Страница:
– Я тебя ждала, знала, что придешь, – услышал он ее голос. Она отдернула штору и он увидел ее всю. Он дотронулся до ее бедра, блестящего от влаги живота, белоснежной груди. Подхватив на руки, он отнес ее мокрую в спальню, и они снова принадлежали друг другу.
– Что будем делать? – спросила она. – Спать я не могу. Я уже поставила кофе, сварим сосисок и поедим, запьем вином. Я нравлюсь тебе?
– Очень?
– А что по-твоему красота – форма тела?
– Красота – душа тела, – проговорил серьезно он.
– Как ты сказал! – воскликнула она. – Я много об этом думала, только не могла выразить. Как же здорово, что мы встретились!
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
– Что будем делать? – спросила она. – Спать я не могу. Я уже поставила кофе, сварим сосисок и поедим, запьем вином. Я нравлюсь тебе?
– Очень?
– А что по-твоему красота – форма тела?
– Красота – душа тела, – проговорил серьезно он.
– Как ты сказал! – воскликнула она. – Я много об этом думала, только не могла выразить. Как же здорово, что мы встретились!
VIII
Отсутствие студента первого курса Волгина на лекциях и доцента Самсоновой на семинаре по литературе девятнадцатого века на втором курсе было никем не замечено за исключением Козобкиной. В этот день по распоряжению ректора проводилась проверка посещаемости студентами первых курсов. Деканат филфака выбрал для этой цели лаборанта Козобкину.
Против фамилии Волгин был поставлен прочерк.
Как только Татьяна вернулась к себе на кафедру, ей позвонили из деканата и спросили новый домашний телефон профессора Пшеницыной. Секретарша деканата объяснила, что доцент Самсонова, скорее всего, заболела и Пшеницына обязана найти ей замену. В маленькой головке Козобкиной созрел коварный план. Первым делом она позвонила профессору Пшеницыной и сообщила, что проведена проверка посещаемости первого курса филологического факультета и выявлена «непосещаемость», и первым назвала Волгина.
– Я всегда была сторонником того, что ребята, особенно старшие, те, что из армии, посещают лучше занятия. Вот только Волгин, кто такой?
– В армии не служил, после школы.
– Вот-вот, милочка, ну не права ли я? – отвечала Пшеницына низким хриплым голосом.
– Не все так считают, – отвечала бойкая лаборантка.
– А кто, например?
– Доцент Самсонова, например.
– Мне ничего не хочется говорить на сей счет, у каждого свое мнение, – уклонившись от дальнейших объяснений, отрезала Пшеницына с некоторой досадой при упоминании Самсоновой, которую недолюбливала за хороший цвет лица и отлично поставленный голос. Она считала, что каждый настоящий ученый должен иметь бледный изможденный вид от непосильной работы в библиотеках и хриплый голос – от напряжения при чтении лекций. «Волгин притащил этого идиота из МИФИ, дурака набитого, а теперь думает, что его амуры и всякие шуры-муры пройдут незаметно для глаз общественности. Ну, уж дудочки! Ходит здесь эта строгая, такая нравственная, а как увидела парня ничего, так сразу – хап, стерва, и в постель! Ну, уж попляшете, сволочи!» Козобкина отпечатала на машинке анонимное письмецо, в котором сообщала, что некая доцент Самсонова, замужняя, партийная, много лет работавшая на ниве просвещения, теперь безнравственно гуляет со студентом первого курса, Волгиным, бесконтрольно живущим в общежитии.
– Для чего ты это сделал? – спросила жена.
– К чертовой матери! – отвечал он, обведя глазами комнату. Этого взгляда маленьких с темными зрачками глаз Самсонова боялась. Она заметила за собой этот страх и то, что ни разу в жизни не заглядывала в глаза мужа. Она просто не хотела в них заглядывать: ей это было неинтересно.
Николай Петрович Свинцов, будучи типичным представителем своего времени, жил для будущего. Настоящая жизнь не имела значения. Будущее оправдывало многие поступки. И если даже он получал наслаждение при игре в казино в Париже, завсегдатаем которых был, то оправдывал и это: «Не для себя – для будущего». Выросший в подмосковном городе Загорске в семье простого рабочего, он гордился своей работой, которую ему доверила страна, своей женой, положением в обществе и на работе. Даже отношения с Франсуазой в Париже, с которой он жил, сводились к тому, что ему необходимо укреплять тело для будущего. Познакомившись случайно с Самсоновой и выведав, что она дочь заместителя министра, он понял, что ему представился случай совершить большой прыжок в будущее. В первые годы он потакал своей жене во всем, требуя взамен лишь обещание верности и ласки. Но через год она заметила повехностность его натуры. Она определила, что это происходит от полнейшей его атрофии к прекрасному, гармонии. Шекспир – всего лишь англичанин, написавший пьесу, а Рафаэль – художник, написавший красивую девку красками. Он приносил вырезки из «Огонька» и развешивал, приклеив к стенке, на кухне. Она бы, пожалуй, смирилась со всем, если бы появились дети. Вскоре она поняла, детей от Свинцова не будет: анализы это подтвердили. Смирившись с этим фактом, она решила посвятить себя науке.
Против фамилии Волгин был поставлен прочерк.
Как только Татьяна вернулась к себе на кафедру, ей позвонили из деканата и спросили новый домашний телефон профессора Пшеницыной. Секретарша деканата объяснила, что доцент Самсонова, скорее всего, заболела и Пшеницына обязана найти ей замену. В маленькой головке Козобкиной созрел коварный план. Первым делом она позвонила профессору Пшеницыной и сообщила, что проведена проверка посещаемости первого курса филологического факультета и выявлена «непосещаемость», и первым назвала Волгина.
– Я всегда была сторонником того, что ребята, особенно старшие, те, что из армии, посещают лучше занятия. Вот только Волгин, кто такой?
– В армии не служил, после школы.
– Вот-вот, милочка, ну не права ли я? – отвечала Пшеницына низким хриплым голосом.
– Не все так считают, – отвечала бойкая лаборантка.
– А кто, например?
– Доцент Самсонова, например.
– Мне ничего не хочется говорить на сей счет, у каждого свое мнение, – уклонившись от дальнейших объяснений, отрезала Пшеницына с некоторой досадой при упоминании Самсоновой, которую недолюбливала за хороший цвет лица и отлично поставленный голос. Она считала, что каждый настоящий ученый должен иметь бледный изможденный вид от непосильной работы в библиотеках и хриплый голос – от напряжения при чтении лекций. «Волгин притащил этого идиота из МИФИ, дурака набитого, а теперь думает, что его амуры и всякие шуры-муры пройдут незаметно для глаз общественности. Ну, уж дудочки! Ходит здесь эта строгая, такая нравственная, а как увидела парня ничего, так сразу – хап, стерва, и в постель! Ну, уж попляшете, сволочи!» Козобкина отпечатала на машинке анонимное письмецо, в котором сообщала, что некая доцент Самсонова, замужняя, партийная, много лет работавшая на ниве просвещения, теперь безнравственно гуляет со студентом первого курса, Волгиным, бесконтрольно живущим в общежитии.
* * *
Доцент Самсонова появилась на кафедре только на следующий день, и Козобкина отметила ее бледность. Весь день Самсонова ходила задумчивая. Она не замечала повышенного внимания со стороны Козобкиной. Та более обычного суетилась, старалась даже, как бы чувствуя себя виноватой, услужить ей, предложила стаканчик чая, от которого Самсонова отказалась, сославшись на головную боль. Самсонова уже дважды звонила по телефону, оставленному ей мужем. С той стороны провода ровный голос дежурного коротко отвечал: «Кто говорит? Ваш телефон? Узнаю по голосу. Свинцов Николай Петрович жив, здоров, шлет привет. Находится в служебной командировке. Сообщит дополнительно». Ей хотелось поскорее поговорить с мужем о разводе. Она надеялась убедить его разойтись спокойно, без нервов.* * *
Свинцов Николай Петрович был высоким, крупным человеком с сильными длинными руками. Его бледное широкое лицо с небольшими настороженными карими глазками всегда имело выражение суровое и озабоченное. Характер он имел, как ни странно для полковника государственной безопасности, выполнявшего секретные задания, скрытно-взвинченный, истеричный. Он был не сдержанным, а скорее скрытным до трусости. При последнем разговоре с женой он слушал ее, затем взял и в туалете, закрыв предварительно дверь, со всего маха хлопнул об пол большую хрустальную вазу, которую подарили им на свадьбу его сослуживцы. Ваза разлетелась вдребезги, а он постоял минуты две, затем собрал осколки веничком в совок и выбросил не в мусоропровод, который находился на кухне, а открыв окно, высыпал их на улицу. Получилось, он разбил вазу для того лишь, чтобы услышать звон разбиваемой посуды.– Для чего ты это сделал? – спросила жена.
– К чертовой матери! – отвечал он, обведя глазами комнату. Этого взгляда маленьких с темными зрачками глаз Самсонова боялась. Она заметила за собой этот страх и то, что ни разу в жизни не заглядывала в глаза мужа. Она просто не хотела в них заглядывать: ей это было неинтересно.
Николай Петрович Свинцов, будучи типичным представителем своего времени, жил для будущего. Настоящая жизнь не имела значения. Будущее оправдывало многие поступки. И если даже он получал наслаждение при игре в казино в Париже, завсегдатаем которых был, то оправдывал и это: «Не для себя – для будущего». Выросший в подмосковном городе Загорске в семье простого рабочего, он гордился своей работой, которую ему доверила страна, своей женой, положением в обществе и на работе. Даже отношения с Франсуазой в Париже, с которой он жил, сводились к тому, что ему необходимо укреплять тело для будущего. Познакомившись случайно с Самсоновой и выведав, что она дочь заместителя министра, он понял, что ему представился случай совершить большой прыжок в будущее. В первые годы он потакал своей жене во всем, требуя взамен лишь обещание верности и ласки. Но через год она заметила повехностность его натуры. Она определила, что это происходит от полнейшей его атрофии к прекрасному, гармонии. Шекспир – всего лишь англичанин, написавший пьесу, а Рафаэль – художник, написавший красивую девку красками. Он приносил вырезки из «Огонька» и развешивал, приклеив к стенке, на кухне. Она бы, пожалуй, смирилась со всем, если бы появились дети. Вскоре она поняла, детей от Свинцова не будет: анализы это подтвердили. Смирившись с этим фактом, она решила посвятить себя науке.
IX
Самсонова принялась писать длинное письмо мужу. Пусть знает, что его ждет впереди. Это только создаст новые проблемы и вызовет у Свинцова злобу и ревность. «Николай, ты можешь судить обо мне как угодно, но я хочу поставить тебя в известность, что считаю нашу семью не состоявшейся. Не надо лишних слов. У нас нет детей – это главное. Не хочу говорить, что квартиру “сделал” мне отец, это ты и сам знаешь, да тебе дом и не нужен, но если ты будешь оспаривать квартиру, то я могу пойти навстречу. Прости меня, ты все сам понимаешь. Тебе семья не нужна, для женщины семья – это все. Чтобы у тебя не было проблем на работе, я подам на развод сама. Людмила».
Это письмо она запечатала в конверт и надписала: «Свинцову Николаю Петровичу. Лично».
Самсонова позвонила декану и отменила семинары. Хотелось побыть одной, походить обнаженной по квартире, покрасоваться перед зеркалом. Она начинала новую жизнь, и ей нравилось рассматривать себя в зеркале, свою наготу. Жизнь, несмотря ни на что, все же прекрасна. Она легла на постель и задумалась. Ее любит, о ней думает молодой, красивый мужчина. Она стала представлять наготу Волгина, линии его тела, как наяву ощущала его близость. И вдруг с отвращением вспомнила мужа. Чтобы отогнать эти мысли, она стала вспоминать их первые встречи с Волгиным в колхозе, тут же придумала поехать туда на автомобиле.
Самсонова отворила дверцы платяного шкафа и принялась перебирать платья, отшвырнув брезгливо военную полковничью форму мужа.
«Товарищ полковник! По оперативным данным необходимость перегруппировки имеющихся в нашем распоряжении сил отпала! По оперативным данным! По оперативным данным…» Он очень любил слово «оперативный», в нем Свинцов находил некое зерно собственной значимости.
В коридоре стоял небольшой встроенный шкаф, туда она и отнесла всю одежду мужа и, удовлетворенная, присела отдохнуть. Пробило два часа дня. Волгин еще сидит на лекциях и не знает, что она ждет его дома. После лекции позвонит, как только узнает, что доцент Самсонова на работу не приходила, плохо себя чувствует.
Ровно в пятнадцать ноль-ноль заканчивалась последняя лекция, и она стала вести отсчет времени. Вот прошло десять минут, и все вышли из аудитории, в том числе и ее Волгин, вот он в коридоре, посматривает влево-вправо, и мысли его только о ней.
Еще пять – десять минут, и он позвонит. И действительно, зазвонил телефон. Он звонил!
– Я слушаю. Алло!
Его голос был спокоен и сдержанно удивлен.
Он спросил, почему ее не было на работе.
– Я просто сделала себе подарок.
Он смешался и сказал, что позвонит позже.
– Не надо звонить, – она боялась, что он повесит трубку. – Приходи ко мне. Я тебя жду, милый. Не заходи в столовую, я приготовлю поесть.
Добираться Волгину до ее квартиры в Каретном ряду всего полчаса; за это время она успеет приготовить обед: бульон уже готов, стоит лишь заправить его, затем на второе – ветчина с яичницей, которую она так любила и которую наверняка любит Волгин. Самсонова надела ночную рубашку, длинную, с черными кружевами, накинула легкий телесного цвета халатик.
Через полчаса подошла к двери в ожидании звонка, постояла с минуту, и тут же раздался звонок в дверь.
Это письмо она запечатала в конверт и надписала: «Свинцову Николаю Петровичу. Лично».
Самсонова позвонила декану и отменила семинары. Хотелось побыть одной, походить обнаженной по квартире, покрасоваться перед зеркалом. Она начинала новую жизнь, и ей нравилось рассматривать себя в зеркале, свою наготу. Жизнь, несмотря ни на что, все же прекрасна. Она легла на постель и задумалась. Ее любит, о ней думает молодой, красивый мужчина. Она стала представлять наготу Волгина, линии его тела, как наяву ощущала его близость. И вдруг с отвращением вспомнила мужа. Чтобы отогнать эти мысли, она стала вспоминать их первые встречи с Волгиным в колхозе, тут же придумала поехать туда на автомобиле.
Самсонова отворила дверцы платяного шкафа и принялась перебирать платья, отшвырнув брезгливо военную полковничью форму мужа.
«Товарищ полковник! По оперативным данным необходимость перегруппировки имеющихся в нашем распоряжении сил отпала! По оперативным данным! По оперативным данным…» Он очень любил слово «оперативный», в нем Свинцов находил некое зерно собственной значимости.
В коридоре стоял небольшой встроенный шкаф, туда она и отнесла всю одежду мужа и, удовлетворенная, присела отдохнуть. Пробило два часа дня. Волгин еще сидит на лекциях и не знает, что она ждет его дома. После лекции позвонит, как только узнает, что доцент Самсонова на работу не приходила, плохо себя чувствует.
Ровно в пятнадцать ноль-ноль заканчивалась последняя лекция, и она стала вести отсчет времени. Вот прошло десять минут, и все вышли из аудитории, в том числе и ее Волгин, вот он в коридоре, посматривает влево-вправо, и мысли его только о ней.
Еще пять – десять минут, и он позвонит. И действительно, зазвонил телефон. Он звонил!
– Я слушаю. Алло!
Его голос был спокоен и сдержанно удивлен.
Он спросил, почему ее не было на работе.
– Я просто сделала себе подарок.
Он смешался и сказал, что позвонит позже.
– Не надо звонить, – она боялась, что он повесит трубку. – Приходи ко мне. Я тебя жду, милый. Не заходи в столовую, я приготовлю поесть.
Добираться Волгину до ее квартиры в Каретном ряду всего полчаса; за это время она успеет приготовить обед: бульон уже готов, стоит лишь заправить его, затем на второе – ветчина с яичницей, которую она так любила и которую наверняка любит Волгин. Самсонова надела ночную рубашку, длинную, с черными кружевами, накинула легкий телесного цвета халатик.
Через полчаса подошла к двери в ожидании звонка, постояла с минуту, и тут же раздался звонок в дверь.
X
Только третьего октября они собрались в колхоз «Первомайский», чтобы отпраздновать месяц своих новых отношений. Все это время они встречались каждый день. Самсонова оформила через знакомых больничный и фактически не появлялась на работе, что крайне тревожило начальство. Сам ректор позвонил ей домой и справился, насколько серьезна ее болезнь.
Когда они выехали, погода была прекрасная. Низкое осеннее солнце посылало на землю свои последние ласковые лучи.
Самсонова улыбалась, поглядывая на Волгина, сидевшего рядом, и он ловил ее счастливый взгляд. Вот уж тот знакомый поворот, мостик через речку и снова поворот, и вскоре на взгорке показались домики колхоза Первомайский. Она остановилась возле реки.
– Устала? – спросил он и поцеловал ее в губы. Она расслабленно улыбнулась в ответ.
– Я не устану, даже если буду ездить с тобой весь день, а скоро ты научишься водить нашу зеленую «Волгу». Кушать не хочешь? В термосе горячий кофе.
– Не хочется.
Они прошли к реке обнявшись, смотрели на воду.
– Вон наш домишко, – показала она рукой. – Там мое окно, а вон твое окно. Я однажды подкралась рано утром к окну, чтобы посмотреть, на какой кровати ты спал. И увидела, – она засмеялась, – ты лежал лицом к окну, и на носу у тебя сидела муха.
– О чем ты думаешь? – спросила она, не отводя глаз.
– О том, о чем и ты, – отвечал быстро он.
– Ты правильно говоришь, – согласилась она, – вон наш дом, сейчас подождем председателя Сигуня, как увидим его, так сразу попросим у него разрешения и остановимся в домике.
– Вдруг он не даст ключ? – спросил он.
– Он? Даст. Он боится меня как огня.
– А как ты думаешь, холодная вода в реке?
– Холодная, не сомневаюсь, но окунуться можно.
Она первая заметила автомобиль председателя и выехала на своей «Волге» навстречу. Она попросила Волгина остаться на берегу, ее смутило, что председатель осудит ее за желание остаться в доме с молодым парнем. Вопрос о ключе был решен в пять минут. Влюбленные присели на крыльце, греясь на солнышке.
– Как здесь хорошо, как прекрасно!
– Жизнь кончилась, начинается торжество, – ответил, не задумавшись ни на минуту, Волгин.
– Что ты сказал? – заинтересовалась она.
– Я говорю, что летом деревья живут и радуются, а сейчас торжество от того, что жизнь летом все-таки была.
– А мне в голову часто приходит мысль, что ведь я старше тебя, и моя жизнь пройдет быстрее.
Они отправились погулять и долго ходили вдоль реки, потом прошли луг и березовую рощу. Они бродили до заката, и их заметили зоркие деревенские бабки.
Когда совсем стемнело, они вернулись в домик. Людмила прихватила с собой хрустальные фужеры. Они пили терпкое грузинское вино, ели бутерброды с гусиным паштетом, с икрой, с семгой и севрюгой. Пили сначала за него и за нее, потом за любовь.
За окном стояла какая-то торжественная тишина, и она предложила искупаться.
Она первая прыгнула, радостно вскрикнула и тут же выбежала обратно. Волгин на мгновение окунулся, холодная вода обожгла его, и весь хмель улетучился. И они бросились к дому с радостными криками, выпили водки и закусили.
Людмила застелила постель и юркнула под одеяло.
– Как холодно! Сейчас согрею, потом можно мужчинам! Скажи, ты меня любишь?
Он наклонился над ней и в ухо прошептал:
– Я тебя люблю! Люб-лю!
Когда они выехали, погода была прекрасная. Низкое осеннее солнце посылало на землю свои последние ласковые лучи.
Самсонова улыбалась, поглядывая на Волгина, сидевшего рядом, и он ловил ее счастливый взгляд. Вот уж тот знакомый поворот, мостик через речку и снова поворот, и вскоре на взгорке показались домики колхоза Первомайский. Она остановилась возле реки.
– Устала? – спросил он и поцеловал ее в губы. Она расслабленно улыбнулась в ответ.
– Я не устану, даже если буду ездить с тобой весь день, а скоро ты научишься водить нашу зеленую «Волгу». Кушать не хочешь? В термосе горячий кофе.
– Не хочется.
Они прошли к реке обнявшись, смотрели на воду.
– Вон наш домишко, – показала она рукой. – Там мое окно, а вон твое окно. Я однажды подкралась рано утром к окну, чтобы посмотреть, на какой кровати ты спал. И увидела, – она засмеялась, – ты лежал лицом к окну, и на носу у тебя сидела муха.
– О чем ты думаешь? – спросила она, не отводя глаз.
– О том, о чем и ты, – отвечал быстро он.
– Ты правильно говоришь, – согласилась она, – вон наш дом, сейчас подождем председателя Сигуня, как увидим его, так сразу попросим у него разрешения и остановимся в домике.
– Вдруг он не даст ключ? – спросил он.
– Он? Даст. Он боится меня как огня.
– А как ты думаешь, холодная вода в реке?
– Холодная, не сомневаюсь, но окунуться можно.
Она первая заметила автомобиль председателя и выехала на своей «Волге» навстречу. Она попросила Волгина остаться на берегу, ее смутило, что председатель осудит ее за желание остаться в доме с молодым парнем. Вопрос о ключе был решен в пять минут. Влюбленные присели на крыльце, греясь на солнышке.
– Как здесь хорошо, как прекрасно!
– Жизнь кончилась, начинается торжество, – ответил, не задумавшись ни на минуту, Волгин.
– Что ты сказал? – заинтересовалась она.
– Я говорю, что летом деревья живут и радуются, а сейчас торжество от того, что жизнь летом все-таки была.
– А мне в голову часто приходит мысль, что ведь я старше тебя, и моя жизнь пройдет быстрее.
Они отправились погулять и долго ходили вдоль реки, потом прошли луг и березовую рощу. Они бродили до заката, и их заметили зоркие деревенские бабки.
Когда совсем стемнело, они вернулись в домик. Людмила прихватила с собой хрустальные фужеры. Они пили терпкое грузинское вино, ели бутерброды с гусиным паштетом, с икрой, с семгой и севрюгой. Пили сначала за него и за нее, потом за любовь.
За окном стояла какая-то торжественная тишина, и она предложила искупаться.
Она первая прыгнула, радостно вскрикнула и тут же выбежала обратно. Волгин на мгновение окунулся, холодная вода обожгла его, и весь хмель улетучился. И они бросились к дому с радостными криками, выпили водки и закусили.
Людмила застелила постель и юркнула под одеяло.
– Как холодно! Сейчас согрею, потом можно мужчинам! Скажи, ты меня любишь?
Он наклонился над ней и в ухо прошептал:
– Я тебя люблю! Люб-лю!
XI
Уже поздно ночью они подъезжали к ее дому на Каретной. Темные окна домов означали одно – все спят. Некоторое время они, отдыхая с дороги, сидели в машине и целовались.
Когда они поднялись на пятый этаж и она попыталась открыть дверь, у нее ничего не получилось. Дверь не открывалась.
Она присела посмотреть в замочную скважину, как вдруг неожиданно дверь отворилась, и в дверном проеме показалось широкое большое прыщеватое лицо с сонными маленькими глазками, затем дверь отворилась пошире, и, наконец, перед ними предстал в трусах и майке муж Самсоновой.
– Я смотрю, кто это скребется, – проговорил добродушно он, оглядывая с любопытством Волгина. – А кто с тобой?
– Ты бы оделся, – она нисколько не растерялась, только немного нервничала. Свинцов исчез, наверное, бросился надевать халат. – Володя, ты мой родственник, – шепнула она Волгину.
В дверях опять показался Свинцов, схватился за сумки. Он был в халате и почему-то в военной фуражке.
– Как звать? – обратился он к Волгину. – Я так и понял, что ты уехала за родней.
– Ничего ты не понял. Я у родителей была. Володя, проходи сюда, вот здесь садись, снимай ботинки. Не стесняйся, будь как дома.
– Но я вечером приехал, звонил твоим родителям, они сказали, что не знают, где ты.
Свинцов считал, что ему в жизни везло всегда. С детства мечтал стать летчиком и поступил в училище, правда, во время учебных прыжков получил травму, но его не отчислили. Отличился он на одном весьма щекотливом деле. Он как-то заметил, что капитан Ермоленко почти каждый вечер напивался и еще встречался с женой командира полка. Свинцов написал анонимное письмо командиру части полковнику Хлебоватому. Командир части приказал проверить факт полученного сигнала, который подтвердился полностью, после чего был проверен почерк всех офицеров и установлено, что почерк принадлежал Свинцову Николаю Петровичу. С ним долго с глазу на глаз беседовал майор из первого отдела, после чего Свинцов находился на особом счету, его докладные, а иначе доносы, находили весьма даже важными для поддержания в армии порядка. После нескольких доносов его дела пошли стремительно в гору, и он к тридцати годам уже числился капитаном, а к сорока – полковникам.
– Ты иди, Свинцов, спать, а мы попьем с моим родственником чай, – крикнула Самсонова из кухни.
– Сон пропал, мать, – сказал он, позевывая. – Да и поболтать хоцца по-русски с твоим родственником. Хоть бы познакомила, а?
– Я сказала, его зовут Владимиром, что тебе еще надо? Иди спать! Надоело твое это дурацкое «хоцца».
– Я столько дома не был.
– Мог бы и вовсе не приезжать, никто тебя здесь не ждал.
– Но, мать…
– Я тебе сказала! – воскликнула она с дрожью в голосе. Свинцов снял фуражку и отправился спать в кабинет.
– Я тебя положу в гостиной, Володя. – Она вернулась на кухню, вытерла повлажневшие глаза рукавом и присела за чай, чувствуя себя очень уставшей.
– Мне лучше уйти, – сказал Волгин.
– Не надо, – встрепенулась она. – Ты хочешь меня оставить одну с этим чудовищем? Иди спать, там я постелила, а потом все решим.
Волгину было страшно неловко, и он с отвращением думал о себе. Зачем он сидит в чужой квартире, вместе с мужем любимой женщины? Почему он не может уйти?
Полковник проснулся как обычно ровно в шесть утра, сделал физзарядку, принял холодный душ. Своим привычкам он не изменял никогда, несмотря на любые обстоятельства. Затем он приготовил себе яичницу с салом, выпил чашку кофе, оделся и отправился на службу доложить по команде о своем прибытии.
Каждое движение Свинцова ненавистной волной ударяло по нервам Самсоновой. Как только хлопнуло в коридоре, она набросила цепочку на дверь и осторожно прошла в гостиную. Волгин спал безмятежным сном. Она присела на корточки перед диваном и стала любоваться спящим юношей, нежно касаясь его рассыпанных на подушке волос.
Когда они поднялись на пятый этаж и она попыталась открыть дверь, у нее ничего не получилось. Дверь не открывалась.
Она присела посмотреть в замочную скважину, как вдруг неожиданно дверь отворилась, и в дверном проеме показалось широкое большое прыщеватое лицо с сонными маленькими глазками, затем дверь отворилась пошире, и, наконец, перед ними предстал в трусах и майке муж Самсоновой.
– Я смотрю, кто это скребется, – проговорил добродушно он, оглядывая с любопытством Волгина. – А кто с тобой?
– Ты бы оделся, – она нисколько не растерялась, только немного нервничала. Свинцов исчез, наверное, бросился надевать халат. – Володя, ты мой родственник, – шепнула она Волгину.
В дверях опять показался Свинцов, схватился за сумки. Он был в халате и почему-то в военной фуражке.
– Как звать? – обратился он к Волгину. – Я так и понял, что ты уехала за родней.
– Ничего ты не понял. Я у родителей была. Володя, проходи сюда, вот здесь садись, снимай ботинки. Не стесняйся, будь как дома.
– Но я вечером приехал, звонил твоим родителям, они сказали, что не знают, где ты.
Свинцов считал, что ему в жизни везло всегда. С детства мечтал стать летчиком и поступил в училище, правда, во время учебных прыжков получил травму, но его не отчислили. Отличился он на одном весьма щекотливом деле. Он как-то заметил, что капитан Ермоленко почти каждый вечер напивался и еще встречался с женой командира полка. Свинцов написал анонимное письмо командиру части полковнику Хлебоватому. Командир части приказал проверить факт полученного сигнала, который подтвердился полностью, после чего был проверен почерк всех офицеров и установлено, что почерк принадлежал Свинцову Николаю Петровичу. С ним долго с глазу на глаз беседовал майор из первого отдела, после чего Свинцов находился на особом счету, его докладные, а иначе доносы, находили весьма даже важными для поддержания в армии порядка. После нескольких доносов его дела пошли стремительно в гору, и он к тридцати годам уже числился капитаном, а к сорока – полковникам.
– Ты иди, Свинцов, спать, а мы попьем с моим родственником чай, – крикнула Самсонова из кухни.
– Сон пропал, мать, – сказал он, позевывая. – Да и поболтать хоцца по-русски с твоим родственником. Хоть бы познакомила, а?
– Я сказала, его зовут Владимиром, что тебе еще надо? Иди спать! Надоело твое это дурацкое «хоцца».
– Я столько дома не был.
– Мог бы и вовсе не приезжать, никто тебя здесь не ждал.
– Но, мать…
– Я тебе сказала! – воскликнула она с дрожью в голосе. Свинцов снял фуражку и отправился спать в кабинет.
– Я тебя положу в гостиной, Володя. – Она вернулась на кухню, вытерла повлажневшие глаза рукавом и присела за чай, чувствуя себя очень уставшей.
– Мне лучше уйти, – сказал Волгин.
– Не надо, – встрепенулась она. – Ты хочешь меня оставить одну с этим чудовищем? Иди спать, там я постелила, а потом все решим.
Волгину было страшно неловко, и он с отвращением думал о себе. Зачем он сидит в чужой квартире, вместе с мужем любимой женщины? Почему он не может уйти?
* * *
Свинцов был прост в обращении с людьми и как в каждом военном, в нем преобладало желание свести все отношения к выполнению одной команды: «Смирно! Шагом марш!» Он искренне считал себя добрым, полезным обществу человеком, и его бесила своими выходками только жена.Полковник проснулся как обычно ровно в шесть утра, сделал физзарядку, принял холодный душ. Своим привычкам он не изменял никогда, несмотря на любые обстоятельства. Затем он приготовил себе яичницу с салом, выпил чашку кофе, оделся и отправился на службу доложить по команде о своем прибытии.
Каждое движение Свинцова ненавистной волной ударяло по нервам Самсоновой. Как только хлопнуло в коридоре, она набросила цепочку на дверь и осторожно прошла в гостиную. Волгин спал безмятежным сном. Она присела на корточки перед диваном и стала любоваться спящим юношей, нежно касаясь его рассыпанных на подушке волос.
XII
Она сидела так, пока Волгин не проснулся. Он со сна улыбнулся и потянулся в постели, потом вдруг вспомнил, что они не одни, тень пробежала по его лицу.
– Он рано уходит, – сказала она, разрешая его сомнения.
Он обнял ее и притянул к себе. Она даже растерялась, не ожидая, что после этой ночи, в нем так сразу вспыхнет желание. Чувство надвигавшегося блаженства охватило ее, губы коснулись губ любимого. Любовь по-прежнему владела всеми их чувствами, и они подчинились ей.
По коридору шла Татьяна Козобкина и, завидев его, остановилась.
– Ты что такой веселый.
– Сам не знаю, – отвечал он, протягивая ей руку, которую она не заметила, памятуя, что первой руку должна подавать женщина.
– Просто так, мальчик мой, ничего не бывает в жизни, за все надо платить.
– Суть в том, что один дурак смеется, другой дурак над ним смеется, а в итоге оба – дураки! – отвечал он, смеясь.
– Смеются все, но смеется тот, кто смеется последний, – сказала она, вспомнив прошедший слушок по университету по поводу анонимного письма, которое получил ректор. В нем говорилось о любовной связи доцента Самсоновой со студентом Волгиным. Письмо пока спустили на тормозах, ибо ректор был многим обязан отцу Самсоновой. Скандал мог ударить рикошетом и по нему самому… – А где твой этот придурок?
– Какой? У меня среди знакомых придурков не бывает, Татьяна. Ты тоже моя знакомая, разве я могу сказать, что ты не умная.
– С вами, студентами, не соскучишься, – покровительственно заявила она, шутливо ударила его по плечу. – Знай, мой мальчик, от меня ничего не скроешь.
– Что ты еще знаешь, если ты уж такая умная? – спросил он.
– Я все знаю. – отвечала она. – Только не хочу тебе все рассказывать.
После лекций он сразу позвонил Самсоновой. Она ждала звонка и тут же ответила. Что это был за голос! Он почувствовал, как в груди поднимается волна нежности.
– Подожди меня у Пушкина, я мигом приду.
Он направился по Охотному ряду, вышел на улицу Горького и, миновав центральный телеграф, глянул на часы на башенке. По-прежнему ловил в свои сети Москву мелкий осенний дождичек, и небо над городом висело низко.
У памятника Пушкину они появились одновременно. И сразу отправились в близлежащее кафе «Московское», в котором кормили просто, но вкусно.
– Что ты на меня смотришь? – спросил он, силясь придать себе независимый вид. В полупустом кафе приглушенно играла музыка, то и дело сбиваясь с ритма, видимо, пластинка была затертая и старая.
– Я любуюсь тобой, – быстро проговорила она, принимаясь за кофе и торт.
– Я люблю кончик твоего мизинчика, – сказал Волгин, целуя пальцы ее рук.
– Вон видишь человека в сером костюме, – сказала она, кивком головы показывая на мужчину, стоявшего у стойки и беседующего с барменом. – Только не оглядывайся, заметит. Вон подошел еще один в таком же костюме. Они сейчас сядут рядом с нашим столиком.
– И что? – удивился Волгин, поглаживая ее руку.
– Они стукачи, будут слушать, что мы станем говорить. Сейчас мы допьем, а потом я позвоню, и мы с тобой заедем к Гале Брежневой. Мой папа оказал важную услугу самому Хрущеву, вот откуда у меня все эти знакомые. У нас учились многие дети членов ЦК, Политбюро. Не смотри так на меня.
Разочаровав гэбэшников, устроившихся было «поработать», они покинули кафе. Направились по улице Горького, свернули в Козицкий переулок, и там зашли в телефон-автомат. Прикрыв от внешнего шума трубку, Людмила позвала Галину Леонидовну и начала говорить. Она сказала что-то о нем, затем, получив приглашение, повесила трубку.
– Поехали. Она ждет. Только знай, она охочая до мальчиков, не флиртуй с ней. Связи важнее денег. Папа мой провел меня, как он говорил, по всей линии обороны, вот теперь – твоя очередь.
– Мне никакая помощь не нужна, – отвечал он весело.
– Это ты сейчас говоришь, а потом поймешь, что самому можно только на самом дне, а если хочешь выше, то…
– То-то я смотрю, ты на работе редко бываешь, – засмеялся он, беря ее под руду и прижимаясь к ней.
– Я могу год не ходить, никто мне слова не скажет, анонимку напишут и – все дела, – отвечала весело она, остановила такси, и через десять минут они оказались перед огромным серым домом на Кутузовском проспекте. Даже окна светились здесь как-то по-особенному.
Перед домом прохаживался милиционер; в подъезде сидел вахтер. Он позвонил, ему, видимо, приказали их пропустить. Дверь отворила среднего роста, лет двадцати пяти брюнетка с красивыми глазами, в которых горело любопытство.
– Галюша, вот пришла тебя познакомить, – сказала Самсонова, полуоборачиваясь и как бы выдвигая его на первый план. Он слышал, в квартире кто-то находился еще, доносился разговор, но никто не появлялся более. Галина, протянула ему руку.
– Проходите, – предложила Галина, беря Самсонову за руку и провожая в одну из многочисленных комнат. – Я сейчас скажу, чтоб чаю принесли.
– Кофе, – отвечала Самсонова. – Мы ненадолго. Просто познакомить. Он – Волгин. Владимир Волгин.
– Я вижу, ты отхватила, – покачала головой Галина с игривостью. – Ты, Люда, что ни говори, молодец. Может, поесть чего?
– Да нет, мы тут на чуть-чуть, посидим и пойдем. У нас дела.
– Понимаю вас, – с оживлением и долей лукавства проговорила Галина Брежнева. – Магический цикл любви бесконечен.
Женщины поболтали несколько минут, вспомнили общих знакомых, разговор зашел о красоте.
– Какая одна задача у красивой? – спросила Галина.
– Сохранить красоту.
– Мы, красивые, давай соблазнять, Людка, мужиков нахальных! Ой! – вскрикнула Галина, заходясь в смехе.
Самсонова выигрывала рядом с Брежневой, явно отличаясь интеллектом, хорошим вкусом. Она заключила разговор известным афоризмом, что красота есть душа тела, Галина захлопала в ладоши, добавив со смехом: «обнаженного тела». Потом добавила:
– Я особенно не спешу, но, мальчики и девочки, мне пора. А ты, Волгин, звони мне, – добавила она, переходя на «ты».
Они попрощались и сели в лифт, который стремительно понес их вниз.
– Молодец женщина, такая простая и всегда поможет, – сказала Людмила. – Папа меня познакомил. Говорит, смотри, отец ее пойдет в гору: Умен! Политик!
На улице они увидели длинный черный лимузин. Из него с медлительностью вышел, отдуваясь и ни на кого не глядя, толстый генерал.
– Малиновский, – шепнула Самсонова тихонько, взяв под руку Волгина.
Волгин вспомнил, что за время пребывания у Галины Брежневой не проронил ни слова.
– Славная женщина, – сказал впервые за весь вечер он.
– Кто? Галя? Да просто золото. Такая добрая, простая, любит немного выпить, но веселая такая. – Она внезапно умолкла, показав взглядом на отправившегося за ними человека в плаще с капюшоном. И сколько они ни бродили по городу, за ними неотрывно следовал «хвост», человек в капюшоне. – За нами следят. Хорошо, мой папочка всех знает в КГБ, а то видишь, у кого побывали, а за нами хвостик.
– А где муж твой работает?
– Комитет государственной безопасности. Девятый отдел! Специальные задания, – она оглянулась, желая убедиться, что следовавший за ними в капюшоне не сможет услышать. – Он мне на такое намекал!
– Да, но не так все просто, – буркнул Волгин.
– Наоборот, все просто. Для нас – нет! За важное задание звание получают, должности. Я тебя прошу, никому не говори про наш визит к Галине, но телефончик на всякий случай ее запиши. Ты еще наивен, Володя. Хочешь плыть – учись держаться на воде. Проводи меня домой, я возьму такси. – Она подняла руку, и они сели в машину, тот – в капюшоне, растерянно стал оглядываться, выискивая на пустынной улице такси. От Пушкинской площади они отправились к Каретной пешком.
– Он рано уходит, – сказала она, разрешая его сомнения.
Он обнял ее и притянул к себе. Она даже растерялась, не ожидая, что после этой ночи, в нем так сразу вспыхнет желание. Чувство надвигавшегося блаженства охватило ее, губы коснулись губ любимого. Любовь по-прежнему владела всеми их чувствами, и они подчинились ей.
* * *
На следующий день на лекцию Волгин опоздал и присел на подоконнике в коридоре подождать перерыва. Он думал о том, как прекрасно любить и быть любимым. Его даже немного будоражило ощущение преграды в образе прыщеватого полковника КГБ.По коридору шла Татьяна Козобкина и, завидев его, остановилась.
– Ты что такой веселый.
– Сам не знаю, – отвечал он, протягивая ей руку, которую она не заметила, памятуя, что первой руку должна подавать женщина.
– Просто так, мальчик мой, ничего не бывает в жизни, за все надо платить.
– Суть в том, что один дурак смеется, другой дурак над ним смеется, а в итоге оба – дураки! – отвечал он, смеясь.
– Смеются все, но смеется тот, кто смеется последний, – сказала она, вспомнив прошедший слушок по университету по поводу анонимного письма, которое получил ректор. В нем говорилось о любовной связи доцента Самсоновой со студентом Волгиным. Письмо пока спустили на тормозах, ибо ректор был многим обязан отцу Самсоновой. Скандал мог ударить рикошетом и по нему самому… – А где твой этот придурок?
– Какой? У меня среди знакомых придурков не бывает, Татьяна. Ты тоже моя знакомая, разве я могу сказать, что ты не умная.
– С вами, студентами, не соскучишься, – покровительственно заявила она, шутливо ударила его по плечу. – Знай, мой мальчик, от меня ничего не скроешь.
– Что ты еще знаешь, если ты уж такая умная? – спросил он.
– Я все знаю. – отвечала она. – Только не хочу тебе все рассказывать.
После лекций он сразу позвонил Самсоновой. Она ждала звонка и тут же ответила. Что это был за голос! Он почувствовал, как в груди поднимается волна нежности.
– Подожди меня у Пушкина, я мигом приду.
Он направился по Охотному ряду, вышел на улицу Горького и, миновав центральный телеграф, глянул на часы на башенке. По-прежнему ловил в свои сети Москву мелкий осенний дождичек, и небо над городом висело низко.
У памятника Пушкину они появились одновременно. И сразу отправились в близлежащее кафе «Московское», в котором кормили просто, но вкусно.
– Что ты на меня смотришь? – спросил он, силясь придать себе независимый вид. В полупустом кафе приглушенно играла музыка, то и дело сбиваясь с ритма, видимо, пластинка была затертая и старая.
– Я любуюсь тобой, – быстро проговорила она, принимаясь за кофе и торт.
– Я люблю кончик твоего мизинчика, – сказал Волгин, целуя пальцы ее рук.
– Вон видишь человека в сером костюме, – сказала она, кивком головы показывая на мужчину, стоявшего у стойки и беседующего с барменом. – Только не оглядывайся, заметит. Вон подошел еще один в таком же костюме. Они сейчас сядут рядом с нашим столиком.
– И что? – удивился Волгин, поглаживая ее руку.
– Они стукачи, будут слушать, что мы станем говорить. Сейчас мы допьем, а потом я позвоню, и мы с тобой заедем к Гале Брежневой. Мой папа оказал важную услугу самому Хрущеву, вот откуда у меня все эти знакомые. У нас учились многие дети членов ЦК, Политбюро. Не смотри так на меня.
Разочаровав гэбэшников, устроившихся было «поработать», они покинули кафе. Направились по улице Горького, свернули в Козицкий переулок, и там зашли в телефон-автомат. Прикрыв от внешнего шума трубку, Людмила позвала Галину Леонидовну и начала говорить. Она сказала что-то о нем, затем, получив приглашение, повесила трубку.
– Поехали. Она ждет. Только знай, она охочая до мальчиков, не флиртуй с ней. Связи важнее денег. Папа мой провел меня, как он говорил, по всей линии обороны, вот теперь – твоя очередь.
– Мне никакая помощь не нужна, – отвечал он весело.
– Это ты сейчас говоришь, а потом поймешь, что самому можно только на самом дне, а если хочешь выше, то…
– То-то я смотрю, ты на работе редко бываешь, – засмеялся он, беря ее под руду и прижимаясь к ней.
– Я могу год не ходить, никто мне слова не скажет, анонимку напишут и – все дела, – отвечала весело она, остановила такси, и через десять минут они оказались перед огромным серым домом на Кутузовском проспекте. Даже окна светились здесь как-то по-особенному.
Перед домом прохаживался милиционер; в подъезде сидел вахтер. Он позвонил, ему, видимо, приказали их пропустить. Дверь отворила среднего роста, лет двадцати пяти брюнетка с красивыми глазами, в которых горело любопытство.
– Галюша, вот пришла тебя познакомить, – сказала Самсонова, полуоборачиваясь и как бы выдвигая его на первый план. Он слышал, в квартире кто-то находился еще, доносился разговор, но никто не появлялся более. Галина, протянула ему руку.
– Проходите, – предложила Галина, беря Самсонову за руку и провожая в одну из многочисленных комнат. – Я сейчас скажу, чтоб чаю принесли.
– Кофе, – отвечала Самсонова. – Мы ненадолго. Просто познакомить. Он – Волгин. Владимир Волгин.
– Я вижу, ты отхватила, – покачала головой Галина с игривостью. – Ты, Люда, что ни говори, молодец. Может, поесть чего?
– Да нет, мы тут на чуть-чуть, посидим и пойдем. У нас дела.
– Понимаю вас, – с оживлением и долей лукавства проговорила Галина Брежнева. – Магический цикл любви бесконечен.
Женщины поболтали несколько минут, вспомнили общих знакомых, разговор зашел о красоте.
– Какая одна задача у красивой? – спросила Галина.
– Сохранить красоту.
– Мы, красивые, давай соблазнять, Людка, мужиков нахальных! Ой! – вскрикнула Галина, заходясь в смехе.
Самсонова выигрывала рядом с Брежневой, явно отличаясь интеллектом, хорошим вкусом. Она заключила разговор известным афоризмом, что красота есть душа тела, Галина захлопала в ладоши, добавив со смехом: «обнаженного тела». Потом добавила:
– Я особенно не спешу, но, мальчики и девочки, мне пора. А ты, Волгин, звони мне, – добавила она, переходя на «ты».
Они попрощались и сели в лифт, который стремительно понес их вниз.
– Молодец женщина, такая простая и всегда поможет, – сказала Людмила. – Папа меня познакомил. Говорит, смотри, отец ее пойдет в гору: Умен! Политик!
На улице они увидели длинный черный лимузин. Из него с медлительностью вышел, отдуваясь и ни на кого не глядя, толстый генерал.
– Малиновский, – шепнула Самсонова тихонько, взяв под руку Волгина.
Волгин вспомнил, что за время пребывания у Галины Брежневой не проронил ни слова.
– Славная женщина, – сказал впервые за весь вечер он.
– Кто? Галя? Да просто золото. Такая добрая, простая, любит немного выпить, но веселая такая. – Она внезапно умолкла, показав взглядом на отправившегося за ними человека в плаще с капюшоном. И сколько они ни бродили по городу, за ними неотрывно следовал «хвост», человек в капюшоне. – За нами следят. Хорошо, мой папочка всех знает в КГБ, а то видишь, у кого побывали, а за нами хвостик.
– А где муж твой работает?
– Комитет государственной безопасности. Девятый отдел! Специальные задания, – она оглянулась, желая убедиться, что следовавший за ними в капюшоне не сможет услышать. – Он мне на такое намекал!
– Да, но не так все просто, – буркнул Волгин.
– Наоборот, все просто. Для нас – нет! За важное задание звание получают, должности. Я тебя прошу, никому не говори про наш визит к Галине, но телефончик на всякий случай ее запиши. Ты еще наивен, Володя. Хочешь плыть – учись держаться на воде. Проводи меня домой, я возьму такси. – Она подняла руку, и они сели в машину, тот – в капюшоне, растерянно стал оглядываться, выискивая на пустынной улице такси. От Пушкинской площади они отправились к Каретной пешком.
XIII
Полковник Свинцов сидел на кухне за столом, на своем любимом рабочем месте, и писал рапорт: «О некоторой деятельности службы отдела в условиях обостряющихся противоречий между капитализмом и социализмом».