Страница:
Из темной храмины выходит ряд жрецов.
Меж ними белый бык, медлительный и важный,
Кивает головой под тяжестью цветов.
Настал для жертвы час. И смолк народ мгновенно,
И ниц, молясь, упал. Уже алтарь зажжен.
Встает пахучий дым, звучит напев священный,
Блистающий топор над жертвой занесен.
И вдруг все обмерли… Под шкурою звериной
И с луком за спиной неведомый дикарь
Мелькнул среди жрецов, мелькнул и в миг единый
Освободил быка и разметал алтарь.
И, руки вверх воздев, он бросился к народу:
«Кому вы молитесь?! Я был богат, друзья,
И множество быков я небу сжег в угоду, —
И вот что я теперь! И вот награда вся!»
«А вы!.. Вы год назад молились здесь, как ныне,
Но кто за этот год не плакал? Где он, где?
Тот потерял жену, другой грустит о сыне,
Того сразил недуг, а тот скорбит в нужде».
«И кто всему виной? Не он ли, кто владыкой
Слывет средь всех племен? кому все — жертвы жгут?
Владыка ярости! Мучитель! Демон дикий!
Ему алтарь? Ему молитвы? Тщетный труд!»
«Смягчается ль хоть раз он матери слезами,
Когда дитя ее он смерти отдает?
Мольбами путников, засыпанных песками?
Голодных воплями? Молитвами сирот?»
«А он на все глядит, — глядит, но не с участьем,
А как палач, душой жестокой веселясь,
И то, что мы зовем добром, надеждой, счастьем,
Он сотворил лишь с тем, чтоб нас дразнить, смеясь.»
«И смотрит он, смеясь, как человек, гонимый
Суровым голодом и полчищем забот,
Бежит за собственной мечтой неуловимой,
Бежит и падает, бежит, пока падет…»
«А чуть забудешься, — гляди, уже готовы
Друзья, чтобы предать, — враги, чтоб погубить, —
Глупцы, чтоб наложить на гордый дух оковы, —
Болезнь, чтобы терзать, — земля, чтоб проглотить…»
Так странник вопиял. Тревожная сначала,
Толпа, по манию двух к ней простертых рук,
Смирилась, замерла и снова задрожала,
Могучим трепетом охваченная вдруг,
Поникли старики седыми головами,
С угрозой юноши взирали к небесам,
Рыдали женщины, покрывшися чадрами,
Рыдали, волю дав скопившимся слезам.
А странник не смолкал: «Нет, братья, не устанет
Он мучить нас, пока его не победим.
Мы не страшны ему? Так пусть средь нас предстанет!
Ззчем он прячется, когда неуязвим?»
«В чертоге золотом сидит он, стар и жирен,
Жесток и пресыщен… Как близко от людей!
Вот там, где твердь небес… Когда б взамен кумирен,
Ненужных идолов, ненужных алтарей, —
Все камни, что на них истрачены, умело
Сложить в могучий столп, давно бы столп достиг
Вершиною небес. — Что же медлим мы?.. За дело!
Где камни? кирпичи? Скорее!.. дорог миг!..»
Клич безумный: «На Эвфрат!
Там, на небо посягая,
Люди, мщением пылая,
Столп незыблемый творят».
И откликнулись все страны.
Отовсюду, средь степей,
Потянулись караваны.
Основался вкруг поляны
Целый город шалашей.
Что за радостные крики
И лобзанья без конца!
Примирился раб с владыкой;
Пред надеждою великой
Все сплотилися сердца.
А пустынник средь почета
Над толпою всей царит.
Целый день кипит работа,
Камни сложены без счета…
От блаженства он молчит.
Иль, не выдержав молчанья,
Ночью плачет в тишине.
Эти слезы без названья, —
Мести, счастья, упованья, —
О, как сладостны оне!..
Превыше облаков, но не достиг небес.
И мрачен стал народ. Былой раздор воскрес, —
Несчастья спутник неизбежный.
Одни, уже остыв, убрали шалаши,
Других же тронули пустынника моленья.
Он сохранил один средь общего томленья
И гордость дум, и пыл души.
Он больше не молчал. Снедаемый заботой,
Весь день он убеждал, молил и укорял,
Примером собственным ленивцев ободрял,
Но тяготились все работой.
Когда ж сходила ночь, и столь желанный сон
В постылых шалашах вкушал народ усталый,
Один, не зная сна, от горя одичалый,
На верх столпа взбирался он.
Внизу вился Эвфрат змеею серебристой
И полночь усыплял журчаньем светлых вод,
И в сумерках седых с пустынею душистой
Вдали сливался неба свод.
А бледный человек вперял свой взор в созвездья, —
Был взор бессонницей и горем воспален.
«Да», вижу, он шептал, «далек твой звездный трон…
Но не спасешься от возмездья!..»
…………………….
Был знойный день. Народ в палатках изнывал,
В зловещей тишине пустыня цепенела.
В Эвфрате плавился сверкающий металл,
Над всей землею мгла висела.
А к вечеру, свистя, пронесся ураган
И яростно вертел песчаными столбами,
Горели облака багровыми лучами
И волновались, как туман.
Но вот сгустился мрак. Изломанной стрелою
Блеснула молния и туче в грудь впилась.
И туча, застонав над дрогнувшей землею,
Горячим ливнем пролилась.
А люди?.. Пред лицом разгневанной святыни
Дрожали, каялись, молились богу сил,
И будь меж ними он, виновник их гордыни,
Он смерть бы горькую вкусил.
Но не было его. Среди стихий стенящих
На башне он стоял с открытой головой,
И с воплями грозы и с треском туч гремящих
Сливал бессильный голос свой.
«Ты понял! — он кричал: — ты, наконец, рассержен!
Пред близкою бедой все силы ополчил.
Ты ураган послал, чтоб был мой столп повержен,
Все стрелы молний расточил!..»
«Греми, бушуй и злись! Я здесь один — ты видишь —
Но ты не страшен мне, ты — с яростью своей.
Не страшен потому, что я люблю людей,
А ты их только ненавидишь…»
«Умру, — моя любовь затеплится во мгле,
И в шепоте руин мой голос будет громок.
Сквозь вихорь и грозу услышь меня, потомок!
Услышь: нам тесно на земле!..»
Но тут пустынник смолк. Внезапно, пламенея,
Как будто надвое распался неба свод.
На миг один сверкнул поток вспененных вод,
Сверкнули шалаши, белея,
Верблюды, рощи, столп высокий, а на нем
Безумный человек с простертыми руками…
Сверкнули, — в тот же миг ударил мощный гром
Между землей и облаками,
И рухнул гордый столп, и тяжестью столпа
Убит его творец — с своей надеждой вместе…
Потом гроза прошла, — и храм на этом месте
Воздвигла робкая толпа.
Но был пустынник прав: жива его любовь.
Легенда смутная становится вдруг былью,
И древний столп творится вновь.
Не против неба, нет. Свод неба бесконечный
Созревший человек мечтой давно проник,
Узнал, что он один с своей тоскою вечной
И сам — скорбей своих родник.
Узнал, что мрачный дух вражды и лжи тлетворной,
Людского счастья враг, людских виновник слез,
Из неба прогнанный, на землю трон свой черный,
В сердца людские перенес.
И, словно вешний гром, чарующий и властный,
На новую борьбу клич новый прозвучал.
И мир откликнулся с восторженностъю страстной,
И столп — не каменный — восстал: —
Из чистых помыслов, святого состраданья,
Из подвигов любви, из бескорыстных дум.
Герой принес свой пыл, поэт — свои мечтанья,
Мудрец — испытанный свой ум.
И дышет мир опять надеждою единой.
В какой-то чудный край могучий столп растет:
— Достигнешь ли его ты гордою вершиной,
Иль вновь гроза тебя сметет?..
НА МОТИВ ИЗ ИЕРЕМИИ
Встал он бодрый и пошел,
Движим помыслом высоким,
К новой жизни разбудить
Братьев, спавших сном глубоким.
Видишь холм? Здесь погребли
Вопиявшего в пустыне.
Кто других будил, уснул.
Кто же спал, тот спит доныне.
В ДЕРЕВНЕ
ПРЕД ЗАРЕЮ
Не тревожься, недремлющий друг,
Если стало темнее вокруг,
Если гаснет звезда за звездою,
Если скрылась луна в облаках,
И клубятся туманы в лугах:
Это стало темней — пред зарею…
Не пугайся, неопытный брат,
Что из нор своих гады спешат
Завладеть беззащитной землею,
Что бегут пауки, что, шипя,
На болоте проснулась змея:
Это гады бегут — пред зарею…
Не грусти, что во мраке ночном
Люди мертвым покоятся сном,
Что в безмолвии слышны порою
Только глупый напев петухов
Или злое ворчание псов:
Это — сон, это — лай пред зарею…
«В засуху я видал, как мимо чахлой пашни…»
ОКТАВЫ
Бойцы лежат в земле, и на земле — их стяг.
Как ветром по скалам разбрызганная пена,
Разбиты их мечты. Погас надежд маяк.
Смотрите: что ни день, то новая измена.
Внемлите: что ни день, смеется громче враг.
Он прав: история нам доказала снова,
Что месть и произвол сильней любви и слова…
Взойдет кровавый сев для будущих времен,
Но нам позор и скорбь! Чредой всегда растущей
Несли их мимо нас, а мы вкушали сон.
Как житель улицы, на кладбище ведущей,
Бесстрастно слушали мы погребальный звон.
Все лучшие — в земле. Вот отчего из праха
Подняться нам нельзя и враг не знает страха.
Позорно предали минувших дней завет!
Мы все их предаем! Неслышными волнами
Нас всех относит жизнь от веры лучших лет,
От гордых помыслов… Так, нагружен рабами,
Уходит в океан невольничий корвет.
Родные берега едва видны, и вскоре
Их не видать совсем — кругом лазурь и море.
Всегда следит за их толпою безоружной.
Им роздано вино, им дали звучный таз,
И палуба дрожит под топот пляски дружной.
Кто б знал, увидев их веселье напоказ,
То радость илй скорбь под радостью наружной?
Так я гляжу вокруг, печален и суров:
Что значит в наши дни блеск зрелищ и пиров?
Спеша, устроили мы суетный базар.
Где смолк предсмертный стон, там жизнь взыграла снова,
Где умирал герой, там тешится фигляр.
Где вопиял призыв пророческого слова,
Продажный клеветник свой расточает жар.
Певцы поют цветы, а ложные пророки
Нас погружают в сон — увы — без них глубокий!
Живым лучом хоть ты, мерцанью звезд подобным.
Отвагой прежнею зажги больную грудь,
Угрозою явись ликующим и злобным.
Что край родной забыл, — ты, песня, не забудь!
Развратный пир смути молением надгробным.
Как бледная луна, — средь ночи говори,
Что солнце где-то есть, что будет час зари!
«Борьбы двух грозных сил, неравных меж собой…»
IN TENEBRIS
Я погибал. Я исчерпал до дна
Все море тайных мук. Еще волна —
И надо мной сомкнулся б омут жизни…
Скорбеть устал мой ум, душа — страдать.
Как тучи, дни тянулися уныло.
С тоской я их встречал, — мне было
Влачить их незачем и не за что отдать.
Я жил, забытый яростной грозою,
Разбившей мой корабль. Я жил, объятый тьмою.
Я ночь в душе носил. Как тени мрачных скал,
Средь непроглядной тьмы мой взор лишь различал
Отчаянье и укоризны…
О, сумрачные дни,
О, ночи долгие, сообщницы печали, —
Подруги ложные, что в трепетной тени
Так много призраков злорадных укрывали,
Свидетельницы лжи, раскаянья, вражды,
Борьбы с самим собой, бессильной и бесплодной!..
Пустыней стала жизнь, — и ни одной звезды
Над той пустынею бесплодной…
«Богиня веков я грядущих.
Утешься: отчизна твоя не больна.
Прочь иго сомнений гнетущих!
Прибрежным волненьем напуган ты был.
Но знай: океана — народа
Могучих течений, как небе светил,
Не может сдержать непогода».
«Ты видел: на ложь вековую и тьму
Отважно герои восстали,
И, в душу народа стучавшись, к нему
О хлебе и воле взывали…
Его не увлек их могучий порыв,
Заглохший, как голос в пустыне:
Он ждал не о хлебе насущном призыв
И ждет его, чуткий, и ныне».
«Знай: тот лишь в душе его доступ найдет,
Чтоб к жизни призвать его новой,
Кто вместе и правду и знанье сольет
В святое, понятное слово;
Чья мысль будет светоч, чья речь будет гром,
В ком с верой сдружится свобода.
Смотри: уже волны светлеют кругом,
Пророк вдохновенный у входа…»
«Зачем столько клади тяжелой
Ты возишь с собой? Знай: дорога трудна.
Не раз тебе встретится голый
Подводный утес, иль коварную гладь
Взволнует гроза, свирепея.
В пучину морскую ненужную кладь
Ты ныне же брось, не жалея!»
«Брось личных печалей и радостей груз!
Удачи встречай равнодушно,
Утрат не жалей. Лишь со мною союз
Храни неизменно послушно.
Что горечь забот, уходящих чредой!
Что счастье любви мимолетной! —
Мечты, что толкутся над мелкой душой,
Как мошки над почвой болотной».
«Взамен тебе высшее счастье я дам:
Забрезжит заря над душою.
Взамен тебе светлый грядущого храм
В заветных мечтаньях открою.
Но только клянись мне и жить, и дышать
Лишь правдой моею отныне»…
— И бросил я в море ненужную кладь,
И клятву дал новой богине…
«Все тот же сон. Ряды гробниц…»
ДАЛЕКОМУ ДРУГУ
МЩЕНЬЕ ПОЭТА
НА ЭЛЬБЕРГЕ
ВЕЗУВИЙ
ПЕСНИ ПОБЕЖДЕННЫХ
Я ранен тяжко в грудь — и кровь моя струится.
Но рана не болит. Душа тоской томится.
Он победил… Увы, он победил, наш враг!
Мы бились до конца, но битвою неравной:
На каждого из нас была готова рать.
Мы шли, не дрогнувши, со славой умирать,
И он, не дрогнувши, нас убивал бесславно.
Конец… Стихает бой… На поле битвы мрак…
Чу! Стон предсмертных мук… Усни, товарищ бедный!
Усни скорей: вдали я слышу крик победный…
Он победил… Увы, он победил, наш враг!.
Меня в цепях ты видеть захотел?
Иль тешат взор твой тяжкие оковы?
Да, эта цепь тяжка, как мой удел…
Легко ль тебе носить венок позорный?
Гордись! бессильный, скованный, покорный,
Я пред тобой, безжалостным, стою,
И тешу душу мрачную твою…
Гордись! Мои мечты о боге мести,
Творящем суд над злобным палачом,
Исчезли все, с моей свободой вместе,
Перед твоим ликующим мечом.
Ошибся я! Мне этот мир жестокий
Казался столь же чистым, как я сам.
Как пламя факела, во мрак глубокий
Ронял я свет и рвался к небесам.
Я верил: лишь призыв мой гордый грянет,
Лишь стоит мне во имя правды встать,
И на тебя весь мир грозой восстанет,
И ты исчез, как сон, бежал, как тать…
Гордись! Ошибся я… Твой смех надменный
Был смехом прозорливца-мудреца.
В своей душе развратной и презренной
Прочел ты, как развращены сердца.
Гордись! Как ты, весь мир порочен,
И гаснет факел мой во мгле.
В земле — мои друзья, и знамя — на земле.
Гордись! Век правды вновь отсрочен…
Неясные стоны рождают.
То скорбные думы бессонной души,
Как бабочки, тихо блуждают
И выхода ищут на волю, туда…
Сегодня мне радость большая:
Я ночью томился… Вдруг вижу: звезда
Горит пред окном золотая
И ласково светит в мой мрачный подвал
И шепчет о счастье, о воле…
Я плакал, и слезы скорей вытирал,
Чтоб свет ее видеть подоле.
Я верил лучам ее добрым — как вдруг
Насмешливо цепь загремела,
И стены, и своды смеялись вокруг,
И сердцем тоска овладела.
Но цепь улеглась — вновь любви и добра
Лучистые речи звучали…
Так в сердце боролись всю ночь до утра
Луч света и бездна печали.
А утро настало — незримая тень
Сгустилась над звездочкой нежной.
— Гремите ж, о цепи, злорадно весь день,
И сердце, томись безнадежно!..
А он, веселый и здоровый,
За пьяной чашей, на пиру,
Бесчестить будет мой терновый,
Мой окровавленный венец…
И будут вторить раб и льстец…
Меж ними белый бык, медлительный и важный,
Кивает головой под тяжестью цветов.
Настал для жертвы час. И смолк народ мгновенно,
И ниц, молясь, упал. Уже алтарь зажжен.
Встает пахучий дым, звучит напев священный,
Блистающий топор над жертвой занесен.
И вдруг все обмерли… Под шкурою звериной
И с луком за спиной неведомый дикарь
Мелькнул среди жрецов, мелькнул и в миг единый
Освободил быка и разметал алтарь.
И, руки вверх воздев, он бросился к народу:
«Кому вы молитесь?! Я был богат, друзья,
И множество быков я небу сжег в угоду, —
И вот что я теперь! И вот награда вся!»
«А вы!.. Вы год назад молились здесь, как ныне,
Но кто за этот год не плакал? Где он, где?
Тот потерял жену, другой грустит о сыне,
Того сразил недуг, а тот скорбит в нужде».
«И кто всему виной? Не он ли, кто владыкой
Слывет средь всех племен? кому все — жертвы жгут?
Владыка ярости! Мучитель! Демон дикий!
Ему алтарь? Ему молитвы? Тщетный труд!»
«Смягчается ль хоть раз он матери слезами,
Когда дитя ее он смерти отдает?
Мольбами путников, засыпанных песками?
Голодных воплями? Молитвами сирот?»
«А он на все глядит, — глядит, но не с участьем,
А как палач, душой жестокой веселясь,
И то, что мы зовем добром, надеждой, счастьем,
Он сотворил лишь с тем, чтоб нас дразнить, смеясь.»
«И смотрит он, смеясь, как человек, гонимый
Суровым голодом и полчищем забот,
Бежит за собственной мечтой неуловимой,
Бежит и падает, бежит, пока падет…»
«А чуть забудешься, — гляди, уже готовы
Друзья, чтобы предать, — враги, чтоб погубить, —
Глупцы, чтоб наложить на гордый дух оковы, —
Болезнь, чтобы терзать, — земля, чтоб проглотить…»
Так странник вопиял. Тревожная сначала,
Толпа, по манию двух к ней простертых рук,
Смирилась, замерла и снова задрожала,
Могучим трепетом охваченная вдруг,
Поникли старики седыми головами,
С угрозой юноши взирали к небесам,
Рыдали женщины, покрывшися чадрами,
Рыдали, волю дав скопившимся слезам.
А странник не смолкал: «Нет, братья, не устанет
Он мучить нас, пока его не победим.
Мы не страшны ему? Так пусть средь нас предстанет!
Ззчем он прячется, когда неуязвим?»
«В чертоге золотом сидит он, стар и жирен,
Жесток и пресыщен… Как близко от людей!
Вот там, где твердь небес… Когда б взамен кумирен,
Ненужных идолов, ненужных алтарей, —
Все камни, что на них истрачены, умело
Сложить в могучий столп, давно бы столп достиг
Вершиною небес. — Что же медлим мы?.. За дело!
Где камни? кирпичи? Скорее!.. дорог миг!..»
III
И пронесся в край из краяКлич безумный: «На Эвфрат!
Там, на небо посягая,
Люди, мщением пылая,
Столп незыблемый творят».
И откликнулись все страны.
Отовсюду, средь степей,
Потянулись караваны.
Основался вкруг поляны
Целый город шалашей.
Что за радостные крики
И лобзанья без конца!
Примирился раб с владыкой;
Пред надеждою великой
Все сплотилися сердца.
А пустынник средь почета
Над толпою всей царит.
Целый день кипит работа,
Камни сложены без счета…
От блаженства он молчит.
Иль, не выдержав молчанья,
Ночью плачет в тишине.
Эти слезы без названья, —
Мести, счастья, упованья, —
О, как сладостны оне!..
IV
Шли дни и месяцы. Поднялся столп мятежныйПревыше облаков, но не достиг небес.
И мрачен стал народ. Былой раздор воскрес, —
Несчастья спутник неизбежный.
Одни, уже остыв, убрали шалаши,
Других же тронули пустынника моленья.
Он сохранил один средь общего томленья
И гордость дум, и пыл души.
Он больше не молчал. Снедаемый заботой,
Весь день он убеждал, молил и укорял,
Примером собственным ленивцев ободрял,
Но тяготились все работой.
Когда ж сходила ночь, и столь желанный сон
В постылых шалашах вкушал народ усталый,
Один, не зная сна, от горя одичалый,
На верх столпа взбирался он.
Внизу вился Эвфрат змеею серебристой
И полночь усыплял журчаньем светлых вод,
И в сумерках седых с пустынею душистой
Вдали сливался неба свод.
А бледный человек вперял свой взор в созвездья, —
Был взор бессонницей и горем воспален.
«Да», вижу, он шептал, «далек твой звездный трон…
Но не спасешься от возмездья!..»
…………………….
Был знойный день. Народ в палатках изнывал,
В зловещей тишине пустыня цепенела.
В Эвфрате плавился сверкающий металл,
Над всей землею мгла висела.
А к вечеру, свистя, пронесся ураган
И яростно вертел песчаными столбами,
Горели облака багровыми лучами
И волновались, как туман.
Но вот сгустился мрак. Изломанной стрелою
Блеснула молния и туче в грудь впилась.
И туча, застонав над дрогнувшей землею,
Горячим ливнем пролилась.
А люди?.. Пред лицом разгневанной святыни
Дрожали, каялись, молились богу сил,
И будь меж ними он, виновник их гордыни,
Он смерть бы горькую вкусил.
Но не было его. Среди стихий стенящих
На башне он стоял с открытой головой,
И с воплями грозы и с треском туч гремящих
Сливал бессильный голос свой.
«Ты понял! — он кричал: — ты, наконец, рассержен!
Пред близкою бедой все силы ополчил.
Ты ураган послал, чтоб был мой столп повержен,
Все стрелы молний расточил!..»
«Греми, бушуй и злись! Я здесь один — ты видишь —
Но ты не страшен мне, ты — с яростью своей.
Не страшен потому, что я люблю людей,
А ты их только ненавидишь…»
«Умру, — моя любовь затеплится во мгле,
И в шепоте руин мой голос будет громок.
Сквозь вихорь и грозу услышь меня, потомок!
Услышь: нам тесно на земле!..»
Но тут пустынник смолк. Внезапно, пламенея,
Как будто надвое распался неба свод.
На миг один сверкнул поток вспененных вод,
Сверкнули шалаши, белея,
Верблюды, рощи, столп высокий, а на нем
Безумный человек с простертыми руками…
Сверкнули, — в тот же миг ударил мощный гром
Между землей и облаками,
И рухнул гордый столп, и тяжестью столпа
Убит его творец — с своей надеждой вместе…
Потом гроза прошла, — и храм на этом месте
Воздвигла робкая толпа.
V
Минул столетий ряд. Тот храм давно стал пылью.Но был пустынник прав: жива его любовь.
Легенда смутная становится вдруг былью,
И древний столп творится вновь.
Не против неба, нет. Свод неба бесконечный
Созревший человек мечтой давно проник,
Узнал, что он один с своей тоскою вечной
И сам — скорбей своих родник.
Узнал, что мрачный дух вражды и лжи тлетворной,
Людского счастья враг, людских виновник слез,
Из неба прогнанный, на землю трон свой черный,
В сердца людские перенес.
И, словно вешний гром, чарующий и властный,
На новую борьбу клич новый прозвучал.
И мир откликнулся с восторженностъю страстной,
И столп — не каменный — восстал: —
Из чистых помыслов, святого состраданья,
Из подвигов любви, из бескорыстных дум.
Герой принес свой пыл, поэт — свои мечтанья,
Мудрец — испытанный свой ум.
И дышет мир опять надеждою единой.
В какой-то чудный край могучий столп растет:
— Достигнешь ли его ты гордою вершиной,
Иль вновь гроза тебя сметет?..
НА МОТИВ ИЗ ИЕРЕМИИ
Когда будешь звать их, они тебе не ответят.
(Иер., гл. 7, 27).
Встал он бодрый и пошел,
Движим помыслом высоким,
К новой жизни разбудить
Братьев, спавших сном глубоким.
Видишь холм? Здесь погребли
Вопиявшего в пустыне.
Кто других будил, уснул.
Кто же спал, тот спит доныне.
В ДЕРЕВНЕ
Я вижу вновь тебя, таинственный народ,
О ком так горячо в столице мы шумели.
Как прежде, жизнь твоя — увы — полна невзгод,
И нишеты ярмо без ропота и цели
Ты все еще влачишь, насмешлив и угрюм.
Та ж вера детская и тот же древний ум;
Жизнь не манит тебя, и гроб тебе не страшен
Под сению креста, вблизи родимых пашен.
Загадкой грозною встаешь ты предо мной,
Зловещей, как мираж среди степи безводной.
Кто лучше: я иль ты? Под внешней тишиной
Теченья тайные и дно души народной
Кто может разглядеть? О, как постигнуть мне,
Что скрыто у тебя в душевной глубине?
Как мысль твою прочесть в твоем покорном взоре?
Как море, темен ты: могуч ли ты, как море?
Тебя порой от сна будили, в руки меч
Влагали и вели, куда? — ты сам не ведал.
Покорно ты вставал… Среди кровавых сеч
Не раз смущенный враг всю мощь твою изведал.
Как лев бесстрашный, ты добычу добывал,
Как заяц робкий, ты при дележе молчал…
О, кто же ты, скажи: герой великодушный,
Иль годный к битве конь, арапнику послушный?
О ком так горячо в столице мы шумели.
Как прежде, жизнь твоя — увы — полна невзгод,
И нишеты ярмо без ропота и цели
Ты все еще влачишь, насмешлив и угрюм.
Та ж вера детская и тот же древний ум;
Жизнь не манит тебя, и гроб тебе не страшен
Под сению креста, вблизи родимых пашен.
Загадкой грозною встаешь ты предо мной,
Зловещей, как мираж среди степи безводной.
Кто лучше: я иль ты? Под внешней тишиной
Теченья тайные и дно души народной
Кто может разглядеть? О, как постигнуть мне,
Что скрыто у тебя в душевной глубине?
Как мысль твою прочесть в твоем покорном взоре?
Как море, темен ты: могуч ли ты, как море?
Тебя порой от сна будили, в руки меч
Влагали и вели, куда? — ты сам не ведал.
Покорно ты вставал… Среди кровавых сеч
Не раз смущенный враг всю мощь твою изведал.
Как лев бесстрашный, ты добычу добывал,
Как заяц робкий, ты при дележе молчал…
О, кто же ты, скажи: герой великодушный,
Иль годный к битве конь, арапнику послушный?
ПРЕД ЗАРЕЮ
Приближается утро, но еще ночь.
(Исайя, гл. 2І, І2).
Не тревожься, недремлющий друг,
Если стало темнее вокруг,
Если гаснет звезда за звездою,
Если скрылась луна в облаках,
И клубятся туманы в лугах:
Это стало темней — пред зарею…
Не пугайся, неопытный брат,
Что из нор своих гады спешат
Завладеть беззащитной землею,
Что бегут пауки, что, шипя,
На болоте проснулась змея:
Это гады бегут — пред зарею…
Не грусти, что во мраке ночном
Люди мертвым покоятся сном,
Что в безмолвии слышны порою
Только глупый напев петухов
Или злое ворчание псов:
Это — сон, это — лай пред зарею…
«В засуху я видал, как мимо чахлой пашни…»
В засуху я видал, как мимо чахлой пашни
Проносится гряда бездождных облаков.
На пыльных небесах они, белей снегов,
Лежат весь день, теснясь, как рухнувшие башни.
А в предвечерний час, лишь ветер потянул,
Тревожный пахарь ждет их праздное движенье.
Он видит молний блеск, он слышит дальний гул,
И кажется ему: еще одно мгновенье,
И загудит гроза, и покачнется лес.
Но тучи, не дойдя до темени небес,
Вдруг, силой тайною задержанные, станут —
И стороной плывут от жаждущих полей,
И колос, свежестью минутною обманут,
К земле пылающей склоняется грустней,
Меж тем как, заревом полнеба освещая,
Вдали горит заря, засуху предвещая.
Как тучи без дождя, великие мечты
Над нами много раз бесследно зажигались.
Недолго были мы жрецами красоты
И к свету знания недолго порывались.
Восторг доверчивый равно будила в нас
И проповедь борьбы, и проповедь смиренья.
Но тучи мимо шли, огонь воздушный гас,
И тщетно до сих пор мы жаждем обновленья.
И вот я слышу вновь раскаты вещих слов,
Но знаю: то опять раздался глас в пустыне.
Сверкая и гремя, как столько раз доныне,
Опять плывет гряда бездождных облаков…
Проносится гряда бездождных облаков.
На пыльных небесах они, белей снегов,
Лежат весь день, теснясь, как рухнувшие башни.
А в предвечерний час, лишь ветер потянул,
Тревожный пахарь ждет их праздное движенье.
Он видит молний блеск, он слышит дальний гул,
И кажется ему: еще одно мгновенье,
И загудит гроза, и покачнется лес.
Но тучи, не дойдя до темени небес,
Вдруг, силой тайною задержанные, станут —
И стороной плывут от жаждущих полей,
И колос, свежестью минутною обманут,
К земле пылающей склоняется грустней,
Меж тем как, заревом полнеба освещая,
Вдали горит заря, засуху предвещая.
Как тучи без дождя, великие мечты
Над нами много раз бесследно зажигались.
Недолго были мы жрецами красоты
И к свету знания недолго порывались.
Восторг доверчивый равно будила в нас
И проповедь борьбы, и проповедь смиренья.
Но тучи мимо шли, огонь воздушный гас,
И тщетно до сих пор мы жаждем обновленья.
И вот я слышу вновь раскаты вещих слов,
Но знаю: то опять раздался глас в пустыне.
Сверкая и гремя, как столько раз доныне,
Опять плывет гряда бездождных облаков…
ОКТАВЫ
І
Окончена борьба. Пустая спит арена,Бойцы лежат в земле, и на земле — их стяг.
Как ветром по скалам разбрызганная пена,
Разбиты их мечты. Погас надежд маяк.
Смотрите: что ни день, то новая измена.
Внемлите: что ни день, смеется громче враг.
Он прав: история нам доказала снова,
Что месть и произвол сильней любви и слова…
II
…………………..III
Нет счета тем гробам… Пусть жатвою цветущейВзойдет кровавый сев для будущих времен,
Но нам позор и скорбь! Чредой всегда растущей
Несли их мимо нас, а мы вкушали сон.
Как житель улицы, на кладбище ведущей,
Бесстрастно слушали мы погребальный звон.
Все лучшие — в земле. Вот отчего из праха
Подняться нам нельзя и враг не знает страха.
IV
О, если бы одни изменники меж намиПозорно предали минувших дней завет!
Мы все их предаем! Неслышными волнами
Нас всех относит жизнь от веры лучших лет,
От гордых помыслов… Так, нагружен рабами,
Уходит в океан невольничий корвет.
Родные берега едва видны, и вскоре
Их не видать совсем — кругом лазурь и море.
V
Но нужды нет рабам, что злоба жадных глазВсегда следит за их толпою безоружной.
Им роздано вино, им дали звучный таз,
И палуба дрожит под топот пляски дружной.
Кто б знал, увидев их веселье напоказ,
То радость илй скорбь под радостью наружной?
Так я гляжу вокруг, печален и суров:
Что значит в наши дни блеск зрелищ и пиров?
VI
Вблизи святых руин недавнего былого,Спеша, устроили мы суетный базар.
Где смолк предсмертный стон, там жизнь взыграла снова,
Где умирал герой, там тешится фигляр.
Где вопиял призыв пророческого слова,
Продажный клеветник свой расточает жар.
Певцы поют цветы, а ложные пророки
Нас погружают в сон — увы — без них глубокий!
VII
О, песня грустная! В годину мрака будьЖивым лучом хоть ты, мерцанью звезд подобным.
Отвагой прежнею зажги больную грудь,
Угрозою явись ликующим и злобным.
Что край родной забыл, — ты, песня, не забудь!
Развратный пир смути молением надгробным.
Как бледная луна, — средь ночи говори,
Что солнце где-то есть, что будет час зари!
«Борьбы двух грозных сил, неравных меж собой…»
Борьбы двух грозных сил, неравных меж собой,
Я зритель с юных лет. К бойцам небезучастный,
За нею я следил с надеждой и тоской.
Я вольной юности сочувствовал душой,
Но стать в ряды бойцов мешал мне голос властный.
Воинственный задор, столь будничный, хоть страстный,
Пугал мои мечты. Я на борьбу глядел
И вторил песнями громам свершенных дел.
Настал конец борьбы — предвиденный, печальный.
И тех, на чью главу победу я молил,
Уже прияла ночь безыменных могил.
Хотел прославить я их путь многострадальный,
Но замер на устах звук песни погребальной.
К иному долг зовет. Велит он, чтоб смутил
Я тени милые словами укоризны,
Затем, что в смерти их — урок великий жизни.
Зачем, товарищи, любя людей так нежно,
Вы речью злобною пугали их сердца?
Зачем ваш смех звучал надменно и мятежно,
Когда сжималась грудь печалью без конца?
Зачем, не убоясь тернового венца,
Над миром вы прошли, подобно буре снежной,
Желая умертвить дыханьем ледяным
Все то, что мир зовет прекрасным и святым?
В укор былым векам, грядущим в назиданье,
Вам грозный приговор потомство изречет,
Посмертным тернием венец ваш обовьет.
Но мы — не судьи вам! Мы — ваше оправданье!
Покуда мы живем, дотоле не замрет
О вашей участи печальное преданье.
Любви озлобленной с любовью мы простим
И скорбный ваш урок слезой благословим.
Я зритель с юных лет. К бойцам небезучастный,
За нею я следил с надеждой и тоской.
Я вольной юности сочувствовал душой,
Но стать в ряды бойцов мешал мне голос властный.
Воинственный задор, столь будничный, хоть страстный,
Пугал мои мечты. Я на борьбу глядел
И вторил песнями громам свершенных дел.
Настал конец борьбы — предвиденный, печальный.
И тех, на чью главу победу я молил,
Уже прияла ночь безыменных могил.
Хотел прославить я их путь многострадальный,
Но замер на устах звук песни погребальной.
К иному долг зовет. Велит он, чтоб смутил
Я тени милые словами укоризны,
Затем, что в смерти их — урок великий жизни.
Зачем, товарищи, любя людей так нежно,
Вы речью злобною пугали их сердца?
Зачем ваш смех звучал надменно и мятежно,
Когда сжималась грудь печалью без конца?
Зачем, не убоясь тернового венца,
Над миром вы прошли, подобно буре снежной,
Желая умертвить дыханьем ледяным
Все то, что мир зовет прекрасным и святым?
В укор былым векам, грядущим в назиданье,
Вам грозный приговор потомство изречет,
Посмертным тернием венец ваш обовьет.
Но мы — не судьи вам! Мы — ваше оправданье!
Покуда мы живем, дотоле не замрет
О вашей участи печальное преданье.
Любви озлобленной с любовью мы простим
И скорбный ваш урок слезой благословим.
IN TENEBRIS
I
Отчаянье и укоризны!Я погибал. Я исчерпал до дна
Все море тайных мук. Еще волна —
И надо мной сомкнулся б омут жизни…
Скорбеть устал мой ум, душа — страдать.
Как тучи, дни тянулися уныло.
С тоской я их встречал, — мне было
Влачить их незачем и не за что отдать.
Я жил, забытый яростной грозою,
Разбившей мой корабль. Я жил, объятый тьмою.
Я ночь в душе носил. Как тени мрачных скал,
Средь непроглядной тьмы мой взор лишь различал
Отчаянье и укоризны…
О, сумрачные дни,
О, ночи долгие, сообщницы печали, —
Подруги ложные, что в трепетной тени
Так много призраков злорадных укрывали,
Свидетельницы лжи, раскаянья, вражды,
Борьбы с самим собой, бессильной и бесплодной!..
Пустыней стала жизнь, — и ни одной звезды
Над той пустынею бесплодной…
II
И нежно, и твердо сказала она:«Богиня веков я грядущих.
Утешься: отчизна твоя не больна.
Прочь иго сомнений гнетущих!
Прибрежным волненьем напуган ты был.
Но знай: океана — народа
Могучих течений, как небе светил,
Не может сдержать непогода».
«Ты видел: на ложь вековую и тьму
Отважно герои восстали,
И, в душу народа стучавшись, к нему
О хлебе и воле взывали…
Его не увлек их могучий порыв,
Заглохший, как голос в пустыне:
Он ждал не о хлебе насущном призыв
И ждет его, чуткий, и ныне».
«Знай: тот лишь в душе его доступ найдет,
Чтоб к жизни призвать его новой,
Кто вместе и правду и знанье сольет
В святое, понятное слово;
Чья мысль будет светоч, чья речь будет гром,
В ком с верой сдружится свобода.
Смотри: уже волны светлеют кругом,
Пророк вдохновенный у входа…»
III
И, взявши мой руль, мне сказала она:«Зачем столько клади тяжелой
Ты возишь с собой? Знай: дорога трудна.
Не раз тебе встретится голый
Подводный утес, иль коварную гладь
Взволнует гроза, свирепея.
В пучину морскую ненужную кладь
Ты ныне же брось, не жалея!»
«Брось личных печалей и радостей груз!
Удачи встречай равнодушно,
Утрат не жалей. Лишь со мною союз
Храни неизменно послушно.
Что горечь забот, уходящих чредой!
Что счастье любви мимолетной! —
Мечты, что толкутся над мелкой душой,
Как мошки над почвой болотной».
«Взамен тебе высшее счастье я дам:
Забрезжит заря над душою.
Взамен тебе светлый грядущого храм
В заветных мечтаньях открою.
Но только клянись мне и жить, и дышать
Лишь правдой моею отныне»…
— И бросил я в море ненужную кладь,
И клятву дал новой богине…
«Все тот же сон. Ряды гробниц…»
Все тот же сон. Ряды гробниц,
Очей безжизненных укоры,
Презрение в чертах бесстрастных лиц,
Бескровных уст немые приговоры.
О, скройтесь, призраки! Поверьте, не на вас
Тягчайший крест наложен был судьбою.
Завиден жребий тех, кто жертвою угас,
Кто умер, опьянен борьбою,
С проклятьем на устах, от вражеской руки.
Стократ злосчастный тот, кто гаснет от тоски,
Без друга, без врага, с уединеньем дружный,
Нестрашный никому и никому ненужный.
Кто каждый день, в борьбе с самим собой,
Упреком провожал бесплодным.
Пред этим мраком безысходным
Что мрак тюрьмы, что сумрак гробовой?
Ведь совесть не властна над спящими в гробницах
И не томит томящихся в цепях.
Блаженны узники в темницах!
Блаженны мертвые в гробах!
Очей безжизненных укоры,
Презрение в чертах бесстрастных лиц,
Бескровных уст немые приговоры.
О, скройтесь, призраки! Поверьте, не на вас
Тягчайший крест наложен был судьбою.
Завиден жребий тех, кто жертвою угас,
Кто умер, опьянен борьбою,
С проклятьем на устах, от вражеской руки.
Стократ злосчастный тот, кто гаснет от тоски,
Без друга, без врага, с уединеньем дружный,
Нестрашный никому и никому ненужный.
Кто каждый день, в борьбе с самим собой,
Упреком провожал бесплодным.
Пред этим мраком безысходным
Что мрак тюрьмы, что сумрак гробовой?
Ведь совесть не властна над спящими в гробницах
И не томит томящихся в цепях.
Блаженны узники в темницах!
Блаженны мертвые в гробах!
ДАЛЕКОМУ ДРУГУ
Пальмы качают вершинами пышными,
Шепчется берег с волнами чуть слышными,
Горы, как грезы, синеют вдали.
Словно дыханье красавицы сонное,
С ветром струится тепло благовонное.
Страстное небо лежит, раскаленное,
В сильных объятьях цветущей земли.
Странно сливаясь с природой ликующей,
В памяти встал один образ чарующий.
Ах, отчего ты, мой друг, не со мной?
Ты бы любил эти горы цветущие,
Небо высокое, волны поющие.
Как переносищь ты муки гнетущие,
Муки изгнанья средь тундры немой?
Вижу: идёшь ты равниной безбрежною.
Небо висит над пустынею снежною.
Грудь твоя впала, во взоре иедуг.
Тихо парят над тобой вспоминания.
Веры в людей не убили страдания,
Совесть спокойна, светлы упования.
Ах, отчего не с тобой я, мой друг?
Шепчется берег с волнами чуть слышными,
Горы, как грезы, синеют вдали.
Словно дыханье красавицы сонное,
С ветром струится тепло благовонное.
Страстное небо лежит, раскаленное,
В сильных объятьях цветущей земли.
Странно сливаясь с природой ликующей,
В памяти встал один образ чарующий.
Ах, отчего ты, мой друг, не со мной?
Ты бы любил эти горы цветущие,
Небо высокое, волны поющие.
Как переносищь ты муки гнетущие,
Муки изгнанья средь тундры немой?
Вижу: идёшь ты равниной безбрежною.
Небо висит над пустынею снежною.
Грудь твоя впала, во взоре иедуг.
Тихо парят над тобой вспоминания.
Веры в людей не убили страдания,
Совесть спокойна, светлы упования.
Ах, отчего не с тобой я, мой друг?
МЩЕНЬЕ ПОЭТА
С неба проглянула ночь. Меня сумрак объемлет.
Чу! нс один я… Во тьме различает мой взор
Руки простертые; слух мой проклятиям внемлет:
«Мщенья, о, мщенья, поэт, — иль удел твой — позор!
Мщенья исчадиям тьмы, что нас мучат и душат,
Кости гноят наши, груди болезнями сушат…»
— Тише, друзья! Ваши слезы сосчитаны мной.
Солнцем клянусь, я их все отомщу до одной!
Сумрак сгущается. Слышатся ближе рыданья:
«Чем же, поэт, отомстишь ты исчадиям тьмы?
Где по заслугам найдешь ты для них истязанья?
Как отольются им слезы, что пролили мы?
Каждый сустав их как язвой покроешь ты смрадной?
Черную кровь их по каплям как выцедишь жадно?..»
— Тише, друзья! Я страшней для них месть берегу:
Тьмой они живы, — и светоч во тьме я зажгу!..
Чу! нс один я… Во тьме различает мой взор
Руки простертые; слух мой проклятиям внемлет:
«Мщенья, о, мщенья, поэт, — иль удел твой — позор!
Мщенья исчадиям тьмы, что нас мучат и душат,
Кости гноят наши, груди болезнями сушат…»
— Тише, друзья! Ваши слезы сосчитаны мной.
Солнцем клянусь, я их все отомщу до одной!
Сумрак сгущается. Слышатся ближе рыданья:
«Чем же, поэт, отомстишь ты исчадиям тьмы?
Где по заслугам найдешь ты для них истязанья?
Как отольются им слезы, что пролили мы?
Каждый сустав их как язвой покроешь ты смрадной?
Черную кровь их по каплям как выцедишь жадно?..»
— Тише, друзья! Я страшней для них месть берегу:
Тьмой они живы, — и светоч во тьме я зажгу!..
НА ЭЛЬБЕРГЕ
Взобрался на гору я рано
И тихо жду рассвета.
В густые, черные туманы
Земля одета.
Ползут, сгущаются… Напрасно!
Вы дня не победите.
Лишь только утра лик прекрасный
На час затмите.
Лишь из-за вас оно не встанет
В сияньи величавом,
А гневно-бурное проглянет
С лицом кровавым…
И тихо жду рассвета.
В густые, черные туманы
Земля одета.
Ползут, сгущаются… Напрасно!
Вы дня не победите.
Лишь только утра лик прекрасный
На час затмите.
Лишь из-за вас оно не встанет
В сияньи величавом,
А гневно-бурное проглянет
С лицом кровавым…
ВЕЗУВИЙ
С трудом дыша, в золу глубоко увязая,
Взбирался я по голой крутизне.
Остывшая встречалась лава мне, —
Я на нее садился, отдыхая.
Тогда внизу сверкала, будто сталь,
Морская гладь; средь зелени веселой
Помпеи труп чернел, белели села;
Каймою гор, сребрясь, венчалась даль.
Вот пройден черный скат. За мною глубь картины
Покрылась дымкою. Чело горы
Пересекают гневные морщины.
Кой-где, свистя сквозь трещины, пары
Вздымаются удушливою тучей.
Дыханьем их окрашены, блестят
Обломки лавы рдеющею кучей
Увядших листьев. Трепетом объят,
Иду вперед. Вулкан глубоко дышит,
Дрожит земля и воздух серой пышет.
Вот скоро кончен путь. Пылающим венцом
Стал круто холм дымящийся и яркий.
Взбираюсь. Камни сыплются дождем.
Спирает дух. Ногам сквозь обувь жарко.
Сокрылась даль. Закутан небосклон.
Багровый дым встает со всех сторон.
Усталость вдруг прошла… Гремя, шипя, свиваясь,
Чу! глубоко бушует ураган.
Из недр земли встает он, приближаясь.
Вот налетит… И задрожал вулкан,
И столб огня взметался величаво
Над кратером, сверкая и блестя
В покрове черных туч. Из них, свистя,
Дождь камней мчится вниз с кипящей лавой…
________
— Привет, привет тебе, губитель городов,
Чей скрытый гнев смертельный страх вселяет
В сердца людей, чуть твой услышат зов!
Тебя весь мир за то лишь прославляет,
Что ты жесток, что в быстротечный миг
Людей сразить ты можешь долгим горем.
Кто б знал тебя, когда б дремал над морем
Среди других и твой безвредный пик?
Твои бока изрезали бы плугом,
До темени сковали бы в сады,
И сотня поселян, быть может, другом
Звала б тебя в награду за плоды…
А ныне — кто горы Везувия не знает?
Счастлив, чей пламень внутренний нашел
Исход наружу, лавой вытекая.
Но горе тем, в ком сила спит немая,
В ком дремлет гнев, как раненый орел.
Кто знает их?……..
………………….
Взбирался я по голой крутизне.
Остывшая встречалась лава мне, —
Я на нее садился, отдыхая.
Тогда внизу сверкала, будто сталь,
Морская гладь; средь зелени веселой
Помпеи труп чернел, белели села;
Каймою гор, сребрясь, венчалась даль.
Вот пройден черный скат. За мною глубь картины
Покрылась дымкою. Чело горы
Пересекают гневные морщины.
Кой-где, свистя сквозь трещины, пары
Вздымаются удушливою тучей.
Дыханьем их окрашены, блестят
Обломки лавы рдеющею кучей
Увядших листьев. Трепетом объят,
Иду вперед. Вулкан глубоко дышит,
Дрожит земля и воздух серой пышет.
Вот скоро кончен путь. Пылающим венцом
Стал круто холм дымящийся и яркий.
Взбираюсь. Камни сыплются дождем.
Спирает дух. Ногам сквозь обувь жарко.
Сокрылась даль. Закутан небосклон.
Багровый дым встает со всех сторон.
Усталость вдруг прошла… Гремя, шипя, свиваясь,
Чу! глубоко бушует ураган.
Из недр земли встает он, приближаясь.
Вот налетит… И задрожал вулкан,
И столб огня взметался величаво
Над кратером, сверкая и блестя
В покрове черных туч. Из них, свистя,
Дождь камней мчится вниз с кипящей лавой…
________
— Привет, привет тебе, губитель городов,
Чей скрытый гнев смертельный страх вселяет
В сердца людей, чуть твой услышат зов!
Тебя весь мир за то лишь прославляет,
Что ты жесток, что в быстротечный миг
Людей сразить ты можешь долгим горем.
Кто б знал тебя, когда б дремал над морем
Среди других и твой безвредный пик?
Твои бока изрезали бы плугом,
До темени сковали бы в сады,
И сотня поселян, быть может, другом
Звала б тебя в награду за плоды…
А ныне — кто горы Везувия не знает?
Счастлив, чей пламень внутренний нашел
Исход наружу, лавой вытекая.
Но горе тем, в ком сила спит немая,
В ком дремлет гнев, как раненый орел.
Кто знает их?……..
………………….
ПЕСНИ ПОБЕЖДЕННЫХ
1
Конец… Стихает бой… На поле битвы мрак…Я ранен тяжко в грудь — и кровь моя струится.
Но рана не болит. Душа тоской томится.
Он победил… Увы, он победил, наш враг!
Мы бились до конца, но битвою неравной:
На каждого из нас была готова рать.
Мы шли, не дрогнувши, со славой умирать,
И он, не дрогнувши, нас убивал бесславно.
Конец… Стихает бой… На поле битвы мрак…
Чу! Стон предсмертных мук… Усни, товарищ бедный!
Усни скорей: вдали я слышу крик победный…
Он победил… Увы, он победил, наш враг!.
2
— Зачем, скажи, злорадный и суровый,Меня в цепях ты видеть захотел?
Иль тешат взор твой тяжкие оковы?
Да, эта цепь тяжка, как мой удел…
Легко ль тебе носить венок позорный?
Гордись! бессильный, скованный, покорный,
Я пред тобой, безжалостным, стою,
И тешу душу мрачную твою…
Гордись! Мои мечты о боге мести,
Творящем суд над злобным палачом,
Исчезли все, с моей свободой вместе,
Перед твоим ликующим мечом.
Ошибся я! Мне этот мир жестокий
Казался столь же чистым, как я сам.
Как пламя факела, во мрак глубокий
Ронял я свет и рвался к небесам.
Я верил: лишь призыв мой гордый грянет,
Лишь стоит мне во имя правды встать,
И на тебя весь мир грозой восстанет,
И ты исчез, как сон, бежал, как тать…
Гордись! Ошибся я… Твой смех надменный
Был смехом прозорливца-мудреца.
В своей душе развратной и презренной
Прочел ты, как развращены сердца.
Гордись! Как ты, весь мир порочен,
И гаснет факел мой во мгле.
В земле — мои друзья, и знамя — на земле.
Гордись! Век правды вновь отсрочен…
3
Тюремные своды в полночной тишиНеясные стоны рождают.
То скорбные думы бессонной души,
Как бабочки, тихо блуждают
И выхода ищут на волю, туда…
Сегодня мне радость большая:
Я ночью томился… Вдруг вижу: звезда
Горит пред окном золотая
И ласково светит в мой мрачный подвал
И шепчет о счастье, о воле…
Я плакал, и слезы скорей вытирал,
Чтоб свет ее видеть подоле.
Я верил лучам ее добрым — как вдруг
Насмешливо цепь загремела,
И стены, и своды смеялись вокруг,
И сердцем тоска овладела.
Но цепь улеглась — вновь любви и добра
Лучистые речи звучали…
Так в сердце боролись всю ночь до утра
Луч света и бездна печали.
А утро настало — незримая тень
Сгустилась над звездочкой нежной.
— Гремите ж, о цепи, злорадно весь день,
И сердце, томись безнадежно!..
4
Недолго ждать — и я умру,А он, веселый и здоровый,
За пьяной чашей, на пиру,
Бесчестить будет мой терновый,
Мой окровавленный венец…
И будут вторить раб и льстец…