Миллер Лариса. «Где хорошо? Повсюду и нигде...»

   Григорий Сковорода

 
Мир ловил и поймал меня в сети.
И не сети ли – малые дети?
И не сети ли, и не тенёта —
О ранимых и малых забота?
Я навеки от мира завишу.
И, латая без устали крышу,
Безмятежной не зная минуты,
Всё ж люблю драгоценные путы.
И судьба, мне как будто мирволя,
Из тенёт не пускает на волю,
На простор, в беспредельность, в бездонность,
В неприкаянность, в опустошённость.
 

* * *

 
О разнотравье, разноцветье.
Лови их солнечною сетью
Иль дождевой – богат улов.
А я ловлю их в сети слов —
И потому неуловимы
Они и проплывают мимо.
И снова сеть моя пуста —
В ней ни травинки, ни листа.
А я хотела, чтоб и в стужу
Кружило всё, что нынче кружит,
Чтобы навеки был со мной
Меня пленивший миг земной;
Чтобы июньский луч небесный,
Запутавшись в сети словесной,
Светил, горяч и негасим,
В глухую пору долгих зим;
Чтоб всё, что нынче зримо, зряче,
Что нынче и поёт, и плачет,
А завтра порастёт быльём,
Осталось жить в стихе моём.
 

1976

* * *

 
Погляди-ка, мой болезный,
Колыбель висит над бездной,
И качают все ветра
Люльку с ночи до утра.
И зачем, живя над краем,
Со своей судьбой играем
И добротный строим дом,
И рожаем в доме том.
И цветёт над легкой зыбкой
Материнская улыбка.
Сполз с поверхности земной
Край пеленки кружевной.
 

* * *

 
Так память коротка.
Так сладостно забвенье.
Жизнь кратче дуновенья,
Мгновеннее глотка.
Что было здесь до нас,
Мы знаем только вкратце.
Нам заросли акаций
Ласкают нынче глаз.
А тех, чья кровь лилась,
Кого сажали на кол,
Предшественник оплакал.
И с ним слабеет связь…
Наверно, в том и суть,
Затем и сроки кратки,
Чтоб не было оглядки
На слишком долгий путь.
Еще два-три витка —
И мы сойдём со сцены.
И пустят за бесценок
Наш опыт с молотка,
Чтоб жить своим умом
И, пережив кануны,
Опять глядеть на юных
В отчаянье немом.
А время бьёт отбой
И топит очевидца.
И вновь дитя родится
Под сенью голубой.
И на земных кругах
Опять живётся сносно.
Речная гладь и сосны
Всего в пяти шагах.
 

* * *

 
Жить не тяжко дурочке —
Собирает чурочки,
В беспорядке пряди,
Тишина во взгляде, —
Собирает чурочки
Для своей печурочки.
Погоди, послушай,
Твой очаг разрушен.
Погляди, блаженная,
На останки бренные —
Лишь поёт негромко,
Вороша обломки.
 

* * *

 
Наверно, на птичьих правах
Живётся легко и привольно:
Расстаться с птенцами не больно
И дом на любых островах.
А наш изнурителен быт,
Оседлая жизнь трудоёмка.
И что ни излука – то ломка,
А ломка разлуку сулит.
Иметь бы такие права,
Усвоить бы птичьи повадки,
Чтоб так же летать без оглядки
И петь «трын-трава, трын-трава».
Но мне говорят – не о том
Поют эти вольные птахи,
И вечно живут они в страхе
За временно слепленный дом.
 

* * *

 
Диаспора. Рассеянье.
Чужого ветра веянье.
На чуждой тверди трещина.
Чьим богом нам завещано
Своими делать нуждами
Дела народа чуждого
И жить у человечества
В гостях, забыв отечество?
Мне речки эти сонные
Роднее, чем исконные.
И коль живу обидами,
То не земли Давидовой.
Ростовские. Тулонские.
Мы – толпы Вавилонские,
Чужие, многоликие,
Давно разноязыкие.
И нет конца кружению.
И лишь уничтожение
Сводило нас в единую
Полоску дыма длинную.
Но вечно ветра веянье
И всех дымов рассеянье.
 

* * *

 
Шито белыми нитками наше житьё.
Посмотри же на странное это шитьё:
Белой ниткой прошиты ночные часы,
Белый иней на контурах вместо росы.
Очевидно и явно стремление жить
Не рывками, а плавно, не дёргая нить.
Шито всё на живульку. И вечно живу,
Опасаясь, что жизнь разойдётся по шву.
Пусть в дальнейшем упадок, разор и распад,
Но сегодня тишайший густой снегопад.
Белоснежные нитки прошили простор
В драгоценной попытке отсрочить разор,
Всё земное зашить, залатать и спасти,
Неземное с земным воедино свести.
 

* * *

 
Мне земных деяний суть
Кто-то мудрый толковал.
Но расслышать что-нибудь
Мир гудящий не давал.
И когда слетали с губ
Драгоценные слова,
Завывали сотни труб,
Скрежетали жернова.
Я ждала: наступят дни
Тишины. Но в тишине
Только шорохи одни
Оказались внятны мне.
 

* * *

 
Туда. За той цветущей веткой,
За тем лучом, за серой сеткой
Того дождя, за той листвой —
Неповторимый праздник мой.
Там благодать. И в том далёко
Прозрачна даже подоплёка,
Там ни оглядки, ни оков,
Ни страха, ни обиняков.
Туда. Но вдруг услышу: «Хватит.
Какой ты ищешь благодати?
И лист шершавый под рукой
Есть благодать. Не жди другой».
 

* * *

 
Пишу – ни строчки на листе.
Рисую – пусто на холсте.
И плачу, не пролив слезы
Под небом цвета бирюзы.
Мой белый день – дыра, пробел.
Мой добрый гений оробел
И отступился от меня,
И жутко мне средь бела дня.
Пробел… А может, брешь, пролом,
Просвет, явивший окоём,
Счастливый лаз в глухой стене,
И добрый гений внемлет мне?
 

* * *

 
Заварила целебную травку.
Дело сразу пошло на поправку.
Так стремительно мне полегчало,
А вчера ещё на крик кричала.
На душе ни рубцов и ни вмятин,
И целебный настой ароматен.
С каждой каплею жизнь моя краше.
До конца бы испить эту чашу,
Не пролив и не звякнув о блюдце,
Чтоб от звука того не проснуться.
 

ОРФЕЙ

 
Не оглянись. Иди вперёд.
Всего лишь тень тебя зовёт,
Твоей любимой призрак, дух.
Не оглянись. Будь нем и глух.
Коль хочешь к жизни тень вернуть,
Будь нем и глух весь долгий путь
Из тьмы на свет. И прежний вид
Ей на земле вернет Аид.
Но за спиной и стон и плач.
И если ты не глух и зряч,
Не оглянуться нету сил.
Несчастный, кто тебя просил
Умерших жизнью искушать,
Уклад исконный нарушать,
Тревожить вечности покой,
Тянуться к вечности рукой.
Осталась тень среди теней.
Ступай к живым. И плачь по ней.
 

   ‘

* * *

 
Всё переплавится. Всё переплавится.
В облике новом когда-нибудь явится.
Нету кончины. Не верь в одиночество.
Верь только в сладкое это пророчество.
Тот, кто был другом единственным преданным,
Явится снова в обличье неведомом —
Веткой ли, строчкой. И с новою силою
Будет шептать тебе: «Милая, милая…»
 

* * *

 
Станет темою сонатной
Этот полдень благодатный,
Встреч и проводов нюансы
Превратятся в стансы, стансы,
И картиною пастозной
Станет этот плач бесслёзный.
Но родился ты в сорочке,
Коль твои штрихи и строчки,
Краски, паузы и звуки
Станут вновь тоской и мукой,
Небом, талою водою,
Светом, счастьем и бедою.
 

* * *

 
А вместо благодати – намёк на благодать,
На всё, чем вряд ли смертный способен обладать.
О, скольких за собою увлёк ещё до нас
Тот лик неразличимый, тот еле слышный глас,
Тот тихий, бестелесный мятежных душ ловец.
Куда, незримый пастырь, ведёшь своих овец?
В какие горы, долы, в какую даль и высь?
Явись хоть на мгновенье, откликнись, отзовись.
Но голос твой невнятен. Влеки же нас, влеки.
Хоть знаю – и над бездной ты не подашь руки.
Хоть знаю – только этот почти неслышный глас —
Единственная радость, какая есть у нас.
 

* * *

 
Безымянные дни. Безымянные годы.
Безымянная твердь. Безымянные воды.
Бесконечно иду и холмом, и долиной
По единой земле, по земле неделимой,
Где ни дат, ни эпох, ни черты, ни границы,
Лишь дыханье на вдох и на выдох дробится.
 

Земля и дом
1977–1985

* * *

 
А чем здесь платят за постой,
За небосвода цвет густой,
За этот свет, за этот воздух
И за ночное небо в звёздах?
Всё даром, – говорят в ответ, —
Здесь даром всё: и тьма, и свет.
А впрочем, – говорят устало, —
Что ни отдай, всё будет мало.
 

1977

* * *

 
В час небесного обвала
Всё, чего недоставало,
Вдруг польётся через край.
День обычный, догорай.
Завтра облачною лавой
Станет этот путь шершавый
И затопят облака
Эту землю. И рука
Тронет то, что только око
Смело тронуть. И «далёко» —
Испарится, только «здесь»
Нам оставив. Только днесь,
А не после и не где-то, —
Будет здесь избыток света.
Будут звёзды и лучи;
И от райских врат ключи
Не нужны. Седьмое небо
Станет явственнее хлеба.
И на уровне ключиц
Будут крылья райских птиц.
И пройдёт томленье духа
Среди облачного пуха…
Но потянется рука
Отодвинуть облака,
Чтоб оставить хоть полшага
До немыслимого блага.
 

* * *

 
У тебя прошу прощенья
За такое обращенье.
Обращаюсь я с тобой,
Как с полоской голубой.
Невозможно в дружбе тесной
Быть с полоскою небесной.
Можно только днесь и впредь
Чуть сощурившись глядеть
На полоску ту, что манит
И ничем потом не станет,
Лишь растает и опять
Возродится, чтоб сиять,
Удаляясь и гранича
С перелётной стаей птичьей.
 

* * *

 
Да будет душа терпеливой и кроткой.
А память короткой. А память короткой.
Разумно ль упорство? Ведь жизнь прихотлива —
Приливы. Отливы. Приливы. Отливы.
Разумна ль горячность? Ломающим копья
Скажу я – не лучше ли снежные хлопья
Ловить на ладонь, – безмятежная шалость.
И надо всего лишь, чтоб вольно дышалось.
Всего лишь. Всего лишь. Всего лишь. Всего-то.
Но вечна на плоскости тень эшафота.
И нету на свете желанья крамольней,
Чем чтобы жилось и дышалось привольней.
И наитишайший прослыл непокорным —
Звал белое белым, а чёрное чёрным.
 

* * *

 
Поблажки, сплошные поблажки —
Ромашки да певчие пташки,
Чьё пение витиевато
В тревожное время заката.
Сия благодатная доля —
Всевышнего добрая воля.
Потворствуй, – шепчу я, – потворствуй.
Не стану ни дерзкой, ни чёрствой,
Не стану небесные пашни
Взрыхлять вавилонскою башней.
И даже коль худо и тяжко,
Я знаю – и это поблажка,
Поскольку не гибель, не дыба.
Спасибо, – шепчу я, – спасибо.
 

* * *

 
Всё в воздухе висит.
Фундамент – небылица.
Крылами машет птица,
И дождик моросит.
Всё в воздухе: окно
И лестница, и крыша,
И говорят, и дышат,
И спят, когда темно,
И вновь встают с зарёй.
И на заре, босая,
Кружу и зависаю
Меж небом и землёй.
 

* * *

 
Этих дней белоснежная кипа…
В перспективе – цветущая липа,
Свет и ливень. Не диво ль, не диво,
Что жива на земле перспектива?
С каждым шагом становятся гуще
Чудо-заросли вишни цветущей,
Птичьи трели слышнее, слышнее,
А идти все страшнее, страшнее.
Ведь осталась любовь неземная
За пределами этого рая.
 

* * *

 
Когда любовь перегорала,
Когда из многих тем хорала
Звучали только зов и стон,
Любовь от смерти спас канон.
Был глас любви от муки ломок,
Но был канон и твёрд и ёмок.
И тема, много претерпев,
Преобразилась в тот напев,
Который всё в себя вбирает
И никогда не умирает,
Куда бы рок его ни гнал.
И потому лишь был финал,
Что от восторга, слёз иль пыла,
Но горло вдруг перехватило.
 

* * *

 
Иди сюда. Иди сюда.
Иди. До Страшного суда
Мы будем вместе. И в аду,
В чаду, в дыму тебя найду.
Наш рай земной невыносим.
На волоске с тобой висим.
Глотаем воздух жарким ртом.
На этом свете и на том
Есть только ты. Есть только ты.
Схожу с ума от пустоты
Тех дней, когда ты далеко.
О, как идти к тебе легко.
Всё нипочём – огонь, вода.
Я в двух шагах. Иди сюда.
 

* * *

 
Когда тону и падаю, не видя дня другого,
Хватаюсь за соломинку – за призрачное слово.
Шепчу слова, пишу слова то слитно, то раздельно,
Как будто всё, что названо, уже и не смертельно;
Как будто всё, обретшее словесное обличье, —
Уже и не страдание, а сказочка и притча.
И я спасусь не манною, летящей легче пуха,
А тем, что несказанное поведать хватит духу.
 

* * *

 
А я живу отсель досель,
Шажок – забор, полшага – ель,
Полшага – дом, полшага – клён.
Лишь до него мой путь продлён.
А дальше – глухо. В той глуши,
Быть может, реки хороши.
Но что мне дивная река,
Коль мне нужна твоя рука,
А до неё – века, года —
Не дотянуться никогда.
 

* * *

 
Спасут ли молитва и крестик нательный
В любви безысходной, в болезни смертельной?
И светит своей белизною больница,
И светит свиданье, какому не сбыться.
И светит чужое окошко в ненастье.
Приди же хоть кто-нибудь! Свет этот засти.
 

* * *

 
К юной деве Пан влеком
Страстью, что страшнее гнева.
Он бежал за ней, но дева
Обернулась тростником.
Сделал дудочку себе.
Точно лай его рыданье.
И за это обладанье
Благодарен будь судьбе.
Можешь ты в ладонях сжать
Тростниковой дудки тело.
Ты вздохнул – она запела.
Это ли не благодать?
Ты вздохнул – она поёт,
Как холмами и долиной
Бродишь ты в тоске звериной
Дни и ночи напролёт.
 

* * *

 
И звал меня. И вёл. Но вдруг он отнял руку,
И всё оборвалось. Ни шороха, ни звука.
Ты где, мой поводырь, мой пылкий провожатый?
Меж небом и землёй я намертво зажата.
А впрочем, что роптать? Бессмысленны упрёки.
Старательно учу печальные уроки.
О том, что жизнь блажна и не даёт расписки,
И коль ушел в туман единственный и близкий,
То так тому и быть. И жди любого крена.
И что-нибудь ещё родит морская пена.
И что-нибудь ещё взойдёт на фоне синем.
И будет так всегда. Всегда, пока не сгинем.
 

* * *

 
О время, время-врачеватель,
Единственный увещеватель,
Спаси, помилуй, излечи,
Не дай совсем пропасть в ночи.
Уже земля неразличима,
И, кажется, ступаю мимо.
И снег, как на болячку соль,
Ложится, причиняя боль.
Врачуй же, время. Пусть не скоро,
Но всё же сделай эту пору,
Когда и саднит, и болит,
Далёкой, как палеолит.
 

* * *

 
Тут ничем не помочь. Всё не так и не то.
Всё впустую, как ливень ловить в решето.
Лучше ливня струёй, чьи мгновенья лихи,
Промелькнуть и разбиться о ветку ольхи…
 

* * *

 
Все спасёмся как-нибудь.
Доживём до дня другого.
Жизнь шепнёт благое слово —
То ли «веруй», то ль «забудь»;
Тронет веткой за рукав,
Ляжет каплею в ладони,
Прощебечет где-то в кроне,
Прострекочет в гуще трав,
Птичьей песенкой любой,
Каждым слабым шевеленьем
Намекая на продленье,
Увлекая за собой.
 

* * *

 
Что невозможно повторить,
То остаётся подарить
Небытию, пространству, тучам.
И всё-таки на всякий случай
Деревьев солнечную сень
Храню в душе про чёрный день,
Хоть понимаю: память – сито.
И даже если не забыто
Всё лучшее, но черноту
Рассеять мне невмоготу
Вчерашней солнечною сенью.
И снова жажду подтвержденья
Тому, что стоит жить. И длю
Тот миг, когда ты мне «люблю»
Сказал. Но сгинул миг летучий.
Скажи опять. Скажи. Не мучай.
 

* * *

 
Забыть. Забыть. Забыть…
Землёй, золой, травой
Минувшее закрыть,
Засыпать голос твой.
И верить: твёрд покров.
Но, на него ступив,
Сорваться в гулкий ров,
Где каждый вздох твой жив.
И вниз лететь, как ввысь,
И, страшный путь любя,
Понять, что не спастись
Вовеки от тебя.
 

* * *

 
И снова стала погорельцем.
И над обуглившимся тельцем
Всего, что не смогла спасти,
Склоняюсь и шепчу: «Прости.
Прости, что средь руин и дыма
Я снова жизнью одержима».
 

* * *

 
Не мы, а воздух между нами,
Не ствол – просветы меж стволами,
И не слова – меж ними вдох —
Содержат тайну и подвох.
Живут в пробелах и пустотах
Никем не сыгранные ноты.
И за пределами штриха
Жизнь непрерывна и тиха:
Ни линий взбалмошных, ни гула —
Пробелы, пропуски, прогулы.
О мир, грешны твои тела,
Порой черны твои дела.
Хоть между строк, хоть между делом
Будь тихим-тихим, белым-белым…
 

* * *

 
Этот сладостный недуг,
Это вечное стремленье
Обладать лучом и тенью
И принять в ладони звук.
Хрупок звук, пуглива тишь.
Не постичь твоих созвучий.
Жизнь моя, томя и муча,
Для чего ты так звучишь?
Для чего твои цвета,
Переливы, звоны, краски,
Коли вовсе нет развязки,
Лишь томленья маета,
Лишь прерывистость речей,
Бренных маков полыханье,
Хрупкой бабочки дыханье
И скольжение лучей?
 

* * *

 
О Боже, всё звучит. Всё требует огласки.
И птицы напрягли голосовые связки.
И вынесла на свет, журча, вода-болтунья
Всё то, что в тайниках хранилось накануне.
Слияние лучей и многих вод слиянье,
Слиянье слёз и слов и душеизлиянье.
При ярком свете дня поют, кому что любо,
И лишь одну меня не слушаются губы.
 

* * *

 
Всё лето шёл зелёный ливень.
И был он тих и непрерывен.
Густые ветви до земли,
Как струи долгие, текли.
И дули ветры, их колебля.
Текла трава, стекали стебли,
Текли и не могли утечь,
Текли, касаясь наших плеч
И щиколоток, и коленей…
Мильон таких прикосновений
Переживёшь за жизнь свою,
Не ведая, что ты в раю,
И ожидая, ожидая
Других чудес, другого рая.
 

* * *

 
Себе клялась: ещё приду
На эту светлую гряду,
Ещё вернусь на эту речку.
Храни, судьба, мою насечку.
И вот вернулась к той реке,
К тому холму и к той строке,
Которая звучала сладко
И где лежит моя закладка.
И, Боже мой, строка бедна,
Река мутна – не видно дна,
И не пленяет запах мятный,
И бесполезен путь обратный.
Есть путь один – ведущий вдаль.
И как минувшего ни жаль,
Покуда жив – навеки предан
Пути, который неизведан.
И не вернуть вчерашних нас.
И что вчера ласкало глаз,
Сегодня только сколок жалкий.
Но миги, миги, как русалки, —
И каждый манит и зовёт;
И плачу я, плывя вперёд,
И знаю – нет в возврате проку,
И всё ж боюсь уплыть далёко,
И слышу я: «Вернись, вернись», —
И вторят зову даль и высь.
 

* * *

 
Ещё немного всё сместится:
Правее луч, южнее птица, —
И станет явственнее крен,
И книга поползёт с колен.
Сместится взгляд, сместятся строчки,
И всё сойдёт с привычной точки,
И окажусь я под углом
К тому, что есть мой путь и дом,
К тому, что есть судьба и веха.
Как между голосом и эхом,
Так между мною и судьбой
Возникнет воздух голубой,
Мгновенье тихое, зиянье,
Пугающее расстоянье.
И тех, с кем жизнь текла сия,
Едва коснётся тень моя.
 

1978

* * *

 
Неясным замыслом томим
Или от скуки, но художник
Холста коснулся осторожно,
И вот уж линии, как дым,
Струятся, вьются и текут,
Переходя одна в другую.
Художник женщину нагую
От лишних линий, как от пут,
Освобождает – грудь, рука.
Ещё последний штрих умелый,
И оживут душа и тело.
Пока не ожили, пока
Она ещё нема, тиха
В небытии глухом и плоском,
Творец, оставь её наброском,
Не делай дерзкого штриха,
Не обрекай её на блажь
Земной судьбы и на страданье.
Зачем ей непомерной данью
Платить за твой внезапный раж?
Но поздно. Тщетная мольба.
Художник одержим до дрожи:
Она вся светится и, Боже,
Рукой отводит прядь со лба.
 

* * *

 
И этот дар, и это зло
Случайным ветром занесло.
И вечно в воздухе витало
Всё, что моим на время стало.
Что было дивным сном моим,
Приснится завтра тем двоим.
И зло и благо – всё крылато:
Пришло с зарёй, уйдёт с закатом
Ещё куда-то. И при чём
Здесь фатум, если обречён
И на любовь, и на утрату
Любви. И это не расплата,
Не Божий перст, не знак, не рок —
А ветер, воздуха поток.
 

* * *

 
Куда бежать? Как быть? О Боже,
Бушует влажная листва.
И лишь не помнящих родства
Соседство с нею не тревожит.
Её разброд, метанье, дрожь
И шелестенье, шелестенье:
«Ты помнишь, помнишь? Сном и бденьем
Ты связан с прошлым. Не уйдёшь.
Ты помнишь?»
Помню. Отпусти.
Не причитай. Не плачь над ухом.
Хочу туда, где тесно, глухо,
Темно, как в люльке, как в горсти,
Где не беснуются ветра,
Душа не бродит лунатично,
А мирно спит, как спят обычно
Под шорох ливня в пять утра.
 

* * *

 
Осенний ветер гонит лист и ствол качает.
Не полегчало коль ещё, то полегчает.
Вот только птица пролетит и ствол качнется,
И полегчает наконец, душа очнётся.
Душа очнётся наконец, и боль отпустит.
И станет слышен вещий глас в древесном хрусте
И в шелестении листвы. Под этой сенью
Не на погибель всё дано, а во спасенье.
 

* * *

 
Экспонат расклеился,
Выбыл, расслоился,
По ветру рассеялся,
С радугою слился
И со звёздной россыпью,
Бросив тот гербарий,
В коем был он особью
И одной из тварей,
Наделённой обликом,
Именем и датой…
Слился с тихим облаком
И плывёт куда-то.
Путь его не вымерен
И не наказуем,
И никем не выверен,
И не предсказуем.
Ход причинно-следственный
Для него не верен.
Жёсткий код наследственный
Навсегда потерян.
Он нигде не значится,
Вихрь коловращений —
Полная невнятица
Вольных превращений.
Больше он не мается
И не ждёт развязки,
И не домогается
Ни любви, ни ласки.
 

* * *

 
Пустоте, черноте, уходящим годам
Из того, чем жива, ничего не отдам —
Повторяю и слёз не умею унять,
И теряю опять, и теряю опять.
А сегодня ни слёз и ни слов, только дрожь.
Отпущу – и уйдёшь, отпущу – и уйдёшь.
Отпущу – и уйдёшь, и уйдёт, и уйдём.
И незыблем и вечен один окоём,
Остальное – лишь облака зыбкий овал.
И живём, как плывём. Каждый так уплывал,
Вечно что-то своё прижимая к груди,
Заклиная: «Постой, погоди, погоди».
 

ВЗЛЁТНОЕ

 
Уложитесь в сжатый срок,
В трое суток, в восемь строк,
В сто часов, в четыре ночи,
Коли срок ещё короче,
Уложитесь и тогда.
Нажитое за года
Сокрушайте, рвите, жгите,
Обрывайте связи, нити,
Узы, письма – всё долой.
Всё былое – стань золой.
Только с грузом портативным
Путь открыт к просторам дивным.
При себе ручная кладь,
Больше нечего терять.
Лёгкий взмах, усекновенье
Предпоследнего мгновенья —
И с обугленной душой
Улетайте в мир большой.
 

* * *

 
Пощади чужие души.
Пощади чужие уши.
Поиграй лишь сам себе
Потихоньку на губе.
Блим да блим – звучит неплохо.
Блим – и пауза для вздоха.
Покивай, как старый жид,
Повздыхай: мол, жизнь блажит.
Хороши её подарки:
То любовь – объятья жарки,
То разлука – хлад и лёд.
Кто блажную разберёт?
А утрата – дырка, яма.
И в неё летит упрямо
Всё, что хочешь удержать.
Надоело провожать,
Прижимать, прощаясь, к сердцу,
Прикрывать навеки дверцу,
И шептать: «Прощай, прости»,
Хоть бы дух перевести.
Посидеть тихонько дома,
Где живут печаль и дрёма,
И потренькать на губе
Только стенам и себе.
 

* * *

 
Без обложки, без первых страниц,
Прямо с зова «Останься, Ядвига!»
Начинается старая книга,
Где десяток неведомых лиц
Существует неведомо где,
В неизвестно какую эпоху,
И вольготно, и сладко, и плохо —
То есть так, как всегда и везде.
И не нужно начальных страниц.
Пусть же драма идёт с середины.
Не бывает исходной годины.
Не бывает предельных границ.
И в неведомой точке земной,
На постылых кремнистых широтах,
Вечно маются, вечно кого-то
Заклинают: «Останься со мной».
«Не покинь меня» – зов и мольба.
«Не покинь, не покинь, ради Бога…»
Без начала и без эпилога
Эта книга, дорога, судьба.
 

* * *

 
Всё как будто не фатально —
Впереди монументальный,
Впереди заветный труд,
А пока лишь моментальный
Неоконченный этюд.
Поиск фона, поиск тона
Для земли и небосклона,
Для деревьев и травы,
Поиск нужного наклона
Непокорной головы,
А пока набросок, проба,
Вариант – и так до гроба.
Ярче верх, темнее низ.
Годы жара и озноба,
А в итоге лишь эскиз,
Лишь этюд, дороги нитка,
Некто, нечто, дом, калитка,
Сад, готовый отцвести, —
Бесконечная попытка
Скоротечное спасти.
 

1979

* * *

 
Хоть кол на голове теши —
Всё улыбаешься в тиши.
Тебе – жестокие уроки,
А ты – рифмованные строки,
А ты – из глубины души
Про то, как дивно хороши
Прогулки эти меж кустами
Ольхи. Твоими бы устами…
 

* * *

 
Из дома выносили мебель.
Качалось зеркало. И в небе
Зеркальном плыли облака.
Носили мебель, и рука
Невольно дрогнула. Качнулось
Земное бытиё. Очнулась
Душа и тихо поплыла
Из тех пределов, где была.
И с нею вместе всё поплыло.
И ни пристанища, ни тыла —
Лишь хрупких сонмище зеркал.
Но не свободы ли алкал?
Так слушай жизни голос ломкий,
Бесстрашно двигаясь по кромке
Надежды, радости, пути,
Не чая выжить и дойти.
 

* * *

 
Живи, младенческое «вдруг»,
Уже почти замкнулся круг,
Уж две минуты до конца,
И вдруг – карета у крыльца.
И вдруг – средь чащи светлый луг.
И вдруг – вдали волшебный звук.
И вдруг – жар-птица, дед с клюкой,
Края с молочною рекой.
Уходит почва из-под ног,
Ни на одной из трёх дорог
Спасенья нету, как ни рвись.
Но вдруг, откуда ни возьмись…
 

* * *

 
Наверно, так и будет длиться:
В руках моих всегда синица,
А чудо-птица в облаках.
Синица малая в руках
Сидит, тиха и желтогруда,
А в облаках – химера, чудо,
Недостижимых крыл размах
В непостижимых закромах,
И жизнь моя на грани краха…
Но вот малюсенькая птаха,
Которая жила в руке,
Вдруг оказалась вдалеке
И стала чудом, небылицей,
Загадочной далёкой птицей, —
И уплыла, и уплыла,
Расправив дивных два крыла.
 

* * *

   М. А.