Страница:
Ему давно не нравилось поведение жены. Она демонстративно спала отдельно, его белье неделями валялось грязным в ванне. Но ссориться с ней, значит, навлечь на себя гнев ее родителей, а ведь он во многом им обязан своим успешным продвижением по службе. «Любовь приходит и уходит, а вот связи остаются», – подумывал он, глядя на дверь и слыша, как она пытается открыть ее с той стороны. Он поймал себя на мысли, что хорошо бы, чтобы она исчезла случайно, умерла, сохранив при том чистоту его отношений с ее родителями.
Свинцов отправился отворять дверь. Она стояла на пороге – мокрый плащ, раскрасневшееся от холода лицо.
Она молча прошла в ванную и в этот момент услышала телефонный звонок. Свинцов пулей вылетел из кухни и схватил трубку. На том конце не ответили.
Свинцов понял, что звонил ее любовник, которого она недавно выдала за родственника. Неужели его жена на тридцать третьем году жизни взяла себе в любовники сосунка? Для Свинцова данный факт был необъясним. Ладно бы полковник, генерал, на худой конец профессор! А это юнец с цыплячьим пушком на губах! Он не ревновал, в нем нарастала ненависть. Он делал вид, что не замечает присутствия или отсутствия жены. Только однажды, наверное, месяца через полтора, когда уже выпал снег, спросил, не выдержал. Она вернулась поздно, вся в снегу, стряхнула свою лисью шубу, роняя вокруг приятную снежную свежесть. Прямо в коридоре, он сказал тогда ей:
– Может быть, шубу лучше стряхивать на лестничной площадке?
Она не ответила. Ей было противно отвечать.
– Тот, помнишь, приходил к нам твой родственник так называемый, помнишь? Ты это с ним встречаешься? Он – твой любовник? – спросил Свинцов.
– У меня нет любовника, – глухо ответила она. – Я его люблю. А это, согласись, другое, – ответила она, проходя мимо, не взглянув на него.
– Вон как! – воскликнул приглушенно он, но не удивился этому, потому что давно ожидал нечто подобное. – А семья?
– У нас давно нет семьи, – проговорила она спокойно.
– А потому гуляй, Маруся! – крикнул он глухо, сверкнув страшным блеском темных зрачков.
– Я тебе сказала еще в прошлый твой приезд, помнишь? И в письме написала. У нас все разрушено. Давно. А теперь у меня есть человек, которого я люблю.
– Молодой сосунок! Это ты ему тащишь из дому сардельки, сыр, который с вечера лежит в холодильнике, а утром пропадает? – его душило бешенство. – Ты его, стерва, подкармливаешь, чтобы он не терял свой собачий потрох. – Его перекошенное лицо налилось кровью. – Паскуда! Тут выполняешь задание от правительства, от ЦК, от народа, а она свое гузно ластит!
Теперь им владела одна мысль: как избавиться от жены. «Если враг не сдается, его уничтожают!» – слова, которые он любил произносить.
Он взял себя в руки и стал готовиться к сражению. Он старался теперь не попадаться ей на глаза. Предпринимать какие-либо меры Свинцов пока боялся. Он знал уровень ее связей, о некоторых только догадывался и понимал, что нельзя доводить до прямого столкновения. Свинцов всем своим существом ощущал опасность и невыгодность своей позиции.
Выход был только один: одну из фигур надо вывести из игры. Какую ликвидировать?
Свинцов еще окончательно не принял решения, но уже просчитал десятки вариантов. Если вариант вызывал хоть какое-то сомнение, он его тут же отбрасывал. Он сразу отметал собственное, непосредственное участие. Косвенное – да! И стопроцентное алиби – да!
Свинцов был опытный работник комитета госбезопасности, и разноходовые комбинации по ликвидации объекта разрабатывалась им профессионально и продуманно. Важно выбрать момент, когда объект будет находиться в состоянии сомнабулическом, например, проводит его жену домой, а сам отправится домой в мечтательном настроении. Это в принципе идеальный вариант и стопроцентное алиби в кармане. Но есть одно большое «но»! Объект отправлялся от дома Свинцова. И вдруг автомобиль сбивает студента. Выяснится связь с его домом, а он даже разговоров не желал на этот счет. Все знают в отделе, что относительно изобретения алиби у Свинцова нет равных. Тот знаменитый случай в Париже, когда необходимо было убрать слишком деятельного лауреата Нобелевской премии, еврея с украинской фамилией, которого он чисто и без моральных потерь для своей страны убрал, ведь именно гениальное алиби спасло его. Он так долго мучился, изобретая его, что даже заболел. Правда, потом на Кипре поправился.
Окончательный вариант операции оказался настолько прост, что не вызывал у него никаких сомнений относительно своего успеха.
В тот вечер, прождав до одиннадцати вечера, Свинцов наконец услышал, что Самсонова возвращается домой. Она стояла, припушенная снегом – в лисьей шубке, в сапожках, вся сияющая и свежая. «Как со свадьбы явилась», – подумал он. Она ничего не сказала, не взглянула на него, опустив глаза, прошла мимо к вешалке.
– Кушать будешь? – спросил он.
Она подняла глаза и с любопытством поглядела на его лицо.
– Я вот тут подумал, даже рапорт написал, чтобы меня отослали надолго отсюда. Чтобы тебе не мешать. Я вижу, как ты мучаешься, а угрызения совести, думаю, самые страшные мучения для нашего советского человека, – сказал Свинцов и подумал, как же гладко он сказал, ни на одной букве не споткнулся.
Она молчала.
– Понимаешь, я не могу на тебя смотреть без страдания. Ты ошиблась, у тебя солидная работа, тебя многие уважают, ценят твой вклад в науку, а тут этот сосунок пристроился, – продолжал он занудливо, не сводя с нее глаз, в ресницах которых притаился тот самый страшный черный свет. – Мне, Люда, жаль тебя. То, что с тобой происходит, это наваждение. Такое бывает.
– Чего ты хочешь? – спросила она гневно, интуитивно чувствуя подлость за его словами. – «Убьет», – подумалось ей.
– Я понимаю твое состояние. Ведь, возможно, тебе придется покаянное письмо писать этому твоему дражайшему Эдуарду Исаевичу. Ты педагог, а с педагога особый спрос. Так вот как подумаю, что придется тебе умной, интеллигентной женщине отдуваться перед этим дураком.
– Что тебе надо? Говори прямо.
– Мне ничего не надо. Я просто не терплю, когда меня презирают, а ты презираешь, вот я и думаю, не уехать ли мне надолго, чтобы тебе здесь вволю повеселиться?
– Что тебе надо? – в третий раз спросила она. – Не издевайся, я не вынесу, тебе не поздоровится! Понимаешь меня?
Свинцов повернулся и ушел на кухню. там он поставил чайник на газ и принялся ждать. Ему позвонил из комитета майор Проклов и доложил о прохождении дела по его подотделу. На этот раз он попросил не отзванивать, сказав, что ляжет спать ровно в десять. На самом деле ему не хотелось лишних телефонных звонков. Через пятое лицо Свинцов договорился с одним подозрительным субъектом об устранении шахматной фигуры. Ровно без двадцати двенадцать ночи на переходе от метро к главному зданию университета, где находится общежитие, вопрос с Волгиным должны были закрыть навсегда. Если ему позвонят, это будет означать, что дело не состоялось.
Он поднимался по эскалатору наверх один. На улице падал реденький снежок, ровная пелена снега лежала на земле, небольшой морозец сковал все лужи.
В том самом месте, где надо было переходить Ломоносовский проспект, он остановился, не желая идти на красный свет, подождал, и лишь загорелся зеленый, стал переходить. Не было видно ни одной машины. На противоположной стороне стоял человек в черном пальто и в кожаной шапке с опущенными ушами. Он тоже стал переходить проспект. В этот момент Волгин скорее почувствовал, нежели увидел, приближение автомобиля. Но уже на середине улицы он вдруг понял, что автомобиль не остановится и проскочит улицу на красный свет. Тогда Волгин остановился, желая пропустить его. Он заметил, что человек в шапке тоже попятился, заметался перед мчащейся машиной. Автомобиль, подцепив человека в кожаной шапке передком, словно бык рогами, швырнул его на капот, отчего с треском посыпались крошки лобового стекла. Человек отлетел в сторону, сбив Волгина с ног. Волгин, отброшенный прочь, ударился головой о бордюр шоссе, неловко перевернулся и почувствовал нестерпимую боль в правом плече, в голове вспыхнули искорки, и он потерял сознание.
Совершенно очевидно, что сидевший за рулем был опытный водитель, точно рассчитавший движение своего автомобиля и пешехода. Не предполагавший возникновения нештатной ситуации, когда на проезжей части возникло два человека, он быстро набрал на своей «Волге» приличную скорость, перед самым пешеходным переходом включил дальний свет фар, ослепив пешехода. Волгину повезло, потому что, когда прибежал милиционер, он уже пришел в сознание и только постанывал, а человек в кожаной шапке, как определили впоследствии, скончался на месте.
Находясь в больнице, он снова и снова восстанавливал в памяти происшедшее. Он видел – фары включились перед самым переходом, ослепили. Если бы не фары, он мог бы отпрыгнуть в сторону. Но все оказалось проще: тот, кто сбил, уехал и не остановился, погиб человек, отец троих детей, водитель автобуса, возвращавшийся из автопарка домой. Анализируя вновь и вновь эти короткие мгновения, Волгин пытался определить степень собственной вины в смерти человека. И не находил. У Волгина быстрее сработала реакция, он попятился, а мужчина в кожаной шапке хотел перебежать проспект и в результате попал под автомобиль. Резкая боль в правой руке стала потихоньку затихать, и он подумывал, что пролежит в больнице недолго. Волгин вспомнил о назначенном на сегодня свидании у памятника Пушкину. К вечеру прошло головокружение, лишь саднило в плече, и он «сошел» с больничной койки, как с корабля на бал, под ним качнулись в палате потолок и пол, и он здоровой рукой ухватился за спинку кровати. Позвонить Самсоновой, предупредить о невозможности встречи пока не получалось. Телефоны-автоматы находились на лестничной площадке второго этажа. Конечно, она узнает о его беде и простит. Если рассуждать философски, перелом руки и сотрясение мозга далеко не худшее, что могло бы случиться.
Через день, когда закончился утренний обход, он привстал с постели и решил еще раз попытаться позвонить Людмиле, как вдруг распахнулась дверь, и вошла она. На ней лица не было, только большие, испуганные, широко раскрытые глаза, показавшиеся ему черными в этот момент. Двое его соседей по палате при появлении Самсоновой в белом халате с большой хозяйственной сумкой сразу же вышли в коридор.
– Что случилось? – спросила испуганным голосом она, обнимая его.
– Да ничего, ничего, вот чуть под машину не угодил, – со смехом отвечал он, обнимая здоровой рукой ее и прижимая к себе. – Шел, шел, вот пришел в больницу.
– Расскажи, как это случилось, это очень важно, – проговорила она взволнованно.
– Да что рассказывать. Когда я переходил улицу, то никакой машины вроде не было, а когда дошел до середины, то – свет фар, на скорости вылетела «Волга» и сбила мужчину, а он на меня налетел.
– И что?
– Ничего особенного. Я отлетел в сторону, а того беднягу – насмерть! Жаль, трое детей у него. Я на время потерял сознание, искры в глазах и темное пятно на белом снегу.
– Дальше, – торопливо спросила она.
– Дальше был милиционер, машина «Скорая помощь» и – вот эта палата. Не беспокойся. Температура нормальная, слегка только тошнит. Хотел позвонить тебе, но не смог встать.
– Я тебя ждала до девяти, потом пошла в общежитие, поняла, что что-то случилось. Я все узнала. Отсюда позвонили. Это очень серьезно, случайностей не бывает.
– Но…
– Я знаю, что говорю, – оборвала она. – Если что-то тебе покажется подозрительным, тут же звони мне. Вот я тебе тут принесла икру, колбасу и помидоры. Помни, я тебя люблю. Мне кажется, что я виновата во всем. Ты бы жил спокойно, тебя, такого красивого, любили бы девочки, а тут появилась я, и начались беды. Если что со мной случится, если я умру, то помни, что никогда, никого, кроме тебя, я даже в мыслях не любила.
– Скажи мне, Люда, что может случиться?
– Знай, этот человек способен на все!
Волгин недоверчиво улыбнулся, до конца, конечно, не понимая значения ее слов.
– Что ты имеешь в виду под этим «все»? – спросил он, пошевеливая пальцами правой руки, затянутой в гипс. – Этот человек, твой муж?
– Ты не знаешь этой системы. Он мог не исполнять, но направить, придумать. Звони мне утром, когда он уйдет, – сказала она ласково. – Часов в девять-десять, можно и в двенадцать, но не вечером. Он приходит рано.
Они поцеловались, и она уже во дворе больницы оглянулась и долго, не видя его в окне, махала рукой.
XIV
XV
Свинцов отправился отворять дверь. Она стояла на пороге – мокрый плащ, раскрасневшееся от холода лицо.
Она молча прошла в ванную и в этот момент услышала телефонный звонок. Свинцов пулей вылетел из кухни и схватил трубку. На том конце не ответили.
Свинцов понял, что звонил ее любовник, которого она недавно выдала за родственника. Неужели его жена на тридцать третьем году жизни взяла себе в любовники сосунка? Для Свинцова данный факт был необъясним. Ладно бы полковник, генерал, на худой конец профессор! А это юнец с цыплячьим пушком на губах! Он не ревновал, в нем нарастала ненависть. Он делал вид, что не замечает присутствия или отсутствия жены. Только однажды, наверное, месяца через полтора, когда уже выпал снег, спросил, не выдержал. Она вернулась поздно, вся в снегу, стряхнула свою лисью шубу, роняя вокруг приятную снежную свежесть. Прямо в коридоре, он сказал тогда ей:
– Может быть, шубу лучше стряхивать на лестничной площадке?
Она не ответила. Ей было противно отвечать.
– Тот, помнишь, приходил к нам твой родственник так называемый, помнишь? Ты это с ним встречаешься? Он – твой любовник? – спросил Свинцов.
– У меня нет любовника, – глухо ответила она. – Я его люблю. А это, согласись, другое, – ответила она, проходя мимо, не взглянув на него.
– Вон как! – воскликнул приглушенно он, но не удивился этому, потому что давно ожидал нечто подобное. – А семья?
– У нас давно нет семьи, – проговорила она спокойно.
– А потому гуляй, Маруся! – крикнул он глухо, сверкнув страшным блеском темных зрачков.
– Я тебе сказала еще в прошлый твой приезд, помнишь? И в письме написала. У нас все разрушено. Давно. А теперь у меня есть человек, которого я люблю.
– Молодой сосунок! Это ты ему тащишь из дому сардельки, сыр, который с вечера лежит в холодильнике, а утром пропадает? – его душило бешенство. – Ты его, стерва, подкармливаешь, чтобы он не терял свой собачий потрох. – Его перекошенное лицо налилось кровью. – Паскуда! Тут выполняешь задание от правительства, от ЦК, от народа, а она свое гузно ластит!
Теперь им владела одна мысль: как избавиться от жены. «Если враг не сдается, его уничтожают!» – слова, которые он любил произносить.
Он взял себя в руки и стал готовиться к сражению. Он старался теперь не попадаться ей на глаза. Предпринимать какие-либо меры Свинцов пока боялся. Он знал уровень ее связей, о некоторых только догадывался и понимал, что нельзя доводить до прямого столкновения. Свинцов всем своим существом ощущал опасность и невыгодность своей позиции.
Выход был только один: одну из фигур надо вывести из игры. Какую ликвидировать?
Свинцов еще окончательно не принял решения, но уже просчитал десятки вариантов. Если вариант вызывал хоть какое-то сомнение, он его тут же отбрасывал. Он сразу отметал собственное, непосредственное участие. Косвенное – да! И стопроцентное алиби – да!
Свинцов был опытный работник комитета госбезопасности, и разноходовые комбинации по ликвидации объекта разрабатывалась им профессионально и продуманно. Важно выбрать момент, когда объект будет находиться в состоянии сомнабулическом, например, проводит его жену домой, а сам отправится домой в мечтательном настроении. Это в принципе идеальный вариант и стопроцентное алиби в кармане. Но есть одно большое «но»! Объект отправлялся от дома Свинцова. И вдруг автомобиль сбивает студента. Выяснится связь с его домом, а он даже разговоров не желал на этот счет. Все знают в отделе, что относительно изобретения алиби у Свинцова нет равных. Тот знаменитый случай в Париже, когда необходимо было убрать слишком деятельного лауреата Нобелевской премии, еврея с украинской фамилией, которого он чисто и без моральных потерь для своей страны убрал, ведь именно гениальное алиби спасло его. Он так долго мучился, изобретая его, что даже заболел. Правда, потом на Кипре поправился.
Окончательный вариант операции оказался настолько прост, что не вызывал у него никаких сомнений относительно своего успеха.
В тот вечер, прождав до одиннадцати вечера, Свинцов наконец услышал, что Самсонова возвращается домой. Она стояла, припушенная снегом – в лисьей шубке, в сапожках, вся сияющая и свежая. «Как со свадьбы явилась», – подумал он. Она ничего не сказала, не взглянула на него, опустив глаза, прошла мимо к вешалке.
– Кушать будешь? – спросил он.
Она подняла глаза и с любопытством поглядела на его лицо.
– Я вот тут подумал, даже рапорт написал, чтобы меня отослали надолго отсюда. Чтобы тебе не мешать. Я вижу, как ты мучаешься, а угрызения совести, думаю, самые страшные мучения для нашего советского человека, – сказал Свинцов и подумал, как же гладко он сказал, ни на одной букве не споткнулся.
Она молчала.
– Понимаешь, я не могу на тебя смотреть без страдания. Ты ошиблась, у тебя солидная работа, тебя многие уважают, ценят твой вклад в науку, а тут этот сосунок пристроился, – продолжал он занудливо, не сводя с нее глаз, в ресницах которых притаился тот самый страшный черный свет. – Мне, Люда, жаль тебя. То, что с тобой происходит, это наваждение. Такое бывает.
– Чего ты хочешь? – спросила она гневно, интуитивно чувствуя подлость за его словами. – «Убьет», – подумалось ей.
– Я понимаю твое состояние. Ведь, возможно, тебе придется покаянное письмо писать этому твоему дражайшему Эдуарду Исаевичу. Ты педагог, а с педагога особый спрос. Так вот как подумаю, что придется тебе умной, интеллигентной женщине отдуваться перед этим дураком.
– Что тебе надо? Говори прямо.
– Мне ничего не надо. Я просто не терплю, когда меня презирают, а ты презираешь, вот я и думаю, не уехать ли мне надолго, чтобы тебе здесь вволю повеселиться?
– Что тебе надо? – в третий раз спросила она. – Не издевайся, я не вынесу, тебе не поздоровится! Понимаешь меня?
Свинцов повернулся и ушел на кухню. там он поставил чайник на газ и принялся ждать. Ему позвонил из комитета майор Проклов и доложил о прохождении дела по его подотделу. На этот раз он попросил не отзванивать, сказав, что ляжет спать ровно в десять. На самом деле ему не хотелось лишних телефонных звонков. Через пятое лицо Свинцов договорился с одним подозрительным субъектом об устранении шахматной фигуры. Ровно без двадцати двенадцать ночи на переходе от метро к главному зданию университета, где находится общежитие, вопрос с Волгиным должны были закрыть навсегда. Если ему позвонят, это будет означать, что дело не состоялось.
* * *
Волгин спустился в метро и сел в первый вагон. Было одиннадцать часов двадцать пять минут вечера. Ровно без двадцати двенадцать вышел из метро «Университет».Он поднимался по эскалатору наверх один. На улице падал реденький снежок, ровная пелена снега лежала на земле, небольшой морозец сковал все лужи.
В том самом месте, где надо было переходить Ломоносовский проспект, он остановился, не желая идти на красный свет, подождал, и лишь загорелся зеленый, стал переходить. Не было видно ни одной машины. На противоположной стороне стоял человек в черном пальто и в кожаной шапке с опущенными ушами. Он тоже стал переходить проспект. В этот момент Волгин скорее почувствовал, нежели увидел, приближение автомобиля. Но уже на середине улицы он вдруг понял, что автомобиль не остановится и проскочит улицу на красный свет. Тогда Волгин остановился, желая пропустить его. Он заметил, что человек в шапке тоже попятился, заметался перед мчащейся машиной. Автомобиль, подцепив человека в кожаной шапке передком, словно бык рогами, швырнул его на капот, отчего с треском посыпались крошки лобового стекла. Человек отлетел в сторону, сбив Волгина с ног. Волгин, отброшенный прочь, ударился головой о бордюр шоссе, неловко перевернулся и почувствовал нестерпимую боль в правом плече, в голове вспыхнули искорки, и он потерял сознание.
Совершенно очевидно, что сидевший за рулем был опытный водитель, точно рассчитавший движение своего автомобиля и пешехода. Не предполагавший возникновения нештатной ситуации, когда на проезжей части возникло два человека, он быстро набрал на своей «Волге» приличную скорость, перед самым пешеходным переходом включил дальний свет фар, ослепив пешехода. Волгину повезло, потому что, когда прибежал милиционер, он уже пришел в сознание и только постанывал, а человек в кожаной шапке, как определили впоследствии, скончался на месте.
Находясь в больнице, он снова и снова восстанавливал в памяти происшедшее. Он видел – фары включились перед самым переходом, ослепили. Если бы не фары, он мог бы отпрыгнуть в сторону. Но все оказалось проще: тот, кто сбил, уехал и не остановился, погиб человек, отец троих детей, водитель автобуса, возвращавшийся из автопарка домой. Анализируя вновь и вновь эти короткие мгновения, Волгин пытался определить степень собственной вины в смерти человека. И не находил. У Волгина быстрее сработала реакция, он попятился, а мужчина в кожаной шапке хотел перебежать проспект и в результате попал под автомобиль. Резкая боль в правой руке стала потихоньку затихать, и он подумывал, что пролежит в больнице недолго. Волгин вспомнил о назначенном на сегодня свидании у памятника Пушкину. К вечеру прошло головокружение, лишь саднило в плече, и он «сошел» с больничной койки, как с корабля на бал, под ним качнулись в палате потолок и пол, и он здоровой рукой ухватился за спинку кровати. Позвонить Самсоновой, предупредить о невозможности встречи пока не получалось. Телефоны-автоматы находились на лестничной площадке второго этажа. Конечно, она узнает о его беде и простит. Если рассуждать философски, перелом руки и сотрясение мозга далеко не худшее, что могло бы случиться.
Через день, когда закончился утренний обход, он привстал с постели и решил еще раз попытаться позвонить Людмиле, как вдруг распахнулась дверь, и вошла она. На ней лица не было, только большие, испуганные, широко раскрытые глаза, показавшиеся ему черными в этот момент. Двое его соседей по палате при появлении Самсоновой в белом халате с большой хозяйственной сумкой сразу же вышли в коридор.
– Что случилось? – спросила испуганным голосом она, обнимая его.
– Да ничего, ничего, вот чуть под машину не угодил, – со смехом отвечал он, обнимая здоровой рукой ее и прижимая к себе. – Шел, шел, вот пришел в больницу.
– Расскажи, как это случилось, это очень важно, – проговорила она взволнованно.
– Да что рассказывать. Когда я переходил улицу, то никакой машины вроде не было, а когда дошел до середины, то – свет фар, на скорости вылетела «Волга» и сбила мужчину, а он на меня налетел.
– И что?
– Ничего особенного. Я отлетел в сторону, а того беднягу – насмерть! Жаль, трое детей у него. Я на время потерял сознание, искры в глазах и темное пятно на белом снегу.
– Дальше, – торопливо спросила она.
– Дальше был милиционер, машина «Скорая помощь» и – вот эта палата. Не беспокойся. Температура нормальная, слегка только тошнит. Хотел позвонить тебе, но не смог встать.
– Я тебя ждала до девяти, потом пошла в общежитие, поняла, что что-то случилось. Я все узнала. Отсюда позвонили. Это очень серьезно, случайностей не бывает.
– Но…
– Я знаю, что говорю, – оборвала она. – Если что-то тебе покажется подозрительным, тут же звони мне. Вот я тебе тут принесла икру, колбасу и помидоры. Помни, я тебя люблю. Мне кажется, что я виновата во всем. Ты бы жил спокойно, тебя, такого красивого, любили бы девочки, а тут появилась я, и начались беды. Если что со мной случится, если я умру, то помни, что никогда, никого, кроме тебя, я даже в мыслях не любила.
– Скажи мне, Люда, что может случиться?
– Знай, этот человек способен на все!
Волгин недоверчиво улыбнулся, до конца, конечно, не понимая значения ее слов.
– Что ты имеешь в виду под этим «все»? – спросил он, пошевеливая пальцами правой руки, затянутой в гипс. – Этот человек, твой муж?
– Ты не знаешь этой системы. Он мог не исполнять, но направить, придумать. Звони мне утром, когда он уйдет, – сказала она ласково. – Часов в девять-десять, можно и в двенадцать, но не вечером. Он приходит рано.
Они поцеловались, и она уже во дворе больницы оглянулась и долго, не видя его в окне, махала рукой.
XIV
Он смотрел на нее в окно, и нежное чувство, похожее на жалость, овладело им. Она махала рукой, и он догадывался, что она не видит его. Она ушла, но остался запах ее духов, – тонкий, нежный. Он понимал, что не может жить без этой женщины. После сессии надо перевестись на вечернее отделение, работать, они будут снимать квартиру, только бы избавиться от этого унизительного положения.
Через неделю Волгин выписался. Началась сессия. Он сдал все экзамены «на отлично». Январь запомнился как особенно яркий период из взаимоотношений. Они приходили в большую квартиру ее родителей, когда те уезжали на дачу, и оставались ночевать. Их переполняла нежность, они не могли наговориться.
Однажды к ним в гости приехала Галина Брежнева с молодым высоким, хорошо одетым чернявым человеком, пили вино. Галина, смеясь, предложила Самсоновой поменяться молодыми людьми. Людмила вызвала Брежневу в другую комнату на минутку. Прощаясь, Галина долго трясла в своей руке руку Волгина, глядя ему в глаза.
– Она на тебя глаз положила.
– На меня? – удивился Волгин, и даже поперхнулся от неожиданности. – Не надо так шутить.
– Знаешь, я не шучу. Каждой женщине нравится определенный тип мужчин. В данном случае ты подпадаешь под ее вкус, я ее знаю. В этом ничего плохого. – Она осеклась и попросила его зайти в ванную и открыла оба крана. – Это знакомство необходимо, чтобы прекратили за тобой следить органы. Галя эти шуточки не любит, она это мигом прекратит, не потерпит, чтобы следили за ее хорошими знакомыми.
– За мной?
– Именно. – Она приложила палец к губам, показывая на льющуюся воду и на потолок.
По последним четвергам каждого месяца Самсонова устраивала стирку, и они не встречались. Он обычно уходил в этот день в библиотеку. Она заканчивала стирку около двенадцати вечера. Свинцов наконец решился поговорить с ней, остановился в коридоре, напротив двери в кухню, где жена делала бутерброды.
– Люда, нам стоило бы поговорить. – Он чувствовал, что не знает, с чего начать разговор. После их разлада он стал даже немного робким.
– О чем? – спросила она. – В чем дело? – Ее голос был дерзок.
– Я уезжаю на две недели.
– Уезжай.
– Приеду, разберемся с нашими делами, – пробубнил он уныло.
Еще за неделю до отъезда в Ленинград, откуда самолет должен был лететь в Швецию, Свинцов еще раз внимательно изучил личные дела делегации, их фотографии, характеристики, автобиографии, прозвонил все первые отделы, к которым они были прикреплены по работе – академики, журналисты, партийные деятели. Двадцатого марта вылетели в Ленинград, там провели совещание, о чем пресса широко оповестила.
Самсонова убралась в квартире, потом сбегала в магазин и купила там икры, сыров, фруктов и красной рыбы. Она знала, что Волгин любит рыбу, еще купила большой букет белых роз. Ровно в двенадцать пятнадцать раздался звонок. Голос его будто пробирался сквозь заснеженное пространство города, она сначала не могла понять, что он говорит, но потом поняла: он осилит еще две лекции и только потом освободится. Она попросила: «Приезжай, я не могу ждать!». Выходя из университета Волгин как нарочно в коридоре встретил Козобкину.
До Пушкинской площади он добежал за какие-то две-три минуты. Когда она открыла дверь, он сразу обнял ее.
– Что случилось? Вдруг приглашаешь к себе?
– Просто хотела тебя видеть, вот и попросила сразу приехать. Кого-нибудь видел из наших там, на кафедре?
– Козобкину.
– Эту выдру видеть не могу, сует свое рыльце во все дырки. Радостная ходит, на меня написала анонимку, стерва! Она писала, сверили шрифт машинки с нашей кафедры.
Волгин даже рот раскрыл от удивления.
– Ладно, садись, кушать будем, – предложила она, снимая со стоявших на столе тарелок салфетки. Роскошный ужин с коньяком Людмила завершила вкуснейшим борщом. Волгин совсем разомлел от вкусной еды и от близости любимой женщины.
Незаметно они оказались в постели. Когда наконец откинулись в изнеможении на подушки, Людмила сказала:
– Мы с тобой теперь не просто влюбленные, а гораздо больше. Я беременна.
– Ты? – от удивления он даже привстал на постели. – Господи, какая ты изумительная! – Он бросился ее целовать.
– Знай, я сама этого хотела.
– Людмила, молчи, – прошептал он ласково.
– Даже если ты меня разлюбишь, я теперь счастлива буду до конца жизни.
– Я никогда тебя не оставлю, я буду, милая, до конца своих дней, до последних секунд своей жизни любить тебя, что бы ни случилось.
– Я любила потому, что ты меня полюбил, а теперь я поняла: я буду любить, если ты даже разлюбишь меня.
– Знаешь, когда меня машина сбила, я подумал сразу, что умру, а ты не узнаешь.
– Больше не собьет, – сказа она.
– Почему так уверена?
– Знаю, – твердо отвечала она. – Это он подстроил. Но я попросила Галину Брежневу. Она – человек слова.
– Конечно, автомобиль с зажженными фарами, вспыхнувший свет? Но с испугу у водителей тоже такое бывает, – выдавил он из себя.
– Отработанная система наездов, он мне в свое время рассказывал, я вижу знакомый почерк.
– Да ладно. Что мы все о нем. Вот заживем с тобой, поедем в Ялту, там у нас дача. Я так счастлива! – она с радостью оглянулась, потому что на мгновение свет погас, и в этот самый момент, как ей показалось, кто-то вошел. Голос ее дрогнул, осекся, и когда свет зажегся, он увидел на ее лице испуг.
– Что случилось?
– Мне показалось, какая-то тень промелькнула, – ответила она шепотом. – А когда я выглянула в коридор, словно тень сквозь закрытую дверь прошла. Сколько времени?
Он с легкостью вскочил и пошарил оставленные на тумбочке часы:
– Двенадцать часов. Полночь!
– В эти часы тени ходят, – сказала она и попыталась рассмеяться, но он понял, что-то напугало ее.
Через неделю Волгин выписался. Началась сессия. Он сдал все экзамены «на отлично». Январь запомнился как особенно яркий период из взаимоотношений. Они приходили в большую квартиру ее родителей, когда те уезжали на дачу, и оставались ночевать. Их переполняла нежность, они не могли наговориться.
Однажды к ним в гости приехала Галина Брежнева с молодым высоким, хорошо одетым чернявым человеком, пили вино. Галина, смеясь, предложила Самсоновой поменяться молодыми людьми. Людмила вызвала Брежневу в другую комнату на минутку. Прощаясь, Галина долго трясла в своей руке руку Волгина, глядя ему в глаза.
– Она на тебя глаз положила.
– На меня? – удивился Волгин, и даже поперхнулся от неожиданности. – Не надо так шутить.
– Знаешь, я не шучу. Каждой женщине нравится определенный тип мужчин. В данном случае ты подпадаешь под ее вкус, я ее знаю. В этом ничего плохого. – Она осеклась и попросила его зайти в ванную и открыла оба крана. – Это знакомство необходимо, чтобы прекратили за тобой следить органы. Галя эти шуточки не любит, она это мигом прекратит, не потерпит, чтобы следили за ее хорошими знакомыми.
– За мной?
– Именно. – Она приложила палец к губам, показывая на льющуюся воду и на потолок.
По последним четвергам каждого месяца Самсонова устраивала стирку, и они не встречались. Он обычно уходил в этот день в библиотеку. Она заканчивала стирку около двенадцати вечера. Свинцов наконец решился поговорить с ней, остановился в коридоре, напротив двери в кухню, где жена делала бутерброды.
– Люда, нам стоило бы поговорить. – Он чувствовал, что не знает, с чего начать разговор. После их разлада он стал даже немного робким.
– О чем? – спросила она. – В чем дело? – Ее голос был дерзок.
– Я уезжаю на две недели.
– Уезжай.
– Приеду, разберемся с нашими делами, – пробубнил он уныло.
* * *
Свинцов собирался в командировку. Список группы поименно, отправлявшейся на международную конференцию в Швецию, он получил. Против некоторых фамилий уже стояли галочки – эти товарищи заслуживали более тщательного наблюдения. Он был официальным членом делегации, гордился своей работой: он отвечал за безопасность советских граждан за рубежом!Еще за неделю до отъезда в Ленинград, откуда самолет должен был лететь в Швецию, Свинцов еще раз внимательно изучил личные дела делегации, их фотографии, характеристики, автобиографии, прозвонил все первые отделы, к которым они были прикреплены по работе – академики, журналисты, партийные деятели. Двадцатого марта вылетели в Ленинград, там провели совещание, о чем пресса широко оповестила.
* * *
На следующие утро после отъезда Свинцова Самсонова проснулась одна в квартире с радостным ощущением полноты счастья. Так было всегда после его отъезда. Но только теперь Самсонова в полную меру поняла – это ощущение и есть настоящая ее жизнь. Каждой клеткой своего здорового организма чувствовала эту радость свободы. Людмила сбросила одеяло, и лежала безмятежно глядя в потолок. У нее было ощущение, что жизнь только что началась. Было девять утра, и в квартиру проникал ранний утренний свет.Самсонова убралась в квартире, потом сбегала в магазин и купила там икры, сыров, фруктов и красной рыбы. Она знала, что Волгин любит рыбу, еще купила большой букет белых роз. Ровно в двенадцать пятнадцать раздался звонок. Голос его будто пробирался сквозь заснеженное пространство города, она сначала не могла понять, что он говорит, но потом поняла: он осилит еще две лекции и только потом освободится. Она попросила: «Приезжай, я не могу ждать!». Выходя из университета Волгин как нарочно в коридоре встретил Козобкину.
До Пушкинской площади он добежал за какие-то две-три минуты. Когда она открыла дверь, он сразу обнял ее.
– Что случилось? Вдруг приглашаешь к себе?
– Просто хотела тебя видеть, вот и попросила сразу приехать. Кого-нибудь видел из наших там, на кафедре?
– Козобкину.
– Эту выдру видеть не могу, сует свое рыльце во все дырки. Радостная ходит, на меня написала анонимку, стерва! Она писала, сверили шрифт машинки с нашей кафедры.
Волгин даже рот раскрыл от удивления.
– Ладно, садись, кушать будем, – предложила она, снимая со стоявших на столе тарелок салфетки. Роскошный ужин с коньяком Людмила завершила вкуснейшим борщом. Волгин совсем разомлел от вкусной еды и от близости любимой женщины.
Незаметно они оказались в постели. Когда наконец откинулись в изнеможении на подушки, Людмила сказала:
– Мы с тобой теперь не просто влюбленные, а гораздо больше. Я беременна.
– Ты? – от удивления он даже привстал на постели. – Господи, какая ты изумительная! – Он бросился ее целовать.
– Знай, я сама этого хотела.
– Людмила, молчи, – прошептал он ласково.
– Даже если ты меня разлюбишь, я теперь счастлива буду до конца жизни.
– Я никогда тебя не оставлю, я буду, милая, до конца своих дней, до последних секунд своей жизни любить тебя, что бы ни случилось.
– Я любила потому, что ты меня полюбил, а теперь я поняла: я буду любить, если ты даже разлюбишь меня.
– Знаешь, когда меня машина сбила, я подумал сразу, что умру, а ты не узнаешь.
– Больше не собьет, – сказа она.
– Почему так уверена?
– Знаю, – твердо отвечала она. – Это он подстроил. Но я попросила Галину Брежневу. Она – человек слова.
– Конечно, автомобиль с зажженными фарами, вспыхнувший свет? Но с испугу у водителей тоже такое бывает, – выдавил он из себя.
– Отработанная система наездов, он мне в свое время рассказывал, я вижу знакомый почерк.
– Да ладно. Что мы все о нем. Вот заживем с тобой, поедем в Ялту, там у нас дача. Я так счастлива! – она с радостью оглянулась, потому что на мгновение свет погас, и в этот самый момент, как ей показалось, кто-то вошел. Голос ее дрогнул, осекся, и когда свет зажегся, он увидел на ее лице испуг.
– Что случилось?
– Мне показалось, какая-то тень промелькнула, – ответила она шепотом. – А когда я выглянула в коридор, словно тень сквозь закрытую дверь прошла. Сколько времени?
Он с легкостью вскочил и пошарил оставленные на тумбочке часы:
– Двенадцать часов. Полночь!
– В эти часы тени ходят, – сказала она и попыталась рассмеяться, но он понял, что-то напугало ее.
XV
Полковник Свинцов тем временем закончил свои дела по приготовлению отлета на международную конференцию в Швецию. Все уже было: он заказал билеты, съездил в обком партии, сверил билеты с фамилиями, записанными в паспортах, прикидывая, во сколько государству обойдется эта поездка, и прилег перед обедом отдохнуть в своем роскошном гостиничном номере. Был четверг, тот самый четверг, когда жена наводила дома порядок. Он все просчитал: наезд на студента никаких результатов не принес, но главный корень зла – она! Скандал для Свинцова – вещь недопустимая, это может отразиться в характеристике. Он – опытный разведчик и знает, что надо делать. Если бы не отец ее – но тогда и полковника он бы не получил, но старик достаточно разумен и осторожен, но она, совсем другой характер, она рубит сразу с плеча! Она помчится к Брежневу, Ворошилову, Буденному, наговорит… и судьба его будет решена.
Свинцов раскрыл папку с расписаниями поездов и самолетов и внимательно изучил. Если поехать поездом – восемь часов! Слишком долго. Ему не хотелось лететь самолетом, но иного выхода не было. Паспорт для него не проблема. Свинцов изучил досконально расписание самолетов, пересмотрел возможные варианты своего позднего возвращения, изучил черные ходы в гостинице, просчитал до последней секунды все, что может произойти.
В девять часов вечера он в последний раз спустился в вестибюль, позвонил в областной отдел госбезопасности и сообщил, что завтра предстоит тяжелая работа, придется пораньше лечь спать.
После этого Свинцов, выждав время, сам позвонил в Москву и доложил о положении в группе, собравшейся на международную конференцию, добавив, что все члены делегации уже легли спать.
Свинцов взял такси и отправился в аэропорт, купил билет на имя Иванова Петра Филимоновича, поднял воротник пальто и вместе со всеми сел в самолет. Ему не привыкать, такая у него работа. Он сел в кресло, защелкнул ремень безопасности и внимательно, скрывая лицо в воротник, оглядел салон. Как будто никого из знакомых. Самолет мелко-мелко подрагивал всем своим нутром, и порой Свинцову казалось, что и он сам дрожит, то ли от холода, то ли от волнения. Решение он уже принял, но все же еще колебался, вдруг удастся переубедить ее. Но он понимал, летит не для того, чтобы переубеждать. Свинцов хладнокровно продумывал свой путь домой: вот сейчас прилетит в двадцать один двадцать самолет во Внуково, оттуда на такси придется еще ехать полчаса до дома, проскользнет мимо спящего консьержа, – подняться по лестнице или на лифте – еще пять минут, и без пятнадцати минут в полночь он откроет дверь.
Когда самолет приземлился, Свинцов, прикрываясь по-прежнему воротником, отправился к выходу и взял такси. Он уже не сомневался, автоматически работало сознание, словно гипнотизируя его. Билет обратно он купил на час двадцать пять минут ночи на имя Софонова Николая Степановича. Сознание работало четко, спокойно. На улице Чехова Свинцов попросил остановиться, расплатился, велел подождать его двадцать минут, а сам быстро отправился дворами на Каретную.
Свинцов обратил внимание, что почти все окна в его доме с улицы темные: люди спят. Прошел во двор, пошарил взглядом по окнам, ища свой балкон, одновременно натягивая на руки специальные эластичные перчатки, надел черную маску. На балконе его квартиры ОНА развешивала белье. Он бесшумно зашел в подъезд (консьерж спал), вскочил в лифт, нажал кнопку и остановил лифт на четвертом этаже, чтобы она не слышала шума. Свинцов вывернул лампу в плафоне, и свет на площадке погас, поставил распорку между дверями лифта, чтобы он не закрывался и осторожно прокрался на пятый, вставил бесшумно ключ и отворил дверь. В коридоре свет не горел, только на кухне. Он слышал шорох мокрого белья, какие-то шлепки, движения – она заканчивала развешивать белье на балконе, слышно было, как под тяжестью ее тела зашаталась табуретка. Чувствуя, что другого такого случая не представится, он двинулся в гостиную и на минутку приостановился, так как зазвонил телефон. Он в мгновение поднял и сразу положил трубку, замер, ожидая, что сейчас Самсонова бросится к телефону.
Нельзя было терять ни секунды, тень жены качнулась, видно, она услышала, как зазвонил телефон, недаром же аппарат поставила рядом с дверью. Он бросился с вытянутыми перед собой руками и толкнул изо всех сил, коснувшись сквозь белье ее тела. Она, перевалившись за балкон, хваталась за белье; с треском рвались под ее тяжестью веревки, и он услышал даже, как она закричала. Он вернулся к двери, вставил ключ с другой стороны и, выглянув на площадку – никого, с осторожностью повернул ключ, начал спускаться на четвертый этаж, скользнул в лифт и через сорок секунд уже бежал к такси. Шофер такси, ожидавший возвращения пассажира, мгновенно тронул с места, вырулил к Пушкинской площади, направляясь к Ленинскому проспекту.
Свинцов, не снимая перчаток, сидел сцепив зубы, чувствуя, как в горле остановился ком. Он все сделал правильно, он не позволит над ним измываться! Если бы она открыто не заявила, что беременна, может быть, все закончилось бы иначе. Он не хотел ни о чем больше думать. На Ленинском проспекте Свинцов пересел в другое такси, щедро бросив первому таксисту сверх положенного, и отправился в аэропорт.
В туалете он пересмотрел еще раз свои вещи, которые находились при нем: паспорта, пистолет, выбросил перчатки в унитаз, спустил воду. Как только объявили посадку, он тут же направился в накопитель, предъявил билет, паспорт и внимательно оглядел пассажиров – ни одного знакомого лица.
В самолете пристегнул ремни и закрыл глаза, уткнув лицо в теплый, высоко поднятый воротник. Он приказал себе спать и все пятьдесят пять минут лета на Ту-104, мягко покачиваясь на виражах и при посадке самолета, спал.
На Невском проспекте Свинцов отпустил такси недалеко от одной знакомой ему автостоянки, пересел, как это всегда делал, на другое и поехал в гостиницу «Московская». Все. Дело сделано. Он за квартал расплатился и отправился пешком. С черного входа гостиницы, отворив отмычкой дверь, вошел внутрь, пробрался осторожно на второй этаж, опять отмычкой отворил стеклянную дверь на этаж и также аккуратно ее закрыл, прошел к себе в номер.
Свинцов раскрыл папку с расписаниями поездов и самолетов и внимательно изучил. Если поехать поездом – восемь часов! Слишком долго. Ему не хотелось лететь самолетом, но иного выхода не было. Паспорт для него не проблема. Свинцов изучил досконально расписание самолетов, пересмотрел возможные варианты своего позднего возвращения, изучил черные ходы в гостинице, просчитал до последней секунды все, что может произойти.
В девять часов вечера он в последний раз спустился в вестибюль, позвонил в областной отдел госбезопасности и сообщил, что завтра предстоит тяжелая работа, придется пораньше лечь спать.
После этого Свинцов, выждав время, сам позвонил в Москву и доложил о положении в группе, собравшейся на международную конференцию, добавив, что все члены делегации уже легли спать.
Свинцов взял такси и отправился в аэропорт, купил билет на имя Иванова Петра Филимоновича, поднял воротник пальто и вместе со всеми сел в самолет. Ему не привыкать, такая у него работа. Он сел в кресло, защелкнул ремень безопасности и внимательно, скрывая лицо в воротник, оглядел салон. Как будто никого из знакомых. Самолет мелко-мелко подрагивал всем своим нутром, и порой Свинцову казалось, что и он сам дрожит, то ли от холода, то ли от волнения. Решение он уже принял, но все же еще колебался, вдруг удастся переубедить ее. Но он понимал, летит не для того, чтобы переубеждать. Свинцов хладнокровно продумывал свой путь домой: вот сейчас прилетит в двадцать один двадцать самолет во Внуково, оттуда на такси придется еще ехать полчаса до дома, проскользнет мимо спящего консьержа, – подняться по лестнице или на лифте – еще пять минут, и без пятнадцати минут в полночь он откроет дверь.
Когда самолет приземлился, Свинцов, прикрываясь по-прежнему воротником, отправился к выходу и взял такси. Он уже не сомневался, автоматически работало сознание, словно гипнотизируя его. Билет обратно он купил на час двадцать пять минут ночи на имя Софонова Николая Степановича. Сознание работало четко, спокойно. На улице Чехова Свинцов попросил остановиться, расплатился, велел подождать его двадцать минут, а сам быстро отправился дворами на Каретную.
Свинцов обратил внимание, что почти все окна в его доме с улицы темные: люди спят. Прошел во двор, пошарил взглядом по окнам, ища свой балкон, одновременно натягивая на руки специальные эластичные перчатки, надел черную маску. На балконе его квартиры ОНА развешивала белье. Он бесшумно зашел в подъезд (консьерж спал), вскочил в лифт, нажал кнопку и остановил лифт на четвертом этаже, чтобы она не слышала шума. Свинцов вывернул лампу в плафоне, и свет на площадке погас, поставил распорку между дверями лифта, чтобы он не закрывался и осторожно прокрался на пятый, вставил бесшумно ключ и отворил дверь. В коридоре свет не горел, только на кухне. Он слышал шорох мокрого белья, какие-то шлепки, движения – она заканчивала развешивать белье на балконе, слышно было, как под тяжестью ее тела зашаталась табуретка. Чувствуя, что другого такого случая не представится, он двинулся в гостиную и на минутку приостановился, так как зазвонил телефон. Он в мгновение поднял и сразу положил трубку, замер, ожидая, что сейчас Самсонова бросится к телефону.
Нельзя было терять ни секунды, тень жены качнулась, видно, она услышала, как зазвонил телефон, недаром же аппарат поставила рядом с дверью. Он бросился с вытянутыми перед собой руками и толкнул изо всех сил, коснувшись сквозь белье ее тела. Она, перевалившись за балкон, хваталась за белье; с треском рвались под ее тяжестью веревки, и он услышал даже, как она закричала. Он вернулся к двери, вставил ключ с другой стороны и, выглянув на площадку – никого, с осторожностью повернул ключ, начал спускаться на четвертый этаж, скользнул в лифт и через сорок секунд уже бежал к такси. Шофер такси, ожидавший возвращения пассажира, мгновенно тронул с места, вырулил к Пушкинской площади, направляясь к Ленинскому проспекту.
Свинцов, не снимая перчаток, сидел сцепив зубы, чувствуя, как в горле остановился ком. Он все сделал правильно, он не позволит над ним измываться! Если бы она открыто не заявила, что беременна, может быть, все закончилось бы иначе. Он не хотел ни о чем больше думать. На Ленинском проспекте Свинцов пересел в другое такси, щедро бросив первому таксисту сверх положенного, и отправился в аэропорт.
В туалете он пересмотрел еще раз свои вещи, которые находились при нем: паспорта, пистолет, выбросил перчатки в унитаз, спустил воду. Как только объявили посадку, он тут же направился в накопитель, предъявил билет, паспорт и внимательно оглядел пассажиров – ни одного знакомого лица.
В самолете пристегнул ремни и закрыл глаза, уткнув лицо в теплый, высоко поднятый воротник. Он приказал себе спать и все пятьдесят пять минут лета на Ту-104, мягко покачиваясь на виражах и при посадке самолета, спал.
На Невском проспекте Свинцов отпустил такси недалеко от одной знакомой ему автостоянки, пересел, как это всегда делал, на другое и поехал в гостиницу «Московская». Все. Дело сделано. Он за квартал расплатился и отправился пешком. С черного входа гостиницы, отворив отмычкой дверь, вошел внутрь, пробрался осторожно на второй этаж, опять отмычкой отворил стеклянную дверь на этаж и также аккуратно ее закрыл, прошел к себе в номер.