Страница:
Петляют станы улиц узких,
а неба синий ручеек
становится туманно тусклым,
пока пробьется на порог.
Могучей грудью крепостною
дыбится древняя стена.
Мечетей гордых контур стройный
теснит своей грядой она.
Но словно вырвавшись к аллаху
несут балкончиков чалмы.
Молла -- наместник рабства, страха
давно ль дурманил здесь умы?
Теперь все сказочная древность,
теперь обычаи дедов,
но не свидетельствуют бренность
прожитых тысячей годов.
Сама история ступает
неслышной поступью своей,
перстом столетья отмечает,
этап с этапами сличает
и пережитое венчает
воспоминаньем прошлых дней.
КАСПИЙ ОТКИНУЛ ОТ ДЕВИЧЬЕЙ БАШНИ...
Каспий откинул от Девичьей башни
волны, грызущие крепости твердь --
надо же внукам оставить нашим
памятник, славящий девичью честь.
Время меняет, старит, корежит
и поколенья сменяет людей,
оно беспощадно и все же не может
затмить нестареющий факел речей.
И вот он донес из глубин сокровенных
легенду, реальность которой ясна:
любовь, чьи законы всегда современны,
воспета в легенде чиста и проста.
Ее не купить, сторговавшись ценою,
ее не продать, коль остыла душа,
не спрятать ее за толщенной стеною,
она заставляет и жить, и дышать.
Влюбленному хану не жаль и богатства,
а девушке с милым и в хижине рай,
влюбленному хану отдать бы полцарства,
а девушке только б любимый да май.
Но хан ведь владыка, и воля аллаха
на этой земле повторяется им,
А он одаряет то златом, то страхом,
считая, раз властен, то значит любим.
Ему приглянулись и черные косы,
и глаз охмеляющий винный родник.
Его не разжалобят девичьи слезы,
он брать то, что нравится, право ж привык.
А девушке смерть желаннее сто крат,
чем ханские нежности, почести, пир.
Условие хану: "Мне башню высокую,
хочу перед свадьбой взглянуть на мир".
Что хану, собрал он рабов повелительно,
и за ночь та башня готова была.
Ее приподнес он невесте пленительной,
а башня была высока и грозна.
Как белая птица в свадебном платье
стояла на башне и, к солнцу воздев
в прощании руки, молилась, плача,
за всех несчастливых и любящих дев.
А Каспий манил, обещал забвенье,
вот взмах белокрылой и тонкой чадры,
и ринулась чайкой в косматую пену,
и крик был последним и горьким:
"Прости". 1971
АХ , ЭТО НЕ ГОЖЕ...
Ах, это не гоже!
Пусть это не гоже!
К тебе обращаться
Всевидящий боже.
Но сдавленным вздохом,
Как стоном мы все же,
Вздохнув глубоко,
Выдыхаем: "О, Боже"!
Ты где-то незримый,
Всему ты причастный;
К тому, кого любим,
К тому, с кем несчастны.
Зовешь, пробуждаешь и с трепетом
страстным
Мне музу даришь и ведешь меня
властно
В чертоги, где воздух -- лазурь
голубая,
Где я неземная, почти неживая. 1972
ЧТО СО МНОЙ СЛУЧИЛОСЬ В ЭТО ЛЕТО ?
Что со мной случилось в это лето?
Рифмы ритм сведет меня с ума:
Образы витают рядом где-то,
Синяя мерещится вода,
Накипь лип пьянящим ароматом
Властно перехватывает дух,
Ночь с сиянием звезд во сто каратов
Усмиряет тополиный пух.
До черты, что вечностью зовется,
мне рукой (становится) подать,
Песнь моя с томленьем сладким льется,
И ее мне страшно расплескать. 1971
ЗАЧЕМ ГОВОРИТЬ , ЕСЛИ СЕРДЦЕ БЬЕТСЯ...
Зачем говорить, если сердце бьется
Признанием губ и горением глаз,
И бессловесно мелодия льется,
Дня превращая томление в час.
Разлуки рассветы и полночь свиданий,
И радость, и горе разделим вдвоем,
Ведь это не просто построить здание,
Которым "семейное счастье" зовем.
С любовью, проверенной десятилетьем,
С фундаментом цельности и чистоты,
И с пониманьем друг друга в соцветьи,
С стремлением общим и страстью мечты.
И к дрожи зимы, что стараньем зовется,
Друг другу горячие руки подав,
Без скорби, что песня весны не вернется,
Придет, дань душевную юным отдав. 1971
БЫВАЮ ПОРОЙ И ПРОСТА, И СЛОЖНА
Бываю порой и проста, и сложна,
Умна и глупа, но душа чтоб звучала.
Постичь жизни суть я пытаюсь сама
С трагизмом конца и тайной начала.
Найти, доискаться, взлелеять в себе
Любовь и мечту, все, что было и будет;
То ль песню усталости в потном труде,
То ль радости боль, что несем мы людям.
Нести на алтарь любви и добра,
Широты души, песни ширь удалую,
И петь я готова с утра до утра
И песню свою, и песню чужую. 1972
Мой бледный, тонкий, нежный лирик,
я пью хмелясь печаль твою,
звучит взволнованная лира,
ведет в поэзии страну.
Там слезы чистых светлых капель
росы, блистающей весной,
я соберу и нанизаю
на нить травинки луговой.
Я обернуся "незнакомкой",
и чудные мои черты
в тот вечер, тающий незвонко,
с такой тоской увидишь ты.
Но вот бегу я, спотыкаюсь
и об утесы бьюсь, кричу,
и нежный лирик, отзываясь,
мне душу дарит.
Я молчу, не в силах высказать
словами
свою бездонную любовь,
цветы бутонами-стихами
чаруют ароматом вновь.
Ты здесь в печали вековечной,
звездой в пылающей душе,
потоком мысли бесконечной,
в бессмертном страждущем стихе.
И я твоей тоской и мукой,
твоей любовью и мечтой,
Все, что чернит и вялит скукой,
в поклоне низком пред тобой,
внемля печальным стройным звукам,
смываю светлою слезой. 1972
ОСТАНОВИСЬ ПОСТОЙ БЕЖАТЬ...
Остановись, постой бежать,
Дай мне подумать, осмотреться,
Вчера ль на свет рожала мать,
Сегодня далеко от детства.
И юности запал прошел,
А в зрелости вопрос свершений;
Куда бежишь -- остановись!
Я далеко от разрешений загадок жизни;
Хоть божись, напрасно наше красноречье.
Она уходит наша жизнь.
Пусть мудро это, но грущу,
Смириться не сумев, ищу иную истину.
Познав прискорбия венец --
Всему, что думает -- конец. 1972
Волнуйте, жальте, протестуйте,
Зовите верить и любить,
Дарите муку, наслажденье,
Прощать учите прегрешенья,
И не прощая преступленья,
Учите мудро, чисто жить.
О песнь музыки и музы,
Внемлю, дыханье затаив,
Как страстные святые узы
Слова со звуками сроднив,
В меня вливаются бальзамом,
Слезу исторгнув из глубин,
Курятся неги фимиамом,
И сердца трепетный рубин
Порывом взлетным устремится
Навстречу звукам и словам,
Не человеком -- вольной птицей
Я улетаю к небесам. 1972
НЕТ МУКИ ГОРЕСТНЕЙ И СЛАЩЕ...
Нет муки горестней и слаще,
Нет чище радости и страсти
Души порыв и взлет мечты,
И ощущенье высоты;
Призванья робкие признанья
В душе хоть горечь увяданья,
В смятении сумбурный ум,
И боль невысказанных дум.
Себе признаться не грешно --
Надеяться и ждать смешно. 1972
МИМО ПРОХОДЯТ ЛЮДИ...
Мимо проходят люди,
Чужие усталые лица.
Что-то завтра будет?
Ночью кошмар мне снится.
Мимо проходят чужие,
Бредут усталые странники,
А среди них родные
Идут, утонув в коноплянике.
Чужими стали родные,
Родными стали чужие;
Узы крови простые,
Узы духа иные.
Я болью души болею,
Я плача души не скрою;
По жизни бреду аллеи
Духовною сиротою. 1972
Для чего же ты светило,
ах ты, солнце, солнышко,
я слезой горючей мыла
горе свое горюшко.
Ах ты, горе-горюшко,
в сердце нет заплаты,
обмануло морюшко и украло брата.
Претворилось в блюдечке
тихоньким и паинькой,
и не стало юного как-то вдруг,
случаянно.
Девочка-подросток я
взрослой стала рано.
В сердце в крови хлесткой
память бьется раной.
Я не могу не думать ни о чем
и просто слушать тиканье часов,
я не могу не строить города
воздушные, но нужные всегда.
Воздушные! Живите вы во мне
по осени, по лету, по весне. 1972
ТЫ ЗАБЫЛСЯ, УСНУЛ...
Ты забылся, уснул, головою поник,
так наверно должно было статься,
мне ж пчелой бы рукой
пышность платья гвоздик
все б ласкать да с тобой целоваться. 1972
Работа хлопотливая,
и словно белка в ней
кружима и крутима я
колесиками дней.
Опять стеклянно-матовый
подарит ночь привет,
неся в подоле аленький,
младенческий рассвет.
Он застучит стозвон даря
и радость, и красу
и на поле, и в городе,
и в небе, и в лесу,
и я крылатой птицей
из теплого гнезда
лечу, чтоб песней влиться
в симфонию труда.
И улицы-дорожки,
и парков -- парики,
и временем скорежены
домишки-старики,
высоты монотонные стеклянные,
бетонные
летят они квадратами
и ленточной волной,
и сердце без остаточка
уж больше не со мной.
Оно в окошке светится
лик солнечный дразня,
и кружелихой вертится
в огромной чаше дня. 1972
РЕЗВИСЬ МАЛЫШ
Резвись малыш и ножками меси
Амброй младенчества пропитанный объем
Беззубым ртом высмеивай мессий,
Пытавшихся гадать, кем будет он потом.
Резвись малыш, пока еще в начале
Добро и зло, надежда и обман
И потому наивнейшим всезнанием
Царит твой высший человечий сан.
Резвись малыш, все будет много позже:
Желание все понять, желание все решить,
И ощущение, свойственное взрослым,
Незримого присутствия души.
Не плачь, малыш, я прошлое твое
Твоих наивных голубых рассветов,
Которые врываются в проем
И обещают солнечное лето. 1972
СНЕГ ПАДАЕТ И ПЛАВИТСЯ
Снег падает и плавится
в смятении и панике,
а в памяти есть памятка,
там снежность без подпалинки,
там снежность без подталинок,
без ссадин и без наледи,
и нежность полутайная, немеющая на людях,
а снег все с неба рушится,
и свет фонарных лунностей
из тьмы ныряет в лужицы,
где мрут снежинки юные. 1972
РАЗДУМИЙ ГРУСТНАЯ ГРЯДА
Раздумий грустная гряда
Опять сгустилась надо мною,
И гулкой отозвалась болью
Рубцом зажившая беда.
Откуда-то из немоты,
Из дремлющих предположений,
Ко мне приходит ощущенье
Незаземленной высоты.
Светлеет будничная даль,
В ее реальности привычной,
Возвышенной и необычной,
Любая кажется деталь,
Размерность граней и углов
Готовы жертвовать предметы,
Чтобы когда-нибудь воспета
Была б к пространству их любовь.
И хочет быть уверен глаз,
Что и его волшебный гений
Причастен к тайнам светотени,
Что и его над ними власть,
Что не наступит страшный миг,
Когда вместившийся в хрусталик,
Вдруг станет тусклым цвета стали
Угасший и затихший миг.
И яростный самообман
Зовет творить, дерзать и строить...
Раздумий грустная гряда
Опять сгустилась надо мною. 1972
НЕУЛОВИМАЯ МНЕ БЫ ТВОЕ ОПЕРЕНИЕ...
Неуловимая мне б твое оперение
Цвета далекой безоблачной выси,
Пошлы обновы, явись обновлением
В свободном парении духа и мысли.
Нематериальное дитя Метерлинка
Для человечества ты ватерлиния.
Сигнал! В бытовщину не погружаться,
Синяя птица высокого счастья
Неуловимая! Клювом синим
Тарань ненавистную тучу ненастья,
Не попадайся в сети насилия
Назло птицеловам, птица счастья.
Не для тебя золотые клети,
В блюдце вода и в пригоршне зерна,
Ты не для музейных и частных коллекций
Синяя птица высокого взлета. 1972
Что осень?
Кончен отдых летний,
И школьные грядут вопросы,
И небо, позабыв о лени,
Все сыплет водяное просо,
И листья желтые, как свечи,
И сморщенные, как старушки,
Шуршат о том, что все не вечно,
И растревоживают душу.
И гул далекой электрички,
Как звон церковный благолепен,
Зовет, заманивает, кличет
В лес, в храм осенний на молебен. 1992
О БОЖЕ МОЙ , КАК ЭТО ПРОСТО...
О боже мой, как это просто,
Один иль два глухих ударов,
Последний выдох впитан в воздух,
И чьей-то жизни вдруг не стало.
Не стало ожиданий чьих-то,
Надежд, усталости, волнений,
Затихли снегопады, ливни
В остановившемся движенье.
Два черных раскаленных солнца,
Желавшие все видеть сразу
Вдруг стали тусклыми и плоскими,
Два бывших человечьих глаза.
В бездонность названную прошлым
Вдруг опрокинулось пространство...
О боже мой, как это просто
Один иль два глухих удара. 1972
АХ , МИЛЫЙ МОЙ ВЕСЕННИЙ ГОРОД !
Ах, милый мой, весенний город!
Грязнуля в рыжих ручейках.
Мы оба пережили холод,
И нам теперь не ведом страх.
Вот-вот и ты зазеленеешь,
И я, быть может, расцвету,
И губы, может быть, посмеют
Не онеметь, сказав "ЛЮБЛЮ".
Пойми признание такое,
Любовь большой душевный труд.
Я слов боюсь, они порою
Про чувства так правдиво лгут.
Весна, весна, недуг природы:
Усталость, тусклость, немота
И переменчивость погоды,
И настроений пестрота,
И город впитывает влагу,
Асфальт стыдливо обнажив,
И хочется смеяться, плакать,
И умереть, и снова жить. 1972
Боль притупилась, будто онемела,
Свободно распахнулась высота,
И облаком я над собой взлетела,
Беспечна и по-юному легка.
А над моим холодным, мертвым телом
Взволнованно шептались доктора,
Их руки напрягались, лбы потели,
И мне хотелось крикнуть: "Я жива.
Оставьте мои жалкие останки,
Я вырвалась на волю, на века".
Но в грудь впивалась голубою сталью
Холодное безмолвие ножа.
Вновь было суждено забиться сердцу,
Мне было велено вернуться в плоть,
Чтоб по земле истерзанное тело
Опять тащить через мученья вброд. 1972
Как душно мне, как душно мне.
Церквушка в желтой куще.
Куда-то улетучился мой атеизм могучий,
Как ты несовременная,
Но как ты своевременна
Среди непеременных
Явленье непременное.
Перечисленья четкие:
Вот паперть, вот ограда,
Но нитью в этих четках
И горечь, и отрада.
Не в твой ли воздух влита,
Настоянна на гласных
Звучание молитвы
Таинственно неясной.
То ль в счастье,
То ль в несчастье,
Сосущее у сердца,
Томящее участие,
Скорбящее соседство.
И колоколом громким
Ты проникаешь в спальни,
Как приглашенье гонгом
На час исповедальный...
Но есть другая версия,
Вполне официальная,
После работы вечером
Уверьтесь неслучайно:
Напротив остановки
Трамвая на Солдатской
В Москве, во граде стольном
Есть культовое здание...
Как душно мне. 1972
Я ПОМНЮ, Я ПОМНЮ, Я ПТИЦЕЙ БЫЛА...
Я помню, я помню, я птицей была.
Не смейтесь, я помню прекрасно.
Я помню как плавно, как славно плыла
К земле в притяжении властном.
Я крыш черепичные помню ковры
В туманном свечении утра.
Я хижины помню и помню дворцы,
И стаи летящие уток. 1972
И ТЫ НЕ ВЕРЬ В МОЕ УБИЙСТВО...
И ты не верь, не верь в мое убийство:
другой поручик был тогда убит.
Что -- пистолет?.. Страшна рука дрожащая,
тот пистолет растерянно держащая, особенно тогда она страшна,
когда сто раз пред тем была нежна...
Но, слава богу, жизнь не оскудела,
мой Демон продолжает тосковать,
и есть еще на свете много дела,
и нам с тобой нельзя рисковать.
Но, слава богу, снова паутинки,
и бабье лето тянется на юг,
и маленькие грустные грузинки
полжизни за улыбку отдают,
и суждены нам новые порывы,
они скликают нас наперебой...
Мой дорогой, пока с тобой мы живы,
все будет хорошо у нас с тобой...
ПРОБРАЛАСЬ В НАШУ ЖИЗНЬ КЛЕВЕТА...
Пробралась в нашу жизнь клевета,
как кликуша глаза закатила,
и прикрыла морщинку у рта,
и на тонких ногах заходила.
От раскрытых дверей -- до стола,
от стола -- до дверей, как больная,
все ходила она и плела,
поминая тебя, проклиная.
И стучала о грудь кулаком,
и от тонкого крика синела,
и кричала она о таком,
что посуда в буфете звенела.
От Воздвиженки и до Филей,
от Потылихи до Самотечной
все клялась она ложью твоей
и своей правотой суматошной...
Отчего же тогда проношу
как стекло твое имя? Спасаюсь?
Словно ногтем веду по ножу --
снова губ твоих горьких касаюсь. 1972
Деревья в пояс кланялись,
и золото кудрей
купала осень ранняя
в тепле прозрачных дней.
Еще не позабытое
ворвалось лето в лес,
с объятьями раскрытыми
синеющих небес.
Качался в удивлении,
лаская, небосвод
в багрянцевом пленении
осенний хоровод. 1972
ПРИВЫЧКА-ОТМЫЧКА ДУШИ !
Привычка -- отмычка души!
Спаси убоявшихся холода.
Входи! На подмогу спеши
с парадного, с черного входа.
Покоя покорная тень,
смирения, робости, страха,
богиня инертности тел,
сестра двоюродная праха.
Входи, здесь заждались давно,
хозяйкой входи, а не гостьей.
Здесь сытно, уютно, тепло,
здесь все безусловно, как в ГОСТах.
Привычка! Не твой ли замес
повинен в бездарном мгновении,
когда зарожденье чудес
кончается обыкновением. 1972
ШУКШИН
Алеют твои калины,
белеют твои березы,
бьют голубые ливни
не по тебе ли слезы?
Волнуются в поле травы,
шумят у реки камыши,
весть прилетела с ветрами,
будто ушел Шукшин.
Ушел в алмазные россыпи
ранних утренних рос,
ушел в изумрудные озими
и в ярость весенних гроз.
Ушел... так уходит солнце,
и тусклый ложится туман,
и тени чернявые сонмом
конца предвещают обман.
Но можно ль в конец поверить?
В зените еще полет,
возможно ль огонь уверить,
что властен над пламенем лед?
И кадры сменяются кадрами,
и жизнь происходит вновь,
с экрана -- лавиной из кратера
страдания, боль, любовь!
И вновь пламенеют калины,
ты шепчешь признанья березе...
Звенят золотые былины
шукшинской поэзии в прозе. 1972
Теперь доспеет ли, вдыхая,
Тепло травы, земли, небес.
Или морщинясь, увядая,
ничьим покатит в жизни лет.
ОЛЮШКА
Ах, Олюшка! Всевышний щедрым был,
и восхвалений нудная работа
нужна ли, чтоб сказать,
что страсти нежный пыл
и красота даны тебе от бога?
И нужно ль повторять,
что заводь глаз твоих,
обманчивым спокойствием пленяя,
вдруг всколыхнется, и в единый миг
в них вспыхивает голубое пламя.
Известно это всем, тебе и мне,
но жаль, что ты судьбе во всем покорна,
и разум твой благоговейно нем
перед ее многоголосым хором.
Но ты иною не умеешь быть.
Такой, как есть, тебя благословляю,
твою науку и любить, и жить
я понимаю и не осуждаю.
Но помни друг, спаси и сохрани
своей души серебряные звуки,
чтобы слетали голубые сны
наградою за будни, быт и скуку. 1972
БЫЛ ЭТОТ ДОМ И ЩЕДР, И НЕ СПЕСИВ
Был этот дом и щедр, и не спесив,
в нем, как объятья, раскрывались двери,
и с нежностью друг друга возлюбив,
в нем обитали люди, птицы, звери.
Бывает в бескорыстии самом
вдруг трещиной намеченная корысть.
Бесплодно согревать таким теплом --
оно как льдина источает холод.
А этот дом -- большой приют тепла,
в нем не напрасно прописалось лето,
в нем хрупкая безжизненность стекла --
граница жизни с жизнью, цвета с цветом.
Здесь кактусы -- пришельцы из пустынь,
посланы той, не близлежащей флоры,
оконную переосмыслив стынь,
кокетничают с бледным снежным фоном.
Здесь чиж и кенарь -- баловни лесов,
полощут звуки хором и дуэтом,
но клетке этой не знаком засов
и, кажется, птенцам мила неволя эта.
Здесь пес, хоть не породист, но добряк
и нас встречал урчаньем, а не рыком,
здесь на стене приковывает взгляд
аквариум с вихрастой стаей рыбок,
здесь люди не цари, не главари,
а добрые гиганты этой свиты,
здесь все друг другу истинно свои,
самой природы самородный слиток.
Хоть вездесущий каждодневный быт
здесь, не стесняясь, обнажал приметы,
мне думалось -- какая радость быть
хоть раз вошедшим в дом прекрасный этот. 1972
ЗЕЛЕНОЙ ГУСЕНИЦЕЙ ПОЕЗД
Зеленой гусеницей поезд,
Вплетаясь в ветви колеи,
Вразгоне набирая скорость,
Блеснув глазком, исчез вдали.
И я исчезла, уносима
Под стук колес и буферов.
У жизни мало я просила,
Познав реальность грез и снов.
Мельканье милого пейзажа --
Стоги, холмы, деревни, лес.
С столетним жизни буду стажем,
Россию петь не надоест.
Ее равнины удалые,
Ее раздолье и простор,
И нивы вечно молодые,
И волн речных переговор.
Рассветы с мглистою,
росистой,
И полдень жаркого жнивья,
С закатом -- крик стадов басистый,
И ночь, которой спит земля.
До боли дорог мне и мил
Родной природы светлый лик,
Пусть то воспето раньше было,
Восторг опять слагает стих. 1972
ОНА ИГРАЕТ УТРА ЦВЕТОМ..
Она играет утра цветом,
Весною светит голубой,
Бодрится солнца ярким светом,
Конца пугает темнотой.
С желаньем прочно согласует
Свою безудержную власть --
Как вспышкой света миг дарует,
Лучом сверкнет, чтоб в темнь упасть.
О дар природы сокровенный,
Природы вечной и живой,
Прекрасен ты несовершенный,
О жизни миг -- сейчас ты мой!
Продлись минутой вдохновенья,
Все то, что дарит мне земля,
Тот миг рождается в мученьях,
Но не любить его нельзя.
О жизнь -- прекрасная загадка,
И не хочу я разгадать
Долга ты будешь или кратка,
Тебе отдать хочу все, взять!
Восторг влюбленный не скрывая,
Чтоб удивляться не устать,
Я книгу жизни раскрываю
Не пролистать, а прочитать. 1972
По голубой канве небес
Узор рисует летний лес.
Лежу, закинув, я лицо
В лужайки пестрое кольцо.
На все лады лесной народ
Напев о радости просвищет.
И пел бы, верно, круглый год.
Да только осень лето ищет.
Травы зеленая копна
Звенит, жужжит, стрекочет песни,
А вдалеке уже видна
Гряда, грозы идущей вестник. 1972
ЧТОБЫ ПИСАТЬ НУЖНО ЛЬ УМЕНЬЕ?
Чтобы писать нужно ль уменье?
Теперь сумею ли писать?
Терзают мысли, но сомненья
мешают людям рассказать.
Нужны ль мои переживанья,
моя тоска и мой восторг?
Души не праздной излиянья,
Поэзии взахлеб глоток?
Во мне большая сила духа,
Сонм мыслей, жажда бытия,
И фальшь ловлю я тонким слухом,
и к сини неба, легче пуха,
хочу взлететь порою я.
И восхищенье вместе с лаской
хочу я людям подарить,
пусть день мне явится присказкой,
реальность взглянет пусть с опаской,
и все ж я знаю -- стоит жить! 1972
ВИНО НЕ НУЖНО МНЕ...
Вино не нужно мне.
В висках и так стучит,
Мутнеет взор, слезой дыханье
сводит,
И слышу, сердце гулкое не спит,
И мысль с душою разговор заводят.
Зима и осень, лето и весна,
Любовь и радость, ненависть и горе,
И только не вино тому вина,
Что думаю о них, с собою спорю:
Меня пьянит черемуха в саду,
И песенка свирели неумелой.
Я радость, боль и веру подношу
В хмельном вине своих стихов незрелых. 1972
МНЕ ВЕТЕР ПЕЛ, ЧТО ЛЕТО ПОЗАДИ
Мне ветер пел, что лето позади,
Волна озерная прощально проплескалась,
Я не сказала лету: "Погори,
ужели дней твоих мне не осталось?"
Я знала -- грозди красные рябин
И желтый лист прозрачный и поникший,
Как обещание зимы седин,
Что побелеет осень с ней смирившись.
Но вечно не процарствует зима,
Растопит солнца луч холодную гордыню,
Опять в цветах затеплится весна,
И стужа тяжким поминаньем минет. 1972
БЕЛО- РОЗОВАЯ ЛАМПА
Бело-розовая лампа,
Розово-пастельный свет.
Ночи звуков льется гамма,
Сном забудешь сотню бед.
Бело-розово погаснет,
И вползет черняво тьма.
Очертания неясны,
Вьется змейкой рам тесьма.
Тихо тикает будильник,
Друг бессонной тишины.
В кухне щелкнет холодильник,
Сну промолвишь что-то ты.
И устало закрываю
Я усталые глаза,
День ушедший вспоминаю,
И под веком жжет слеза. 1972
ЗАЧЕМ Я С ГРУСТЬЮ ЖАЖДАЛА РАЗЛУКИ...
Зачем я с грустью жаждала разлуки,
Зачем, томясь и мучая себя,
Я избегала, чтоб в объятьях руки
Сплелись в признанье -- мой ты, я твоя.
Зачем смотрела с явной неприязнью
И говорила колкие слова?
Нет, не было той мелочной боязни,
Что липким словом поплывет молва.
Я просто знаю праздностью, обманом
Не принудишь себя в беспамятстве
забыть,
Что с легкостью, присущею волану,
Мне не любить, любви не изменить.
Не шурши летучей мышью
надо мной печаль-старушка --
у меня другие мысли,
я тебя не стану слушать.
Радость звоном не вчера ли
обещала удивленье,
и опять вдруг вечерами
мне печаль готовить пенье.
Или пусть они столкнуться,
сядут рядом на ступеньке
и тихонько прикоснутся:
тенью, светом, плачем, пеньем,
в трауре старушкой-думкой,
что печалию одета,
или девочкой-резвушкой,
или белою Одеттой.
Вас ласкать и с вами плакать,
ей же богу, мне блаженство,
хоть ласкутных мыслей лапоть
так далек от совершенства. 1972
Не жалейте себя, не ласкайте,
беспощадными будьте к себе,
и тогда вам откроются тайны
о судьбе, о любви, о весне.
И не бойтесь корявой дуры,
той, что ждет, чтоб закрыть глаза --
будешь смелой, бесстрашной натурой,
или слабости брызнет слеза,
ей равны все без знаков различья.
Так живите враспашку душой.
И не ради простого приличья,
не петляйте в бесчестья кривой.
Разумейте простую истину --
что считая минуты и дни,
мы порой забываем про искренность
и рискуем остаться одни.
Может в жизни случиться горе
и у нас, и у наших друзей.
В те минуты с собою, не споря,
распахни пострадавшему дверь. 1972
Ложится четких строчек строй --
кирпичек к кирпичу,
бывает в зданье-стих порой
вселяем мы мечту,
чтоб уложилась в ритм она,
словами облеклась,
а у меня она одна,
и алый парус ей весна
из облаков дала.
Плеснула маем сини цвет,
надежд мне кинула букет.
Рассыпались в пути цветы,
оставив тонкий лепесток
из пышного венца мечта,
ну что ж мне в радость и листок. 1972
Еще недавно, помнишь, ночь рождала
в рассветной дымке предвесенний день,
и вот опять по окнам побежала