Страница:
– Понравилась моя шутка? – тихо осведомился пират. – Не кривись, толстяк, я вижу, что ты доволен. А раз ты доволен, то запомни… В следующий раз я этим самым ножом отрежу твои уши, а заодно то, что болтается промеж ног. Если ты выживешь после моих шуток, тогда послушаешь песни еще.
Торговец сдавленно засипел, задергался. Баррет ухмыльнулся, выждал еще немного, потом выдернул клинок из столешницы и толкнул торговца пониже спины сапогом. Тот проворно шмыгнул в сторону, зажимая пальцами пробитую ладонь.
– Песню! Давай спой нам балладу о чужом парусе, Пэм! – вновь загорланила публика, даже не заметившая ссоры.
Девушка, придав нежному личику нарочито мрачное выражение, запела:
Почти трезвый Баррет прошел два десятка шагов, пока не наткнулся на лежащее ничком тело. Оно оказалось исколотым ножами и еще теплым. Судя по одежде, убитого успели обыскать и дочиста обобрали. Англичанин на всякий случай вытащил свой нож, но улица оставалась пустой, убийцы, должно быть, уже исчезли, унося скудную добычу.
– Проклятые мародеры.
Повинуясь наитию, он повернул обратно, диск полной луны освещал крыши, булыжник мостовой, стены, крыльцо черного хода таверны. Фигура в жемчужно-сером платье замерла, отбрасывая призрачную тонкую тень.
– Это ты, Пэм?
Певица не ответила.
– Брось прикидываться, я знаю, что это ты. Не стой тут в темноте, ночные переулки – гиблое место.
– А мне все равно.
– Глупости…
Баррет чуть было не брякнул про обобранный труп в конце переулка, но вовремя прикусил язык.
– Я больше не стану сегодня петь, – равнодушно отозвалась Саммер. – Надоело смертельно. Ты когда-нибудь задумывался про ад, а, Питер? – неожиданно спросила она.
Капитан от такого вопроса опешил, потом помолчал, собираясь с мыслями, – после скандала с торговцем в висках звенели остатки неизрасходованной ненависти.
– Я видел ад, – нехотя отозвался он.
– Когда мы в прошлом году схватились с одним «испанцем», и нас выбили с чужой палубы обратно на люггер, а потом загнали на корму, и каждый третий из команды валялся мордой в корабельные доски среди собственной крови и выпущенных кишок – это был ад. Самое настоящее пекло, Пэм, но только из тех, которые бывают по эту сторону могилы.
Памела Саммер ничего не ответила, ее правильное лицо с крупными глазами не изменилось и не дрогнуло, может быть, зрачки девушки и расширились от испуга или интереса, но разве такое заметишь в темноте?
– Конечно, я клялся адом и душой без счету раз, – неуверенно добавил Баррет. – Хотя священник и толковал мне, что это, мол, нехорошо, и даже вовсе плохо, и оскорбляет вроде уши бога. Хотя откуда он может знать, все ведь так делают, да? К тому же я своей рукой по справедливости отправил в пекло десяток негодяев. В аду им теперь очень горячо, гораздо жарче, чем в полдень на солнцепеке в разгар лета на острове Ящерицы, поэтому…
Девушка медленно покачала головой. Ее светло-русые волосы мягко шевельнулись на плечах. В лунном свете они казались почти белыми.
– Я не о том, Питер Баррет. Каждый вечер я по одной и той же улице иду в этот трактир, поднимаюсь по одним и тем же ступеням в задние комнаты. Там, в пыльном углу, пропахшем пылью и табаком, меня уже ждет маленький мулат с виолой. Я выхожу в зал и чувствую на себе взгляды – не меньше, чем четверть сотни чужих взглядов, и все они ползают по моим плечам и груди словно мухи. Я смотрю в трактирный зал и не вижу лиц – одни только пятна, совсем белые и потемнее. У них словно бы нет глазниц, одни только мокрые рты, которые гогочут и кричат, поглощают из кружек пойло. И еще руки – все они тянутся ко мне, и пальцы у них шевелятся так, словно пытаются вытянуть клочья ткани из моего платья и душу из моего тела. И знаешь, что я в это время чувствую, Питер? Ничего, кроме скуки и тоски. С каждым новым вечером эта скука становится все сильнее, я знаю, что когда-нибудь она станет больше, чем вся моя душа. Наверное, это и есть настоящий ад.
Баррет дослушал до конца, интуитивно и лишь наполовину понимая смысл чужих переживаний. Пустая ностальгия почти никогда не посещала его практичную голову, а среда авантюристов давно сделалась привычкой.
– Знаешь, Пэм, – угрюмо пообещал он. – Если кто-нибудь тут тебя попробует обидеть, ты только дай знать – я из негодяя вытряхну душу или по крайности переломаю ему кости. Хотя я не удивляюсь, что парни с каждого корабля, что заходит на Скаллшорз, пялят на тебя свои лупетки. Ты дьявольски хороша – и это правда, к тому же поешь наподобие соловья.
Девушка сделала несколько шагов в ночь и, не отвечая, пошла вдоль узкой улицы. Лунная тень от ее силуэта бежала следом, это черное пятно не отставало, то вытягивалось, то сокращалось, стлалось под ногами. Глядя на тень, англичанин испытывал смутную, трудно определимую и не привычную для него тревогу. К счастью, Памела Саммер отправилась не в ту сторону, где до сих пор оставался труп зарезанного. Баррет широкими шагами шел следом за ней и внимательно прислушивался к каждому звуку. Пару раз в мягком скопище теней по сторонам улицы шевельнулись чьи-то силуэты – то ли возились над случайной добычей псы, то ли поздний гуляка без забот устраивался на ночлег возле стены чужого дома. Поодаль дико завопили – на этот раз крик звучал фальшиво, Баррет не сомневался, что это проделки неизвестного шутника. Саммер передернула плечами и взбежала по ступеням маленького дома, стены которого призрачно белели в темноте.
– Прощай, Питер. Спокойной ночи.
– Погоди.
Баррет взялся за внешнюю ручку двери.
– Пэм, погоди, может быть… Ну, то есть, если по правде говоря, может быть, я и ты…
Певица с неожиданной силой налегла на дверь изнутри и захлопнула ее с треском. Баррет едва успел вытащить попавший в щель мизинец. Громыхнула тяжелая задвижка.
– О черт! Что ты делаешь? Не дури, Пэм! Сейчас же отодвинь засов, чего ради ты строишь из себя недотрогу?
По ту сторону створки раздался слабый шорох.
– Открой!
– Убирайся.
