Свинцов достал шнурок из чемодана, на всякий случай прихваченный им, привязал к люстре, стал на стул и дернул изо всей силы. Люстра со стуком грохнулась об пол. Через пять минут он позвонил дежурному по этажу. Было три часа пятнадцать минут ночи. Дежурный по этажу долго удивлялся, как могла упасть люстра с потолка?
– Уберите. Мне с утра лететь на важную международную конференцию.
Ровно в восемь группа Свинцова завтракала по расписанию в ресторане и вовремя отбыла на международную конференцию.
– Хочешь, позвони своему дружку, – попросила Козобкина.
– Какому еще дружку?
– Вот тому придурку, белобрысому которому, – отвечала она, копаясь в бумагах и вынимая из кипы необходимые ей листы.
– Я его не видел с осени, а у тебя что, нету номера его телефона?
Волгин набрал номер телефона. Борис, словно ожидал его, поднял трубку сразу, спросил, откуда звонит, добавив, что через три минуты нагрянет на кафедру. Пришел он через два часа. Волгин встретил его в коридоре, Борис сразу зашептал, когда они направились на кафедру:
– Познакомь меня с ней. Ладно?
– Ты знаком. Она тебя знает, ты ее знаешь, спали вместе, что знакомить, – отвечал Волгин, оглядываясь в надежде увидеть Самсонову.
– Нет, ты должен сказать, что позвольте, мол, отрекомендовать вам и познакомить со студентом МИФИ. Иначе я не пойду.
– Зачем?
– Так нужно, – уперся Борис. – Женщина – это существо, рожденное исключительно, чтобы создавать на земле проблемы.
– Ну, хорошо-хорошо, только не валяй дурака, она тебя прекрасно помнит, – пробормотал Волгин, думая о том, куда исчезла Самсонова.
Татьяна Козобкина с улыбкой смотрела на Бориса Горянского.
– Позвольте, мадам Татьяна, представить вам студента МИФИ Бориса Горянского.
– Как поживал все эти дни? – спросила с наигранностью она.
– Как всегда. В трудах и заботах. Отец мой, генерал…
– Какой генерал! – засмеялась Козобкина. – Какой генерал в коммуналке?
– Это, – отвечал серьезно Борис, – козни Берии.
В эту минуту в кабинете появился заведующий кафедрой Эдуард Исаевич Дрожайший, небольшого роста, плотный, с большой лысиной, в очках.
– А, – сказал он, глядя на студентов. – Студенческая сходка. А-а, это тот самый Волгин, что с Волги, который… Впрочем, молчу. Танечка, найди-ка, милочка, мне протокол, ну, когда к нам приходили с проверкой из министерства. Хорошие у нас ребята учатся. Правда, Танечка?
– Да, Эдуард Исаевич, замечательные, это вот Борис из МИФИ.
– А-а-а, – протянул Дрожайший и сквозь очки поглядел на Бориса. – Самсонова, кстати, звонила? – Он посмотрел на Волгина и покачал головой, вспомнив анонимку.
– Эдуард Исаевич, не звонила, она всегда так, – пожаловалась Козобкина, роясь в бумагах.
– Так ты меня информируй. Звони. Не мне, так моему заместителю Пшеницыной. Звони. Кстати, Волгин, вы на каком курсе?
– На первом, – отвечал он, побледнев, при упоминании имени Самсоновой.
– Скажите, Волгин, а задолженностей у вас нет? Кстати, Танечка, может, с Людмилой Октавиановной что-нибудь случилось? Да, скорее всего.
Дрожайший ценил в людях скромность, хотя сам большой скромностью не отличался. «Но зато доносы не пишу», – подумал он, когда получил пересланную на кафедру анонимку на Самсонову. Он ценил, уважал и побаивался ее из-за неожиданно высоких связей. «Неужели она выполняет задание спецорганов? Если такое возможно, то она должна вести себя совсем иначе, не ездить, например, на уборку картофеля и не связываться в чисто любовном смысле с этаким красавцем. Есть в этом юноше что-то чистое, неиспорченное. Нет, она не из спецорганов».
– Позвони-ка Самсоновой, милочка, – попросил Дрожайший и сел рядом с Волгиным, желая рассмотреть его хорошенько. И подумал, что не ошибся в первой оценке, перед ним действительно экземпляр мужской красоты и силы. Козобкина набирала номер телефона Самсоновой, но никто не отвечал.
– Вот что, молодые люди, мы сейчас снарядим к доценту Самсоновой делегацию. Пойдет Татьяна Козобкина, а вы, товарищ Волгин, можете к ней присоединиться.
Волгин предложил сходить вместе. С ним собрался и Борис Горянский.
Они прошли Пушкинскую площадь, свернули на Страстной бульвар. На Каретной улице Козобкина зачитала по бумажке адрес и многозначительно поглядела на Волгина, который, по ее представлению, не раз уже бывал по этому адресу. Восьмиэтажный, послевоенной постройки дом стоял фасадом на улицу и являл собой образец архитектуры последних лет. Каждая квартира имела балкон, а лестничные площадки просторны и пол выложен узорной плиткой. Три дома замыкали каре, образуя прекрасный двор, внутри которого были разбиты сквер и детская площадка.
– Хороший домик, – определила Козобкина, входя в подъезд.
– Мы подождем, – сказал Борис, предлагая Волгину пройтись по двору. Они не успели дойти до детской песочницы, как их окликнула Козобкина.
