Страница:
В метаниях, в поисках самого себя, в поисках творческого действия - Маяковский оказался в кино.
- Я никому и никогда не завидовал. Но мне хотелось бы сниматься для экрана, - сказал он однажды с эстрады. - Хорошо бы сделаться этаким Мозжухиным.
В кафе как раз присутствовало семейство Антик, владельцы кинофирмы «Нептун», обожавшие Маяковского. Отец семейства заметил:
- У него замечательная внешность для экрана. Он мог бы сделать блестящую карьеру.
На внешность Маяковского обращали внимание и актеры драматических театров. Но кроме «фактуры», было в нем еще что-то, что на сцене и на экране ценится не меньше, если не больше. Юрий Олеша увидел «необыкновенной силы и красоты глаза»... То же самое увидел Валентин Катаев: «прекрасные грозные глаза». И обаяние, огромная и притягательная сила, какое-то магнитное поле. Тот же Олеша: «Я был молод, когда познакомился с Маяковским, однако, любое любовное свидание я мог забыть, не пойти на него, если знал, что час этот проведу с Маяковским».
И Маяковский получил приглашение сниматься в кино.
Он сам написал сценарий - перекроил на русский лад лондоновского «Мартина Идена», сделав из главного героя этого романа футуриста. Маяковский любил этот роман. Видимо, поэтому Бурлюк часто называл молодого Маяковского то Мартином Иденом, то Джеком Лондоном. И может быть, еще потому, что Маяковскому, как и Лондону и его герою, приходилось с великим трудом пробивать себе путь в литературу.
Картина называлась «Не для денег родившийся», главным персонажем был поэт из народа Иван Нов. Его роль исполнял Маяковский.
И еще он сыграл главную роль в фильме «Барышня и хулиган».
О содержании первого из фильмов рассказали участники картины и зрители. Воспользуемся воспоминанием В. Шкловского. Вот что он рассказал о ленте «Не для денег родившийся».
«Иван Нов спасал брата прекрасной женщины.
Потом начиналась любовь к женщине. А женщина не любила бродягу. Тогда бродяга становится великим поэтом, он приходит в кафе футуристов... читает стихи Бурлюку. Он читает:
И начиналась слава, и женщина приходила к поэту. Поэт в накидке и цилиндре. Он надевал цилиндр на скелет, покрывал накидкой и ставил это все рядом с открытым несгораемым шкафом.
Шкаф был набит гонорарным золотом до отвращения. Женщина подходила к скелету, говорила:
- Какая глупая шутка!
А поэт уходил. Он уходил на крышу и хотел броситься вниз.
Потом поэт играл револьвером, маленьким испанским браунингом, вероятно, тем самым, которым поставил точкой пулю.
Потом Иван Нов уходил по дороге».
Печать одобрительно отозвалась об актерских пробах Маяковского. В одной из газет говорилось, что он «обещает быть хорошим характерным актером».
Хотя Маяковский невысоко оценивал фильмы, в которых снимался («Сентиментальная заказная ерунда...» - вот его позднейший приговор), тем не менее и здесь, в кинематографе, проявилась еще одна сторона его художественной одаренности. Идея фильма «Не для денег родившийся» кладет трагический отблеск на судьбу самого Маяковского.
Кинематограф ненадолго увлек Маяковского. Хотя вполне возможно, что он иногда подумывал об актерской карьере. Ведь он позднее хотел сыграть Базарова, но Мейерхольд отказал ему...
В ноябре, то есть сразу после революции, на заседании Временного комитета уполномоченных Союза деятелей искусств, Маяковский заявил, что «нужно приветствовать новую власть и войти с ней в контакт».
В конце ноября Владимир Владимирович активно выступает на заседаниях коллегии отдела изобразительных искусств Наркомпроса, в частности, по вопросу о журнале, о газете «Жизнь искусства». Здесь он делегируется на все организационные собрания по поводу создания литературного отдела. В это же время принимает участие в обсуждении издательской деятельности, работе художников в кинематографе, многих других вопросов. Ведет переговоры с Наркомпросом об организации издательства «Асис» (Ассоциации социалистического искусства).
Дело в том, что в отделе ИЗО оказались близкие Маяковскому художники - Татлин, Малевич, Альтман, Школьник. В Наркомпросе работали Пунин и Штеренберг. Это была довольно удобная позиция для представителей нового искусства в их борьбе со «стариками», и они пользовались этим, правда, не всегда успешно, ибо Луначарский, хоть и покровительствовал им, но сдерживал лихие наскоки на музеи, на классическое искусство (Малевич в статье «О музее» предлагал «сжечь все эпохи» и устроить «аптеку», в которой хранить пепел).
Не без участия и даже инициативы Луначарского, у которого в это время сложились особенно близкие отношения с Маяковским, Владимир Владимирович привлекался к деятельности Наркомпроса по разным линиям. Помимо отдела изобразительных искусств, театрального отдела, он приглашался заведовать литературным отделом журнала Наркомпроса, а в 1919 году некоторое время штатно работал сотрудником литературно-художественного подотдела Отдела изобразительных искусств Наркомпроса.
В этой разнообразной, но достаточно хаотичной деятельности Маяковский все-таки не нашел своего места.
И для Советской власти, для деятельности Наркомпроса тоже все было внове, шли поиски форм сотрудничества с художественной интеллигенцией, привлечения ее на свою сторону. Поиски шли по всем направлениям: как сохранить культурное наследие, как сделать его подлинно народным достоянием, то есть возбудить к нему хозяйский и в то же время зрительский, читательский, - художественный интерес народа; где, как и какие произведения литературы печатать; какой репертуар предложить театрам; какой должна быть современная живопись и скульптура, где и как ее демонстрировать...
