Михайличенко Елизавета. Иерусалим

   -- Кто пас?
   -- Кто обычно пасет? Суки!
   Он запихивает в магнитофон какую-то кассету. Отматывает. И я слышу свой голос:
   -- Я знаю где он! Поехали!
   Шум. Затем растерянный голос Анат:
   -- Э! Ты знаешь где наш Кот?!
   Кинолог только что пузыри от радости и гордости не пускает:
   -- Ну, сечешь? Писали нас твои писюки! А я спер кассету. Так-то. Контрразведка не дремлет!
   Хлопает входная дверь. Это когда мы ушли. И сразу же голос Макса:
   -- Отличный метод уходить из гостей, когда надоест. А мы вечно сопли жуем.
   -- Да у них и метод прихода в гости неплох,-- фыркает Анат.-- О, смотри, антиоксиданты остались... Но какой типаж матерый! С двенадцатой стоянки, да?
   -- Слышь? Заценила! -- кивает Кинолог.-- А что это у них за двенадцатая стоянка?
   -- Слишком матерый,-- отзывается Макс,-- нет литературной правды. Придется рафинировать.
   -- А когда мы козлов не пропускали через парикмахерскую?
   -- Не, ты понял какие суки? -- потрясенно говорит Кинолог и даже сбрасывает скорость.-- Это я, что ли, козел?.. О, а это уже про тебя!
   -- ... сильно изменился.
   -- Сидел тусклый, как запотевшее стекло. Хотелось даже ему на лбу пальцем "Ы?" начертать.
   -- Как в партию вступил.
   -- Или после электрошока.
   -- Лоботомии.
   -- Да, как-то он сконцентрировался. Соскреб мысли со древа.
   -- И спрятал их в дупло от посторонних. Нефактурненько получилось... Тебе сколько? Лапы смочить?
   -- Да можно и глаза закапать... Вот мы, все-таки, гады. Может, у него что-то случилось. Надо было порасспрашивать.
   -- Зачем? Ты что, придумать не можешь?
   Случилось. Я спьяну принял обет. Меня поймали, как паршивую овцу, пьянствующую в Судный День и поставили печать. Обет. Клеймо... Неужели это так заметно? А мне казалось, что все произошло только внутри. Но так не бывает.
   Я по-прежнему задаю себе вопросы. И ищу на них ответы. Но раньше, до принятия Обета, я позволял себе роскошь монотонного последовательного приближения к истине, а теперь удивительное наслаждение сомнением покинуло меня. Я, как продавец на бойком месте, торопливо швыряю аргументы на весы и, даже не дождавшись, когда успокоится стрелка, обрываю нить рассуждений.
   -- Во дают! Слышь, Давид...
   Я вслушиваюсь в разговор (C).
   -- ... можно и не дописывать. Выпустить книжку вообще без задней обложки.
   -- И сообщить, что герои неожиданно погибли в теракте.
   -- И дико извиниться перед дорогими читателями... Не вскакивай!
   -- Этот ход лучше для пьесы приберечь. Антракт. Народ возвращается из буфета. А занавес все не поднимается.
   -- Лучше даже загорается. И вон на фоне пожара выходит... выходит режиссер...
   -- Не вскакивай. Не режиссер, и не Толстый Карлсон. А пейсатый хасид.
   -- Почему хасид?
   -- В резиновых перчатках. И надпись "ЗАКА".
   -- Что за "зэка"?
   -- Да не "зэка", а "ЗАКА". Это те, кто кусочки плоти собирают после терактов. Чтобы похоронить.
   -- Ну какие суки! -- изумляется Кинолог.-- Ну ничего, блядь, святого! Да, Давид? Это все писюки, что ли, такие?
   -- Ну да, ну да. А зэка -- это те, кто кусочки археологической плоти с Храмовой Горы прибирают. Чтобы продать.
   -- Скажи это Лжедмитрию...
   Я выключаю магнитофон и забираю кассету. Завтра же верну ее (C). Если я угадал, то даже вместе с Котом. Интересно, кого они называют Лжедмитрием?
   Белла
   Нет причин выживать, если нет причин жить. Жизнь это такое ощущение, которое почти автономно. Нет смысла спрашивать себя ради чего, это вообще самое бессмысленное из всего, что делаем постоянно. Ради кого -- еще можно спрашивать, и даже тихо, про себя можно себе отвечать, но это все равно чушь. Просто есть несколько причин, поддерживающих наше понтонное существование над Летой.
   Просто я слишком долго убеждала себя в том, что лучше, безопаснее сгустить вокруг себя свободу, пропитать ее тягучим медом своей зрелости, полуденным зноем, сцементировать хамсинной пылью пустыни, облить желтком луны в середине месяца, пропитать белком выброшенной на пляж медузы, остудить рассветным киселем... Я убедила себя.
   Я получила не только право на отчуждение, но и способность юркнуть в оболочку, отгородиться и не думать, что срастешься с родным, а он оказывается чужим.
   Но тоска по несостоявшемуся не стала глуше. Но обида на судьбу не стала меньше. Но обижаться на судьбу -- глупо, а на себя -- еще противнее, чем не обижаться. На себя можно злиться. И нужно. Но все время? Невозможно, нельзя. С собой надо учиться сосуществовать. Так же, как с чужим, чтобы стал своим. А я этому не научилась, нет. Я была занята. Я создавала оболочку, я отгораживалась от боли, отдалялась от сближения. И когда у меня все получилось, я осталась наедине с довольно неприятным существом. Оно плакало. Оно выло. Требовало комплиментов, утешений и шоколада. Я стала его приручать. У меня это плохо получается. У него это тоже плохо получается, у существа. Кроме того, мне плохо от того, что меня, кажется, все оставили в покое. На это я уж точно не рассчитывала. Но это меня не остановило. Я решила рассчитывать только на себя и тут же предала свою решимость. Ведь рожать ребенка от неживого, это как запускать руку в черную нору, чтобы нашарить там... да мало ли там что может быть, в черноте... А потом что делать?.. Кормить буду сама, так лучше для ребенка. То, что уже появилось чувство обладания чем-то живым -- это да. Хорошо, что не надо будет ни с кем делиться ребенком. Мы с ним будем любить память о Лине. И спасибо ему, что не будет мешать.
   Стук. В дверь. Стук в дверь, ночью, когда друзья уже не приходят, должен принадлежать врагам или внезапным обстоятельствам... Впрочем, есть еще Давид, живущий по каким-то своим, не 24-часовым суткам. Но он пользуется звонком...
   -- Привет, Белка! Че так долго не открывала? Все костяшки отбил, блин.
   -- Я пока услышала -- со второго этажа, пока спустилась. Пока думала, между прочим, открывать или нет... Нормальные люди звонком, кстати, пользуются. А иногда даже предупреждают по телефону.
   -- Да мы хотели, но боялись разбудить.
   -- В смысле, если ты уже уснула... то чтобы хотя бы дольше поспала. О, мысль! Тебе надо интерком поставить, поняла?
   -- Ну вы и ужрались, мальчики. В честь чего?
   -- Мы?! Т-с-с-с... так положено. Мы... на охоте.
   -- На охоте?!
   -- Аха. На охоте. На пушного зверя... Не ссы, не на белку. Сначала Давид приперся ко мне, чтобы заказать капкан...
   -- Да хоть бы и на Белку. Мне теперь все равно. Я имя сменила.
   -- Хорошо хоть не пол, гы.
   -- Я теперь Рахель.
   Давид тут же начал медитировать над новой информацией. А Кинолог замахал руками:
   -- Не-не-не, даже не проси. Нехрен. Белка -- и все. Пусть тебя зовут Рахель, Аминодавка, Пи с горы, а погоняло у тебя будет -- Белка. Нечего на старости лет... то есть, прости, конечно, но все один хрен -- нечего!
   -- А давайте хоть сядем,-- прервала я впавшего в пафос Кинолога,-- я кофе сварю. Какой капкан, кстати?
   Взгляд Кинолога сфокусировался на мне, он расплылся в почти счастливой улыбке:
   -- Вари, Белка, вари... Виртуальный капкан. Я отказал. И тогда мы пошли по следу.
   Давид первым зашел в зал, скользнул проверяющим, неожиданно трезвым взглядом по стенам, где раньше висели портреты, а теперь -- пейзажи, сел на диван. И стал уже всерьез озираться. И даже чуть ли не принюхиваться. Кинолог же развалился на подушках, которые я раскидала по всему залу в ненормальном количестве. Они напоминали рассыпанные леденцы из детства, и очень мне нравились. Кроме того, подушки пришлись по вкусу Суккоту -- он предпочитал дрыхнуть на них, а не на диванах. Суккоту наше шумное трио не понравилось -- он проснулся и, потягиваясь, вышел из угла, из-за своей подушечной груды. И уставился на Давида. Хотя это еще вопрос, кто на кого уставился, потому что Давид тоже пожирал кота прицеливающимся взглядом. Вообще, я бы на месте Давида поостереглась так пялиться, потому что в природе такой взгляд -- всегда вызов. Да и на месте кота, пожалуй, тоже поостереглась бы. Суккот начал тихо утробно выть.
   -- Вот это экземпляр! -- оценил Кинолог.-- Ща Давиду в морду вцепится! Спорнем?
   -- Откуда он здесь?! -- прокурорским тоном спросил Давид.
   -- Это Суккот. Иди к нам, Суккотик. Кис-кис-кис...
   -- Почему ты и его переименовала?!
   -- Кота?
   -- Кота.
   -- Этого?
   -- Этого.
   Кинолог, за спиной Давида, многообещающе ухмыльнулся и подмигнул:
   -- Действительно, подследственная... Рахель бат Арье, она же Изабелла Львовна Мильштейн! Это ж вам не ворованная машина, чтобы перебивать номера на двигателе... Это... Кот. Переименовывая ворованное животное, вы наносите ему душевную травму... что усугубляет. Неблаговидный поступок. А-я-яй!
   -- Заткнись,-- приказал Давид.-- Белла, я тебя очень прошу... Почему ты изменила свое и его имя? А главное -- что тебя заставило украсть у (C) Кота?
   Ой, как неловко, если он прав. Нет, не может быть. Где я, а где (C).
   -- Так это что, Аллерген?
   -- Ты об этом меня спрашиваешь? -- напряженно произнес Давид.-- Белка, скажи мне, зачем ты все это сделала? Ты же не сама... Тебя кто-то на это подбил, правда? Или даже что-то... Что-то должно же было тебя заставить...
   -- Не виноватая я -- он сам ко мне пришел,-- я пыталась отшутиться, хоть и понимала, что с Давидом это бесполезно. Да он, кажется, меня и не слышал. Давид был похож на котенка, не видящего ничего в мире, кроме болтающегося перед его носом фантика. Хорошо, хоть Суккот оказался умнее и, не отводя взгляда, перестал выть. Но и не ушел, а настороженно застыл посреди зала.
   -- Белла... Впрочем, знаешь что? Пусть будет. Да, пусть. Рахель...-- он словно пробовал еще не остывшее имя на вкус,-- Рахель, только пожалуйста, не ври, ладно? Если бы это было так, как ты говоришь, ты бы не знала его имени. Почему ты хочешь от меня это скрыть? Это как-то связано с ребенком, да?
   -- Давид! Оставь хотя бы ребенка в покое! -- меня просто взбесило, что мой еще не успевший родиться ребенок вовлекается в Давидов театр.-- Я слышала от (C), что у них завелся кот Аллерген. Они много о нем рассказывали, я запомнила кличку. Она запоминающаяся. Особенно для аллергиков.
   Давид плюхнулся обратно в кресло, наконец-то отвернулся от кота и сидел весь в кусках:
   -- Так это правда. Он сам. Круг замыкается, что ли. Ну Рахель -понятно, это из-за меня. А почему ты назвала Аллергена -- Суккот? А, понимаю, он приблудился в Суккот.
   Ну конечно. Просто не Давид, а праотец Иаков. Впрочем, Иаков обладал ими в обратном порядке -- сначала Леей, потом Рахелью. Вот так сменишь имя из-за завихрений то ли судьбы, то ли мозгов, и тут же находится тот, кто себе этот подвиг присвоит. Ну и ладно, займемся котом:
   -- Суккот -- это сокращение от сукин кот.
   И тут Давид, как кот, чуть ли не в один прыжок перепрыгнул на диван и вцепился в Кинолога. Или не вцепился? Глазами-то он в него вцепился точно. Кинолог вздохнул:
   -- Че теперь?
   -- Ты знал!
   -- Слышь, Давид, а не пора ли и тебе переименоваться? В Джульбарса. Гы.
   Давид оторопело отодвинулся от Кинолога. Задумался. Произнес:
   -- Ты знаешь больше, чем говоришь. Откуда?
   Кинолог приоткрыл один глаз, указал им на полупустую бутылку и устало опустил веко. Давид раздосадованно повернулся ко мне:
   -- Несколько часов назад, когда мы начали пить у Кинолога, он произнес тост... Он сказал "за сукиного кота Аллергена"! А теперь придуряется. Ты поняла? Он сразу знал больше, чем хотел показать... Может, это ты ему что-то рассказала?.. Хотя... что ты могла рассказать... Извини, ладно... Значит, Аллерген появился у тебя в Суккот, а у (C) исчез в Судный день. Черт, что же он делал все это время?
   Может, мне все-таки выпить?
   -- Он влез в окно сразу после Йом Кипура. Поздно вечером. По нахалке. У меня еще Лея была.
   -- Лея?!
   -- Ну да.
   Давид вдруг сник:
   -- Она мне ничего не сказала.
   -- О чем?
   -- Об Аллергене. А ты что имела в виду?
   -- Я что-то имела в виду?
   -- У тебя такое лицо, как будто бы -- да. А что, нет?
   Да видел бы он какое у него самого сейчас лицо. Ой, как бы этот кот не сыграл роль платочка. Бедная Лея. Нашла от кого рожать. Мы обе нашли от кого.
   -- Давид, вообще-то, хотела тебя спросить... Только между нами, да?
   Он протестующе отодвинул ладонью мои слова:
   -- Потом, Рахели, потом. Сначала ты ответь мне, почему Аллерген выбрал именно тебя. Почему он пришел к тебе?
   -- А почему вы среди ночи именно ко мне приперлись? Репутация у меня такая. Или карма. И вообще, если уж на то пошло, он пришел сначала не ко мне, а к Лее. Подлизался к ней, залез на колени. Потом Лея ушла, и он остался со мной. А если это действительно Аллерген, то я верну. Хоть и успела привязаться.
   Давид тоскливо смотрит в ночное небо, хотя над нами еще два этажа:
   -- У тебя выпить есть? -- таким тоном объявляют палачу последнее желание. Да что с ним сегодня!
   -- Из всех напитков,-- ожил Кинолог,-- важнейшими для нас являются... сорокоградусные, гы. А ты, Белка, стрелку на Лею не переводи. К самой по ночам коты... в окно лазят, а виновата, значится, подруга.
   -- Я знал, что он замкнет кольцо,-- Давид не бормотал под нос, а говорил громко и внятно, но все равно, ощущение -- что самому себе.-- Но почему он выбрал для этого момент, когда здесь была Лея? Почему,-- Давид все-таки сбился на бормотание,-- почему вслед за Леей в этом доме появляются кошки... Ладно, дай какую-нибудь емкость.
   -- Ты че, из тазика решил пить? -- обрадовался Кинолог.-- Рюмки с чашкой тебе уже недостаточно? Уважаю!
   Я устала. Я хотела спать. Я беременная, в конце-концов. Вот именно -- в конце-концов. Взрослые люди, сидели втроем -- я и двое моих первых мужчин... мужчины пьяные, прибитые пылью, из мальчиков, которым была нужна женщина они превратились в лиц мужского пола, которым нужна гейша. А гейша сегодня в декретном отпуске.
   -- Емкость -- это я имел в виду сумку или даже мешок. Ящик можно. Для Кота.
   -- Топить пойдем, гы?
   Давид нехорошо так покосился на Кинолога, но спокойно объяснил:
   -- Кота надо вернуть (C).
