Михайлов Александр. Байки с Лубянки

   Вот и неверная супруга, утомленная беспутством, со своим хахалем из подъезда вышла и на троллейбус села, видать, на работу отправилась.
   Посидели мы еще минут тридцать, отпустили блудницу подальше от квартиры, да и полезли.

* * *

   Однако если что не заладится, то по всей цепочке сбой идет. Оказалось, что с отмычкой проблема. Пока техник с замками возился, чувствуем неладное: наш Шурик пятнами пошел. Никто сначала не понял, а потом… Чернослив, понимаешь, заиграл во всю мощь, о себе властно дает знать.
   Стоит Шурик потный весь, шевельнуться боится, едва дышит. А техник, как назло, замок открыть не может — заграничный оказался, с хитринкой. И так и этак он… Возился минут сорок.
   Но вот все облегченно вздохнули: дверь открылась.
   Шурик оттолкнул всех и первым ринулся в квартиру. На автопилоте сразу по адресу — в клозет! Кажется, успел бедолага.
   Посмеялись опера этой стремительности, но потехе час, принялись за работу.
   Короче, работают опера, ищут, что надо. А Шурик тем временем разобрался с черносливом и счастливый, как слон, дерг за ручку. А в бачке воды нет! Он туда-сюда, просто караул… Он к крану в ванной, а там тоже одно шипение… Профилактика сетей, как у нас принято.
   Короче, думает себе Шурик, ладно, пока работаем, может, воду дадут. Ну, работают.
   Вдруг по станции: «Объект с вокзала движется в сторону дома!»
   Как движется? Он же в командировке! Дело кислое. Сворачивают опера свои манатки и в дверь. Дверь закрыли, а в туалете все осталось неприличным образом. По квартире соответствующее амбре ползет, хоть топор вешай!
   Объект — марал рогатый, ревнивый, как Отелло, видно, учуял что. Сам в командировку отчалил, но решил свою Фросю проверить. Неожиданно явиться…
   Открывает дверь, а тут русский дух, можно сказать, всей нашей экологически вредной Русью пахнет. Он туда-сюда, нет никого. Открывает дверь туалета, а там Монблан, Арарат и Памир еще сверху. Вообще пик Коммунизма. И ко-о-осточка от чернослива на вершине… Фрося сама маленькая, как обезьянка, а тут, понятно, громадный мужик действовал.
   Короче, приходит его Фрося, а он ей без предисловий — бац! — в глаз.
   — Где, — орет, — мужик? Убью обоих, паразитов! Извращенцы поганые!
   Фрося в панике. Вроде все проверила двадцать раз, все убрала, что можно. Наверное, кто из соседей стукнул мужу. Или забыли какой обличающий предмет? Что делать?
   А муж давит и уже на кухонный нож косится. И такой у него напор, что перепугалась и во всем созналась Фрося:
   — Ну, был грех! Но люблю только тебя! Не вели казнить!
   Он ей снова в глаз, повалил на кровать и продолжил дело, прерванное любовником.
   Фрося продолжала недоумевать: «Как муж прознал про любовника?» Когда муж ей поведал про вещдок, так она зашлась истерическим смехом.
   Правда, потом дали мужику восемь лет, но это потом…
   В общем, наказали порок! И не один. Целых два. И шпиона посадили, и неверная жена свое схлопотала.
   Кстати, Фрося мужу поначалу в Лефортово передачи носила, а как тот срок получил, так она тут же развелась.

А ламбрекен твой где?

   Заступает молодой опер на дежурство. Принимает все по описи. Тщательно принимает.
   — Чайник — один, графин — один, портрет — один… — Ну, и так далее.
   Отдежурил. Стал сдавать новому дежурному.
   Тот снова по описи: чайник — один, портрет — один, графин — один, шторы — две, ламбрекен — один.
   А новый из армейских был — дотошный. Пристал:
   — Где ламбрекен?
   А молодой тоже в академиях не учился. Что такое ламбрекен? Хрен его знает, а в описи значится, стало быть, где-то есть. Поискал, поискал, в сейф заглянул. А в сейфе какая-то железяка ржавая лежит. Сообразил, уверенно отвечает:
   — Вот, гляди, ламбрекен, — тычет пальцем в железяку. — На месте.
   — Ну, я его не заметил, — армейский с любопытством повертел в руках железяку. Хочет эрудицию показать, с умным видом говорит: — у меня когда-то был ламбрекен, китайский. А этот лучше! Хороший ламбрекен, отечественного производства. Положи обратно в сейф и закрой, чтобы не пропал. Нужная штука!

