Страница:
Едва мы свернули с Аялона на сороковое шоссе, Умница углядел указатель на Петах-Тикву и сообразил:
— К Капланчикам? Есть улики или просто проверка?
— Есть сведения, что они пакуются.
— Дай Бог, чтобы это были они! — прочувствованно вымолвил мой спутник.
— Почему?
— Потому что они долго будут искать безопасный способ загнать вирус какой-нибудь спецслужбе… А вот если такое страшное оружие попало к каким-нибудь маргиналам… То все.
На что-то он явно намекал.
— Это к каким же?
— Например, к сатанистам… Кстати, а что это у тебя Левик ходит с такой прической?
Действительно, Левик как-то мерзко в последний раз подстригся. Выстриг широкую борозду от лба к шее. И череп этот… Ничего про него не знаю. Пора ребенком заняться в конце-концов, а то упустим.
Уже в сумерках мы въехали на безликую окраину Большого Тель-Авива.
Петах-Тиква — поселение со славным сионистским прошлым и пыльным серым настоящим города-спутника.
Я звонил, пинал дверь — соседи даже не высунулись.
— Нету дома, — не выдержал Умница. — Свалили.
— Далеко не свалят, — пообещал я.
Умница кисло кивнул, но посмотрел недоверчиво.
Аэропорт уже раскочегарился. Мы прошли все залы с регистрационными стойками. Ни в одной из очередей Капланчиков не было. Умница приуныл и, бросив на меня виноватый взгляд, ушел в туалет. Я поизучал расписание — слишком много возможностей. Прощальный взгляд Умницы мне все больше не нравился. Я нашел это отродье у ближайшего к сортиру телефона — он что-то страстно шептал в трубку по-арабски. Увидев меня, он засуетился и сложил пальцы в «ОК».
— Вундеркинд, — шипел я, оттаскивая его подальше от телефона, который наверняка уже засекли, — ты что, считаешь, что я теперь пойду в службу безопасности сообщать о термосе в багаже Капланчиков?!
Он еще упирался, гад. И отбрехивался:
— Ты просто не понимаешь, Боря! Я создавал тебе фон… После предупреждения о бомбе, сделанного на арабском языке, тебя выслушают очень внимательно… Иди, заяви, что у тебя есть агентурные данные, что в багаже Капланчиков какая-то бомба… Не говори даже, что она настоящая, в прямом смысле. Скажи, что в переносном. Ведь после моего звонка они уже будут суетиться… Что ты на меня так смотришь?!
— Да так. В переносном смысле.
— Ну вот. А когда найдешь термос… я уверен, это будет термос, они его открыть побоятся, так скажешь, что он украден у выдающегося ученого, который находится тут же, за дверью, и изымешь. А спросят что внутри, отвечай… ну, не знаю, отвечай — сперма, тем более она там действительно как питательная среда используется. Кроличья. Если что-то будет надо подписать, подпишем… Ну что ты смотришь!? Ты же не скажешь, что там вирус — всех же тогда повяжут. И меня, и Капланчиков. А всю вашу семью — в карантин.
— В какой карантин? — честно изумился я такому откровенному скотству.
— Ну-у, я думаю, как минимум, в трехмесячный, — безмятежно ответил он. — Я же не смогу взять на себя такую ответственность — утверждать, что он может быть короче… Поэтому для всех нас, нормальных людей, будет лучше, если ты пойдешь и исполнишь свой долг в целом, по большому счету. А детали — кому они нужны?..
Собственно, логики здесь было не меньше, чем скотства. Конечно, я бы из принципа предпочел действовать любым другим способом, но другого не было.
Поначалу все шло по сценарию «выдающегося ученого». Не задавая лишних вопросов, Капланчиков, со всем немалым багажем, сняли с монреальского рейса.
Увидев меня, Сема просипел: «Дура!.. Обе дуры!» Меня это почему-то не обнадежило.
Шмонали их долго и обстоятельно. Нашли около пятидесяти тысяч недекларированных долларов. По-моему, ребята продешевили. Зато до чего оперативно! Даже слишком… Собраться и улететь за двенадцать часов — это еще куда ни шло. Но за это же время найти покупателя, который найдет в шаббат наличку и уже после этого собраться и улететь… слишком круто для работников упаковочной фабрики, тут Ирочка права. Так стремительно продавать вирус — слишком большой риск. Не для этой парочки. Эти бы думали, сомневались, нащупывали…
— Где термос, Сема?! — тихо сказал я ему по-русски. — Скажи где, и я попробую тебе помочь.
Он сокрушенно махнул рукой:
— Эти две дуры — моя и твоя… Мы купили билеты еще месяц назад, это легко проверить, правда? Не сложилось у нас тут, ты же знаешь… Ну и обычные дела… брали ссуды, давали гарантов… Короче, сожгли все мосты. И в последний момент Ленка на нас наезжает с этой ахинеей… Объяснить ей ничего невозможно.
Здесь я не удержался от кивка, а он, ободренный, продолжил:
— Ну пойми, восемь часов до вылета, пять часов до такси, а тут такая лажа, ни за что, ни про что… Я психанул. А Тамарка испугалась, что ты заведешься, вылет перекроешь, а там что-то из наших дел вылезет и… долговая яма. В общем, решила выиграть время, дура. Ленка, мол, никогда обещания не нарушит… Теперь-то все и вылезет. А так бы улетели…
— Да-а, — протянул я разочарованно, потому что он очевидно говорил правду. — Не держи на меня зла, Сема. Я, в общем, человечество спасал. Может, еще обойдется… вас пока только до следующего рейса задержали.
— Ты-то что… Это Тамарка — дура, да еврейское счастье… До завтра уже ничего не летит, а утром из-за этих долларов начнут наводить справки, что-то вылезет…
Ну что, билеты действительно были взяты за месяц, что хоть и не исключало возможности кражи термоса, но… это явно не они.
Умница метнулся ко мне с протянутыми руками:
— Ну?! Где?.. Почему так долго? НЕТУ?!
— Нету, — согласился я.
— Почему?!
Я объяснил:
— Ленка — дура, да еврейское счастье. — И объявил:
— Завтра утром сделаешь официальное заявление в полицию.
Всю обратную дорогу выдающийся ученый ныл, что его посадят за нелегальный перевоз особо опасной инфекции и грубо льстил моему полицейскому самолюбию, уверяя, что если кто-то и сможет найти вирус, то это буду только я. И даже позволял себе гнусные намеки, что если это могут быть и члены моей семьи, и в моих интересах не выносить сор из избы.
Лишь у Мевассерет-Циона Умница смирился с судьбой и потребовал, раз так, завезти его в центр Иерусалима, чтобы последнюю ночь на свободе провести, как положено свободному мужчине, вернувшемуся на любимую родину в недобрый для него час. Бюджет на это мероприятие он определил в двести шекелей, которые тут же стрельнул у меня.
— К Капланчикам? Есть улики или просто проверка?
— Есть сведения, что они пакуются.
— Дай Бог, чтобы это были они! — прочувствованно вымолвил мой спутник.
— Почему?
— Потому что они долго будут искать безопасный способ загнать вирус какой-нибудь спецслужбе… А вот если такое страшное оружие попало к каким-нибудь маргиналам… То все.
На что-то он явно намекал.
— Это к каким же?
— Например, к сатанистам… Кстати, а что это у тебя Левик ходит с такой прической?
Действительно, Левик как-то мерзко в последний раз подстригся. Выстриг широкую борозду от лба к шее. И череп этот… Ничего про него не знаю. Пора ребенком заняться в конце-концов, а то упустим.
Уже в сумерках мы въехали на безликую окраину Большого Тель-Авива.
Петах-Тиква — поселение со славным сионистским прошлым и пыльным серым настоящим города-спутника.
Я звонил, пинал дверь — соседи даже не высунулись.
— Нету дома, — не выдержал Умница. — Свалили.
— Далеко не свалят, — пообещал я.
Умница кисло кивнул, но посмотрел недоверчиво.
Аэропорт уже раскочегарился. Мы прошли все залы с регистрационными стойками. Ни в одной из очередей Капланчиков не было. Умница приуныл и, бросив на меня виноватый взгляд, ушел в туалет. Я поизучал расписание — слишком много возможностей. Прощальный взгляд Умницы мне все больше не нравился. Я нашел это отродье у ближайшего к сортиру телефона — он что-то страстно шептал в трубку по-арабски. Увидев меня, он засуетился и сложил пальцы в «ОК».
— Вундеркинд, — шипел я, оттаскивая его подальше от телефона, который наверняка уже засекли, — ты что, считаешь, что я теперь пойду в службу безопасности сообщать о термосе в багаже Капланчиков?!
Он еще упирался, гад. И отбрехивался:
— Ты просто не понимаешь, Боря! Я создавал тебе фон… После предупреждения о бомбе, сделанного на арабском языке, тебя выслушают очень внимательно… Иди, заяви, что у тебя есть агентурные данные, что в багаже Капланчиков какая-то бомба… Не говори даже, что она настоящая, в прямом смысле. Скажи, что в переносном. Ведь после моего звонка они уже будут суетиться… Что ты на меня так смотришь?!
— Да так. В переносном смысле.
— Ну вот. А когда найдешь термос… я уверен, это будет термос, они его открыть побоятся, так скажешь, что он украден у выдающегося ученого, который находится тут же, за дверью, и изымешь. А спросят что внутри, отвечай… ну, не знаю, отвечай — сперма, тем более она там действительно как питательная среда используется. Кроличья. Если что-то будет надо подписать, подпишем… Ну что ты смотришь!? Ты же не скажешь, что там вирус — всех же тогда повяжут. И меня, и Капланчиков. А всю вашу семью — в карантин.
— В какой карантин? — честно изумился я такому откровенному скотству.
— Ну-у, я думаю, как минимум, в трехмесячный, — безмятежно ответил он. — Я же не смогу взять на себя такую ответственность — утверждать, что он может быть короче… Поэтому для всех нас, нормальных людей, будет лучше, если ты пойдешь и исполнишь свой долг в целом, по большому счету. А детали — кому они нужны?..
Собственно, логики здесь было не меньше, чем скотства. Конечно, я бы из принципа предпочел действовать любым другим способом, но другого не было.
Поначалу все шло по сценарию «выдающегося ученого». Не задавая лишних вопросов, Капланчиков, со всем немалым багажем, сняли с монреальского рейса.
Увидев меня, Сема просипел: «Дура!.. Обе дуры!» Меня это почему-то не обнадежило.
Шмонали их долго и обстоятельно. Нашли около пятидесяти тысяч недекларированных долларов. По-моему, ребята продешевили. Зато до чего оперативно! Даже слишком… Собраться и улететь за двенадцать часов — это еще куда ни шло. Но за это же время найти покупателя, который найдет в шаббат наличку и уже после этого собраться и улететь… слишком круто для работников упаковочной фабрики, тут Ирочка права. Так стремительно продавать вирус — слишком большой риск. Не для этой парочки. Эти бы думали, сомневались, нащупывали…
— Где термос, Сема?! — тихо сказал я ему по-русски. — Скажи где, и я попробую тебе помочь.
Он сокрушенно махнул рукой:
— Эти две дуры — моя и твоя… Мы купили билеты еще месяц назад, это легко проверить, правда? Не сложилось у нас тут, ты же знаешь… Ну и обычные дела… брали ссуды, давали гарантов… Короче, сожгли все мосты. И в последний момент Ленка на нас наезжает с этой ахинеей… Объяснить ей ничего невозможно.
Здесь я не удержался от кивка, а он, ободренный, продолжил:
— Ну пойми, восемь часов до вылета, пять часов до такси, а тут такая лажа, ни за что, ни про что… Я психанул. А Тамарка испугалась, что ты заведешься, вылет перекроешь, а там что-то из наших дел вылезет и… долговая яма. В общем, решила выиграть время, дура. Ленка, мол, никогда обещания не нарушит… Теперь-то все и вылезет. А так бы улетели…
— Да-а, — протянул я разочарованно, потому что он очевидно говорил правду. — Не держи на меня зла, Сема. Я, в общем, человечество спасал. Может, еще обойдется… вас пока только до следующего рейса задержали.
— Ты-то что… Это Тамарка — дура, да еврейское счастье… До завтра уже ничего не летит, а утром из-за этих долларов начнут наводить справки, что-то вылезет…
Ну что, билеты действительно были взяты за месяц, что хоть и не исключало возможности кражи термоса, но… это явно не они.
Умница метнулся ко мне с протянутыми руками:
— Ну?! Где?.. Почему так долго? НЕТУ?!
— Нету, — согласился я.
— Почему?!
Я объяснил:
— Ленка — дура, да еврейское счастье. — И объявил:
— Завтра утром сделаешь официальное заявление в полицию.
Всю обратную дорогу выдающийся ученый ныл, что его посадят за нелегальный перевоз особо опасной инфекции и грубо льстил моему полицейскому самолюбию, уверяя, что если кто-то и сможет найти вирус, то это буду только я. И даже позволял себе гнусные намеки, что если это могут быть и члены моей семьи, и в моих интересах не выносить сор из избы.
Лишь у Мевассерет-Циона Умница смирился с судьбой и потребовал, раз так, завезти его в центр Иерусалима, чтобы последнюю ночь на свободе провести, как положено свободному мужчине, вернувшемуся на любимую родину в недобрый для него час. Бюджет на это мероприятие он определил в двести шекелей, которые тут же стрельнул у меня.
7. Жить хочешь?
Высадив Умницу на площади Сиона, у променада, я вспомнил, что дома нет кофе и решил выпить чашечку. А то и прикупить баночку в распахнувшихся на несколько часов между шаббатом и полночью магазинах.
Я сел за маленький круглый столик, выставленный прямо на брусчатку пешеходной части Бен-Иегуды, заказал двойной экспрессо, закурил, откинулся на спинку и понял, что мне хорошо. И спокойно. Впервые с момента появления Умницы, то есть за последние сорок часов. Вирус был где-то далеко, явно не в этой чашке. Люди вокруг шлялись нарядные, беззаботные, мысли мои текли вяло, зато приобретали упорядоченность.
Мимо, даже не заметив меня, прошел Умница с высокой, на полголовы выше него, тугой блондинкой. Они смеялись и болтали на ее языке. Кажется, нам обоим приятнее проводить время порознь.
Я взял салфетку и попытался составить список возможных похитителей пробирки в порядке убывания вероятности. Список, конечно, был субъективным, но что тут поделаешь.
Неожиданно для меня-суетящегося, для меня-успокоившегося Архар оказался среди первых. И это было очень кстати, потому что жил он неподалеку, можно сказать по соседству. Я вспомнил, как он жаловался, что не смотря на верхний этаж, его достали вот эти вот уличные музыканты.
Лифта в старом, с высоченными потолками, доме не было. Я слишком медленно поднимался на четвертый этаж — додумывал возможные «дебюты» предстоящего диалога. Даже свет дважды гас, и приходилось нашаривать кнопки.
Наконец, добрался до двери. Глазок теперь находился в зрачке огромного синего глаза, а от пола к ручке тянулась нарисованная рука. Необычная дверь.
И сирена на машине у него с вывертом, хныкала вчера, как черт-те что.
Не было у меня ни первой фразы, ни улик, нечем было его припереть. Вся надежда на психологическое преимущество и неожиданность, которые, кстати, можно слегка усилить, слегка схулиганив.
Я спустился, нашел неподалеку архаровскую «Мицубиши» и дал ей хорошего пинка. Японка завыла не своим голосом. Стандартная сигнализация, кажется «Пиранья». Ночью было нечто совсем другое. Я даже растерялся, предвидя разборку с хозяином чужой машины, но весь набор «экологических» наклеек был налицо, вернее на заднице. Она, она.
А тут и Архар в купальном халате собственной персоной на балкон пожаловали, отключили сигнализацию и лишь потом соизволили признать:
— Боря!? Ты, что ли?!.. Что там случилось?
— Случилось! — озабоченно прокричал я. — Тебе сигнализацию подменили! Прошлой ночью она у тебя по-другому выла…
— Поднимись, пожалуйста, — попросил Артур.
Легче начинать разговор, когда тебя об этом попросили. С сигнализацией было абсолютно ничего непонятно, но ясно, что это зацепка. Моя задача теперь упростилась — держать многозначительную паузу, а он пусть говорит…
— Почему тебя интересует моя сигнализация, Боря?
— Раббанут интересуется — кто меняет сигнализации по субботам, — держать паузу легче всего за пустыми фразами.
Архар неласково улыбнулся:
— Конечно я ее не менял. Просто ночью ты слышал не мою машину. Так меня вызвали.
— Кто?
Архар постучал пальцем по стеклу шикарного аквариума, подсыпал корм и вздохнул:
— Ну… один близкий мне человек. Это уже не то, что не должно, а вообще не может тебя интересовать…
— Ошибаешься. Меня это очень интересует, — нарочито зевнул я и поозирался. Все-таки квартирка-студия — хорошее изобретение для холостяка. — Но будет интересовать недолго — до утра. Потому что утром начнется официальное полицейское расследование.
Архар сел на чурбан, служивший табуреткой и честно ужаснулся:
— Расследование чего?!
— И для тебя будет лучше, если я буду в курсе, — продолжал я свое.
— Господи, — простонал Архар, — о чем ты говоришь?! Ты же прекрасно знаешь, что я не мог убить эту несчастную собаку! Кто угодно, но только не я!
Я отвернулся к немытому окну, подавил спазм неуместного смеха и жестко сказал:
— Она вышла с тобой. Ты был последним, кто ее видел. Времени, в течение которого ты отсутствовал, было достаточно, чтобы сделать с нашей Козюлей то, что было с ней сделано.
— Сумасшедший дом, — тихо прокомментировал Архар за моей спиной.
— Возможный вариант, — холодно кивнул я, — это уже решит психиатрическая экспертиза.
Почему я над ним издевался? Надеюсь, что просто нащупывал с какого бока его можно раскрутить. В любом случае, мне повезло, что он был настолько «зеленым», что считал убийство Козюли серьезным преступлением, подлежащим расследованию.
— У меня есть алиби! — вдруг решительно заявил он. — Меня видели с момента, как я вышел из подъезда и пока я не вернулся обратно. А собачка сразу убежала.
— Кто?
Архар болезненно поморщился:
— Матан Кохави.
— Адрес.
— Не помню.
Я резко развернулся, вперил в него «следовательский» взгляд и страшно перепугался, даже пистолет выхватил. Нормальная реакция на сильный стук в окно за твоей спиной на четвертом этаже.
Архар мстительно захохотал:
— Это Ричард, — он открыл окно, в комнату впрыгнула жирная ворона и требовательно каркнула, как откашлялась.
Явно радуясь паузе, Архар проследовал к холодильнику с Ричардом на загривке. Сунул ему в клюв сыр. Я, может, тоже не отказался бы — не помню, ел ли я сегодня что-то, кроме пахлавы. Но мне не предложили.
— Адресок, — напомнил я деликатно.
Архар мерил студию, бестолково шагая от стенки к стенке. В слишком пестром халате с дурацкими кистями, он сам был похож на рыбу, мечущуюся между прозрачных стен.
— Соседний с тобой дом, в сторону школы, — с отвращением выдавил он. — Средний подъезд, третий этаж, направо. Тебе еще что-то?
— А почему он вызвал тебя таким странным способом? Почему не позвонил, не зашел? Не постучал в стекло, наконец?
— Потому что он не знал, где именно я нахожусь! — заорал Архар так, что, кажется, даже Ричард подавился. — Он возвращался домой и заметил мою машину! Что ты ко мне пристал?!
— Но когда сработала сигнализация, я помню, что ты закричал: «Это моя машина». Так?
— Мне, Боря, — чуть ли не по слогам проговорил Архар, — по моим сугубо личным соображениям не хотелось кому-либо объяснять что-либо. Для простоты и удобства.
— А почему ты так не хотел называть его? — дружески поинтересовался я, с грустью глядя на настенные часы в виде цветка. Было уже хорошо за полночь.
Бедного Архара просто всего корежило. Он смотрел на меня с неподдельной ненавистью и отвращением. В дверь позвонили, и Архар облегченно вздохнул.
Сюрпризы продолжались. В комнату вошла не кто иная, как моя собственная племянница Ирочка. Я бы и днем, увидев ее здесь, удивился бы. Впрочем, удивлены были все трое. Казалось, что Архар не ожидал увидеть Ирочку в той же степени, в которой Ирочка — меня.
Племянница тут же окропила нас какой-то ароматической дрянью из расписного пузырька и сообщила Архару:
— Это я изменила дверь. Рад?
Архар подумал, обретая дар речи:
— Ты?!.. Ну-у… в общем… оригинально…
Девица с утра успела сменить серебряные украшения на груду какого-то бисера и фенечек. Глаза ее прямо-таки блистали.
— Пьяная или подкуренная? — грозно спросил я.
Она не удостоила меня ни взглядом, ни ответом, поглощенная наблюдением за Ричардом. Наконец, она кивнула чему-то своему и сказала:
— Зайду завтра. Будь дома. Или почувствуешь, или позвоню, — на выходе Ирочка обернулась, вперила в меня горящий взгляд и строго сказала:
— Лене передай привет.
Улыбаться она, видимо, перестала.
— Пожалуй, я ее все-таки провожу, — сообщил я Архару после некоторых колебаний. — А то еще вляпается куда-нибудь…
Он не стал меня отговаривать.
Провожал племянницу я по-ментовски, издали. На салфетке она проходила всего лишь под номером четыре, но этот подозрительный ночной визит поднимал ее на призовое место.
Пока я спускался, она успела откуда-то вытянуть пучок оливковых веток и теперь, зорко всматриваясь в лица прохожих женщин и мужчин, вручала избранным по веточке и о чем-то их спрашивала. В дискуссии не вступала, на улыбки и заигрывания не отвечала. Пару раз что-то уточняла и записывала в блокнотик. Когда она свернула на улицу Яффо и, не оборачиваясь, пошла в сторону Старого города, я нагло пристроился в затылок.
У центральной почты она всучила оливковую ветвь оливковой красотке с вопросом:
— Жить хочешь?
Или племянница совсем заторчала, или стала «шалом-ах-Шавкой»,
[26]ей же всегда нужно было быть в какой-нибудь молодежной своре. Или и то, и другое.
— Только не в этом трахнутом мире! — с чувством ответила негритянка, и Ирочка тут же достала блокнотик и записала ее телефон.
Оказалось, вопрос был стандартный, радовало лишь то, что ответы представителей разных рас и народов, типа: «С тобой? Да!», «Конечно хочу!», «Пошли!», «А ты сама выпить не хочешь?» Ирочку явно не устраивали, и телефонами она не интересовалась.
Я хотел было взять родственницу за ухо и отвезти домой, но уж больно целенаправленно шла она в Восточный Иерусалим… Уж не на свидание ли к какому-нибудь Халилю?
Места пошли малолюдные, и мне уже приходилось прятаться в тени городских стен и двигаться перебежками. От Шхемских ворот она повернула налево и попилила по Шхемской дороге. Пару раз приставала к арабам.
Так мы добрались до «Американской колонии» — популярного у иностранных журналистов и второстепенных дипломатов отеля, куда она и зашла. Там я ее и потерял. Я бестолково бродил по переходам и внутреннему дворику этого караван-сарая, отбрехивался от назойливо-услужливого персонала, пока не озверел и не отправился в дальний обратный путь к «Шкоде».
До дома я добрался полчетвертого утра и поскользнулся у входа в подъезд. Пся крев! Ступеньки были влажными от крови, натекшей от искромсанной собаки. Тушка была покрупнее, но разделали ее по той же схеме.
Теперь что, каждое утро у нас в подъезде будут «сучьи метки» для Обер-амутанта?.. Но приятеля Архара я теперь тем более покручу. А вдруг этой собакой замазывают связь между убийством Козюли и кражей вируса?
Оккупированная Умницей полкомната была завешена простыней, превратившейся в экран, на котором крутили фильм Бергмана — там шептались на скандинавском наречии, шебуршились, постанывали и подхихикивали, а тени актеров со скандинавской же откровенностью проецировались на полотно. Я прошел мимо застывшего на диване Левика с чувством, что он не спит.
Тут я понял, что через час-другой в дверь будет трезвонить возбужденный Обер-амутант. И, прежде чем завалиться, вывесил на входную дверь записку:
«По поводу убитых собак и надежд, обращаться только после десяти ноль-ноль».
Я сел за маленький круглый столик, выставленный прямо на брусчатку пешеходной части Бен-Иегуды, заказал двойной экспрессо, закурил, откинулся на спинку и понял, что мне хорошо. И спокойно. Впервые с момента появления Умницы, то есть за последние сорок часов. Вирус был где-то далеко, явно не в этой чашке. Люди вокруг шлялись нарядные, беззаботные, мысли мои текли вяло, зато приобретали упорядоченность.
Мимо, даже не заметив меня, прошел Умница с высокой, на полголовы выше него, тугой блондинкой. Они смеялись и болтали на ее языке. Кажется, нам обоим приятнее проводить время порознь.
Я взял салфетку и попытался составить список возможных похитителей пробирки в порядке убывания вероятности. Список, конечно, был субъективным, но что тут поделаешь.
Неожиданно для меня-суетящегося, для меня-успокоившегося Архар оказался среди первых. И это было очень кстати, потому что жил он неподалеку, можно сказать по соседству. Я вспомнил, как он жаловался, что не смотря на верхний этаж, его достали вот эти вот уличные музыканты.
Лифта в старом, с высоченными потолками, доме не было. Я слишком медленно поднимался на четвертый этаж — додумывал возможные «дебюты» предстоящего диалога. Даже свет дважды гас, и приходилось нашаривать кнопки.
Наконец, добрался до двери. Глазок теперь находился в зрачке огромного синего глаза, а от пола к ручке тянулась нарисованная рука. Необычная дверь.
И сирена на машине у него с вывертом, хныкала вчера, как черт-те что.
Не было у меня ни первой фразы, ни улик, нечем было его припереть. Вся надежда на психологическое преимущество и неожиданность, которые, кстати, можно слегка усилить, слегка схулиганив.
Я спустился, нашел неподалеку архаровскую «Мицубиши» и дал ей хорошего пинка. Японка завыла не своим голосом. Стандартная сигнализация, кажется «Пиранья». Ночью было нечто совсем другое. Я даже растерялся, предвидя разборку с хозяином чужой машины, но весь набор «экологических» наклеек был налицо, вернее на заднице. Она, она.
А тут и Архар в купальном халате собственной персоной на балкон пожаловали, отключили сигнализацию и лишь потом соизволили признать:
— Боря!? Ты, что ли?!.. Что там случилось?
— Случилось! — озабоченно прокричал я. — Тебе сигнализацию подменили! Прошлой ночью она у тебя по-другому выла…
— Поднимись, пожалуйста, — попросил Артур.
Легче начинать разговор, когда тебя об этом попросили. С сигнализацией было абсолютно ничего непонятно, но ясно, что это зацепка. Моя задача теперь упростилась — держать многозначительную паузу, а он пусть говорит…
— Почему тебя интересует моя сигнализация, Боря?
— Раббанут интересуется — кто меняет сигнализации по субботам, — держать паузу легче всего за пустыми фразами.
Архар неласково улыбнулся:
— Конечно я ее не менял. Просто ночью ты слышал не мою машину. Так меня вызвали.
— Кто?
Архар постучал пальцем по стеклу шикарного аквариума, подсыпал корм и вздохнул:
— Ну… один близкий мне человек. Это уже не то, что не должно, а вообще не может тебя интересовать…
— Ошибаешься. Меня это очень интересует, — нарочито зевнул я и поозирался. Все-таки квартирка-студия — хорошее изобретение для холостяка. — Но будет интересовать недолго — до утра. Потому что утром начнется официальное полицейское расследование.
Архар сел на чурбан, служивший табуреткой и честно ужаснулся:
— Расследование чего?!
— И для тебя будет лучше, если я буду в курсе, — продолжал я свое.
— Господи, — простонал Архар, — о чем ты говоришь?! Ты же прекрасно знаешь, что я не мог убить эту несчастную собаку! Кто угодно, но только не я!
Я отвернулся к немытому окну, подавил спазм неуместного смеха и жестко сказал:
— Она вышла с тобой. Ты был последним, кто ее видел. Времени, в течение которого ты отсутствовал, было достаточно, чтобы сделать с нашей Козюлей то, что было с ней сделано.
— Сумасшедший дом, — тихо прокомментировал Архар за моей спиной.
— Возможный вариант, — холодно кивнул я, — это уже решит психиатрическая экспертиза.
Почему я над ним издевался? Надеюсь, что просто нащупывал с какого бока его можно раскрутить. В любом случае, мне повезло, что он был настолько «зеленым», что считал убийство Козюли серьезным преступлением, подлежащим расследованию.
— У меня есть алиби! — вдруг решительно заявил он. — Меня видели с момента, как я вышел из подъезда и пока я не вернулся обратно. А собачка сразу убежала.
— Кто?
Архар болезненно поморщился:
— Матан Кохави.
— Адрес.
— Не помню.
Я резко развернулся, вперил в него «следовательский» взгляд и страшно перепугался, даже пистолет выхватил. Нормальная реакция на сильный стук в окно за твоей спиной на четвертом этаже.
Архар мстительно захохотал:
— Это Ричард, — он открыл окно, в комнату впрыгнула жирная ворона и требовательно каркнула, как откашлялась.
Явно радуясь паузе, Архар проследовал к холодильнику с Ричардом на загривке. Сунул ему в клюв сыр. Я, может, тоже не отказался бы — не помню, ел ли я сегодня что-то, кроме пахлавы. Но мне не предложили.
— Адресок, — напомнил я деликатно.
Архар мерил студию, бестолково шагая от стенки к стенке. В слишком пестром халате с дурацкими кистями, он сам был похож на рыбу, мечущуюся между прозрачных стен.
— Соседний с тобой дом, в сторону школы, — с отвращением выдавил он. — Средний подъезд, третий этаж, направо. Тебе еще что-то?
— А почему он вызвал тебя таким странным способом? Почему не позвонил, не зашел? Не постучал в стекло, наконец?
— Потому что он не знал, где именно я нахожусь! — заорал Архар так, что, кажется, даже Ричард подавился. — Он возвращался домой и заметил мою машину! Что ты ко мне пристал?!
— Но когда сработала сигнализация, я помню, что ты закричал: «Это моя машина». Так?
— Мне, Боря, — чуть ли не по слогам проговорил Архар, — по моим сугубо личным соображениям не хотелось кому-либо объяснять что-либо. Для простоты и удобства.
— А почему ты так не хотел называть его? — дружески поинтересовался я, с грустью глядя на настенные часы в виде цветка. Было уже хорошо за полночь.
Бедного Архара просто всего корежило. Он смотрел на меня с неподдельной ненавистью и отвращением. В дверь позвонили, и Архар облегченно вздохнул.
Сюрпризы продолжались. В комнату вошла не кто иная, как моя собственная племянница Ирочка. Я бы и днем, увидев ее здесь, удивился бы. Впрочем, удивлены были все трое. Казалось, что Архар не ожидал увидеть Ирочку в той же степени, в которой Ирочка — меня.
Племянница тут же окропила нас какой-то ароматической дрянью из расписного пузырька и сообщила Архару:
— Это я изменила дверь. Рад?
Архар подумал, обретая дар речи:
— Ты?!.. Ну-у… в общем… оригинально…
Девица с утра успела сменить серебряные украшения на груду какого-то бисера и фенечек. Глаза ее прямо-таки блистали.
— Пьяная или подкуренная? — грозно спросил я.
Она не удостоила меня ни взглядом, ни ответом, поглощенная наблюдением за Ричардом. Наконец, она кивнула чему-то своему и сказала:
— Зайду завтра. Будь дома. Или почувствуешь, или позвоню, — на выходе Ирочка обернулась, вперила в меня горящий взгляд и строго сказала:
— Лене передай привет.
Улыбаться она, видимо, перестала.
— Пожалуй, я ее все-таки провожу, — сообщил я Архару после некоторых колебаний. — А то еще вляпается куда-нибудь…
Он не стал меня отговаривать.
Провожал племянницу я по-ментовски, издали. На салфетке она проходила всего лишь под номером четыре, но этот подозрительный ночной визит поднимал ее на призовое место.
Пока я спускался, она успела откуда-то вытянуть пучок оливковых веток и теперь, зорко всматриваясь в лица прохожих женщин и мужчин, вручала избранным по веточке и о чем-то их спрашивала. В дискуссии не вступала, на улыбки и заигрывания не отвечала. Пару раз что-то уточняла и записывала в блокнотик. Когда она свернула на улицу Яффо и, не оборачиваясь, пошла в сторону Старого города, я нагло пристроился в затылок.
У центральной почты она всучила оливковую ветвь оливковой красотке с вопросом:
— Жить хочешь?
Или племянница совсем заторчала, или стала «шалом-ах-Шавкой»,
[26]ей же всегда нужно было быть в какой-нибудь молодежной своре. Или и то, и другое.
— Только не в этом трахнутом мире! — с чувством ответила негритянка, и Ирочка тут же достала блокнотик и записала ее телефон.
Оказалось, вопрос был стандартный, радовало лишь то, что ответы представителей разных рас и народов, типа: «С тобой? Да!», «Конечно хочу!», «Пошли!», «А ты сама выпить не хочешь?» Ирочку явно не устраивали, и телефонами она не интересовалась.
Я хотел было взять родственницу за ухо и отвезти домой, но уж больно целенаправленно шла она в Восточный Иерусалим… Уж не на свидание ли к какому-нибудь Халилю?
Места пошли малолюдные, и мне уже приходилось прятаться в тени городских стен и двигаться перебежками. От Шхемских ворот она повернула налево и попилила по Шхемской дороге. Пару раз приставала к арабам.
Так мы добрались до «Американской колонии» — популярного у иностранных журналистов и второстепенных дипломатов отеля, куда она и зашла. Там я ее и потерял. Я бестолково бродил по переходам и внутреннему дворику этого караван-сарая, отбрехивался от назойливо-услужливого персонала, пока не озверел и не отправился в дальний обратный путь к «Шкоде».
До дома я добрался полчетвертого утра и поскользнулся у входа в подъезд. Пся крев! Ступеньки были влажными от крови, натекшей от искромсанной собаки. Тушка была покрупнее, но разделали ее по той же схеме.
Теперь что, каждое утро у нас в подъезде будут «сучьи метки» для Обер-амутанта?.. Но приятеля Архара я теперь тем более покручу. А вдруг этой собакой замазывают связь между убийством Козюли и кражей вируса?
Оккупированная Умницей полкомната была завешена простыней, превратившейся в экран, на котором крутили фильм Бергмана — там шептались на скандинавском наречии, шебуршились, постанывали и подхихикивали, а тени актеров со скандинавской же откровенностью проецировались на полотно. Я прошел мимо застывшего на диване Левика с чувством, что он не спит.
Тут я понял, что через час-другой в дверь будет трезвонить возбужденный Обер-амутант. И, прежде чем завалиться, вывесил на входную дверь записку:
«По поводу убитых собак и надежд, обращаться только после десяти ноль-ноль».
8. «Граждане, купите папиросы»
Ясно, что проснулся я последним. Кинулся в холл, заглянул за занавесочку — Умница успел сбежать. Так спешил, сволочь, что даже «волшебный фонарь» не выключил. Решил урвать еще сутки на свободе.
Как ни странно, я оказался не прав.
— Фимошка прошил передать, — сообщила теща, — што он не мог ждать, пока ты прошнешьшя. Он поиждержалшя, ему надо поджаработать ш утра. Но это не помешает вашим планам. Он будет ждать тебя у миштары,
[27]на Рушшком подворье.
— Во сколько?
Теща даже растерялась. Ей, видимо, только что пришло в голову, что подзарабатывать и ждать одновременно — невозможно.
— Ну, не жнаю! — наконец произнесла она раздраженно. — Это вообше не мое дело. Но раж ты вше равно едешь в Иерушалим, то жавежи меня к штоматологу в Рехавию, Наум уже договорилшя.
В Рехавии дешевые стоматологи не практикуют. Хорошо бы знать, о чем именно ее кавалер договорился. Уж не собирается ли он поучаствовать в предсвадебных стоматологических хлопотах. Однако на прямой, но очень деликатно сформулированный вопрос я получил ушат холодного рассола:
— В нашем роду, Боря, женшины вшегда выходили жамуж ш хорошими жубами и приданым!
Я не стал спрашивать, ни какое приданое было за Ленкой, ни кто его получил, ни что она имеет в виду под собственным приданым. Молча надев форму, я собственноручно повез похожую на отретушированную фотографию прикинутую тещу навстречу моему банкротству.
Однако, Умница не обманул! Он ожидал и подзарабатывал одновременно.
Понял я это раньше, чем увидел, потому что еще со стоянки услышал знакомый голос на знакомую всем с детства еврейскую мелодию:
На горизонте появилась респектабельная арабская семья со скорбно-уязвленными лицами посетителей КПЗ. К моему удивлению, Умница оборвал восточную мелодию, взял знакомые блатные аккорды «Отца-прокурора» и сопроводил их трагическим гортанным пением. Я готов был поставить свою «Шкоду» против новых тещиных зубов, что он пел об отце-коллаборационисте, рыдающем на тюремной могиле сына — героя интифады. Вознаградили Умницу достойно.
Затем он спел американцам в кипах, что хоть и тоскует по просторам, прериям, мустангам и макдональдсам, но Стена Плача ему милее Уолл-стрита. В чехле зазеленело.
Мне это надоело, и я, как кремлевский курсант, вышел из-за ели. Под аккомпанимент «Наша служба и опасна и трудна», я подошел к барду и прекратил чес.
Я решил не нарушать субординацию и обратиться к непосредственному своему начальнику. Хотя фактически не успел еще с ним поработать, он при знакомстве показался нормальным мужиком. Шеф был занят, и я успел отправить термос со стаканами на дактилоскопию, а также выяснить, что Капланчики задержаны за мошенничество — несколько мелких банальных махинаций, общая сумма ущерба около ста пятидесяти тысяч долларов. Вирус здесь и близко не валялся.
К моему возвращению в приемную шефа, Умница приготовил вчерашний долг — причем возвратил его частично бумажками, а в основном пятишекельными монетами. Мелочь и валюту он оставил себе. Не знаю, чем это показалось секретарше — взяткой или дележкой.
— Боря, — признался он мне, — я ужасно нервничаю. Мне кажется, для нашего дела будет лучше, если ты пойдешь один.
— Черта с два! — с удовольствием ответил я.
Шеф был благодушен:
— Знаю, знаю. Мне уже звонили из аэропорта. Я тебе очень благодарен, что ты разрушил мои стереотипы о русских полицейских.
— ?
— Эта пара, они ведь твои друзья, да? Но ты доказал, что долг для тебя важнее… У тебя ведь не было с ними своих личных счетов, правда?.. Шучу.
Умница смотрел на меня с презрительным любопытством.
— У меня тут по-мелочи еще один друг, — сказал я почему-то подсевшим голосом.
— Оставь, — добродушно сказал шеф. — Зачем ты его привел? Так ты совсем без друзей останешься. Ты в отпуске — отдыхай. Я его уже видел, дал шекель. Пусть поет… — жестом разомлевшего теннисиста, вяло отбивающего шарик слева, он отослал Умницу за дверь.
Умница попятился к выходу.
— Ку-у-да?! — рявкнул я и, так как Умница застыл молча, вынужден был продолжить. — Йоав, это доктор Ефим Зельцер, выдающийся ученый из России, то есть уже из Израиля.
— Оле хадаш? — сообразил шеф, ласково глядя на это существо, и не подумавшее сменить свою «пионерскую» униформу: шорты, белая рубашка с закатанными рукавами, носки с сандалиями. Вместо лопатки, правда, была гитара, причем с пышным бело-голубым бантом.
Я тоже не без стыда вспоминаю теперь неадекватность своих первых патриотических проявлений, но это уже все-таки черт знает что… Хоть бы зачехлил ее гад, что ли.
— Кен,
[29]кен! — обрадовался Умница и потыкал себя в грудь пальцем. Ани оле хадаш, ани. Ани саентист меод гадоль. Ата андестенд?.
[30]
Видимо, Умница действительно страшно нервничал. Наверное, такое может случиться только с полиглотом — огромный запас слов, а большие строения всегда хрупкие, всегда рушатся первыми, вот все и перемешивается. Очень интересно.
— Йоав, — серьезно сказал я. — Ситуация очень плохая. Понимаешь, угроза для всей страны, и даже больше. Он сделал очень опасный вирус.
— Он? — улыбнулся шеф. — А сколько времени он в стране?
Умница подобострастно улыбнулся и показал ему два пальца:
— Штаим йомаим. Йом, вэ од йом..
[31]
— Он сделал вирус еще там, в России. Иракское бактериологическое оружие, это как грипп по сравнению с его вирусом, — пояснил я. — И привез его сюда…
— Как? — кажется, наконец-то заинтересовался шеф.
— Бэбакбук бишвиль тей!
[32]— брякнул Умница и сам видимо ужаснулся произнесенному, потому что тут же добавил:
— Эфшар гам кафэ….
[33]
Шеф действительно был хороший мужик. В ответ на все это он спросил нас, что мы будем пить.
— Еш леха кцат-кцат водка?
[34]— ляпнул Умница и, видя мое лицо, поспешно пояснил:
— Мне нужно срочно снять стресс. Ты же видишь — у меня лингвистический срыв на нервной почве!
— Что он сказал? — спросил шеф.
— Что нервничает…
— Савланут,
[35]Ефим! — шеф привстал и похлопал Умницу по плечу. — Ийе бесэдер….
[36]
— У него украли вирус, — попытался я вернуться к теме. — Поэтому у него теперь стресс.
Шеф посмотрел на часы и развел руками:
— Своди его к психологу в купат-холим.
[37]У него есть медицинская страховка?
— Йоав, — очень серьезно сказал я, понимая, что слушать меня будут всего несколько секунд. — Я понимаю, как это для тебя все выглядит. Но поверь, дело очень серьезно.
Как ни странно, я оказался не прав.
— Фимошка прошил передать, — сообщила теща, — што он не мог ждать, пока ты прошнешьшя. Он поиждержалшя, ему надо поджаработать ш утра. Но это не помешает вашим планам. Он будет ждать тебя у миштары,
[27]на Рушшком подворье.
— Во сколько?
Теща даже растерялась. Ей, видимо, только что пришло в голову, что подзарабатывать и ждать одновременно — невозможно.
— Ну, не жнаю! — наконец произнесла она раздраженно. — Это вообше не мое дело. Но раж ты вше равно едешь в Иерушалим, то жавежи меня к штоматологу в Рехавию, Наум уже договорилшя.
В Рехавии дешевые стоматологи не практикуют. Хорошо бы знать, о чем именно ее кавалер договорился. Уж не собирается ли он поучаствовать в предсвадебных стоматологических хлопотах. Однако на прямой, но очень деликатно сформулированный вопрос я получил ушат холодного рассола:
— В нашем роду, Боря, женшины вшегда выходили жамуж ш хорошими жубами и приданым!
Я не стал спрашивать, ни какое приданое было за Ленкой, ни кто его получил, ни что она имеет в виду под собственным приданым. Молча надев форму, я собственноручно повез похожую на отретушированную фотографию прикинутую тещу навстречу моему банкротству.
Однако, Умница не обманул! Он ожидал и подзарабатывал одновременно.
Понял я это раньше, чем увидел, потому что еще со стоянки услышал знакомый голос на знакомую всем с детства еврейскую мелодию:
Затаившись за елью в тени Троицкого собора, я наблюдал, как к Умнице приближается русскоговорящая группка не слишком новых олим, из тех, кого теща называет «устроенными». Выдающийся ученый подбавил слезы в голос:
Я ведь не прошу не сто, не триста.
Бросьте шекель или пару
Мне в чехол из-под гитары,
Чтоб на ужин был хотя бы «Вискас».
Ему обильно сыпанули в чехол. Умница, в знак благодарности, покачал им ручкой, как Брежнев с мавзолея и перешел на иврит, заметив компанию израильтян. С богатыми восточными вибрациями, обертонами и стонами, он сообщил им, как ему тяжело из-за безнадежной любви — далее следовало описание утянутой у меня из-под носа смуглянки. Тяжело, что нет денег пригласить красавицу даже на один единственный «кос кафе». И он просит всех мужчин с яйцами помочь ему в любви — подать на один «кос кафе». А лучше на два. А еще лучше — на много-много! Потому что он готов всю жизнь приглашать свою любимую выпить с ним чашку кофе — далее рефреном снова описание красавицы. По-моему, ему дали достаточно, чтобы пригласить на чашку кофе весь израильский филиал клуба самодеятельной песни.
Господа, я был в Союзе главный инженер,
здесь я никому не нужный бедный старый хер,
так подайте же мне, люди,
ваш маскорет
[28]не убудет,
чтобы я от голода не вмер!
На горизонте появилась респектабельная арабская семья со скорбно-уязвленными лицами посетителей КПЗ. К моему удивлению, Умница оборвал восточную мелодию, взял знакомые блатные аккорды «Отца-прокурора» и сопроводил их трагическим гортанным пением. Я готов был поставить свою «Шкоду» против новых тещиных зубов, что он пел об отце-коллаборационисте, рыдающем на тюремной могиле сына — героя интифады. Вознаградили Умницу достойно.
Затем он спел американцам в кипах, что хоть и тоскует по просторам, прериям, мустангам и макдональдсам, но Стена Плача ему милее Уолл-стрита. В чехле зазеленело.
Мне это надоело, и я, как кремлевский курсант, вышел из-за ели. Под аккомпанимент «Наша служба и опасна и трудна», я подошел к барду и прекратил чес.
Я решил не нарушать субординацию и обратиться к непосредственному своему начальнику. Хотя фактически не успел еще с ним поработать, он при знакомстве показался нормальным мужиком. Шеф был занят, и я успел отправить термос со стаканами на дактилоскопию, а также выяснить, что Капланчики задержаны за мошенничество — несколько мелких банальных махинаций, общая сумма ущерба около ста пятидесяти тысяч долларов. Вирус здесь и близко не валялся.
К моему возвращению в приемную шефа, Умница приготовил вчерашний долг — причем возвратил его частично бумажками, а в основном пятишекельными монетами. Мелочь и валюту он оставил себе. Не знаю, чем это показалось секретарше — взяткой или дележкой.
— Боря, — признался он мне, — я ужасно нервничаю. Мне кажется, для нашего дела будет лучше, если ты пойдешь один.
— Черта с два! — с удовольствием ответил я.
Шеф был благодушен:
— Знаю, знаю. Мне уже звонили из аэропорта. Я тебе очень благодарен, что ты разрушил мои стереотипы о русских полицейских.
— ?
— Эта пара, они ведь твои друзья, да? Но ты доказал, что долг для тебя важнее… У тебя ведь не было с ними своих личных счетов, правда?.. Шучу.
Умница смотрел на меня с презрительным любопытством.
— У меня тут по-мелочи еще один друг, — сказал я почему-то подсевшим голосом.
— Оставь, — добродушно сказал шеф. — Зачем ты его привел? Так ты совсем без друзей останешься. Ты в отпуске — отдыхай. Я его уже видел, дал шекель. Пусть поет… — жестом разомлевшего теннисиста, вяло отбивающего шарик слева, он отослал Умницу за дверь.
Умница попятился к выходу.
— Ку-у-да?! — рявкнул я и, так как Умница застыл молча, вынужден был продолжить. — Йоав, это доктор Ефим Зельцер, выдающийся ученый из России, то есть уже из Израиля.
— Оле хадаш? — сообразил шеф, ласково глядя на это существо, и не подумавшее сменить свою «пионерскую» униформу: шорты, белая рубашка с закатанными рукавами, носки с сандалиями. Вместо лопатки, правда, была гитара, причем с пышным бело-голубым бантом.
Я тоже не без стыда вспоминаю теперь неадекватность своих первых патриотических проявлений, но это уже все-таки черт знает что… Хоть бы зачехлил ее гад, что ли.
— Кен,
[29]кен! — обрадовался Умница и потыкал себя в грудь пальцем. Ани оле хадаш, ани. Ани саентист меод гадоль. Ата андестенд?.
[30]
Видимо, Умница действительно страшно нервничал. Наверное, такое может случиться только с полиглотом — огромный запас слов, а большие строения всегда хрупкие, всегда рушатся первыми, вот все и перемешивается. Очень интересно.
— Йоав, — серьезно сказал я. — Ситуация очень плохая. Понимаешь, угроза для всей страны, и даже больше. Он сделал очень опасный вирус.
— Он? — улыбнулся шеф. — А сколько времени он в стране?
Умница подобострастно улыбнулся и показал ему два пальца:
— Штаим йомаим. Йом, вэ од йом..
[31]
— Он сделал вирус еще там, в России. Иракское бактериологическое оружие, это как грипп по сравнению с его вирусом, — пояснил я. — И привез его сюда…
— Как? — кажется, наконец-то заинтересовался шеф.
— Бэбакбук бишвиль тей!
[32]— брякнул Умница и сам видимо ужаснулся произнесенному, потому что тут же добавил:
— Эфшар гам кафэ….
[33]
Шеф действительно был хороший мужик. В ответ на все это он спросил нас, что мы будем пить.
— Еш леха кцат-кцат водка?
[34]— ляпнул Умница и, видя мое лицо, поспешно пояснил:
— Мне нужно срочно снять стресс. Ты же видишь — у меня лингвистический срыв на нервной почве!
— Что он сказал? — спросил шеф.
— Что нервничает…
— Савланут,
[35]Ефим! — шеф привстал и похлопал Умницу по плечу. — Ийе бесэдер….
[36]
— У него украли вирус, — попытался я вернуться к теме. — Поэтому у него теперь стресс.
Шеф посмотрел на часы и развел руками:
— Своди его к психологу в купат-холим.
[37]У него есть медицинская страховка?
— Йоав, — очень серьезно сказал я, понимая, что слушать меня будут всего несколько секунд. — Я понимаю, как это для тебя все выглядит. Но поверь, дело очень серьезно.