперед и, охваченный внезапным жаром, чуть не крикнул, чтобы она уматывала на все четыре стороны, но Славка опередил меня.
   - Поработай, - сказал он мягко, - потом уйдешь.
   Томка в колебании и раздумье, а может быть ожидая моего приглашения ха-ха! - постояла некоторое время, потом села на край доски рядом с Люськой.
   - Слушайте, союзнички, мы ведь отдыхать сели, - сказал Борька, - так давайте хоть в суд сыграем, что ли.
   - Давайте! - согласились все враз, и сразу стало проще.
   Борька принес бумаги, карандаш, нарвал семь одинаковых полосок, на четырех написал "вор", "сыщик", "судья", "палач", скатал их трубочками и, встряхнув в горсти, высыпал на табуретку. Мы расхватали писульки. Последнюю нерешительно взяла Томка. Судье и палачу хорошо, они в любом случае наказывают или вора, или сыщика, если он ошибется.
   - Я сыщик, - сказал Борька. - А вор... - Он повел подозрительным взглядом и едва дошел до Томки, она бросила бумажку и, засмеявшись, сунула лицо в ладони. - Томуся вор, - Борька развернул ее бумажку - "вор".
   - Я сужу, - сказал я.
   - А я палач, - сказала Мирка, потирая руки.
   Я глянул на Томку. Она все еще улыбалась сквозь навернувшиеся от смеха слезы, уверенная, что ничего страшного я ей не присужу. И остальные выжидательно улыбались. Улыбнулся и я и холодно изрек:
   - Пять горячих!
   Это было высшее наказание.
   Томка взвизгнула и хотела выскочить, но Борька поймал ее и усадил. Ойкая и прикрыв одной рукой глаза, она протянула вторую палачу. Мирка растерла ей запястье и честно врезала двумя пальцами пять горячих. Мотая кистью и пища, Томка под общий смех вылетела из подкрылечника.
   Отдых кончился.
   Через полчаса перед домами, точно какие-то земные нарывы, вздулись вороха мусора. Я подошел к девчонкам. Томка бродила вдоль забора с лопатой, Люська выколачивала решетку для ног, забитую грязью.
   - Мир, готовь тележку, - сказал я.
   - Пойдем вместе.
   - К Анечке-то? Ни за что! Мы с ней враги.
   - Враги!.. Ты комиссар, у тебя не должно быть врагов!
   - Ух ты какая! Да у меня, если хочешь знать, есть такие враги, которые до смерти!
   - Не Анечка же!
   - Нет, конечно.
   - Ну вот и пошли!
   Мирка потянула меня за руку. Руку я отвоевал, но пошел. Мы поднялись на крыльцо и, постучавшись, шагнули за порог. В комнате было душно и чадно. Топилась плита, на которой Анечка сразу на двух сковородах пекла блины.
   - Тетя Ань, нам надо тележку, - сказала Мирка. - Мусор вывезти. Мы двор подмели.
   - Да уж поняла зачем, - ответила Жемякина, опрокидывая сковородку с блином на стопку уже испеченных. - Видела - Чупрыгин метлой ширикает. Уф!.. Что это вас на мусор потянуло? - на миг замерев и глянув на меня, спросила она.
   Я растерялся и сказал:
   - А что, и это нельзя?
   - Ишь ты - отвечает! - коротко бросила Анечка и опять заметалась туда-сюда.
   Мирка дернула меня за штанину и сказала:
   - Мы ее на место затащим, тележку.
   - Я разве не дала? - спросила Жемякина, наливая в сковородку блинной жижи той самой, наверно, поварешкой, которой стукнула Юрку. - Возьмите, возьмите, ради бога! Вон он, ключ, на косяке. В сарайке колеса. А-а! крякнула она, как под душем, хватая вторую сковородку.
   Анечкина сараюшка, величиной с нашу дезкамеру, вминалась в огород. Неспешно и важно я открыл ту самую калитку, в которую недавно врывался с воровским испугом и стремительностью, и даже хозяйски огляделся, хотя оглядывать было нечего - огород так и пустовал, лишь на двух грядках кое-где торчала переросшая редиска. С тыла, где было пониже, я взобрался на сарайку, засвистел и замахал руками, созывая братву на подмогу. Жестяной кузов тележки оказался легким, и я один пододвинул ее к переднему краю. Там Славка с Борькой сперва поддержали ее досками, а потом приняли на руки. Девчонки тут же выкатили колеса, и через пять минут тележка была на ходу.
   Погрузив в нее лопаты и две метлы, мы с громом и криком покатили в наш край. Славка тут все с мохом повыскреб. В его куче было не столько мусора, сколько земли. Ах-ах - отзывался жестяной кузов! У крыльца тети Шуры-парикмахерши темнело длинное влажное пятно - ночами она всегда выплескивала остирки, иногда пенные лужи стояли до утра.
   - Клумбу поливайте своей мыльной водой, а не двор! - крикнул я в открытое окно, когда мы провозили мимо тележку, но мне никто не ответил.
   - На работе, - сказал Славка, впряженный в оглобли.
   - Борька, жми к Лазорскому, - сказал я. - Спроси, куда мусор сваливать.
   - А почему я? - недовольно дернулся Борька.
   - Потому что приказ.
   - А-а, забыл.
   - То-то. Не только приказывать забывают, но и подчиняться. Жми. А то, скажи, у крыльца высыпем.
   Потянулись из магазинов хозяйки с сумками и сетками. Они недоуменно останавливались, смотрели под ноги, озирались, словно не туда попали, и потом еще недоуменнее косились на нас. Бабка Перминова видела, как мы подметали, но когда стали собирать всю нечисть, подошла и заглянула в тележку, точно картофельные очистки, шлак и стекла могли превратиться в золото.
   Борька прибежал и сказал, что управдома нету, но жена его велела выгрузить мусор у последних, двухстворчатых, ворот, через которые к нам въезжали машины. Мы так и сделали. Ворох получился здоровый! С минуту мы постояли возле него в молчании, как будто кого похоронили.
   Но вот Борька подпрыгнул и переломился перед девчонками в вежливом поклоне, показывая на тележку и говоря:
   - Дамы, прошу в карету!
   Мирка с Люськой, смеясь, залезли в кузов и присели, держась за борта. Томка отказалась.
   - Зря, Томуся!.. Славк, в оглобли, ты у нас главная лошадь! Комиссар, впрягайся! Генк, а ты - жеребенок, скачи сбоку. Ну, союзнички, поехали!
   И мы с ветерком и свистом промчали наших дам по всему ставшему вроде шире и солнечней двору, точно для того мы его и чистили, чтобы день и ночь теперь катать по нему девчонок.
   Томка осталась позади.
   Все это время она была с нами, но я на нее - ноль внимания и лишь иногда с раздражением замечал, что вот она боится запачкаться, вот кинула мусор мимо кузова, вот не толкает тележку, а только держится за нее. И когда, вернув Анечке ключ, мы стали расходиться по домам до вечера, я убежал вперед Томки, сразу проскочил в спальню, достал из радиоприемника яблоко и съел его.
   СИЛЬНЕЕ ЗАБОРА
   Приехала, наконец, Нинка Куликова.
   Мы тут же затянули ее на крышу, рассказали о "Союзе Чести" и вручили билет. Нинка хотела ответить что-то, набрала воздуха, но вдруг у нее блеснули слезы, и она ткнулась в плечо сидевшего рядом Славки. Славка побледнел, а мы опешили. Но Нинка тут же вскинула голову и, вытирая глаза, твердо проговорила, что надо, надо немедленно ставить концерт, что с такой силой не концерт выйдет, а фейерверк и что почему мы сами не дошли до этой мысли.
   И весь "Союз" занялся подготовкой.
   Я решил, по давнему совету Томки, пройтись по сцене на руках и теперь до тошноты тренировался дома. Даже сейчас, после обеда, я встал на руки и, чувствуя, что вот-вот лопну, дошел до дезкамеры. Там отдышался, достал шахматы, с радостью - давно не играл - раскинул доску на своей кровати и открыл Шумовский задачник. Длинные и многофигурные задачи я не любил - это значило, наверно, что не быть мне шахматистом, но что бы это ни значило не любил и все. Я выбрал "Узника", такую же трехходовку, как и решенный "Меч Дамоклеса". Фигур тут было многовато, но стояли они интересно белые двумя клетками, а черные король с ферзем сидели в этих клетках, как в тюрьмах. И опять стихи. Черный король не то пел, не то кричал:
   Отворите мне темницу,
   Дайте мне сиянье дня,
   Черноглазую девицу,
   Черногривого коня,
   а белый конь перебивал его, намекая на ход решения:
   Ни коня вам, ни девицы;
   Право, нужны нам самим...
