Я метнулся к холодильнику (там у меня хранятся лекарства), извлек с полки пузырек корвалолу и все содержимое вылил в бокал, добавил туда настойки пустырника, валериановых капель, подумав, плеснул полбутылки касторки. Для убедительности. И кое-чего еще, может просто воды, может соку или растительного масла.
   Когда поднес Лидии эту жуткую смесь, она отшатнулась:
   — Что это?
   — Противоядие. Пейте быстрей.
   Она понюхала и, глядя с подозрением, спросила:
   — А почему оно пахнет корвалолом?
   — По качану! — рассердился я. — Откуда мне знать, что тут фармацевты нахимичили? Пейте скорей, дорога каждая секунда!
   Лидия испуганно тряхнула челкой, зажмурилась, брезгливо зажала нос и залпом опорожнила трехсотграммовый бокал. Я был восхищен: сам бы под расстрелом эту гадость не выпил бы.
   А Лидия выпила и прилегла на диван помирать.
   — Ох, — стонала она, выворачивая наизнанку мне душу, — что-то плохо, совсем плохо, видит бог, все хуже и хуже.
   — Девочка моя, потерпи, скоро противоядие начнет действовать, — уговаривал я ее, нервно поглядывая на часы и отмечая, что теперь-то бедняжка скоро умрет: двести граммов касторки, плюс болтушка из карвалола, валидола и пустырника и т. д. и т. п. — это что-то! Я бы точно не выжил…
   Однако, умирала Лидия как-то настораживающе долго. Я отнес ее в спальню и рискнул позвонить матери.
   — Мама, я насчет яда. Ты не в курсе, он быстродействующий?
   Мать поняла меня с полуслова.
   — Как раз нет, — охотно пояснила она, — в том-то и дело, что первое время не действует совсем. Как бы не действует, а сам тайно ведет свою разрушительную работу.
   Я в панике бросил трубку и помчался в спальню смотреть на Лидию. Она лежала на моей кровати, свернувшись калачиком и держась за живот.
   «Бедная девушка, — горестно подумал я, — такая свежая, такая красивая, а внутри нее уже идет разрушительная работа. Катастрофа!»
   Лидия заметила меня и сказала:
   — Мне кажется, я умру.
   Я рассердился:
   — Глупости. Ты будешь жить, ты молода и красива.
   — Нет-нет, — покачала головой она. — Противоядие не работает. После него мне стало еще хуже.
   Вдруг она приподнялась и спросила:
   — Вы правда считаете меня красивой?
   Я хотел ей ответить, но запищал телефон. Звонили из агентства.
   — Билеты заказывали? — спросил механический (то ли женский, то ли мужской) голос.
   — Да, да, — заверил я.
   — Один билет на автобус?
   — Да, один билет на автобус.
   — Все. Ждите. Завтра вам принесут.
   И голос исчез, вместо него раздались гудки.
   Лидия, а она, приподнявшись на локтях, напряженно вслушивалась в разговор, сразу откинулась на подушку и спросила:
   — Зачем вам автобус? Вы же хотели умереть?
   — Это я позже захотел, после того, как заказал билеты, понимаете, — начал оправдываться я, но она меня оборвала:
   — Да ладно, какая теперь разница. Я умираю. Вместо вас.
   Схватившись за голову, я нервно забегал по комнате, приговаривая:
   — Как глупо, как глупо все получилось…
   Лидия попросила:
   — Не надо, не корите себя. Это судьба. Кому суждено утонуть, тот не сгорит. Значит пришла моя пора, а не ваша. Лучше присядьте на кровать, ко мне поближе.
   Я присел и погладил ее по волосам. Она остановила мою руку и спросила:
   — Как вас зовут? Мы до сих пор не познакомились.
   — Почему же, я знаю как вас зовут, а меня зовут Роберт.
   — Вас зовут Роберт? — удивилась она.
   — Да, меня мама так назвала.
   — В честь Роберта Рождественского?
   Я пожал плечами:
   — Не знаю. Никогда ее об этом не спрашивал.
   — Почему?
   — Мама не терпит, когда ее перебивают.
   Лидия вздохнула:
   — Да, все женщины любят поговорить, но это не всегда плохо.
   — Согласен, — кивнул я.
   — А зачем вам автобус? — спросила она.
   — Хотел уехать в деревню.
   — В деревню? Зачем?
   — Работать, — ответил я, собираясь этим и ограничиться, но вдруг меня понесло.
   Все, накопленное в душе годами, выплеснулось вдруг на эту бедную, умирающую девушку. Уже позже я понял, что так откровенно можно разговаривать только с человеком, не собирающимся задерживаться на этом свете. Я рассказал ей про все: и про свое одиночество, и про то, как оглушающе тихо и убийственно тоскливо в моей квартире, где годами не бывает людей. Пожаловался на друзей: они слишком редко ко мне заглядывают. Пожаловался на ту рыжую девчонку, которая испортила мне жизнь: видеть ее в своих снах, а потом бесконечно искать в других женщинах — еще то испытание. Пожаловался на работу: теоретики и философы обречены на затворничество. Они дичают, месяцами не видят людей, если, конечно, крепко работают. Поеду в деревню, там буду не один: там будут петь мне птицы… И там не будет Светланы, исчезнет соблазн ей позвонить…
   Короче, когда мой крик души коснулся заветного: желания иметь сына, Лидия притянула меня к себе и прошептала:
   — Вы романтик.
   — Видимо, да.
   — Как жалко, что я не мужчина.
   Я опешил:
   — Почему?
   — У меня был бы шанс что-то оставить после себя, например маленького человечка.
   — По той же самой причине всегда завидовал женщинам, — признался я. — Женщина независима, она сама может родить себе ребенка, ей плевать на мужчину. Мужчина этого не может. У него очень мало прав, здесь он целиком зависим от женщины.
   — Многие не жалеют об этом, — заметила Лидия.
   — Но я страдаю. Я хочу ребенка, но не уверен, хочу ли жену. Моей женой должна быть только та девчонка с коленками, другой я не вынесу. А ее нет. Поэтому хочу жить холостяком и растить ребенка. Любая женщина может себе это позволить…
   — Роберт, ты чудный, чудный человек, — восхищенно прошептала Лидия, медленно расстегивая пуговицы на моей рубашке.
   «Что она делает? — столбенея, подумал я. — И как мне себя вести? У нас почти двадцать лет разница…»
   И тут меня словно током пронзило: «Черт, девушка умирает! Это же у нее в последний раз, так о чем же я, болван, думаю?»
   Руки мои засновали по ее тонкому гибкому телу, отшвыривая в сторону то жилетик, то блузку, то маечку, то…
   В ладонь упала ее тяжела грудь — горячая волна окатила мое тело. А руки засновали еще быстрей: как много на женщинах одежды… И все на каких-то крючках, кнопочках…
   Это было сумасшествие, по-звериному страстное и головокружительное, сладкое, казалось, самое сладкое в моей жизни…
   Впервые я занимался любовью с совсем незнакомой женщиной. И впервые мне было так хорошо. А может и не впервые, и то и другое: чего не бывает в юности? Разве все упомнишь?
   Но дело не в том. Испытывая острое наслаждение и вслед за ним ощущение бесконечного счастья, я тут же почувствовал невыносимую душевную боль: она умрет!
   Скоро! Совсем скоро!
   Я могу жить, жениться, потрясать мир своими открытиями, рожать и воспитывать детей…
   Черт возьми, я могу родить сына!
   Кроме блажи мне ничто не мешает, а она умрет! Умрет из-за меня, из-за моей слабости, глупости…
   О, как я себя ругал.
   Еще одна беда на меня свалилась.
   Сколько их предстоит пережить за этот день?

Глава 6

   Я долго лежал, цепенея, пока она не убрала с моего плеча свою голову. Убрала, откинулась на подушку и простонала:
   — А теперь и умереть не страшно.
   Это было последней каплей. Я чмокнул ее в щеку, шепнул «скоро вернусь» и вылетел из спальни. Одной рукой накидывая на ходу махровый банный халат, другой схватил трубку радиотелефона, торопливо набрал номер матери и спросил:
   — Как долго ведет свою разрушительную работу этот твой яд?
   Мать, не задумываясь, выпалила:
   — Пока ядоноситель не заразит всех мышей или тараканов.
   Я оторопел:
   — При чем здесь мыши и тараканы?
   — Ну как же, — поразилась мать, — они же мне надоели, сволочи. Лезут со всех щелей и особенно от соседей.
   — Мама, я говорю про яд!
   — И я про то же. Потравить бы их всех разом: и тараканов, и мышей, и соседей, чтобы не мешали мне жить. Но (какая беда!) ограничусь мышами. И тараканами. Соседей придется исключить. Из гуманизма к человечеству. А жаль.
   Кто знает мою мамулю, тот понимает как далека она от проблем гуманизма. Видимо, понимая, что в голове моей назрел протест, мать пояснила:
   — Понимаешь, Роби, это последнее изобретение науки. Яд со страшной силой влияет на генную структуру всех белковых образований.
   — И как он влияет? — спросил я, заподозрив неладное.
   — Лишает их этой, как ее… — Она растерялась: — Надо же, забыла…
   — Репродукции? — покрываясь гусиной кожей, подсказал я.
   — Точно, репродукции! — возликовала мать. — Представляешь, тот, который отравлен, не сразу умирает, а как можно больше заражает своих соплеменников, но те не умирают, а становятся стерильны. Фантастика! — непонятной радостью обрадовалась она. — Просто чудо: толпа мышей и тараканов вмиг разучилась плодиться.
   Коротают свой век бездетными, а живут они недолго, я уже узнала. Мыши — три года, тараканы и того меньше. Так что скоро лишу способности размножаться всю живность в нашем районе!
   «Но почему же ты начала именно с меня, своего сына?» — мысленно возопил я, нажимая на кнопку отбоя и бросая трубку на диван.
   Непередаваемая боль разрывала грудь: мечтам о сыне конец! Не будет у меня ребенка! Я стерилен! Уже стерилен!
   Катастрофа! Опять катастрофа! Сколько еще раз сегодня придется мне повторить это слово?
   Я устремился в спальню. Нежности к Лидии как не бывало: душа — выжженная пустыня…
   В ярости распахнул дверь и остановился. Замер. Окаменел.
   Она лежала в неудобной позе: левая нога неестественно вывернута, рука заломлена за спину. Умерла!
   Но перед этим успела… Да, сына не будет у меня.
   Я метнулся к кровати, в нерешительности остановился и позвал (почему-то шепотом):
   — Ли-да.
   Она молчала. И не дышала. Я схватил ее руку: пульса не было. Склонился к груди — сердце не стучало. Умерла! Тогда я (счастливый) еще не знал, что это только цветочки — ягодки были впереди.
   «Та-ак, — прошептал я, — в моей квартире труп, а былой решимости как не бывало. Что же делать? Что мне делать теперь?»
   И в этот неподходящий момент раздался звонок в дверь. Я заметался: открывать или не открывать? Решил не открывать, но звонили настойчиво. Я решил одеться, вернулся в спальню, но обнаружил, что рубашка и брюки валяются на кровати, частично на них лежит покойница. Что-то помешало мне к ней подойти и выдернуть свою одежду. К тому же рубашка и брюки безнадежно помяты.
   Я плотно прикрыл дверь спальни и отправился в прихожую прямо в банном халате.
   — Кто там? — сердито спросил, напряженно всматриваясь в глазок.
   — Это я, твоя сестра.
   На пороге действительно стояла Кристина. Она, как всегда, была дорого и безупречно одета — этакая благоухающая фарфоровая статуэтка, безжизненно аккуратная. Все в ней комильфо, все согласно приличиям. На костюме ни пятнышка, ни складочки. Туфли блестят. Прическа: волосок к волоску. И лицо — посмертная маска Тутанхамона, гладкая и любезная. Уверен, час назад Кристя приняла душ, обновила косметику и поменяла прокладку — так готовятся к встрече с Господом.
   Я открыл дверь и отступил, нехотя пропуская сестру в прихожую, она же входить не спешила. Прижимая полусогнутой рукой к груди сумочку (долларов пятьсот, не меньше), она с легким оттенком брезгливости рассматривала мои волосатые ноги, беспомощно торчащие из-под халата.
   Голову на отсечение дать готов: ей сразу захотелось их побрить какой-нибудь разрекламированной дрянью — дорогой и неэффективной.
   — Я невовремя? — наконец спросила она.
   «Ты всегда невовремя», — зло подумал я и нежно ответил:
   — Ну что ты, малышка, очень рад тебя видеть.
   Лишь после этого Кристина вошла, рыская взглядом по углам в поисках достойного места для своей бесценной сумочки.
   — Давай в свой сейф положу, — предложил я, с ужасом отмечая, что Кристина надолго. В противном случае сумочка осталась бы торчать у нее подмышкой.
   — Да-да, положи, — согласилась она, протягивая мне и сумочку и щеку для поцелуя.
   Как только я ее чмокнул, гладкое фарфоровое лицо начало складываться в отвратительную плаксивую гримасу.
   — Ах, Роби! — простонала Кристина, отталкивая меня и решительно проходя в гостиную.
   Я уныло поплелся за ней, готовясь бездарно отдать младшей сестрице дюжий кусок своего драгоценного времени. Еще не известно сколько его вообще у меня осталось.
   Словно подслушав мои мысли, Кристина истерично взвизгнула:
   — Ах, Роби! Я жить не хочу!
   Жалея, что поздно узнал об этом, я холодно поинтересовался:
   — Надеюсь, у тебя есть веские причины?
   Она заломила руки:
   — Роби! Я ушла от него! От этого деспота, жмота, кобеля и тирана! Я наконец от него ушла!
   Предчувствуя для себя новые травмы и не скрывая ужаса, я осведомился:
   — Неужели ко мне?
   Она мгновенно прекратила истерику и, грозно сверкая взглядом, рявкнула:
   — А куда мне еще уходить?
   — При всех твоих квартирах, домах и виллах, очень странный вопрос, согласись.
   Но Кристина была не согласна. Ее глаза метнули парочку молний, а рот выплюнул:
   — Ты что, не понимаешь: Макс бросил меня!
   Это называется «я ушла от него!».
   Катастрофа!
   Я где стоял, там и сел: слава богу подо мной оказалось кресло. Кристина пристроилась на диване напротив и начала реветь. Я смотрел с жалостью и отвращением.
   Мужчина на женский рев только так и может смотреть. Видеть как исчезает лицо, как брови, глаза, щеки и губы смешиваются в одну грязную бесполую массу — невыносимо. В конце концов я не выдержал и, отворачиваясь, спросил:
   — И что теперь будет? Как ты теперь собираешься жить?
   Всхлипывая, она пожала плечами, но ответила вполне рассудительно:
   — Слава богу, в нашей семье есть мужчина, вот ты и думай. Теперь только ты несешь за нас с мамой ответственность. Макс умыл руки.
   Язык мой прилип к небу, но не успел я оправиться от одного удара, как последовал новый.
   — Роби, я напилась снотворного и хочу спать, проводи меня в спальню, — заявила Кристина, поднимаясь с дивана и сбрасывая на ходу туфли.
   Боюсь, мое «нет!!!!!!!» прозвучало слишком неистово — Кристина дернулась, словно ее шибануло током, тысяча вольт, не меньше.
   — П-почему «нет»? — заикаясь, спросила она.
   — П-потому что у меня там беспорядок, — заверил я, не солгав.
   Разве это порядок, когда превращается в труп молодая красивая женщина?
   — Но я хочу спать, — сказала Кристина, вновь собирая в морщины то, что осталось у нее от лица: разводы косметики.
   Я поспешил ее успокоить:
   — Спать в кабинете тебя положу. Это самая спокойная комната. Там диван широченный и воздух чистый: окна выходит в сосновый парк.
   — Положи хоть куда-нибудь, — проныла Кристина, дефилируя в мой кабинет совершенно дурацкой походкой манекенщицы.
   Зачем ей, спрашивается, это нужно? Тем более сейчас. Но с другой стороны, куда денешь старые привычки. Вилять задом — комильфо нашего времени. Раньше приличные женщины не ходили походкой проститутки, а гордо выступали, как королевы.
   В кабинете Кристина первым делом потребовала:
   — Роби, положи, наконец, в сейф мою сумочку, как обещал. Не держи ее в руках, это единственное, что у меня осталось.
   Беспрекословно выполнив просьбу сестры, я начал укладывать ее на диван, но мне помешал телефонный звонок.
   — Постели постель сама, — крикнул я и бросился к одному аппарату, в гостиную к другому, но везде слышал только гудки. Я заметался по всей квартире.
   — Это мобильный! — крикнула Кристина из кабинета.
   Я с ужасом вспомнил, что сунул его в карман брюк, которые лежат под покойной. «К черту! Пусть звонят!», — зло подумал я. Однако, кто-то был слишком настойчив, да и Кристина занервничала:
   — Что, не можешь трубку найти? А вдруг это Макс? Сейчас тебе помогу!
   По звуку шагов я догадался, что она шлепает в гостиную. Как ужаленный сорвался с места и влетел в спальню. Старательно отворачиваясь от покойной, нащупал брюки, достал телефон и стремительно направился в гостиную. Панически боялся, что Кристина увидит труп и ругал себя последними словами, что до сих пор не врезал в дверь спальни замок.
   Как я ни спешил, но столкнулся-таки с Кристиной на пороге — ох и резвая у меня сестра. Для ее тридцати пяти даже слишком резвая. Правда, только тогда, когда дело касается ее Максика: лысого и пузатого шпендика. Кому только понадобился такой?
   — Что ты медлишь? — истерично взвизгнула Кристина, кивая на сотовый.
   — Сейчас, сейчас, — успокоил я сестру, выпихивая ее в гостиную и поспешно прижимая трубку к уху.
   И снова услышал голос с отвратительной блатнецой:
   — Ну че, козел? Попал? Или ты ще не понял?
   — Кто вы? — закричал я, но в трубке уже раздавались гудки.
   Кристина, затаив дыхание, стояла рядом. Покосившись на дверь спальни, я сказал:
   — Это не Макс.
   — А кто? — обиженно прошептала она.
   — Не знаю. Ошиблись номером.
   Мне было мучительно-больно видеть, как угас взгляд сестры. Так больно, что грязный блин ее лица не раздражал даже. Кристина растерянно застыла, скосолапив ноги, жалкая, похожая на воробышка. Она успела снять пиджак, юбку и блузку и стояла в одной комбинации. Сквозь тонкую ткань просвечивались сползшие чулки, врезавшиеся в тело трусики и лифчик с упавшей бретелькой. Все не комильфо. Передо мной была не чванливая светская дама, а моя сестрица, прелестная детка из далекой юности. Детка, слегка постаревшая. Мне было шестнадцать, а ей шесть. Я хватал ее на руки и подбрасывал в небо, а она от восторга и страха визжала…
   Как давно я не видел ее, свою детку. Пахнуло родным, давно забытым.
   — Кристя, — нежно попросил я, — иди на диван, поспи, малышка, а потом что-нибудь придумаем.
   Лучше бы я ее не жалел.
   — Ро-оби! — заскулила она, делая шаг ко мне и тычась мокрой щекой в халат. — Ро-оби! Как больно-оо! Я ему отдала лучшие свои годы! Он броси-ил меня-яя! Мама еще не знае-еет! Я бою-юсь! Я так бою-юсь ей говорить!
   Кристя была такая хрупенькая, маленькая, заморенная диетами… Мне стало стыдно, что я большой, но ничем не могу ей помочь.
   — Маме мы не скажем, — успокоил я сестру. — Пока не скажем, а там, может, вы помиритесь.
   Она потрясла головой:
   — Не получится. У Макса баба, она беременная, а я так и не смогла родить ему сына.
   «Никто не смог, наш род теперь совсем угаснет», — подумал я, вспоминая генную диверсию, устроенную мне родной матушкой.
   Раздавшийся внезапно звонок напугал нас: мы взвились, словно поддетые рогами черта.
   — Кто это? Кто? — забормотала Кристина и тут же нашла ответ: — Это Макс! Беги! Скорей! Открой! Господи, в каком я виде!
   Я устремился в прихожую, думая, что мой вид не лучше. Успокаивало только одно: Максу вряд ли есть до этого дело.
   Заглянув в глазок, обмер: это была Заславская Мария.

Глава 7

   Я вернулся к Кристине и виновато сообщил:
   — Это не Макс, это Мария, жена Виктора.
   — Мария? О, боже! — заметалась она. — Спрячь меня! Роби, спрячь! Заславская ни в коем случае не должна знать о моем горе!
   — Никто не должен, — испугался я, хватая сестру за руку и поспешно уводя ее в кабинет.
   — Что мне делать? Что делать? — лихорадочно тараторила Кристина.
   — Ничего, ложись на диван и спи, как собиралась. Заславская ненадолго, — заверил я, открывая шкаф и пытаясь найти приличный костюм. Не встречать же Марию в халате.
   Однако, все приличные костюмы были в спальне, куда идти совсем не хотелось. Я слишком долго копался. Мария перестала звонить и начала колотить в дверь, сопровождая грохот громкими криками:
   — Роберт! Открой! Я знаю, ты дома!
   У Кристины нервы не выдержали.
   — Роби, не копошись, иди ей открой, — зашипела она. — Ничего страшного, что ты в халате. Извинишься и переоденешься, она подождет.
   Я счел совет сестры разумным и пошел открывать.
   Увидев меня в халате, Мария смутилась:
   — Роберт, я вытащила тебя из ванны? Извини. Я подумала… Боже, как глупо! Я барабанила, как… Но я так за тебя испугалась! Извини, извини.
   — Ничего страшного, проходи в гостиную.
   Она прошла, села на диван, на котором сидела Кристина, и каким-то странным глухим голосом сказала:
   — Роберт, прости, но я все знаю.
   — Знаешь?!!!
   — Знаю, — трагично тряхнула головой Мария. — Это ужасно.
   Я ухнул на дно ада.
   — Все мое существо в шоке, — зловеще прошептала она.
   Я затравленно глянул в сторону спальни, упал в кресло и, облизав пересохшие губы, выпалил:
   — Откуда ты знаешь?
   — Мне сказала сама Светлана.
   Я вздохнул с облегчением:
   — Ах, вот ты о чем.
   — А ты что подумал? — удивилась Мария.
   — Какая разница, — ответил я, поднимаясь из кресла. — Позволишь мне переодеться? Ты такая нарядная. Как-то не удобно сидеть перед тобой в этом дурацком халате.
   Я с отвращением посмотрел на свои волосатые ноги. Она отмахнулась:
   — Ерунда, Роберт, халат тебе очень к лицу, сиди.
   Так не считая, я хотел возразить и уйти, но вдруг увидел разбросанные по ковру туфли Кристины и передумал. Совершенно очевидно, пока я буду переодеваться, Мария заметит туфли и парализует меня вопросами. Зная ее хватку, я поежился и предложил:
   — Пойдем в столовую, покурим.
   Она оторопела:
   — Ты же не куришь.
   — Уже начал.
   — Ах, да, — согласилась она, — в твоем положение это простительно. Но тогда уж лучше пойдем в кухню: там вытяжка.
   Мы отправились в кухню. Мария присела, достала из сумочки мундштук и спросила:
   — Ну? Где твои сигареты?
   Я растерялся:
   — Их нет.
   — Как — нет? А что же ты куришь?
   — Все покурил.
   Она сочувственно кивнула:
   — Еще бы, в твоем положении. Но у меня тоже кончились. Видимо тебе придется сходить в магазин.
   Такая перспектива не радовала. Оставлять Марию в квартире с трупом и Кристиной? Нет! Только не это!
   Я вдруг вспомнил, что сигареты могут быть у сестры, и обрадовался:
   — Погоди, похоже кое-что осталось в кабинете.
   — Могу сходить, — предложила Мария.
   — Нет-нет, — испугался я и опрометью кинулся вон из кухни.
   В гостиной я подобрал туфли, спрятал их между диванными подушками и только тогда отправился в кабинет. Просунув голову в дверную щель, я обнаружил, что Кристина не спит: лежит и смотрит в потолок безжизненным взглядом.
   — Кристя, — прошептал я, — у тебя есть сигареты?
   Она прошелестела:
   — В сумочке, а тебе зачем? Неужели ты куришь?
   — Нет, для Марии.
   Пришлось лезть в сейф…
   — Пожалуйста, побыстрей, — протягивая Кристине сумочку, попросил я.
   — Ты что так нервничаешь? — удивилась она.
   Я разозлился:
   — А то не знаешь? Вдруг Заславская увяжется за мной? Вдруг увидит тебя?
   На самом деле я больше переживал, что она из женского любопытства забредет в спальню. Вообще-то это абсурд: Мария прекрасно воспитана. Но по закону подлости и не такие чудеса приключаются.
   Кристина наконец нашла сигареты.
   — Вы будете долго шептаться? — спросила она.
   — Только покурим и разойдемся, — заверил я и, выхватив пачку, умчался.
   Лишь в кухне рассмотрел, что взял: как я забыл? Кристина курит женские сигареты — очень редкие и дорогие. К моей досаде Мария это заметила.
   — Женские? — удивилась она и, усмехаясь, добавила: — Решил начать с любимых сигарет Кристины?
   С деланым равнодушием я отмахнулся:
   — Какая разница.
   — Хм. Считаешь, тебе это по карману?
   — Не говори глупостей, я не беден. Во всяком случае уж на сигареты найду. На любые.
   Она примирительно усмехнулась:
   — Не нервничай, Роберт, я пошутила.
   Глянув на часы, я смущенно промямлил:
   — Прости, Мария, но у меня…
   — Да-да, сейчас уйду, — заверила она, закидывая ногу на ногу и поудобней устраиваясь в кресле для продолжительной беседы.
   За бесконечные годы дружбы я изучил все ее повадки. Впрочем, дальнейшее показало, что не все.
   — Роберт, — сказала она, пристально глядя мне в глаза и прикуривая от изящной золотой зажигалки. — Роберт, это все очень подло. Такое не должно происходить с тобой: ты слишком хороший. Это жестоко. Это несправедливо.
   Не зная, что сказать, я пожал плечами и присел к столу, глядя на клубы дыма. Они вытекали из ее сочных красивых губ и газовой пеленой скользили по бледной щеке, украшенной симпатичной бархатной родинкой. Эта родинка мне очень нравилась, как и рысьи глаза Марии.
   — Роберт, когда я узнала…
   Вдруг она осеклась и, уставившись на сигарету, которую я беспомощно крутил в руках, строго спросила:
   — Ты почему не куришь?
   — Нет огня. Куда-то пропала моя зажигался, — соврал я.
   Мария дала мне прикурить от своей. Чтобы не разочаровывать ее, я затянулся и сильно закашлялся. Слезы брызнули из глаз, горло сдавило тисками…
   А что еще могло со мной произойти? Курить я не умею. Мария вскочила и начала колотить меня по спине, окончательно лишая возможности сделать глоток воздуха.
   Мне показалось, что смерть пришла: в глазах потемнело, я захрипел.
   — Роберт! Роберт! — испугалась Мария. — Что с тобой, Роберт? Что с тобой?
   В панике она полезла в холодильник, щедро оснащенный лекарствами. (Светлана не зря старалась, хоть я ее и ругал). Мария нашла пузырек с нашатырем и, не тратя время на ватки, против всех правил сунула мне его прямо под нос. Я дернулся, как ошпаренный, но задышал — нашатырь расплескался.
   — Так можно выжечь глаза, — вместо благодарности, рассердился я.
   — Фу-у, — с облегчением вздохнула Мария, вытирая с пола пролившийся нашатырный спирт своим кружевным платочком. — Как ты меня напугал. Тебе надо срочно менять положение. Нельзя жить одному. Без женщины ты пропадешь, — неожиданно заключила она.