Она растерялась и залепетала:
   — Впервые такого встречаю, другой был бы счастлив…
   — Охотно верю, — воскликнул я, — но вынужден придерживаться иного мнения. Возможно, вы не в моем вкусе. К тому же, находясь в самом конце жизненного пути, практически у финиша, не хотел бы получить травму черепа и синяк под глаз. Хотелось бы уйти из жизни красивым, конечно, насколько это позволили мне матушка и природа.
   Из всей моей речи девица поняла лишь одно: что она не в моем вкусе.
   — Что за бред? — взбесилась она. — Зачем же вы так на меня смотрели?
   — Как?
   Она изобразила. Мне стало плохо. Катастрофа! Неужели я так на нее смотрел? Тогда я болван, права Светлана.
   — Что-то не припомню. Когда это было? — холодно поинтересовался я.
   — Когда вы бродили по залу и позже, непосредственно перед тем, как я к вам подошла, — торжествуя сообщила девица.
   Теперь уже взбесился я:
   — Что? На вас? Смотрел? Да на кой вы нужны мне? Особенно сейчас. Поверьте, вы оч-чень невовремя.
   Я глянул на стоящий на столе бокал, полный яда, и уже спокойно добавил:
   — Может безразлично в зал и глянул в последний раз, может взглядом на вас и наткнулся, но не советую это близко к сердцу принимать. Я смотрю так на всех женщин.
   Остроносенькая отшатнулась:
   — Вы что, кобель?
   Я безучастно пожал плечами:
   — Не знаю, вряд ли…
   Она разъярилась:
   — Тогда вы болван! Жаль, что об этом не знаете!
   — Знаю, сегодня мне это уже говорили. Да, я болван. Тем более, отправляйтесь к своему другу, пока он вас не опередил и не подвалил к нашему столику. Кажется для этого он уже достаточно размял кулаки.
   Сказав такое, я сам ужаснулся:
   — Господи! Кулаки? Неужели ЭТО так невинно называется? Кувалды — да, а кулаки — вряд ли.
   Остроносенькая удовлетворенно хмыкнула, я же ее просветил:
   — Мне совсем не хотелось бы с ним сражаться, как бы красивы вы ни были. Он такой громадный. И неловкий наверняка: еще прольет мой коньяк. Вот это будет трагедия.
   Остроносенькая рассмеялась:
   — Ах, вот в чем дело! Ну что ж, это легко уладить.
   Она вскочила и энергично направилась к своему другу — я вздохнул с облегчением и поднял бокал. Пора! Давно пора! Пора на тот свет! Господь заждался!
   Набрав побольше воздуха в легкие, я зажмурил глаза и…
   И бокал оказался в руках остроносенькой. Она вернулась, резво выхватила из моей руки бокал, лихо опрокинула его в себя и пояснила:
   — Для храбрости!
   И убежала.
   Я остолбенел.
   Сначала остолбенел, а потом уронил голову на стол и заплакал.
   Возможно, впервые в жизни.
   Плакал я долго и горько. Напасти пошли косяком: одна за другой. Фортуна меня просто возненавидела. Позор, пережитый в Париже, жег хуже огня, предательство Светланы леденило душу, отсутствие сына разрывало сердце. За всем этим маячило унижение в образе косой пенсионерки-невесты! И вот оно, новое поражение: я не сумел уйти из жизни. Не справился с таким несложным делом. Казалось бы, чего проще, налей яду в бокал и выпей, раз так тебе повезло: собственная мать подарила самый легкий способ забвения бед и позора. Так нет же, и здесь я опарафинился. Какая-то дурочка, свиристелка опередила меня…
   Остроносенькая (легка на помине) вернулась и жизнерадостно сообщила:
   — Дело сделано, он ушел, так что можете быть спокойны: лицо вам никто не набьет.
   Тут она заметила, наконец, мою печаль и удивилась:
   — Что с вами? Мужчина, неужели вы плачете?
   От позора и обиды я замычал, а она рассмеялась:
   — Нет, правда, вы плачете что ли? Не может быть! Ха-ха! Вы плачете? Плачете?
   — Да! Да! — взревел я. — Плачу и буду плакать еще и еще, раз вас так это радует!
   — Вовсе не радует, — смутилась она. — А то, что хихикаю, так это нервное. Честное слово, никогда не видела плачущего мужчину.
   — Поживете с мое и не такое увидите, — заверил я.
   Она удивилась:
   — С ваше? А сколько вам?
   — Сорок пять.
   Остроносенькая отшатнулась:
   — Надо же, никогда бы не подумала! Сорок пять, это полный завал! Считай — одна нога в могиле!
   И тут же начала меня успокаивать:
   — Но не расстраивайтесь, беда, конечно, но… Кстати, давно хочу вам сказать: вы очень красивый мужчина. По таким просто плачет! Плачет Голивуд!
   Я посмотрел на нее, как на врага народа, а она всплеснула руками и затараторила:
   — Когда вы прошли мимо нашего столика, я обмерла и глазам своим не поверила. У вас профиль — зашибись! Вам, наверное, надоели такие признания. Нас, красивых, и хвалят, и хвалят, и хвалят, и льстят, и льстят, и льстят. Представляю сколько вы наслушались за свои сорок пять, если я, в свои двадцать восемь уже насмотрелась…
   — Послушайте, — возмутился я. — Что у вас за рот?
   — Рот? А что мой рот?
   Она испугалась, извлекла из сумочки зеркальце и начала себя изучать, приговаривая:
   — Что у меня за рот? Рот как рот.
   — Это вам так кажется, — просветил я ее, — он же у вас не закрывается.
   — Ну да, — согласилась она. — Как у любой нормальной женщины.
   И тут же меня упрекнула:
   — Уж в свои сорок пять могли бы знать. Повидали, наверное, на своем полувеку.
   И она игриво подмигнула. Захотелось ее побить, но я сдержался. Остроносенькая же нахмурилась и спросила:
   — Почему вы так нелюбезны?
   Меня прорвало:
   — Потому что у меня одни неприятности от вас. Зачем вам понадобилось пить коньяк? Он же был для меня предназначен. Что мне делать? Не знаю теперь! Где еще я найду себе яду? Так все удачно складывалось, так мне повезло, этот флакон появился в моей жизни фантастически вовремя, словно по заказу. Моя мать… Все же она молодчина! Она меня породила, она же меня и…
   Остроносенькая слушала с большим интересом, но в этом месте перебила:
   — Я вас не понимаю. Совсем. Вы говорите загадками. Не могли бы выражаться ясней?
   — Ясней? — вспылил я. — Куда уж ясней. Бокал пустой видите?
   — Вижу, — кивнула она.
   — Знаете что там было?
   — Коньяк.
   — А какой коньяк, знаете?
   — Знаю, неплохой. Там был очень неплохой коньяк, — заверила она.
   — Ха! Вот она, ваша ветреность! Одним махом выдули! Где я теперь такой возьму?
   — О, боже, да здесь же и возьмете, — воскликнула она, утомленно закатывая глаза. — Не надо делать трагедию. Если хотите, сама вам куплю.
   Я схватился за голову:
   — Вы, девушка, не догадываетесь, как бессовестно поступили со мной: отняли у меня то, что достать не так просто. А мне это нужно позарез!
   Остроносенькая разволновалась:
   — Ничего не понимаю, что вы так разошлись, ведь там был всего лишь коньяк…
   — Да-а, — завопил я, — там был коньяк! И не он один! Не хотел вас огорчать, но вынужден сообщить: вы без спросу выпили мой последний флакон, единственный…
   И тут до меня дошло: она же отравилась! Только что отравилась! Вместо меня!
   Катастрофа!

Глава 4

   — Катастрофа! — завопил я, вскакивая со своего места.
   — Да-да, — озабочено согласилась остроносенькая, тоже поднимаясь из-за стола и глядя куда-то поверх моей головы глазами, наполненными ужасом. — Именно так: катастрофа! Видите? Он вернулся и не один. Ничего, не бойтесь, он просто хочет, чтобы я отдала ключи, а дружки с ним для понта, для страха. Хочет ужаса на нас напустить. Ничего, я все улажу. Я сейчас. Я быстро.
   И она унеслась с немыслимой скоростью.
   — Постойте, — закричал я, — постойте! Вам нужно срочно к врачу! Вас еще можно спасти! Наверное…
   Но она не слушала, быстро удаляясь. Естественно, я погнался за ней, но официант решительно преградил мне дорогу:
   — Прошу вас немедленно заплатить.
   Я воскликнул: «Мне некогда!», — собираясь его оттолкнуть и догнать девицу, но не успел: руки мои уже безжалостно крутили.
   — Заплачу! Заплачу! — мгновенно согласился я и вынужден был вернуться к столу.
   Там вступил в объяснения с администратором ресторана. Он настойчиво подозревал меня в воровстве и мошенничестве, требовал паспорт и убеждал, что за это надо платить втройне, я же настаивал на своей порядочности, осторожно намекая, что воры и мошенники как раз он и его хозяин — цены меню тому подтверждение. В конце концов вмешалась охрана и предъявила неопровержимые доказательства моей вины: свои кулаки. Я вынужден был показать им и паспорт, и свои права. И платить согласился…
   Когда было уплачено по счету и сверх него, я вздохнул с облегчение и собрался отправиться в погоню за остроносенькой, но в этот момент зазвонил мой сотовый.
   Он так редко звонит, что я даже не сразу понял — официант мне подсказал:
   — Кажется, это из вашего кармана.
   — Это копейки пищат, — ядовито заметил я, — плачут по тем купюрам, которые вы из меня вытряхнули.
   С этими словами я прижал трубку к уху и рот мой раскрылся сам собою. И было от чего: гнусный, с противной блатнецой голос снова изрек:
   — Ну ты попал, козлина! Ну ты попал!
   — Простите, не понял, — начал было я, но в трубке раздались гудки.
   Я растерянно уставился на официанта.
   — Похоже, это не ваш день, — сказал он, сочувственно пожимая плечами.
   Видимо, все мои неприятности отразились на моем лице. Думаю, выглядел я достаточно жалко, раз даже официант, этот бандит с большой дороги, меня пожалел. От таких, как я, камни стонут: еще со старыми неприятностями не успел разобраться, а уже новые назревают. Интересно, почему я козлина и куда я попал? Или на что?
   Так, кажется, принято выражаться в наши дни.
   Однако ломать голову над абстрактными проблемами было некогда, надо было остроносенькую спасать. Я вылетел из ресторана — она стояла на другой стороне улицы и, оживленно жестикулируя, беседовала со своим горилоподобным другом, за спиной которого маячили гиганты еще похлеще. Один из них столбенел и держал в руках мобильный, видимо собираясь отправить его во внутренний карман пиджака. Судя по всему, остроносенькая сообщала нечто ошеломительное, раз так застыл тот, с мобильным.
   Одержимый желанием спасти несчастную, я, не раздумывая, бросился под колеса первого попавшегося автомобиля. Это был «Мерседес».
   — Куда прешь, козлина! — раздалось, заглушая визг тормозов.
   — Простите, — воскликнул я, — очень спешу!
   — А-аа, вот оно что. Тогда помогу.
   Мне в лоб нацелилось дуло пистолета.
   — Что вы делает? — ужаснулся я.
   — Ты же спешишь, — пояснил владелец «Мерседеса», — так будет быстрей. И верней. Колеса — штука ненадежная, а, как я понял, Господь уже ждет.
   Он заржал и, довольный своей шуткой, сорвал с места автомобиль. Я глянул на другую сторону улицы и подумал: «Как-то подозрительно оттопыриваются карманы у этих головорезов, дружков остроносенькой. Нет ли у них оружия?»
   Мне расхотелось туда идти, но все еще хотелось спасти остроносенькую. Я вернулся в ресторан и обратился к администратору:
   — Раз уж я вам трижды заплатил по одному и тому же счету, не могли бы и вы оказать мне любезность?
   — В чем дело? — сухо поинтересовался тот.
   — Очень хотел бы поговорить с той девушкой, — я кивнул на остроносенькую, которую через стекло ресторана было неплохо видно, — но, боюсь, ее друзьям это не понравиться.
   Администратор кивнул:
   — Нет ничего проще.
   Он набрал какой-то номер и почти мгновенно на той стороне улицы остроносенькая извлекла из сумки телефон и прижала его к уху.
   — Говорите, — администратор быстро протянул мне трубку.
   Я услышал ее голос:
   — Але! Але! Кто это?
   — Остроносе… Ой, простите, не знаю вашего имени, но мне срочно нужно с вами увидеться. Дело первостепенной важности. Безотлагательно жду вас там же.
   Она изумилась:
   — Кто это? Кто?
   — Это тот сорокапятилетний мужчина, чей коньяк вы так беспардонно выдули каких-нибудь десять минут назад. Ну может чуть раньше… или позже…
   Я задумался, подсчитывая.
   — А-ааа! — обрадовалась остроносенькая. — Люська! Люська! Что ты говоришь, моя прелесть? Боже, как я рада! Не слышала тебя сто лет!
   — Возможно, — ответил я, — если у вас секунда идет за год. Впрочем, так оно и есть — время работает не на вас, время ваш враг. Умоляю! — в этом месте я вскрикнул. — Умоляю вас, срочно сверните разговор со своими друзьями и поспешите ко мне, я все еще здесь, в ресторане, иначе быть беде.
   — Люсенька, — затараторила остроносенькая, — так срочно я не могу, у меня неприятности: мой любимый на меня наезжает. Ну как обычно, он не прав, а я виновата. А почему бы и нет: он большой, он мужчина, у него кулаки — а что у меня? Одна глупость. Значит можно меня угнетать…
   — Послушайте, — раздраженно прервал я эту дурочку, — ведете себя глупо. Конечно понимаю, пользуясь случаем, вы решили устыдить вашего гориллу. Возможно вы правы, сам не стал бы внедряться в воспитательный процесс, но тогда выйдет так, что этот горилла вам уже не понадобиться…
   — Почему? — со смешком удивилась остроносенькая.
   — Потому что вас у него не будет. Сейчас же идите ко мне, подробней объясню при встрече, и вы сразу со мной согласитесь.
   — Люся-яя, ты меня интригуешь, — игриво пропела она и серьезно добавила: — Буду в кратчайшие сроки.
   И не обманула: что-то очень быстро растолковав своему горилле, она чмокнула его в щеку, в другую и, перепорхнув через дорогу, влетела в холл ресторана.
   — Что вы ему сказали? — на всякий случай поинтересовался я, с удовлетворением отмечая, что горилла и его друзья спокойненько направляются к навороченному джипу.
   — Сказала, что Люська мне предлагает отпадные джинсы.
   — И он вас отпустил по такой ничтожной причине? — не поверил я. — Вы же ругались. Он же проходу вам не давал, ревновал. И теперь вы хотите меня убедить, что он отпустил вас? Из-за такой ерунды?
   — Сразу отпустил, потому что знает: я не переживу, если джинсы достанутся Аське. И он не переживет, — заверила остроносенькая, энергично увлекая меня в недра ресторана.
   И в этот момент меня словно молнией поразило: я услышал голос матушки. «Яд жуткий! Яд смертельный! Против него нет никакого противоядия, — сказала она. — Тот, кто отравится — обречен».
   — Так что же это выходит? — в отчаянии воскликнул я. — Вас совершенно нельзя спасти? Катастрофа! Как я забыл? Как я забыл?
   Девица насторожилась:
   — О чем вы? От чего вы собрались меня спасать?
   — Так, ерунда, можете считать, что это шутка, — с напускным равнодушием отмахнулся я, а у самого мысли как челноки засновали: туда — сюда, туда — сюда.
   С секунды на минуту эта несчастная богу душу начнет отдавать: мне вдруг захотелось, чтобы произошло это в моем доме.
   Я, наверное, очень плохой человек, но выбора у меня не было. Девицу, конечно же, жаль, но она сама эту участь выбрала — никто ее не заставлял…
   Так что же мне теперь делать? Не за решетку же из-за нее отправляться. Там мне вряд ли удастся уйти из жизни с достоинством. Учитывая строгости содержания, вообще не удастся…
   И что тогда получится, если вспомнить о моих намерениях?
   Приговорят меня из-за этой чокнутой к десяти или двадцати годам жизни?
   Десять или двадцать лет жизнь эту мерзкую терпеть?!
   Даже в мыслях это не-вы-но-си-мо!!!
   Между прочим, могу и пожизненное схлопотать, кто знает, сколько дают за отравление дурочек — здесь я совсем несведущ. И это в то время, когда так нетерпится богу душу отдать. Да и что это за девица? Урод да и только. Родит еще таких же страшных и глупых детей — какая от них государству польза?
   Нет, я не изверг, девицу, конечно, жаль, но что поделаешь? Я не виноват. Ни в чем не виноват: ни в том, что она яд мой выдула, ни в том, что это толпа свидетелей видела — ее горилла глаз с нас не спускал. А уж в том, что администратор тщательно изучил и мои права и даже паспорт вовсе нет моей вины. Если сейчас остроносенькая начнет помирать, я пропал. А вот если довезу ее до моего дома, да дам ей спокойно отойти в мир иной в моей постели, то шанс еще есть. Ночи дождусь и устрою ей, к примеру, утопление. Она же поругалась со своим гориллой, так почему не может утопиться с горя?
   В общем, выбора у меня не было: надо было поскорей увозить ее с глаз людских долой.
   — Кстати, — заволновался я, — а почему это ваш горилла не удивился тому, что, направляясь к Люсе, вы вернулись в ресторан?
   — Я же забыла там сумочку, — глядя на меня своими огромными наивными глазами, сообщила остроносенькая. — Сумочку от Кардена.
   — А что же вы тогда держите в руках? — поразился я.
   Она лукаво усмехнулась:
   — Не все же так наблюдательны, как вы. Сразу чувствуется, что вы умны и даже мудры, не то, что мой Вован бестолковый.
   — Ах, он Вован, ваш горилла, — прозрел я, машинально отмечая, что не такая уж она остроносенькая и глупая, как мне казалось. Вполне симпатичная и разумная девушка. Черт, как жаль, что ей придется умирать!
   — Между прочим, он это почувствовал — никогда меня так не ревновал, а тут ну просто взбесился! — сообщила она.
   Я насторожился и, холодея, спросил:
   — Что? Что он почувствовал?
   Кокетничая, она призналась:
   — Ну то, что вы мне понравились. Вообще-то он знает, что я балдею от красивых мужчин. Всегда напрягается, если видит рядом такого.
   Я растерялся:
   — Что-то не пойму, вы о ком? О ком говорите?
   — Да о вас, о вас.
   — Вы действительно находите меня красивым?
   — Даже слишком. Для мужчины чрезмерно, поэтому так и рассвирепел мой бедный Вован. Чувствует мою слабость. Знаете, у одного смазливо лицо, у другого длинные ноги, у третьего какая-то необычайная стать, у четвертого в движениях завораживающая раскованность: не идет, а несет себя, небрежно, самоуверенно… Короче, в каждом свои навороты, так вот у вас есть сразу все. Глянешь со стороны: супермен, а не просто мужчина. Как тут не обалдеть?! — спросила она, после чего обалдел как раз я.
   Нет, я знал, что совсем не урод, но за свои сорок пять ни разу не слышал в свой адрес таких дифирамбов. Вообще никаких не слышал, если не считать того бреда, который сегодня несла моя матушка в пароксизме желания женить меня на пенсионерке.
   Чувствовал, как в душу закрадываются сомнения. Уж не издевается ли она? Уж не насмехается ли? Кстати, что она мелет? Как мог приревновать ко мне ее горилла-Вован, когда против него я старик: мне сорок пять, а он едва ли не вдвое моложе? Нет, она глумится надо мной!
   — Послушайте, — рявкнул я, — мне сорок пять, разве вашему Вовану этого не видно?
   Она усмехнулась:
   — И не ему одному. Никому не видно. Гилям Шоломович! — вдруг крикнула она администратору, кивая на меня. — Как думаете, сколько лет этому мужчине?
   И администратор с пристальным взглядом предположил:
   — Лет тридцать пять, не больше.
   И это при том, что он видел мой паспорт!
   Я был потрясен.
   — Видите как вы, оказывается, молоды. Выходит, всего на три года вас младше Вован, — рассмеялась остроносенькая.
   Черт! Какая она остроносенькая? Что за слово дурное привязалось ко мне? Просто стыд: чушь какую порю! Где были мои глаза — сам удивляюсь. Да она же красавица! И почти влюблена в меня! Бедный Вован! Как я его понимаю!
   — А как вас зовут? — спросил я, любуясь ее тонким изящным носом и пухлыми розовыми губами, очень удачно расположенными под ним.
   — Лидия, — смущаясь, ответила она. Видимо было нечто чертовское в моем взгляде.
   — Лидия? Очень красивое имя. И редкое.
   Она удивилась:
   — Неужели?
   — Поверьте моему опыту, — сказал я, отводя ее подальше от ушей администратора и многозначительно лаская глазами.
   — Вашему опыту? Надеюсь, он у вас большой? — чувственно прошептала она.
   — Никто не жаловался, — ответил я с придыханием.
   И ужаснулся своей глупости, и выругался в душе самыми последними словами. Это надо же быть такому дураку: до сорока пяти лет дожил, но так и не научился соблазнять красивых женщин. Никаких не научился.
   Однако, деваться мне было некуда: время сильно поджимало, поэтому я сразу предложил:
   — Может поедем ко мне?
   Лидия удивилась:
   — Как? Прямо сейчас?
   — А к чему проволочки? — отчаянно изображая плейбоя, ляпнул я.
   Лидия призадумалась. Судя по всему, предложение показалось ей заманчивым, но были проблемы.
   — Нет, — с горестным вздохом отказала она, — прямо сейчас не могу. Придурок-Вован ждет меня в казино. Я ему обещала быть там через час.
   — Через час? — обрадовался я. — Мы успеем! Я живу совсем рядом!
   Лидия рассердилась:
   — Успеем? Что?
   Я смутился:
   — Простите, веду себя, как болван.
   Она смягчилась:
   — Не ругайте себя. Сама знаю, что такое настоящая страсть. Ваше поведение простительно, но, к сожалению, я действительно не могу. Вован убьет меня, если узнает, что я уехала с вами. Понимаете, — переходя на шепот, сообщила она, — за нами возможна слежка.
   По моей спине прошелся мороз. Только слежки мне не хватало. И что теперь делать? А-а, была не была, я решил идти ва-банк.
   — Тогда пройдемте в мою машину, — инфернальным тоном попросил я. — У меня для вас архиважная новость.
   — Говорите здесь, — возразила она.
   — Нет, будет лучше, если вы перед этим присядете, — заверил я и решительно потащил ее к своему автомобилю.
   Она упиралась, но не слишком энергично, поэтому минуту спустя мы оба оказались на передних сидениях моего «Вольво». Как только двери закрылись, я повернул ключ в замке зажигания и категорично выжал сцепление.
   — Что происходит? — закричала она. — Вы меня похищаете?
   — Вынужден это сделать, — искренне сожалея, сознался я.
   — Ах вот как! Но это непросто!
   И Лидия произвела попытку открыть дверь, но автоматика в моей машине работала исправно.
   — Не надо глупостей, — воскликнул я. — Сегодня вы их немало сделали.
   — Вы что, маньяк? — закричала она.
   Должен отметить, она была в панике. Я сжалился над бедняжкой и сказал правду:
   — Я честный и добрый человек, но, увы, напоил вас ядом. Вы обречены.

Глава 5

   Мое сообщение не произвело на Лидию должного впечатления.
   — Что за чушь? — рассердилась она. — Ничем вы меня не поили. И сейчас же остановите машину, в противном случае разобью стекло…
   Она внезапно осеклась и радостно хлопнула себя по лбу:
   — Ха! Вот я дура! У меня же есть газовый пистолет!
   И Лидия полезла в сумочку. Я резко затормозил, с укоризной взглянул на нее и сказал:
   — Вам бы сейчас о душе молиться, а не баловать с оружием. Я не шучу, в моем бокале был яд. Страшный яд.
   Она усмехнулась:
   — Почему же я до сих пор жива?
   Я пожал плечами:
   — Яды разные бывают: от одних погибают сей же момент, от других…
   — Через сто лет, — закончила она за меня и рассмеялась.
   — Напрасно хохочете. Яд концентрированный, им можно отравить всю Москву. Сам удивлен, что он так долго действует, но наука шагнула далеко… Вы и не представляете, что эти химики могут придумать. А если принять во внимание мою теорию, то и вовсе страшно становится. Коль я до такого додумался, то чем же химики хуже? Так что, дорогая, мне не до шуток.
   Честное слово, думал, что вот теперь-то Лидия начнет волосы рвать на себе, она же лениво поинтересовалась:
   — Вы что, ученый?
   — Да, профессор и теоретик, доктор наук. Три месяца в году читаю лекции в Оксфорде, остальное время посвящаю своей теории.
   — Я вам не верю, — заявила она.
   — Не верите, что я профессор или что я теоретик?
   — Да нет, что в бокале был яд. Зачем вам, такому, травиться?
   — Какому «такому»?
   — Благополучному.
   Я снисходительно посмотрел на нее:
   — Откуда ты знаешь, девочка, о моих бедах. Причины у меня веские, уж поверь.
   Лидия тряхнула челкой и заявила:
   — А я не верю!
   — Ах, не веришь! Не веришь! — воскликнул я и, горячась, достал из кармана пустой флакон. — Вот! Вот, — потрясая флаконом, вопил я, — не веришь? Не веришь, а здесь был яд, а теперь, видишь, видишь, пусто…
   Это смешно. К столько слабому и неубедительному аргументу я прибег от отчаяния, однако подействовал на Лидию именно он. В глазах ее появился испуг.
   — Так это правда? Правда? — залепетала она и залилась слезами. — О, боже! Боже!!! Как вы жестоки! За что? За что вы меня отравили?
   — Случайно. Мне очень жаль, — оправдывался я, но в конце концов разозлился и закричал: — Никто тебя, девочка, не просил хватать мой бокал! Сплошные у меня от тебя неприятности! Думаешь, счастье большое тебя тут катать?
   — Но мы же никуда не едем, — всхлипывая напомнила она.
   — Потому что ты угрожаешь, тратишь зря драгоценное время.
   В глазах ее появилась надежда:
   — Куда вы меня везли?
   Я смутился и, пряча черные мысли, солгал:
   — Вез вас спасать. В моем доме есть противоядие…
   Лидия ахнула и закричала:
   — Так почему мы стоим?! Скорей везите меня туда! Скорей! Скорей! Умоляю!
* * *
   Несмотря на то, что я действительно жил совсем близко, Лидия все же успела мне запарить мозги. В подъезд я влетел, как угорелый, волоча ее за собой, — совсем забыл, что надо было для конспирации сначала подняться в квартиру самому, а потом незаметно впустить Лидию. Зачем соседям знать кто у меня в гостях.
   Просто чудо, что мы никого не встретили.
   Едва мы вошли в квартиру, как Лидия завыла о своей загубленной жизни.
   — О, как я несчастна! Как мне не везет! — причитала она.
   Я ее попросил:
   — Пожалуйста, кричи потише. Соседи могут услышать тебя.
   — И что за диво? — изумилась она.
   — В моей квартире почти не бывает женщин, а те, которые бывают, не кричат. Соседи подумают черт-те что.
   Лидия отмахнулась:
   — Да ну, все правильно они подумают.