   А сиянье дня - извольте,
   Мы при нем вам мат дадим!
   Только я задумался - явился Борька, сроду не даст подумать. Прямо из кухни он кинул мне большущий огурец. Не поймай я его, он убил бы котенка, который лежал возле доски, полузасыпанный фигурами. Борька подошел, взял котенка за шиворот, приподнял и спросил:
   - Фамилия?
   - Осторожней. Я из него артиста делаю, а ты цапаешь, как живодер. Он еще без фамилии.
   - Хочешь - назову?
   - Давай.
   - Вуф!.. Это когда отец приходит с работы очень усталый, он садится за стол и говорит: вуф!.. Самое имя для артиста. У них всегда не имена, а фигли-мигли. Представляешь - объявляют: "Выступают Вов и Вуф!" Аплодисменты, конечно.
   Я качнул головой.
   - Не пойдет. Какая в нем усталость - он же еще котенок?.. Ему еще сто лет до усталости!
   - Жаль, но других имен нет. - Борька опустил котенка в одну из тюремных клеток на шахматах, и тюрьма рассыпалась. - Но есть другие идеи.
   Я понял, что он не зря пришел, сдвинул с доски все и, собирая фигуры, спросил:
   - Какие?
   - Ты видел, какие уже ранетки у тети Зины?
   - Видел. А ты видел новый высокий забор с колючей проволокой наверху?
   - Разве дело в заборе?
   - А в чем?
   - В приказе!
   - Да?.. Тогда приказываю тебе сегодня же нарвать ранеток, рядовой Чупрыгин!
   - Почему мне? "Союзу Четырех!.." Это будет наша военная операция! А то мымры исчезли, бить некого, так хоть на ранетках душу отведем.
   Борька был прав. Я тоже над этим думал. Мы слишком увлеклись общими делами. Правда, эти общие дела были и наши, но все же хотелось чего-то чисто своего, для чего и создавался наш "Союз Четырех".
   - Правильно, Боб, надо, - сказал я. - Прикажу! Только - молчок!.. Без двадцати три. Айда на сбор. Ты что к концерту готовишь? Сейчас ведь Нинка спросит.
   - Да мы со Славкой одну штучку придумали, не знаю только, успеем ли.
   - А то вызови кого-нибудь на сцену, например, тетю Шуру-парикмахершу, и нарисуй. Линейку возьми побольше - у тети Шуры физиономия шире Славкиной.
   Борька присвистнул:
   - Отстал ты. Я уже без линейки рисую.
   Нинка была на крыше. Она сидела на какой-то тряпке, подобрав ноги, с книгой и тетрадкой на коленях и нараспев говорила, записывая за собой:
   - Ну, хоть кто-нибудь протяните мне руку, лапу или крыло, и я того озолочу! Скорей, люди, звери, птицы! Спасите меня!.. Но куда вы уходите, улетаете, уползаете?.. Я же умираю, несчастные вы твари!.. А, мальчишки, привет! Сейчас... Так, я же умираю. Что он еще может сказать?..
   Я подсел к ней, заглянул в тетрадку и спросил:
   - Ты что делаешь?
   - Пьесу пишу.
   - То есть как, пьесу пишешь? - не понял я.
   - А то есть так: смотрю в книгу, читаю, где что делается, и пишу... Мы будем ставить "Кощея Бессмертного". В сказке мало разговора, а на сцене нужно все время говорить. Хочешь не хочешь, писать надо.
   Я вскинул брови, а Борька спросил:
   - Прозой пишешь?
   - Конечно. Для стихов надо особый талант, а у меня его нету, и вообще... - медленно проговорила Нинка, просматривая написанное.
   Борька подмигнул мне и сказал:
   - А такие стихи тебе не подойдут:
   Разлилась река
   Во все стороны,
   Зырят свысока
   Злые вороны.
   Нинка задумалась.
   - Могут подойти. В сцене со щукой, когда Иван-царевич подходит к реке.
   - Вставляй.
   - А чьи стихи?
   - Вовкины.
   Нинка быстро обернулась ко мне и сделала огромные глаза:
   - Правда, Вовк?
   - Правда.
   - Ужас, что делается! Тогда на, составляй пьесу! - И она хлопнула мне на колени и книгу, и тетрадь.
   - Да ты что! - испугался я. - У меня тройка по сочинению! Я в прозе ни бум-бум!
   - Пиши стихами.
   - Нет-нет, это я случайно.
   - Врет, у него много стихов, - ввернул Борька.
   - Где много? Десять строчек за месяц. Нет-нет! - я замотал головой и, сунув Нинке тетради и книгу, перемахнул от нее за конек.
   Нинка вздохнула:
   - Ну, ладно, давай тогда вместе писать, а то у меня ума не хватает. Вот, например, такое место. Кощей в сказке умирает обязательно, когда Иван-царевич отламывает у иголки конец, а я хочу, чтобы необязательно, а чтобы мог остаться живым, если кто-нибудь его пожалеет. Понимаешь?.. Но его никто не жалеет, и он умирает. Так будет, по-моему, драматичнее, а?.. Я уже прикинула, но чувствую - слабо, - и она закусила карандаш.
   Полуслыша и полупонимая, я смотрел против солнца на ее опушенное, как вербный бутон, лицо и удивлялся.
   - Значит, и "Царевну-лягушку" ты написала? - спросил Борька, растягиваясь у Нинкиных ног.
   - Я.
   - А ты говоришь - таланта нет. Талант!
   - Нет. Я это не люблю - писать, я люблю ставить. Так что, мальчишки, помогайте.
   Тут задрожала лестница, и через пять минут, спустившись ниже, к тополям, "Союз Чести" сидел передо мной в полном составе, даже Томка не опоздала.
   Я начал:
   - Мы собирались, чтобы наметить, как провести операцию "Концерт".
   - Почему операцию? - спросила Нинка. - Просто концерт.
   - У нас не принято "просто", - ответил я. - У нас только операции.
   - Ничего подобного! - упрямее возразила Нинка. - Проводите на здоровье свои операции "Огурцы", "Подсолнухи" и что угодно, а концерт это концерт, а не операция.
   - Ну, тогда сама командуй, - сказал я.
   - Итак, мое слово.
   Она объявила, что в первом отделении пойдет пьеса "Кощей Бессмертный", которая является расширенным вариантом "Царевны-лягушки", но в которой теперь будут участвовать все восемь человек, Томка ойкнула и заверещала, чтобы ее не трогали, что она застыдится, перепутает слова и все испортит и что она лучше займется нарядами. Вот дура! Нинка сердито уставилась на нее, потом что-то яростно вычеркнула в своей тетрадке, но тут же задумалась и, мотнув головой, крикнула, что нет, нельзя больше сокращать действующих лиц, что она и так уже сократила Юркино, а две роли одному - жирно будет, хватит, надо, в конце концов, сделать настоящий спектакль, так что Томке придется играть. Томка, глуша нытье, уткнулась в колени, а Нинка стала распределять героев. Мне она дала Ивана-царевича, но велела подстричься, а то, сказала, с такими космами не царевичей играть, а медведей, но медведь у нас уже есть - и показала на Славку. Мы грохнули. В общем, все получили роли и перешли ко второму отделению. Каждый нашел себе номер. Моя ходьба на руках превратилась в "гимнастический этюд", а Славка с Борькой взялись подготовить номер с двухпудовой гирей.
   Через полчаса программа была готова, и Нинка облегченно вздохнула:
   - Ну, слава Богу!.. М-м, какой будет концертище! Завтра никаких собраний - репетиция! Поняли, мальчишки?.. Вовк, а ты пойдем со мной, писать будем!
   - Ага, - ответил я. - Минут через десять приду.
   Мы проводили девчонок до лестничных рогулек, как до калитки, сказали, что у нас еще есть дельце и снова сбились в кружок под тополиным шатром.
   Я заглянул всем в глаза и произнес:
   - Совершенно секретно! Все тут свои? Покажите билеты! - Пацаны вытащили уже помятые и замаранные книжечки. - Хорошо. Объявляю приказ по "Союзу Четырех"!.. Сегодня вечером совершить налет на ранетки Ширминых!
   - Есть! - сказал Борька.
   - Есть! - мягко стукнул зубами Славка.
   А Генка отвесил челюсть.
   - Разве теперь можно? - спросил он.
   - Слушай, баянист, это в музыкальной школе ты будешь спрашивать, какими пальцами кнопки давить, а тут - приказ, понял? - жестко выговорил Борька.