Все эти вопросы вставали перед новой властью, когда она отражала яростное наступление контрреволюции, когда в стране уже занимался пожар гражданской войны. Антанта жерлами пушек ощерилась на молодую Республику Советов. Но и в этих условиях искусству и литературе, вопросам культурной политики уделялось внимание. Ленин и большевики смотрели вперед, они понимали, что нельзя строить новое общество, не готовя почву, не создавая одновременно новой, социалистической культуры, опирающейся на великие достижения культуры прошлого, на ее демократические традиции.
Ленинский принцип партийности литературы - уже в условиях победившей революции - приобретал, должен был приобрести более действенный характер. Большевики не могли не воспользоваться литературой и искусством как средством воздействия на массы. Это понимали и проницательные умы прошлого. Почти за сто лет до Октября, когда во Франции рухнула Реставрация, а «народ и поэты собрались шагать рядом», критик и исследователь литературы Сент-Бев писал: «литература отныне - часть общего дела, она готова бороться вместе со всеми...». Ленин в начале нашего века определил точно - часть «общепролетарского дела». Пролетариат в Октябре 1917 года взял власть в свои руки. Простая логика звала к действиям в этой области. Но как действовать - этого пока никто не знал. Формы практических действий, как и в других частях «общепролетарского дела», вырабатывались на ходу. Активное участие в формировании политики партии в практике культурного строительства принимали такие выдающиеся соратники Ленина, как Луначарский, Крупская, Фрунзе, Бубнов и другие.
Организационно вопросами культуры занимался Народный комиссариат до просвещению, который возглавил А. В. Луначарский, человек разносторонне одаренный, энциклопедически образованный, увлекающийся. И его личные качества тоже сыграли немалую роль в привлечении художественной интеллигенции на сторону революции.
Луначарский активнейшим образом, и не усилиями только аппарата Наркомпроса, а лично включается в жизнь искусства, неоднократно выступает по поводу Пролеткульта, внося коррективы в его деятельность, о репертуаре театров, о футуристах, пишет предисловия к пьесам, обозрения театральных постановок, участвует в диспутах, присутствует на чтении новых пьес, на поэтических вечерах...
Пафос деятельности Луначарского, поддержанной В. И. Лениным, состоял в том, чтобы приблизить искусство и литературу к политике партии, привлечь на свою сторону, заразить революционными идеями ту часть художественной интеллигенции, которая колебалась и не находила себе места в борьбе народных масс за переустройство общества, чтобы помочь созданию молодой, нарождающейся социалистической культуры.
Два таких человека, как Маяковский и Луначарский, просто не могли не встретиться в первые же послереволюционные - даже не годы - месяцы, и они встретились, сблизились, сотрудничали, расходились, спорили и снова сближались. Это были отношения истинно творческих людей.
Стремительное развитие революции ставило перед всем обществом такие задачи, которые нам сейчас, с высоты исторического времени, кажутся простыми, а тогда, в пылу перемен, когда многих захватила стихия разрушения, даже вопрос о культурном наследии, об отношении к нему вызывал резкую полемику. Кстати говоря, именно этот вопрос, точнее, разный подход к его решению, а также претензии футуристов выступать в искусстве от лица власти, вызвал первое охлаждение в отношениях между Маяковским и Луначарским.
Отдел изобразительных искусств Наркомпроса выпускал еженедельную газету «Искусство коммуны», где, как уже говорилось, видную роль играли футуристы. Встревоженный позицией газеты по отношению к культурному наследию прошлого, Луначарский публикует в ней статью «Ложка противоядия», в которой говорит о том, что определенная «школа» (футуристы) не выражает позиции государственной власти. «Разрушительные наклонности» по отношению к культуре прошлого он усмотрел и в стихотворении Маяковского «Радоваться рано».
Луначарского не могли не смущать амбиции футуристов, поддерживаемые Маяковским. Попытка присвоить право считаться «государственным» искусством, то есть каким-то образом монополизировать деятельность в сфере литературы, живописи, театра и музыки, диктовать свои условия, свое эстетическое законодательство вызвали отповедь Луначарского. Полемика на этом не прекратилась.
Обнаружились сложности и творческого порядка. «Стихов не пишу, хотя и хочется... написать что-нибудь прочувственное про лошадь», - сообщает Маяковский в одном из писем. В 1918 году он действительно написал менее десятка стихотворений, но среди них: «Хорошее отношение к лошадям», - одно из самых проникновенных в лирике поэта, приоткрывающих глубину его сострадания к боли, любви ко всему живому на земле; «Ода революции» - слава ей («о, четырежды славься, благословенная!-»); «Приказ по армии искусства» - программное («Улицы - наши кисти. Площади - наши палитры») и самое знаменитое - «Левый марш».
Ситуация в это время создалась такая, что футуристы оказались под перекрестным огнем ожесточенной критики, и этому немало способствовало их назойливое представление себя как единственных создателей «государственного искусства». Всякие иные притязания отвергались с порога. «Лишь футуристическое искусство есть в настоящее время искусство пролетариата», - писал Н. Альтман.
Единства среди футуристов, однако, не было. Часть из них (кубофутуристы) стояли за автономию искусства (естественно - футуристического), другая часть, в основном левые художники и теоретики, занявшие руководящие должности в отделе ИЗО Наркомироса, пыталась организационно вести дело так, чтобы на практике осуществить тезис: «Футуризм - государственное искусство» (Н. Пунин). Но и этого мало, тот же Н. Пунин, занимавший пост товарища председателя коллегии ИЗО, характеризовал футуризм как особое мировоззрение, утверждая, что он «есть поправка к коммунизму», пытался представить его впереди коммунизма.
Столь непомерные амбиции вызвали справедливую критику и со стороны пролеткультовцев, и со стороны независимых критиков. Для критиков из враждебного лагеря футуризм был прекрасным поводом для идеологического поношения Советской власти.
Самым решительным и в чем-то последовательным противником, соперником футуризма выступал Пролеткульт. Эта массовая организация в первые годы Советской власти собрала под свои знамена до полумиллиона участников самодеятельных кружков, студий, клубов и т. д. Разумеется, масса людей, обнаружившая тягу к искусству, к творчеству, в подавляющем большинстве не осознавала мелкобуржуазных «теорий» руководителей движения (А. А. Богданова и других), нигилистически отвергавших культурное наследие, выдвигавших лозунг создания «чисто пролетарской» культуры.
Критика футуризма пролеткультовцами подогревалась их собственными намерениями главенствовать в создании новой культуры и решительным неприятием футуристического самодовлеющего формотворчества. С этих позиций в их критике футуризма было немала вполне разумных аргументов. Уязвимой же была эта критика в двух моментах: в положительной программе, опиравшейся на пролеткультовские догмы, и в конкретной оценке творчества наиболее талантливых деятелей левого искусства, в первую очередь Маяковского. Устраивая футуристам вселенскую смазь, поэт И. Садофьев, например, всех их называл «примазавшимися к революции».
Подобное обвинение левым (как пристроившимся к революции) бросал и В. М. Фриче, ее разделявший идей Пролеткульта. С нескрываемой злобой нападали на левых художников - уже с иных позиций - некоторые критики из враждебного лагеря. Редактор журнала «Книжный угол» В. Р. Ховин, до революции сам принадлежавший к группе эгофутуристов, и после Октября ратует за футуризм, но - какой! Свободный от большевистской идеологии, не сути антибольшевистский. Он клеймит футуристов, «бегущих за победной колесницей большевизма». Больше всех доставалось Маяковскому. Но из этого журнала велась «стрельба» и по Пролеткульту, и по Блоку, Есенину, Горькому, как по недвусмысленным сторонникам Советской власти.
По левому искусству наносил чувствительные удары журнал «Вестник литературы», вокруг которого группировались писатели и критики буржуазно-дворянского толка. Манипулируя цитатами из заумных стихов Крученых и Каменского, критики этого журнала даже как бы «защищали» от футуристов культурные интересы пролетариата. На самом же деле их раздражало сотрудничество левых с Советами.
Если еще добавить к этому, что против «футуризма и футурья» яростно ополчились имажинисты, то из этого краткого и схематического наброска все-таки может возникнуть представление о сложности литературной ситуации, в которой оказался лидер левого искусства Маяковский после революции. Ситуация была для него не такой уж неожиданной, ведь и прежде были схватки боевые... «Выпады критики, конечно, мало действовали на него, он знал им цену...» - утверждает Б. Эйхенбаум. Пока еще мало действовали.
Главным произведением 1918 года для Маяковского была пьеса «Мистерия-буфф», над которой он работал летом, на даче под Петроградом (в Левашове). Маяковский во что бы то ни стало хотел закончить пьесу и поставить ее к первой годовщине Октября.
Первое чтение пьесы состоялось 27 сентября в присутствии Луначарского, режиссеров и художников, друзей. Как шутил Маяковский, окончательно утвердил хорошее мнение о пьесе шофер Анатолия Васильевича, который сказал, что ему понятно и что до масс дойдет.
Однако к оценке шофера отнесся серьезно, так как обращал свою пьесу прежде всего к народным массам и хотел быть понятым ими. Луначарский не только после чтения, но и публично хвалил пьесу, в которой выражены подлинно революционные чувства.
Тут же было решено, что пьеса должна быть поставлена к годовщине Октября. Маяковскому хотелось, чтобы его произведение увидело свет рампы на большой сцене, в исполнении профессиональных артистов. Но все оказалось не так просто. Впрочем, Маяковский и не надеялся, что будет легко осуществить постановку столь необычной для традиционного театра пьесы, в которой действуют с_е_м_ь_ _п_а_р_ _ч_и_с_т_ы_х_ (абиссинский негус, индийский раджа, турецкий паша, русский купчина, китаец, упитанный перс, толстый француз, австралиец с женой, поп, офицер-немец, офицер-итальянец, американец, студент), с_е_м_ь_ _п_а_р_ _н_е_ч_и_с_т_ы_х_ (трубочист, фонарщик, шофер, швея, рудокоп, плотник, батрак, слуга, сапожник, кузнец, булочник, прачка и эскимосы: рыбак и охотник), а кроме того - дама-истерика, черти, святые, вещи (машина, хлеб, соль, пила, игла, молот, книга и др.), _ч_е_л_о_в_е_к_ _п_р_о_с_т_о. Место действия - вся вселенная, ковчег, Ад, Рай, Земля обетованная; пьеса показывает борьбу идей, столкновение классов.
Еще не народился, не утвердил себя новый, революционный театр, да, собственно, и не было для него основы - драматургии. Хотя была мечта о новом театре, были проекты его создания.
Несмотря на наивно-лубочный фасад, прямолинейные сентенции, «Мистерия-буфф» была первой заметной пьесой революционного содержания.
Библейский сюжет в революционной пьесе! Впрочем, тут нет ничего удивительного! Новая драматургия, как и литература вообще, только создавалась, традиционная выразительность казалась ее создателям неадекватной грандиозным событиям революции и именно поэтому они нередко обращались к мифологии. Отсюда и «Мистерия-буфф». Мистерия - великое в революции, буфф - смешное в ней. Так объяснял автор.
Символика ее не имеет никакой религиозной окраски, она целиком зиждется на основе революционной современности и аллегорически изображает события революции, ибо потоп - это не что иное как революция, земля обетованная - коммунистическое общество.
Маяковский настойчиво ищет возможности поставить свою пьесу к годовщине Октября. Ему помогают друзья, помогает Луначарский, предложивший прочесть и поставить ее в Александрийском театре. «Но там, где Мельпомены бурной протяжный раздается вой, где машет мантией мишурной она пред хладною толпой...» - да, там, в знаменитом храме Мельпомены «Мистерию-буфф» встретили прохладно. Завораживающее, великолепное чтение Маяковского шло при всеобщем молчании, некоторые даже покидали актерское фойе во время чтения. Длительное молчание сопровождало и конец читки. Лишь во время перерыва Л. Жевержеев, присутствовавший там, слышал наряду с явным возмущением и насмешками по поводу содержания пьесы реплики отдельных актеров: «Здорово читает!», «Какой из него вышел бы актер!», «Какой благодарный и естественно поставленный голос!»