– Дьявольщина! У тебя и голос спокойный, что летний ветерок в Англии. Не надейся, я никому не позволю попусту издеваться надо мной. Еще ни одна девка Архипелага не сумела заморочить мне голову.
За дверью притаились, но обозленному Баррету почудился короткий смех. Он с силой налег плечом на створку. Лязгнул потревоженный засов, гвозди, которыми он был приколочен к дереву, подались с тихим скрипом, но все же устояли. С минуту в темноте было слышно только потрескивание дубовых досок. Потом обескураженный Баррет отступил на шаг и изо всех сил ударил в створку.
– Отвори.
– Ты еще не понял, Питер, что силой ты ничего не добьешься? Я совсем не та, за кого ты меня принимаешь. Если не спится в полнолуние, отправляйся-ка лучше к своим подружкам в бордель.
– Пэм!
– Доброй ночи.
– Да пропади пропадом бордель Джози и ее потраченные потаскухи! – в сердцах выругался Баррет. – Посмотрев на твое личико, я их вовсе не хочу. Ты, Пэм, совсем взбесилась от гордости, я, стало быть, уже не достаточно хорош. Или тебя обхаживает какой-нибудь франт из тех, которые дерут нос, полируют ногти, нарочно коверкают слова и вхожи к подлецу-губернатору? Ты, должно быть, вообразила, что можешь заделаться настоящей леди. Остынь, птичка! Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, – это сделаться игрушкой на час.
Баррет сел на крыльцо и прислонился спиной к запертой двери. Саммер промолчала, брань капитана бесполезно отправилась в ночь.
– Это все мираж, Питер. Ты его только что выдумал сам.
– Тогда я и вовсе ничего не понимаю, – мрачно заявил капитан. – Видно, ты из тех девиц, которые отказывают только из удовольствия сказать «нет». Должно быть, тебе просто чертовски понравилось это слово.
Девушка засмеялась. Не заносчиво, а скорее странно. Баррет не мог понять, в чем эта странность, но она была одновременно и явной, и необъяснимой.
– Знаешь, капитан, – добавила Памела, – обернись судьба по-другому, я могла бы оставаться наверху без помощи тех франтов, на которых у тебя уже готов нож. Остынь, Питер. Я поторопилась, сказав, что мне наскучило пение. Покинуть Архипелаг, вернуться на родину, прожить жалкую жизнь в захолустье? Ну уж нет…
– Ты такая же, как все женщины, тебе нужна звонкая монета.
– Свои кровавые деньги, добытые разбоем, можешь оставить себе. Ты ведь знаешь, я не взяла испанского браслета, который ты мне приносил.
– Золото это такая штука, к которой не липнет кровь. Скажи тогда, чего ты хочешь?
– Одной ногой ты уже стоишь под виселицей, а я хочу быть дамой, а не игрушкой грабителя и девушкой на час.
Баррет пожал плечами.
– Только-то? Ладно, раз у тебя такая прихоть, Пэм, ты будешь леди. Не знаю, почему ты хочешь променять теплое солнышко и свободу на скуку, но я сделаю это. Может быть, тогда ты не будешь такой колючкой.
– Одни слова. Очень много пустых слов.
– Еще никто на всем побережье, кроме, конечно, покойного Ларри Нортона, не называл меня болтуном. Ты, Пэм, единственная, кто может такое сказать, ничем не рискуя. Только ты скоро увидишь, что я не вру. Я уйду в море еще до конца недели. Не могу сказать, когда вернусь, но когда-нибудь я сделаю тебя леди. А ты поостерегись и подумай как следует, я, конечно, терпелив, но не из тех дураков, которые разрешают с собою шутить.
– Прощай, Питер.
– Я вернусь, и тогда сама увидишь.
Баррет сошел с крыльца. Бродячий тощий пес – желтый, с проплешинами на боках, попался ему под ноги. Баррет с досады поддел собаку сапогом. Пес ощерился, острые клыки коротко щелкнули возле самого колена капитана, едва успевшего увернуться.
– Ночь на исходе, а ясности нет. Мне срочно нужен этот пропойца доктор Кид, но где теперь искать негодяя?
Он двинулся, отчасти следуя наитию, отчасти полагаясь на знание привычек Кида и постепенно забирая на юго-запад. Вокруг словно бы посветлело, рассвет занимался над городом. Баррет прошел еще немного и выбрался к приземистому, ветхому, с аляповато украшенным фасадом дому. Сквозь щели окон пробивался красноватый свет. Внутри то ли пели, то ли вопили – не разобрать. Англичанин толкнул ногой двери и решительно вошел внутрь. Горели дешевые свечи. Долговязая девушка с полуголой грудью только что задремала, уронив кудлатую рыжую голову на столешницу.
– Марта, проснись! – позвал Баррет.
Проститутка зевнула и подняла испитое, бледное лицо. Розовая краска мелкой пылью сыпалась со впалых щек на голые ключицы.
– А, это ты, холостячок. Давненько не виделись. Поиграем в палки-дырки?
– Где матушка Джози?
– Зачем тебе подлая старая перечница? Разве я не лучше? Ты только посмотри…
Шлюха повела напудренными плечами и с цепкостью и упорством клеща вцепилась в рукав англичанина, норовя подтянусь клиента поближе.
– Отстань, Марта…
Баррет попытался отстранить проститутку, но не рассчитал усилия. Женщина неловко пошатнулась и ударилась бедром об острый край стола.
– Ах ты бессердечный негодяй! – тут же пронзительно завопила она. – Тебе жалко нескольких реалов из своего грязного барыша, и ты норовишь ни за что ни про что изуродовать бедную девушку.
– Я же сказал, заткнись, Марта, ты, должно быть, больна…
– Это я-то больна? Я больна венерой?! Да я почище и поздоровее кое-каких вертлявых паскудниц, которые только притворяются порядочными…
Баррет сунул монету притворно плачущей женщине. Двери, за которыми нестройно пели, приоткрылись, чтобы пропустить невысокую полную старуху с седыми висками. В ее рту не хватало многих зубов, но темные узкие глаза смотрели остро и недобро.
– Здравствуй, Джози.
– Приветствую вас с радостью, капитан. А ты, Марта, замолчи немедленно и впредь не смей плакать перед гостями. Боюсь, нашу беседу придется повторить.
Марта моментально замолчала и отошла. Баррету не понравилась гримаса страха на лице девушки.
– Не обращайте внимания, капитан, – уже совсем другим тоном, миролюбиво добавила матушка Джози. – Вы к нам до утра?
– Нет.
– Тогда что вам угодно?