* * *

   Прошел месяц.
   Читает раз начальник рапорт о сдаче-принятии дежурства, глазам не верит: — Хищение!
   Опер, это который из армейских, докладывает: «Пропал ламбрекен, который прежде хранился в сейфе».
   Как пропал? Почему он в сейфе хранился, когда должен окно украшать, горизонтально поверх шторы?
   Начальник заглядывает в дежурку. Как висел этот матерчатый ламбрекен, так и висит. Спрашивает армейского:
   — Ты хоть знаешь, что такое ламбрекен?
   — Так точно, товарищ капитан! Это такая железка отечественного производства, которую надо хранить под замком!
   Начальник постучал себя по голове, выразительно посмотрел на армейского и ничего не сказал.
   Просто железку, которая по недоразумению попала в сейф, кто-то выкинул. И правильно сделал — нечего мусор хранить.

Зашифруйте, тогда подпишу!

   В доперестроечные времена была мода направлять различных партийных руководителей для укрепления КГБ СССР. В целом такая практика имела право на жизнь. В партийных органах не самые глупые люди работали.
   Но вся беда в том, что укрепление шло сверху. Назначали партвыдвиженцев на руководящие должности без оперативной практики. И возникали казусы, о которых не одно поколение чекистов не могло вспоминать без хохота.
   Назначили в Московское управление КГБ на высокую должность одного такого выдвиженца. Прежде он был секретарем какого-то отдаленного от Москвы обкома. Видно, там с этим деятелем намучились и не знали, как от него избавиться, решили им усилить органы. Небось полагали: в Москве непременно сам сгорит!
   Он, безусловно, сгорел, но крови перед этим попортил целое море.
   Расскажу лишь об одном вполне анекдотическом случае.

* * *

   Приносят однажды выдвиженцу на подпись документ. А подписывать он боялся до смерти: все ему казалось, что подставить его хотят. Чем тупее работник, тем больше он боится, — истина старая.
   Ну, входит опер и кладет ему материал на подпись.
   — Подпишите, товарищ генерал!
   — Что это такое? — подозрительно смотрит выдвиженец.
   — Шифровка! Срочная! — отвечает опер. — Поставьте, пожалуйста, визу: «Разрешаю!»
   Вертел выдвиженец бумагу в руках, глядел на текст, ничего не понимает. Уж так не хочется ему что-то срочное подписывать. Вздыхает:
   — Шифровка, говорите?
   — Так точно, товарищ генерал, шифровка!
   — Что-то вы мудрите, капитан. Какая же это шифровка, когда тут все ясно написано?
   — Товарищ генерал, так текст еще не зашифрован!
   Обрадовался большой начальник:
   — Вот-вот! Я вас сразу раскусил. Шифровка, а не зашифрована, ай-яй-яй! Нехорошо, товарищ капитан! Зашифруйте сначала, потом подпишу. — Строго пальцем по столу постучал. — Обязательно шифровку на стол мне положите!
   Опер так и сел. (Что подписывать-то — абракадабру из букв и цифр?)
   Но спорить — себе дороже. Пришел и поделился с товарищами. Посмеялись они, да и удумали. Текст важнейшего документа подписали у зама да шифровать отправили.
   Когда она была готова, эту самую абракадабру перекрестили и генералу на стол положили. И что вы думаете? Генерал нравоучительно посмотрел на опера и важно сказал:
   — Впредь, когда мне документ понесете, ответственней его готовьте! — и тут же подписал. Только на самой шифровке его подпись не нужна была.
   Смех смехом, а это большая беда — глупый начальник.
   Впрочем, недолго мучились с этим выдвиженцем. Сгорел он. Не мог не сгореть, ибо в КГБ отличный народ работал, отборный.