– Мальчики, мальчики! Все! Узнала. Дверь не открывалась, сколько ни звонила, ну я к соседям, а соседи сказали, что ее увезли.
– Куда? – вырвалось у Волгина.
– В больницу. Упала с балкона, говорят. Вешала белье, ветер дул, вот и упала.
Он теперь все понял, вскочил и бросился в подъезд и, забыв о лифте, на одном дыхании проскочил пять этажей, остановившись перед дверью, нажал на кнопку звонка, чувствуя, как страшно колотится сердце, а сам он шептал одно-единственное своими побледневшими сухими губами:
– Не может быть! Не может быть! Не может быть!!!
Он звонил, пока не выглянула соседка, молодая женщина с ребенком на руках.
– Молодой человек, она вчера ночью стирала, как всегда, развешивала белье и сорвалась, я слышала, как она закричала, и упала, я еще кормила ребенка на ночь, а слышу, что крикнула, выглянула с балкона и сразу все поняла. Такое случилось несчастье.
– Не может быть! – сорвалось у Волгина.
– Что поделаешь, – проговорила женщина мягким своим голосом, глядя с прежней болью на него. – Вон до сих пор веревки оборваны висят, она за них цеплялась, а видать, не удержалась. А главное, я сама слыхала, как она закричала, ее мать приезжала, отец, а не вернешь ведь.
– Она умерла? – Он ничего не понимал и ничего не видел.
– Ну, так вить сами видите, пятый этаж, – отвечала она. – Не дай бог кому!
Волгин почувствовал, что не может больше стоять на ногах, прислонился к двери и зарыдал, сползая на пол.
«Все кончено, – шептал он, спускаясь вниз и не видя перед собой ступенек. – Все кончено, и ее больше нет на свете». Он спустился на первый этаж. Ему опять пришло в голову, что произошла ошибка, и он поднялся вновь на пятый, позвонил соседке, которая тут же открыла дверь, словно ждала его.
– Скажите, а в какую больницу увезли? – спросил Волгин слабым голосом.
– К нам прикреплена первая городская, а я-то врать не буду, не знаю, куда ее повезли, как бы не в морг, – отвечала она. – Милиция тут была. «Скорая», с носилками ходили. Все тут было. А вот сказать, куда ее отвезли, не могу.
Борис с Татьяной стояли в тамбуре, что между дверьми на выходе из дома, и Борис тискал ее что было сил, запустил руку ей под юбку, предаваясь вольному движению страсти. Завидев Волгина, они прекратили возиться.
На кафедру они вернулись все вместе. Татьяна сбивчиво рассказала Дражайшему о случившемся. Профессор сильно расстроился, поглядел на Волгина, покачал головой.
– Вот как бывает, молодой человек, в жизни! С такими связями, с такими данными, кто бы мог подумать, дорогие мои. Не верится, не верится. Недавно видел ее. Такая, такая красавица! Милочка, завтра с утра займись-ка этим вопросом. Позвони, узнай, проверь, потом объявление в траурной рамке. Она – талантливый педагог, напиши: выдающийся педагог! Просвещеннейший ученый!
Профессор, совсем разволновавшись, вышел, хлопнув дверью.
– Она мне звонила совсем недавно, – говорила Галина со слезою в голосе, – Она мне сказала, что у нее теперь есть «свой сад жизни». Она была счастлива. Я звонила ее маме. Она в таком горе! Мы так дружили, всем делились. Заезжайте ко мне, прошу.
Волгин повесил трубку. До похорон он больше не выходил из комнаты, лежал и смотрел в потолок, вспоминая ее слова про «свой сад жизни». На похоронах он увидел ее мужа. Он сразу узнал это прыщеватое лицо и молча, не скрывая своих чувств, смотрел на Свинцова. Волгин думал о своей потерянной любви и о том, что его долг теперь понять, как же все это произошло и, если есть виновный, отомстить во что бы то ни стало.
Часть вторая
I
II
III
IV
– Уберите. Мне с утра лететь на важную международную конференцию.
Ровно в восемь группа Свинцова завтракала по расписанию в ресторане и вовремя отбыла на международную конференцию.
* * *
В четверг Волгин звонил Самсоновой несколько раз, хотя они уже договорились о встрече на завтра. Около двенадцати он снова позвонил, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Кто-то взял трубку и сразу положил ее. Через четверть часа он снова позвонил от вахтера, но никто не ответил. «Странно. Она должна была уже закончить стирку, уборку и все остальное». Ночью он еще раз попытался позвонить, но никто не отвечал: «Что случилось?». Утром поехал в университет и оттуда вновь позвонил. Никто не ответил, и он, решив, что вернулся муж, надеялся встретить ее в университете. Но вот уже часы отсчитали три часа дня, закончилась последняя лекция, а ее он не увидел. Он заглянул на кафедру к Козобкиной.– Хочешь, позвони своему дружку, – попросила Козобкина.
– Какому еще дружку?
– Вот тому придурку, белобрысому которому, – отвечала она, копаясь в бумагах и вынимая из кипы необходимые ей листы.
– Я его не видел с осени, а у тебя что, нету номера его телефона?