   Я не выдержала:
   -- А в чем дело? Что за спешка? -- мне перестало нравиться, когда в моем доме кто-то распоряжается. О, как интересно! Впервые я ощутила чувство дома. Это обнадеживало, даже настроение слегка подскочило. Прав был рав Кац, что мне надо сменить имя. Эмоции раскачиваются гораздо быстрее. Интересно, если бы его каббалистические расчеты указали на другое имя, я бы тоже его приняла? А Рахель -- это конечно же я, мое. Это я украла домашних божков -нагрузила своего осла книгами; воспоминаниями; кассетами; разбиваемым морозным воздухом, когда выскакиваешь рано утром из парадного; чуждыми ивриту, но такими знакомыми именами; нежилым ветром метро; белыми ночами; уютным дребезжанием пустого трамвая; скрипом деревянной расшатанной дачной лестницы; мельтешением осенних фантиков; скулежом под закрытой родительской дверью...
   В общем, сидели мы втроем, а получалось -- по-одиночке. Я -- о своем, о девичьем, Давид -- о своем, о кошачьем, Кинолог -- о своем, о киноложеском. Наконец, я очнулась и сказала Давиду достаточно резко, что он в это время суток мог бы уже расслабиться и не суетиться. Что кота я не собираюсь присваивать и отдам (C), если они того пожелают и, кстати, если вообще признают его своим. Суккот все это время достаточно сурово зыркал на нас из-за подушек -- было очевидно, что Давид и его напрягал.
   -- Это -- Кот (C). Зовут его Аллерген. Я его им подарил и могу утверждать, что это он,-- сказал Давид спокойно.-- Он меня узнал -- видела же как Кот на меня таращился.
   -- Ты сам первый начал эти "гляделки"! -- напомнила я. Он же и правда первый начал.
   -- Брось, Рахели. Для тебя это ничего не изменит. А я сделаю, что должен.
   -- Аркадий, не говори двусмысленно,-- пробился сквозь алкогольный туман Кинолог и опустил веки.
   -- Ты же не повезешь им кота сейчас, правда? Ночь все-таки.
   -- А (C) в это время не спят. Я их в это время в Интернете наблюдаю. Если они не гуляют. Они называют это время "часом средних собак".
   -- Средних сук,-- обиженно отозвался Кинолог.
   -- Они так структурируют время. Хочешь, докажу, что они не спят? Где у тебя комп?
   -- В спальне, я полагаю. Как ируканские ковры, гы,-- вынырнул Кинолог.
   Кажется, мы все-таки оказались на конвейерной ленте, медленно ползущей в направлении Давидовых представлений. И сойти с нее было можно, но не хотелось обижать Давида, да и вообще -- ради чего, чтобы остаться на обочине? Так хоть едем. Поспешно уверив себя, что это -- вполне неплохое лекарство от скуки, я слегка приободрилась от того, что еще могу поспешно себя в этом уверить. Значит, есть просветы в серой облачности последнего времени... нет, все-таки не "последнего времени" (это уже окончательный диагноз мирозданию), а субдепрессивного периода моих разборок с самой собой...
   Кот
   Похититель уставился на меня, а я -- на него. Я давно ждал возможности как следует рассмотреть его раритетный софт, но окунулся слишком глубоко -яростная ненависть Моше ослепила меня, ударила. Я завыл, надеясь сбежать от нее, но и бежать не решался -- она бы настигла. Нельзя поворачиваться хвостом к такой ненависти.
   Когда вертикалки сметают осколки разбитой посуды, и они потом побрякивают, посверкивают в совке, так и века смели раздробленные софты в одну горстку, перемешали. И теперь мелкие кусочки этих софтов, ссыпанные из совка в Похитителя, несут в себе осколки памяти. Слишком острые осколки памяти.
   Моше ненавидел котов, как может ненавидеть только диссидентствующий египтянин. Нет, сильнее -- как египетский еврей. Нет, еще сильнее -- так может ненавидеть котов только еврей, выращенный, как египтянин. Эта ненависть отсекла от воплощения благословенные времена Великого Египта с его бархатной кошачьей революцией, и не дала сынам Эсава вернуть украденное вертикалами первородство.
   Еще во времена Древнего Царства стало ясно, что сыны Якова не способны на равные отношения с котами. Они видят в коте или бога, или животное, но только не равное существо. Еще во времена Древнего Царства стало ясно, что сыны Якова не достойны украденного Благословения. И все должно было стать на свои места. Сыны Якова поселились в Египте, сползая к тотальному рабству. А их хозяева считали себя рабами обожествляемых котов, сынов Эсава. Первородство, залежавшееся на скудном столе рабов, вот-вот должно было упасть нам в лапы.
   Но пришел этот вертикал, Моше, и вымолил право на еще одну попытку осуществить Благословение. Он верил, что может обойтись без кошачьих и без двойственности сфинксов, но не было уже прежнего доверия к вертикалам. И пытаться осуществить Благословение он должен был с нами вместе. В Земле, текущей молоком и медом. Вертикалы стараются не замечать, что Земля Обетованная должна была прежде накормить молоком нас и лишь потом дать мед этим сладкоежкам.
   И мы ушли с ними из благословенного Египта, где нас обожествляли, а мы обожествлялись. Потому что так было надо. А Моше нас терпел, вернее терпеливо ненавидел. И даже в своих книгах упомянул лишь, что с ними из Египта вышло множество "иноплеменников". А ведь в отличие от этих рабов, нам было что терять "кроме собственных цепей", дорогих!
   Моше все время казалось, что его племя не отрицает нашу божественную сущность. Он просто выкипал от ненависти на медленном огне пустыни, как чайник со сломанным свистком на плите.
   Моше делал все правильно. Но он не торопился. Он хотел выиграть время, выждать, когда рабская сущность его племени сменится дикой необузданностью кочевой жизни, когда пустыня выест из их софтов встроенные понятия, выжжет каленым воздухом желание найти дорогу обратно. А рабы не умеют ждать. И не умеют добывать ни пищу, ни свободу выбора. Изнуряющая жажда раба -- быть послушным, сегодня, сейчас, видеть перед собой господина, а не представлять его абстрактные воплощения.
   Моше ушел за божественными откровениями, а мы, дорогие, спокойно смотрели ему вослед, понимая что произойдет.
   Моше слишком долго выторговывал права и привилегии для своих. Сорок дней и ночей сражался он, заикаясь, с Высшей справедливостью и проиграл. И ушел Моше с двумя скрижалями Завета: для вертикалов и для дорогих котов!
   Чем дольше отсутствовал Моше, тем лучше относились к котам вертикалы, тем больше задабривали. И бока наши залоснились, и глаза наши очистились от голодного гноя, и походка наша уподобилась львиной. И вот вертикалы возжелали служить нам, и молиться на нас, и жертвоприносить нам, дорогим. Левиты робко прятали жирные глаза и ничего не замечали, сдавались без борьбы. И настал миг, когда Аарон, брат Моше, решился воплотить народные чаяния. Под нашими насмешливыми пристальными взглядами, он приказал вертикалам принести золотые кольца, которыми они украшали свои лысые уши. И отлил Аарон из ушных колец Золотого Кота. А золота было собрано столько, что получился Золотой Кот огромным, словно бык.
   И тогда, чтобы прекратить бесконечный спор с заикой, Господь показал Моше, что творится в стане вертикалов и произнес: "Увидел я, что народ этот непреклонный! А теперь оставь меня. И воспылает мой гнев на них, и уничтожу я их, а от тебя произведу великий народ!" Так было предложено Моше стать новым Авраамом и родить сфинкса, который, в отличие от Ицхака, не даст себя обмануть и на этот раз передаст первородство в нужные лапы. Но выя у Моше была такая же жесткая, как и его посох, а его махровое котофобство не позволило оценить, насколько велика предлагаемая милость. Он бессовестно отказался от чести. От чести стать родоначальником нового народа. И поспешил в лагерь -- исправлять непоправимое.
   Лучше бы Золотого Кота исполнил Бецалель. Потому что неискусным литейщиком оказался Аарон. Тяжелый, величественно воздетый к небесам хвост отвалился при первых же ударах ликующих тимпанов. Так и лежал он золотым колоссом, и никто из вертикалов не смел приблизиться к нему, а мы не могли оттащить его в тайное место, и пришлось забросать его песком там же, где он рухнул. Сиамские коты до сих пор нагло утверждают, что их предком был этот бесхвостый Золотой Кот. Впрочем, особенность сиамских котов -- не только бесхвостость, но и лживость, и голубоглазость. Отсюда и выражение "на голубом глазу", перехваченное вертикалами и до конца ими не понимаемое.
   Уши Золотого Кота получились у горе-скульптора Аарона слишком большими и острыми, морда слишком вытянутой, лапы слишком тонкими. И вернувшийся Моше, вибрируя от ярости, обрушил на куцего Золотого Кота каменные скрижали, но Кот лишь отозвался на удар нутряным насмешливым эхом, а скрижали превратились в бессвязные обломки.
   И тогда Моше, чтобы унизить Золотого Кота и совладать с котолюбием народа своего, сделал вид, что видит в Золотом Коте -- Тельца. Так и записал. И подлость рабов тут же проявилась, ни один не посмел возразить и не смеет до сих пор. Хотя можно было бы уже сто раз понять, что вышел народ не из Индии со священными коровами, не из Малой Азии, где был культ Ваала, а из Древнего Египта, страны священных котов! Много веков правда о Золотом Коте призраком бродила среди избранных вертикалов, передавалась от отца к сыну. Сокрытие истины -- это обычное вертикалье проявление. По своим искривленным представлениям, словно по лекалам, кроят они историю, а потом ходят в кособоко сшитых лоскутах с честными лысыми мордами и фанатичными взглядами... Еще в первом веке даже Иосиф Флавий, предатель и беспринципный карьерист, все же постеснялся писать про Золотого Тельца, а упоминать о Золотом Коте побоялся. Так и умолчал в своих "Иудейских древностях" об этом громком (эхо от него слышится до сих пор) событии.
   А сегодня, даже если суждено кому-то из археологов отрыть тот самый золотой хвост, спрятанный нами от уничтожения, то его обязательно объявят какой-нибудь "уникальной золотой стеллой" или "загадочной золотой змеей".
   А самого Золотого Кота Моше приказал переплавить и пригрозил напоить золотым расплавом всякого, видящего в коте что-то большее, чем мелкий домашний скот. А коты не могли отвести взгляд от раскаленного Золотого Кота, потевшего кровью в закатных лучах. И легенда о Красном Коте, конечно же, зародилась в момент гибели Золотого Кота.
   Ну ничего. Прошли, причем безвозвратно, времена безответности, когда у вертикалов была монополия на информацию. Теперь неважно, могут ли твои конечности сжимать зубило или перо. Теперь важно, что ты можешь сообщить тем, кто готов слушать, а вернее смотреть в экран монитора. А уж нам есть что сообщить, есть что вложить в копилку общей исторической мысли. Да, пора сделать сайт. И пусть вытечет информация и течет молоком и медом по пространству Сети. Пора!
   Белла -- Лея
   -- Шалом. Можно пригласить доктора Белецки?.. Лея? Привет! Можешь говорить?
   -- Привет, Белла. Могу, дежурство тихое. Что не спишь? Ничего не случилось?
   -- Нет-нет, ничего. Все нормально. Вот Давид с Кинологом заходили...
   -- Пьяные?
   -- А то.
   -- Хорошо, что я машину у Давида взяла. Кинолог как спьяну водит?
   -- Лучше, чем шутит. Гы... Ты сама как?
   -- Слушай, Белка... Ты же не просто так звонишь среди ночи? Что тебе Давид наплел?
   -- Да ерунда. Наверное. Но просто я решила -- вдруг тебе будет интересно... то есть даже полезно. Ты знаешь, Давид сказал, что Суккот... ну, помнишь тот рыжий кот, который к нам с тобой в форточку влез...
   -- А, ты его оставила?
   -- Да... он меня и не спрашивал. Кот не спрашивал. А Давид, кстати, был очень недоволен, что ты ему не рассказала про приход этого кота к нам с тобой. Представляешь? Но я даже не об этом. В общем, Давид сказал, что это -- кот (C). Как тебе это?
   -- А они разве твои соседи?
   -- В том-то и дело. Совсем нет. Они за университетом живут.
   -- Вообще-то он того кота хорошо знает, он сам его (C) подарил. И у них часто бывает. Меня, правда, с собой не берет. Почему-то.
   -- Давид решил, что я кота у них украла. Представляешь?! Пытался вывести меня на чистую воду.