Михайлов Владимир Дмитриевич. Дальней дороги

   - Смысл есть, в том-то и дело, - сказал Волгин. - Ты ведь согласишься с тем, что мы не только сами должны учиться на своих ошибках, но и учить других; своих детей - прежде всего?
   - Трудно было бы возразить. Но при чем тут...
   - Слушай, Елена, - сказал Волгин, привстав и перегнувшись через стол, чтобы оказаться как можно ближе к ней. - Слушай, Ленка... Ты ведь не хочешь, чтобы этот, - тот, кто у тебя будет, - пережил то же, что ты, чтобы и он - или она, все равно, - всю жизнь не мог найти свое дело?
   - Разве в этом главное? Я-то свое дело нашла, я только не смогла его делать, вот в чем причина...
   - Ну пусть так. Ты ведь не станешь желать, чтобы и его постигла такая же судьба?
   Она зябко повела плечами.
   - Нет, не приведи... Об этом мне страшно и подумать.
   - Но гарантировать, что так не получится, ты не можешь.
   - Как будто ты можешь, - слабо усмехнулась она.
   - Я могу, - сказал Волгин, распрямляясь. - Вот именно, что я - могу.
   Елена молчала, недоверчиво глядя на него.
   - Тут, понимаешь ли, открываются такие возможности, такие перспективы... Человек будет устремлен туда, в пространство, с самого начала. Он... Погоди, я лучше объясню тебе все по порядку...
   Он отодвинул стул и стал расхаживать по комнате, объясняя и растолковывая, крича и размахивая для убедительности руками. Волгин знал, что ему удается передать другим свою убежденность - тогда, когда она у него есть; но он знал еще и то, что убежденность, если даже вначале ее не хватало, приходила к нему именно в процессе разговора, в процессе убеждения других: прежде всего он как бы убеждал сам себя, другие же были свидетелями этого процесса и, раньше или позже, проникались его мыслями сами. Однако сейчас ему не требовалось доказывать что-то себе, и тем убедительнее казались его аргументы. Елена слушала, глядя куда-то вверх, словно не хотела, чтобы слова связывались в сознании с образом Волгина, а существовали бы лишь сами по себе: тогда к оценке их не примешивалась симпатия или антипатия, любое из чувств, которые она могла питать к говорящему.
   Наконец он кончил объяснять; наступила пауза, Волгин все еще расхаживал по комнате, но все медленнее, точно гася инерцию, приобретенную во время длинного монолога.
   - Это ты... сам придумал? - наконец медленно спросила она.
   - Моя идея. И разработкой руководил я сам, конечно. Но вообще много народу работало: целый институт.
   - Ты молодец, - искренне сказала она. - Честное слово, ты молодец, и я тебе просто завидую.
   - Да ну, что там, - сказал он.
   - Нет, я от души тебя поздравляю. Действительно, тебе удалось сделать много. И еще потому завидую, что тебя Земля не выбила из правильного ритма.
   Она помолчала.
   - Откровенно говоря, тогда... тогда я не ожидала от тебя такого.
   - Да нет, - дурашливо сказал Волгин, - мы всегда рады стараться. Значит, получилось, ты считаешь?
   - Без сомнения.
   - Ну и чудесно. Значит, завтра экспериментируем.
   Он произнес это как бы между прочим, как говорят о вещи, которая сама собой разумеется и не заслуживает специальных разговоров. Елена приподняла брови, потом улыбнулась.
   - Ты все такой же хитрец, Волгин.
   - Разве? - удивился он, весело улыбаясь и как бы показывая этим, что серьезный разговор окончен, и все, что будет сказано впредь, следует воспринимать лишь как шутку. Зато Елена перестала улыбаться.
   - Ты хитер, - сказала она убежденно. - Потому что на самом деле ты отлично понимаешь, что признать твой успех, одно, а согласиться на твое предложение - совсем другое.
   - Пусть. Но ты ведь согласилась, - сказал он, также перестав улыбаться.
   - Тогда напомни, в какой момент это произошло. Напомни, потому что я, откровенно говоря, этого не припоминаю.
   - Ну здравствуйте, - сказал он обиженно. - Ты все время слушала и кивала...
   - Мне жаль было тебя прерывать. Ты рассказывал очень интересно, как и всегда... Но что касается меня...
   - Погоди, - торопливо прервал Волгин. - Погоди. Наверное, ты не до конца поняла. Я тебе гарантирую - я гарантирую, понимаешь? - что твоему ребенку, стоит ему лишь вырасти, легко удастся сделать то, что не удалось тебе. Он будет чувствовать себя как дома там, где ты так и не смогла удержаться. Он пройдет по Вселенной...
   - Нет, - сказала Елена. - Все это я поняла.
   - Тогда в чем же дело?
   - С чего ты взял, что я хочу, чтобы он прошел, как ты говоришь, по Вселенной? Чтобы он где-то там чувствовал себя как дома?
   - Но ведь ты сама всю жизнь...
   - Я. Но для него я не хочу этого. И прежде всего потому, - но тебе не понять этого, Волгин, - прежде всего потому, что я не хочу с ним расставаться. Ни когда он будет маленьким, ни когда вырастет. Это будет самый близкий мне человек, и если он уйдет с той планеты, на которой вынуждена жить я, мне этого будет не вынести.
   Волгин помолчал, ища возражений.
   - Но ведь наши матери... - начал он.
   - И нашим матерям было нелегко, они только старались не показать этого. Но от наших матерей это не зависело, хотя, вспомни, - ни одна из них не уговаривала нас избрать эту стезю, они наоборот, сопротивлялись, но пассивно, тихо, не желая сделать больно нам. Они предпочитали страдать сами. Я не могу ручаться: может быть, и он со временем изберет такой путь. Но я не сделаю ничего, совсем ничего, чтобы помочь ему в этом. Наоборот, скажу тебе откровенно: если я и тогда смогу как-то помешать этому - я помешаю. Ты понял?
   - Понять нетрудно, - проворчал он. - Значит, ты предпочтешь, чтобы твой потомок сидел на Земле, как лягушка в болоте, вместо того, чтобы стать человеком Дальней разведки?
   Елена покачала головой.
   - У тебя никогда не было детей, Волгин...
   - Кто же виноват? - обиженно спросил он. - Когда могли быть, этого не хотел кто-то другой.
   - Я тогда еще надеялась на то, что смогу возвратиться. Но больше не надеюсь. Да я ведь тебя не обвиняю; я говорю просто: у тебя никогда не было детей, и ты не можешь понять, что значит - заранее обречь себя на разлуку с ними. Нет, не укладывается в голове. Молчи, что бы ты ни сказал, все будет напрасно.
   - Ну пускай, я все равно скажу. Не было детей! Ну и что же, что не было? Для меня Витька - все равно, что сын. Чудесный парень, и перспективы у него - великолепные, и, по сути дела, я ему дал все, он у меня вырос. Так вот я тебе говорю совершенно честно: если бы мне надо было расстаться с ним, послать его в Дальнюю, а самому остаться здесь, - а ты ведь знаешь, что мне никуда уже не тронуться с Земли, для полетов я непригоден, - все равно, я отправил бы его, ни минуты не раздумывая, и только радовался, что ему выпала такая прекрасная судьба.
   - Это слова. Что же ты его не отправишь?
   Волгин усмехнулся.
   - По одной простой причине: нет на свете человека, менее приспособленного к работе разведчика, чем Витька. Он, конечно, романтик, но по натуре своей - мыслитель, а не деятель. Может быть, и даже наверняка, сам он этого еще не понимает, но я-то ясно вижу. Для него космос исключается. Он проживет на Земле, его дело - наука, и когда я помру, он мне глаза закроет и продолжит дело даже лучше, может быть, чем я... Но я отправил бы его, ручаюсь. Веришь?
   - Верю... в то, что ты так думаешь. Но, значит, я не могу хотеть, чтобы мне глаза закрыли?
   - Ну... это ведь я сказал просто так, а ты всерьез: насчет смерти. Конечно, мы смертны... Но до того времени и твой успеет возвратиться на Землю в высоких академических чинах-званиях и останется при тебе навечно... особенно если встретит такую женщину, как ты сама, которая всю жизнь будет стараться быть от него на расстоянии...
   - Опять ты говоришь лишнее... Нет, все равно, ты не убедил меня. Давай побеседуем лучше о чем-нибудь другом. Было ведь и в моей жизни - хорошее. Повспоминаем об этом.
   Но Волгин не был расположен вспоминать: все летело кувырком, и завтра некого будет класть на стол, и не о чем будет говорить на обсуждении проекта "Рамак"... И снова потому, что эта женщина, как и всю жизнь, уперлась, закостенела в желании сделать все по-своему, невзирая ни на какие аргументы... Что же, этого надо было ожидать; как же ты сразу не сообразил, Волгин: именно на нее твой дар убеждения никогда не действовал, ты просто упустил это из виду. И все же, другого выхода нет: она должна согласиться...
   - Вспомнить, конечно, есть что, - сказал он. - Но только не знаю, так ли это будет приятно. Ведь, если говорить беспристрастно, вся моя жизнь заключалась в том, что я гнался за тобой, а ты или ускользала, или подставляла ножку...
   Елена подняла брови.
   - Разве? Не припоминаю...
   - Ты, наверное, и не замечала этого... Но вспомни: после того, как ты ушла, я тоже уехал... Бросил работу и уехал, и два года сидел у Ирвинга в лаборатории. Я без этого вполне мог обойтись, но хотелось быть подальше от тех мест, - ну, от наших мест. И только потом удалось создать этот вот институт... Разве не так?
   - He знаю, я ведь не следила за тобой. И потом, ты врешь: вовсе не вся твоя жизнь заключалась в погоне за мной...
   Волгин в глубине души и сам знал, что не вся; но сейчас ему было выгодно убедить себя в обратном.
   - Мне видней. И вот сейчас... Труд десяти лет, - десяти! - повисает в воздухе, потому что ты... Значит, опять по твоей милости я окажусь у разбитого корыта.
   Елена помолчала.
   - Не верю, чтобы обстояло так трагично...
   - Я ведь тебе рассказывал: если завтра я не проведу начальный этап эксперимента, то Корн... Да нужно ли повторять! Словом, мне тогда одно останется: бросить все и идти - разве что в садовники куда-нибудь.
   - Разве плохо? - сказала она, но в голосе ее не было насмешки: кажется, она задумалась, и Волгину показалось, что еще не все потеряно.
   - Плохо, конечно, - мрачно продолжал он, - что от самого близкого человека получаешь такое... Что ж, видно, такова моя судьба. А ведь могло быть иначе...
   Он сам не смог бы, при всем желании, отделить здесь святую правду от натяжек и преувеличений; сейчас ему казалось, что каждое слово - истина. А то, что она оставалась для него самой близкой- это уж наверняка была правда, и Елена это почувствовала. Опустив веки, она молчала, и по участившемуся дыханию можно было понять, что какие-то мысли волнуют ее, только неизвестно было, что это за мысли. Потом она подняла глаза.
   - Хочешь знать, почему тогда... почему я не осталась?
   Волгин промолчал: вопрос был неожиданным.
   - Потому, что и тогда ты был таким же: эгоистичным, самонадеянным, думал в первую очередь о себе. И мне кажется, да нет, я уверена даже, - что и сейчас тобой руководит то же самое. Ох, эта твоя благополучная самонадеянность...
   - Но на каком основании...
   - На простом: опять твои собственные страдания - настоящие или предполагаемые - выступают на первый план. И опять ты забываешь обо мне, Волгин. И не хочешь понять одного: что если бы ты действительно... относился ко мне так, как говоришь, то ты бы согласился все перенести, лишь бы спокойна была я. Но ты неспособен на это...
   К чертям, подумал Волгин. Все к чертям. Но ведь она неправа! Не может быть, чтобы она была права... А что можно еще сделать? Не знаю. Хотя... Есть!
   - Ладно, - сказал он. - Ты не веришь. Пусть, твое право. Но вот что я тебе скажу: во всем этом деле я-то и буду самой пострадавшей стороной, понятно? И вовсе я себя не жалею.
   - Что-то я этого не заметила... - Елена прищурилась с подозрением.
   - Ты же не дала мне договорить, - соврал Волгин. - Слушай: ведь от завтрашнего дня до того момента, когда он должен будет покинуть Землю, пройдет - ну, лет восемнадцать-двадцать, самое малое. Так?
   - Наверное.
   - Но ты ведь не думаешь, что в течение этих двадцати лет мы будем почивать на лаврах?
   - Кто знает? Но, предположим, не будете.
   - Значит, будем работать. А над чем? Скажу тебе по секрету, так и быть: ведь с детей мы только начинаем! В дальнейшем будем работать над все более взрослыми... ведь в принципе воздействие остается тем же, разница лишь в деталях, но уж коли в главном мы разобрались, то и в остальном разберемся. И вот, пока он будет расти, мы справимся и с этой задачей. А ты понимаешь, что это для тебя значит?
   - Ну?
   - Да то, что мы и на тебя воздействуем таким же образом, - и ко времени старта - да нет, куда раньше! - ты будешь готова отправиться туда же, куда и он, осуществить то самое, что всю жизнь тебе не удавалось. Понятно? Представь себе, что не он один летит, а вы оба, и ты свободна от той тоски, которая столько раз заставляла тебя возвращаться с полдороги... Ну, как?
   Если бы понадобилось, Волгин был бы готов поклясться, что тема эта уже включена в план института, и не чувствовал бы себя виновным во лжи, потому что уже завтра эта тема и вправду окажется в плане. Но клятвы не потребовалось. Волгин увидел, как в глазах Елены загорелся огонек, и облегченно перевел дыхание.
   - Ну, Ленка, договорились?
   - Мне надо подумать, - сказала она медленно. - Тут есть, о чем подумать. Но я отвечу тебе завтра, рано утром.
   Но теперь он был уже уверен в согласии.
   - Ладно, думай. А я пойду пока, займусь своими делами. Но ты не думай особенно долго, лучше ложись поскорее спать. А наутро проснешься - и все станет ясным.
   - Ладно. Иди, иди.
   Он улыбнулся и помахал рукой.
   - До завтра, - сказал он вполголоса, как бы расставаясь после любовного свидания и назначая новое.
   - До свидания, - сказала она, глядя на него вдруг опустевшими глазами.
   Волгин осторожно затворил за собою дверь и внезапно почувствовал, что страшно устал и что у него дрожат руки.
   12.
   На свой этаж он поднялся на лифте и медленно пошел по коридору, приближаясь к лаборатории.
   Это была не приятная физическая усталость - он даже забыл, когда испытывал ее в последний раз, - а тяжелая нервная усталость, когда не хочется ни работать, ни отдыхать, когда требуется какая-то разрядка, но трудно представить, в чем она могла бы заключаться. Даже не усталость, а оцепенение, как после минувшей опасности. Да и то - опасность действительно была. Большая опасность. Если бы в последний момент спасительная мысль не пришла ему в голову, Лена не согласилась бы, и тогда...
   Но мысль и в самом деле была неплоха. Даже не то, что неполоха, а просто необходима. Неизбежна. Она уже созрела где-то в подсознании и в любом случае всплыла бы на поверхность. Или упала бы, как созревшее яблоко. А сегодня оно еще не упало бы само, это румяное яблочко, но дерево потрясли (основательно потрясла его Лена!) - и плод не выдержал, свалился.
   Опять тебе повезло: даже из неудачи, - пусть частичной, пусть даже и не постигшей тебя, но назревавшей, - даже из неудачи ты смог извлечь что-то полезное.
   Волгин почувствовал, что ему становится легче: он снова начал подчиняться самогипнозу, снова взошел на привычный мостик удачливого мастера. Но еще чего-то не хватало.
