Страница:
– Безусловно. Но ведь и мы не вчера родились.
– Увы, это так. Ну-с, а где сейчас Джокеры?
– Где-нибудь. Попробую достучаться хоть до одного из них. А уж он найдёт остальных. Начну с Усяго.
– Есть ли жизнь на Марсе? – спросил Усяго.
– Это жизнь, по-твоему? – усомнился Тендер.
– Жизнь есть движение, – изрёк Голенах.
И, как бы подтверждая сказанное, снял ногу с педали и поддел квадратным носком башмака округлый оранжевый булыжник. Камень улетел далеко. Усяго сказал:
– Удар от ворот.
Тендер нахмурился:
– Не исключено, что это и был след Худога.
От его резкого голоса мембраны слегка дребезжали.
– Это миф, – сказал Голенах. – Следы Худога – миф, придуманный таможенниками. Чтобы лишить нас спокойной жизни, усадить в сёдла и заставить в очередной раз сперва переться через пустыню, а потом продираться в пещеры. Пфуй. От одной этой мысли начинает болеть живот.
– А может, сам Худог – тоже миф? – поинтересовался Усяго.
– Худога я видел своими глазами, – сказал Голенах. – Он прилетал на Марс в прошлом году. Пробыл неделю на Четвёртой базе. Я там как раз пополнял запасы. Красивый мужик. Харизматический. Такой – весь в барашках. Но никаких замысловатостей не было. Навещал станции, с экскурсией посетил пещеры – нормальная туристическая программа.
– Один он был? – спросил Усяго. – Или с Рапирой? Или как её там?
– Ох. А то ты не знаешь, как её зовут, – сказал Голенах. – Похоже, один. Её я не видел.
– Значит, один, – уверенно проговорил Тендер. – Иначе вся база вмиг встала бы на уши. Мисс Универсум – не шуточка. При нашей голодухе. Я уже всерьёз сомневаюсь, что женщины существуют на самом деле. Скорее всего это тоже из мифологии.
– Ну, почему же, – не согласился Усяго. – Они на Первой есть, и на станции Королёва возникают периодически – от борта до борта. Слушай, я вот никак не могу понять: а во что-нибудь вообще ты веришь?
– Непременно, – ответил Тендер. – Например, в то, что идём мы зря, и если даже обойдём весь Марс по окружности, никаких следов не найдём за их полным отсутствием. Весь результат будет – амортизация дыхалок и износ всего снаряжения.
– Заказ есть заказ, – сказал Голенах. – А заработок – всегда заработок. Старыми открытиями сыт не будешь. – Он привычно попытался пожать плечами, и выходной костюм так же привычно отразил эту попытку. Микрореактор и химия в наспинном ранце, да и сам костюм, достаточно жёсткий, чтобы противостоять низкому внешнему давлению, ограничивали подвижность плечевого пояса. Зато сопротивления воздуха не ощущалось тут даже в самых низких местах. Без реактора и химии дышать пришлось бы углекислым газом, чего люди старательно избегают не только на Красной планете.
Они находились в пути уже четвёртый день, а всего в их распоряжении было пятнадцать жизнеобеспеченных суток; потом ещё дня четыре можно было бы сохранять форму при помощи стимуляторов, а дальше не было бы вообще ничего – для них, разумеется. А на долю тех, кому придётся навестить Северный Скит – именно так назывался пункт, место сбора временной патрульной группы, вообще-то известной всем как Джокеры, – выпадет лишь документально зафиксировать, что патруль восемнадцать дробь три не вернулся ни на точку встречи и ни на одну из постоянных баз его участников, а порученное ему задание так и осталось невыполненным. Но вообще-то сейчас вся эта арифметика роли не играла: они должны были сделать всё до отлёта на Землю следующего транспорта, иначе Зеро Худог благополучно покинет пределы Марса, оставив на нём всех заинтересованных людей в полном недоумении: зачем же он всё-таки появлялся? Уж не ради того, конечно, чтобы вывезти отсюда две-три дюжины подделок. Может быть, и неплохой куш для начинающего челночника, но не для Худога же!
– За такие дела, вроде этого, можно браться только с тяжкого похмелья, – сказал Тендер несколько километров спустя. – А мы-то с какой радости? Может, кто-нибудь умный объяснит?
– Помнится, – отозвался Усяго, – после переговоров с таможней кто-то уговаривал нас до мозолей на языке, убеждая, что такой заработок за недельную или даже двухнедельную прогулку может только во сне присниться, да и то лишь в ночь на двадцать девятое февраля. Кто бы это мог быть, не вспомнишь?
Откликнулся Голенах:
– Да нашёлся один такой – эконом и казначей….
– Не тот ли самый, что по связи охал и сокрушался – надо, мол, ехать на Вторую, закупать всё необходимое на пыльные месяцы, в запасе у всех осталось вдвое меньше, чем нужно, чтобы снарядиться в поиск, не побывав на складах, да и цены наверняка подрастут к пылям? И всё нажимал на то, что он не о себе заботится, потому что на его имя уже пришло письмо с Матушки, и это значит, что он, наконец, уберётся отсюда с первым же бортом; что его заботит только благополучие друзей, которым отсюда уже никогда не улететь. По-моему, тот самый. Как вот только его звали? Память у меня протёрлась до дыр.
– Вертится на языке, – согласился Голенах. – Что-то вроде Тан… Тун… Тон…
– Вспомнил! Тендер – вот как. И как это я сразу не сообразил?
Тендер не остался в долгу:
– Ты позабыл, что там были ещё двое, оравшие во всю глотку: «Да! Да!» Я предупреждал: давайте ещё подумаем. Пусть лучше сформируют патруль из своих, базовых, а что от них идти дольше – ничего не значит, счёт же идёт не на минуты. Но вас перекричать мог бы разве что усилитель на тысячу мегаватт. И оба вместо того, чтобы поддержать меня, пользовались халявной связью и просто соревновались – кто подольше поворкует с дамочками…
– С какими ещё дамочками? – возмутился Голенах. – Это была программа «Новости солярпола», а Усяго вёл переговоры с «Кримеканом» насчёт заказа последней модели «Кримилоджика».
– В самом деле? Судя по его интонациям, он общался с «Сексом по блицсвязи»!
– Кто виноват, что там дамочки в торговом отделе? И он выбивал из них суперскидку и бесплатную доставку. Будь у нас сейчас этот «логик», мы не крутили бы педали на авось, а мчались уверенно, заранее зная, где что искать.
Всем было, разумеется, понятно, что слово «мчались» было более чем преувеличением – если учесть уровень бездорожья и возможности марсбайков, снабжённых, правда, моторчиками, но с весьма ограниченным запасом хода из-за малой ёмкости батарей.
– И скидку я выбил, – сказал Усяго. – Они со слезами, но согласились. И будь у нас тогда деньги…
– Деньги были бы, не потрать вы их на болтовню, – ответил Тендер. – А без «логика» мы уж точно не найдём ни фига.
– Ну, если некоторые заранее настроились на неудачу… Почему ты не сказал этого начальству, когда подписывал договор?
– Старался сберечь твои нервы.
– Ты бы лучше постарался…
В таком духе они разговаривали при каждой встрече – на протяжении почти шести лет, с того самого дня, когда – единственные уцелевшие от первой волны Освоения – впервые объединились во временную группу для выполнения задания в районе Северного Скита. А точнее – они тогда и создали эту стоянку на пустом месте как место сбора, когда будет снова возникать такая надобность. Трое одиночек. Из которых у одного – а именно Тендера – через месяц истекал предельный срок пребывания на планете. Другие же двое давно стали невозвращенцами.
Слово это на Марсе имело не то значение, какое было ему присуще на Земле, в некоторых странах, в не таком уж давнем хахавеке. На Четвёртой планете невозвращенцами назывались люди, получившие отказ в возобновлении медвизы на Землю. С первых дней заселения планеты, и даже ещё до этих первых дней, медики предупреждали, что время пребывания в гостях у бога войны должно строго дозироваться: конечно, тяготение тут было сильнее лунного, но всё же на порядок ниже земного, атмосферное давление даже в низинах на тот же порядок слабее, морозы были куда суровей антарктических, и как бы ни старался человек изолироваться от условий обитания, он либо не был способен на это (гравитация), либо был вынужден идти с природой на компромисс – давление в выходных костюмах приходилось уменьшать по сравнению с земным, иначе вышедший из-под купола сразу же раздувался и передвигаться мог только способом футбольного мяча – прыгать, если как следует подтолкнут; о свободе действий говорить не приходилось, и казалось, что вовсе нет смысла строить на Марсе серьёзные базы: под куполом, конечно, жить можно, но что это даст, кроме разве что сознания, что ты не где-нибудь, но именно на планете тайн? Сознание позволяло гордиться собой – но очень уж дорого эта гордость обходилось. В общем, получалось так, что – сколько ни крути педали и ни выжимай штангу на тренажёрах – определённый медициной срок истекал тогда, когда ареит (таким стало самоназвание поселенцев, не желавших именоваться марсианами) только-только начинал всерьёз разбираться, что тут к чему.
Не следует думать, что Освоение начиналось без помощи могучей и хитроумной земной техники. Пешком планету не очень-то исследуешь – это было ясно любому. Были созданы и изготовлены конструкции, которые, по замыслу производителей, должны были надёжно работать в марсианских условиях. Образцы их – в небольшом, естественно, количестве – забросили вместе с первыми же группами, на месте собрали и испробовали. Работало всё, естественно, на атомных реакторах – иной энергетики на этой планете и быть не могло. Реакторы себя оправдали, как и все схемы с бесконтактными подвижными соединениями, вроде электромагнитных подшипников и тому подобного. Но бесконтактники плохи были тем, что требовали высокопрофессионального обслуживания – а количество людей, отправлявшихся на Освоение, измерялось даже не в головах, а в килограммах и граммах. Если в колоде пятьдесят две карты, то как ни тасуй их, пятьдесят две и останутся. Старались набрать колоду из одних только джокеров. Но даже на Земле это оказалось делом нелёгким. Те, кто мог с полным правом носить титул Джокера, то есть человека, способного в этих условиях заменить при нужде любого специалиста, чаще всего оказывался не очень-то пригодным по своей физике, а ещё чаще из-за психики: джокерность сильно влияет на самооценку человека (к плюсу) и его отношение к другим (в сторону минуса), а в малочисленных группах следует ценить других всегда выше, чем самого себя, тяготеть к ним, быть атомом в молекуле, и потому чем ты поливалентнее, тем лучше для всех – и для дела в первую очередь.
А поэтому если уж человек доказывал, что он полезен для группы именно как атом, без которого вещество коллектива стало бы каким-то совершенно другим, то его – порой сознательно, но по большей части просто инстинктивно – старались сохранить в своём составе подольше. Бывало, вдруг приходилось в пожарном порядке бросаться на выполнение аварийного задания, оно затягивалось, а то человек получал травму такого рода, с которой не полетишь, те же медики и приказывали отложить; или же оказывалось, что – ну вот просто некем его заменить, Земля не смогла отправить того единственного профессионала, который был бы пригоден для выполнения круга обязанностей, что лежали на готовящемся к рестарту на – как тут почему-то называли Землю – Матушку. Или каким-то путём просачивался очередной слушок, утекшая с Третьей планеты информация о тех, кто успел уже вернуться раньше: всё у них хорошо, даже прекрасно, пенсия охренительная, хватает на всё и даже остаётся, почёт и уважение, журналисты и поклонники. Но если пенсион навсегда, то почёт – на неделю, две, от силы три, а потом тебя словно никогда и не было, а вернее – было, да быльём поросло. Почему? А потому, что настоящей работы тебе уже не получить. Здоровье вроде бы позволяет, скажем, заниматься подготовкой следующих поколений ареитов-исследователей и строителей, консультировать конструкторов, что создавали новые семейства устройств для работы на Марсе; предполагалось, что репатриант будет делать это, пока не возвратится оттуда очередной набор с более свежей информацией. Так, во всяком случае, рассчитывали. На деле же получалось, что, во-первых, такой работы на всех не хватало, во-вторых, не каждому игроку дано быть тренером, и, наконец, в-третьих – готовящиеся к новым засылам люди оказывались какими-то не такими: рыхлыми, неопределёнными, ненадёжными, что ли, и к тому же ни черта не понимающими, им всё приходилось разжёвывать и вкладывать в клювики – а это быстро приедалось людям, там, наверху, привыкшим воспринимать слова ещё раньше, чем они были произнесены собеседником. И сколько ни убеждай самого себя, что, отправляясь туда, ты и сам был точно таким же придурковатым разгильдяем, – не помогало. По этим вот причинам и приходилось ареитам вновь и вновь слышать: ещё и вон кто заглох, махнул рукой, ушёл на заслуженный отдых, ловит рыбу или кинулся по бабам, растит розочки, а то и просто пьёт проклятую, вспоминая собачьи времена на собачьем Марсе, туда его и обратно, гори он своим красным огнём. Сердце, выходит, оставалось там, с теми местами и теми людьми. Понаслушавшись такого, немало ареитов совершенно сознательно оттягивали свой рестарт – до поры, когда все возможные сроки его истекали и главный коновал планеты, разводя руками, с понимающей усмешкой заявлял: «Должен сообщить вам пренеприятное известие: возврат на Землю для вас закрыт навсегда, поскольку допустимый срок пребывания в условиях Марса вы превысили на (числа варьировали), и ваш организм не способен более к нормальному функционированию в физических условиях, существующих на Земле. Но ничего – и тут, как вы знаете, люди живут». Сам доктор Штиль, главный коновал, был из первых, оставшихся на пожизненное пребывание совершенно сознательно. И, кстати, очень походило на то, что земные власти – в данном случае, ИКОМ – интернациональный комитет по освоению Марса – не только не возражал против такой практики, но, похоже, на нечто подобное изначально рассчитывал; недаром сюда посылали или одиночек, не обзаведшихся семьёй, или же семейные бездетные пары. И с недавнего времени пошла информация, что предстоящее расширение состава освоителей – а оно происходило постоянно, хотя и в небольших масштабах – на этот раз окажется куда более многочисленным, и в основном – за счёт прекрасного пола. И более того, что некоторым – и чем дальше, тем больше – будет предоставлено право персонального приглашения на Марс дамы сердца – если она, конечно, будет обладать всеми личными и рабочими качествами, какие обязательны для всякого обитателя этих мест; экспорт домохозяек никак не предусматривался. То есть подходила, видимо, пора, когда начнётся формирование новой – ареитской – нации.
Так или иначе, двое из трёх Джокеров, лениво крутивших педали самого популярного тут средства передвижения, принадлежали к одному из первых поколений невозвращенцев, и именно той их категории, какая называлась «Одиночки» и состояла из людей, превыше всего ценивших возможность, являясь членами общества, тем не менее по какой-то причине изолироваться от него. Такие бирюки на Марсе ценились высоко, потому что на достаточно широко разбросанных по планете первичных постах человек с подобным характером годами не требовал ни замены, ни напарника. В случае же надобности охотно входил в состав группы для выполнения какой-то конкретной задачи, чтобы, сделав дело, насытить заодно свою небольшую потребность в очном общении с другими людьми и в полном спокойствии вернуться к своим автоматам и прочему.
Группа состояла именно из этих троих не потому, что у них был такой уж большой опыт работы именно в этом составе. Просто их посты оказались самыми близкими к той точке, на которой надо было осмотреться и разобраться: к пещерам. Суть дела была изложена каждому в отдельности по связи, так что, встретившись в Северном Ските, они были не только в равной мере осведомлены о новом задании, но и успели уже снестись между собой, распределить предварительную работу и в основном выполнить её – всё с помощью тех же средств связи, конечно. Связь была, пожалуй, единственной отраслью техники, в которой Марс был обеспечен не хуже, но скорее даже лучше, чем Земля, – хотя бы потому, что на Земле связь прежде всего – условие эффективной работы, на Марсе же – условие выживания каждого в отдельности и всего проекта «Освоение» в целом.
Каменистый, не очень крутой внешний склон кратера, образовавшегося многие миллионы лет тому назад, уводил группу в нужном вроде бы направлении, тонкие полутораметровые колёса марсбайков сейчас катились без всяких усилий со стороны седоков – достаточно было лишь пошевеливать рулём: тяготение – оно и на Марсе тяготение, хотя земному, понятно, не чета. Только изредка приходилось поработать педалями. Вокруг – камень, камень и ещё раз камень. Мрачновато, как всегда. И немного тоскливо.
– Унылые края, очей очарованье, – сказал Усяго, чтобы не было ко всему ещё и молчания. Раз уж сошлись втроём – хоть мембраны потрясём вволю.
– Не насилуй классика, – откликнулся Голенах – наверное, из тех же соображений. – Если не хочешь спать – давай попробуем посращивать нитки. Может, что-нибудь и образуется. У тебя была последняя связь с таможней. Что-нибудь полезное?
– Выдали официальную информацию: Худог притаранил с Земли два контейнера с образцами одежды, пригодной, как полагают конструкторы, для обменных операций с Нижними на произведения местной культуры, – если она когда-нибудь тут имела место.
– О да, – сказал Тендер, сарказм клокотал в интонациях. – Культуры здесь полным-полно. Одна только она тут и есть. Их бы сюда, придурков. Своими боками почувствовали бы, что такое – здешняя культура. Знаешь, будь моя воля – я бы никому не показывал ни эту их жизнь, ни… вообще ничего. Потому что это ведь и наше будущее – наших потомков. Когда тут была жизнь на поверхности, они, наверное, тоже мечтали обжить Вселенную, и всё такое прочее….
– А может, они так и сделали? – подумал вслух Усяго.
– Так что же контейнеры? – вернулся к теме Голенах.
– Да всё, по их словам, в порядке. Тряпки как тряпки. Да ты и сам должен был видеть этот груз – там же, где и самого Худога: он ведь с той базы как раз и собирался выходить к пещерам. Кстати, лицензия у него была в полном порядке. Предусмотрительный паренёк.
– Знаешь, чем-то он мне нравится, – сказал Голенах. – Люблю влюблённых людей. От них всегда дождёшься чего-нибудь нетривиального.
– При чём тут любовь, хотел бы я знать? – поинтересовался Тендер. – Ещё один миф?
– Ничуть не бывало. Скорее – слух, но правдоподобный.
– Распространи.
– Слух прилетел с тем же кораблём, что привёз самого Худога. Вроде бы парень по уши влюбился в Рамиру, но к ней так просто не подъедешь. И вот он поклялся, что в знак серьёзности своих чувств сделает ей такой подарок, какой не под силу окажется никому другому из её хахалей. А какой именно – об этом умолчал. Она, конечно, заинтересовалась: женщины обожают таинственное, особенно такие избалованные вниманием, как она. Тут пошли всякие гадания. Хотя серьёзный человек решил бы задачку за пару секунд. Вот ты, например.
– Очень возможно, – согласился Тендер. – Простая логика. Что труднее всего найти на Земле? Ответ прост: то, чего там нет и быть не может. Вопрос второй: что это такое, чего там нет? Разбуди меня среди ночи, и я скажу: марсианские раритеты. А что является самой большой редкостью на Марсе? Тут не может быть двух мнений: конечно, марстекло и подлинные изделия из него. Вот и решение задачки. Я прав?
И Тендер удовлетворённо нажал на педали, вырываясь на несколько метров вперёд. Беседы это, однако, не нарушило, поскольку разговор всё равно шел по связи.
– Так-то оно так, – сказал внимательно слушавший Усяго. – Однако, если твою логику продолжить, придётся прийти к уже не столь бесспорным выводам.
– Например?
– Судя по тому, что мы об этом парне знаем – довольно много, – он, при всей его ковбойской репутации, на самом деле человек расчётливый и осторожный, с хорошей интуицией. И если о нём покатились такие слухи, я не верю, что это случилось без его ведома. Потому что ведь по сути дела это вызов: «Внимание, ареиты, я приехал к вам, чтобы провести самую дерзкую и незаконную операцию в вашей хилой истории: вывезти на Землю некоторое количество ваших сокровищ – реликтовых марстеклянных фигурок. Теперь вы это знаете, и попробуйте-ка поймать меня за руку!» Ручаюсь, что на Земле он заключил не одно пари, что у него всё получится, а мы останемся с носом.
– По-моему, – проговорил Тендер, – это было бы необычайно глупо. Не говоря уже о том, что – нахально. Что же, он нас ни во что не ставит?
– А он об этом просто не думал, – предположил Голенах. – Он любит эффектные заявления, если даже они сильно усложняют задачу.
– Вот уж не считаю, – сказал Усяго. – Если хотите знать моё мнение – это очень изящная дезинформация. Запущенная им, чтобы направить нас не по той тропе.
– Не понял, – отреагировал Тендер.
– Несложное рассуждение. Известно, чего он хочет: раздобыть реликты. И точно так же известно и другое: где можно до них добраться? На планете таких мест, как все знают, два: губернаторские сейфы, где хранятся те фигурки, какие уже удалось выменять у Нижних, – и сами Нижние пещеры, куда любому из нас доступ закрыт не только решением властей, что несерьёзно, но самой природой, – и это уже существенно: в атмосфере и температуре Нижних пещер ни один из нас и нам подобных не может прожить и пяти минут, если только он не в таком костюме, как мы, со всем его жизнеобеспечением; но в костюме туда пробраться человеку, не имеющему нашего опыта, просто невозможно – он застревает уже в тех лазах, что соединяют Верхние пещеры со Средними, – а чем ниже, тем эти проходы становятся теснее. Люди ведь всё-таки в среднем в полтора раза крупнее местных, тяжелее, да и кислорода потребляют куда больше. У этих ребят было время приспособиться: как предполагают наши умники, отступление с поверхности в недра длилось сотни тысяч – если только не миллионы лет. Если помните, нашим удалось расширить только один ход к Нижним, которым может воспользоваться человек в костюме; но он оборудован так, что там любая муха будет замечена и остановлена.
– Господи, да это всем известно.
– Конечно; но существует предположение, что сами Нижние ребята – во всяком случае, некоторые из них, – могут беспрепятственно подниматься наверх и тут вступать в контакты с нашими. Так вот: это всё болтовня. Для любого Нижнего это ещё опаснее, чем для нас – оказаться внизу без жизнеобеспечения. Им и трёх минут не выдержать.
– Что-то я не пойму, – сказал Тендер, умело объезжая большой камень, – к чему ты всё это излагаешь.
– Только чтобы подготовить вас к тому, – ответил Усяго, следуя за ним, – что сейчас мы наматываем эти километры зря. И тратим время. Потому что мы не найдём никаких следов, никаких признаков того, что Зеро Худог там был, с кем-то договаривался и что-то оттуда вынес. Это пустой номер, господа.
– Очень интересно, – с иронией молвил Голенах. – Непонятно только, почему ты решил объяснить всё это сейчас, когда мы уже почти подъехали, а не тогда, когда мы ещё не трогались в путь. Сэкономили бы и время, и ресурсы…
– Я тогда промолчал потому, – ответил Усяго, – что поездка эта была необходима. Какие-то, на мой взгляд, полпроцента вероятности всё-таки существуют – и мы едем для того, чтобы убедиться либо в том, что эти полпроцента ему удалось реализовать, либо же – и я в этом уверен – у него ничего не получилось. Только когда мы это установим, можно будет подумать о дальнейшем: где и каким образом Худог рассчитывает добраться до цели своего визита. Вы скажете, что об этом можно бы подумать уже сейчас. А я полагаю, что мы к этому ещё не готовы. Сперва нужно убедиться в том, что тот вариант никак не проходит; только тогда наше подсознание начнёт работать в нужном направлении.
С минуту все трое молчали, усердно нажимая на педали и внимательно следя за тем, что даже при желании нельзя было назвать дорогой.
– Слушай, – заговорил затем Голенах, – а ты не допускаешь, что этот самый Зеро вовсе не нас хочет надуть?
– Развей свою мысль.
– Всё очень просто. Даже наши таможенники едва не клюнули на его уловку, на какое-то время приняв имитации за оригиналы. А если так, то много ли окажется на Земле таких специалистов, кто сможет с уверенностью утверждать, что это не марстекло, а всего лишь продукт земной технологии? Если такие и найдутся, то Рамира к их числу явно не принадлежит. А ведь ему нужно убедить именно её, верно?
– Вряд ли.
– Почему ты так считаешь?
– Если бы речь шла только о ней, он взял бы одну, две, ну, от силы три фигурки; это, кроме всего прочего, лишний раз свидетельствовало бы о том, что привезены действительно редкости. А когда счёт идёт на дюжины… Не станем забывать, что, влюблённый или нет, Худог прежде всего деловой человек. И потому, даже решая важнейший личный вопрос, он не забудет об интересах дела. Конечно, ей он не предоставил бы права выбирать из дюжин; но на остальные нашёл бы покупателя – а скорее всего, он получил заказ ещё до полёта. Деловой подход? Да. Но – рискованный. Хотя бы потому, что вывезти две-три фигурки куда проще, чем такое количество. Не хочу сказать, что он не собирается вывезти имитации: ни один закон при этом не нарушается. Но для неё он, я уверен, хочет добыть именно настоящую редкость. Подлинник.
– Хотя только что мы вроде бы сошлись на том, что это ему не по силам. А впрочем, хитрить он умеет.
– Увы, это так. Ну-с, а где сейчас Джокеры?
– Где-нибудь. Попробую достучаться хоть до одного из них. А уж он найдёт остальных. Начну с Усяго.
– Есть ли жизнь на Марсе? – спросил Усяго.
– Это жизнь, по-твоему? – усомнился Тендер.
– Жизнь есть движение, – изрёк Голенах.
И, как бы подтверждая сказанное, снял ногу с педали и поддел квадратным носком башмака округлый оранжевый булыжник. Камень улетел далеко. Усяго сказал:
– Удар от ворот.
Тендер нахмурился:
– Не исключено, что это и был след Худога.
От его резкого голоса мембраны слегка дребезжали.
– Это миф, – сказал Голенах. – Следы Худога – миф, придуманный таможенниками. Чтобы лишить нас спокойной жизни, усадить в сёдла и заставить в очередной раз сперва переться через пустыню, а потом продираться в пещеры. Пфуй. От одной этой мысли начинает болеть живот.
– А может, сам Худог – тоже миф? – поинтересовался Усяго.
– Худога я видел своими глазами, – сказал Голенах. – Он прилетал на Марс в прошлом году. Пробыл неделю на Четвёртой базе. Я там как раз пополнял запасы. Красивый мужик. Харизматический. Такой – весь в барашках. Но никаких замысловатостей не было. Навещал станции, с экскурсией посетил пещеры – нормальная туристическая программа.
– Один он был? – спросил Усяго. – Или с Рапирой? Или как её там?
– Ох. А то ты не знаешь, как её зовут, – сказал Голенах. – Похоже, один. Её я не видел.
– Значит, один, – уверенно проговорил Тендер. – Иначе вся база вмиг встала бы на уши. Мисс Универсум – не шуточка. При нашей голодухе. Я уже всерьёз сомневаюсь, что женщины существуют на самом деле. Скорее всего это тоже из мифологии.
– Ну, почему же, – не согласился Усяго. – Они на Первой есть, и на станции Королёва возникают периодически – от борта до борта. Слушай, я вот никак не могу понять: а во что-нибудь вообще ты веришь?
– Непременно, – ответил Тендер. – Например, в то, что идём мы зря, и если даже обойдём весь Марс по окружности, никаких следов не найдём за их полным отсутствием. Весь результат будет – амортизация дыхалок и износ всего снаряжения.
– Заказ есть заказ, – сказал Голенах. – А заработок – всегда заработок. Старыми открытиями сыт не будешь. – Он привычно попытался пожать плечами, и выходной костюм так же привычно отразил эту попытку. Микрореактор и химия в наспинном ранце, да и сам костюм, достаточно жёсткий, чтобы противостоять низкому внешнему давлению, ограничивали подвижность плечевого пояса. Зато сопротивления воздуха не ощущалось тут даже в самых низких местах. Без реактора и химии дышать пришлось бы углекислым газом, чего люди старательно избегают не только на Красной планете.
Они находились в пути уже четвёртый день, а всего в их распоряжении было пятнадцать жизнеобеспеченных суток; потом ещё дня четыре можно было бы сохранять форму при помощи стимуляторов, а дальше не было бы вообще ничего – для них, разумеется. А на долю тех, кому придётся навестить Северный Скит – именно так назывался пункт, место сбора временной патрульной группы, вообще-то известной всем как Джокеры, – выпадет лишь документально зафиксировать, что патруль восемнадцать дробь три не вернулся ни на точку встречи и ни на одну из постоянных баз его участников, а порученное ему задание так и осталось невыполненным. Но вообще-то сейчас вся эта арифметика роли не играла: они должны были сделать всё до отлёта на Землю следующего транспорта, иначе Зеро Худог благополучно покинет пределы Марса, оставив на нём всех заинтересованных людей в полном недоумении: зачем же он всё-таки появлялся? Уж не ради того, конечно, чтобы вывезти отсюда две-три дюжины подделок. Может быть, и неплохой куш для начинающего челночника, но не для Худога же!
– За такие дела, вроде этого, можно браться только с тяжкого похмелья, – сказал Тендер несколько километров спустя. – А мы-то с какой радости? Может, кто-нибудь умный объяснит?
– Помнится, – отозвался Усяго, – после переговоров с таможней кто-то уговаривал нас до мозолей на языке, убеждая, что такой заработок за недельную или даже двухнедельную прогулку может только во сне присниться, да и то лишь в ночь на двадцать девятое февраля. Кто бы это мог быть, не вспомнишь?
Откликнулся Голенах:
– Да нашёлся один такой – эконом и казначей….
– Не тот ли самый, что по связи охал и сокрушался – надо, мол, ехать на Вторую, закупать всё необходимое на пыльные месяцы, в запасе у всех осталось вдвое меньше, чем нужно, чтобы снарядиться в поиск, не побывав на складах, да и цены наверняка подрастут к пылям? И всё нажимал на то, что он не о себе заботится, потому что на его имя уже пришло письмо с Матушки, и это значит, что он, наконец, уберётся отсюда с первым же бортом; что его заботит только благополучие друзей, которым отсюда уже никогда не улететь. По-моему, тот самый. Как вот только его звали? Память у меня протёрлась до дыр.
– Вертится на языке, – согласился Голенах. – Что-то вроде Тан… Тун… Тон…
– Вспомнил! Тендер – вот как. И как это я сразу не сообразил?
Тендер не остался в долгу:
– Ты позабыл, что там были ещё двое, оравшие во всю глотку: «Да! Да!» Я предупреждал: давайте ещё подумаем. Пусть лучше сформируют патруль из своих, базовых, а что от них идти дольше – ничего не значит, счёт же идёт не на минуты. Но вас перекричать мог бы разве что усилитель на тысячу мегаватт. И оба вместо того, чтобы поддержать меня, пользовались халявной связью и просто соревновались – кто подольше поворкует с дамочками…
– С какими ещё дамочками? – возмутился Голенах. – Это была программа «Новости солярпола», а Усяго вёл переговоры с «Кримеканом» насчёт заказа последней модели «Кримилоджика».
– В самом деле? Судя по его интонациям, он общался с «Сексом по блицсвязи»!
– Кто виноват, что там дамочки в торговом отделе? И он выбивал из них суперскидку и бесплатную доставку. Будь у нас сейчас этот «логик», мы не крутили бы педали на авось, а мчались уверенно, заранее зная, где что искать.
Всем было, разумеется, понятно, что слово «мчались» было более чем преувеличением – если учесть уровень бездорожья и возможности марсбайков, снабжённых, правда, моторчиками, но с весьма ограниченным запасом хода из-за малой ёмкости батарей.
– И скидку я выбил, – сказал Усяго. – Они со слезами, но согласились. И будь у нас тогда деньги…
– Деньги были бы, не потрать вы их на болтовню, – ответил Тендер. – А без «логика» мы уж точно не найдём ни фига.
– Ну, если некоторые заранее настроились на неудачу… Почему ты не сказал этого начальству, когда подписывал договор?
– Старался сберечь твои нервы.
– Ты бы лучше постарался…
В таком духе они разговаривали при каждой встрече – на протяжении почти шести лет, с того самого дня, когда – единственные уцелевшие от первой волны Освоения – впервые объединились во временную группу для выполнения задания в районе Северного Скита. А точнее – они тогда и создали эту стоянку на пустом месте как место сбора, когда будет снова возникать такая надобность. Трое одиночек. Из которых у одного – а именно Тендера – через месяц истекал предельный срок пребывания на планете. Другие же двое давно стали невозвращенцами.
Слово это на Марсе имело не то значение, какое было ему присуще на Земле, в некоторых странах, в не таком уж давнем хахавеке. На Четвёртой планете невозвращенцами назывались люди, получившие отказ в возобновлении медвизы на Землю. С первых дней заселения планеты, и даже ещё до этих первых дней, медики предупреждали, что время пребывания в гостях у бога войны должно строго дозироваться: конечно, тяготение тут было сильнее лунного, но всё же на порядок ниже земного, атмосферное давление даже в низинах на тот же порядок слабее, морозы были куда суровей антарктических, и как бы ни старался человек изолироваться от условий обитания, он либо не был способен на это (гравитация), либо был вынужден идти с природой на компромисс – давление в выходных костюмах приходилось уменьшать по сравнению с земным, иначе вышедший из-под купола сразу же раздувался и передвигаться мог только способом футбольного мяча – прыгать, если как следует подтолкнут; о свободе действий говорить не приходилось, и казалось, что вовсе нет смысла строить на Марсе серьёзные базы: под куполом, конечно, жить можно, но что это даст, кроме разве что сознания, что ты не где-нибудь, но именно на планете тайн? Сознание позволяло гордиться собой – но очень уж дорого эта гордость обходилось. В общем, получалось так, что – сколько ни крути педали и ни выжимай штангу на тренажёрах – определённый медициной срок истекал тогда, когда ареит (таким стало самоназвание поселенцев, не желавших именоваться марсианами) только-только начинал всерьёз разбираться, что тут к чему.
Не следует думать, что Освоение начиналось без помощи могучей и хитроумной земной техники. Пешком планету не очень-то исследуешь – это было ясно любому. Были созданы и изготовлены конструкции, которые, по замыслу производителей, должны были надёжно работать в марсианских условиях. Образцы их – в небольшом, естественно, количестве – забросили вместе с первыми же группами, на месте собрали и испробовали. Работало всё, естественно, на атомных реакторах – иной энергетики на этой планете и быть не могло. Реакторы себя оправдали, как и все схемы с бесконтактными подвижными соединениями, вроде электромагнитных подшипников и тому подобного. Но бесконтактники плохи были тем, что требовали высокопрофессионального обслуживания – а количество людей, отправлявшихся на Освоение, измерялось даже не в головах, а в килограммах и граммах. Если в колоде пятьдесят две карты, то как ни тасуй их, пятьдесят две и останутся. Старались набрать колоду из одних только джокеров. Но даже на Земле это оказалось делом нелёгким. Те, кто мог с полным правом носить титул Джокера, то есть человека, способного в этих условиях заменить при нужде любого специалиста, чаще всего оказывался не очень-то пригодным по своей физике, а ещё чаще из-за психики: джокерность сильно влияет на самооценку человека (к плюсу) и его отношение к другим (в сторону минуса), а в малочисленных группах следует ценить других всегда выше, чем самого себя, тяготеть к ним, быть атомом в молекуле, и потому чем ты поливалентнее, тем лучше для всех – и для дела в первую очередь.
А поэтому если уж человек доказывал, что он полезен для группы именно как атом, без которого вещество коллектива стало бы каким-то совершенно другим, то его – порой сознательно, но по большей части просто инстинктивно – старались сохранить в своём составе подольше. Бывало, вдруг приходилось в пожарном порядке бросаться на выполнение аварийного задания, оно затягивалось, а то человек получал травму такого рода, с которой не полетишь, те же медики и приказывали отложить; или же оказывалось, что – ну вот просто некем его заменить, Земля не смогла отправить того единственного профессионала, который был бы пригоден для выполнения круга обязанностей, что лежали на готовящемся к рестарту на – как тут почему-то называли Землю – Матушку. Или каким-то путём просачивался очередной слушок, утекшая с Третьей планеты информация о тех, кто успел уже вернуться раньше: всё у них хорошо, даже прекрасно, пенсия охренительная, хватает на всё и даже остаётся, почёт и уважение, журналисты и поклонники. Но если пенсион навсегда, то почёт – на неделю, две, от силы три, а потом тебя словно никогда и не было, а вернее – было, да быльём поросло. Почему? А потому, что настоящей работы тебе уже не получить. Здоровье вроде бы позволяет, скажем, заниматься подготовкой следующих поколений ареитов-исследователей и строителей, консультировать конструкторов, что создавали новые семейства устройств для работы на Марсе; предполагалось, что репатриант будет делать это, пока не возвратится оттуда очередной набор с более свежей информацией. Так, во всяком случае, рассчитывали. На деле же получалось, что, во-первых, такой работы на всех не хватало, во-вторых, не каждому игроку дано быть тренером, и, наконец, в-третьих – готовящиеся к новым засылам люди оказывались какими-то не такими: рыхлыми, неопределёнными, ненадёжными, что ли, и к тому же ни черта не понимающими, им всё приходилось разжёвывать и вкладывать в клювики – а это быстро приедалось людям, там, наверху, привыкшим воспринимать слова ещё раньше, чем они были произнесены собеседником. И сколько ни убеждай самого себя, что, отправляясь туда, ты и сам был точно таким же придурковатым разгильдяем, – не помогало. По этим вот причинам и приходилось ареитам вновь и вновь слышать: ещё и вон кто заглох, махнул рукой, ушёл на заслуженный отдых, ловит рыбу или кинулся по бабам, растит розочки, а то и просто пьёт проклятую, вспоминая собачьи времена на собачьем Марсе, туда его и обратно, гори он своим красным огнём. Сердце, выходит, оставалось там, с теми местами и теми людьми. Понаслушавшись такого, немало ареитов совершенно сознательно оттягивали свой рестарт – до поры, когда все возможные сроки его истекали и главный коновал планеты, разводя руками, с понимающей усмешкой заявлял: «Должен сообщить вам пренеприятное известие: возврат на Землю для вас закрыт навсегда, поскольку допустимый срок пребывания в условиях Марса вы превысили на (числа варьировали), и ваш организм не способен более к нормальному функционированию в физических условиях, существующих на Земле. Но ничего – и тут, как вы знаете, люди живут». Сам доктор Штиль, главный коновал, был из первых, оставшихся на пожизненное пребывание совершенно сознательно. И, кстати, очень походило на то, что земные власти – в данном случае, ИКОМ – интернациональный комитет по освоению Марса – не только не возражал против такой практики, но, похоже, на нечто подобное изначально рассчитывал; недаром сюда посылали или одиночек, не обзаведшихся семьёй, или же семейные бездетные пары. И с недавнего времени пошла информация, что предстоящее расширение состава освоителей – а оно происходило постоянно, хотя и в небольших масштабах – на этот раз окажется куда более многочисленным, и в основном – за счёт прекрасного пола. И более того, что некоторым – и чем дальше, тем больше – будет предоставлено право персонального приглашения на Марс дамы сердца – если она, конечно, будет обладать всеми личными и рабочими качествами, какие обязательны для всякого обитателя этих мест; экспорт домохозяек никак не предусматривался. То есть подходила, видимо, пора, когда начнётся формирование новой – ареитской – нации.
Так или иначе, двое из трёх Джокеров, лениво крутивших педали самого популярного тут средства передвижения, принадлежали к одному из первых поколений невозвращенцев, и именно той их категории, какая называлась «Одиночки» и состояла из людей, превыше всего ценивших возможность, являясь членами общества, тем не менее по какой-то причине изолироваться от него. Такие бирюки на Марсе ценились высоко, потому что на достаточно широко разбросанных по планете первичных постах человек с подобным характером годами не требовал ни замены, ни напарника. В случае же надобности охотно входил в состав группы для выполнения какой-то конкретной задачи, чтобы, сделав дело, насытить заодно свою небольшую потребность в очном общении с другими людьми и в полном спокойствии вернуться к своим автоматам и прочему.
Группа состояла именно из этих троих не потому, что у них был такой уж большой опыт работы именно в этом составе. Просто их посты оказались самыми близкими к той точке, на которой надо было осмотреться и разобраться: к пещерам. Суть дела была изложена каждому в отдельности по связи, так что, встретившись в Северном Ските, они были не только в равной мере осведомлены о новом задании, но и успели уже снестись между собой, распределить предварительную работу и в основном выполнить её – всё с помощью тех же средств связи, конечно. Связь была, пожалуй, единственной отраслью техники, в которой Марс был обеспечен не хуже, но скорее даже лучше, чем Земля, – хотя бы потому, что на Земле связь прежде всего – условие эффективной работы, на Марсе же – условие выживания каждого в отдельности и всего проекта «Освоение» в целом.
Каменистый, не очень крутой внешний склон кратера, образовавшегося многие миллионы лет тому назад, уводил группу в нужном вроде бы направлении, тонкие полутораметровые колёса марсбайков сейчас катились без всяких усилий со стороны седоков – достаточно было лишь пошевеливать рулём: тяготение – оно и на Марсе тяготение, хотя земному, понятно, не чета. Только изредка приходилось поработать педалями. Вокруг – камень, камень и ещё раз камень. Мрачновато, как всегда. И немного тоскливо.
– Унылые края, очей очарованье, – сказал Усяго, чтобы не было ко всему ещё и молчания. Раз уж сошлись втроём – хоть мембраны потрясём вволю.
– Не насилуй классика, – откликнулся Голенах – наверное, из тех же соображений. – Если не хочешь спать – давай попробуем посращивать нитки. Может, что-нибудь и образуется. У тебя была последняя связь с таможней. Что-нибудь полезное?
– Выдали официальную информацию: Худог притаранил с Земли два контейнера с образцами одежды, пригодной, как полагают конструкторы, для обменных операций с Нижними на произведения местной культуры, – если она когда-нибудь тут имела место.
– О да, – сказал Тендер, сарказм клокотал в интонациях. – Культуры здесь полным-полно. Одна только она тут и есть. Их бы сюда, придурков. Своими боками почувствовали бы, что такое – здешняя культура. Знаешь, будь моя воля – я бы никому не показывал ни эту их жизнь, ни… вообще ничего. Потому что это ведь и наше будущее – наших потомков. Когда тут была жизнь на поверхности, они, наверное, тоже мечтали обжить Вселенную, и всё такое прочее….
– А может, они так и сделали? – подумал вслух Усяго.
– Так что же контейнеры? – вернулся к теме Голенах.
– Да всё, по их словам, в порядке. Тряпки как тряпки. Да ты и сам должен был видеть этот груз – там же, где и самого Худога: он ведь с той базы как раз и собирался выходить к пещерам. Кстати, лицензия у него была в полном порядке. Предусмотрительный паренёк.
– Знаешь, чем-то он мне нравится, – сказал Голенах. – Люблю влюблённых людей. От них всегда дождёшься чего-нибудь нетривиального.
– При чём тут любовь, хотел бы я знать? – поинтересовался Тендер. – Ещё один миф?
– Ничуть не бывало. Скорее – слух, но правдоподобный.
– Распространи.
– Слух прилетел с тем же кораблём, что привёз самого Худога. Вроде бы парень по уши влюбился в Рамиру, но к ней так просто не подъедешь. И вот он поклялся, что в знак серьёзности своих чувств сделает ей такой подарок, какой не под силу окажется никому другому из её хахалей. А какой именно – об этом умолчал. Она, конечно, заинтересовалась: женщины обожают таинственное, особенно такие избалованные вниманием, как она. Тут пошли всякие гадания. Хотя серьёзный человек решил бы задачку за пару секунд. Вот ты, например.
– Очень возможно, – согласился Тендер. – Простая логика. Что труднее всего найти на Земле? Ответ прост: то, чего там нет и быть не может. Вопрос второй: что это такое, чего там нет? Разбуди меня среди ночи, и я скажу: марсианские раритеты. А что является самой большой редкостью на Марсе? Тут не может быть двух мнений: конечно, марстекло и подлинные изделия из него. Вот и решение задачки. Я прав?
И Тендер удовлетворённо нажал на педали, вырываясь на несколько метров вперёд. Беседы это, однако, не нарушило, поскольку разговор всё равно шел по связи.
– Так-то оно так, – сказал внимательно слушавший Усяго. – Однако, если твою логику продолжить, придётся прийти к уже не столь бесспорным выводам.
– Например?
– Судя по тому, что мы об этом парне знаем – довольно много, – он, при всей его ковбойской репутации, на самом деле человек расчётливый и осторожный, с хорошей интуицией. И если о нём покатились такие слухи, я не верю, что это случилось без его ведома. Потому что ведь по сути дела это вызов: «Внимание, ареиты, я приехал к вам, чтобы провести самую дерзкую и незаконную операцию в вашей хилой истории: вывезти на Землю некоторое количество ваших сокровищ – реликтовых марстеклянных фигурок. Теперь вы это знаете, и попробуйте-ка поймать меня за руку!» Ручаюсь, что на Земле он заключил не одно пари, что у него всё получится, а мы останемся с носом.
– По-моему, – проговорил Тендер, – это было бы необычайно глупо. Не говоря уже о том, что – нахально. Что же, он нас ни во что не ставит?
– А он об этом просто не думал, – предположил Голенах. – Он любит эффектные заявления, если даже они сильно усложняют задачу.
– Вот уж не считаю, – сказал Усяго. – Если хотите знать моё мнение – это очень изящная дезинформация. Запущенная им, чтобы направить нас не по той тропе.
– Не понял, – отреагировал Тендер.
– Несложное рассуждение. Известно, чего он хочет: раздобыть реликты. И точно так же известно и другое: где можно до них добраться? На планете таких мест, как все знают, два: губернаторские сейфы, где хранятся те фигурки, какие уже удалось выменять у Нижних, – и сами Нижние пещеры, куда любому из нас доступ закрыт не только решением властей, что несерьёзно, но самой природой, – и это уже существенно: в атмосфере и температуре Нижних пещер ни один из нас и нам подобных не может прожить и пяти минут, если только он не в таком костюме, как мы, со всем его жизнеобеспечением; но в костюме туда пробраться человеку, не имеющему нашего опыта, просто невозможно – он застревает уже в тех лазах, что соединяют Верхние пещеры со Средними, – а чем ниже, тем эти проходы становятся теснее. Люди ведь всё-таки в среднем в полтора раза крупнее местных, тяжелее, да и кислорода потребляют куда больше. У этих ребят было время приспособиться: как предполагают наши умники, отступление с поверхности в недра длилось сотни тысяч – если только не миллионы лет. Если помните, нашим удалось расширить только один ход к Нижним, которым может воспользоваться человек в костюме; но он оборудован так, что там любая муха будет замечена и остановлена.
– Господи, да это всем известно.
– Конечно; но существует предположение, что сами Нижние ребята – во всяком случае, некоторые из них, – могут беспрепятственно подниматься наверх и тут вступать в контакты с нашими. Так вот: это всё болтовня. Для любого Нижнего это ещё опаснее, чем для нас – оказаться внизу без жизнеобеспечения. Им и трёх минут не выдержать.
– Что-то я не пойму, – сказал Тендер, умело объезжая большой камень, – к чему ты всё это излагаешь.
– Только чтобы подготовить вас к тому, – ответил Усяго, следуя за ним, – что сейчас мы наматываем эти километры зря. И тратим время. Потому что мы не найдём никаких следов, никаких признаков того, что Зеро Худог там был, с кем-то договаривался и что-то оттуда вынес. Это пустой номер, господа.
– Очень интересно, – с иронией молвил Голенах. – Непонятно только, почему ты решил объяснить всё это сейчас, когда мы уже почти подъехали, а не тогда, когда мы ещё не трогались в путь. Сэкономили бы и время, и ресурсы…
– Я тогда промолчал потому, – ответил Усяго, – что поездка эта была необходима. Какие-то, на мой взгляд, полпроцента вероятности всё-таки существуют – и мы едем для того, чтобы убедиться либо в том, что эти полпроцента ему удалось реализовать, либо же – и я в этом уверен – у него ничего не получилось. Только когда мы это установим, можно будет подумать о дальнейшем: где и каким образом Худог рассчитывает добраться до цели своего визита. Вы скажете, что об этом можно бы подумать уже сейчас. А я полагаю, что мы к этому ещё не готовы. Сперва нужно убедиться в том, что тот вариант никак не проходит; только тогда наше подсознание начнёт работать в нужном направлении.
С минуту все трое молчали, усердно нажимая на педали и внимательно следя за тем, что даже при желании нельзя было назвать дорогой.
– Слушай, – заговорил затем Голенах, – а ты не допускаешь, что этот самый Зеро вовсе не нас хочет надуть?
– Развей свою мысль.
– Всё очень просто. Даже наши таможенники едва не клюнули на его уловку, на какое-то время приняв имитации за оригиналы. А если так, то много ли окажется на Земле таких специалистов, кто сможет с уверенностью утверждать, что это не марстекло, а всего лишь продукт земной технологии? Если такие и найдутся, то Рамира к их числу явно не принадлежит. А ведь ему нужно убедить именно её, верно?
– Вряд ли.
– Почему ты так считаешь?
– Если бы речь шла только о ней, он взял бы одну, две, ну, от силы три фигурки; это, кроме всего прочего, лишний раз свидетельствовало бы о том, что привезены действительно редкости. А когда счёт идёт на дюжины… Не станем забывать, что, влюблённый или нет, Худог прежде всего деловой человек. И потому, даже решая важнейший личный вопрос, он не забудет об интересах дела. Конечно, ей он не предоставил бы права выбирать из дюжин; но на остальные нашёл бы покупателя – а скорее всего, он получил заказ ещё до полёта. Деловой подход? Да. Но – рискованный. Хотя бы потому, что вывезти две-три фигурки куда проще, чем такое количество. Не хочу сказать, что он не собирается вывезти имитации: ни один закон при этом не нарушается. Но для неё он, я уверен, хочет добыть именно настоящую редкость. Подлинник.
– Хотя только что мы вроде бы сошлись на том, что это ему не по силам. А впрочем, хитрить он умеет.