Минский Николай. Белый ночи. Гражданские песни

   И не смутит никто укором
   Бесстыдной радости его,
   Не прокричит, что оттого
   Я умер, что считал позором
   И преступленьем жить, как он,
   Что пир его есть святотатство,
   А радость — коршуна злорадство
   На поле, где герой сражен,
   Что вместе с ним Вражда ликует,
   А над могилою моей,
   Как мать, лишенная детей,
   Склонилась Правда и тоскует…

5

   Дымятся факелы кругом,
   Сверкает медь и сталь.
   Безмолвным строем мы идем
   Куда-то в поле, в даль…
   На мрачных лицах спит гроза,
   В молчаньи приговор.
   У всех опущены глаза,
   Лишь мой не сомкнут взор.
   Я ждать пощады не могу,
   Час пробил умереть.
   Но в этот час в лицо врагу
   Не стыдно мне глядеть.
   Дымятся факелы кругом,
   В мозгу, быстрей зарниц,
   Мелькают мысли о былом,
   И вихри дел и лиц.
   Нет, не хочу перед собой
   Солгать в предсмертный час,
   Боюсь, что тяжкою борьбой
   Я никого не спас.
   Бесплодно жизнь прошла, как дым,
   Час пробил умереть.
   Но все ж в лицо мечтам былым
   Не стыдно мне глядеть.
   Дымятся факелы кругом,
   Слабею и дрожу.
   С тоскою вещей пред концом
   В грядущее гляжу.
   Боюсь: забудет край родной
   О наших именах,
   И прежде в памяти людской
   Истлеем, чем в гробах.
   Слетает с уст невольный крик,
   Час пробил умереть.
   Но близкой смерти в бледный лик
   Не стыдно мне глядеть.

КАЗНЬ

   Тронулась в путь колесница позорная…
   Узник, как снег, побелел.
   Сердце окутало облако черное,
   Ум от тоски онемел.
   Он истомился за ночь беспредельную
   Нечеловеческих мук.
   Лишь отдается в нем болью смертельною
   Сердца усиленный стук.
   Словно сквозь дымку тумана,
   Движется море голов,
   Слышится бой барабана,
   Слышится топот шагов.
 
   Все это ждал он — и все неожиданно
   Как-то случилося вдруг.
   Люди бегут, как на праздник невиданный…
   Всех их любил он, как друг.
   Страшные тени парят над душою.
   Выплывут, снова нырнут…
   Грудь наболевшую с болью тупою
   Медленно, медленно рвут.
   Кто-то взывает… Туманится взгляд…
   Мрачно и страшно… Назад, о, назад!
   ________
   Поздно… Нет выхода в мир упования…
   Ах, как светло позади!
   Вон промелькнуло знакомое здание.
   Дрогнуло пламя в груди.
   Он поклонился. Глядят любопытные.
   Это родной его дом.
   Скрылись там мать и сестра. Беззащитные!
   Вон за любимым окном
   Первую книгу прочел он заветную.
   Другом была ему книга дана.
   Вечером сел он и ночь неприметную
   С нею провел он без сна.
   Помнит: он встал обновленным,
   К другу скорей побежал.
   Крепко в порыве смущенном
   Руку ему он пожал —
 
   И полилися слова дерзновенные…
   День этот вместе они провели.
   Страстно давали обеты священные,
   В жертву себя обрекли…
 
   Бедный ребенок! В тот радостный день
   Первую к гробу прошел ты ступень!..
   Нет им возврата. Те годы счастливые, —
   Где их припомнить теперь?..
   Тише, о, тише, толпа. Терпеливее!
   Ждать уж недолго, поверь.
   Вон показалися стены угрюмые…
   Помнит он: судьи сидели кругом,
   Веру в людей звали буйством безумия,
   Верою сильного звали врагом.
   Жадно они разметали
   Счастья минувшого прах,
 
   Жадно могилы копали,
   Рылись в погибших мечтах.
 
   Нет, он не выдержал! В сердце кипевшая
   Рвалась наружу гроза.
   Все, что таила душа наболевшая,
   Все им швырнул он в глаза.
   Знал, что проходит в тот горестный день
   Он предпоследнюю к гробу ступень.
   ________
   Да, предпоследнюю. Шум приближается.
   Что это? Ноги дрожат…
   В холод предсмертный душа погружается.
   Страшно! Назад, о назад!
   Поздно… Нет выхода в мир упования.
   О, как светло позади!
   Бьют барабаны. Минута молчания…
   Что-то порвалось в груди…
   Снова ревущей грозою
   Бурно ликует народ.
   Все покрывается мглою,
   Все завертелось…
   Вперед!
   Выше держи свою голову бледную,
   Ногу смелей подымай — не страшись,
   Это прошел ты ступеньку последнюю…
   ………………..
   — Кончены муки и жизнь.
   Родина-мать! Сохрани же, любя,
   Память того, кто погиб за тебя!

ОГНИ ПРОМЕТЕЯ

I

   Я — Прометей, я — труженик, кузнец, —
   Достал огонь с небес для жизнетворной цели.
   Но тайну созиданья подглядели
   Насильник — воин и обманщик — жрец.
   Когда, склонясь над рдяной полосою,
   Я мирный плуг прилежно создавал,
   Подкравшись, враг меня свалил и заковал
   В мои же цепи, скованные мною.
   Я смог их выковать, но я был слишком слаб,
   Чтобы расторгнуть дело рук титана.
   С тех пор тружусь в корысть насилья и обмана,
   Не с радостью, как бог, — с проклятьями, как раб.
   Творец стал пленником, а труд — постыдной данью.
   И проклял я огонь, что с высоты совлек.
   Огонь небес меня неволил к созиданью,
   В созданьях же моих мой приговор, мой рок.

II

   Я — Прометей, я — выдумщик, мудрец.
   Чем тяжелее цепь, тем мысль моя свободней.
   Я вновь достал огонь, — не с неба, как творец, —
   Но разрушительный огонь из преисподней.
   Огонь столь яростный, что малое дитя,
   Лишь искру в руки взяв, толпе противостанет.
   Чуть вспыхнет он, и гром тысячекратный грянет,
   Взметая все вокруг, все в стрелы превратя.
   И воздух убежит, и дрогнут гор основы,
   Проснутся демоны повсюду спящих сил.
   Что небом создано, проглотит хаос новый,
   И вольный миг сотрет, что долгий труд чертил…

III

   Я — слабый сын земли, мечтатель и певец.
   Я — кроткий, любящий, искавший путь к святыне.
   Но ІІрах и тлен открыл в гробах людских сердец,
   И вот устал мой дух — и я упал в пустыне.
   Когда же взрыва гром и зарево огня
   Коснулись чувств моих, я мыслью ужаснулся,
   Но в сердце радостный невольный крик проснулся,
   И гимн ликующий всего зажег меня:
   — О, пламень мщения, завет непримиримых,
   Приют изгнанников, всех беззащитных щит,
   Бог Богом проклятых, суд судьями гонимых,
   Могильщик древней лжи…
   О, будь благословен! Нет коршунов закона,
   Нет неразрывных уз, нет неприступных стен,
   Нет воинств, нет толпы! Я — больше легиона!
   Весны последней гром! О, будь благословен!

КАЗНЬ

   Ее казнили рано на заре,
   Когда нам слаще сна нет ничего,
   Когда мы спали все, — мы за кого
   Ее казнили рано на заре.
   Из мрака ночи глядя в вечный мрак
   Она боялась выказать боязнь:
   С ней вместе шли товарищи на казнь,
   Из мрака ночи глядя в вечный мрак.
   Скончалась ночь и отлетала тьма,
   Когда готов был вспыхнуть залп огней.
   Она ждала, молясь, чтоб вместе с ней
   Скончалась ночь и отлетела тьма.

ГИМН РАБОЧИХ

   Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
   Наша сила, наша воля, наша власть.
   В бой последний, как на праздник, снаряжайтесь.
   Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть.
   Станем стражей вкруг всего земного шара
   И по знаку, в час урочный, все вперед.
   Враг смутится, враг не выдержит удара,
   Враг падет, и возвеличится народ.
   Мир возникнет из развалин, из пожарищ,
   Нашей кровью искупленный новый мир.
   Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ!
   Кто хозяин, с места прочь! Оставь наш пир!
   Братья-други! Счастьем жизни опьяняйтесь!
   Наше все, чем до сих пор владеет враг.
   Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
   Солнце в небе, солнце красное — наш стяг!

В СУМЕРКИ

НАШЕ ГОРЕ

   Не в ярко блещущем уборе
   И не на холенном коне
   Гуляет, скачет наше Горе
   По нашей серой стороне.
   Пешком и голову понуря,
   В туманно-сумрачную даль
   Плетется русская печаль.
   Безвестна ей проклятий буря,
   Чужда хвастливая тоска,
   Смешна кричащая невзгода.
   Дитя стыдливого народа,
   Она стыдлива и робка,
   Неразговорчива, угрюма,
   И тяжкий крест несет без шума.
   И лишь в тени родных лесов,
   Под шепот ели иль березы,
   Порой вздохнет она без слов
   И льет невидимые слезы.
   Нам эти слезы без числа
   Родная муза сберегла…

СЕРЕНАДА

   Тянутся по небу тучи тяжелые,
   Мрачно и сыро вокруг.
   Плача, деревья качаются голые…
   Не просыпайся, мой друг!
   Не разгоняй сновиденья веселые,
   Не размыкай своих глаз.
   Сны беззаботные,
   Сны мимолетные
   Снятся лишь раз.
   Счастлив, кто спит, кому в осень холодную
   Грезятся ласки весны.
   Счастлив, кто спит, кто про долю свободную
   В тесной тюрьме видит сны.
   Горе проснувшимся! В ночь безысходную
   Им не сомкнуть своих глаз.
   Сны беззаботные,
   Сны мимолетные
   Снятся лишь раз.

ЗАСУХА

   Я помню: летнею порою
   Грозил нам голод. Вкруг поля
   Все были выжжены жарою.
   Желтея, трескалась земля.
   Грозы молили все у неба;
   Толпился в церкви весь народ.
   Кричали дети у ворот:
   «Дай, Боже, дождичка, дай хлеба
   Для деток маленьких твоих!»
   И Бог мольбу услышал их.
   Недаром в скорби непритворной
   Упала пахаря слеза:
   Примчались тучи стаей черной,
   И разразилася гроза.
   Когда же стихнул дождь желанный,
   Я вышел в сад благоуханный
   И там нашел среди кустов
   Гнездо, размытое грозою.
   Над ним с беспомощной тоскою
   Кружилась мать, своих птенцов
   Звала напрасно и будила,
   Их грела трепетным крылом,
   Металась, билась над гнездом,
   Но к жизни их не возвратила.
   И думал я: что, если б мать
   Могла в тоске своей узнать,
   Что той грозой неумолимой
   Спасен весь край?
   — Что край родимый,
   Когда не стало навсегда
   Гнезда, родимого гнезда!

ВЕСТАЛКИ

   Печально-бледные, в одеждах белоснежных,
   Они задумались вдвоем,
   На мрамор опершись. Как ропот волн мятежных,
   К ним доносился смутный гром
   Далеких голосов, бессильно замирая
   Под сводом низким и глухим.
   И вот одна из них промолвила, вздыхая:
   «Сестра! Опять безумный Рим
   Затеял оргию по манию солдата
   Или наложницы. Растет,
   Увы, растет поток неволи и разврата
   И, мутно-гневный, с корнем рвет
   Величье древнее. Рим гибгиет. Дремлют боги.
   Кому молиться и о чем?
   Рим гибнет, Рим погиб. Что пользы в жизни строгой,
   В молитвах, в бдеиии ночном
   И в чистых помыслах? Что пользы в том для Рима,
   Что шесть безгрешных дев хранят
   На ветхом алтаре огонь неугасимо
   И стены ветхие кропят
   Святой струей Камен? Рим гибнет. Нет спасенья,
   Вот шум приблизился. Сестра,
   Устала грудь моя от тайного мученья.
   Больнее пламени костра
   Огонь, что душу жжет. Томлюсь, изнемогая.
   Постыла горестная жизнь..»
   И, быстро вспрянувши, воскликнула другая:
   «Сестра! Молю, остановись!
   Пусть дряхлый Рим забыл свой жребий: над вселенной
   Бессмертным разумом царить, —
   Ты, жрица, помни: свой небес огонь священный
   И сердце чистое хранить.
   Кругом настала ночь? — в безмолвном упованье
   Зажги священные огни.
   Ты слышишь оргий шум? — удвой свое вниманье
   И страх заботливей гони.
   И если б мир опять ниспал в хаос нестройный, —
   Владея искрою одной,
   Ты из последнего обломка с ней спокойно
   Последний жертвенник устрой.
   И верь, что лучший мир из искры той родится
   И племя лучшее придет,
   Отыщет твой огонь и с небом примирится,
   И небу жертвенник зажжет».
   Сказала — и, склонясь, в огонь кореньев новых
   Подбросила, и вспыхнул храм
   Пред взором девственниц задумчиво-суровых,
   Внимавших дальним голосам.

ПЕСНЯ

   «Я называюсь Красотою,
   Я — строгой Истины сестра.
   Мы обе держим над землею
   Светильник счастья и добра».
   «Мы — за труды и за невзгоды
   Награда высшая, их цель.
   Наш храм — земля, жрецы — народы,
   И небо — наша колыбель».
   «Я называюсь Красотою.
   Не плачь поэт: я не больна.
   От глаз сокрытые грозою,
   Не гаснут звезды и луна».
   «Поэт! Врагов моих суровых
   Не презирай и не кляни.
   Пророки слов живых и новых
   И правды воины — они».
   «Когда исполнятся надежды,
   Герои, распростясь с войной,
   Низложат бранные одежды
   И в прах падут передо мной».
   «Иди в толпу, и песней гордой
   Ей возвещай про счастья дни,
   Рукой бестрепетной и твердой
   Венец мой будущий храни».
   «Слова правдивые поэта
   В пустыне, в сумраке ночном,
   Да будут скинией завета,
   Да будут огненным столпом!..»

«В бесчисленных огнях сверкает душный храм…»

   В бесчисленных огнях сверкает душный храм.
   Клубами синими восходит фимиам,
   Блистают ризы золотые.
   Толпа в неясный гул мольбы свои слила,
   А там, над сводами, как вестники святые,
   В безмолвии ночном гудят колокола.
   Вот громко хор запел о дивном искушеньи,
   И дрогнули сердца, и дрогнули колени.
   Как бы слетевшие с небес,
   В сердца раскрытые волнами льются звуки.
   Им вторят все: «Христос воскрес!»
   Искуплены грехи, и позабыты муки!
   Той песне лишь один мечтатель молодой
   Не внемлет: на гранит поник он головой…
   И снится сон ему отрадный.
   Раздался темный свод, распался душный храм,
   И храм иной, и храм громадный
   Предстал восторженным очам.
   Не купол сумрачный и тесный,
   Его объемлет свод небесный.
   И вместо свечек восковых,
   Горят на сводах вековых
   Неугасимые узоры.
   И вместо каменных колонн
   Ушли в лазурный небосклон
   Снегами блещущие горы.
   И снится юноше: на праздник мировой,
   Ликуя, в этот храм собрался род людской.
   Грехи и страсти злобы дикой
   На алтаре любви он жертвой сжег навек,
   И праздник новый и великий
   Встречает новый человек.
   Вот громко хор запел о дивном искупленьи,
   И дрогнули сердца, и дрогнули колени.
   Как бы слетевшие с небес,
   В сердца раскрытые волнами льются звуки.
   Все вторят: «Человек воскрес!»
   Искуплены грехи и позабыты муки.

ЛЮБОВЬ И МЕЧ

   От Меча Любовь бежала
   Целый ряд веков тяжелых,
   Но везде его встречала —
   В городах и в дальних селах.
   И Любовь взмолилась Богу:
   «Боже праведный, великий!
   Укажи в тот край дорогу,
   Где не избран Меч владыкой».
   Бог ей молвил: «под луною
   Не найти такого края,
   Но, желаешь, пред тобою
   Растворю обитель рая».
   И Любовь с землей простилась
   И на небо улетела.
   Вот земля из глаз сокрылась.
   Даль разверзлась без предела.
   Вот напевы неземные
   Долетают издалека.
   Вот и кущи золотые
   Показалися с востока.
   Вход, как огненное море,
   И у входа дух нетленный.
   А в руке его — о горе! —
   Меч, все тот же Меч надменный!
   И Любовь, на Меч взирая,
   Кротким сердцем ужаснулась,
   Не вступила в сени рая,
   И на землю не вернулась.
   Но помчалась по эфиру,
   По неведомой пустыне,
   Где летит от мира к миру,
   Бесприютная доныне.

КАЗБЕКУ

   Ни одиночество, ни вечное молчанье
   Твой гордый дух сковать испугом не могли.
   Ты рвался к небесам из темных недр земли, —
   Быть к солнцу ближе всех влекло тебя желанье.
   И вдруг ты вырвался, весь пламенем объят,
   Кипучий, радостный, как раб, порвавший цепи.
   Сбылась твоя мечта: с высот небес твой взгляд
   Два моря озирал, холмы, долины, степи.
   Ты суеты земной услышал вечный гул
   И бесприютных звезд увидел ход бесцельный,
   Но, вместо радости, в познанье почерпнул
   Безвыходную скорбь и ужас беспредельный.
   С тех пор среди небес томишься ты один,
   Безмолвный, сумрачный, как в скорби царь могучий.
   Не посягнет орел, едва дерзают тучи
   Подняться до твоих нетронутых седин.
   Но не бесплодна скорбь титана.
   Лишь только вешнее тепло
   Твое суровое чело
   Начнет лобзать, и солнце, рано
   Зажегшись в яркой синеве,
   Прильнет к седой твоей главе, —
   Ты, скрывшись пологом тумана,
   Тихонько плачешь… И, родясь
   От слез твоих, бегут потоки
   И в грудь земли, как жизни соки,
   Путями тайными струясь,
   Плодотворят холмы и долы.
   Земля готовит пир веселый.
   А ты, создавший этот пир
   Своими чистыми слезами,
   Стоишь, всем чуждый, и на мир
   Взираешь скорбными очами.

«Волнуется море безбрежное нив…»

   Волнуется море безбрежное нив;
   Как остров, средь них спит недвижно кладбище.
   Кто море труда переплыл, опочив,
   На острове мирном находит жилище.
   Волнуются нивы — колосья шумят,
   Шумят об одном: о труде бесконечном.
   Кресты на могилах им внемлют и спят,
   И снится им сон о забвении вечном…

СРЕДИ ПОЛЕЙ

   Весенний день. Свежо. Равниной гладкой
   Чернеют вкруг убогие поля.
   Бредет мужик за тощею лошадкой,
   Ведя соху. Проснись от дремы сладкой,
   Проснись, о скудная земля!
   — Здорово, дед! «Здорово!» Молчаливый,
   Он отошел, не обернув лица…
   Угрюмый сын бесплодной, чахлой нивы,
   Привет тебе, о пахарь терпеливый,
   Привет от грустного певца!
   ________
   Из омута столицы развращенной
   К тебе больной и кроткий я пришел.
   В твоей судьбе, веками отягченной,
   В твоей тоске, глубоко затаенной,
   Я жребий собственный прочел.
   И я, как ты, над нивою бесплодной
   Тружусь всю жизнь — над нивою сердец.
   И на меня за подвиг благородный
   С насмешкою презрительно-холодной
   Глядит ликующий глупец.
   И я, как ты, свой труд неблагодарный,
   Заветный труд, восторженно люблю.
   И я в душе от глаз толпы коварной
   На лучший век — свободный, лучезарный,
   Надежду робкую таю.
   В тот век и мне от родины счастливой
   Венец, быть может, дастся как тебе…
   Угрюмый сын бесплодной, чахлой нивы,
   Привет тебе, о пахарь терпеливый,
   Привет от брата по судьбе!

«Есть гимны звучные, — я в детстве им внимал…»

   Есть гимны звучные, — я в детстве им внимал.
   О, если б мог тебе я посвятить их ныне!
   Есть песни дивные, — злой вихорь разбросал
   Их звуки светлые по жизненной пустыне…
   О, как ничтожно все, что после я писал,
   Пред тем, что пели мне в младенческие годы
   И голоса души, и голоса природы!
   О, если бы скорбеть душистый мог цветок,
   Случайно выросший на поле битвы дикой,
   Забрызганный в крови, затоптанный в песок, —
   Он бы, как я, скорбел… Я с детства слышал крики
   Вражды и мук. Туман кровавый заволок
   Зарю моих надежд прекрасных и стыдливых.
   Друг! Не ищи меня в моих стихах пытливых.
   В них рядом встретишь ты созвучья робких мук
   И робких радостей, смесь веры и сомнений.
   Я в сумерки веков рожден, когда вокруг
   С зарей пугливою боролись ночи тени.
   Бывало, чуть в душе раздастся песни звук,
   Как слышу голос злой: «молчи, поэт досужный!
   И стань в ряды бойцов: слова теперь не нужны».
   Ты лгал, о голос злой! Быть может, никогда
   Так страстно мир не ждал пророческого слова.
   Лишь слово царствует. Меч был рабом всегда.
   Лишь словом создан свет, лишь им создастся снова.
   Приди, пророк любви! И гордая вражда
   Падет к твоим ногам, и будет ждать смиренно,
   Что ты прикажешь ей, ты — друг и царь вселенной!

«По сонным улицам, как призрак сна, я шел…»

   По сонным улицам, как призрак сна, я шел,
   Тоску движеньем усыпляя.
   И вот пред домом стал, где юношей провел
   Пять лет, учась и размышляя,
   Где вдохновения порой ко мне тайком
   Как духи светлые слетали
   И тотчас в пустоту, царящую кругом,
   Пугливым роем исчезали;
   Где я — то сам мельчал средь общей пустоты,
   То вдруг над бездною сомнений
   Вздымался до такой надзвездной высоты
   Надежд и светлых откровений,
   Что, на земную твердь упавши вновь, душа
   От боли стонет и поныне…
   О, комнатки мои! Под чьей рукой шурша
   Вон опускаются гардины?
   Безумец ли, как я, по прихоти мечты
   То в рай, то в ад вас превращает,
   Томится ли больной, иль жрица красоты
   Любви продажей оскверняет?..
   Куда укрылись вы, минувших дней мечты,
   Куда вы в страхе отлетели?
   Вы на меня ль теперь глядите с высоты,
   Или скитаетесь без цели?
   Увы! Вас нет нигде… В одних мечтах людей
   Живут мечты. Что грудь волнует,
   Что сердце жжет огнем желаний и страстей, —
   Того нигде не существует…
   Все оставляет след. Сотрутся в пыль цветы,
   Родится пар от тучки бледной,
   Лишь сердца гордого кипящие мечты
   Сверкнув, уносятся бесследно,
   Как звук приснившийся, как позабытый сон,
   Как блеск мимоидущей тучи…
   О сердце! Знать, твой стук лишь погребальный звон,
   Которым каждый миг летучий
   Свои мечты навек хоронишь ты с тоской,
   Пока настанет миг печальный —
   И ты само навек уснешь, и над тобой
   Трезвон раздастся погребальный…

В ДНИ НЕДУГА

І

   Вскочил я в полночь на постели
   И с криком сжал больную грудь.
   Как будто гири в ней висели,
   Как будто уголья горели.
   Хотел я и не мог вздохнуть.
   И кашля трудного раскаты
   Звучали долго в тишине,
   А после на подушке смятой
   Увидел кровь я при луне.
   Мой друг! Таила ты напрасно
   Врачей печальный приговор.
   Я вспомнил твой пытливый взор,
   И все в былом вдруг стало ясно.

II

   Смерть — зловещее слово! увы, для меня уж не слово!
   Смерть подкралась ко мне и шепнула: я здесь.
   Смерть дохнула на грудь мою бурей суровой
   И, как в бурю тростник, содрогнулся я весь.
   Смерть, как ястреб в добычу, мне в душу вцепилась
   И над бездной отчаянья с нею парит.
   Смерть над сердцем моим, как змея наклонилась,
   Как змея над гнездом, поднялась и глядит.
   Смерть за мною следит, как тюремщик сердитый,
   Даже в тайных мечтах, даже в сумраке снов.
   Смерть вошла в мою мысль, как паук ядовитый,
   И оттуда плетет на весь мир свой покров.
   Все, что нежило слух, что ласкало мне зренье, —
   Воздух, волны, земля и небесная твердь,
   Каждый вздох мой, и каждое сердце биенье, —
   Все твердит одно слово, и слово то — смерть.

III

   Как жертвы бледные, осилив первый страх,
   Взывают с воплями к полночному злодею
   И молят пощадить, упав пред ним во прах,
   Так окружали смерть и плакали пред нею
   И молодость моя, и силы юных лет,
   И вы, пустынные и гордые мечтанья,
   Которым сам еще я не нашел названья,
   Которым, может быть, названья в мире нет,
   И ты, мой гордый дух, как раб склонив колени,
   Пред бледным призраком униженно рыдал,
   Напрасные мольбы! Молчал суровый гений.
   За жертвой он пришел и жертвы молча ждал.

IV

   Всю зиму про весну врачи мне говорили,
   И вот весна пришла — последняя, увы!
   Уж вешних вод ручьи окрестность испестрили,
   Осины зацвели, лишенные листвы.
   Кудрями мягкими обвесились березы
   И розовым пятном пестрят угрюмый бор,
   И в шелк разряженные лозы
   Глядятся в зеркало озер.
   Уж аист прилетел и, вёдро предвещая,
   Возобновил гнездо на вербе вековой,
   И утро целое, деревню озирая,
   Застыл и думает — иероглиф живой.
   Уж озимь сизая коврами разостлалась,
   Чернеют вдалеке изрытые холмы,
   И травка свежая пугливо попыталась
   На небо ясное взглянуть из душной тьмы.
   И вот с покатости, открытой ласкам юга,
   Лазоревый цветок мне закивал вдали, —
   Улыбка первая измученной земли
   На ласки жгучие вернувшегося друга…

V

   А время шло, и стал я привыкать, печальный,
   К немому спутнику моих немногих дней.
   Тогда в ночной тиши какой-то голос дальний
   Мне начал слышаться все ближе, все ясней.
   — Не бойся, он шептал, ты смерти неизбежной.
   Не днями жизнь долга, не днями коротка.
   И если суждено тебе прожить века,
   Ты проживешь.
   И вновь шептал тот голос нежный:
   — Я смерть твоя, но верь: я не враждебный дух.
   Мое дыхание — дыханье бури близкой.
   Безмолвно перед ней тростник склонится низкий,
   Но великан лесной, лишь вихорь гордый слух
   Встревожит, сам ему ответит вихрем новым
   И голоса стихий стенанием суровым
   Победно заглушит, и дрогнет грудь земли,
   Когда он мощь свою покажет, дерзновенный.
   Откликнись так и ты. И, мир оставя бренный,
   Иной нетленный мир создай и насели
   Детьми своей мечты, бездомными доныне.
   И этот новый мир, как древних дней ковчег,
   Воздвигни на такой заоблачной вершине,
   Чтоб волны вечности, свершая быстрый бег,
   Ступени гордые с покорностью лизали.
   Ты жертва вечности. Так вечное твори.
   Что мертвые тебе уста ее сказали,
   То голосом живым ей громко повтори.
   — Я буду музою твоей необычайной,
   Отвагой мрачною слова твои зажгу.
   На каждом я из них поставлю знак свой тайный
   И покорять сердца людские помогу.
   И верь: средь слов земных, то робких, то мятежных
   Твой голос не замрет. Как перекатный гром.
   В котором слышится простор небес безбрежных,
   Он будет возвещать земле о неземном.
   Так мне шептала смерть. И пламя вдохновенья