– Я ищу доктора Кида, своего корабельного врача.
– Ох, это вовремя! – Содержательница борделя поджала уголки тонких подкрашенных губ. – Можете забирать его прямо сейчас, буду вам только признательна.
– Что натворил Ланцетник? – поинтересовался немного озадаченный Баррет. – Не стал платить, что ли?
– Дело не в том… Не скрою, впрочем, наше заведение давно уже не отпускает ему в кредит. Прошу, пройдите со мною, сейчас все увидите сами. Ваш бесценный врач в задних комнатах.
Питер двинулся вслед за содержательницей, которая, при своем низком росте и пышных формах, катилась перед ним наподобие живого мяча. Миссис Джози остановилась возле крепкой и толстой, сколоченной из досок двери и отворила ее одним толчком пухлого кулака.
– Вот полюбуйтесь своими глазами, мистер Баррет.
Шум, который раньше был приглушен, сразу же невероятно усилился. Переполненная табачным дымом комната казалась погруженной в глубокий сизый туман. Доктор Кид развалился посреди комнаты в кресле с высокой спинкой. Девушка – миловидная, очень светлая мулатка с большими влажными глазами – устроилась на костлявых коленях Ланцетника и время от времени без зазрения совести отпивала из его стакана. Кид стащил и бросил на пол камзол, закатал кружевные манжеты и закинул парик в угол. Пустая трубка валялась рядом.
Врач, стараясь перекричать заунывное пение пьяных голосов, философствовал:
– Фемина… О, Фемина! Идея сотворить женщину была лучшей от начала времен, и ею она остается до сих пор. Ребро Адама есть лучшая… ик! Лучшая и благороднейшая часть его существа, равно удаленная от мозолистых ступней, порождающих излишнее беспокойство, и воспаленной головы, соображения которой… соображения…
– Давно это с ним приключилось? Что он несет? – мрачно спросил матушку Джози капитан Питер.
– Не знаю. Я не поняла и половины. Думается, все дело в вашем трофейном роме, капитан. Он повредил рассудок доктора Кида.
– Не думаю. Ром был отличный, скорее уж это воздействие дьявольской жары. Генри всегда оставался неженкой.
Корабельный лекарь не обращал на своего капитана никакого внимания. Он продолжал держать речь, нисколько не смущаясь тем фактом, что захмелевшая мулатка его не слышит.
– Доказать превосходство женщины можно при помощи несложного силлогизма. Этот силло… ик! силлогизм…
Матушка Джози скрестила пухлые руки на объемистой бесформенной груди и с глубоким осуждением уставилась на врача.
– Тут хороший бордель для людей с твердым доходом и твердым разумом, – заявила она. – У нас положено пить вино, принадлежащее заведению, проводить ночи с лучшими девушками острова, и аккуратно оплачивать счета. Я не потерплю, чтобы ваш лекарь, потерявший мозги, развращал моих девочек заумными непристойностями. Заберите его, капитан.
– Эге, должно быть, у дока вдруг кончилась звонкая монета в кармане.
Содержательница шлюх ухмыльнулась узкими словно порез губами.
– Не подумайте лишнего, мистер Баррет. Он заявился сюда с уже полупустым кошельком.
– Ладно.
Питер прошагал через комнату, снял сонную девушку с колен врача и положил ее в угол на циновку. Мулатка тут же безвольно раскинулась наподобие тряпичной куклы.
– Пошли, старина.
Он на всякий случай ткнул Генри Кида кулаком под ребра, потом подхватил его под мышки и грубо вытолкал сначала за дверь, а потом и вовсе за порог заведения. Пустой зал остался за спиной. Обиженная проститутка Марта больше не показывалась. На улице засопротивлявшийся было врач обмяк и хрипло бормотал непонятное. Капитана он не узнал. Матушка Джози вышла следом и тяжело топталась на пороге, как-то разом слиняв и потеряв обычные уверенные манеры хозяйки.
– Послушайте, капитан…
– Чего еще? – рявкнул раздраженный Питер.
Толстуха робко замялась.
– Все знают – вы очень смелый человек.
– Ближе к делу, я не нуждаюсь в твоей лести.
– Я только хотела сказать… Странные слухи, мистер Баррет. Они и впрямь очень странные, а когда уходит дерзкая молодость, то любые сплетни способны лишить сна, а что еще осталось у старой одинокой женщины, кроме ночного покоя?
– Что ты собираешься сказать?
Джози отвернула оплывшее подкрашенное лицо. Краска не скрывала дряблой кожи и морщин, в свете раннего утра они выступили во всем безобразии.
– Говорят, будет большая война.
– Ну и что?
– Говорят, наше пиратское братство – бельмо на глазу губернатора…
– А разве когда-нибудь дело обстояло по-другому?
– Многие повиснут в петле.
– Тот, кто дерется, как мужчина, не будет умирать, как собака.
– Но я-то всего лишь старуха! Мне страшно, капитан. Хоть я и стара, но умирать не собираюсь, а ужас по ночам лишает меня сна, заставляет вертеться с боку на бок. Ходили слухи, будто…
Толстуха замолчала, заискивающе и неуверенно пытаясь поймать взгляд капитана.
– Будто я от безысходности продался испанцам?
– Да. Простите, мистер Баррет. Там, где пьют, много болтают. Не всякий язык получается укоротить.
– Не бери в голову, Джози. Распробуй мой трофейный ром, он улучшает сон. А языками я займусь.
Англичанин вскинул совершенно размякшего лекаря на спину и уверенно зашагал к гавани, обходя кучки отбросов и конского навоза. Джози с некоторым сомнением смотрела ему в след.
– Пробудись, старый развратник! Поднимайся, говорю, негодяй, ты мне нужен как никогда.
Корабельный лекарь шумно дышал, но вставать, кажется, и не собирался.
– Ладно, пора добавить тебе бодрости.
Баррет отыскал ведро на веревке, черпнул воды за бортом и вылил ее прямо на непокрытую голову врача, который плашмя лежал на палубе. После первого ведра Кид только вяло поежился, после второго попытался встать на четвереньки, после пятого он сидел на мокрой палубе, с недоумением рассматривая пояс без кошелька и рваную, в винных пятнах рубаху.
– Во имя неба, Питер! Прекрати поливать меня!
– Я буду поливать тебя до тех пор, покуда в твоей худой башке не прояснится.
– Там и так ясно, холодно и пусто словно в выпитой бутылке. Как я попал сюда?
– Спроси себя сам. Этим утром тебя выгнали из борделя.