   Он остановился около одной из дверей и постоял, размышляя. В этой комнате к нему иногда приходили удачные мысли.
   Он вошел. В виварии был полумрак и, несмотря на кондиционирование, пахло, как полагается. Волгин уселся на диванчик. В углу снова завозились притихшие было коты. Они принялись ожесточенно грызть траву. Эти коты жрали только траву, невзирая на абсолютную к этому неприспособленность. Чтобы чудаки не подохли, их приходилось подкармливать искусственно, это были пожизненные волгинские пенсионеры; наследственная память была из них выбита начисто и заменена другой.
   Свирепо фырча, коты сцепились из-за какого-то, видимо, особо вкусного стебля. Нет, бойцовых инстинктов они не утратили. И никто не утратил, и человек не утратит. Но эти коты - как и все, с кем Волгин до сих пор работал, - были исправлены еще в материнской утробе. А если теперь попробовать еще раз повоздействовать на них? Хватит, поели они травки...
   В самом деле. Взять вот этого скоррегированного кота, положить на стол и произвести все в обратном порядке. Ведь норма известна.
   Конечно, ни удача, ни неудача здесь ничего не докажут. Хотя нет: удача докажет принципиальную возможность, и сразу станет ясно, в каком направлении работать. Неудача же будет означать лишь, что надо искать другой путь к той же самой цели. Но времени у нас хватит, найдем.
   Итак, возьмем кота. Сейчас же; к чему откладывать то, что хочется сделать? Одного из вот этих. Или... Ксс!
   Словно дожидавшийся этого зова, со стеллажа метнулся вверх Василий Васильевич, матерый котище. Он кинулся в воздух, передние лапы, словно крылья, захлопали, затрепетали... Но лапы - не крылья, когти не помогут взлететь высоко: кот тяжело грохнулся на пол и обиженно и хрипло мяукнул. Это повторялось уже в который раз, но не в его силах было перебороть привитое ему желание полета.
   Волгин схватил его за шиворот. Вот с кого начнем, а то в один прекрасный день он и вовсе разобьется об пол: к сожалению, инстинкт, повелевавший приземляться на все четыре лапы, был котом утрачен... Тяжелый Василий Васильевич висел неподвижно, сохраняя солидность, да и не в первый раз уже его так таскали, привык... Волгин вошел в лабораторию и сунул кота в клетку; тот сейчас же улегся, обвил хвостом лапы. Волгин натянул халат, приготовил все для наркоза, позвал Витьку, но того не оказалось; Волгин пожал плечами и сделал все сам. Потом уложил кота на стол, называемый собачьим, нашел соответствующую карту, заложил ее в приемник церебропушки и подождал, пока аппарат настроился на нужные частоты. Волгин в это время соображал, с какой мощности начинать. Это был первый, черновой опыт, рассчитывать можно было лишь на интуицию, но и это уже не так мало.
   Потом он надвинул экран, включил ток; когда Васькин мозг появился на экране, Волгин, меняя фокусировку, стал забираться все глубже, отыскивая нужный центр. С первого захода он не отыскал, усилил увеличение и начал сначала. Ага, вот он. Здесь все заложено. Мощность дадим пока... ну, хотя бы вот такую. - он повернул лимб на несколько делений. И для начала сотрем все, что здесь записано. Выдержку побольше. Ну, начали.
   Он включил ток, и только теперь почувствовал, что усталость окончательно прошла, потому что он наконец-то занялся своим настоящим делом, а не дипломатией и всем прочим. Время потекло быстро, как будто до конца открылся кран. Несколько раз Волгин менял частоту и мощность. Потом сделал перерыв на несколько минут. Распятый и пристегнутый к столу кот мирно спал и вряд ли ему снилось, что в судьбе его происходит крутой поворот.
   Ну хорошо, все предыдущие записи мы стерли. Но память не может быть пустой. Сейчас мы попытаемся заполнить ее тем, что содержалось в ней до рождения, до начала работы с этим Василием. Его тогдашняя запись сохранилась, надо опять нанести ее, важно только угадать мощность и выдержку. Ну, рискнем. Где его карта? Витя!
   Витьки все еще не было, и Волгин осуждающе покачал головой. Он принялся сам искать запись там, где, помнится, видел ее в последний раз, и не нашел. Сердясь, он перевернул все, и наконец нашел нужную катушку - не там, где когда-то видел ее, а на ее законном месте, в нужном гнезде. Он еще больше, разозлился, теперь уже сам на себя, походил по лаборатории, чтобы успокоиться, потом заправил катушку и снова принялся за работу.
   Когда он кончил, за окном было уже темно; день прошел, да и вечер, откровенно говоря, кончался. Он вызвал, кого следовало - пусть займутся котом. Интересно, что получится; жаль, что узнать об этом можно будет лишь завтра, но предчувствие такое, что все окажется в порядке и, следовательно, принципиальная возможность влияния и на взрослые особи при помощи уже созданной аппаратуры будет доказана. Конечно, кто-то станет возражать: вы, мол, не привили ничего нового, просто стерли свою же запись, а извечные кошачьи инстинкты все время благополучно существовали под ней, и теперь всплыли на поверхность; это - одно, а что-то создать заново - совсем другое... Оппонентов, как всегда, будет предостаточно. Но и с ними мы разделаемся, важно быть уверенным самому.
   Кота унесли. Теперь самое время продолжать работу, закончить всю подготовку к завтрашнему дню.
   Большой стол уже установлен, и следящая автоматика тоже. Однако все это предстоит еще опробовать. Сейчас неплохо было бы положить кого-нибудь на место подопытной, проверить, как работают все механизмы, системы, приборы... Ого, сколько еще работы! А Витька гуляет. Неужели его еще нет? Не может быть, чтобы он сегодня не зашел больше. Витька - не тот человек!
   - Витя! - позвал Волгин. - Да где же ты пропал?
   Ага, вот где: возможно, он сидит у психофизиков и дожидается, пока они изготовят карты с Лениными данными, для завтрашней работы. Если так, - молодец парень.
   Он позвонил к психофизикам. Витьки там не оказалось. Тем хуже для них: чтобы разговор не пропал зря, пришлось их выругать за то, что карты будут готовы только завтра, рано утром. Волгин выговорился, но легче ему от этого не стало: Витьки-то не было, а работать без него было непривычно, неуютно и вообще паршиво.
   Волгин с досады удалился в свой кабинет и сильно хлопнул дверью. Тут с этой подготовкой он совсем ослабил вожжи, все гуляют, когда и где хотят. И Витька - первый.
   Ну, подожди у меня, мушкетер. Хотел было я завтра поставить тебя рядом, чтобы смотрел и учился. А теперь посажу вон в ту кутузку, к стабилизаторам напряжения. И просидишь все время, глядя на вольтметры и покрикивая на автоматы, которые все равно стабилизируют без тебя. Весело тебе будет? А?..
   Волгин прислушался. Что-то гудело в лаборатории. Нет, он пушку выключил. Кто же там возится?
   Определенно, Витька: пришел, прокрался и включил аппарат с таким видом, словно и не отлучался никуда.
   - Виктор! - рявкнул Волгин. - Выключи машину и иди сюда!
   Витька показался на пороге. Сейчас это не был ни граф Монте-Кристо, ни Ушаков, прославленный командор звездников. Это был просто Витька. Восемнадцати с половиной лет отроду, лаборант.
   - Так вот, - сказал Волгин. - Слушай, какая мне пришла идея: после этого эксперимента сразу же займемся одной вещью...
   Он стал рассказывать, как всегда, увлекаясь. Потом внезапно умолк, глядя на Витьку: парень слушал внимательно, как всегда, но в глазах его было страдание, прямо боль. Такого не замечалось раньше.
   - Ты что, - спросил Волгин, недоумевая. - Нездоров? У врача был?
   - Здоров, - сказал Витька тусклым голосом.
   - Тогда, может... - Волгин подбоченился, - может быть, тема разговора тебя не интересует?
   - Интересует. Только...
   - Ну, ну? Смелее!
   - Мне над этой темой не работать.
   - Это еще почему? - Это было так нелепо, что Волгин забыл даже рассердиться.
   - "Вега" уходит завтра, - несчастно сказал Витька и крепко сжал челюсти, - даже заметно было, как напряглись скулы.
   - Что еще за "Вега"?
   - Корабль Дальней разведки.
   - Нет сейчас на Земле никаких кораблей Дальней разведки.
   - Есть. "Вега" вне расписания, и пришла по заданию флота. Но корабль-то их.
   - Ну допустим, так. Но тебе-то что до этого? Ты-то, надеюсь, в Дальнюю не собираешься?
   - Вот именно собираюсь, - сказал Витька.
   - Ты? Прямо смешно...
   - Что ж смешного?
   - Да не возьмут тебя, как бы ты ни хотел. Не дорос. Да и что тебе там делать?
   - Что все.
   - Да ведь есть у тебя дело здесь, в институте. Не знаю, какого еще рожна тебе нужно.
   - Это правильно, - согласился Витька. - Только вы-то сами там были?
   - В Дальней? Был.
   - Так что вы знаете, для чего работаете. А я?
   - А что ты?
   - Я там не был и не знаю.
   - Ну если тебе так нужно, я могу рассказать...
   - Нет: я сам хочу видеть.
   - Ну... ладно, дам тебе время - слетай на Луну, поживи, там у меня знакомые есть; там все увидишь: что Луна, что любая планета за тридевять систем - все равно.
   - Наверное, не все равно, - рассудительно сказал Витька, - раз с Луны никто не уезжает, а с дальних станций...
   Волгин вздохнул и пожал плечами.
   - Ладно, может быть, в чем-то ты и прав, подумаем на досуге. Но сейчас в Дальнюю тебя не возьмут. Может, хочешь зайцем улететь? И не пытайся: нынче такие номера не проходят. Хотели бы тебя взять, у меня спросили бы: для них я не чужой человек. Просто тебе кто-то задурил голову, а ты...
   - Меня взяли, - сказал Витька. - Самый главный их взял: представитель Звездного флота. Он еще сегодня утром к нам приходил, хотел вас увидеть...
   - Что же, он насчет тебя, что ли, хотел говорить? Что ты за персона, что даже в Дальней разведке известен?
   - Нет, я сам его попросил.
   - Ага, - сказал Волгин. - Ты попросил, он согласился... все понятно, все очень просто. Как в сказке.
   Он умолк и зашагал по кабинету из угла в угол, заложив руки за спину. Витька сидел, глядя вдаль и, наверное, уже представлял себе, что оказался в Дальней разведке.
   Рано размечтался, милый. Рано. Да. Но кто бы мог подумать...
   И вдруг странная мысль пришла Волгину в голову, так что он даже остановился с ходу, словно, налетев на стол. Всего несколько часов прошло с тех пор, как он, Волгин, сказал Елене: если бы потребовалось, отпустил бы Витьку, как бы это тяжело ни было. Но не получилось ли так, что Витька после этого увиделся с Еленой, и она, желая проверить, испытать искренность Волгина, уговорила мальчишку, и он в самом деле воспылал желанием? Конечно, можно сказать ему категорически: никуда не поедешь, я буду протестовать, я сделаю так, что Дальняя откажется... Можно. И можно в самом деле добиться того, что никто его не возьмет: доказать хотя бы, что Витькино участие в важнейших экспериментах просто-таки необходимо. Все это возможно; но если завтра Елена небрежно осведомится о том, к какому же решению пришел Волгин по этому поводу, и если она узнает или поймет (а она и узнает, и поймет), что Волгин не только не согласился, но всячески противодействовал этому, то ее участие в эксперименте будет наверняка исключено. Да, именно так: не зря же она сказала, что будет думать до завтрашнего утра...
   Нет, ломиться напрямик нельзя.
   Но и оставить так нельзя: трудно себе представить, как он будет обходиться без Витьки. Конечно, он говорил Лене; но это была, так сказать, риторическая фигура, этого не следовало понимать буквально...