Волгин набрал номер телефона. Борис, словно ожидал его, поднял трубку сразу, спросил, откуда звонит, добавив, что через три минуты нагрянет на кафедру. Пришел он через два часа. Волгин встретил его в коридоре, Борис сразу зашептал, когда они направились на кафедру:
– Познакомь меня с ней. Ладно?
– Ты знаком. Она тебя знает, ты ее знаешь, спали вместе, что знакомить, – отвечал Волгин, оглядываясь в надежде увидеть Самсонову.
– Нет, ты должен сказать, что позвольте, мол, отрекомендовать вам и познакомить со студентом МИФИ. Иначе я не пойду.
– Зачем?
– Так нужно, – уперся Борис. – Женщина – это существо, рожденное исключительно, чтобы создавать на земле проблемы.
– Ну, хорошо-хорошо, только не валяй дурака, она тебя прекрасно помнит, – пробормотал Волгин, думая о том, куда исчезла Самсонова.
Татьяна Козобкина с улыбкой смотрела на Бориса Горянского.
– Позвольте, мадам Татьяна, представить вам студента МИФИ Бориса Горянского.
– Как поживал все эти дни? – спросила с наигранностью она.
– Как всегда. В трудах и заботах. Отец мой, генерал…
– Какой генерал! – засмеялась Козобкина. – Какой генерал в коммуналке?
– Это, – отвечал серьезно Борис, – козни Берии.
В эту минуту в кабинете появился заведующий кафедрой Эдуард Исаевич Дрожайший, небольшого роста, плотный, с большой лысиной, в очках.
– А, – сказал он, глядя на студентов. – Студенческая сходка. А-а, это тот самый Волгин, что с Волги, который… Впрочем, молчу. Танечка, найди-ка, милочка, мне протокол, ну, когда к нам приходили с проверкой из министерства. Хорошие у нас ребята учатся. Правда, Танечка?
– Да, Эдуард Исаевич, замечательные, это вот Борис из МИФИ.
– А-а-а, – протянул Дрожайший и сквозь очки поглядел на Бориса. – Самсонова, кстати, звонила? – Он посмотрел на Волгина и покачал головой, вспомнив анонимку.
– Эдуард Исаевич, не звонила, она всегда так, – пожаловалась Козобкина, роясь в бумагах.
– Так ты меня информируй. Звони. Не мне, так моему заместителю Пшеницыной. Звони. Кстати, Волгин, вы на каком курсе?
– На первом, – отвечал он, побледнев, при упоминании имени Самсоновой.
– Скажите, Волгин, а задолженностей у вас нет? Кстати, Танечка, может, с Людмилой Октавиановной что-нибудь случилось? Да, скорее всего.
Дрожайший ценил в людях скромность, хотя сам большой скромностью не отличался. «Но зато доносы не пишу», – подумал он, когда получил пересланную на кафедру анонимку на Самсонову. Он ценил, уважал и побаивался ее из-за неожиданно высоких связей. «Неужели она выполняет задание спецорганов? Если такое возможно, то она должна вести себя совсем иначе, не ездить, например, на уборку картофеля и не связываться в чисто любовном смысле с этаким красавцем. Есть в этом юноше что-то чистое, неиспорченное. Нет, она не из спецорганов».
– Позвони-ка Самсоновой, милочка, – попросил Дрожайший и сел рядом с Волгиным, желая рассмотреть его хорошенько. И подумал, что не ошибся в первой оценке, перед ним действительно экземпляр мужской красоты и силы. Козобкина набирала номер телефона Самсоновой, но никто не отвечал.
– Вот что, молодые люди, мы сейчас снарядим к доценту Самсоновой делегацию. Пойдет Татьяна Козобкина, а вы, товарищ Волгин, можете к ней присоединиться.
Волгин предложил сходить вместе. С ним собрался и Борис Горянский.
Они прошли Пушкинскую площадь, свернули на Страстной бульвар. На Каретной улице Козобкина зачитала по бумажке адрес и многозначительно поглядела на Волгина, который, по ее представлению, не раз уже бывал по этому адресу. Восьмиэтажный, послевоенной постройки дом стоял фасадом на улицу и являл собой образец архитектуры последних лет. Каждая квартира имела балкон, а лестничные площадки просторны и пол выложен узорной плиткой. Три дома замыкали каре, образуя прекрасный двор, внутри которого были разбиты сквер и детская площадка.
– Хороший домик, – определила Козобкина, входя в подъезд.
– Мы подождем, – сказал Борис, предлагая Волгину пройтись по двору. Они не успели дойти до детской песочницы, как их окликнула Козобкина.
– Мальчики, мальчики! Все! Узнала. Дверь не открывалась, сколько ни звонила, ну я к соседям, а соседи сказали, что ее увезли.
– Куда? – вырвалось у Волгина.
– В больницу. Упала с балкона, говорят. Вешала белье, ветер дул, вот и упала.
Он теперь все понял, вскочил и бросился в подъезд и, забыв о лифте, на одном дыхании проскочил пять этажей, остановившись перед дверью, нажал на кнопку звонка, чувствуя, как страшно колотится сердце, а сам он шептал одно-единственное своими побледневшими сухими губами:
– Не может быть! Не может быть! Не может быть!!!
Он звонил, пока не выглянула соседка, молодая женщина с ребенком на руках.
– Молодой человек, она вчера ночью стирала, как всегда, развешивала белье и сорвалась, я слышала, как она закричала, и упала, я еще кормила ребенка на ночь, а слышу, что крикнула, выглянула с балкона и сразу все поняла. Такое случилось несчастье.