– Невероятно. Но я там не был. Небом клянусь, я спал как чистый праведник и видел сон. Да! Мне снилось, будто я выступаю в Кембридже с докладом… Впрочем, ты все равно ничего не поймешь. Моя речь имела бешеный успех.
– У проституток, которые сочли тебя поэтом в белой горячке. Девки толстухи Джози обмирали от восторга, слушая тебя.
– Потрясающе. Я не припомню ни единого слова.
– У тебя украли кошелек.
– Возможно. Деньги, Питер, они как вода, они приходят и уходят наподобие волшебного прибоя, оставляя в моей душе только мелкий мусор пережитых удовольствий. Чертовски ломит виски. С ребрами тоже не все в порядке. Ты уверен, что меня не избивали ногами?
– А откуда мне знать? – невозмутимо ответил Баррет.
– Хотелось бы прилечь, ох, эта дьявольская боль… Наверняка одно из ребер сломано.
– Приляжешь потом, время не ждет, я специально вытащил тебя из неприятностей.
– Что случилось?
– Пошли.
Баррет без церемоний подтолкнул Генри Кида в сторону кормовой каюты.
– Присядь на скамью. Можешь пить, только не ром. Вот тебе фруктовый сок, старый друг.
– Разве на нашей пиратской посудине есть фруктовый сок?
– Специально для тебя. Он горчит, немного перестоялся, но все же лучше того гнусного пойла, которое дают у Джози под маркой настоящего вина…
– Ох, и вправду перестоялся. Отвратительно.
– Итак, Генри, я собираюсь снова огорчить тебя.
– Что?!
– Кое-кто из наших парней проболтался проституткам. О наших неприятностях в городе уже наслышаны.
– Богом клянусь! Я не виноват!
– Ни за что бы не поверил тебе, Кид-трепач, если бы собственными глазами не видел твоего безумного состояния. Да выложи ты потаскухам все – от начала и до самого конца, никто бы не поверил сказкам сумасброда.
– Кто тогда распустил свой подлый язык?
– Покуда не знаю. Помнишь взяточника и интригана Самюэля Мортонса?
– Губернатора Грей Сэйлз?
– Его самого. Так вот, после того, как на Грей Сэйлз объявился королевский ревизор Гринстоун, Мортонса арестовали и сместили. Старый проходимец отправился в Англию по повелению короля, чтобы держать ответ за свои делишки с покойным изменником – Десмондом Рэем Белтропом.
– Ну и что?
– На Грей Сэйлз наместником тогда поставили Николаса Шарпа, того самого, которому его величество пожаловал дворянство за разоблачение заговора Белтропа.
– Этот новый Шарп – сын старого Шарпа?
– Да, это сын Малькольма Шарпа, который награбил испанского золота, а потом исчез без следа и, как я думаю, помер не добровольно. У Николаса из отцовского клада не осталось ни гроша, но человек он порядочный и, по слухам, теперь собирается навести «законность и порядок» на Архипелаге. К тому же в юности успел побывать в испанском плену, и с людьми вроде де Маркадалы у него личные счеты.
– Так все плохо?
– Учитывая слухи и сплетни обо мне – да. Если пиратский промысел прикроют, а братство распустят, всем придется тяжело, кое-кто из ребят уже оплошал, затронув английских купцов, и теперь одной ногой стоит на эшафоте. Но с меня спросят еще и за несуществующий испанский патент.
– Но у тебя его нет!
– А кто поверит?
– Послушай, Питер…
– Это ты послушай!
– Погоди, не горячись. Ты ведь не простой моряк, а сын лорда Баррета, хотя бы и четвертый. Никто на Архипелаге не посмеет тронуть сына лорда по одному пустому подозрению.
Капитан расхохотался и смеялся до тех пор, пока доктор Кид с удивлением не уставился на него.
– Я не сын лорда, Генри…
– Но погоди… Ты же Баррет?
– Баррет, Баррет… Я родился в Плимуте, от родителей, пожелавших остаться неизвестными, получил имя в приюте, а фамилию выдумал себе сам. Шарп тоже вырос сиротой, по крайней мере наполовину, а я хорошо знаю, на что способны такие люди. Если этот человек обещал покончить с морским грабежом на Архипелаге, он попытается.
– Нас примут на Тортуге.
– Может быть. Клянусь душой, я не собираюсь проверять, способен ли порядочный человек на посту вице-губернатора сунуть меня в петлю башкой.
– Что будем делать, капитан? – мрачно спросил Генри Кид.
– Лучше всего убраться в море, пусть лишний шум затихнет. Сделаем это, как только провизия, вода и пушечные припасы окажутся на борту. И это еще не все… Смотри сюда, ты увидишь кое-что занятное.
Баррет снял с шеи ключ на цепочке, вложил его в замок тяжелого корабельного сундука, повернул два раза и приподнял крышку.
– Я кладу кое-что на стол и немного разворачиваю, можешь смотреть сколько заблагорассудится, только постарайся не лапать руками.
– Карта?
– Очень занятная. Ты не поверишь – я выиграл ее в карты.
Кид держал тонкие, испачканные вином пальцы на весу, опасаясь притронуться к странному листу.
– Это бумага или старинный пергамент?
– Не имею никакого понятия. Я думал, ты лучше меня разберешься.
– Плотное ровное полотно… Какого дьявола! Мне, разумеется, интересно, из чего оно сделано, но гораздо интереснее рисунок.
– У того, кто это рисовал и гравировал, очевидно, не дрожала рука.
– Вот тут укрепления городов Новой Гранады, побережья и пара-тройка островов, о которых я прежде понятия не имел. Ты этой штуке полностью веришь?
– Я не слишком доверчив, но кое-что очень похоже на истину. Меня интересует пара испанских местечек на побережье материка.
Торговец сдавленно засипел, задергался. Баррет ухмыльнулся, выждал еще немного, потом выдернул клинок из столешницы и толкнул торговца пониже спины сапогом. Тот проворно шмыгнул в сторону, зажимая пальцами пробитую ладонь.
– Песню! Давай спой нам балладу о чужом парусе, Пэм! – вновь загорланила публика, даже не заметившая ссоры.
Девушка, придав нежному личику нарочито мрачное выражение, запела:
Баррет, охваченный смутным предчувствием неприятностей, дослушал длинную балладу до конца, потом встал и молча вышел в ночь. В темноте злобно лаяли портовые собаки. Худой подозрительного вида человек с прикрытой тряпкой щекой скользнул мимо, пирату он показался знакомым. Поодаль монотонно ругались, потом раздались звуки драки, всхлип и шум неловкого падения.
Тайком покинули причал,
Густой туман стоял,
Тревожно колокол бренчал
У потемневших скал.
Без ветра парус не помог,
Держались за весло.
Вмешался Бог,
На запад нас теченьем отнесло.
Горел рассвет, прохладный бриз
Нес аромат земли,
Давно растаяли вдали
Испанцев корабли.
Но странен берег был чужой,
Уныл, суров и гол.
Скелет дельфина – знак плохой —
Мой брат в песке нашел.
Дублон старинный отыскал,
(Тот был в земле сырой),
Да ветхий в ржавчине мушкет
Прикрыт морской травой.
Мы воду приняли на борт
И в полдень плыли прочь,
Держали курс в спокойный порт,
Нас настигала ночь.
Нас парус догонял чужой,
И капитан велел
Готовить пушки, только бой
Начаться не успел.
Блестел бортами галеон,
Играл на мачте флаг,
Внезапно вечер потускнел,
Стемнело просто так,
Распались галереи, стяг,
Громада парусов.
И не осталось ничего
От призрачных бортов.
Наш старый кормчий Джо сказал:
«Кто первым галеон
Увидел, тот, считай, пропал,
В порт не вернется он.
Беда! Коснется моря зов,
В пучину позовет,
Тот призрак – гибель моряков,
Он смерть в воде несет».
Смутились мы, но крепкий ром
Печали заливал.
Мой брат молчал, темнел лицом,
А к ночи рассказал:
«В тот день запутал, видно, Враг:
Тревогу поднял я.
Погибель предвещает знак,
Меня не ждет земля.
Заплачет Мэри, спросит мать,
Где младший бродит сын?
А мне на дне морском лежать,
Вернешься ты один…»
Почти трезвый Баррет прошел два десятка шагов, пока не наткнулся на лежащее ничком тело. Оно оказалось исколотым ножами и еще теплым. Судя по одежде, убитого успели обыскать и дочиста обобрали. Англичанин на всякий случай вытащил свой нож, но улица оставалась пустой, убийцы, должно быть, уже исчезли, унося скудную добычу.
– Проклятые мародеры.
Повинуясь наитию, он повернул обратно, диск полной луны освещал крыши, булыжник мостовой, стены, крыльцо черного хода таверны. Фигура в жемчужно-сером платье замерла, отбрасывая призрачную тонкую тень.
– Это ты, Пэм?
Певица не ответила.
– Брось прикидываться, я знаю, что это ты. Не стой тут в темноте, ночные переулки – гиблое место.
– А мне все равно.
– Глупости…
Баррет чуть было не брякнул про обобранный труп в конце переулка, но вовремя прикусил язык.
– Я больше не стану сегодня петь, – равнодушно отозвалась Саммер. – Надоело смертельно. Ты когда-нибудь задумывался про ад, а, Питер? – неожиданно спросила она.
Капитан от такого вопроса опешил, потом помолчал, собираясь с мыслями, – после скандала с торговцем в висках звенели остатки неизрасходованной ненависти.
– Я видел ад, – нехотя отозвался он.
– Когда мы в прошлом году схватились с одним «испанцем», и нас выбили с чужой палубы обратно на люггер, а потом загнали на корму, и каждый третий из команды валялся мордой в корабельные доски среди собственной крови и выпущенных кишок – это был ад. Самое настоящее пекло, Пэм, но только из тех, которые бывают по эту сторону могилы.
Памела Саммер ничего не ответила, ее правильное лицо с крупными глазами не изменилось и не дрогнуло, может быть, зрачки девушки и расширились от испуга или интереса, но разве такое заметишь в темноте?
– Конечно, я клялся адом и душой без счету раз, – неуверенно добавил Баррет. – Хотя священник и толковал мне, что это, мол, нехорошо, и даже вовсе плохо, и оскорбляет вроде уши бога. Хотя откуда он может знать, все ведь так делают, да? К тому же я своей рукой по справедливости отправил в пекло десяток негодяев. В аду им теперь очень горячо, гораздо жарче, чем в полдень на солнцепеке в разгар лета на острове Ящерицы, поэтому…
Девушка медленно покачала головой. Ее светло-русые волосы мягко шевельнулись на плечах. В лунном свете они казались почти белыми.
– Я не о том, Питер Баррет. Каждый вечер я по одной и той же улице иду в этот трактир, поднимаюсь по одним и тем же ступеням в задние комнаты. Там, в пыльном углу, пропахшем пылью и табаком, меня уже ждет маленький мулат с виолой. Я выхожу в зал и чувствую на себе взгляды – не меньше, чем четверть сотни чужих взглядов, и все они ползают по моим плечам и груди словно мухи. Я смотрю в трактирный зал и не вижу лиц – одни только пятна, совсем белые и потемнее. У них словно бы нет глазниц, одни только мокрые рты, которые гогочут и кричат, поглощают из кружек пойло. И еще руки – все они тянутся ко мне, и пальцы у них шевелятся так, словно пытаются вытянуть клочья ткани из моего платья и душу из моего тела. И знаешь, что я в это время чувствую, Питер? Ничего, кроме скуки и тоски. С каждым новым вечером эта скука становится все сильнее, я знаю, что когда-нибудь она станет больше, чем вся моя душа. Наверное, это и есть настоящий ад.
Баррет дослушал до конца, интуитивно и лишь наполовину понимая смысл чужих переживаний. Пустая ностальгия почти никогда не посещала его практичную голову, а среда авантюристов давно сделалась привычкой.
– Знаешь, Пэм, – угрюмо пообещал он. – Если кто-нибудь тут тебя попробует обидеть, ты только дай знать – я из негодяя вытряхну душу или по крайности переломаю ему кости. Хотя я не удивляюсь, что парни с каждого корабля, что заходит на Скаллшорз, пялят на тебя свои лупетки. Ты дьявольски хороша – и это правда, к тому же поешь наподобие соловья.
Девушка сделала несколько шагов в ночь и, не отвечая, пошла вдоль узкой улицы. Лунная тень от ее силуэта бежала следом, это черное пятно не отставало, то вытягивалось, то сокращалось, стлалось под ногами. Глядя на тень, англичанин испытывал смутную, трудно определимую и не привычную для него тревогу. К счастью, Памела Саммер отправилась не в ту сторону, где до сих пор оставался труп зарезанного. Баррет широкими шагами шел следом за ней и внимательно прислушивался к каждому звуку. Пару раз в мягком скопище теней по сторонам улицы шевельнулись чьи-то силуэты – то ли возились над случайной добычей псы, то ли поздний гуляка без забот устраивался на ночлег возле стены чужого дома. Поодаль дико завопили – на этот раз крик звучал фальшиво, Баррет не сомневался, что это проделки неизвестного шутника. Саммер передернула плечами и взбежала по ступеням маленького дома, стены которого призрачно белели в темноте.
– Прощай, Питер. Спокойной ночи.
– Погоди.
Баррет взялся за внешнюю ручку двери.
– Пэм, погоди, может быть… Ну, то есть, если по правде говоря, может быть, я и ты…
Певица с неожиданной силой налегла на дверь изнутри и захлопнула ее с треском. Баррет едва успел вытащить попавший в щель мизинец. Громыхнула тяжелая задвижка.
– О черт! Что ты делаешь? Не дури, Пэм! Сейчас же отодвинь засов, чего ради ты строишь из себя недотрогу?
По ту сторону створки раздался слабый шорох.
– Открой!
– Убирайся.
– Дьявольщина! У тебя и голос спокойный, что летний ветерок в Англии. Не надейся, я никому не позволю попусту издеваться надо мной. Еще ни одна девка Архипелага не сумела заморочить мне голову.
За дверью притаились, но обозленному Баррету почудился короткий смех. Он с силой налег плечом на створку. Лязгнул потревоженный засов, гвозди, которыми он был приколочен к дереву, подались с тихим скрипом, но все же устояли. С минуту в темноте было слышно только потрескивание дубовых досок. Потом обескураженный Баррет отступил на шаг и изо всех сил ударил в створку.
– Отвори.
– Ты еще не понял, Питер, что силой ты ничего не добьешься? Я совсем не та, за кого ты меня принимаешь. Если не спится в полнолуние, отправляйся-ка лучше к своим подружкам в бордель.
– Пэм!
– Доброй ночи.
– Да пропади пропадом бордель Джози и ее потраченные потаскухи! – в сердцах выругался Баррет. – Посмотрев на твое личико, я их вовсе не хочу. Ты, Пэм, совсем взбесилась от гордости, я, стало быть, уже не достаточно хорош. Или тебя обхаживает какой-нибудь франт из тех, которые дерут нос, полируют ногти, нарочно коверкают слова и вхожи к подлецу-губернатору? Ты, должно быть, вообразила, что можешь заделаться настоящей леди. Остынь, птичка! Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, – это сделаться игрушкой на час.
Баррет сел на крыльцо и прислонился спиной к запертой двери. Саммер промолчала, брань капитана бесполезно отправилась в ночь.
– Это все мираж, Питер. Ты его только что выдумал сам.
– Тогда я и вовсе ничего не понимаю, – мрачно заявил капитан. – Видно, ты из тех девиц, которые отказывают только из удовольствия сказать «нет». Должно быть, тебе просто чертовски понравилось это слово.
Девушка засмеялась. Не заносчиво, а скорее странно. Баррет не мог понять, в чем эта странность, но она была одновременно и явной, и необъяснимой.
– Знаешь, капитан, – добавила Памела, – обернись судьба по-другому, я могла бы оставаться наверху без помощи тех франтов, на которых у тебя уже готов нож. Остынь, Питер. Я поторопилась, сказав, что мне наскучило пение. Покинуть Архипелаг, вернуться на родину, прожить жалкую жизнь в захолустье? Ну уж нет…
– Ты такая же, как все женщины, тебе нужна звонкая монета.
– Свои кровавые деньги, добытые разбоем, можешь оставить себе. Ты ведь знаешь, я не взяла испанского браслета, который ты мне приносил.
– Золото это такая штука, к которой не липнет кровь. Скажи тогда, чего ты хочешь?
– Одной ногой ты уже стоишь под виселицей, а я хочу быть дамой, а не игрушкой грабителя и девушкой на час.
Баррет пожал плечами.
– Только-то? Ладно, раз у тебя такая прихоть, Пэм, ты будешь леди. Не знаю, почему ты хочешь променять теплое солнышко и свободу на скуку, но я сделаю это. Может быть, тогда ты не будешь такой колючкой.
– Одни слова. Очень много пустых слов.
– Еще никто на всем побережье, кроме, конечно, покойного Ларри Нортона, не называл меня болтуном. Ты, Пэм, единственная, кто может такое сказать, ничем не рискуя. Только ты скоро увидишь, что я не вру. Я уйду в море еще до конца недели. Не могу сказать, когда вернусь, но когда-нибудь я сделаю тебя леди. А ты поостерегись и подумай как следует, я, конечно, терпелив, но не из тех дураков, которые разрешают с собою шутить.
– Прощай, Питер.
– Я вернусь, и тогда сама увидишь.
Баррет сошел с крыльца. Бродячий тощий пес – желтый, с проплешинами на боках, попался ему под ноги. Баррет с досады поддел собаку сапогом. Пес ощерился, острые клыки коротко щелкнули возле самого колена капитана, едва успевшего увернуться.
– Ночь на исходе, а ясности нет. Мне срочно нужен этот пропойца доктор Кид, но где теперь искать негодяя?
Он двинулся, отчасти следуя наитию, отчасти полагаясь на знание привычек Кида и постепенно забирая на юго-запад. Вокруг словно бы посветлело, рассвет занимался над городом. Баррет прошел еще немного и выбрался к приземистому, ветхому, с аляповато украшенным фасадом дому. Сквозь щели окон пробивался красноватый свет. Внутри то ли пели, то ли вопили – не разобрать. Англичанин толкнул ногой двери и решительно вошел внутрь. Горели дешевые свечи. Долговязая девушка с полуголой грудью только что задремала, уронив кудлатую рыжую голову на столешницу.
– Марта, проснись! – позвал Баррет.
Проститутка зевнула и подняла испитое, бледное лицо. Розовая краска мелкой пылью сыпалась со впалых щек на голые ключицы.
– А, это ты, холостячок. Давненько не виделись. Поиграем в палки-дырки?
– Где матушка Джози?
– Зачем тебе подлая старая перечница? Разве я не лучше? Ты только посмотри…
Шлюха повела напудренными плечами и с цепкостью и упорством клеща вцепилась в рукав англичанина, норовя подтянусь клиента поближе.
– Отстань, Марта…
Баррет попытался отстранить проститутку, но не рассчитал усилия. Женщина неловко пошатнулась и ударилась бедром об острый край стола.
– Ах ты бессердечный негодяй! – тут же пронзительно завопила она. – Тебе жалко нескольких реалов из своего грязного барыша, и ты норовишь ни за что ни про что изуродовать бедную девушку.
– Я же сказал, заткнись, Марта, ты, должно быть, больна…
– Это я-то больна? Я больна венерой?! Да я почище и поздоровее кое-каких вертлявых паскудниц, которые только притворяются порядочными…
Баррет сунул монету притворно плачущей женщине. Двери, за которыми нестройно пели, приоткрылись, чтобы пропустить невысокую полную старуху с седыми висками. В ее рту не хватало многих зубов, но темные узкие глаза смотрели остро и недобро.
– Здравствуй, Джози.
– Приветствую вас с радостью, капитан. А ты, Марта, замолчи немедленно и впредь не смей плакать перед гостями. Боюсь, нашу беседу придется повторить.
Марта моментально замолчала и отошла. Баррету не понравилась гримаса страха на лице девушки.
– Не обращайте внимания, капитан, – уже совсем другим тоном, миролюбиво добавила матушка Джози. – Вы к нам до утра?
– Нет.
– Тогда что вам угодно?
– Я ищу доктора Кида, своего корабельного врача.
– Ох, это вовремя! – Содержательница борделя поджала уголки тонких подкрашенных губ. – Можете забирать его прямо сейчас, буду вам только признательна.
– Что натворил Ланцетник? – поинтересовался немного озадаченный Баррет. – Не стал платить, что ли?
– Дело не в том… Не скрою, впрочем, наше заведение давно уже не отпускает ему в кредит. Прошу, пройдите со мною, сейчас все увидите сами. Ваш бесценный врач в задних комнатах.
Питер двинулся вслед за содержательницей, которая, при своем низком росте и пышных формах, катилась перед ним наподобие живого мяча. Миссис Джози остановилась возле крепкой и толстой, сколоченной из досок двери и отворила ее одним толчком пухлого кулака.
– Вот полюбуйтесь своими глазами, мистер Баррет.
Шум, который раньше был приглушен, сразу же невероятно усилился. Переполненная табачным дымом комната казалась погруженной в глубокий сизый туман. Доктор Кид развалился посреди комнаты в кресле с высокой спинкой. Девушка – миловидная, очень светлая мулатка с большими влажными глазами – устроилась на костлявых коленях Ланцетника и время от времени без зазрения совести отпивала из его стакана. Кид стащил и бросил на пол камзол, закатал кружевные манжеты и закинул парик в угол. Пустая трубка валялась рядом.
Врач, стараясь перекричать заунывное пение пьяных голосов, философствовал:
– Фемина… О, Фемина! Идея сотворить женщину была лучшей от начала времен, и ею она остается до сих пор. Ребро Адама есть лучшая… ик! Лучшая и благороднейшая часть его существа, равно удаленная от мозолистых ступней, порождающих излишнее беспокойство, и воспаленной головы, соображения которой… соображения…
– Давно это с ним приключилось? Что он несет? – мрачно спросил матушку Джози капитан Питер.
– Не знаю. Я не поняла и половины. Думается, все дело в вашем трофейном роме, капитан. Он повредил рассудок доктора Кида.
– Не думаю. Ром был отличный, скорее уж это воздействие дьявольской жары. Генри всегда оставался неженкой.
Корабельный лекарь не обращал на своего капитана никакого внимания. Он продолжал держать речь, нисколько не смущаясь тем фактом, что захмелевшая мулатка его не слышит.
– Доказать превосходство женщины можно при помощи несложного силлогизма. Этот силло… ик! силлогизм…
Матушка Джози скрестила пухлые руки на объемистой бесформенной груди и с глубоким осуждением уставилась на врача.
– Тут хороший бордель для людей с твердым доходом и твердым разумом, – заявила она. – У нас положено пить вино, принадлежащее заведению, проводить ночи с лучшими девушками острова, и аккуратно оплачивать счета. Я не потерплю, чтобы ваш лекарь, потерявший мозги, развращал моих девочек заумными непристойностями. Заберите его, капитан.
– Эге, должно быть, у дока вдруг кончилась звонкая монета в кармане.
Содержательница шлюх ухмыльнулась узкими словно порез губами.
– Не подумайте лишнего, мистер Баррет. Он заявился сюда с уже полупустым кошельком.
– Ладно.
Питер прошагал через комнату, снял сонную девушку с колен врача и положил ее в угол на циновку. Мулатка тут же безвольно раскинулась наподобие тряпичной куклы.
– Пошли, старина.
Он на всякий случай ткнул Генри Кида кулаком под ребра, потом подхватил его под мышки и грубо вытолкал сначала за дверь, а потом и вовсе за порог заведения. Пустой зал остался за спиной. Обиженная проститутка Марта больше не показывалась. На улице засопротивлявшийся было врач обмяк и хрипло бормотал непонятное. Капитана он не узнал. Матушка Джози вышла следом и тяжело топталась на пороге, как-то разом слиняв и потеряв обычные уверенные манеры хозяйки.
– Послушайте, капитан…
– Чего еще? – рявкнул раздраженный Питер.
Толстуха робко замялась.
– Все знают – вы очень смелый человек.
– Ближе к делу, я не нуждаюсь в твоей лести.
– Я только хотела сказать… Странные слухи, мистер Баррет. Они и впрямь очень странные, а когда уходит дерзкая молодость, то любые сплетни способны лишить сна, а что еще осталось у старой одинокой женщины, кроме ночного покоя?
– Что ты собираешься сказать?
Джози отвернула оплывшее подкрашенное лицо. Краска не скрывала дряблой кожи и морщин, в свете раннего утра они выступили во всем безобразии.
– Говорят, будет большая война.
– Ну и что?
– Говорят, наше пиратское братство – бельмо на глазу губернатора…
– А разве когда-нибудь дело обстояло по-другому?
– Многие повиснут в петле.
– Тот, кто дерется, как мужчина, не будет умирать, как собака.
– Но я-то всего лишь старуха! Мне страшно, капитан. Хоть я и стара, но умирать не собираюсь, а ужас по ночам лишает меня сна, заставляет вертеться с боку на бок. Ходили слухи, будто…
Толстуха замолчала, заискивающе и неуверенно пытаясь поймать взгляд капитана.
– Будто я от безысходности продался испанцам?
– Да. Простите, мистер Баррет. Там, где пьют, много болтают. Не всякий язык получается укоротить.
– Не бери в голову, Джози. Распробуй мой трофейный ром, он улучшает сон. А языками я займусь.
Англичанин вскинул совершенно размякшего лекаря на спину и уверенно зашагал к гавани, обходя кучки отбросов и конского навоза. Джози с некоторым сомнением смотрела ему в след.
– Пробудись, старый развратник! Поднимайся, говорю, негодяй, ты мне нужен как никогда.