Лучше сто раз услышать, чем…

   У сотрудников наружной разведки разные клиенты попадаются. И внимательные, и не очень.
   Но как бы ни было, со всеми надо работать осторожно, чтобы интереса не показать, не расшифроваться и разработку не завалить.
   Но бывают случаи, когда и полная невидимость гарантии не дает. Случилось так, что в числе интересующих КГБ людей оказался слепой. Ну совсем слепой.
   Как Гомер. И возникла необходимость поработать по нему.
   Хоть и радости мало, да и риска никакого. Поставили наблюдать за ним стажеров.
   День работают, второй. Ходит он себе, палочкой по стене постукивает. Любо-дорого.
   Да вот незадача. Стала информация приходить, что расшифровал он наблюдение. Сначала думали, что причиной тому — контрнаблюдение, это когда кто-то со стороны за прослежкой наблюдает. Ан нет, проверили, контрнаблюдение отсутствовало.
   Долго голову ломали, в чем причина, как наружка могла перед слепым себя провалить? Даже в ВОС ходили — было такое, Всесоюзное общество слепых, — консультировались, но там ничего толкового не сказали. И все же постигли суть вещей! Оказалось, что хоть преступник был слепым, да глухим — никогда. А память слуховая была — дай бог! Более того, ориентировался в городе — зрячий позавидует.
   Догадывался, наверное, что могут следить за ним, а потому стал выбирать места безлюдные и тихие. Так по шагам он всех и вычислил.
   Для кого как, а для нашего объекта наблюдения было лучше сто раз услышать, чем один раз увидеть.
   Результат? Слепой получил на суде, что ему причиталось.

Он из любого полена Буратино сделает

   Самым высоким полетом в КГБ считалась способность опера создать условия, при которых объект являлся с повинной. В ряде случаев это позволяло избегать возбуждения уголовного дела и ограничиваться профилактикой — душещипательной беседой с разъяснением возможных последствий ведения «антиобщественной деятельности». Об этом можно написать целую диссертацию, но хочется рассказать только об одной истории, которая произошла… давно и далеко от Москвы.
   Жил-был «объект». И был он личностью, от которой проблемы местный орган КГБ хлебал полной ложкой. Ну редкий был козел! И тем не менее сажать вроде не за что, а делать с ним что-то надо.
   И решили пригласить на профилактику. Дело было в маленьком городке, где даже официальные учреждения не имели центрального отопления и отапливались печами.
   Пригласили этого типа в «горотдел КГБ к т. Антипову» (так написано в повестке).
   Пришел, отряхнул валенки. Дежурный ему на стул указывает:
   — Гражданин, пока сидите тут! Сидит. Ждет вызова. А в голове картины, навеянные давней историей, благо только недавно антисоветскую книгу «Архипелаг ГУЛАГ» прочитал. Короче, неуютно ему. А тут еще на соседнем стуле молодой человек с огромным фингалом под глазом, головой то и дело дергает. Нервничает.
   Сидят разговаривают. «Ты за что?..» — «Ты к кому?..» Понятно, что «за что», плечами жмут, дескать, не подозреваю даже. Когда тот, что с фингалом, фамилию Антипов услышал, за голову схватился, застонал:
   — Ах, ужас какой! Помереть легче, чем с Антиповым связываться…
   — А ты его знаешь? — спрашивает наш.
   — И не говори. — И пятками от страха по полу стучит. — Зверюга! И чем ласковей говорит, тем… — махнул рукой.
   — А что такое? — встревожился наш.
   — Не спрашивай. — И на ухо тому: — Садист! Поленом на допросе бьет. Видишь глаз… А еще сажает на табурет и к электрической розетке подключает. А сам еще лыбится: «Приговариваю тебя к электрической табуретке, как супругов Розенберг!»
   Еще неуютнее нашему стало (человек он был наглый, но трусливый и боли боялся). Сбежал бы, да двери блокированы, и у выхода дежурный торчит. Что делать? А разыгравшаяся фантазия жуткие сцены рисует на тему «В кровавых застенках ЧК», а еще почему-то в памяти всплыла картина какого-то художника «Допрос партизанки».
   Часа два несчастного выдерживали, наконец, вызывают:
   — Проходите, гражданин, к Антипову!
   В комнате интеллигентный человек приятной наружности.
   — Раздевайтесь, присаживайтесь, — говорит. Все культурно.
   Ну, наш уже и расслабился. Тепло, светло.
   — Чего вызывали? — сам начинает разговор.
   Следователь ехидно улыбается:
   — Нашкодили и уже забыли? Клиент мотает головой:
   — Ничего не шкодил…
   — Память хреновая? — поднимает бровь опер. — Ну что, будем лечиться от склероза! Мое лечение безотказное. — Стальным взглядом уперся в переносицу клиента, перешел на суровый тон: — Гарантирую: через три минуты память у тебя прорежется.
   — Ни в коей мере, потому как преступлений не совершал, — хорохорится клиент.
   — Неужели? — удивляется опер.
   — Исключительно так.
   — Ну, любезный, не будем время попусту терять, а то первая минута кончается, а мне перед преступниками конфузится не хочется. Осталось всего две минутки-с, да! — Приоткрыл дверь, гаркнул: — Клава, тащи лекарство!
   Клиент в недоумении, мысли в голове как шальные: «Что еще за лекарство?!»
   И вдруг в комнату входит уборщица и с грохотом бросает у печки вязанку поленьев.
   Как увидел клиент дрова, плохо ему стало. Вспомнил того, что с фингалом за дверью, водички попросил… Короче, разговор начал сам, без предисловий. Только промямлил:
   — Прошу вас, дайте бумагу с ручкой…
   Во всех своих каверзах покаялся и обещал впредь не шалить.
   И слово сдержал.
   А тот, что с фингалом, когда закрылась дверь, стер синюю краску под глазом да по делам своим чекистским пошел. Знал он, что вызывают человека нехорошего, да пошутить над ним решил.
   Впечатление было таким сильным, что тем клиентом КГБ никогда впредь не занимался.

К непокрытой голове руку не прикладывай

   Много лет назад мой приятель — пограничный журналист — вылетал в командировку на Дальний Восток. Край с суровым климатом и невероятно снежной зимой. Впечатлений была масса, но одно оставило неизгладимое впечатление.
   Вот что рассказал приятель, вернувшись в Москву.
   — Приехал я на заставу. Морозы жуткие, за сорок градусов. Сугробы выше крыш. Тропинки буквально пробиты сквозь сугробы, образуя глубокие туннели без крыш. Словно лабиринт в Древнем Риме. Хожу я по этому лабиринту и вижу, как все грамотно, логично. Вот тропинка в казарму. Вот в столовую. Вот в сторону границы.
   Но одна какая-то странная. Она идет от казармы к окну одного из бараков. «Что за тропинка? — думаю. — Почему к окну, а не к дверям?»
   И вдруг топает наряд. Четко, в ногу. Идут они по этому лабиринту и сворачивают на ту самую загадочную. Хрум, хрум по снегу. И прямо к окну. Старший наряда дает команду: «Смирно!» А сам подходит к окну и стучит в форточку.
   Отдергивается занавеска, и в окне появляется всклокоченная мужская голова. Увидела голова наряд и нырь за занавеску. А через пару секунд та же голова, но в зеленой фуражке.
   Явно офицер. Открывает он форточку и зычно провозглашает:
   — Приказываю выступить на защиту государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!
   А разводящий не менее зычно:
   — Есть выступить на защиту государственной границы!
   Все — развод состоялся. Повернулся наряд и двинул, как обещал, по своему назначению.
   А голова? А голова сбросила зеленую фуражку и снова на бок. Зима, однако, морозная… Даже медведи в берлогах спят.

Не рубите, мужики, не губите…

   Есть на Большой Лубянке дом номер четырнадцать. Сейчас там банк. А раньше здесь размещалось столичное управление КГБ. А еще раньше… Да что там только не размещалось. Сначала там был особняк генерал-губернатора Ростопчина. Во время войны 1812 года там останавливался адъютант Наполеона Лористон, которого завоеватель направлял к Кутузову просить перемирия.
   Но дело не в них. А о дереве. Корявом, нелепом, что растет за оградой около парадного входа. Якобы это дерево посадил Наполеон в память покорения древней столицы русских.
   В семидесятых годах прошлого столетия пошла мода на голубые ели. Красивые деревья, торжественные. Сажали их и у Кремлевской стены, и в кремлевской больнице, и на дачах партийных боссов и торговых работников, — одним словом, сажали где надо и где не надо.
   Дошла очередь и до старинного дворика управления КГБ, что на Большой Лубянке. За дело ретиво взялся наш хозяйственник. Захотелось и ему еловой красоты. Да вот незадача — растет какая-то коряга, вид портит, место занимает. Настоящее излишество, от которого хозяйственнику страстно захотелось избавиться.
   Ну, тогда вопросы решали хирургически даже в отношении людей: есть человек — есть проблема, нет человека — еще лучше. А что касается деревьев, тут и статью сочинять не надо, а нужна двуручная пила да рабочая сила.

* * *

   Пришла эта самая рабсила в количестве двух малотрезвых мужиков в телогрейках, щелкнули они грязными ногтями по зубьям двуручной пилы, плюнули на ладони и приступили к делу.
   Дерево оказалось неподатливым, словно оно из металла. Пила визжит, гнется, вот-вот сломается.
   Мужики матерятся на весь двор, еще больше стараются, дело хоть и медленно, со скрипом, но стало продвигаться.
   Вдруг за оградой истошный крик, будто кого кастрируют. Глянули, а за ажурной кованой оградой прохожий при шляпе и галстуке беснуется. И кричит, и руками машет:
   — Варвары! Невежды! — и уже на высокую ограду пытается влезть. — Не рубите, мужики! Не рубите и не губите… Ах, злодеи!
   Естественно, к беснующемуся типу дежурные ринулись:
   — Держи хулигана! Это политическая провокация!
   Стянули за фалды мужика с ограды, руки заломили и потащили во внутренние помещения, чтобы продолжить беседу в более интимной обстановке и без свидетелей.

* * *

   Сидеть бы шляпе свои пятнадцать суток за хулиганство, а то и 58-ю статью, которая уже называлась семидесятой, как клеветнику на советскую действительность схлопотать, но есть на свете высшая сила!
   На счастье задержанного, в это время начальник управления на «Волге» подкатил и, пыхтя, наружу вылез.
   Дежурные, естественно, прекратили применять двойные нельсоны, захваты и прочие болевые приемы, вытянулись в струнку, приветствуют родного и действительно любимого начальника:
   — Здравия желаем, товарищ генерал! Зато ботаник субординации не соблюдает и уже в лицо генералу кричит:
   — У вас тут охламоны служат! Невежды! На святое покушаются…
   Дежурный подсказывает вполголоса:
   — Это псих, товарищ генерал! Генерал заинтересовался:
   — Простите, гражданин, вы кто?
   — Я вовсе не псих, а член-корреспондент Академии наук, ботаник… Вот мое удостоверение. Прикажите, чтобы эти дикари прекратили пилить дерево.
   Начальник приказал приостановить работы по сносу зеленых насаждений и снова обращается к мужику:
   — Вижу, вам есть что сказать. Если не возражаете, побеседуем в моем кабинете.
   — С удовольствием!
   Уселись в генеральском кабинете на новый, черной кожи диван, дежурный офицер чай и сахарницу притащил.
   Короче, разговор душевный пошел. Оказывается, этот ботаник заслуженный шел по улице и вдруг видит, что какие-то людишки пилой к дереву прицеливаются. А дерево-то не простое, а канатное. Таких всего два в Москве. И оба охраняются (или должны охраняться) государством.
   Вник знаменитый и умный генерал в проблему да разобрался с хозяйственником по полной программе, заставил прочесть учебник «Ботаники» за пятый класс.

* * *

   Вот такая судьба у этого здания и его двора. И в войну 1812 года здание не сгорело, и лепнину свою с голыми Психеями и ангелочками на стенах сохранило, и дерево… Видно, судьба счастливая такая. Ведь это надо быть такому стечению обстоятельств: и ботаник в нужный момент поблизости оказался, и начальник управления…
   Против судьбы не попрешь.
   А канатное дерево, кажется, по сей день стоит. Если только голубые ели новый хозяйственник не посадил.

«Не хочешь испачкать брюки, не пугай клиента»

   В годы «коммунистического рабства», как ныне говорят так называемые либералы и демократы, валюта в СССР в почете не была. Наверное, физиономии американских президентов нам, воспитанным в духе пролетарской ненависти, не нравились. На черном рынке за доллар давали два рубля, а в зале суда — до пятнадцати лет и высшую меру, да еще с конфискацией.
   И тем не менее тяга к вечно зеленому в обществе была неизбывная. «Они» покупали, «их» сажали, «они» выходили и снова покупали, и «их» снова сажали. Доллар шел по кругу.
   Еще лейтенантом мой приятель принимал участие в задержании крупного валютчика-бестии, личности хитрой и опасной.
   Работали за ним день и ночь, собирая и документируя доказательства. Все шло своим чередом. Объект даже не предполагал, что время для него стало замедлять свой ход и скоро он будет встречать рассвет часов на семь раньше, чем в Москве. И день будет сменяться ночью только два раза в год. То день, то ночь… полярная.
   Выстроенная система его разработки дала однажды трещину, в которую тот и ушел, оставив с носом несколько бригад наружной разведки и поставив карьеру основного разработчика на край пропасти.
   Не одна группа наружки моталась по адресам, пытаясь взять объекта. Но жребий судьбы пал на моего приятеля, который беглого преступника вычислил в толпе, догнал, скрутил. Наверное, при этом от собственного страха публично, походя набил ему табло.
   Валютчик был действительно физически сильный, но внешне невзрачный и тщедушный: плюнь — и развалится. Этакий бальзаковский Гобсек. Однако заинструктированный амбал — красавец по жизни, но салага в чине младшего оперуполномоченного по службе — жестко взял его на улице Горького, скрутил и швырнул в машину.
   Потея от азарта и чувства выполненного долга, а может, от предвкушения тяжести ордена на груди, он мчал по столице, сверкая синим фонарем, издавая неприличные звуки клаксоном, чем вызывал восторг детей и пугал законопослушных граждан.
   И вот родное здание на Лубянке. Крутанул руль опер, зачем-то газанул, влетел во двор, да не рассчитал траекторию своего полета. Багажником своей машины он с диким скрежетом долбанул две стоявшие там конфискованные машины.
   Опер, однако, и бровью не повел, лишь сделал зверское лицо и прошипел валютчику в лицо:
   — Видал? А с тобой я сделаю еще хуже! Бледный от ужаса, фарцовщик на допросе немедленно сдал изумленному следователю всех подельщиков, даже тех, в сдаче которых КГБ по оперативным причинам был не заинтересован.
   Фарцовщик признался: — Я видел, что вы делаете с собственным транспортом… Если вы со своими машинами так жестоко поступаете, то представляю, что вы творите с несчастными зэками. Легче сразу все выложить…
   Валютчик получил бы на полную катушку, да учли помощь следствию. Хотя, по инициативе Никиты Хрущева, боролись с ними, как с самыми лютыми врагами народа, — вплоть до расстрела.

Да тебя разве переговоришь…

   Жил-был начальник. Не хороший и не плохой, не умный, но и не дурак. Так себе, как большинство начальников.
   Но был у этого начальника один недостаток — резолюции писать не любил. То ли лень, то ли ответственности боялся или с грамматикой не все ладно.
   И царапал он своим подчиненным на документах краткое: «Прошу переговорить».
   Этой манерой начальник подчиненных весьма за живое достал: не в бирюльки же на Лубянке играют, а без резолюции начальника документ — так, бумажка, не более.
   Дошло до того, что один озверевший от бюрократизма опер перед сдачей документа в архив снизу, под «Прошу переговорить», начертал: «Да тебя, дурака, разве переговоришь!»
   Так и остался в истории бессмертный образ человека, который ответственность на себя не брал. И каждый, кто видел эту подпись, про себя думал: «А что мои подчиненные про меня напишут?»

Губит людей не пиво…

   Будничная суета некоторых дежурству по Московскому управлению КГБ разбавлялась занятными эпизодами, которые в первом приближении носили драматический оттенок. Однако их развязка вызывала улыбку, иные случаи переходили в легенды.
   Майская трагедия 1985 года — антиалкогольные драконовские постановления — породила множество ситуаций, которые в нормальном обществе воспринимались бы не просто как нелепость, а как клиническое состояние, требующее немедленной госпитализации их инициаторов.
   Облавы на подвыпивших москвичей стражами правопорядка существенно поправили материальное положение самих стражей, а для отдельных малобдительных субъектов встречи с милиционером становились началом конца прекрасной карьеры.
   Именно потому чекисты, как и прочие нормальные люди, изворачивались в поисках безопасных форм «встреч с портвейном».

* * *

   Непоправимые последствия трезвая лигачевщина нанесла системе оперативной работы, которая строилась на нормальном человеческом общении, в том числе и за столом. При этом приходилось конспирацию удваивать, а деньги, отпущенные на такие контакты, списывать чуть ли не на катание на аттракционах.
   Рейды по вызволению своих коллег из рук блюстителей трезвости стали если не регулярными, то вполне очевидными.
   Об одной из драм той печальной эпохи я хочу рассказать. Впрочем, история эта больше похожа на плод разыгравшейся фантазии, хотя все описанное мною — истинная быль, свидетелями которой были мои сослуживцы.

* * *

   Однажды в приемную УКГБ по Москве и Московской области сознательные граждане принесли кожаное пальто, в кармане которого лежало удостоверение сотрудника нашей «управы».
   Самого сотрудника в этом пальто, как вы догадываетесь, к сожалению, не было. Граждане объяснили: