– Собственно, мы… – начал Федор Петрович.
– Да, вы не предлагали именно так, но я говорю например. Что я отвечу вам на такое предложение? Или вернее: о чем я подумаю, получив его? Первым движением души – а на свете существует не только загадочная русская душа, господа, есть и американская – было бы: о, как прекрасно! Провести уик-энд с отцом, слышать его всегда точные и часто остроумные суждения, ощущать все тепло его отцовской любви и знать, что он так же точно чувствует и мою сыновнюю… Как прекрасно!
Кажется, даже слезы навернулись на глаза мистера Фьючера, Даллас, Тексас, Ю-эС-Эй. Да и романтический А. М. Бык тоже едва не всхлипнул – вспомнив, может быть, собственного папу?
– Ну, – сказал Федор Петрович, суровая партийная биография которого не располагала к сантиментам, – и разве вы пожалели бы на это денег?
– Деньги, – сказал мистер Фьючер. – Да, у меня есть кое-какие деньги, господа, не очень маленькие даже по нашим представлениям. Часть их я заработал сам, другую же часть унаследовал от покойного отца. Его средства, джентльмены, были вложены в предприятия, выполнявшие правительственные военные заказы. Он был одной из заметных фигур в этой области. Я, господа, сторонник разоружения, я – за мирный бизнес, за сохранение среды и так далее. Поэтому я постепенно перевел унаследованный капитал в другие отрасли деятельности, весьма перспективные. И не проиграл, заверяю вас. Конечно, найти сумму, нужную для восстановления моего отца по вашим расценкам, не составляет труда: автомобиль моей дочери стоит дороже. И вот, предположим, мы договорились, я заплатил, вы выполнили работу. Отец вернулся. Праздник. День, два, три… Но всякому празднику приходит конец: непрерывный праздник – это только у вас может быть, мы же не забываем, что Америку создал труд. И вот в первый же послепраздничный день отец спрашивает меня: Дэн, где деньги? Он имеет право спросить, господа: он жив – значит это его деньги, а не мои. Я должен их вернуть. Я объясняю ему, как я успел ими распорядиться. Но он со мной не соглашается, потому что всю жизнь действовал в той области, от которой я отказался, его связи – там, партнеры – там, весь его опыт – там, господа. Продавать ракеты и продавать, допустим, тонкие технологии, что я делаю сейчас, – это разные искусства. Отец мой владеет первым и не владеет вторым. Нам не удается договориться. Я вынужден свернуть какие-то области своей деятельности, где нельзя медлить, чтобы наши японские друзья не забежали слишком далеко вперед; но все во мне восстает против этого, потому что в сегодняшнем бизнесе я понимаю больше, чем отец, не участвовавший в нем более двадцати лет. А уйти на покой и пользоваться только дивидендами он не захочет: он, пока жил, работал сам, и я, пока живу, работаю сам, и ни за что не откажусь от этого: тогда я потеряю ценность не только в глазах общества, что само по себе очень важно, но и в моих собственных глазах. А человек, господа, должен уважать себя, должен в собственных глазах представлять немалую ценность – иначе он вообще ничего не стоит, поверьте мне. И вот я обдумаю все это и при следующей встрече скажу вам: господа, как ни жаль, я не могу принять вашего предложения. Оно прекрасно, но оно нарушит естественный ход вещей – и потому неприемлемо.
Он умолк, обвел присутствующих взглядом и улыбнулся.
– Вижу, что разочаровал вас, джентльмены. Да, понимаю: сейчас я нанес вам удар. Но учитесь вести дела: не бывает, чтобы все сразу получалось. Умейте, как боксеры, держать удары, иначе вам нечего делать в бизнесе. Ищите, ищите другие возможности, не позволяйте себе расслабляться… Сделаем выпить, а?
Сделали. Федор Петрович вытер губы. Он не спешил уйти в свой угол ринга.
– Ну, ладно, – сказал он, – это родители. Допустим, вы правы. Но ведь и у вас умирают дети. Вы ведь любите своих детей, мистер Фьючер? Лично вы, и американцы вообще?
– Разумеется, – согласился мистер Фьючер. – Думаю, что детей любят все – кроме душевнобольных, может быть. Но, должен сказать, у нас дети умирают намного реже, чем у вас. Хотя направление, конечно, верное. Дети, жертвы автомобильных инцидентов, авиационных катастроф… Кое-что тут заработать, конечно, можно.
– Так почему бы вам не принять наше предложение? – спросил нетерпеливый А. М. Бык.
– А я и не сказал, что не приму его вообще. Я только хотел, чтобы вы представили себе реальную картину и не ждали, что весь мир окажется у ваших ног. А что касается непосредственно ваших условий… Боюсь, что снова разочарую вас: в таком виде они неприемлемы. Но хочу тут же ободрить: во всяком случае, есть основания для переговоров. Хотите, чтобы я пояснил мою мысль?
Оба собеседника закивали.
– Пожалуйста. Поскольку вы хотите зарабатывать обратимую валюту и, следовательно – возвращать к жизни в данном случае американцев, то и работа должна делаться у нас. Вы ведь не станете посылать вашего человека к нам каждый раз для снятия записи? Естественно, нет, это невыгодно. Значит, служба записи должна находиться в Штатах. Это первое. Второе: и служба восстановления – тоже. Потому что вся аппаратура будет изготавливаться, естественно, у нас, я уже представляю, кому следует ее заказать. Обслуживаться, ремонтироваться и тому подобное она будет тоже нашими специалистами. Что, собственно, вы вложите в это производство? Только одно: идею и первоначальную технологию. Первоначальную – потому что не сомневаюсь, что мы сможем ее усовершенствовать. Но, господа, как говорят у вас в народе: сено к лошади не ходит! Следующее обстоятельство: сырье, исходные материалы. Не хочу вас обидеть, но скажу откровенно: не верю в химическую чистоту ваших материалов и в возможность получать их регулярно и бесперебойно, что необходимо при массовом производстве. И напротив: уверен, что мы можем в этом поручиться. Таким образом, что же получается: заказчики – у нас, техника – у нас, сырье – у нас. А что у вас, кроме идеи? Дешевая рабочая сила? Но тут ведь речь идет о самое большее десятках, а не тысячах работников. Для чего же мне вкладывать деньги в создание предприятия у вас? Только у нас его можно и нужно создать. Берите билеты, прилетайте к нам с вашим ученым – и начнем работать. Ваша сторона будет получать определенный процент прибыли. Это вполне разумный подход к делу. Расходы по вашей поездке я могу взять на себя.
– Спасибо, – поблагодарил Федор Петрович. – А какой именно процент?
– Ну, это мы решим уже при конкретных переговорах. А пока, я думаю, вам надо обсудить то, что сказал я, а я поразмыслю обо всем еще раз, со своей стороны. И поверьте: ни один серьезный человек – американец, японец, немец, француз, кто угодно – не пойдет на ваши условия, но предложит вам то же, что и я; разница может быть только во второстепенных деталях. Позвоните мне – одного дня вам хватит? – послезавтра в девять часов. Было очень приятно, господа. Бай-бай.
Они вышли. Классная девица, проходившая по коридору, на миг подняла на них глаза, но тут же утратила интерес.
– Да в конце концов, – сказал Федор Петрович, – какая разница: тут, там? Там даже лучше! – И он засмеялся. – А тебя такой вариант не радует? Родные березы держат?
– Березы не березы, – сказал А. М. Бык, – но вижу сложности. Землянин пока что невыездной: срок секретности не истек. А ты, наоборот, так сказать, невъездной.
– Это еще почему? – нахмурился обидчивый Федор Петрович.
– Они коммунистов не очень любят впускать.
– Это-то дело поправимое, – сказал Федор Петрович. – Да и они, говорят, собираются смягчить… А вот с Земляниным. Без него нельзя? Пусть обучит кого-нибудь на первое время, а там и сам подъедет. Не станем же мы его надувать! Или, думаешь, не поверит?
– Да нет, он вообще доверчивый, – сказал А. М. Бык. – Но вот насчет обучения – тут не всякий человек подойдет.
– Уж такие там тонкости!
– А ты можешь взять первого попавшегося, дать ему краски, кисти и сказать: нарисуйте-ка мне портрет вождя! Нет, его надо сперва обучить, а для этого талант нужен, верно?
– Значит, нужно найти. Не бросать же дело из-за этого! Подсуетиться надо… Да вот хотя бы эту его ассистентку взять: она уже наверняка дело освоила… Как думаешь, а он ее? Ничего, между прочим, девуля… – Тут мысли его сделали поворот. – И та, что нам только что попалась – тоже ничего-о!
– Дай сто долларов! – попросил Бык неожиданно.
– Спятил? Где я возьму тебе?
– А мне и не надо. Просто эта девушка меньше не возьмет.
– Распустился, – вздохнул Федор Петрович. – Вконец распустился народ… – Тут он снова повеселел: – А представляешь, Аркашка: приезжаем мы оттуда в отпуск домой, в Москву, полные карманы долларов? Ну жизнь пойдет!.. – И он громко захохотал.
– Тихо ты, – сказал А. М. Бык. – Глядей разбудишь. Об охране труда не думаешь, тоже мне руководитель…
– Да, вы не предлагали именно так, но я говорю например. Что я отвечу вам на такое предложение? Или вернее: о чем я подумаю, получив его? Первым движением души – а на свете существует не только загадочная русская душа, господа, есть и американская – было бы: о, как прекрасно! Провести уик-энд с отцом, слышать его всегда точные и часто остроумные суждения, ощущать все тепло его отцовской любви и знать, что он так же точно чувствует и мою сыновнюю… Как прекрасно!
Кажется, даже слезы навернулись на глаза мистера Фьючера, Даллас, Тексас, Ю-эС-Эй. Да и романтический А. М. Бык тоже едва не всхлипнул – вспомнив, может быть, собственного папу?
– Ну, – сказал Федор Петрович, суровая партийная биография которого не располагала к сантиментам, – и разве вы пожалели бы на это денег?
– Деньги, – сказал мистер Фьючер. – Да, у меня есть кое-какие деньги, господа, не очень маленькие даже по нашим представлениям. Часть их я заработал сам, другую же часть унаследовал от покойного отца. Его средства, джентльмены, были вложены в предприятия, выполнявшие правительственные военные заказы. Он был одной из заметных фигур в этой области. Я, господа, сторонник разоружения, я – за мирный бизнес, за сохранение среды и так далее. Поэтому я постепенно перевел унаследованный капитал в другие отрасли деятельности, весьма перспективные. И не проиграл, заверяю вас. Конечно, найти сумму, нужную для восстановления моего отца по вашим расценкам, не составляет труда: автомобиль моей дочери стоит дороже. И вот, предположим, мы договорились, я заплатил, вы выполнили работу. Отец вернулся. Праздник. День, два, три… Но всякому празднику приходит конец: непрерывный праздник – это только у вас может быть, мы же не забываем, что Америку создал труд. И вот в первый же послепраздничный день отец спрашивает меня: Дэн, где деньги? Он имеет право спросить, господа: он жив – значит это его деньги, а не мои. Я должен их вернуть. Я объясняю ему, как я успел ими распорядиться. Но он со мной не соглашается, потому что всю жизнь действовал в той области, от которой я отказался, его связи – там, партнеры – там, весь его опыт – там, господа. Продавать ракеты и продавать, допустим, тонкие технологии, что я делаю сейчас, – это разные искусства. Отец мой владеет первым и не владеет вторым. Нам не удается договориться. Я вынужден свернуть какие-то области своей деятельности, где нельзя медлить, чтобы наши японские друзья не забежали слишком далеко вперед; но все во мне восстает против этого, потому что в сегодняшнем бизнесе я понимаю больше, чем отец, не участвовавший в нем более двадцати лет. А уйти на покой и пользоваться только дивидендами он не захочет: он, пока жил, работал сам, и я, пока живу, работаю сам, и ни за что не откажусь от этого: тогда я потеряю ценность не только в глазах общества, что само по себе очень важно, но и в моих собственных глазах. А человек, господа, должен уважать себя, должен в собственных глазах представлять немалую ценность – иначе он вообще ничего не стоит, поверьте мне. И вот я обдумаю все это и при следующей встрече скажу вам: господа, как ни жаль, я не могу принять вашего предложения. Оно прекрасно, но оно нарушит естественный ход вещей – и потому неприемлемо.
Он умолк, обвел присутствующих взглядом и улыбнулся.
– Вижу, что разочаровал вас, джентльмены. Да, понимаю: сейчас я нанес вам удар. Но учитесь вести дела: не бывает, чтобы все сразу получалось. Умейте, как боксеры, держать удары, иначе вам нечего делать в бизнесе. Ищите, ищите другие возможности, не позволяйте себе расслабляться… Сделаем выпить, а?
Сделали. Федор Петрович вытер губы. Он не спешил уйти в свой угол ринга.
– Ну, ладно, – сказал он, – это родители. Допустим, вы правы. Но ведь и у вас умирают дети. Вы ведь любите своих детей, мистер Фьючер? Лично вы, и американцы вообще?
– Разумеется, – согласился мистер Фьючер. – Думаю, что детей любят все – кроме душевнобольных, может быть. Но, должен сказать, у нас дети умирают намного реже, чем у вас. Хотя направление, конечно, верное. Дети, жертвы автомобильных инцидентов, авиационных катастроф… Кое-что тут заработать, конечно, можно.
– Так почему бы вам не принять наше предложение? – спросил нетерпеливый А. М. Бык.
– А я и не сказал, что не приму его вообще. Я только хотел, чтобы вы представили себе реальную картину и не ждали, что весь мир окажется у ваших ног. А что касается непосредственно ваших условий… Боюсь, что снова разочарую вас: в таком виде они неприемлемы. Но хочу тут же ободрить: во всяком случае, есть основания для переговоров. Хотите, чтобы я пояснил мою мысль?
Оба собеседника закивали.
– Пожалуйста. Поскольку вы хотите зарабатывать обратимую валюту и, следовательно – возвращать к жизни в данном случае американцев, то и работа должна делаться у нас. Вы ведь не станете посылать вашего человека к нам каждый раз для снятия записи? Естественно, нет, это невыгодно. Значит, служба записи должна находиться в Штатах. Это первое. Второе: и служба восстановления – тоже. Потому что вся аппаратура будет изготавливаться, естественно, у нас, я уже представляю, кому следует ее заказать. Обслуживаться, ремонтироваться и тому подобное она будет тоже нашими специалистами. Что, собственно, вы вложите в это производство? Только одно: идею и первоначальную технологию. Первоначальную – потому что не сомневаюсь, что мы сможем ее усовершенствовать. Но, господа, как говорят у вас в народе: сено к лошади не ходит! Следующее обстоятельство: сырье, исходные материалы. Не хочу вас обидеть, но скажу откровенно: не верю в химическую чистоту ваших материалов и в возможность получать их регулярно и бесперебойно, что необходимо при массовом производстве. И напротив: уверен, что мы можем в этом поручиться. Таким образом, что же получается: заказчики – у нас, техника – у нас, сырье – у нас. А что у вас, кроме идеи? Дешевая рабочая сила? Но тут ведь речь идет о самое большее десятках, а не тысячах работников. Для чего же мне вкладывать деньги в создание предприятия у вас? Только у нас его можно и нужно создать. Берите билеты, прилетайте к нам с вашим ученым – и начнем работать. Ваша сторона будет получать определенный процент прибыли. Это вполне разумный подход к делу. Расходы по вашей поездке я могу взять на себя.
– Спасибо, – поблагодарил Федор Петрович. – А какой именно процент?
– Ну, это мы решим уже при конкретных переговорах. А пока, я думаю, вам надо обсудить то, что сказал я, а я поразмыслю обо всем еще раз, со своей стороны. И поверьте: ни один серьезный человек – американец, японец, немец, француз, кто угодно – не пойдет на ваши условия, но предложит вам то же, что и я; разница может быть только во второстепенных деталях. Позвоните мне – одного дня вам хватит? – послезавтра в девять часов. Было очень приятно, господа. Бай-бай.
Они вышли. Классная девица, проходившая по коридору, на миг подняла на них глаза, но тут же утратила интерес.
– Да в конце концов, – сказал Федор Петрович, – какая разница: тут, там? Там даже лучше! – И он засмеялся. – А тебя такой вариант не радует? Родные березы держат?
– Березы не березы, – сказал А. М. Бык, – но вижу сложности. Землянин пока что невыездной: срок секретности не истек. А ты, наоборот, так сказать, невъездной.
– Это еще почему? – нахмурился обидчивый Федор Петрович.
– Они коммунистов не очень любят впускать.
– Это-то дело поправимое, – сказал Федор Петрович. – Да и они, говорят, собираются смягчить… А вот с Земляниным. Без него нельзя? Пусть обучит кого-нибудь на первое время, а там и сам подъедет. Не станем же мы его надувать! Или, думаешь, не поверит?
– Да нет, он вообще доверчивый, – сказал А. М. Бык. – Но вот насчет обучения – тут не всякий человек подойдет.
– Уж такие там тонкости!
– А ты можешь взять первого попавшегося, дать ему краски, кисти и сказать: нарисуйте-ка мне портрет вождя! Нет, его надо сперва обучить, а для этого талант нужен, верно?
– Значит, нужно найти. Не бросать же дело из-за этого! Подсуетиться надо… Да вот хотя бы эту его ассистентку взять: она уже наверняка дело освоила… Как думаешь, а он ее? Ничего, между прочим, девуля… – Тут мысли его сделали поворот. – И та, что нам только что попалась – тоже ничего-о!
– Дай сто долларов! – попросил Бык неожиданно.
– Спятил? Где я возьму тебе?
– А мне и не надо. Просто эта девушка меньше не возьмет.
– Распустился, – вздохнул Федор Петрович. – Вконец распустился народ… – Тут он снова повеселел: – А представляешь, Аркашка: приезжаем мы оттуда в отпуск домой, в Москву, полные карманы долларов? Ну жизнь пойдет!.. – И он громко захохотал.
– Тихо ты, – сказал А. М. Бык. – Глядей разбудишь. Об охране труда не думаешь, тоже мне руководитель…
XI
И опять приходится повторить: есть какая-то незримая связь между людьми! Потому что подумал вот Федор Петрович о Землянине и девушке Сене – и ведь как в воду глядел!
…Они лежали тесно, первый зной схлынул, но осязание друг друга продолжалось, а удивление случившимся не только не уменьшалось – у Вадима Робертовича во всяком случае, – но росло даже. Что-то хотелось ему сказать, но слов не находилось, чтобы выразить, это только прикосновениями и можно было передать – рук, губ… Сеня молчала, и не понять было: жалеет ли о совершившемся, раскаивается ли – или просто живет сейчас телом, и телу хорошо. Но уж таким был Землянин: сомнения для него были, что зубная боль. И не удержался, чтобы не спросить тихо, одним дуновением:
– Не жалеешь?
Она в ответ легко засмеялась.
– Чему ты?
– Просто пришло в голову… Знаешь, кто ты был сейчас?
– Я? – Он тоже невольно улыбнулся, радуясь легкому ее настроению. – Кто же?
– Собака на сене.
Он не понял:
– Почему?
– Набросился, как собака на кость. Даже СПИДа не испугался.
– Не подумал даже. А почему на сене?
– Как зовут меня – забыл?
Каламбур ему не понравился, и Сеня почувствовала это.
– Извини, я плохо пошутила… Ты спросил, не жалею ли. Нет. Я ведь сама этого хотела. Потому что тебя давно уже поняла. Почувствовала. И так решила. Женщине вовсе не обязательно знать: она чувствует, что ей нужно, что подходит… и что – нет.
– И ты решила?
– На сегодня, – сказала она. – Вот на эту ночь. Дальше – еще не знаю. А вот ты… подумал о чем-нибудь? Ты-то ведь меня совсем не знаешь.
– Ну как же не знаю, – лениво протянул он. – Очень даже знаю.
И вдруг задумался: а ведь и в самом деле – что он знает? Даже приподнялся на локте.
– Слушай, а и в самом деле… Пришла ниоткуда…
– Как же – ниоткуда? Вот отсюда, из этого самого дома.
– Кто ты? Где работаешь?
Она чуть усмехнулась.
– Неудавшаяся кинозвезда. Ныне – дипломированная секретарша со знанием стенографии, умением обращаться с магнитофоном работать на компьютере, печатать – это уже само собой.
– И работаешь?
– Конечно. Кто бы стал меня кормить?
– Разве ты ходишь на службу? Ты все время у нас…
– Не навечно, к сожалению, – вздохнула Сеня. – Просто у меня сейчас отпуск. Кончится – и придется тебе с Быком думать, то ли приглашать меня на постоянную работу – а я запрошу много, можете столько не захотеть, – или же будешь меня видеть от случая к случаю. – Она погладила его по голове, по плечу – крепкому еще, мужскому. – Одичаешь без меня, отвыкнешь…
– Не хочу так. Хочу, чтобы ты была всегда.
– Наверное, и я тоже… Хотя нет – не знаю еще точно.
Сейчас, в темноте, в постели, совсем другой она показалась Землянину: более взрослой, что ли, зрелой, рассуждающей, в чем-то своем уверенной…
– Мешает прошлое? – спросил он нечаянно: вряд ли надо было спрашивать об этом.
– Прошлое? Это то, чего нет сейчас, а как может мешать то, чего нет?
– Если бы так, зачем бы люди боялись призраков?
– Кто же тебе сказал, что призраки не существуют? Так ведь и о душе говорили, что ее не существует – а у тебя на ней все построено, вся твоя практика… Скажи: ты своим делом доволен?
– Иначе не работал бы. Но, если правду говорить, иногда думаю: неужели добро и зло – одно и то же, только с разных сторон?
– Откуда такие мысли?
– Да вот хотя бы… Вернули мы с тобой сегодня паренька этого, милиционера. Он пока еще ничего не знает. А ему трудно будет. И не только потому, что без документов, без работы – тут ему коллеги помогут, Тригорьев говорил – своего не бросят. Но был у него дом, семья – ничего нет.
– Почему?
– Жена его – бывшая – замуж вышла. И не в чем ее упрекнуть: имела право, не бросила ведь, не сбежала, не обманула – похоронила. И теперь, конечно, новую семью ломать из-за воскресшего не станет. Она не виновата. А он – тем более…
– Зачем же ты его восстанавливал?
– Да уж очень просили.
– Не надо было тебе соглашаться.
– Может быть, – сказал он. – Не знаю. Жизнь ведь и в несчастье – жизнь. Что-то. А смерть – ничего…
– Раз душа – значит не ничего?
– Не знаю, Сеня… Никто не знает. Нельзя знать. Верить – разве что. Что там душа, как она? Восстановленные об этом ничего сказать не могут: я ведь их перехватываю до того, как умерли, часто – задолго до того. А душа… может, и помнит что-то, но не говорит.
– Наверное, подписку дала, – усмехнулась Сеня. – О неразглашении.
– Да, высший уровень секретности…
– Ладно, что это мы вдруг – о чем заговорили. Ты меня о моем прошлом спросил; ну а твое – не тяготит?
– А у меня если и есть прошлое, Сеня, то – несостоявшееся. У каждого в прошлом множество вырытых котлованов, не использованных под фундаменты, и множество фундаментов, на которых ничего не построено, и построек, в которых так никогда никто и не жил… – Он вдруг сел на диване. – Слушай, Сеня! Я хочу, чтобы ты поговорила с мамой. Моей. Сначала, конечно, я сам. Но и ты. У вас ведь, по-моему, знакомство уже состоялось, и без осложнений…
– Ну какое знакомство: она к тебе зашла, перекинулись парой слов… Но, по-моему, я ей понравилась. А потом – с моей мамой?
– Непременно.
– Ты так хочешь?
– Разве ты – нет?
– Сейчас – хочу… Но только не разговоров. – Она потянула его за плечи, заставляя снова лечь. Прижалась. – Обними меня. Дай руку. Вот так… Ты…
– Скажи: Вадим.
– Вадим…
Еще много времени до утра. Выпала им такая ночь – ночь любви. Не будем мешать, пусть это и старомодно, пусть теперь принято демонстрировать сексуальную технику широким массам. Вадим Робертович – человек очень во многом старомодный. Простим ему отсталость. И нам тоже. Жаль только, что вряд ли они выспятся как следует.
…Они лежали тесно, первый зной схлынул, но осязание друг друга продолжалось, а удивление случившимся не только не уменьшалось – у Вадима Робертовича во всяком случае, – но росло даже. Что-то хотелось ему сказать, но слов не находилось, чтобы выразить, это только прикосновениями и можно было передать – рук, губ… Сеня молчала, и не понять было: жалеет ли о совершившемся, раскаивается ли – или просто живет сейчас телом, и телу хорошо. Но уж таким был Землянин: сомнения для него были, что зубная боль. И не удержался, чтобы не спросить тихо, одним дуновением:
– Не жалеешь?
Она в ответ легко засмеялась.
– Чему ты?
– Просто пришло в голову… Знаешь, кто ты был сейчас?
– Я? – Он тоже невольно улыбнулся, радуясь легкому ее настроению. – Кто же?
– Собака на сене.
Он не понял:
– Почему?
– Набросился, как собака на кость. Даже СПИДа не испугался.
– Не подумал даже. А почему на сене?
– Как зовут меня – забыл?
Каламбур ему не понравился, и Сеня почувствовала это.
– Извини, я плохо пошутила… Ты спросил, не жалею ли. Нет. Я ведь сама этого хотела. Потому что тебя давно уже поняла. Почувствовала. И так решила. Женщине вовсе не обязательно знать: она чувствует, что ей нужно, что подходит… и что – нет.
– И ты решила?
– На сегодня, – сказала она. – Вот на эту ночь. Дальше – еще не знаю. А вот ты… подумал о чем-нибудь? Ты-то ведь меня совсем не знаешь.
– Ну как же не знаю, – лениво протянул он. – Очень даже знаю.
И вдруг задумался: а ведь и в самом деле – что он знает? Даже приподнялся на локте.
– Слушай, а и в самом деле… Пришла ниоткуда…
– Как же – ниоткуда? Вот отсюда, из этого самого дома.
– Кто ты? Где работаешь?
Она чуть усмехнулась.
– Неудавшаяся кинозвезда. Ныне – дипломированная секретарша со знанием стенографии, умением обращаться с магнитофоном работать на компьютере, печатать – это уже само собой.
– И работаешь?
– Конечно. Кто бы стал меня кормить?
– Разве ты ходишь на службу? Ты все время у нас…
– Не навечно, к сожалению, – вздохнула Сеня. – Просто у меня сейчас отпуск. Кончится – и придется тебе с Быком думать, то ли приглашать меня на постоянную работу – а я запрошу много, можете столько не захотеть, – или же будешь меня видеть от случая к случаю. – Она погладила его по голове, по плечу – крепкому еще, мужскому. – Одичаешь без меня, отвыкнешь…
– Не хочу так. Хочу, чтобы ты была всегда.
– Наверное, и я тоже… Хотя нет – не знаю еще точно.
Сейчас, в темноте, в постели, совсем другой она показалась Землянину: более взрослой, что ли, зрелой, рассуждающей, в чем-то своем уверенной…
– Мешает прошлое? – спросил он нечаянно: вряд ли надо было спрашивать об этом.
– Прошлое? Это то, чего нет сейчас, а как может мешать то, чего нет?
– Если бы так, зачем бы люди боялись призраков?
– Кто же тебе сказал, что призраки не существуют? Так ведь и о душе говорили, что ее не существует – а у тебя на ней все построено, вся твоя практика… Скажи: ты своим делом доволен?
– Иначе не работал бы. Но, если правду говорить, иногда думаю: неужели добро и зло – одно и то же, только с разных сторон?
– Откуда такие мысли?
– Да вот хотя бы… Вернули мы с тобой сегодня паренька этого, милиционера. Он пока еще ничего не знает. А ему трудно будет. И не только потому, что без документов, без работы – тут ему коллеги помогут, Тригорьев говорил – своего не бросят. Но был у него дом, семья – ничего нет.
– Почему?
– Жена его – бывшая – замуж вышла. И не в чем ее упрекнуть: имела право, не бросила ведь, не сбежала, не обманула – похоронила. И теперь, конечно, новую семью ломать из-за воскресшего не станет. Она не виновата. А он – тем более…
– Зачем же ты его восстанавливал?
– Да уж очень просили.
– Не надо было тебе соглашаться.
– Может быть, – сказал он. – Не знаю. Жизнь ведь и в несчастье – жизнь. Что-то. А смерть – ничего…
– Раз душа – значит не ничего?
– Не знаю, Сеня… Никто не знает. Нельзя знать. Верить – разве что. Что там душа, как она? Восстановленные об этом ничего сказать не могут: я ведь их перехватываю до того, как умерли, часто – задолго до того. А душа… может, и помнит что-то, но не говорит.
– Наверное, подписку дала, – усмехнулась Сеня. – О неразглашении.
– Да, высший уровень секретности…
– Ладно, что это мы вдруг – о чем заговорили. Ты меня о моем прошлом спросил; ну а твое – не тяготит?
– А у меня если и есть прошлое, Сеня, то – несостоявшееся. У каждого в прошлом множество вырытых котлованов, не использованных под фундаменты, и множество фундаментов, на которых ничего не построено, и построек, в которых так никогда никто и не жил… – Он вдруг сел на диване. – Слушай, Сеня! Я хочу, чтобы ты поговорила с мамой. Моей. Сначала, конечно, я сам. Но и ты. У вас ведь, по-моему, знакомство уже состоялось, и без осложнений…
– Ну какое знакомство: она к тебе зашла, перекинулись парой слов… Но, по-моему, я ей понравилась. А потом – с моей мамой?
– Непременно.
– Ты так хочешь?
– Разве ты – нет?
– Сейчас – хочу… Но только не разговоров. – Она потянула его за плечи, заставляя снова лечь. Прижалась. – Обними меня. Дай руку. Вот так… Ты…
– Скажи: Вадим.
– Вадим…
Еще много времени до утра. Выпала им такая ночь – ночь любви. Не будем мешать, пусть это и старомодно, пусть теперь принято демонстрировать сексуальную технику широким массам. Вадим Робертович – человек очень во многом старомодный. Простим ему отсталость. И нам тоже. Жаль только, что вряд ли они выспятся как следует.
XII
Но вот кто точно не выспался этой ночью: Федор Петрович.
Он, как мы знаем, пришел домой достаточно поздно. А во время самого сладкого, предутреннего сна его разбудил телефон.
– Да! – сердито сказал он в трубку, косясь на жену: не проснулась бы. Она, однако, только пробормотала что-то сквозь сон недоброжелательно и стала спать дальше.
– Федор Петрович? – поинтересовался голос. Уверенный голос, ничуть не заспанный, словно не рассвет был, а полдень уже по крайней мере.
– Да, я, – сказал Федор Петрович, медленно просыпаясь. – Что случилось? – Его первой ясной мыслью было, что в районе какое-то ЧП, раз уж ни свет ни заря будят первое лицо. – Докладывайте! Кто говорит?
Собеседник его на том конце провода кратко представился, и тогда Федор Петрович проснулся окончательно и почему-то огляделся вокруг.
– Да, да, слушаю, – проговорил он с готовностью.
– Вы извините, что так рано, но дело неотложное, возникла необходимость посоветоваться с вами.
– Разумеется, я всегда… Я уже вставал, собственно.
– Вот и прекрасно. Итак, сможете ли вы подъехать к нам… ну, скажем, через час? Мы подошлем машину.
– Да зачем же, я свою…
– Вы не знаете, куда.
– А разве не?..
– Ну зачем же. Не беспокойтесь, потом вас и отвезут, куда скажете. Итак, через пятьдесят минут спуститесь к подъезду.
– Непременно. А как я узнаю?..
– Вас узнают, не беспокойтесь. Всего доброго.
На этом трубка с той стороны была повешена. Федор Петрович только покрутил головой и спешно направился бриться и совершать прочий туалет. В голове все время вертелось: по какому поводу? Какую неосторожность себе позволил? Да если бы даже и позволил, не те времена нынче, не те, чтобы так просто брали людей его ранга! Но сколько ни утешал он себя, инстинктивный страх становился все сильнее, да и простая логика подсказывала: времена не те, это верно, но ведь что стоит временам измениться? В теперешней обстановке секунда – и все повернулось иначе, и снова пришла пора, когда не только районного масштаба вождей, но и с самого верха, с набатными именами людей просто так, двумя пальчиками снимали, как пешку с доски – и вечная память, а вернее – вечное забвение. Или все-таки не следовало связываться с кооперативом этим, чертов Аркашка Бык, даром что Бык, а подложил такую свиньищу, с мамонта размером! Нет, рвать надо с ними, рвать и держаться своей стези, надежной, аппаратной…
Так он страшился, но и любопытно было; любопытство – очень распространенный грех, и почему-то мало кто считается с тем, что многия знания дают многия печали.
В страхе или нет, через пятьдесят минут, даже раньше, Федор Петрович был уже у подъезда, а машина уже ждала – черная «Волга», совсем как его, с затемненными стеклами и телефонной антенной посреди крыши. Когда Федор Петрович ступил на тротуар, дверца «Волги» отворилась, вылез молодой, аккуратно одетый человек и пригласил:
– Пожалуйста, Федор Петрович. Нас ждут.
Ехали недолго. Их и в самом деле ждали – в просторной квартире, где полы были устланы коврами, на стене в прихожей висели неплохие картины, импортные обои были голубоватого оттенка, а в комнате, куда его провели, стояла финская стенка, несколько современных кресел, напоминавших яичные рюмки с выщербленным краем, обширный низкий стол, на котором возвышалось несколько бутылок с боржомом; кроме того, наличествовали видеосистема, аудиосистема, и то и другое – дальневосточного производства, а в углу – кабинетный, кажется, «Бехштейн»; на такие вещи глаз у Федора Петровича был наметанный, тем более что и у него самого дома было, в общем, то же самое, разве что обои другого цвета и картины другие, и от этого совпадения у него почему-то возникло ощущение спокойствия, и в комнату он вошел, уже вполне владея собой.
В креслах уже сидели трое, все скромно, но весьма качественно одетые и, невзирая на ранний час, ничуть не заспанные, не усталые, но свежие и жизнерадостные.
– Здравствуйте, Федор Петрович, – сказали ему, взблескивая доброжелательными улыбками. – Садитесь. Мы вас надолго отрывать не будем, но возникла действительно серьезная необходимость поговорить.
– В районе что-нибудь? – спросил Федор Петрович несколько даже отрывисто, тоном человека, готового и нести ответственность, но и действовать незамедлительно.
– Нет, если бы в районе, то мы бы к вам приехали – доложить. А сейчас разговор о другой вашей работе.
– Я слушаю, – сказал Федор Петрович готовно.
– Мы знаем вас как человека надежного и честного, и руководство, как известно, вам доверяет, и коммунисты района. И в этой связи вчера вечером были несколько удивлены. Федор Петрович! Этично ли переправлять за рубеж ценности, являющиеся составной частью нашей культуры?
– Товарищи! – сказал Федор Петрович. – Скажите мне только: кто осмелился? И если он – член партии…
– Значит, вы понимаете, – холодным голосом сказал второй собеседник. – А тем не менее готовы переправить за границу – и не бескорыстно – крупное открытие, которое является частью нашей культуры не меньше, чем какие-нибудь иконы или картины.
– Минутку, товарищи, – проговорил Федор Петрович едва ли не оскорбленно. – Тут фатальное недоразумение! Я вовсе не собирался передавать. Наоборот. Речь шла о создании – здесь, у нас! – совместного предприятия с целью привлечения валютных инвестиций. Именно так стоял вопрос, и никак не иначе!
Достойно держался Федор Петрович, слов нет.
– То есть так вы поставили вопрос первоначально, – слегка поправили его. – Но вам предложили другие условия. И вы их не отвергли.
– Нет, не отвергли. Но ведь и согласия не дали, как вы знаете. А сразу не отказались потому, что хотели основательно проработать этот вопрос со специалистами в области экономики, международного права – и, разумеется, с вами, товарищи.
Все трое одновременно слегка улыбнулись, как бы давая понять, что одобряют его находчивость. Потом заговорил третий, самый пожилой.
– Так вот, Федор Петрович, – сказал он негромко, но как-то очень авторитетно. – Никакой утечки такой информации за рубеж мы не допустим. Но не хотим пренебрегать и вашими интересами, как и интересами всей нашей экономики в целом. Поэтому вот что мы предлагаем. Составьте заявку на все, в чем вы нуждаетесь. Не вы лично, конечно, но кооператив. Не скромничая, детально. С учетом всех мелочей. С перспективой развития. Все: сырье, оборудование, изготовление конструкций, расширение производственных площадей. И заявку эту передайте вот товарищу Халимову (один из сидевших на миг наклонил голову). Он будет помогать вам в этих вопросах. Но вы немедленно, окончательно и категорически откажетесь от дальнейших переговоров с Фьючером или с кем бы то ни было из-за рубежа. Устраивает вас?
– Что же, вполне разумная постановка вопроса, – сказал Федор Петрович, уже совсем освоившись, а также окончательно убедившись, что воистину не те времена нынче. – Но ведь я не один разговаривал, там был еще…
– Мы знаем, кто был, – сказал старший. – Но мы разговариваем с вами. И только с вами. А для остальных дело будет обстоять так: вы, проявив и использовав ваши способности и связи, нашли такие вот кредитные и снабженческие возможности. Скажете, что условия не кабальные и часть кредита можно будет погашать продукцией – по нашим заказам. Это и в самом деле будет так. Скажете, что вы пробили в Моссовете возможность расширения площадей, хотя бы аренды того дома, в чьем подвале вы сейчас располагаетесь. Вот такой будет легенда. У вас есть вопросы?
– Сейчас нет. Но если возникнут?
– Вот мой телефон, – сказал товарищ Халимов. – Запомните, пожалуйста. Да-да, записать тоже можно. И чуть что – звоните. Кстати: преступный мир вас не беспокоит пока?
– Нет, – сказал Федор Петрович. – Кстати, у нас хорошие отношения с милицией.
– Продолжайте их, отчего же нет. Ну, мы рады, что вы ясно поняли обстановку. Вызовете свою машину? Или подвезти на нашей?
Он, как мы знаем, пришел домой достаточно поздно. А во время самого сладкого, предутреннего сна его разбудил телефон.
– Да! – сердито сказал он в трубку, косясь на жену: не проснулась бы. Она, однако, только пробормотала что-то сквозь сон недоброжелательно и стала спать дальше.
– Федор Петрович? – поинтересовался голос. Уверенный голос, ничуть не заспанный, словно не рассвет был, а полдень уже по крайней мере.
– Да, я, – сказал Федор Петрович, медленно просыпаясь. – Что случилось? – Его первой ясной мыслью было, что в районе какое-то ЧП, раз уж ни свет ни заря будят первое лицо. – Докладывайте! Кто говорит?
Собеседник его на том конце провода кратко представился, и тогда Федор Петрович проснулся окончательно и почему-то огляделся вокруг.
– Да, да, слушаю, – проговорил он с готовностью.
– Вы извините, что так рано, но дело неотложное, возникла необходимость посоветоваться с вами.
– Разумеется, я всегда… Я уже вставал, собственно.
– Вот и прекрасно. Итак, сможете ли вы подъехать к нам… ну, скажем, через час? Мы подошлем машину.
– Да зачем же, я свою…
– Вы не знаете, куда.
– А разве не?..
– Ну зачем же. Не беспокойтесь, потом вас и отвезут, куда скажете. Итак, через пятьдесят минут спуститесь к подъезду.
– Непременно. А как я узнаю?..
– Вас узнают, не беспокойтесь. Всего доброго.
На этом трубка с той стороны была повешена. Федор Петрович только покрутил головой и спешно направился бриться и совершать прочий туалет. В голове все время вертелось: по какому поводу? Какую неосторожность себе позволил? Да если бы даже и позволил, не те времена нынче, не те, чтобы так просто брали людей его ранга! Но сколько ни утешал он себя, инстинктивный страх становился все сильнее, да и простая логика подсказывала: времена не те, это верно, но ведь что стоит временам измениться? В теперешней обстановке секунда – и все повернулось иначе, и снова пришла пора, когда не только районного масштаба вождей, но и с самого верха, с набатными именами людей просто так, двумя пальчиками снимали, как пешку с доски – и вечная память, а вернее – вечное забвение. Или все-таки не следовало связываться с кооперативом этим, чертов Аркашка Бык, даром что Бык, а подложил такую свиньищу, с мамонта размером! Нет, рвать надо с ними, рвать и держаться своей стези, надежной, аппаратной…
Так он страшился, но и любопытно было; любопытство – очень распространенный грех, и почему-то мало кто считается с тем, что многия знания дают многия печали.
В страхе или нет, через пятьдесят минут, даже раньше, Федор Петрович был уже у подъезда, а машина уже ждала – черная «Волга», совсем как его, с затемненными стеклами и телефонной антенной посреди крыши. Когда Федор Петрович ступил на тротуар, дверца «Волги» отворилась, вылез молодой, аккуратно одетый человек и пригласил:
– Пожалуйста, Федор Петрович. Нас ждут.
Ехали недолго. Их и в самом деле ждали – в просторной квартире, где полы были устланы коврами, на стене в прихожей висели неплохие картины, импортные обои были голубоватого оттенка, а в комнате, куда его провели, стояла финская стенка, несколько современных кресел, напоминавших яичные рюмки с выщербленным краем, обширный низкий стол, на котором возвышалось несколько бутылок с боржомом; кроме того, наличествовали видеосистема, аудиосистема, и то и другое – дальневосточного производства, а в углу – кабинетный, кажется, «Бехштейн»; на такие вещи глаз у Федора Петровича был наметанный, тем более что и у него самого дома было, в общем, то же самое, разве что обои другого цвета и картины другие, и от этого совпадения у него почему-то возникло ощущение спокойствия, и в комнату он вошел, уже вполне владея собой.
В креслах уже сидели трое, все скромно, но весьма качественно одетые и, невзирая на ранний час, ничуть не заспанные, не усталые, но свежие и жизнерадостные.
– Здравствуйте, Федор Петрович, – сказали ему, взблескивая доброжелательными улыбками. – Садитесь. Мы вас надолго отрывать не будем, но возникла действительно серьезная необходимость поговорить.
– В районе что-нибудь? – спросил Федор Петрович несколько даже отрывисто, тоном человека, готового и нести ответственность, но и действовать незамедлительно.
– Нет, если бы в районе, то мы бы к вам приехали – доложить. А сейчас разговор о другой вашей работе.
– Я слушаю, – сказал Федор Петрович готовно.
– Мы знаем вас как человека надежного и честного, и руководство, как известно, вам доверяет, и коммунисты района. И в этой связи вчера вечером были несколько удивлены. Федор Петрович! Этично ли переправлять за рубеж ценности, являющиеся составной частью нашей культуры?
– Товарищи! – сказал Федор Петрович. – Скажите мне только: кто осмелился? И если он – член партии…
– Значит, вы понимаете, – холодным голосом сказал второй собеседник. – А тем не менее готовы переправить за границу – и не бескорыстно – крупное открытие, которое является частью нашей культуры не меньше, чем какие-нибудь иконы или картины.
– Минутку, товарищи, – проговорил Федор Петрович едва ли не оскорбленно. – Тут фатальное недоразумение! Я вовсе не собирался передавать. Наоборот. Речь шла о создании – здесь, у нас! – совместного предприятия с целью привлечения валютных инвестиций. Именно так стоял вопрос, и никак не иначе!
Достойно держался Федор Петрович, слов нет.
– То есть так вы поставили вопрос первоначально, – слегка поправили его. – Но вам предложили другие условия. И вы их не отвергли.
– Нет, не отвергли. Но ведь и согласия не дали, как вы знаете. А сразу не отказались потому, что хотели основательно проработать этот вопрос со специалистами в области экономики, международного права – и, разумеется, с вами, товарищи.
Все трое одновременно слегка улыбнулись, как бы давая понять, что одобряют его находчивость. Потом заговорил третий, самый пожилой.
– Так вот, Федор Петрович, – сказал он негромко, но как-то очень авторитетно. – Никакой утечки такой информации за рубеж мы не допустим. Но не хотим пренебрегать и вашими интересами, как и интересами всей нашей экономики в целом. Поэтому вот что мы предлагаем. Составьте заявку на все, в чем вы нуждаетесь. Не вы лично, конечно, но кооператив. Не скромничая, детально. С учетом всех мелочей. С перспективой развития. Все: сырье, оборудование, изготовление конструкций, расширение производственных площадей. И заявку эту передайте вот товарищу Халимову (один из сидевших на миг наклонил голову). Он будет помогать вам в этих вопросах. Но вы немедленно, окончательно и категорически откажетесь от дальнейших переговоров с Фьючером или с кем бы то ни было из-за рубежа. Устраивает вас?
– Что же, вполне разумная постановка вопроса, – сказал Федор Петрович, уже совсем освоившись, а также окончательно убедившись, что воистину не те времена нынче. – Но ведь я не один разговаривал, там был еще…
– Мы знаем, кто был, – сказал старший. – Но мы разговариваем с вами. И только с вами. А для остальных дело будет обстоять так: вы, проявив и использовав ваши способности и связи, нашли такие вот кредитные и снабженческие возможности. Скажете, что условия не кабальные и часть кредита можно будет погашать продукцией – по нашим заказам. Это и в самом деле будет так. Скажете, что вы пробили в Моссовете возможность расширения площадей, хотя бы аренды того дома, в чьем подвале вы сейчас располагаетесь. Вот такой будет легенда. У вас есть вопросы?
– Сейчас нет. Но если возникнут?
– Вот мой телефон, – сказал товарищ Халимов. – Запомните, пожалуйста. Да-да, записать тоже можно. И чуть что – звоните. Кстати: преступный мир вас не беспокоит пока?
– Нет, – сказал Федор Петрович. – Кстати, у нас хорошие отношения с милицией.
– Продолжайте их, отчего же нет. Ну, мы рады, что вы ясно поняли обстановку. Вызовете свою машину? Или подвезти на нашей?
XIII
Надо сказать, что Федор Петрович только что на наших глазах впал, сам того не ведая, в тяжкий грех, а именно – исказил истину. Дело в том, что еще раньше, когда он, прибыв домой после разговора с мистером Фьючером, укладывался спать, одновременно давая полный отчет о событиях дня допрашивавшей его сквозь сон супруге, – другой участник разговора, а именно А. М. Бык, у самого подъезда своего дома был остановлен неким молодым человеком.
– Не курю, – сказал А. М. Бык, не дожидаясь ритуального вопроса, – денег и ценностей с собой не ношу. Простая кинематика. Усек?
– Ты, фраер жидковатый, – поведал в ответ юноша, – не тарахти, аккумулятор посадишь. Зовут тебя потолковать, понял? Только не намочи в штаны, пахнуть будет. Тачка за углом, шевелись, не спи.
– Так, – произнес А. М. Бык со значением. – Слушай, что я тебе скажу…
И вслед за этими словами он принялся негромко, но выразительно, помахивая для вящей убедительности указательным пальцем, словно отбивая такт, излагать юноше некоторые факты своей биографии. Из которых со всей очевидностью явствовало, что А. М. на протяжении своей жизни неоднократно вступал в интимные отношения со стоявшим перед ним юношей; с его матерью, бабушкой и всеми другими членами семейства как женского, так и мужского и среднего рода; со всеми их родными и близкими; друзьями и знакомыми вплоть до седьмого колена; а также с теми, кому сегодня вздумалось с ним, Быком, толковать; и с теми, кому это могло вздуматься вчера, позавчера и в прошлом столетии, равно как и с теми, кому такая идея могла бы прийти в голову завтра, вообще в этом веке и веке будущем. Перечень фактов биографии сопровождался подробным изложением методики упомянутых интимных связей, которое мы здесь не приводим только лишь из опасения, что для немалой части читателей оно и окажется главной ценностью, содержащейся в нашем повествовании, хотя мы искренне надеемся, что это не так.
Инструктируемый молодой человек сначала от биографии А. М. Быка просто отмахнулся, и пришлось удерживать его за пуговицу. Но чем дальше, тем с большим вниманием, а затем и с возрастающим крещендо восхищением слушал, непроизвольно кивая в соответствии с размеренными движениями быкова пальца, и на лице его, обычно не очень выразительном, возникло и стало шириться и крепнуть выражение истинного и бескорыстного счастья, какое бывает у людей при встрече с подлинным искусством. После того, как А. М. Бык весьма убедительно изложил историю своей интимной близости с той машиной, которая, по словам юноши, ждала их за углом, ему пришлось сделать краткий перерыв, чтобы запастись воздухом для продолжения своей саги. Юноша же ухитрился проскользнуть в эту паузу с такой же ненавязчивостью, с какой проникал в чужие карманы, чтобы щипнуть. А проскользнув, выступил с кратким заявлением.
– Не курю, – сказал А. М. Бык, не дожидаясь ритуального вопроса, – денег и ценностей с собой не ношу. Простая кинематика. Усек?
– Ты, фраер жидковатый, – поведал в ответ юноша, – не тарахти, аккумулятор посадишь. Зовут тебя потолковать, понял? Только не намочи в штаны, пахнуть будет. Тачка за углом, шевелись, не спи.
– Так, – произнес А. М. Бык со значением. – Слушай, что я тебе скажу…
И вслед за этими словами он принялся негромко, но выразительно, помахивая для вящей убедительности указательным пальцем, словно отбивая такт, излагать юноше некоторые факты своей биографии. Из которых со всей очевидностью явствовало, что А. М. на протяжении своей жизни неоднократно вступал в интимные отношения со стоявшим перед ним юношей; с его матерью, бабушкой и всеми другими членами семейства как женского, так и мужского и среднего рода; со всеми их родными и близкими; друзьями и знакомыми вплоть до седьмого колена; а также с теми, кому сегодня вздумалось с ним, Быком, толковать; и с теми, кому это могло вздуматься вчера, позавчера и в прошлом столетии, равно как и с теми, кому такая идея могла бы прийти в голову завтра, вообще в этом веке и веке будущем. Перечень фактов биографии сопровождался подробным изложением методики упомянутых интимных связей, которое мы здесь не приводим только лишь из опасения, что для немалой части читателей оно и окажется главной ценностью, содержащейся в нашем повествовании, хотя мы искренне надеемся, что это не так.
Инструктируемый молодой человек сначала от биографии А. М. Быка просто отмахнулся, и пришлось удерживать его за пуговицу. Но чем дальше, тем с большим вниманием, а затем и с возрастающим крещендо восхищением слушал, непроизвольно кивая в соответствии с размеренными движениями быкова пальца, и на лице его, обычно не очень выразительном, возникло и стало шириться и крепнуть выражение истинного и бескорыстного счастья, какое бывает у людей при встрече с подлинным искусством. После того, как А. М. Бык весьма убедительно изложил историю своей интимной близости с той машиной, которая, по словам юноши, ждала их за углом, ему пришлось сделать краткий перерыв, чтобы запастись воздухом для продолжения своей саги. Юноша же ухитрился проскользнуть в эту паузу с такой же ненавязчивостью, с какой проникал в чужие карманы, чтобы щипнуть. А проскользнув, выступил с кратким заявлением.