Корабельный лекарь шумно дышал, но вставать, кажется, и не собирался.
– Ладно, пора добавить тебе бодрости.
Баррет отыскал ведро на веревке, черпнул воды за бортом и вылил ее прямо на непокрытую голову врача, который плашмя лежал на палубе. После первого ведра Кид только вяло поежился, после второго попытался встать на четвереньки, после пятого он сидел на мокрой палубе, с недоумением рассматривая пояс без кошелька и рваную, в винных пятнах рубаху.
– Во имя неба, Питер! Прекрати поливать меня!
– Я буду поливать тебя до тех пор, покуда в твоей худой башке не прояснится.
– Там и так ясно, холодно и пусто словно в выпитой бутылке. Как я попал сюда?
– Спроси себя сам. Этим утром тебя выгнали из борделя.
– Невероятно. Но я там не был. Небом клянусь, я спал как чистый праведник и видел сон. Да! Мне снилось, будто я выступаю в Кембридже с докладом… Впрочем, ты все равно ничего не поймешь. Моя речь имела бешеный успех.
– У проституток, которые сочли тебя поэтом в белой горячке. Девки толстухи Джози обмирали от восторга, слушая тебя.
– Потрясающе. Я не припомню ни единого слова.
– У тебя украли кошелек.
– Возможно. Деньги, Питер, они как вода, они приходят и уходят наподобие волшебного прибоя, оставляя в моей душе только мелкий мусор пережитых удовольствий. Чертовски ломит виски. С ребрами тоже не все в порядке. Ты уверен, что меня не избивали ногами?
– А откуда мне знать? – невозмутимо ответил Баррет.
– Хотелось бы прилечь, ох, эта дьявольская боль… Наверняка одно из ребер сломано.
– Приляжешь потом, время не ждет, я специально вытащил тебя из неприятностей.
– Что случилось?
– Пошли.
Баррет без церемоний подтолкнул Генри Кида в сторону кормовой каюты.
– Присядь на скамью. Можешь пить, только не ром. Вот тебе фруктовый сок, старый друг.
– Разве на нашей пиратской посудине есть фруктовый сок?
– Специально для тебя. Он горчит, немного перестоялся, но все же лучше того гнусного пойла, которое дают у Джози под маркой настоящего вина…
– Ох, и вправду перестоялся. Отвратительно.
– Итак, Генри, я собираюсь снова огорчить тебя.
– Что?!
– Кое-кто из наших парней проболтался проституткам. О наших неприятностях в городе уже наслышаны.
– Богом клянусь! Я не виноват!
– Ни за что бы не поверил тебе, Кид-трепач, если бы собственными глазами не видел твоего безумного состояния. Да выложи ты потаскухам все – от начала и до самого конца, никто бы не поверил сказкам сумасброда.
– Кто тогда распустил свой подлый язык?
– Покуда не знаю. Помнишь взяточника и интригана Самюэля Мортонса?
– Губернатора Грей Сэйлз?
– Его самого. Так вот, после того, как на Грей Сэйлз объявился королевский ревизор Гринстоун, Мортонса арестовали и сместили. Старый проходимец отправился в Англию по повелению короля, чтобы держать ответ за свои делишки с покойным изменником – Десмондом Рэем Белтропом.
– Ну и что?
– На Грей Сэйлз наместником тогда поставили Николаса Шарпа, того самого, которому его величество пожаловал дворянство за разоблачение заговора Белтропа.
– Этот новый Шарп – сын старого Шарпа?
– Да, это сын Малькольма Шарпа, который награбил испанского золота, а потом исчез без следа и, как я думаю, помер не добровольно. У Николаса из отцовского клада не осталось ни гроша, но человек он порядочный и, по слухам, теперь собирается навести «законность и порядок» на Архипелаге. К тому же в юности успел побывать в испанском плену, и с людьми вроде де Маркадалы у него личные счеты.
– Так все плохо?
– Учитывая слухи и сплетни обо мне – да. Если пиратский промысел прикроют, а братство распустят, всем придется тяжело, кое-кто из ребят уже оплошал, затронув английских купцов, и теперь одной ногой стоит на эшафоте. Но с меня спросят еще и за несуществующий испанский патент.
– Но у тебя его нет!
– А кто поверит?
– Послушай, Питер…
– Это ты послушай!
– Погоди, не горячись. Ты ведь не простой моряк, а сын лорда Баррета, хотя бы и четвертый. Никто на Архипелаге не посмеет тронуть сына лорда по одному пустому подозрению.
Капитан расхохотался и смеялся до тех пор, пока доктор Кид с удивлением не уставился на него.
– Я не сын лорда, Генри…
– Но погоди… Ты же Баррет?
– Баррет, Баррет… Я родился в Плимуте, от родителей, пожелавших остаться неизвестными, получил имя в приюте, а фамилию выдумал себе сам. Шарп тоже вырос сиротой, по крайней мере наполовину, а я хорошо знаю, на что способны такие люди. Если этот человек обещал покончить с морским грабежом на Архипелаге, он попытается.
– Нас примут на Тортуге.
– Может быть. Клянусь душой, я не собираюсь проверять, способен ли порядочный человек на посту вице-губернатора сунуть меня в петлю башкой.
– Что будем делать, капитан? – мрачно спросил Генри Кид.
– Лучше всего убраться в море, пусть лишний шум затихнет. Сделаем это, как только провизия, вода и пушечные припасы окажутся на борту. И это еще не все… Смотри сюда, ты увидишь кое-что занятное.
Баррет снял с шеи ключ на цепочке, вложил его в замок тяжелого корабельного сундука, повернул два раза и приподнял крышку.
– Я кладу кое-что на стол и немного разворачиваю, можешь смотреть сколько заблагорассудится, только постарайся не лапать руками.
– Карта?
– Очень занятная. Ты не поверишь – я выиграл ее в карты.
Кид держал тонкие, испачканные вином пальцы на весу, опасаясь притронуться к странному листу.
– Это бумага или старинный пергамент?
– Не имею никакого понятия. Я думал, ты лучше меня разберешься.
– Плотное ровное полотно… Какого дьявола! Мне, разумеется, интересно, из чего оно сделано, но гораздо интереснее рисунок.
– У того, кто это рисовал и гравировал, очевидно, не дрожала рука.
– Вот тут укрепления городов Новой Гранады, побережья и пара-тройка островов, о которых я прежде понятия не имел. Ты этой штуке полностью веришь?
– Я не слишком доверчив, но кое-что очень похоже на истину. Меня интересует пара испанских местечек на побережье материка.