Иронически улыбаясь, Маяковский выслушал несколько реплик о невозможности в короткий срок осуществить постановку, о том, что пьеса скорее подходит для постановки молодой труппе, выслушал резюме-отказ председательствовавшего на обсуждении заведующего труппой Д. X. Пашковского, сдобренный несколькими комплиментами по его адресу. Мельпомену не прельстило пестрое мельтешение странных персонажей «Мистерии», к тому же выкрикивающих какие-то революционные лозунги.
«Театра не находилось. Насквозь забиты Макбетами, - вспоминает Маяковский. - Предоставили нам цирк, разбитый и разломанный митингами.
Затем и цирк завтео М. Ф. Андреева предписала отобрать.
Я никогда не видел Анатолия Васильевича кричащим, но тут рассвирепел и он.
Через минуту я уже волочил бумажку с печатью насчет палок и насчет колес.
Дали музыкальную драму.
Актеров, конечно, взяли сборных.
Аппарат театра мешал во всем, в чем можно и нельзя!»
А как собирали актеров!
В нескольких газетах Петрограда поместили «Обращение»:
«Товарищи актеры. Вы обязаны великий праздник революции ознаменовать революционным спектаклем. Вами должна быть разыграна «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским. Приходите все в воскресенье 13 октября в концертный зал Тенишевского училища... Автор прочтет «Мистерию», режиссер изложит план постановки, художник покажет эскизы, а те из вас, кто загорятся этой работой, будут исполнителями. Центральное бюро по устройству Октябрьских торжеств предоставляет все необходимые средства для осуществления мистерия. Все к работе! Время дорого! Просят являться только товарищей, желающих принять участие в постановке. Число мест ограничено».
На «Обращение» откликнулось довольно много желающих, не - как выяснилось, это были в подавляющем большинстве не актеры, а публика вообще, которую привлекло имя Маяковского, предвкушение чего-то необычайного, остренького, может быть даже скандального. Для участия в спектакле не без труда удалось отобрать несколько десятков молодых людей, в большинстве своем любителей, и нескольких безработных актеров.
Как и во время постановки трагедии «Владимир Марковский», на этот раз тоже, уже в ходе работы над спектаклем и даже накануне премьеры, исчезали некоторые исполнители, и Маяковскому в конце концов самому пришлось сыграть две роли - Человека просто и Святого в картине «Рая».
Но многих исполнителей (в основном это были студенты) работа над постановкой пьесы постепенно увлекла. Правда, текст усваивался трудно. Пришлось сменить пять исполнителей, чтобы добиться осмысленного произнесения строк:
Немало энергии потребовала организационная работа. Маяковский бегал по театральным цехам, выбивал ассигнования в финансовых комиссиях, улаживал какие-то человеческие и деловые споры, помогал художнику К. С. Малевичу с декорациями, занимался монтировкой сцены. Он понимал: без его самого непосредственного и энергичного участия спектакль не состоится.
А состояться должен! И именно 7 ноября 1918 года, в первую годовщину Октября.
За несколько дней до премьеры появилась составленная и разрисованная Маяковским афиша:
«7, 8 ноября н/с мы, поэты, художники, режиссеры и актеры, празднуем день годовщины Октябрьской революции Революционным спектаклем». Афиша обещала зрителям показать: «Ад, в котором рабочие самого Вельзевула к чертям послали», «Рай», где происходит «крупный разговор батрака с Мафусаилом». Наконец, обещала зрителям показать: «солнечный праздник вещей и рабочих».
Спектакль был показан в театре Музыкальной драмы. В литерной ложе - нарком Луначарский, который перед спектаклем произнес слово. Переполненный зал гудит в ожидании необычного представления. Где-то в темноте зала сосредоточенно-напряженный Блок. Наконец, в установившейся тишине звучат трагические слова пролога:
Однако первая постановка «Мистерии-буфф» имела скорее символический, чем театральный успех, как первый революционный спектакль на русской сцене.
В. Мейерхольд, который вместе с Маяковским осуществлял постановку, впоследствии объяснял, что «спектакль готовился вразброд», что главным образом приходилось «преодолевать препятствия организационного порядка». Тем не менее Мейерхольд, оказавшись в 1919 году на территории, захваченной белыми, был посажен в тюрьму за то, что он «ставил празднества в честь годовщины Октябрьской революции, в том числе кощунственную... «Мистерию-буфф» Маяковского».
Маяковскому же опыт ее постановки помог лучше понять театр, его законы, особенности сценического искусства. В конце двадцатых годов, к созданию истинно новаторских и в то же время сценически более выразительных пьес «Клоп» и «Баня» он пришел обогащенный театральным опытом двух своих первых пьес-трагедий «Владимир Маяковский» и «Мистерии-буфф». Что же касается более широкого резонанса, то опыт первой постановки «Мистерии» во многом помог постановке массовых, театрализованных зрелищ, которые осуществлялись в те годы - «Взятие Зимнего дворца», «Блокада России», «Огонь Прометея» и др.
- Я никому и никогда не завидовал. Но мне хотелось бы сниматься для экрана, - сказал он однажды с эстрады. - Хорошо бы сделаться этаким Мозжухиным.
В кафе как раз присутствовало семейство Антик, владельцы кинофирмы «Нептун», обожавшие Маяковского. Отец семейства заметил:
- У него замечательная внешность для экрана. Он мог бы сделать блестящую карьеру.
На внешность Маяковского обращали внимание и актеры драматических театров. Но кроме «фактуры», было в нем еще что-то, что на сцене и на экране ценится не меньше, если не больше. Юрий Олеша увидел «необыкновенной силы и красоты глаза»... То же самое увидел Валентин Катаев: «прекрасные грозные глаза». И обаяние, огромная и притягательная сила, какое-то магнитное поле. Тот же Олеша: «Я был молод, когда познакомился с Маяковским, однако, любое любовное свидание я мог забыть, не пойти на него, если знал, что час этот проведу с Маяковским».
И Маяковский получил приглашение сниматься в кино.
Он сам написал сценарий - перекроил на русский лад лондоновского «Мартина Идена», сделав из главного героя этого романа футуриста. Маяковский любил этот роман. Видимо, поэтому Бурлюк часто называл молодого Маяковского то Мартином Иденом, то Джеком Лондоном. И может быть, еще потому, что Маяковскому, как и Лондону и его герою, приходилось с великим трудом пробивать себе путь в литературу.
Картина называлась «Не для денег родившийся», главным персонажем был поэт из народа Иван Нов. Его роль исполнял Маяковский.
И еще он сыграл главную роль в фильме «Барышня и хулиган».
О содержании первого из фильмов рассказали участники картины и зрители. Воспользуемся воспоминанием В. Шкловского. Вот что он рассказал о ленте «Не для денег родившийся».
«Иван Нов спасал брата прекрасной женщины.
Потом начиналась любовь к женщине. А женщина не любила бродягу. Тогда бродяга становится великим поэтом, он приходит в кафе футуристов... читает стихи Бурлюку. Он читает:
И, как тогда на бульваре Маяковскому, Бурлюк говорит Ивану Нову: «Да вы же гениальный поэт!»
Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.
Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.
И начиналась слава, и женщина приходила к поэту. Поэт в накидке и цилиндре. Он надевал цилиндр на скелет, покрывал накидкой и ставил это все рядом с открытым несгораемым шкафом.
Шкаф был набит гонорарным золотом до отвращения. Женщина подходила к скелету, говорила:
- Какая глупая шутка!
А поэт уходил. Он уходил на крышу и хотел броситься вниз.
Потом поэт играл револьвером, маленьким испанским браунингом, вероятно, тем самым, которым поставил точкой пулю.
Потом Иван Нов уходил по дороге».
Печать одобрительно отозвалась об актерских пробах Маяковского. В одной из газет говорилось, что он «обещает быть хорошим характерным актером».
Хотя Маяковский невысоко оценивал фильмы, в которых снимался («Сентиментальная заказная ерунда...» - вот его позднейший приговор), тем не менее и здесь, в кинематографе, проявилась еще одна сторона его художественной одаренности. Идея фильма «Не для денег родившийся» кладет трагический отблеск на судьбу самого Маяковского.
Кинематограф ненадолго увлек Маяковского. Хотя вполне возможно, что он иногда подумывал об актерской карьере. Ведь он позднее хотел сыграть Базарова, но Мейерхольд отказал ему...
В ноябре, то есть сразу после революции, на заседании Временного комитета уполномоченных Союза деятелей искусств, Маяковский заявил, что «нужно приветствовать новую власть и войти с ней в контакт».
В конце ноября Владимир Владимирович активно выступает на заседаниях коллегии отдела изобразительных искусств Наркомпроса, в частности, по вопросу о журнале, о газете «Жизнь искусства». Здесь он делегируется на все организационные собрания по поводу создания литературного отдела. В это же время принимает участие в обсуждении издательской деятельности, работе художников в кинематографе, многих других вопросов. Ведет переговоры с Наркомпросом об организации издательства «Асис» (Ассоциации социалистического искусства).
Дело в том, что в отделе ИЗО оказались близкие Маяковскому художники - Татлин, Малевич, Альтман, Школьник. В Наркомпросе работали Пунин и Штеренберг. Это была довольно удобная позиция для представителей нового искусства в их борьбе со «стариками», и они пользовались этим, правда, не всегда успешно, ибо Луначарский, хоть и покровительствовал им, но сдерживал лихие наскоки на музеи, на классическое искусство (Малевич в статье «О музее» предлагал «сжечь все эпохи» и устроить «аптеку», в которой хранить пепел).
Не без участия и даже инициативы Луначарского, у которого в это время сложились особенно близкие отношения с Маяковским, Владимир Владимирович привлекался к деятельности Наркомпроса по разным линиям. Помимо отдела изобразительных искусств, театрального отдела, он приглашался заведовать литературным отделом журнала Наркомпроса, а в 1919 году некоторое время штатно работал сотрудником литературно-художественного подотдела Отдела изобразительных искусств Наркомпроса.
В этой разнообразной, но достаточно хаотичной деятельности Маяковский все-таки не нашел своего места.
И для Советской власти, для деятельности Наркомпроса тоже все было внове, шли поиски форм сотрудничества с художественной интеллигенцией, привлечения ее на свою сторону. Поиски шли по всем направлениям: как сохранить культурное наследие, как сделать его подлинно народным достоянием, то есть возбудить к нему хозяйский и в то же время зрительский, читательский, - художественный интерес народа; где, как и какие произведения литературы печатать; какой репертуар предложить театрам; какой должна быть современная живопись и скульптура, где и как ее демонстрировать...
Все эти вопросы вставали перед новой властью, когда она отражала яростное наступление контрреволюции, когда в стране уже занимался пожар гражданской войны. Антанта жерлами пушек ощерилась на молодую Республику Советов. Но и в этих условиях искусству и литературе, вопросам культурной политики уделялось внимание. Ленин и большевики смотрели вперед, они понимали, что нельзя строить новое общество, не готовя почву, не создавая одновременно новой, социалистической культуры, опирающейся на великие достижения культуры прошлого, на ее демократические традиции.
Ленинский принцип партийности литературы - уже в условиях победившей революции - приобретал, должен был приобрести более действенный характер. Большевики не могли не воспользоваться литературой и искусством как средством воздействия на массы. Это понимали и проницательные умы прошлого. Почти за сто лет до Октября, когда во Франции рухнула Реставрация, а «народ и поэты собрались шагать рядом», критик и исследователь литературы Сент-Бев писал: «литература отныне - часть общего дела, она готова бороться вместе со всеми...». Ленин в начале нашего века определил точно - часть «общепролетарского дела». Пролетариат в Октябре 1917 года взял власть в свои руки. Простая логика звала к действиям в этой области. Но как действовать - этого пока никто не знал. Формы практических действий, как и в других частях «общепролетарского дела», вырабатывались на ходу. Активное участие в формировании политики партии в практике культурного строительства принимали такие выдающиеся соратники Ленина, как Луначарский, Крупская, Фрунзе, Бубнов и другие.
Организационно вопросами культуры занимался Народный комиссариат до просвещению, который возглавил А. В. Луначарский, человек разносторонне одаренный, энциклопедически образованный, увлекающийся. И его личные качества тоже сыграли немалую роль в привлечении художественной интеллигенции на сторону революции.
Луначарский активнейшим образом, и не усилиями только аппарата Наркомпроса, а лично включается в жизнь искусства, неоднократно выступает по поводу Пролеткульта, внося коррективы в его деятельность, о репертуаре театров, о футуристах, пишет предисловия к пьесам, обозрения театральных постановок, участвует в диспутах, присутствует на чтении новых пьес, на поэтических вечерах...
Пафос деятельности Луначарского, поддержанной В. И. Лениным, состоял в том, чтобы приблизить искусство и литературу к политике партии, привлечь на свою сторону, заразить революционными идеями ту часть художественной интеллигенции, которая колебалась и не находила себе места в борьбе народных масс за переустройство общества, чтобы помочь созданию молодой, нарождающейся социалистической культуры.
Два таких человека, как Маяковский и Луначарский, просто не могли не встретиться в первые же послереволюционные - даже не годы - месяцы, и они встретились, сблизились, сотрудничали, расходились, спорили и снова сближались. Это были отношения истинно творческих людей.
Стремительное развитие революции ставило перед всем обществом такие задачи, которые нам сейчас, с высоты исторического времени, кажутся простыми, а тогда, в пылу перемен, когда многих захватила стихия разрушения, даже вопрос о культурном наследии, об отношении к нему вызывал резкую полемику. Кстати говоря, именно этот вопрос, точнее, разный подход к его решению, а также претензии футуристов выступать в искусстве от лица власти, вызвал первое охлаждение в отношениях между Маяковским и Луначарским.
Отдел изобразительных искусств Наркомпроса выпускал еженедельную газету «Искусство коммуны», где, как уже говорилось, видную роль играли футуристы. Встревоженный позицией газеты по отношению к культурному наследию прошлого, Луначарский публикует в ней статью «Ложка противоядия», в которой говорит о том, что определенная «школа» (футуристы) не выражает позиции государственной власти. «Разрушительные наклонности» по отношению к культуре прошлого он усмотрел и в стихотворении Маяковского «Радоваться рано».
Луначарского не могли не смущать амбиции футуристов, поддерживаемые Маяковским. Попытка присвоить право считаться «государственным» искусством, то есть каким-то образом монополизировать деятельность в сфере литературы, живописи, театра и музыки, диктовать свои условия, свое эстетическое законодательство вызвали отповедь Луначарского. Полемика на этом не прекратилась.
Обнаружились сложности и творческого порядка. «Стихов не пишу, хотя и хочется... написать что-нибудь прочувственное про лошадь», - сообщает Маяковский в одном из писем. В 1918 году он действительно написал менее десятка стихотворений, но среди них: «Хорошее отношение к лошадям», - одно из самых проникновенных в лирике поэта, приоткрывающих глубину его сострадания к боли, любви ко всему живому на земле; «Ода революции» - слава ей («о, четырежды славься, благословенная!-»); «Приказ по армии искусства» - программное («Улицы - наши кисти. Площади - наши палитры») и самое знаменитое - «Левый марш».
Ситуация в это время создалась такая, что футуристы оказались под перекрестным огнем ожесточенной критики, и этому немало способствовало их назойливое представление себя как единственных создателей «государственного искусства». Всякие иные притязания отвергались с порога. «Лишь футуристическое искусство есть в настоящее время искусство пролетариата», - писал Н. Альтман.
Единства среди футуристов, однако, не было. Часть из них (кубофутуристы) стояли за автономию искусства (естественно - футуристического), другая часть, в основном левые художники и теоретики, занявшие руководящие должности в отделе ИЗО Наркомироса, пыталась организационно вести дело так, чтобы на практике осуществить тезис: «Футуризм - государственное искусство» (Н. Пунин). Но и этого мало, тот же Н. Пунин, занимавший пост товарища председателя коллегии ИЗО, характеризовал футуризм как особое мировоззрение, утверждая, что он «есть поправка к коммунизму», пытался представить его впереди коммунизма.
Столь непомерные амбиции вызвали справедливую критику и со стороны пролеткультовцев, и со стороны независимых критиков. Для критиков из враждебного лагеря футуризм был прекрасным поводом для идеологического поношения Советской власти.
Самым решительным и в чем-то последовательным противником, соперником футуризма выступал Пролеткульт. Эта массовая организация в первые годы Советской власти собрала под свои знамена до полумиллиона участников самодеятельных кружков, студий, клубов и т. д. Разумеется, масса людей, обнаружившая тягу к искусству, к творчеству, в подавляющем большинстве не осознавала мелкобуржуазных «теорий» руководителей движения (А. А. Богданова и других), нигилистически отвергавших культурное наследие, выдвигавших лозунг создания «чисто пролетарской» культуры.
Критика футуризма пролеткультовцами подогревалась их собственными намерениями главенствовать в создании новой культуры и решительным неприятием футуристического самодовлеющего формотворчества. С этих позиций в их критике футуризма было немала вполне разумных аргументов. Уязвимой же была эта критика в двух моментах: в положительной программе, опиравшейся на пролеткультовские догмы, и в конкретной оценке творчества наиболее талантливых деятелей левого искусства, в первую очередь Маяковского. Устраивая футуристам вселенскую смазь, поэт И. Садофьев, например, всех их называл «примазавшимися к революции».
Подобное обвинение левым (как пристроившимся к революции) бросал и В. М. Фриче, ее разделявший идей Пролеткульта. С нескрываемой злобой нападали на левых художников - уже с иных позиций - некоторые критики из враждебного лагеря. Редактор журнала «Книжный угол» В. Р. Ховин, до революции сам принадлежавший к группе эгофутуристов, и после Октября ратует за футуризм, но - какой! Свободный от большевистской идеологии, не сути антибольшевистский. Он клеймит футуристов, «бегущих за победной колесницей большевизма». Больше всех доставалось Маяковскому. Но из этого журнала велась «стрельба» и по Пролеткульту, и по Блоку, Есенину, Горькому, как по недвусмысленным сторонникам Советской власти.
По левому искусству наносил чувствительные удары журнал «Вестник литературы», вокруг которого группировались писатели и критики буржуазно-дворянского толка. Манипулируя цитатами из заумных стихов Крученых и Каменского, критики этого журнала даже как бы «защищали» от футуристов культурные интересы пролетариата. На самом же деле их раздражало сотрудничество левых с Советами.
Если еще добавить к этому, что против «футуризма и футурья» яростно ополчились имажинисты, то из этого краткого и схематического наброска все-таки может возникнуть представление о сложности литературной ситуации, в которой оказался лидер левого искусства Маяковский после революции. Ситуация была для него не такой уж неожиданной, ведь и прежде были схватки боевые... «Выпады критики, конечно, мало действовали на него, он знал им цену...» - утверждает Б. Эйхенбаум. Пока еще мало действовали.
Главным произведением 1918 года для Маяковского была пьеса «Мистерия-буфф», над которой он работал летом, на даче под Петроградом (в Левашове). Маяковский во что бы то ни стало хотел закончить пьесу и поставить ее к первой годовщине Октября.
Первое чтение пьесы состоялось 27 сентября в присутствии Луначарского, режиссеров и художников, друзей. Как шутил Маяковский, окончательно утвердил хорошее мнение о пьесе шофер Анатолия Васильевича, который сказал, что ему понятно и что до масс дойдет.
Однако к оценке шофера отнесся серьезно, так как обращал свою пьесу прежде всего к народным массам и хотел быть понятым ими. Луначарский не только после чтения, но и публично хвалил пьесу, в которой выражены подлинно революционные чувства.
Тут же было решено, что пьеса должна быть поставлена к годовщине Октября. Маяковскому хотелось, чтобы его произведение увидело свет рампы на большой сцене, в исполнении профессиональных артистов. Но все оказалось не так просто. Впрочем, Маяковский и не надеялся, что будет легко осуществить постановку столь необычной для традиционного театра пьесы, в которой действуют с_е_м_ь_ _п_а_р_ _ч_и_с_т_ы_х_ (абиссинский негус, индийский раджа, турецкий паша, русский купчина, китаец, упитанный перс, толстый француз, австралиец с женой, поп, офицер-немец, офицер-итальянец, американец, студент), с_е_м_ь_ _п_а_р_ _н_е_ч_и_с_т_ы_х_ (трубочист, фонарщик, шофер, швея, рудокоп, плотник, батрак, слуга, сапожник, кузнец, булочник, прачка и эскимосы: рыбак и охотник), а кроме того - дама-истерика, черти, святые, вещи (машина, хлеб, соль, пила, игла, молот, книга и др.), _ч_е_л_о_в_е_к_ _п_р_о_с_т_о. Место действия - вся вселенная, ковчег, Ад, Рай, Земля обетованная; пьеса показывает борьбу идей, столкновение классов.
Еще не народился, не утвердил себя новый, революционный театр, да, собственно, и не было для него основы - драматургии. Хотя была мечта о новом театре, были проекты его создания.
Несмотря на наивно-лубочный фасад, прямолинейные сентенции, «Мистерия-буфф» была первой заметной пьесой революционного содержания.
Библейский сюжет в революционной пьесе! Впрочем, тут нет ничего удивительного! Новая драматургия, как и литература вообще, только создавалась, традиционная выразительность казалась ее создателям неадекватной грандиозным событиям революции и именно поэтому они нередко обращались к мифологии. Отсюда и «Мистерия-буфф». Мистерия - великое в революции, буфф - смешное в ней. Так объяснял автор.
Символика ее не имеет никакой религиозной окраски, она целиком зиждется на основе революционной современности и аллегорически изображает события революции, ибо потоп - это не что иное как революция, земля обетованная - коммунистическое общество.
Маяковский настойчиво ищет возможности поставить свою пьесу к годовщине Октября. Ему помогают друзья, помогает Луначарский, предложивший прочесть и поставить ее в Александрийском театре. «Но там, где Мельпомены бурной протяжный раздается вой, где машет мантией мишурной она пред хладною толпой...» - да, там, в знаменитом храме Мельпомены «Мистерию-буфф» встретили прохладно. Завораживающее, великолепное чтение Маяковского шло при всеобщем молчании, некоторые даже покидали актерское фойе во время чтения. Длительное молчание сопровождало и конец читки. Лишь во время перерыва Л. Жевержеев, присутствовавший там, слышал наряду с явным возмущением и насмешками по поводу содержания пьесы реплики отдельных актеров: «Здорово читает!», «Какой из него вышел бы актер!», «Какой благодарный и естественно поставленный голос!»
Иронически улыбаясь, Маяковский выслушал несколько реплик о невозможности в короткий срок осуществить постановку, о том, что пьеса скорее подходит для постановки молодой труппе, выслушал резюме-отказ председательствовавшего на обсуждении заведующего труппой Д. X. Пашковского, сдобренный несколькими комплиментами по его адресу. Мельпомену не прельстило пестрое мельтешение странных персонажей «Мистерии», к тому же выкрикивающих какие-то революционные лозунги.
«Театра не находилось. Насквозь забиты Макбетами, - вспоминает Маяковский. - Предоставили нам цирк, разбитый и разломанный митингами.
Затем и цирк завтео М. Ф. Андреева предписала отобрать.
Я никогда не видел Анатолия Васильевича кричащим, но тут рассвирепел и он.
Через минуту я уже волочил бумажку с печатью насчет палок и насчет колес.
Дали музыкальную драму.
Актеров, конечно, взяли сборных.
Аппарат театра мешал во всем, в чем можно и нельзя!»
А как собирали актеров!
В нескольких газетах Петрограда поместили «Обращение»:
«Товарищи актеры. Вы обязаны великий праздник революции ознаменовать революционным спектаклем. Вами должна быть разыграна «Мистерия-буфф», героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским. Приходите все в воскресенье 13 октября в концертный зал Тенишевского училища... Автор прочтет «Мистерию», режиссер изложит план постановки, художник покажет эскизы, а те из вас, кто загорятся этой работой, будут исполнителями. Центральное бюро по устройству Октябрьских торжеств предоставляет все необходимые средства для осуществления мистерия. Все к работе! Время дорого! Просят являться только товарищей, желающих принять участие в постановке. Число мест ограничено».
На «Обращение» откликнулось довольно много желающих, не - как выяснилось, это были в подавляющем большинстве не актеры, а публика вообще, которую привлекло имя Маяковского, предвкушение чего-то необычайного, остренького, может быть даже скандального. Для участия в спектакле не без труда удалось отобрать несколько десятков молодых людей, в большинстве своем любителей, и нескольких безработных актеров.
Как и во время постановки трагедии «Владимир Марковский», на этот раз тоже, уже в ходе работы над спектаклем и даже накануне премьеры, исчезали некоторые исполнители, и Маяковскому в конце концов самому пришлось сыграть две роли - Человека просто и Святого в картине «Рая».
Но многих исполнителей (в основном это были студенты) работа над постановкой пьесы постепенно увлекла. Правда, текст усваивался трудно. Пришлось сменить пять исполнителей, чтобы добиться осмысленного произнесения строк:
Каждый из них почему-то непременно делал ударение на частице «то», притягивая рифму к слову «утконос», а не к слову «кактус». Маяковский ярился, кричал, разъяснял, начитывал сам, словом, работал вместе с режиссером и часто за режиссера. Его энтузиазм зажигал исполнителей, они стали проникаться идеями «Мистерии», начинали понимать и все более уверенно читать, цитировать в разговоре друг с другом стихи. С восхищением слушали, как на репетициях Маяковский читал во втором акте монолог Человека просто, стараясь потом подражать поэту или перенимая его манеру. Однако читать под Маяковского или, тем более, как Маяковский, было невозможно.
Я - австралиец.
Все у нас было.
Как то-с:
утконос, пальмы, дикобраз, кактус...
Немало энергии потребовала организационная работа. Маяковский бегал по театральным цехам, выбивал ассигнования в финансовых комиссиях, улаживал какие-то человеческие и деловые споры, помогал художнику К. С. Малевичу с декорациями, занимался монтировкой сцены. Он понимал: без его самого непосредственного и энергичного участия спектакль не состоится.
А состояться должен! И именно 7 ноября 1918 года, в первую годовщину Октября.
За несколько дней до премьеры появилась составленная и разрисованная Маяковским афиша:
«7, 8 ноября н/с мы, поэты, художники, режиссеры и актеры, празднуем день годовщины Октябрьской революции Революционным спектаклем». Афиша обещала зрителям показать: «Ад, в котором рабочие самого Вельзевула к чертям послали», «Рай», где происходит «крупный разговор батрака с Мафусаилом». Наконец, обещала зрителям показать: «солнечный праздник вещей и рабочих».
Спектакль был показан в театре Музыкальной драмы. В литерной ложе - нарком Луначарский, который перед спектаклем произнес слово. Переполненный зал гудит в ожидании необычного представления. Где-то в темноте зала сосредоточенно-напряженный Блок. Наконец, в установившейся тишине звучат трагические слова пролога:
Голос семи пар нечистых. Они «раздирают» занавес (символ разрушения традиций старого театра), и взору зрителей предстают фантастически разукрашенные полотна Малевича, «нечистые» в костюмах, напоминающих собою театральные костюмы персонажей французской комической оперы (Маяковский был недоволен ими). Голоса актеров звучат неуверенно, пластика невыразительна, декорации словно мешают им. И все же, при всей неотлаженности спектакля в целом и неумелости актеров чувствуется в них энтузиазм искателей, приобщившихся к новому, революционному искусству, и этот энтузиазм передается в зал.
Это об нас взывала земля голосом пушечного рева.
Это нами взбухали поля, кровями опоены.
Стоим,
исторгнутые из земного чрева
кесаревым сечением войны.
Однако первая постановка «Мистерии-буфф» имела скорее символический, чем театральный успех, как первый революционный спектакль на русской сцене.
В. Мейерхольд, который вместе с Маяковским осуществлял постановку, впоследствии объяснял, что «спектакль готовился вразброд», что главным образом приходилось «преодолевать препятствия организационного порядка». Тем не менее Мейерхольд, оказавшись в 1919 году на территории, захваченной белыми, был посажен в тюрьму за то, что он «ставил празднества в честь годовщины Октябрьской революции, в том числе кощунственную... «Мистерию-буфф» Маяковского».
Маяковскому же опыт ее постановки помог лучше понять театр, его законы, особенности сценического искусства. В конце двадцатых годов, к созданию истинно новаторских и в то же время сценически более выразительных пьес «Клоп» и «Баня» он пришел обогащенный театральным опытом двух своих первых пьес-трагедий «Владимир Маяковский» и «Мистерии-буфф». Что же касается более широкого резонанса, то опыт первой постановки «Мистерии» во многом помог постановке массовых, театрализованных зрелищ, которые осуществлялись в те годы - «Взятие Зимнего дворца», «Блокада России», «Огонь Прометея» и др.