– Не может быть! – сорвалось у Волгина.
– Что поделаешь, – проговорила женщина мягким своим голосом, глядя с прежней болью на него. – Вон до сих пор веревки оборваны висят, она за них цеплялась, а видать, не удержалась. А главное, я сама слыхала, как она закричала, ее мать приезжала, отец, а не вернешь ведь.
– Она умерла? – Он ничего не понимал и ничего не видел.
– Ну, так вить сами видите, пятый этаж, – отвечала она. – Не дай бог кому!
Волгин почувствовал, что не может больше стоять на ногах, прислонился к двери и зарыдал, сползая на пол.
«Все кончено, – шептал он, спускаясь вниз и не видя перед собой ступенек. – Все кончено, и ее больше нет на свете». Он спустился на первый этаж. Ему опять пришло в голову, что произошла ошибка, и он поднялся вновь на пятый, позвонил соседке, которая тут же открыла дверь, словно ждала его.
– Скажите, а в какую больницу увезли? – спросил Волгин слабым голосом.
– К нам прикреплена первая городская, а я-то врать не буду, не знаю, куда ее повезли, как бы не в морг, – отвечала она. – Милиция тут была. «Скорая», с носилками ходили. Все тут было. А вот сказать, куда ее отвезли, не могу.
Борис с Татьяной стояли в тамбуре, что между дверьми на выходе из дома, и Борис тискал ее что было сил, запустил руку ей под юбку, предаваясь вольному движению страсти. Завидев Волгина, они прекратили возиться.
На кафедру они вернулись все вместе. Татьяна сбивчиво рассказала Дражайшему о случившемся. Профессор сильно расстроился, поглядел на Волгина, покачал головой.
– Вот как бывает, молодой человек, в жизни! С такими связями, с такими данными, кто бы мог подумать, дорогие мои. Не верится, не верится. Недавно видел ее. Такая, такая красавица! Милочка, завтра с утра займись-ка этим вопросом. Позвони, узнай, проверь, потом объявление в траурной рамке. Она – талантливый педагог, напиши: выдающийся педагог! Просвещеннейший ученый!
Профессор, совсем разволновавшись, вышел, хлопнув дверью.
* * *
Возле памятника Пушкину Волгин стоял минут тридцать, пока дежурный милиционер с озабоченностью не стал посматривать на него, только тогда он пришел в себя и вернулся обратно к университету. Признаться, он опять же не мог припомнить причины своего возвращения. Волгин вспомнил, что Борис остался на кафедре, поднялся на второй этаж и, пройдя полутемные коридоры, открыл дверь на кафедру. В закутке, огороженном шкафами, кто-то копошился. Он заглянул туда и отпрянул: опрокинувшись на стол спиной, с задранной юбкой, держась руками за края стола, лежала Козобкина… Рядом стоял Борис… Он оглянулся на шум, но Волгин уже выскочил в коридор.* * *
На следующий день Волгин позвонил Галине Брежневой и все рассказал. Она в ответ заохала, обещала во всем разобраться с помощью своих хороших знакомых.– Она мне звонила совсем недавно, – говорила Галина со слезою в голосе, – Она мне сказала, что у нее теперь есть «свой сад жизни». Она была счастлива. Я звонила ее маме. Она в таком горе! Мы так дружили, всем делились. Заезжайте ко мне, прошу.
Волгин повесил трубку. До похорон он больше не выходил из комнаты, лежал и смотрел в потолок, вспоминая ее слова про «свой сад жизни». На похоронах он увидел ее мужа. Он сразу узнал это прыщеватое лицо и молча, не скрывая своих чувств, смотрел на Свинцова. Волгин думал о своей потерянной любви и о том, что его долг теперь понять, как же все это произошло и, если есть виновный, отомстить во что бы то ни стало.
Часть вторая
Страдания молодого Волгина
Женщина хороша исключительно тем, что ее можно домысливать
I
Состояние Волгина в первые дни после смерти Самсоновой было мучительным. Он думал о самоубийстве, считая, что жизнь для него закончилась. Но со временем он решил, что Людмила не простила бы ему самоубийства, и ради нее он должен жить. Он с еще большим рвением принялся за учебу. Все свободное время сидел в библиотеках, чаше всего в Ленинке, экзамены он легко сдавал, помогала хорошая память. К нему стал присматриваться заведующий кафедрой, его литературной кузнице нужны были такие талантливые и перспективные кадры, как Волгин.
– А правда, что ты был влюблен в доцента Самсонову?
– Правда.
– Мне Таня сказала. Ты извини, что я спросил.
– Была прекрасная женщина, я ее любил.
– А она тебя?
– А она меня еще больше, я так думаю, и не надо об этом говорить.
Волгин просто не хотел говорить на эту тему, ему вообще стало неинтересным общение со сверстниками. Он стал другим. Сколько ни приглашал его Борис на вечера в дома культуры, на концерты или просто студенческие вечеринки, он никуда не ходил.
* * *
Волгин сидел в задумчивости в сквере на Моховой, когда к нему подошел Борис Горянский.– А правда, что ты был влюблен в доцента Самсонову?
– Правда.
– Мне Таня сказала. Ты извини, что я спросил.
– Была прекрасная женщина, я ее любил.
– А она тебя?
– А она меня еще больше, я так думаю, и не надо об этом говорить.
Волгин просто не хотел говорить на эту тему, ему вообще стало неинтересным общение со сверстниками. Он стал другим. Сколько ни приглашал его Борис на вечера в дома культуры, на концерты или просто студенческие вечеринки, он никуда не ходил.
II
В середине лета Волгин поехал домой. Для его измученной души это было спасением. Мать, чувствуя, что сыну необходимо уединение, старалась его не тревожить. Он просыпался поздно, много читал, и даже помогая матери и сестре по хозяйству, был рассеян и задумчив. Он не заметил, как пролетел июль, наступил август.
Однажды он с сестрой Надей копал картошку и увидел на соседнем огороде Маню Рогову. Она тоже копала картошку в это же время, что и они. На следующий день Маня опять пришла вместе с ними.
– Чего это она, как мы, так и она появляется в огороде? – спросил он, вытирая с лица пот.
– Ты погляди на ее платье, – сказала сестра, – вырядилась, точно в клуб, на танцы. Учиться бросила, жиру нарастила, замуж хочет.
– Ну, так пусть выходит.
– А за кого? Родители рады-радешеньки выдать ее, вон, гляди, говорят, телка нагуляла жира, детей рожать надо, хозяйство вести надо, а не за кого. Был Андрюха Таранькин, да ну ведь дурак-дураком.
– А ей хочется гулять с парнями? – спросил он, поглядывая на соседний огород.
– Она говорит, прям спать не могу, мучаюсь, сны плохие приходят… А ты с ней не пройдешься по деревне? – неожиданно спросила Надя.
– Это она тебя подговаривает? Вот дура! То-то я гляжу, мать на нее злится. Мать знает?
– Угу, – призналась сестра.
– Ты, Надя, скажи, что я не буду с ней гулять. Я любил…
– Ты любил? – глаза сестры вспыхнули любопытством. Она обожала красивые истории о роковой любви и надеялась, что брат ей сейчас все о себе выложит.
– Надюля, не надо об этом.
– О чем же тогда? Любовь – это же самое интересное, самое-самое.
– Надька, хватит. Об этом хватит. У меня болит рана еще…
Сестра замолчала, хотя ей ужасно хотелось побольше узнать о жизни своего красавца брата.
Волгин заметил, что во двор заходит Маня Рогова.
Она подошла к нему развязной походкой, покачивая пышными бедрами, нахально улыбаясь и глядя прямо ему в глаза.
– Здрасьте, – сказала она, поджав губы.
– Добрый день. Что пришла?
Он никогда раньше не замечал ее. Они ходили по одной дороге в школу, жили по соседству, но даже мысли в голове у Волгина не было, что перед ним не просто Маня Рогова, а девушка, на которую он посмотрит как на женщину. Он поймал себя на том, что любуется рыжей деревенской красавицей.
Выскочившая на крыльцо Надя, нарочито запыхавшись, позвала соседку в дом, и там они долго шушукались.
Часов в одиннадцать он пошел спать на сеновал, прихватив с собой роман «Белая береза», которым все зачитывались в то время. Слышно было, как жевала жвачку корова, во сне вскрикивали куры и как скреблась внизу мышь.
Волгин задремал, но вдруг проснулся от шороха совсем рядом. Он пошарил рукой по соломе, чтобы спугнуть мышь, и коснулся голого тела. Волгин отдернул руку, пошарил снова и снова коснулся голого тела. От испуга он даже вздрогнул:
– Кто?
– Я, – отвечал робкий женский голос, и чья-то влажная рука обняла его. Рядом лежала обнаженная соседка Маня.
– Слушай, ты с ума сошла?
– Разве тебе не говорила Надька, что ты мне очень нравишься?
– Слушай, иди-ка ты с Надькой куда подальше, уматывай отсюда.
– Ты меня только потрогай, Вова, поласкай, не понравлюсь, я сразу уйду.
– Я уеду скоро. Не надо, – сказал он, но она с нежностью коснулась его груди и прильнула к нему, и он не совладал со своим желанием.
Он ее проводил рано утром, взяв с нее обещание больше не приходить к нему на сеновал.
Но она пришла и на следующую ночь.
– Я не хотела приходить, – шептала она. – Какой ты красивый, умный, сильный. – Маня гладила его волосы.
– А ты в Москве была бы первой красавицей. Вон волосы у тебя какие необыкновенные.
– Так они у меня рыжие, Вова! – воскликнула она с обидой.
На следующую ночь она долго не появлялась, и он уж решил, что шалости на сеновале закончились. Но в час ночи скрипнула лестница, вот уже чья-то рука коснулась его живота. Желание сразу охватило его. Когда страсти поутихли, он что-то сказал, и она что-то ответила.
Голос показался ему незнакомым. Волгин присмотревшись, заметил, что волосы у женщины черные.
– Слушай, у тебя волосы черные? Покрасила? – Что-то кольнуло его в сердце, и он стал ощупывать девушку. Это была не Маня Рогова. – Ты не Маня?
– У нее жар, она прислала, меня, я – Раиса Костикова. А если по правде, Маня волосы стала красить в черный цвет, а они слиплись, не разлепляются.
Однажды он с сестрой Надей копал картошку и увидел на соседнем огороде Маню Рогову. Она тоже копала картошку в это же время, что и они. На следующий день Маня опять пришла вместе с ними.
– Чего это она, как мы, так и она появляется в огороде? – спросил он, вытирая с лица пот.
– Ты погляди на ее платье, – сказала сестра, – вырядилась, точно в клуб, на танцы. Учиться бросила, жиру нарастила, замуж хочет.
– Ну, так пусть выходит.
– А за кого? Родители рады-радешеньки выдать ее, вон, гляди, говорят, телка нагуляла жира, детей рожать надо, хозяйство вести надо, а не за кого. Был Андрюха Таранькин, да ну ведь дурак-дураком.
– А ей хочется гулять с парнями? – спросил он, поглядывая на соседний огород.
– Она говорит, прям спать не могу, мучаюсь, сны плохие приходят… А ты с ней не пройдешься по деревне? – неожиданно спросила Надя.
– Это она тебя подговаривает? Вот дура! То-то я гляжу, мать на нее злится. Мать знает?
– Угу, – призналась сестра.
– Ты, Надя, скажи, что я не буду с ней гулять. Я любил…
– Ты любил? – глаза сестры вспыхнули любопытством. Она обожала красивые истории о роковой любви и надеялась, что брат ей сейчас все о себе выложит.
– Надюля, не надо об этом.
– О чем же тогда? Любовь – это же самое интересное, самое-самое.
– Надька, хватит. Об этом хватит. У меня болит рана еще…
Сестра замолчала, хотя ей ужасно хотелось побольше узнать о жизни своего красавца брата.
Волгин заметил, что во двор заходит Маня Рогова.
Она подошла к нему развязной походкой, покачивая пышными бедрами, нахально улыбаясь и глядя прямо ему в глаза.
– Здрасьте, – сказала она, поджав губы.
– Добрый день. Что пришла?
Он никогда раньше не замечал ее. Они ходили по одной дороге в школу, жили по соседству, но даже мысли в голове у Волгина не было, что перед ним не просто Маня Рогова, а девушка, на которую он посмотрит как на женщину. Он поймал себя на том, что любуется рыжей деревенской красавицей.
Выскочившая на крыльцо Надя, нарочито запыхавшись, позвала соседку в дом, и там они долго шушукались.
Часов в одиннадцать он пошел спать на сеновал, прихватив с собой роман «Белая береза», которым все зачитывались в то время. Слышно было, как жевала жвачку корова, во сне вскрикивали куры и как скреблась внизу мышь.
Волгин задремал, но вдруг проснулся от шороха совсем рядом. Он пошарил рукой по соломе, чтобы спугнуть мышь, и коснулся голого тела. Волгин отдернул руку, пошарил снова и снова коснулся голого тела. От испуга он даже вздрогнул:
– Кто?
– Я, – отвечал робкий женский голос, и чья-то влажная рука обняла его. Рядом лежала обнаженная соседка Маня.
– Слушай, ты с ума сошла?
– Разве тебе не говорила Надька, что ты мне очень нравишься?
– Слушай, иди-ка ты с Надькой куда подальше, уматывай отсюда.
– Ты меня только потрогай, Вова, поласкай, не понравлюсь, я сразу уйду.
– Я уеду скоро. Не надо, – сказал он, но она с нежностью коснулась его груди и прильнула к нему, и он не совладал со своим желанием.
Он ее проводил рано утром, взяв с нее обещание больше не приходить к нему на сеновал.
Но она пришла и на следующую ночь.
– Я не хотела приходить, – шептала она. – Какой ты красивый, умный, сильный. – Маня гладила его волосы.
– А ты в Москве была бы первой красавицей. Вон волосы у тебя какие необыкновенные.
– Так они у меня рыжие, Вова! – воскликнула она с обидой.
На следующую ночь она долго не появлялась, и он уж решил, что шалости на сеновале закончились. Но в час ночи скрипнула лестница, вот уже чья-то рука коснулась его живота. Желание сразу охватило его. Когда страсти поутихли, он что-то сказал, и она что-то ответила.
Голос показался ему незнакомым. Волгин присмотревшись, заметил, что волосы у женщины черные.
– Слушай, у тебя волосы черные? Покрасила? – Что-то кольнуло его в сердце, и он стал ощупывать девушку. Это была не Маня Рогова. – Ты не Маня?
– У нее жар, она прислала, меня, я – Раиса Костикова. А если по правде, Маня волосы стала красить в черный цвет, а они слиплись, не разлепляются.
III
В который раз ему приходилось прощаться с матерью и сестрой, садиться в плацкартный вагон. Сестра заглядывала Волгину в глаза, щебетала что-то, жаловалась, что будет без него тосковать в этой глуши. Пришла и Маня Рогова, тоже волновалась, на глазах были слезы. Он прошел в свое купе, бросил чемоданчик под полку, прилег, и, когда поезд, дергаясь вагонами, словно у него шалили нервы, набрал скорость, Волгин подумал, что теперь будет скучать о своих до следующей встречи.
IV
В Москве он вдруг почувствовал себя лучше, чем до отъезда. Все то же. Те же дома, те же улицы, та же дорога к университету. Но что-то его уже роднило с этим большим безалаберным городом, где можно оставаться незамеченным среди тысяч людей.
В университете ощущалось некоторое движение, свойственное только учебным заведениям, пустые холлы, аудитории, лекционные залы, снующие одиночные студенты, торопливость секретарш, брошенное вскользь слово; уже висели портреты видных государственных деятелей, уже вовсю блистали чистотой пахнущие туалеты.
Он заглянул на кафедру. Наклонившись над столом, водя аккуратно по белому излинованному графиком занятий листу ручкой, Козобкина вписывала в нужные графы уже составленное расписание. Она взглянула на него, не отпуская ручкой найденную графу, кивнули на его приветствие.
– Привет! – сказал он ласково и присел рядом. – Как дела? А ты хорошо выглядишь, загорелая.
– А что, я же на юге была, отдохнула от суеты учебной, покупалась, – отвечала она. – А что, жить можно? Морской бриз, фрукты.
– С Борисом отдыхала?
– С Борисом? Ты что, рехнулся, что ли? С этим придурком! Он же ничего не понимает в женщинах.
– То есть? – опешил Волгин. – В каком смысле?
– В прямом. Ни слова мне о нем больше. Ты меня пригласишь куда-нибудь? – неожиданно спросила она. – Пригласишь?
– Я не знаю, я буду искренен, Таня, после всего, что у вас было с Борисом, я не смогу с тобой встречаться.
– А что у нас с Борисом? – она в удивлении выкатила глаза. – Ты знаешь, что он сделал? Пригласил меня на свидание и еще одну кретинку. Двух женщин пригласил одновременно!
– И что вы делали?
– Мы кофе пили, чай, он вина даже не предложил! – воскликнула с гневом она. – Он такой жмот! Понимаешь, все – мелкий, жалкий, грубый человек!
Через полчаса Волгин появился в общежитии. Он был один из немногих студентов, которые приехали пораньше, соскучившись по учебе, ему было приятно бродить по пустым коридорам.
Вечером он от нечего делать позвонил Борису, который неожиданно оказался дома.
– Слушай, Володь, я сейчас, знаешь, убегаю, тут у меня встреча наметилась с одной девушкой. А недавно я одновременно двум назначил свидание, чтобы сравнить, какая лучше. Слушай, эта Оля – ноги, чтоб меня черт побрал! Фигура – умопомрачительная, а личико – картина Рафаэля! Танька Козобкина ей в подметки не годится. Пока я с ними обеими был, вышел на минутку, Танька на меня такое наговорила этой Оле, что я, мол, часто болею половой болезнью, чтобы отпугнуть от меня Олю, представляешь. А та ей дулю, так и поверила!
Волгин повесил трубку и прилег отдохнуть, потом пошел побродить по коридорам, находя в движении по пустому пространству какое-то успокоение. У окна стояла высокая девушка в брюках, на тонких каблучках. Лицо ее было задумчивым и немного грустным.
Проходя мимо, Волгин остановился.
– Я, кажется, вас где-то видел? – спросил он.
– Может быть, – отвечала она, и улыбка скользнула по ее тонким губам.
– Кофе выпьем? – спросил он. – Одному скучно.
– Что так?
– В единственном числе сижу, теперь вот хочу признаться, скучно стало на планете Земля. Да, я и забыл, – сказал он. – Меня зовут Владимиром.
– Меня всегда звали Аллой.
Они постояли в коридоре, поговорили, вспомнили, что столовая в это время уже закрыта. Он пригласил ее к себе из вежливости, полагая, что она откажется, но она легко и с охотой согласилась. В его комнате изящно присела на подставленный им стул.
– Кофе у меня нет, – сказал он, она понимающе рассмеялась, и сказала, что у нее точно имеется неплохой растворимый кофе. И они опять рассмеялись. Он почувствовал себя с ней непринужденно и комфортно.
– О чем вы думаете? – спросил он, соображая, где же он видел эту девушку.
– Ни о чем. О чем можно думать? О том, о чем все думают.
Он замолчал и вдруг почувствовал, что хочет, чтобы девушка ушла. Неуловимый ее жест или движение напомнили ему Самсонову. Желание продолжить знакомство сразу исчезло. Девушка, казалось, сразу поняла его настроение и засобиралась уходить.
Волгин решил жить предельно рационально: утром – чашка кофе, тарелочка каши, кусок хлеба. Его жизнью теперь управляли исключительно сила воли и стремление к новым знаниям. Профессор Дрожайший вел с ним беседы о будущем науки, удивляясь его незаурядным умственным способностям. Рассуждения Волгина иногда казались профессору слишком вольными, совсем не марксисткими. Он стремился сформировать взгляды молодого человека, направить его мысли в нужное русло, чтобы в дальнейшем у Волгина не было проблем из-за его вольных высказываний. Как истинный марксист, профессор считал, что новые условия непременно создадут и нового человека. Государство рабочих и крестьян – пример тому. Победа над фашизмом – второй исторический пример. «Марксизм – не фантом; он не возник из небытия, – отвечал ему Волгин, – и к тому же стоило бы учесть, что шедшие с Востока варварские племена разрушили римскую цивилизацию, которая создала государство как совершенную форму человеческого сообщества, право, на котором основана мораль и современного общества, искусство и литературу. Пришли чумазые люди с грязными руками, которые умели только ездить на лошадях, искусно сражаться, и – победили. Они не умели ни читать, ни писать. Они не знали, что имеется живопись, литература, скульптура, храмы, дворцы. Они жили в палатках и думали, что это и есть лучшая жизнь».
В университете ощущалось некоторое движение, свойственное только учебным заведениям, пустые холлы, аудитории, лекционные залы, снующие одиночные студенты, торопливость секретарш, брошенное вскользь слово; уже висели портреты видных государственных деятелей, уже вовсю блистали чистотой пахнущие туалеты.
Он заглянул на кафедру. Наклонившись над столом, водя аккуратно по белому излинованному графиком занятий листу ручкой, Козобкина вписывала в нужные графы уже составленное расписание. Она взглянула на него, не отпуская ручкой найденную графу, кивнули на его приветствие.
– Привет! – сказал он ласково и присел рядом. – Как дела? А ты хорошо выглядишь, загорелая.
– А что, я же на юге была, отдохнула от суеты учебной, покупалась, – отвечала она. – А что, жить можно? Морской бриз, фрукты.
– С Борисом отдыхала?
– С Борисом? Ты что, рехнулся, что ли? С этим придурком! Он же ничего не понимает в женщинах.
– То есть? – опешил Волгин. – В каком смысле?
– В прямом. Ни слова мне о нем больше. Ты меня пригласишь куда-нибудь? – неожиданно спросила она. – Пригласишь?
– Я не знаю, я буду искренен, Таня, после всего, что у вас было с Борисом, я не смогу с тобой встречаться.
– А что у нас с Борисом? – она в удивлении выкатила глаза. – Ты знаешь, что он сделал? Пригласил меня на свидание и еще одну кретинку. Двух женщин пригласил одновременно!
– И что вы делали?
– Мы кофе пили, чай, он вина даже не предложил! – воскликнула с гневом она. – Он такой жмот! Понимаешь, все – мелкий, жалкий, грубый человек!
Через полчаса Волгин появился в общежитии. Он был один из немногих студентов, которые приехали пораньше, соскучившись по учебе, ему было приятно бродить по пустым коридорам.
Вечером он от нечего делать позвонил Борису, который неожиданно оказался дома.
– Слушай, Володь, я сейчас, знаешь, убегаю, тут у меня встреча наметилась с одной девушкой. А недавно я одновременно двум назначил свидание, чтобы сравнить, какая лучше. Слушай, эта Оля – ноги, чтоб меня черт побрал! Фигура – умопомрачительная, а личико – картина Рафаэля! Танька Козобкина ей в подметки не годится. Пока я с ними обеими был, вышел на минутку, Танька на меня такое наговорила этой Оле, что я, мол, часто болею половой болезнью, чтобы отпугнуть от меня Олю, представляешь. А та ей дулю, так и поверила!
Волгин повесил трубку и прилег отдохнуть, потом пошел побродить по коридорам, находя в движении по пустому пространству какое-то успокоение. У окна стояла высокая девушка в брюках, на тонких каблучках. Лицо ее было задумчивым и немного грустным.
Проходя мимо, Волгин остановился.
– Я, кажется, вас где-то видел? – спросил он.
– Может быть, – отвечала она, и улыбка скользнула по ее тонким губам.
– Кофе выпьем? – спросил он. – Одному скучно.
– Что так?
– В единственном числе сижу, теперь вот хочу признаться, скучно стало на планете Земля. Да, я и забыл, – сказал он. – Меня зовут Владимиром.
– Меня всегда звали Аллой.
Они постояли в коридоре, поговорили, вспомнили, что столовая в это время уже закрыта. Он пригласил ее к себе из вежливости, полагая, что она откажется, но она легко и с охотой согласилась. В его комнате изящно присела на подставленный им стул.
– Кофе у меня нет, – сказал он, она понимающе рассмеялась, и сказала, что у нее точно имеется неплохой растворимый кофе. И они опять рассмеялись. Он почувствовал себя с ней непринужденно и комфортно.
– О чем вы думаете? – спросил он, соображая, где же он видел эту девушку.
– Ни о чем. О чем можно думать? О том, о чем все думают.
Он замолчал и вдруг почувствовал, что хочет, чтобы девушка ушла. Неуловимый ее жест или движение напомнили ему Самсонову. Желание продолжить знакомство сразу исчезло. Девушка, казалось, сразу поняла его настроение и засобиралась уходить.
Волгин решил жить предельно рационально: утром – чашка кофе, тарелочка каши, кусок хлеба. Его жизнью теперь управляли исключительно сила воли и стремление к новым знаниям. Профессор Дрожайший вел с ним беседы о будущем науки, удивляясь его незаурядным умственным способностям. Рассуждения Волгина иногда казались профессору слишком вольными, совсем не марксисткими. Он стремился сформировать взгляды молодого человека, направить его мысли в нужное русло, чтобы в дальнейшем у Волгина не было проблем из-за его вольных высказываний. Как истинный марксист, профессор считал, что новые условия непременно создадут и нового человека. Государство рабочих и крестьян – пример тому. Победа над фашизмом – второй исторический пример. «Марксизм – не фантом; он не возник из небытия, – отвечал ему Волгин, – и к тому же стоило бы учесть, что шедшие с Востока варварские племена разрушили римскую цивилизацию, которая создала государство как совершенную форму человеческого сообщества, право, на котором основана мораль и современного общества, искусство и литературу. Пришли чумазые люди с грязными руками, которые умели только ездить на лошадях, искусно сражаться, и – победили. Они не умели ни читать, ни писать. Они не знали, что имеется живопись, литература, скульптура, храмы, дворцы. Они жили в палатках и думали, что это и есть лучшая жизнь».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента