Сплошная непогодь и хмарь,
Дождя постылая осада,
И развезло дорожки сада.
«Июль» – толкует календарь.
Поверь, попробуй. Хмарь да грязь,
Густая сетка перед взором.
Настырный дождь, беря измором,
«Сдавайся», – шепчет. И сдалась,
И покорилась, и люблю
Дождя докучливого шорох
И небо серое в зазорах
Деревьев. И не тороплю
Ни дождь, ни время. Тусклым днём
Во славу пасмурного лета
Я ставлю влажные букеты
Перед распахнутым окном.
* * *
Всё происходит наяву,
Иль только памятью живу
Об этих днях – сама не знаю.
Живу, как будто вспоминаю
В каком-то горестном «потом»
И этот сад, и этот дом,
На окнах влажные дорожки,
На лепестках росинок брошки,
Листок, налипший на стекло.
И будто вовсе истекло
Едва начавшееся лето.
И даже при обилье света —
Ребячий красный свитерок
И свежевымытый порог,
И горстка ягод – точно в дымке,
Туманны, как на старом снимке,
Над коим тихо слёзы лью,
Припоминая жизнь свою.
* * *
И вижу улицу родную
И подойти хочу вплотную
К ступенькам и дверям своим,
Но между мной и ними дым.
Туман и дым меж мной и ними,
И называю чье-то имя,
Смеюсь, дурачусь, но не счесть
Шагов меж мной и тем, что есть,
Меж мной и радостью текущей
Пространства холодок гнетущий,
И всё, с чем я лицом к лицу,
Как будто бы пришло к концу
И в дымке, как воспоминанье.
Не то живу, не то за гранью
Происходящего со мной
Лишь вспоминаю путь земной.
* * *
Летаем, Господи, летим.
Мелькают пёстрые картинки:
Ребячьи быстрые ботинки,
Костёр, тропинка, солнце, дым
И дом, и сад, и маков цвет,
И тени, и лучи, и тени,
И чьи-то смуглые колени…
И нет конца, и смерти нет.
В краю лазури и росы,
В котором ни конца, ни тленья,
Порхают дети. И в варенье
Ребячьи щёки и носы.
* * *
‘
Дом – это Иверский или Казачий.
Может, сегодня зовётся иначе
Тот первозданный кусочек земли.
Мельница вечная, перемели,
Перемели всё, что временем мелется.
Имя и дата пускай переменятся…
Так непримяты сегодня снега,
Будто бы здесь не ступала нога.
Чистая скатерть для трапезы стелется.
Всё перемелется, всё перемелется.
Над головою белы облака,
Новая сыплется с неба мука.
Новая мука для нового хлеба
Сыплется, сыплется с белого неба.
Всё перемелется, всё истечёт —
Вечность другие хлеба испечёт.
Детства давнишнего нету в помине.
Крыша разобрана в той половине,
Где этажерка стояла в углу.
Вмятины две от рояля в полу.
Слышу его дребезжащие нотки,
Вижу следы допотопной проводки.
В дом прохудившийся валится снег,
Свой совершая замедленный бег.
Вижу себя: как в замедленной съёмке,
Папку для нот тереблю за тесёмки,
Ноты беру и готовлю урок,
Песню учу под названьем «Сурок».
В ней про сиротство, скитанье земное.
Где б ни скиталась, повсюду со мною
В память и душу запавший урок:
Преданный, тихий, печальный «Сурок».
* * *
‘
Приходит Верочка-Верушка,
Чудная мамина подружка.
Она несёт большой букет.
(Сегодня маме тридцать лет).
Несёт большой букет сирени,
А он подобен белой пене —
Такая пышная сирень.
Я с пышным бантом набекрень
Бегу… Гори, гори, не гасни,
Тот миг… И розочку на масле
Пытаюсь сделать для гостей…
Из тех пределов нет вестей,
Из тех времен, где дед мой мудрый
Поёт и сахарную пудру
Неспешно сыплет на пирог.
И сор цветочный на порог
Летит. И грудой белой пены
Сирень загородила стены.
* * *
Спи – не спи, зажмурив глазки,
Не уйдёшь от страшной сказки:
Всё равно придёт волчок
И ухватит за бочок,
Унесёт на те просторы,
Где стремительны и скоры
Годы жара и тоски
Рвут добычу на куски.
* * *
Всё было до меня, и я не отвечаю.
Законов не пишу. На царство не венчаю.
Придумала не я, придумали другие,
Что хороша петля на непокорной вые.
Придумала не я, и я не виновата,
Что вечно не сыта утроба каземата.
Но чудится: с меня должны спросить сурово
За убиенных всех. За всех лишенных крова.
* * *
Батуми. Дикий виноград,
Выходят окна в старый дворик.
И почему-то «бедный Йорик»
Твержу который день подряд.
Жара. Магнолия в цвету.
Гортанный говор. Запах пряный.
И кто-то, муча фортепьяно,
Долбит простую пьесу ту,
Которую долбила я
Сто лет назад на Якиманке.
Простая, как язык морзянки,
Она откроет, не тая,
Один диковинный секрет,
Что, сколько ни броди по свету,
Повсюду учат пьесу эту,
Обычную, как «да» и «нет».
Земным широтам несть числа,
Но юг ли, север – всё едино,
Когда судьба на середину
Пути земного занесла
И к роковому рубежу
Приблизила. И опыт горек.
И «бедный Йорик, бедный Йорик»
Который день подряд твержу.
* * *
А за последнею строкой —
Размах, раздолье и покой
Страницы. За последним шагом —
Просторы с речкой и оврагом.
И за прощальным взмахом рук —
Рассвет и разноцветный луг,
И ливень. За предсмертным стоном
Весь мир, звучащий чистым тоном.
* * *
Среди деревьев белых-белых
Пансионат для престарелых.
Он свежевыбелен и чист.
И валится печальный лист
Под стариковские галоши.
И нету неизбывней ноши,
Чем ноша отшумевших лет.
И нынешний неярок свет
Для старости подслеповатой.
Прогулка для неё чревата
Простудой. И «который час»
Спросил меня в десятый раз
Старик. Не всё ль ему едино —
Начало дня иль середина,
Когда свободен от сетей
И графиков, и всех затей
Мирских, когда уже на стыке
Времен и вечности, где лики
Всегда незримые для нас,
Должно быть, различает глаз.
И что там крохотная стрелка?
Она бесшумно, как сиделка,
Хлопочет до скончанья дня,
По циферблату семеня,
До самого времён скончанья,
И ближе с вечностью венчанье.
И память ходит по пятам.
А я ещё покуда там,
А я ещё покуда с теми
И там, где жёстко правит время,
Настырно в темечко клюет
И задержаться не даёт.
И миги, яркие, как вспышки,
Слепят и жгут без передышки.
И тесен мне любой насест.
Охота к перемене мест
Ещё покуда мной владеет.
И кто-то обо мне радеет —
Из ярких листьев тропку вьёт
И яркий свет на землю льёт.
Дорога или бездорожье,
Но лист горит, как искра Божья,
Преображая все кругом —
Убогих и казённый дом.
* * *
О, научи меня, Восток,
Жить, созерцая лепесток.
Спаси в тиши своей восточной
От беспощадной ставки очной
С минувшим, с будущим, с судьбой,
С другими и с самим собой.
Разброд и хаос. Смех и слёзы.
И не найду удобной позы,
Чтоб с лёгким сердцем замереть
И никогда не ведать впредь
Ни жарких слов, ни мелких стычек,
Лишь наблюдать паренье птичек
В углу белейшего холста,
Где остальная часть пуста.
* * *
На смерть Яши К.
Встань, Яшка, встань. Не умирай. Как можно!
Бесчеловечно это и безбожно,
Безжалостно ребёнком умирать.
Открой глаза и погляди на мать.
Ты погляди, что с матерью наделал.
Она твоё бесчувственное тело
Всё гладит и не сводит глаз с лица.
И волосы седые у отца.
Он поправляет на тебе рубашку
И повторяет: «Яшка, сын мой, Яшка…»
И повторяет: «Яшка, мой сынок…»
Гора цветов. Венок. Ещё венок…
Пришёл ко мне смешливым второклашкой.
Нос вытирал дырявой промокашкой.
И мы с тобой учили «I and You»,
«I cry, I sing» – я плачу, я пою.
Как жить теперь на свете. Жить попробуй,
Когда вот-вот опустят крышку гроба,
В котором мальчик, давний ученик.
Его лицо исчезнет через миг.
И нет чудес. Но, Господи, покуда
Ещё не наросла сырая груда
Земли, не придавили снег и лёд,
Приди, вели: «Пусть встанет. Пусть идёт».
* * *
Вот какая здесь кормёжка:
Мёда – бочка, дёгтя – ложка.
Вот какая здесь кровать:
Мягко стелют, жёстко спать.
Вот какая здесь опека:
Тот сгорел, а та калека.
Вот какая здесь любовь:
Любят так, что горлом кровь…
А в начале для затравки
Хоровод на мягкой травке,
Гули-гули, баю-бай,
Сущий праздник, Божий рай.
Или, может, и в начале
Злые знаки день венчали,
Может, череп на колу
Не заметила в пылу.
* * *
Причитаешь и плачешь, и маешься. Что ж,
То ли будет ещё. И не так запоёшь.
И не так запоёшь. Это всё – шепоток.
Бесконечен страданий и бедствий поток.
Необуздан Всевышнего праведный гнев.
И не так запоёшь. Это только распев.
И однажды, терзаясь, молясь и любя,
Запоёшь, как не пели ещё до тебя.
* * *
Опять этот темп – злополучное «presto»,
И шалые души срываются с места
И мчатся, сшибаясь, во мгле и в пыли,
Как будто бы что-то завидев вдали,
Как будто вдали разрешенье, развязка,
И вмиг прекратится безумная пляска.
Неужто весь этот порыв и угар
Всего лишь музыка – бемоль и бекар;
Неужто наступит покой, передышка,
И ляжет на клавиши чёрная крышка?..
Неужто два такта всего до конца?
Семь нот в звукоряде. Семь дней у Творца.
И нечто такое творится с басами,
Что воды гудят и земля с небесами.
1980
* * *
‘
Любовь до гроба.
Жизнь до гроба.
Что дальше – сообщат особо.
И если есть там что-нибудь,
Узнаешь. А пока – забудь.
Забудь и помни только это:
Поля с рассвета до рассвета,
Глаза поднимешь – небеса,
Опустишь – травы и роса.
* * *
Что за жизнь у человечка:
Он горит, как Богу свечка.
И сгорает жизнь дотла,
Так как жертвенна была.
Он горит, как Богу свечка,
Как закланная овечка
Кровью, криком изойдёт
И утихнет в свой черёд.
Те и те, и иже с ними;
Ты и я горим во Имя
Духа, Сына и Отца —
Жар у самого лица.
В толчее и в чистом поле,
На свободе и в неволе,
Очи долу иль горе —
Все горим на алтаре.
* * *
Не знаю кем, но я была ведома
Куда-то из единственного дома,
Не потому ли по ночам кричу,
Что не свои, чужие дни влачу,
Расхлёбывая то, что навязали,
И так живу, как будто на вокзале
Слоняюсь вдоль захватанных перил…
Да будь неладен тот, кто заварил
Всю канитель и весь уклад досадный.
Приходит в мир под свой же плач надсадный
Дитя земное. Кто-нибудь, потрафь
И посули невиданную явь.
Как музыка она иль Божье Слово.
Но мне в ответ: «Под дудку крысолова
Идти, под вероломное “ду-ду”,
Написано всем грешным на роду
С младых ногтей до полного маразма.
Вначале смех, а после – в горле спазма,
А после холм и почерневший крест,
И никаких обетованных мест.
Понеже нет иной и лучшей яви,
От нынешней отлынивать не вправе».
Всё так. Но что за лучезарный дом
Припоминаю изредка с трудом?
* * *
Всё как по нотам, как по нотам:
Знобит листву перед отлётом,
А нот осталось – ля да си,
А дальше… Господи, спаси.
Спаси, помилуй, дай мне голос,
Чтоб ноту тонкую, как волос,
Продлить, проплакать, протянуть,
В неведомый пускаясь путь.
* * *
Не сыскать ни тех, ни этих —
Затерялись где-то в нетях
Среди белых пропастей.
Никаких от них вестей.
Нет как нет. И взятки гладки.
Густо падают осадки —
Рой летящих дней и лет —
Заметая всякий след.
Чем бы время ни венчало,
Вечность смотрит одичало
Выше шпиля и венца,
Дальше края и конца.
* * *
Так будем легки на подъём,
Коль дни обжитые и годы
Сгорают. И злую свободу
Восславим и слёз не прольём.
Сгорают и дни и года.
Нетленны лишь дальние дали,
И манят они. Но туда ли
Нам надо? Кто знает, куда?
Не тот ли, кто в небе зажёг
Рассветную эту лучину,
Ночную рассеяв пучину?
Так выпьем же на посошок
И выйдем, невольный ходок,
Пожизненный пленник дороги
С тобою на берег отлогий
Под долгий, протяжный гудок.
* * *
За всё земное заглянуть,
Как за комод или за печку.
Всю явь земную, как дощечку,
Однажды приподнять чуть-чуть
И обнаружить: вот они,
Пропажи наши и потери, —
И отыскать, себе не веря,
Жилища давнего огни.
Почивших близких и родных
Увидеть памятные лица
И всё, с чем выпало проститься
На тягостных путях земных.
Увидеть: где земная быль
Кончается, там все сохранны,
Лишь вместо нашей белой манны
Небесная летает пыль.
* * *
Дни весенние горчат.
Души с жадностью галчат
Ждут от жизни сладкой крошки.
И прозрачен свет в окошке,
И чего-то жаль до слёз —
Это авитаминоз.
Это мартовская вялость.
И нужна всего лишь малость
Витамины «B» да «C» —
И не думать о конце,
Уповать на перемены,
Покупая цикламены.
Жизнь берёт на поводок
И выводит на ледок.
На ледок ведёт непрочный,
А под ним ручей проточный.
У весны уста в меду.
У нее на поводу
Всякий, кто на сладость падок.
А весенний голос сладок.
Шепчет: «Свет моих очей»,
В ледяной швырнув ручей.
* * *
Сыграй, прошу, сыграй.
И вдруг обрыва край,
И диких звуков бездна,
И бегство бесполезно.
По острию ножа
Проходишь, ворожа.
И каждый звук продлённый,
Как провод оголённый.
Тут край. Остановись.
Но ты взмываешь ввысь,
Стихающая нота —
Площадкою для взлёта.
* * *
Между облаком и ямой,
Меж берёзой и осиной,
Между жизнью лучшей самой
И совсем невыносимой,
Под высоким небосводом
Непрестанные качели
Между босховским уродом
И весною Боттичелли.
* * *
Благие вести у меня.
Есть у меня благие вести:
Ещё мы целы и на месте
К концу сбесившегося дня;
На тверди, где судьба лиха
И не щадит ни уз, ни крова,
Ещё искать способны слово,
Всего лишь слово для стиха.
* * *
Прогорели все дрова,
И пожухла та трава,
На какой дрова лежали.
И дощатые скрижали
Разрубили на куски
И пустили в ход с тоски —
Тяжело без обогрева.
Полыхай, святое древо,
Хоть теперь – увы, увы, —
Не сносить нам головы.
Но святыня прогорает,
А никто нас не карает.
Жизнь глухая потекла:
Ни скрижалей, ни тепла,
Лишь промозглый путь куда-то…
Может, он и есть расплата?
* * *
Посвящается фильмуЮ. Норштейна «Сказка Сказок»
Всё так – готова побожиться:
Когда весь город спать ложится,
Когда весь мир подлунный тих,
Диктует кот поэту стих.
Сверкая жёлтыми очами,
Он разражается речами,
Стихами бурными в тиши,
Шипя: «Забудешь, запиши».
Поэт послушно пишет, пишет
И от восторга еле дышит,
И непрестанно трёт висок,
Кропая стих наискосок.
И лунная сверкает тропка,
Летящих строк касаясь робко,
Касаясь разных «о» да «а»
И все посеребрив слова,
Невесть куда крадётся ночью,
Легко скользнув по многоточью.
* * *
Точка, точка, запятая,
Минус, рожица кривая —
Это ты, а это я.
Это – дивные края.
Мы у сына на рисунке
По тропинке, как по струнке,
Мирно ходим. Топ да топ
По чудеснейшей из троп.
Мирно ходим по картинке —
Ножки тоньше паутинки —
Средь травинок и лучей,
И цветистых мелочей,
Как послушные овечки,
Кротко движемся вдоль речки,
Не переча, не шутя,
Чтоб не гневалось дитя,
Чтоб не выгнало из рая,
Точно неслухов карая.
* * *
Такое солнце в очи било,
Такую ягоду дарило
Мне лето щедрое. Цвела
Такая радуга. Была
Такая тишь. Такие зори
Цвели, когда в тоске и горе
Я изживала вновь и вновь
Свою несчастную любовь.
И, отупевшая от боли,
Я видела, как в ореоле
Воздушных седеньких волос
Мне бабушка букет из роз
Несла с улыбкою. Не мило
Мне было всё, чем жизнь кормила,
Твердя заботливо: «Бери».
Исчезли краски той зари,
Той радуги, того июля,
И умерла моя бабуля.
Оплакиваю тот из дней,
Когда не улыбнулась ей.
* * *
Пропахли дни сосной
И ливнями, и мятой,
Травой, дождём примятой,
И ягодой лесной.
И мятой, и дымком
Пропахла кружка чая.
Живу, души не чая
Сама не знаю в ком:
В рассветах, небесах,
Щенках и домочадцах,
В ветрах, что вечно мчатся,
И в птичьих голосах.
День угасает в срок,
А новый – как прозренье
И как стихотворенье
В двенадцать вещих строк.
* * *
А мне туда и не пробиться,
Откуда родом дождь и птица.
И полевые сорняки
Такие знают тайники,
Какие для меня закрыты.
Дороги дождиком изрыты,
А дождик в сговоре с листвой.
И разговор невнятный свой
Они ведут. И дождь уклончив:
Стихает, речи не закончив,
И вновь летит наискосок,
Волнуя реку и лесок
Речами быстрыми. Как в душу,
Я в реку глянула: «Послушай, —
Прошу, – поведай, покажи…»
А там лишь небо да стрижи.
* * *
Тончайшим сделаны пером
Судьбы картинки
И виснут в воздухе сыром
На паутинке.
Летящим почерком своим
Дожди рисуют,
И ветер лёгкие, как дым,
Штрихи тасует…
Рисуют, будто на бегу,
Почти небрежно.
Я тот рисунок сберегу,
Где смотришь нежно.
Живу, покорна и тиха.
И под сурдинку
Колеблет ветер два штриха
И паутинку.
* * *
Ритенуто, ритенуто,
Дли блаженные минуты,
Не сбивайся, не спеши,
Слушай шорохи в тиши.
Дольче, дольче, нежно, нежно…
Ты увидишь, жизнь безбрежна
И такая сладость в ней…
Но плавней, плавней, плавней.
* * *
Прозрачных множество полос.
С берёз, летящих под откос, —
Листва потоком.
Стекают листья градом слёз
С летящих под гору берёз,
И ненароком
Я оказалась вся в слезах,
Хоть ни слезинки на глазах.
Безмолвной тенью
Брожу в мятущихся лесах.
И облака на небесах —
И те в смятенье.
И этот ветер поутру,
И это буйство на ветру —
Почти веселье
И пир почти. Не уберу
Листвы с волос. В чужом пиру
Моё похмелье.
Я ни при чём. Я ни при чём,
Я лишь задела ствол плечом
В лесу высоком.
И листья хлынули ручьём,
Сквозным просвечены лучом,
Как горним оком.
ОСЕНЬ
На золото падких, на золото падких
Сегодня трясёт в золотой лихорадке.
Льнёт золото к пальцам и липнет к плечу:
Такое богатство – бери не хочу.
И что ни мгновение – благодеянье.
И в пышное ты облачён одеянье.
Ты кесарь сегодня, вчерашний босяк.
Покуда поток золотой не иссяк,
Покуда не пущены по ветру слитки,
Не сгнили твои драгоценные нитки,
Не выцвел роскошный ковёр под пятой,
Ты – кесарь. И славен твой век золотой.
* * *
Рисунки прежние стерев,
Рисует он, как лист с дерев
Слетает. У Творца, наверно,
Совсем с воображеньем скверно.
Опять шаблон, шаблон, шаблон:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента